Золотько Александр. Тень дракона

   – Тогда – по домам.
   – Стой, – Шатов поднял руку. – Спортгородок.
   – Чего?
   – Спортгородок, – повторил Шатов, – за школой.
   – Ну, давай, – неохотно согласился оперативник, – последняя попытка.
   – Не последняя, – взорвался Шатов, – не последняя, а очередная. Нужно будет – станешь здесь все носом рыть, в каждый люк канализации заглянешь!
   – Какие мы резкие! Сейчас все брошу и буду выполнять твои указания, блин.
   – Слышь, опер, я тебя прошу, как человека прошу – помоги. Тебе потом все объяснят. Если ничего не найдем – я первый свечку в церкви поставлю. Слышишь? Нужно искать.
   – Искать, – милиционер выдохнул и почесал в затылке, – давай искать.
   Спортивная площадка была не слишком большая и не так чтобы обильно заставлена брусьями, лестницами и перекладинами.
   – Пусто, – констатировал оперативник, через десять минут осмотра площадки. – Теперь можно сваливать отсюда?
   Шатов еще раз огляделся.
   Где еще? Где еще он мог… Или все-таки Шатов ошибся? И вся эта паника напрасна. Старая, новая… Все это притянуто за уши. Шатову так примерещилось, очень захотелось, чтобы… Захотелось? Шатов вздрогнул. Просто он ждет только самого страшного. Самого страшного.
   Ты сам себе сотрешь, сказал Дракон. Вот ты уже и теряешь ощущение реальности, сказал себе Шатов. Тебе показалось, и ты решил, что так оно и есть. Дракону вовсе не нужно будет тебя запугивать, Шатов. Ты сам доведешь себя до безумия. Сам сломаешь свою психику.
   Ты забыл, как этим летом ты бросался по любому намеку Арсения Ильича, и как легко у него получалось тобой манипулировать. Ты ничему не научился с тех пор, Шатов. Ты снова мечешься, снова потерял опору…
   Ведь если остановиться, то…
   Дракон сказал – старая или новая. И упомянул ребенка, девочку. Шатов решил, что это новая школа. Потом, обойдя школу, он вспомнил, что последняя встреча с Драконом у него состоялась в спорткомплексе. И они обыскали спортплощадку. Безрезультатно. Что-то еще Шатов упустил из виду. Что-то еще…
   Они только стадо потенциальной добычи, сказал Дракон. И только он решит, когда настанет момент умирать. Так он, кажется, сказал? Или…
   Мишени. Стадо потенциальной добычи, сказал Дракон. И добавил – мишени. Мишени.
   Шатов резко обернулся.
   Трансформаторная будка возле стадиона. Ее задняя стенка выходит как раз на спортплощадку и на ней уже очень давно нарисованы круглые мишени. В них собирались метать мячики.
   Новая школа. Спортплощадка. Мишени.
   – Туда, – махнул рукой Шатов и побежал.
   – Куда? – на ходу спросил милиционер.
   – К трансформаторной будке… Туда.
   Возле самой стены Шатов замедлил шаг. Потом остановился. Кусты. Высокие жесткие стебли какой-то травы ржаво хрустнули под ногами.
   – Посвети, – тихо сказал Шатов.
   Желтый круг стек по стене, по выцвевшей краске мишеней, по коричневым хлопающим в ладоши листьям. Замер.
   – Твою мать… – пробормотал оперативник.
   Шатов сел на землю:
   – Вызывай своих, я покараулю.
   Так может лежать только мертвый. Тело небрежно брошено и как будто смято. Как потерянная игрушка.
   Как мертвая девочка, одернул себя Шатов. Она не игрушка, что бы там ни говорил Дракон. Она просто девочка, которую убил безумец. В горле запершило.
   Спокойно. Сейчас придут официальные лица со своими неизбежными вопросами. Сейчас может прийти мать этой девочки. Хорошо, что он не видит ее лица.
   – Женя!
   Шатов оглянулся на голос.
   – Вика… Я опоздал. Все правильно понял, но опоздал.
   Вика остановилась возле Шатова, словно невзначай коснулась его щеки. Шатов мотнул головой, отгоняя прикосновение, как муху.
   Вика подошла к телудевочки, присела.
   – Я опоздал, – повторил Шатов. – Мог успеть, но опоздал.
   – Ты не мог успеть, Женя, кровь уже запеклась. Когда вы разговаривали по телефону, она уже была мертва.
   – Что? – Шатов медленно встал.
   – Она уже была мертва на момент вашего разговора. Эксперты скажут точнее, но я практически уверена.
   – Уже была…
   Вика осторожно коснулась головы убитой.
   – Что там?
   – Маленькая рана на шее сзади. Как будто укол, и крови почти нет.
   – Безболезненно, – пробормотал Шатов. – Дракон говорил, что это безболезненный удар.
   Вика выпрямилась:
   – Я пойду домой, а ты дождись милицию. Тебя не поволокут для допросов, все перенесут на завтра.
   – Ты гарантируешь?
   – Я гарантирую, – твердо сказала Вика.
   – И на том спасибо.
   – Держись.
   Держаться. За что? За себя? За свой страх? Или за свой инстинкт самосохранения?
   Держаться.
   Дракон сжульничал.
   – Дракон сжульничал, – сказал Шатов вслух.
   Есть такой карточный фокус, когда зрителю вроде бы предоставляется выбор, но всякий раз фокусник выбор делает сам.
   – Вам нравится черная масть или красная? Красная? Тогда у нас остается черная. Нравится трефа или пика? Трефа? Замечательно. Трефовые картинки или цифры?
   И так до тех пор, пока зритель не назовет вслух карту, которую фокусник уже давно держит в руке. Он бы выбрал старую? Ну и что, тогда считалось бы, что…
   Зазвонил мобильный телефон в кармане.
   – Да, – как можно спокойнее сказал Шатов.
   – Вы не напомните, – почти ласковым голосом произнес Дракон, – мы с вами выбрали старую или новую?
   – Новую, – сказал Шатов.
   – Ну, тогда вы можете…
   – Уже нет, – оборвал Дракона Шатов.
   – Что значит – уже?
   – Это значит, что я уже нахожусь возле стадиона за трансформаторной будкой. И я уже нашел тело. И я знаю, что ты мне солгал, урод. Ты мне соврал. И что бы я ни выбрал – все равно эта девочка уже была мертва. Если бы я сказал «старая», ты просто сообщил бы мне, что остается все равно новая. Так? А если бы я отказался выбирать, так и в этом случае оказалось бы, что девочка эта несчастная из моего двора. Ведь так? Не молчи, шуллер! Или ты снова начнешь плести мне о доблести, чести, охотниках и добыче? Я не слышу, жулик! Что ты замолчал?
   – Я… – Шатов впервые услышал в голосе Дракона неуверенность, граничащую со страхом. – Я не должен перед тобой отчитываться, Шатов. Это…
   – Что это? Это твоя игра? Ты собираешься играть по таким правилам? Тогда мне нет смысла участвовать в ней. И так и так кто-то умрет. Тогда пусть это происходит без моего участия. Без. Моего. Участия.
   – Не смей на меня повышать голос!
   – Что? – Шатов даже растерялся, услышав нотки истерики. – У нас эмоции?
   Шатов постарался сказать это голосом Бочкарева. Эмоции – отлично!
   – Мы нервничаем? Нас поймали за руку?
   – Никто меня не ловил…
   – Серьезно? Неуловимый грозный охотник передергивает, – сухо сказал Шатов. – как последний мелкий жулик. И знаешь почему? Потому, что он элементарно струсил. Конечно, если бы вдруг я взял и позвонил в милицию, а она приехала оперативно, то перекрыла бы выезд из моего микрорайона. Я ведь очень неудобно живу, для беглецов. Одна дорога. И тебе стало страшно! И ты решил подстраховаться, убить, а потом позвонить издалека, покуражиться… Какой молодец! Герой… И ты после этого хочешь продолжать игру? Ты после этого собираешься стереть меня? Это ты исчезаешь, растворяешься в тумане. Ты, а не я… И это ты подохнешь от страха, а не я. Ты, безымянная тварь.
   – Я…
   – Да, именно ты.
   С минуту Шатов слышал только тяжелое дыхание в трубке. Дракон получил удар. Получил и теперь пытается удержаться на ногах. Мелочь, потенциальная добыча вдруг ударила в очень болезненное место…
   – Ты хочешь настоящей игры? И тебе кажется, что ты смог меня унизить, – сказал, наконец, Дракон. – Ты заблуждаешься, Шатов. Ты хочешь честной игры…
   – Я не хочу честной игры, потому, что ты не можешь играть честно, – Шатов почувствовав слабину, продолжал жать, но голос Дракона окреп.
   – Ладно. Ты…
   – Я думаю, что ты выбираешь свои жертвы среди самых слабых и беспомощных.
   – Я выбираю свои жертвы как хочу.
   – Но хочешь ты убить слабого.
   – А кто по-твоему сильный? Ты? Твои приятели опера из славной группы майора Сергиевского? Таранов твой сильный? Или покойный старший лейтенант Рыжов, которого вы очень интеллектуально прозвали Рыжим? Беднягу будут хоронить завтра в закрытом гробу. Тебя уже пригласили на панихиду? Ты собрался вместе с ними уничтожить меня? Молодец. Тогда передай остальным, самому Сергиевскому, Климову, Балазанову, Пирогу и конечно несокрушимому Гремлину, что у них есть время до послезавтра. Либо они уходят из группы самостоятельно, либо…
   – Либо что?
   – Либо на них распространяется твое проклятие. На них и их близких. Понятно?
   – А не слишком ли мы…
   – Не слишком. И всякий, кто попытается помочь тебе, будет наказан.
   – А всякий, кто будет помогать тебе – обезглавлен? – Шатов сказал это сознательно, словно плеснул в костер бензина. – И руки ему отрежут. Сильные руки спортсмена… Так?
   Дракон выругался. Невозмутимый и холодный Дракон выматерился самым вульгарным образом.
   – У нас снова приступ нервной болезни? – осведомился Шатов.
   – Я все сказал, – дрожащим от ярости голосом произнес Дракон.
   – Я все услышал, – спокойно ответил Шатов. Я услышал даже то, чего ты не хотел говорить.
   – Все передай ментам, – повторил Дракон.
   – Я передам. А ты запомни, что рано или поздно ты подохнешь. Не потому, что тебя кто-то убьет в честном поединке. Ты захлебнешься своим страхом. Ты трус и только потому – убийца. И даже сегодня ночью ты не убил меня только потому, что испугался.
   – Тебя? – быстро переспросил Дракон. Слишком быстро.
   – Нет, не меня. Что-то есть такое, чего ты боишься даже больше чем меня, боишься сильнее, чем достойного противника…
   – И что же это?
   – Я пока не знаю. К сожалению – не знаю. Но я найду это. И тогда ты подохнешь. Я клянусь, что найду этот ужас трусливых драконов. Я найду. Найду.
   Шатов продолжал говорить даже тогда, когда телефон захныкал короткими частыми гудками.
   – Я найду, найду.
   Издалека послышался звук милицейской сирены.

Глава 7

   Панихида началась в десять утра. Шатов приехал без десяти, поэтому пришлось потоптаться перед Домом культуры работников милиции. Старый, еще дореволюционный особняк стоял на тихой улице в паре кварталов от областного управления, движения там и обычно было мало, а в это утро не было вообще – посты перекрыли проезд всем, кроме специальных машин.
   Два майора размахивали полосатыми жезлами на углу Пушкинской. Шлагбаум или пару майоров потолковее, вспомнил Шатов старую шутку. Или пару майоров потолковее…
   Возле особняка мелькнул Сергиевский, но Шатов не стал к нему подходить. Успеем. Не то настроение, чтобы трепаться. Из подъехавшего автобуса быстро высыпался десяток камуфлированных парней с автоматами. Почетный караул. Все должно проходить согласно ритуала, медленно и постепенно. Первыми, как обычно, пройдут генералы и штабные ребята, которые самого Рыжего и не помнили особо, но несколько теплых слов для покойного найдут обязательно.
   На посту, мужественно, вечно в наших сердцах… Шатов тяжело вздохнул. С самого утра он не мог отделаться от ощущения, что Рыжий погиб из-за него, Шатова, из-за неудачника, который не может сам разобраться в своих делах.
   Подкатил микроавтобус и выгрузил съемочную группу службы новостей. Длинный оператор привычно осмотрел местность на предмет точек съемки, засек Шатова, кивнул и что-то сказал журналисту. Журналист, лицо которого Шатов помнил, а вот имя с фамилией уже забывал раз пять, торопливо поискал Шатова глазами, увидел и тоже кивнул.
   На лице его отразилось легкое сомнение, будто он решался, куда направить свои стопы – к гробу убитого мента, о котором журналист ничего не знал, да и особо помнить не собирался, или к Шатову.
   И Шатову показалось, что если бы не своевременное вмешательство инспектора Центра общественный связей, то выбор был бы сделан в пользу безработного журналиста. Странно, подумал Шатов. С чего бы это такая популярность? Или то, о чем вчера предупреждал Дракон уже начало осуществляться? Или это он просто себя снова накручивает?
   Телевизионщики скрылись в здании и через несколько минут двери открылись для всех. Пошел и Шатов.
   Играла музыка, тихо переговаривались люди. Погон было немного – крупнозвездочное начальство прошло вперед, а опера, составлявшие большую часть публики, медленно рассредоточились вдоль стен зала.
   Четыре автоматчика стояли по углам гробы, чуть в стороне, на стуле сидела молодая женщина.
   – Хорошо, хоть детей не было, – сказал кто-то тихо за спиной Шатова.
   – Это ты жене… вдове объясни, – ответил второй голос.
   – Товарищи, – сочным басом сказал милицейский генерал.
   Выступать генерал явно умел и, судя по всему, любил. А то, что он не перепоручил первого слова своему заму, должно было свидетельствовать еще о демократизме и заботе о подчиненных.
   Сейчас он скажет о боевом посту. Генералы всегда говорят о боевом посту, потому, что… Потому, что так всегда говорят генералы. Потому, что…
   – Выполнил свой гражданский долг, – сказал генерал. – Бросился спасать человека, но…
   Как это – бросился спасать? Шатов обвел зал недоуменным взглядом, выискивая оперов из группы Сергиевского. Как это – спасать? Что за чушь? Что за фокусы?
   Кто придумал эту прелесть – погиб спасая? Начальство, или лично майор Сергиевский?
   В любом случае получается лихо. Не в результате ошибки при планирования операции, а так… Проходил старший лейтенант милиции мимо спорткомплекса, услышал легкий треск рвущейся арматуры и бросился спасать шестнадцатилетнюю школьницу. Но не успел.
   А что же тогда случилось с Тарановым? Упал на гвоздь? И никого из знакомых… Нет, есть. Справа, возле стены над всеми возвышался Гремлин. Возле него мелькнуло лицо Пирога. Все? А где?..
   Майор находился чуть ближе к начальству, но в общую группу руководства не затесался. Не допущен…
   После генерала слово взял кто-то из областных чиновников, повторил в общих чертах уже сказанное, но напоследок сообщил, что вдове будет предоставлена однокомнатная квартира. Стоявший рядом полковник чуть было не зааплодировал, но вовремя сдержался и потер руки.
   Шатов устало душно.
   Вот и все. Был старший лейтенант Рыжов, специалист по задержанию, и нет старшего лейтенанта. Нет и его жены – осталась только вдова.
   Комок поднялся по горлу. Зачем все это? Эта нелепая панихида, высокопарные выступления, замаскированные под душевность? И стоявшие вдоль стен опера пришли вовсе не за тем, чтобы слушать эти речи, и уж тем более не за тем, чтобы их произносить.
   Бросить последний взгляд, секунду постоять перед закрытым гробом и уйти работать. Под дождь, под презрительные взгляды, под ножи и падающие бетонные плиты. Шутить возле трупов, бить мелких жуликов без свидетелей и умирать, если не повезет. Вот такой расклад.
   – Шатов, – прошептал кто-то сзади.
   Оборачиваясь, Шатов уже знал, кто подошел к нему. Журналист. Разрешил оператору поснимать видеоряд самостоятельно, а сам отправился поболтать с коллегой.
   – Не сейчас, – одними губами прошептал Шатов.
   – Отойдем, – потребовал… Коля? Вася? Владимир.
   Точно, Владимир Романов, служба новостей. Не из самых глупых, вспомнил Шатов, как Романова характеризовал кто-то из коллег, без понтов, но цену себе знает.
   – Отойдем, – согласился Шатов.
   Находиться в этом зале, заполненном фальшью и печалью он больше не мог. Куда честнее было бы просто молча выпить водки возле гроба, или после того, как его забросают землей.
   – Чего тебе? – спросил Шатов, выйдя в вестибюль.
   – Ты его знал? – спросил Романов.
   – Нет, здесь нахожусь по служебной надобности, как редактор отдела расследований еженедельника «Контраст». Буду писать статью о гибели при попытке. Еще вопросы есть?
   Романов помолчал несколько ошарашенный таким отпором. Потом, кашлянув, сказал:
   – Пошел слушок, что ты… Тебя…
   – Рожай быстрее, – Шатов сам удивился, каким неприятным стал его голос.
   Слушок пошел? Какой? О больнице и роковой записи на прием? Или что-то о двенадцатилетней девочке вчера возле школы? Или о том, что Шатова включили в оперативную группу?
   – В твоей районной больнице…
   – Убили участковую, – закончил за Романова Шатов. – Да, убили. Дальше.
   На скулах Романова проступил скандальный румянец, но, сделав над собой усилие телевизионщик удержался в рамках светского доверительного тона:
   – И ты был к ней записан.
   – Это откуда информация?
   – У нашего техника в поликлинике работает мать.
   – Тогда за комментариями – к технической матери.
   – И ты, говорят, там был позавчера.
   – И я там был, мед-пиво пил…
   – Шатов, не выкобенивайся!
   – Что значит «не выкобенивайся»? Какого черта ты лезешь ко мне с идиотскими вопросами? Хочешь узнать подробности – ищи. Накопаешь – все твое. Только смотри, может завалить на хрен, – Шатов посмотрело в упор в глаза Романова, – не лезь ты ко мне. Понял?
   – А вот это уже, – зрачки Романова превратились в крошечные черные точки, – не твое дело. Я подошел к тебе как к человеку. Не хочешь нормально разговаривать – пошел…
   – Вот и слава богу. Я пойду туда, куда ты меня послал, а ты двинешься в противоположную сторону, Вовочка, – Шатов сгреб Романова за отвороты серого плаща, – но если я услышу свою фамилию в твоем репортаже. Или, боже упаси, узнаю, что ты поддерживаешь обо мне слухи – пеняй на себя. Ты меня понял?
   Романов попытался оттолкнуть Шатова, затрещали нитки.
   – Руки убери… – прошипел Романов.
   – Давай взаимно – я уберу руки, а ты не станешь протягивать свои, – Шатов был выше телевизионщика сантиметров на тридцать, поэтому Романову пришлось встать на носки, чтобы плащ не порвался. – Если не веришь, что можешь нарваться на неприятности, спроси в «Новостях» что произошло с их редактором, когда он попытался меня подставить.
   Выражение лица Романова изменилось. Он явно помнил эти жуткие истории разъяренном Шатове и избитом редакторе. И истории произвели на него сильное впечатление.
   – Мы поняли друг друга? – поинтересовался Шатов, отпуская Романова.
   – По-поняли.
   – Вот и отлично.
   Двери зала распахнулись, и люди, переговариваясь, двинулись через вестибюль к выходу.
   – Шатов, майор приказал тебе идти в машину, – негромко сказал Гремлин, остановившись рядом. – Пошли.
   – Иду, – кивнул Шатов и пошел к машине, не оглядываясь на Романова.
   Вряд ли таким путем удастся остановить разговоры. Не нужно было так срываться. Романов, в конце концов, тут ни при чем. Работа у него такая. Сам Шатов также неоднократно нарывался на попытки набить ему физиономию из-за назойливых вопросов.
   «Мицубиси» стоял на соседней улице. Гремлин молча сел за руль, Шатов, так же молча, сел на свое заднее сидение.
   Через десять минут появились Сергиевский и Пирог.
   – На базу, – скомандовал майор.
   Это были единственные слова, прозвучавшие в машине, пока она добиралась до места. Сергиевский смотрел прямо перед собой, Пирог сидел с закрытыми глазами, будто дремал.
   Когда ворота открылись, Шатов обнаружил, что с позавчерашнего вечера произошли изменения. Во дворе был часовой. Самый настоящий боец, в бронежилете, каске и с коротким автоматом в руке.
   Второй маячил на крыльце, рассматривая пассажиров микроавтобуса. Ворота за машиной закрылись, автоматчик на крыльце, по-видимому, пришел к выводу, что в машине только свои, и скрылся в доме.
   Вопросов Шатов задавать не стал.
   В небольшой прихожей, возле самой двери, в креслах расположились трое автоматчиков – сержант, выходивший на крыльцо, и два других.
   – Это наш, – негромко сказал Сергиевский, указав большим пальцем на Шатова. – Евгений Шатов. Пропускать в любое время.
   – А выпускать? – спросил сержант.
   – Тоже. До дальнейших указаний. Кто-то из наших приехал?
   – Климов и Балазанов. И еще Барановский, из информационного центра.
   – Барановский где?
   – Вместе с остальными в столовой.
   – Хорошо, – Сергиевский открыл дверь своего кабинета и оглянулся на Пирога, – всех ко мне.
   – Мне нужно с вами поговорить, – Шатов облизал губы, – наедине.
   – Всех ко мне, – повторил майор, – через десять минут. Проходи.
   Шатов вошел в кабинет, нерешительности постоял, потом взял свой стул и поставил его перед столом.
   – Слушаю, – Сергиевский сел в кресло.
   – Со мной вчера связывался по телефону Дракон, – без вступления сказал Шатов.
   – Интересно, – бесцветным голосом сказал майор.
   – Я не стал вам вчера говорить всего. Эта девочка…
   – Без лирики, – оборвал Шатова Сергиевский, – точнее.
   Шатов нервно потер руки. В горле пересохло.
   – Я… в какой-то мере спровоцировал Дракона…
   – Спровоцировал.
   – Не совсем… Получился неприятный разговор. Я не сдержался, наговорил всякого… И так вышло, что, кажется, ткнул его в старую болячку. Он заявил, что теперь будет рассматривать еще и вашу группу, как своих личных врагов… И это отразится на ваших близких – семьях, друзьях, знакомых.
   – Интересно, – снова произнес Сергиевский, глядя мимо Шатова. – Что-то еще?
   – Да, – Шатов откашлялся, – мне кажется, что в том разговоре я смог кое-что понять о Драконе, о его побудительных мотивах.
   – Это – когда соберутся все. Больше ничего?
   – Еще одно – на него кто-то работает в управлении, – Шатов ожидал от майора хоть какой-нибудь реакции, но ошибся – Сергиевский был невозмутим. – Вы ничего не хотите предпринять по этому поводу?
   – Что? Учинить допросы с пристрастием всем сотрудникам Управления? То, что на него кто-то из наших работает было понятно давно.
   – Как это?
   – Не корчите из себя идиота, Шатов, – резко сказал Сергиевский, – вы меня прекрасно поняли. Естественно, что он позаботился об источнике информации внутри структуры, раз уж вообще оказался таким проницательным и информированным.
   – Он вчера назвал не только фамилии, но и клички…
   – Что тоже не есть военная тайна. Еще что-то?
   – Все.
   – Входите, – повысил голос майор, и дверь открылась.
   Первым вошел незнакомый парень лет двадцати пяти, огляделся и сел на вращающийся стул перед компьютером.
   «Барановский из информационного центра» – вспомнил Шатов слова сержанта.
   Майор дал всем время рассесться по местам, потом встал, тяжело опершись руками о крышку стола:
   – Дима, как там дела у Таранова?
   – Стабильное состояние, – коротко ответил Климов.
   – Точнее, – потребовал Сергиевский.
   – Сделали переливание крови. Врач сказал, что пока все вроде бы без особых осложнений. Пуля прошла навылет, нож… Ну, в общем, состояние стабильное, – Климов развел руками.
   – Что-нибудь нужно?
   – Нет, всем нормально.
   – Димка сдал кровь, – сказал Балазанов, – у них группа совпала.
   – Сколько? – быстро спросил Сергиевский.
   – Да какая разница? – Климов поерзал на диване.
   – Четыреста, – сказал Балазанов.
   – После совещания пойдешь домой и поспишь, – майор сказал это тоном, не терпящим возражения. – Теперь организационный вопрос. На место выбывшего Таранова к нам в группу включен лейтенант Барановский Илья Федорович, из Информационного центра. Опыта оперативной работы нет, но с компьютером работает хорошо. Тем более что вызвался добровольцем.
   Барановский встал со своего места и отвесил полупоклон.
   – На хрена? – спросил Пирог.
   – Работать с базами данных, – сказал Сергиевский.
   – На хрена поперся добровольцем? – уточнил свой вопрос Пирог.
   Барановский улыбнулся. Шатову улыбка не понравилась. Вообще лейтенант относился к тому типу людей, который всегда вызывал у Шатова взаимную антипатию. Худощавый, с плавными движениями и вальяжными интонациями.
   Судя по выражению лиц оперов, пополнение также не вызвало у них приступа оптимизма.
   – Я давно хотел поработать с опера… тивниками, – протянул Барановский.
   – Ага, – кивнул Климов, – и еще хочешь поймать кайф от оружия на постоянном ношении.
   – Нет, ну почему… – лейтенант механически поправил под пиджаком лямку от кобуры.
   – Вот и я об этом, – удовлетворенно сказал Климов.
   – Присаживайся, Барановский, – разрешил Сергиевский и обернулся к Шатову, – вчера мы выезжали на убийство…
   Шатов услышал, как скрипнули чьи-то зубы.
   Они приезжали к школе. Все. И все слышали вой матери, которая бросилась к своей дочери и вдруг поняла, что дочь мертва, что это на самом деле и что чуда произойти не может.
   Красивая тридцатилетняя женщина извивалась в грязи, пытаясь дотянуться до тела дочери, оперативники держали ее, а Гремлин что-то пытался ей сказать.
   А потом мать хлестнула оперативника ладонью по лицу, потом еще раз, а Гремлин стоял перед ней, даже не пытаясь защититься.
   – Шатов хочет что-то сообщить нам по поводу этого убийства. И что-то еще в связи с позавчерашними делами, – Сергиевский сел.
   Шатов встал со стула. Откашлялся.
   Снова он говорит. Как позавчера. Рыжего не было, он как раз тащил упирающуюся Ляльку сюда. А Таранов сидел перед компьютером…
   Только сейчас Шатов вдруг понял, что Рыжий мертв. Только сейчас. Рука поднялась к горлу. Рыжий мертв. И не вина Шатова была в этом, но…
   Он слишком поздно бросился тогда через зал. Слишком поздно сообразил. Но ведь мог предугадать и предупредить. Нужно было просто задуматься. Не комплексовать, не слушать рассказ Таранова, а думать. Вычислять действия Дракона.