Золотько Александр. Тень дракона

   Спешить нам некуда, напомнил себе Шатов, посему после душа тщательно побреемся, вон заросли как! В детстве его очень занимал сам процесс бритья, то, как взрослые мужчины зачем-то скребут себе лицо. Шатов замер и помотал головой, отгоняя от себя воспоминания о сне.
   Как навалились воспоминания и подействовала поздняя прогулка по Парку… Правда, Дракон умудрился пробраться и туда. Нелепый и сумбурный сон. Шатов смыл мыло с лица. Сумбурный и нелепый…
   Нетушки, что значит – сумбурный и нелепый? Очень даже лепый сон. Можно даже сказать, очень логичный и просто-таки вещий… И Хорунжий вовремя пришел, как будто угадал.
   Значит, тир, говоришь? Червончик за выстрел? Ну, Дракоша, ну фокусник.
   Шатов вернулся на кухню и сел к столу.
   – С легким паром, – поздравил его Хорунжий.
   Его тарелку Вика уже убрала, и теперь Михаил размешивал сахар в чашке чая:
   – Не поверишь – пожрать некогда.
   – Поверю.
   – Ты смотри! – Хорунжий сделал удивленное лицо и обернулся к Вике, – он всегда с утра такой добрый, или для меня сделал исключение?
   – Сделал исключение, – Вика поставила перед Шатовым тарелку с яичницей, быстро взглянула в его глаза и отвернулась.
   – Начинаю чувствовать гордость, – Хорунжий улыбнулся и отхлебнул из чашки.
   – Ничем не обоснованную гордость, – поправила его Вика, – вы тут доедайте, а я пойду займусь своими маленькими женскими делами. Женя, чай себе сам нальешь?
   – Естественно.
   – Да, – сказал Хорунжий, наблюдая, как Шатов не торопясь ест.
   – Что «да»?
   – Я опасался увидеть несколько другого Шатова.
   – Какого же?
   – Сломанного и спивающегося, – Хорунжий отодвинул пустую чашку. – И жалобно скулящего.
   – Хочешь, чтобы я поскулил? – поинтересовался Шатов.
   – Ты настаиваешь?
   – Пошел ты к черту! – Шатов со стуком положил вилку на стол. – Говори, чего приперся? Снова тест проводить, или настал черед новых инструкций?
   – Приперся… Творческого человека каждый обидеть может, а вот понять его…
   – Оценить по заслугам, – закончил цитату Шатов. – Говори.
   – Что значит – говори? А что, я не мог просто так заскочить в гости? Тем более что я живу здесь рядом, в соседнем подъезде. По-соседски вот и заскочил. Чайку попить, с женой соседа поговорить…
   – По поводу жены…
   – Извини, – лицо Хорунжего стало серьезным, – не в тему пошутил. Хотя…
   Рука Хорунжего скользнула во внутренний карман и вернулась на свет с конвертом.
   – Это тебе, – Хорунжий положил конверт на стол. – От Виты.
   Вовремя, подумал Шатов, очень вовремя. А почему не вчера? Случайно так получилось? Совпало. Они продолжают ставить на нем эксперименты. Это ведь так поучительно – раскачать психику человека и делать ставки – рухнет или нет.
   Шатов осторожно взял в руки конверт без марки и адреса. Чистый белый конверт. Ясное дело – конспирация. Он даже не должен догадываться, где сейчас Вита.
   – Ты ее видел? – не вскрывая конверта, спросил Шатов.
   – Конечно, нет. Мне такая информация не положена. Я ж тебе говорил.
   – И как там она…
   – У тебя письмо.
   Шатов посмотрел конверт на свет, осторожно оторвал край. Всего пол-листка аккуратным почерком. Только сейчас Шатов понял, что в первый раз видит ее почерк. Их отношения сложились как-то так, что письмами и записками они не обменивались.
   «Здравствуй, Евгений Шатов!».
   Комок подкатился к горлу. Это после сегодняшней ночи. Обман. Обман. Обман. А она не знает, она прислала письмо. Здравствуй, Евгений Шатов.
   Все у нее нормально. Отдыхает. Немного скучно, но терпеть можно. Часто ходит на пляж. Загорает.
   По всему видно, она понимает, что письмо могут прочесть чужие. Поэтому – никакой лирики, ни слова о любви. Она просто не хочет объясняться при посторонних, это Шатов понимал, но сейчас ему казалось, что такая отстраненность – знак того, что Вита чувствовала, что она знала…
   Подпись – «Целую, Вита!».
   – Прочитал? – поинтересовался Хорунжий.
   – Да.
   – Если хочешь – прочти еще раз.
   – Это приказ?
   – Это совет. Прочти, а потом аккуратно сожги.
   – С ума сошел? Нашел секретный документ. Может быть мне его нужно было сжечь перед прочтением? Или лучше его съесть? – вспылил Шатов.
   – Есть не нужно – бумага плотная, а твой желудок нам еще понадобится. Кстати, если ты полагаешь, что съесть бумагу, это также надежно, как и сжечь, то вынужден тебя разочаровать. В истории известны случаи, когда слопавшим серьезные документы вскрывали животы…
   – Давай без подробностей, – попросил Шатов, – и ближе к делу. – Ты же не ради вручения письма сюда пришел.
   – Точно. Письмо я мог передать и с Викой. И инструкции тебе тоже я мог передать через нее. Но решил пообщаться с тобой лично.
   – Тебе стуканули, что я пришел пьян и растерян?
   – Не без того. Особо сильное впечатление произвело твое вчерашнее братание с охраной.
   – Бутылку они, кстати, употребили?
   – С капота сняли и спрятали в салон. Что с ней сделали дальше – не имею не малейшего понятия. Выяснить?
   Шатов усмехнулся. Это ему прибавило бы любви в сердцах оперативников. Вызывают ребят в кабинет и начинают допытываться, куда они дели бутылку.
   – У меня проблемы, – сказал Шатов.
   – Точнее.
   – Точнее – у меня все это вот тут уже, – Шатов провел ребром ладони по горлу.
   – Не показывай, плохая примета, – предупредил Хорунжий.
   Это не больно, вспомнил Шатов. И отрезанная голова тоже подтвердила – не больно.
   – Есть новости?
   – Ну, – Хорунжий развел руками, – новости, к сожалению, есть всегда. В сегодняшние сводки попадет убийство с целью ограбления частника-таксиста Изотова Анатолия Петровича, сорока восьми лет.
   – Нашли?
   – Еще в три часа ночи. Патрульные обратили внимание на машину с приоткрытой передней дверцей. Тело с перерезанным горлом было на переднем сидении. Сразу же вызвали твоих во главе с Сергиевским, но следов не нашли ни каких. Вернее, следы сорок четвертого размера в салоне обнаружены были, но это и все. Ни отпечатков, ни орудия преступления. Если бы не твой звонок – решили бы, что это просто нападение на таксиста.
   Просто нападение на таксиста. Это так просто – перерезать таксисту глотку. Чик! А если провести ножом несколько раз, то голову можно и отрезать. И взять себе на память… Шатов облизал губы, откашлялся.
   – Говори, – подсказал Хорунжий. – Ты уже минут десять как хочешь мне что-то сказать, это если не считать матов и прочих художеств. Не держи в себе.
   – И скажу… – Шатов взял со стола вилку, покрутил в руках, – мне показалось, что Дракон не сам убивал всех этих людей…
   – Это мы уже прокачали и согласны с операми – почерк разный, – кивнул Хорунжий.
   – Но мы уперлись в то, что невозможно скрыть организацию такого масштаба.
   – И опять-таки мы с вами согласны.
   – И как вы все это увязываете?
   – Никак пока. Вот ждем твоих предложений.
   Предложений они ждут, как же! Они просто не желают по какой-то причине раскрывать перед Шатовым все карты, норовят припрятать информацию. Есть уже у вас десятка полтора разных версий. Только голову морочите…
   – Так что у тебя по этому поводу? – спросил Хорунжий.
   – А если… – Шатов вспомнил свой сон и вдруг решил не говорить о нем Хорунжему.
   Просто подчинился рефлексу. Они не говорят ему всего – он тоже пока не станет с ними откровенничать. Потом, может быть, когда все немного конкретизуется.
   – Вы уже изучали весь список жертв Дракона на предмет заказов?
   – Не работал ли Дракон по заказам? – переспросил Хорунжий.
   – Да.
   – Смотрели, – Хорунжий покачал головой. – Не похоже. Есть, конечно, пара-тройка более или менее подходящих кандидатур, но не более того. А у тебя что, появились версии на этот счет?
   – Но ведь у него были деньги, у Дракона. Вон, мне давал, дом купил. Жил, опять-таки, на что-то. Деньги были. Где-то он их брал. Где?
   – Хороший вопрос, – оценил Хорунжий. – Сильный и неотразимый. Ни каких следов. Прокрутили все, что можно было. Бывший преступник, сорвавший перед пенсией хороший куш и убивающий для души, свихнувшийся богач… Еще с десяток вариантов. Глухо как в танке. Ни у нас, ни у соседей кандидат не найден. Но и зарабатывать на убийствах у него вряд ли получилось бы. Этот бизнес подразумевает, во-первых, клиентуру, во-вторых, денежные цели. А тут у него проблема.
   – Понятно…
   – Ничего не понятно, Женя. Ровным счетом ничего.
   – И пластического хирурга вы тоже как бы не нашли?
   – Ни боже мой. Одно знаем с точностью до девяносто пяти процентов – если операция и имела место, то не у нас в городе.
   – Частники?
   – Нет. Пять процентов вероятности оставили из чувства скромности. Никто не любит стопроцентных гарантий. В них не верят.
   Шатов встал из-за стола, взял свою тарелку и вилку, сгреб остатки еды в мусорное ведро и принялся мыть посуду. Хорунжий молча протянул ему свою чашку.
   – А скажи, Миша, вы проверяли список кандидатов на заказ только из тех, кто был помечен бумажным драконом?
   – Да.
   – А нельзя поскрести по сусекам и подготовить списочек смертей за тот же период. Те, кто умер, погиб, покончил с собой, но при этом мог бы быть объектом заказа. И отдельно – есть ли среди них такие убийства, исполнитель в которых не был бы найден?
   – То бишь, точно известно, что убийство, но убийца скрылся?
   – Именно, – Хорунжий поставил тарелки в сушку и вернулся к столу.
   – Ты намекаешь, что Дракон…
   – Я ни на что не намекаю. Мне нужна информация, и чем скорее – тем лучше.
   – Будет, полагаю, сегодня к обеду.
   – И сводку за вчерашние сутки, – добавил Шатов.
   – И сводку… Стоп, ты что, не собираешься идти на работу? – брови Хорунжего удивленно приподнялись.
   – Будем считать, что я заболел. Очень хочется закрыться и подумать. Может быть, даже выключить все телефоны.
   – Кстати, о телефонах. Мне Вика сказала, что вчера тебе Дракон звонил не только по поводу Изотова…
   – Вчера мне еще звонил Дракон по поводу девушки Алены, – Шатов сжато пересказал ход телефонной викторины, выбирая неэмоциональные выражения и старательно избегая оценок. Просто факты.
   – Сергиевскому я не звонил, – закончил свой рассказ Шатов. – Нужно посмотреть в сводке кого-нибудь по имени Алена. Будешь меня спрашивать еще и по поводу водки?
   Хорунжий отвел взгляд.
   – Ладно, – легко хлопнул ладонью по столу Шатов, – снова о деле. Вчера в разговоре с майором мы пришли к выводу, что кто-то в группе стучит Дракону. Вы в курсе?
   – Мы также об этом думали…
   – Молодцы. Есть кандидаты?
   – Все.
   – Тоже правильно. А если повесить на всех их наблюдение? Тихонько так?
   – Не выйдет. Во-первых, опера не дети малые и могут наблюдение засечь. Во-вторых, за ними уже следят парни из внутренней безопасности. В целях охраны. А эти еще один хвост заметят сразу. Нам только перестрелки не хватало.
   – Телефоны?
   – Обижаешь… Все и уже давно. Еще просьбы? – Хорунжий посмотрело на часы, и на его лице появилось озабоченное выражение.
   – Последняя.
   – Не надо так трагически! – запротестовал Хорунжий.
   – Последняя на сегодня.
   – Давай.
   Шатов потер щеку:
   – У меня несколько необычная просьба…
   – Давай, сыпь, – разрешил Хорунжий.
   – Прошлой ночью… позапрошлой, на перекрестке Пятидесятилетия СССР и Пятидесятилетия ВЛКСМ была сбита машиной женщина.
   – Так.
   – Мне нужно, чтобы вдруг откуда ни возьмись появился свидетель.
   – Стоп. Что значит – откуда ни возьмись? И свидетель чего?
   – Свидетель того, что женщина попала под машину самостоятельно, без посторонней помощи. Поскользнулась, споткнулась, прыгнула с разбегу, но самостоятельно. Так, чтобы в радиусе ста метров от нее никого не было.
   – И где я тебе найду такого свидетеля? Тем более, насколько я знаю, Дракон взял эту смерть на себя…
   – А мне насрать, где ты этого свидетеля найдешь, – ровно сказал Шатов, – можешь хоть сам идти в свидетели. Но свидетель должен быть. И попасть он должен к ментам совершенно естественным путем, чтобы ничьи уши из-за него не торчали.
   – И что по этому поводу скажет Дракон?
   – А вот это уж станет понятно, когда появится свидетель.
   – И как он, по-твоему, на это все отреагирует? Если это действительно он, то может здорово обидеться. А это чревато…
   – А вам не все равно? Трупом больше – трупом меньше. Какая вам разница? Совершенно никакой. Или ты хочешь сказать, что ночи не спишь, оплакивая безвинно убиенных?
   – Не поверишь, – неожиданно серьезно сказал Хорунжий, – даже винноубиенных помню. И радости мне это особой не доставляет.
   – Значит, я ошибся. Ты производишь впечатление спокойного и уравновешенного человека.
   – Мало ли что я произвожу? Ты вон тоже похож на гнилого интеллигента. А в морду даешь без предупреждения и…
   Шатов вздрогнул. Это да. И как это Хорунжий не добавил, что в последнее время это происходит все чаще и чаще.
   – Ладно, – Хорунжий встал из-за стола им потянулся. – Засиделся у вас в гостях. Время пролетело просто незаметно. Спасибо за угощение. Вика!
   – Что? – отозвалась Вика.
   – Спасибо за угощение!
   – Пожалуйста. Ты уже уходишь?
   – Да, – Хорунжий вышел в коридор, – и поэтому поводу хочу, чтобы ты вышла на лестницу и посмотрела по сторонам.
   – Иду.
   – Чуть не забыл, – Хорунжий вернулся на кухню, – ты сам сожжешь письмо, или мне это сделать?
   – Письмо? – Шатов взял в руки бумагу. – Я сам.
   – Жду.
   Шатов тяжело вздохнул, подошел к печи. Перевернул лист и вдруг обнаружил приписку на обратной стороне. Тем же ровным почерком. Всего одна строчка.
   Я очень просила ее о тебе позаботиться.
   Слово «очень» было подчеркнуто двумя линиями.
   Рука сжалась, комкая письмо. Очень просила. Вита очень просила ее позаботиться. О нем.
   И эта ночь была результатом просьбы и заботы?
   Шатов поднес листок к огню.
   Он должен испытать чувство облегчения или сгорать от стыда? Или то унижение, которое он сейчас испытывает – единственно правильная эмоция? Позаботиться.
   Горящая бумага упала в умывальник. Шатов немного подождал, пока она прогорит, и открыл кран, заливая огонь.
   – Ты точно решил остаться дома? – спросил после паузы Хорунжий.
   – Да. Если, конечно, Сергиевский не пришлет за мной автоматчиков. Мог я вчера простудиться? – не отводя взгляда от пепла, ответил Шатов.
   – Тогда не забудь перезвонить майору, чтобы он не волновался. И об Алене тоже скажи.
   – Хорошо…
   – И… Женя, в следующий раз, пожалуйста, говори все, что собираешься сказать. Не нужно от меня прятаться…
   – Ты о чем?
   – Я о сегодняшнем разговоре.
   – Я сказал все, – вода терзала пепел, разрывая его в клочья, а потом эти клочья измельчая в порошок.
   – Вы, Штирлиц, сегодня были со мной не достаточно откровенны, – осуждающим тоном сказал Хорунжий.
   – Ну что вы, группенфюрер, я был искренен, как на исповеди.
   – На которой никогда не был. Ладно, подумай. Днем, полагаю, мы еще встретимся.
   Первой из квартиры вышла Вика с мусорным ведром. Потом, не прощаясь, вышел Хорунжий.
   Шатов закрыл кран.
   Лучше обо всем этом не думать. Просто сосредоточиться на Драконе. И на том, что не сказал Хорунжему. Вот это нужно тщательно обдумать. Очень подробноо.
   Шатов прошел в кабинет, тщательно прикрыл за собой дверь, потом вспомнил, что нужно перезвонить Сергиевскому, вернулся к телефону. Набрал номер.
   Прошло минуты две, прежде чем трубку сняли, и незнакомый голос сказал:
   – Да.
   – Мне нужен Сергиевский.
   – Он на выезде. Что-то передать? – спросил голос.
   Кто это может быть? Кто-то из сержантов? Телефон стоит в кабинете.
   – С кем я говорю? – спросил Шатов.
   – А я с кем?
   – Это Шатов.
   – Это лейтенант Барановский, – голос лейтенанта даже сквозь телефонную трубку обжег холодом.
   – Тогда передай майору, лейтенант Барановский, что Евгений Шатов вчера простудился и планирует этот день провести дома. Все понятно?
   – Записал, – процедил Барановский.
   – Молодец. Неси службу, – Шатов повесил трубку.
   Ну не нравится ему этот компьютерщик. Совершенно не нравится. И даже не возникает желания эту свою неприязнь скрывать. В чем-то ты становишься похож на Диму Климова, Женя Шатов. Тот также невзлюбил тебя с первой секунды.
   Ты еще ужасно удивлялся этому! Всего несколько дней назад. Дней? Шатов задумался и понял вдруг, что жизнь до второго появления Дракона стала забываться. Все, что было до беседы с Бочкаревым, до его упрямого кабинета и безумно упрямой мухи – все это подернулось дымкой. Словно память покрылась сеткой мельчайших трещинок. Более-менее явственно сквозь эти морщины проступала летняя история – Арсений Ильич, оперативно-поисковый отдел, лес, болото. Даже знакомство с Витой казалось чем-то нереальным.
   Ее отъезд, казавшийся катастрофой, теперь выглядел… Теперь он никак не выглядел. Просто отъезд. Просто Вита вдруг вышла из комнаты, а из зеркала вышло ее отражение.
   А сам он? Сам Евгений Шатов? Кто он? Может быть, и его тоже увезли? Настоящего Шатова увезли, а в квартире оставили его отражение. Или его манекен, в который вложили несколько другие черты. И манекен стал жестче и злее.
   Хотя почему манекен? Марионетка.
   Шатов посмотрел на свои руки. Веревочек нет. Или он их просто не видит? Может быть, марионеткам просто не дано видеть свои веревочки?
   Тогда их слишком много, желающих управлять движениями Шатова. Дракон, Хорунжий, Сергиевский… Как только веревочки не перепутываются?
   Или все-таки перепутываются?
   И у него едет крыша. Он получает разные команды, веревочки дергают в разные стороны. Путаница. Страшная путаница вокруг него и страшная путаница внутри.
   Он больше никому не верит. Он даже себе не верит. Ему все хотят помочь? Даже Дракон хочет ему помочь…
   Шатов остановился перед книжным стеллажом.
   Нужно что-то предпринимать. Что-то такое, что разом оборвет все эти шнурочки и веревочки, даст возможность действовать самостоятельно.
   Скрипнуло за спиной. Вика открыла дверь в комнату:
   – Тебе что-нибудь нужно?
   – Побыть одному, – резко, слишком резко ответил Шатов.
   Вика молча закрыла дверь.
   Обиделась? Ну и хрен с ней, с обидчивой. Перепихнулись и что теперь? Он должен все время плясать вокруг нее на цыпочках? Хватит, наплясались. Жаль, что Виты нет, он бы и ей сказал все, что думает по поводу такого заботливого отношения.
   Черт, это первый раз, когда он плохо подумал о ней. Нельзя так. Нельзя. Вита – это его точка опоры. Только она одна… Если бы тогда летом Дракон не угрожал ее жизни, Шатов бы не нашел в себе силы выжить. Если бы она сейчас была рядом. Он бы не искал себе опору в злости. Он бы…
   – Я принесла тебе телефоны, – сказала Вика.
   Телефоны. Сотовый и домашний, с длинным шнуром. Вика оставила их на стуле возле двери, словно не желая входить в комнату.
   – Спасибо, – сказала Шатов закрывшейся двери.
   И ладно, обижается – пусть обижается.
   Шатов сел за письменный стол поставив телефон справа от себя. Мобильник – слева. Можно устраивать соревнования – кто первый позвонит, Дракон или Сергиевский.
   А пока можно подумать. Именно ту мысль, которую он не высказал в разговоре с Хорунжим. Хитрый и проницательный Хорунжий все-таки въехал в то, что Шатов не договаривает, но пусть он идет подальше со своей догадливостью.
   Тир.
   Воспоминание детства, обернувшееся вдруг ночным кошмаром. Очередь желающих убить ближнего своего. И платящих за это большие деньги. Целый советский червонец.
   Длинющая очередь из людей, сладострастно сжимающих в руке денежку. Дядя, а можно я его просто ножичком пырну? Можно деточка. Плати, деточка, и режь их хоть всех.
   И деточка бьет ножом, или поджигает дом, или стреляет. А если деточке нравится, то она затягивает петлю или кастрирует. Был ведь такой случай у Дракона? Был.
   Вот тогда все становится на свои места. Абсолютно все!
   Есть Дракон, который оказывает людям услуги. За деньги можно купить все. Крутые пацаны уже задолбались ездить в Африку на сафари, чтобы всадить пулю в пыльного тамошнего льва или одуревшего от жары буйвола. Душно, далеко, негритоски, больные СПИДом, так что никого и не трахнешь толком. А везти курву с собой – на хрена тогда вообще ехать?
   И вдруг такой замечательный аттракцион. Заплатил, Дракон получает бабки и выводит тебя на цель, в зависимости от твоего желания.
   Беззащитную девчонку – сколько угодно. Она так смешно будет корчиться в кафе, умирая от яда, который ты подсыпал ей в кофе. А еще можно догнать беднягу по пути домой и врезать ему по голове обрезком трубы. Это если тебе нравится звук лопающегося черепа.
   Это ведь возвышает над толпой. Говорят, сразу после революции кто-то из русских поэтов-лириков получал по дружбе от чекиста Блюмкина приглашения на расстрелы. И даже сам принимал в них участие. Какой богатейший опыт для инженера человеческих душ!
   Они могут все! После этого возникает чувство окрыленности, почти всесилия.
   Шатов пробарабанил что-то пальцами по столу.
   Может быть? Вполне. Вон по этому поводу снято множество фильмов и написано громадное количество книг. Выпускают человека и ну его гнать по тайге! Только потом один из загнанных оказывается супер-пупер-героем, бойцом спецподразделения, или ему просто нечеловечески везет по воле автора, и он героически уничтожает организаторов охоты.
   Все это слишком похоже на кино и книги. За одним небольшим отличием.
   Зачем гнать зверя? Зачем предупреждать, что его хотят убить? Просто выследить. И просто убить. Ведь сколько существует прекрасных видов охоты. По уткам, из засады, капканы… Зачем рисковать?
   Ведь если жертва знает, что ее гонят, то она может и убежать вдруг. Кроме того, заказчики будут знать организатора охоты в лицо. Кроме этого нужно иметь штат помощников, организующих похищение и транспортировку будущей добычи.
   А если Дракон придумал все по-другому? Есть город, есть люди. Они живут и ничего не подозревают. А есть Дракон, который решает организовать небольшой бизнес. Крохотный такой. Человека на три – четыре в месяц.
   Он называл себя охотником? Фигня. Он, скорее, егерь. Организатор охоты. Приезжий может даже не знать Дракона в лицо. Он приезжает в город, селится по определенному адресу. Хотя бы в той самой квартире над «Севером». И ждет сообщений.
   Можно даже, чтобы в самой начале охоты он получил сотовый телефон и в дальнейшем общался с Драконом только так.
   По телефону ему сообщают координаты жертвы. По телефону принимают от него информацию… или даже не так.
   Шатов встал из-за стола и подошел к окну. Снова дождь. Сад во дворе напоминал акварельный пейзажик, забытый кем-то под дождем. Капли падают на нарисованные листья и заставляют их сбегать ручейками и каплями в желто-коричневые лужицы.
   Не нужно, чтобы один человек выслеживал и убивал. Так можно действительно привлечь внимание к себе. Это опера в кабинете Сергиевского верно говорили. Кроме этого, ведь заказчик может просто с непривычки испугаться, наделать ошибок. А вот если принимать заказ сразу от двоих одновременно, то тут все можно контролировать.
   Они готовят добычу друг для друга, даже не зная, для кого именно. Если кто-то из них допускает слабину – ему рекомендуется убраться восвояси. А на разведанную территорию приглашается новый претендент.
   Сколько может стоить такое убийство?
   Тут Хорунжий прав – в списке жертв Дракона практически нет никого, за чье убийство могли бы заплатить. Но, простите, мало кто станет платить большие деньги за то, чтобы утка, или лось, или дикий кабан был застрелен. А вот за лицензию на право самому этого зверя пристрелить…
   Это может стоить денег.
   Шатов вздохнул.
   Все это похоже на правду. Нужно, наверное, радоваться, но в душе – пустота. Даже азарта нет. Не возбуждает мысль о том, что он, наконец, уцепился за край драконьего крыла.
   Сколько может зажравшийся гад заплатить за право убить человека? В зеленых? Тысячу? Две? Десять? Наверное, дороже. Нет смысла брать мало, так как слишком маленький гонорар вызовет подозрение. В крутом магазине и шмотки должны быть крутыми.
   Тысяч двадцать, по нашим нищим временам. Хотя, может быть и больше. Пусть двадцать. Своим знаком Дракон пометил больше тридцати убитых. Тридцать умножить на двадцать? Шестьсот. За полгода. Стоит игра свеч? Более чем.
   Тут весь набор местной экзотики для тех, кто понимает. Адреналин начинает выделяться еще до приезда в город. Это, кстати, тоже важно – охотятся только приезжие, чтобы случайно не напороться на знакомого.
   Человек, привыкший к шикарной жизни, одевается в базарный ширпотреб, садится в поезд… В общий вагон, например, или в плацкартный. Приезжает, селится неизвестно где, получает телефон, указания. Сердце колотится, когда он издалека высматривает кого-то. А потом приказ. Или разрешение. Такого-то и таким-то образом.
   Он идет и убивает.
   Ножом или камнем. Или веревкой. Насиловать нельзя, остаются следы, по которым потом можно найти. А так – любую фантазию. И нет сообщников, которые потом заложат. И нет никакой возможности сдать егеря, потому, что ты его не видел никогда. И…