Чистяков Владимир. М. с.

   Император сохранил колоссальное состояние. И влияние на многие сферы жизни государства. Но реальная власть его теперь распространялась только на так называемый 'домен' - центр и часть северных районов столицы. А так же ещё несколько подобных районов в других городах и остров. Формально эти владения имеют все права государства — законы, армию, герб, флаг и гимн. Армия состоит вовсе не из парадной стражи в старинных доспехах у дворцов и памятников. В столице базируются вполне боеспособные части численностью до 30 тысяч человек с танками, артиллерией и даже несколькими эскадрильями. Ещё столько же войск находится в других владениях. Имеется и небольшой флот из крейсера-яхты и десятка эсминцев. Все вооружённые формирования, подчинённые Саргону, скромно именуются 'Гвардией Его Императорского Величества' .
   Все участники бурных событий последних месяцев вовсе не против привлечения гвардейцев на свою сторону. Те декларируют нейтралитет. Чёрные подозревают их в сочувствии демократам. Демократы — в сочувствии Чёрным.
   Бестия сидит в Ореховом кабинете Большого дворца. Здесь всё по-прежнему. Гнутая золочёная мебель темного дерева, довольно-таки фривольные картины на стенах, мягкий приглушённый свет. Шторы полуопущены.
   Император нервно прохаживается по кабинету. Такой же блестящий, как и раньше. Чёрный маршальский мундир, все ордена. Слабый запах хорошего одеколона. Просто ходячий парадный портрет.
   А вот Бестия иная. На ней полевая генеральская форма. Местами в извёстке. Местами в грязи. И крови. И не только её. В известке и волосы. И повязка на лбу. Другая повязка закрывает левый глаз. Веко правого всё время дёргается и сам глаз красный от напряжения.
   На территории владения она чуть больше часа. Сводный отряд вёл бой с мирренскими частями в районе Северного кладбища. Возможности прорваться через шоссе нет ни малейшей. Их пытались оттеснить от границы императорского владения. Но они всё-таки пробились туда и сложили оружие. Император сохраняет нейтралитет. Значит, как глава нейтрального государства, он должен объявить их интернированными.
   Только должен не значит обязан.
   Миррены появились несколько часов назад. Командир подошедшей части был очень вежлив с гвардейцами. И подчёркивал уважение к правителю нейтрального государства. Они заняли позиции на берегу протекавшей через кладбище речушки. В нескольких склепах оборудовали огневые точки. Демонстративно не выставили даже часовых на 'границе' . Многие гвардейцы смотрели на недавних врагов довольно кисло. У иных уже начинали чесаться руки…
   Граница владения прекрасно заметна внешне. Достаточно высокие бастионы старой крепости, облицованные серым камнем. В районе кладбища — одни из ворот. Сейчас дорога к ним перегорожена не только шлагбаумом. Стоят оплетённые колючей проволокой надолбы. Бетонными плитами обложены два танка. Поперёк дороги — баррикада из бетонных свай. Собственно по границе протянута спираль Бруно. Как знак — здесь другая страна. И ваши дрязги нас вовсе не касаются. На бастионах впервые за многие годы вновь установлены пушки. На этот раз в основном противотанковые. На стенах почти вся гвардия. Среди гвардейцев практически нет столичных уроженцев. И на территорию владения уже залетали шальные снаряды. В городе творится чёрти что. Хотя разве это чёрти что? Обычные уличные бои. В столице!
   И далеко не всем гвардейцам безразлично происходящее. Ещё в начале заварухи несколько десятков человек сбежали. В основном к Чёрным. А из оставшихся многие считают, что императору всё-таки не стоило оставаться в стороне.
   Никто сначала не понял, что произошло. С берега речушки вдруг начало стрелять всё, что могло. Недолго. Потом всё стихло. Миррены побежали. Чёрные пошли на прорыв. Побежали не кто-нибудь, а вояки из частей МВД. Их неофициально прозывали Дьяволы Кроттета.
   Примыкающий к 'границе' район кладбища ещё не успел зарасти большими деревьями. Видно прекрасно.
   Сшибая надгробия на аллею вылетает лёгкий танк. Останавливается. Два тонких ствола на башне дрогнули словно живые. Показались бегущие солдаты. Хлопков на таком расстоянии не слышно. Людей рвёт на части. Автоматическая пушка проглатывает обойму за обоймой. Они бегут. Тупо. Словно стадо. Последняя стадия паники. Им всё равно, лишь бы бежать. Как от лесного пожара.
   У иных за спинами трубы гранатомётов. Танк бьет почти в упор. Но они не вспомнят о них.
   Появляются они. Чёрные. Кого среди них только нет. Пехота, танкисты, дружинники даже несколько человек в гвардейской форме. Катятся словно лавина. Почти не стреляют. У многих нет патронов. Но у всех примкнуты штыки. И бегущих просто убивают.
   Иные из мирренов поворачиваются. Кто — поднимая руки. Кто — стреляя. Убивают всех без разбора.
   У танка кончились снаряды. И людей он начинает давить…
   Саргону уже успели доложить о командире прорывающейся части. Никаких сомнений, кто он. Она на ходу спрыгнула со второго танка. Мирренского. Трофейного. Наверняка, не больше часа назад взятого. Видели, как она догнала солдата. Ударом приклада сшибла с ног. Вторым — размозжила голову.
   До 'границы' из мирренов не добежал ни один.
   Танки стали возле 'границы' . Она забралась на башню мирренского. Что-то кричит. Часть Чёрных поворачивает назад. Подбирать раненых своих. И добивать чужих. Иные зачем-то стаскивают с убитых сумки с обоймами. У многих из чёрных мирренское оружие. Самые последние катят две автоматические пушки. Взятые несколько минут назад. Зачем они?
   Они идут через 'границу' . Из них половина, если не больше в кровавых повязках. Многие едва стоят на ногах. Иных тащат. Но на поле ни одного своего не оставят. Ни живого, ни мёртвого.
   Бестия стоит на башне и озирается по сторонам. В руке — пистолет.
   Мишень — лучше некуда. Но стрелять некому. А с бастиона старой крепости многие очень внимательно смотрят, чтобы и не нашлось. Иные и в оптический прицел разглядывают. К этому бастиону она может позволить стоять спиной. Там ещё остались какие-то понятия о чести.
   Через 'границу' шагнула последней. Убедившись, что подобрали всех раненых и убитых.
   Пистолет она первой швыряет на землю.
   Солдат не обыскивают. Демонстративно. У иных — ножи на поясе или за голенищем. Ноль внимания.
   Одна из последних надежд — на остатки порядочности Саргона.
   Бестию сразу же отвозят к императору. Министр двора предлагает переодеться. Ответ — площадная ругань.
   — Мои солдаты… Что будет с ними? Продашь за медяк? — отрывисто выплёвывает Кэрдин слова. Она до сих пор не до конца отдышалась. И огонь боя ещё не потух в ней.
   — Абсолютно ничего. Они интернированы. И будут находится на территории моего государства пока не будет гарантировано их безопасное возвращение на родину. Гвардейцы подвергнуться взысканиям за самовольную отлучку при смягчающих вину обстоятельствах
   ''Ах ты, сучий сын дипломатичный. 'Безопасное возвращение на родину! ' Родил называется, да иные солдаты в трёх кварталах отсюда жили. У них там семьи остались… Ладно спасибо хоть на том, что не завтра их по фонарям развесят'
   Наступила томительная пауза. Теперь хочешь не хочешь, а придётся говорить не с ней, а о ней. А это тяжело. Очень тяжело. Ибо она ненавидит его. И не желает помнить о прошлом.
   — Мной уже давно получен запрос выдаче Кэрдин Ягр как военного преступника.
   Налитый кровью взгляд впивается императору в лицо.
   — И что? — считай прохрипела.
   — Пока ничего.
   Не этого ждала. Вовсе не этого.
   — Пока. А потом?
   — Многое будет зависеть от того, кто ещё попадётся. Они пока не очень настойчивы.
   — Её вам не взять.
   Император остановился и глухо проговорил.
   — Есть сведения… Пока не проверенные. Она убита в заводском районе. Найдено тело. Сильно обезображенное. Идёт экспертиза.
   В кабинете полумрак. Но Саргон видит, как по грязной щеке Кэрдин сползает слеза.
   — Конец… Значит, конец всему…
   — Вам — конец. Три дня назад зенитным огнём сбита Софи.
   — Что с ней? — совершенно равнодушный вопрос. Софи одна из них. Одна, пусть и из немногих. А Марина- единственная.
   — Ничего. Легко ранена. Содержится как почётный военнопленный. Думаю, могут предложить обменять её на тебя.
   Пауза затягивается. Император продолжает расхаживать.
   — Трус…
   — Что?
   — Что слышал. Трус и изменник. Пропусти ты нас тогда через свои районы… И она бы была жива. И многие бы ещё остались в живых.
   — Да. И тогда мне пришлось бы идти вслед за вами. Что вовсе не в моих интересах.
   – 'Мои интересы' — быть богатейшим помещиком. И плевать, во что страна превращается.
   — Не забудь, ты такой же богатый помещик, как и я.
   — Я никогда не была помещиком по духу. От владений могу отказаться хоть сейчас. И не стану помещиком по духу никогда. А ты им стал совсем недавно. И даже персональную армию завёл. И предал всех. Ну, даже если и не всех, то очень многих. А тебе верили. И в тебя верили.
   — А что мне до этой веры? Я уже давно пресытился поклонением своей персоне.
   — Ты предатель. Это я тебе так говорю. Хорошенько это запомни. Я ведь могу и не умереть в ближайшие несколько дней.
   — Можешь. Не спорю. Кстати, ты в курсе, кто командовал частями, прорвавшимися к аэродрому и сорвавший вам эвакуации?
   — Мне плевать.
   — Некто полковник Ягрон. Ярн Ягрон. Слыхала про такого?
   Она грохнула кулаком по столу. Задыхается от бессильной ярости.
   — Вы-ы-ы-ы-родок. Такое же дерьмо, как и отец.
   Отец Ярна пропустил 'комплимент' мимо ушей.
   Пусть мать Ярна себя сначала в порядок приведёт. Пусть нормальный врач, а не санитар раны обработает. Выспаться ей тоже не помешает. Поесть нормально. Как ей, так и всем пришедшим с ней. Потом ещё поговорим. Когда в себя придёт. Хотя вряд ли она ласковей станет.
   Бестия может думать о нем что хочет. И считать его каким угодно подлецом. На это право, есть немалые основания. Только вот зря демократы надеются получить от него голову Кэрдин на блюдечке. Никого из пришедших с ней не получат. Не получат, и тех, кто позже придёт. В городе ещё стреляют.
   Не очень-то изменилась внешность с тех далёких времён, когда ещё не появилась Бестия. И была молода Кэрдин Ягр.
   Саргон всё помнит. И ничего не забывает.
   Торг императора с новой властью затянулся. Они хотели получить признание своей власти и осуждение путчистов. Заодно, естественно требовали выдачи всех, укрывшихся на территории его государства. А Саргон не долго думая, сослался на конвенцию о правах военнопленных, согласно которой интернированные могут быть переданы другому государству до заключения мирного договора только по их просьбе. К тому же, передача интернированных одной из воющих сторон прямо противоречит 'Конвенции' . А лично он, движимый соображениями человеколюбия, не намерен отпускать никого из интернированных до тех пор, пока не будет возможности их безопасного возвращения на родину. Среди интернированных имеются лица обвиняемые в воинских и уголовных преступлениях — гневно возразили ему. Слово императора- закон ответил он. Исключений не будет ни для кого.
   Только Бестия не испытывала никаких иллюзий относительно мотивов его поступков. Но и благодарна императору она тоже вовсе не была. Старая память старой памятью, а долг долгом. И предательство всё равно остается предательством, из каких бы мотивов не совершалось…
   Пусть Саргон Кэрдин и не предавал никогда.
   Он предал намного более значительные вещи, чем какие-то старые чувства. Сложно оценить его роль в разрушении великой империи. Но роль эта на 200% негативна. По крайней мере, так считает она — Бестия Кэрдин.
   Чернота. Тьма. И разноцветные круги пред глазами. В ушах какой-то непрекращающийся шум. То ли шум моря, то ли голос толпы. Голова раскалывается. Не продохнуть. Что с ней? Где она? Чуть шевельнулась. Боль ударила по всему телу. Обожгло холодом.
   На этот раз смогла понять — лежит спиной на битых кирпичах, почти до пояса в воде. Воздух насыщен испарениями. Дышать тяжело. В лёгкие словно битого стекла насыпали. Или это с того раза, когда под химические мины попали, а противогаз поздно надела. При каждом вздохе по лёгким изнутри словно наждаком проводят. От боли из глаз текут слёзы. Старается дышать как можно реже.
   Воздух отравлен продуктами человеческой жизнедеятельности. Теми самыми, из которых и состоит большинство людей.
   Мерзкая, зловонная жижа человеческого общества. Сколько в ней захлебнулось, и сколько ещё потонет! Общество ненавидит выделяющихся. И чем ярче фигура, тем она отвратительнее. Как же ненавидят скоты любое проявление чего-то высокого! Любой плевок в свинскую рожу. Напоминание о твоей скотской сущности. А мы это напоминание в грязь, в хлам. И ногами чтоб не встала.
   И иных и вправду затаптывают.
   Иных. Но не её.
   Она выберется.
   Даже отсюда.
   Тем более, тут только дерьмо скотов. И даже нет их самих.
   Мысли о конце… Значит вот каким он будет — задохнуться от вони или быть сожранной крысами в канализационном коллекторе. Финал! Путч подавлен, М. С. пропала без вести.
   Но она ещё жива. Знает, что если и ранена, то не тяжело. Но не пошевелиться. Крови потеряла вроде не много. Но очень холодно
   Пришла в себя. Сколько прошло времени? Всего наверное, сутки, пошли вторые. Крыс пока нет. Но вроде поднялась вода. Значит, есть ещё и перспектива захлебнуться. Что же с ней? Ноги, руки, чувствует, но шевельнуть ими не может. С места не сдвинуться никакими силами.
   Снова очнулась. Тьма не проходит. Шум в ушах. Сквозь него — голоса.
   — У стены.
   — Где?
   — Там.
   Вроде вода плещется. Не пошевелить ни рукой, ни ногой. Боль постоянна. Голоса приближаются. Темень не рассеивается.
   — Черный. Баба.
   Ломающийся голос великовозрастной шпаны.
   — Живая? Глянь.
   Этот намного старше, судя по голосу — дядька лет сорока. Мобилизованный, наверное… Хотя какая теперь разница?
   Кто-то стоит над ней. Странно пыхтит, шаря по карманам. Ничего не видно. Тьма стоит по-прежнему.
   — Вроде. Добить.
   Тишина. Рук не чувствуешь. Неужели конец? Быть пристрелянной каким-то недоноском?
   — Подойди-ка сюда
   Шаги. Звук удара. И падения. Полный недоумения и какого-то скулежа голос.
   — За что?
   — За то, что дурак. Тащи носилки.
   Ворочают. Как куль взваливают. Куда-то тащат. Долго. Хлюпанье и приглушенная ругань. Трубы тянуться на многие километры. Она помнит. Почему тащат? Почему не добивают? Или же… Догадались. Тогда. Что тогда?
   Язык ещё ворочается во рту. Нащупала ампулу с ядом. Сейчас? Или ещё немного? Смерти боишься? Да, боюсь. Но она неизбежна. Я давно уже к ней готова. Только пришёл ли мой час? Или ещё нет? И почему не проходит темень?
   Снова кто-то берется за подбородок, поворачивает голову. Переполненный сочувствием вздох (и не поймешь, настоящим или как!)
   — Да… Слышь, Чёрная, говорить-то хоть можешь?
   Язык шевельнулся во рту. Она и сама не знает.
   — Да.
   — Крепко же тебя приложило!
   ''Какого тебе надо? Хочешь поиздеваться перед тем, как добить?
   — Эй, Чёрная, а муж-то твой чего тебя сюда отпустил? Не бабье же это дело.
   Чёрная. Значит, пока всё-таки безымянная Чёрная.
   — Убит он.
   — Сейчас?
   — Давно… Ан д Ар…
   Молчание. Только вода хлюпает.
   — Детей видать, у тебя нет, раз в такие дела полезла. Со сволочами этими власть делить.
   — Да ваши сволочи не лучше наших.
   — Это точно.
   По разговорам поняла, что из канализации выбрались. Так сколько же она провалялась? Чувство времени не подводило никогда. Должно быть светло. Должно.
   — Сейчас ночь?
   — День.
   — Почему темно?
   Склоняются над ней. Поворачивают голову грубыми заскорузлыми пальцами. Зачем-то терли щёку.
   — Да… Довоевалась ты Чёрная. Ослепла теперь.
   Значит вот так. Совсем выбили. В самый необходимый момент.
   — Совсем?
   — Кожа как изнутри сожжена. С глазами не пойму что. Зрачок весь чёрный. И все сосуды полопались.
   — Дай воды.
   К губам приникла фляжка. Глотнула. Водка.
   — Глотай, глотай. Успокаивай нервы. Чем это тебя? Никогда подобного не видал.
   — Автомат чужаков у меня был. С лучевым прицелом. Взорвался в руках. От этого наверное.
   Какой-то странный смешок.
   — Что веселого?
   — Да подумалось вдруг. Сколько лет прошло, а на свет люди всё одним путём появляются. И нового придумать не могут. А вот как убить человека или покалечить — каждый год что-нибудь новенькое придумают, да и из старенького ничего не забывают.
   — Ну, а мне что подберёшь? Новенькое или так, штыком обойдешься? Или руки самому лень марать. Что не дал щенку меня добить? Пожалел?
   — Нет. До крови жадный. Трус. Убивать нравится. А как под ваши гаубицы угодил — дерьмо только из ушей не текло. Сидит и трясется почти всё время. А раненых добивать — тут он первый… Чую — будь нормальный бой — стрельнул бы его. Мразь, а не человек.
   — Вот значит у вас как…
   — Пока учу. Может, и сгодится на что. Тебя вот тащим… А может, скоро ваши нас также поволокут.
   — Может, и так.
   — Думаешь, не кончились ещё ваши?
   — Не кончатся.
   — Не кончились — и не поймёшь, зло или разочарование в голосе — А ты, Чёрная, много наших положила?
   — Хватает. Добить повода ищешь? Бей без повода. Без глаз я не боец. И вас убивать не смогу.
   — Я ваших тоже немало уложил. Стала бы меня добивать, будь наоборот?
   — Я в плен не беру.
   — Ну, да зачем спрашивал. Ты же Чёрная, я и забыл.
   Стало как-то неловко за своих. И перед кем! Перед врагом!
   — Я за себя только сказала. Счёт у меня к вам большой.
   — Счёт, счётом, это твое дело. Все мы хороши. А приказ номер 907 позабыла? Для прочтения во всех частях. Пленных не брать. Убивать всех. Кто с оружием, и без.
   — Не было такого приказа.
   — Так он же секретный, но наши текст достали. И мы прочли в листовках.
   — Ты вроде умный мужик. И прочел в листовке, что кто-то украл текст секретного М. С. — овского приказа. А секретный приказ, судя по этой же листовке у саргоновцев знает последний стройбатовец. Зачем красть, когда можно всё узнать от языка? Зачем нам вообще убивать пленных? Этот же приказ, имейся он на самом деле, работал бы на ваших колеблющихся. Деритесь! Хотя бы за свою шкуру. Разбирать не будут. М. С., что дура, чужую армию усиливать?
   Ну, вот и подумай сам, в чьем штабе этот приказ сочиняли.
   Призадумался.
   — Может, Чёрная, ты и права. Вроде и привык никому не верить, а нет-нет, да и попадаешься на красивые слова. А вы… Всяких Чёрных видал… Но с враньем у вас плохо. Только теперь понял.
   — Лес рубят, щепки летят. Так кажется, ваша главная говорит.
   — И вовсе не она это первая сказала.
   — Пусть кто-то другой. Похожий. И такой же безжалостный. А ты её даже сейчас защищать готова.
   — Любое дело мертво без идеи.
   Этот ушёл. Пришли другие. Кажется, трое.
   — Имя. Звание. Номер части.
   Гавкает, как усталый пёс под дождём. И надоело уже всё, и всё равно надо лаять.
   — Лейтенант Аррант. 7-я стрелковая дивизия.
   — Документы у неё были?
   — Нет. Как и у всех.
   — Из седьмой приведите кого-нибудь. Вдруг признает.
   Несколько минут слушала, как опрашивают других. Не вызвала интереса. Ни малейшего. Неплохой признак. Похоже, одна из последних пленных. А они уже подустали бумажки заполнять. И собственно её вовсе не ищут. Почему? Вроде говорит радио. Естественно, парадные сводки. Прислушалась. Знакомый голос диктора жирно и самодовольно вещает: 'Как уже сообщалось в утреннем выпуске, нашими доблестными войсками в Северном районе обнаружены останки генерал-полковника Дины дерн Оррокост, известной также как М. С. ' Всё понятно. Ей, похоже наконец-таки повезло. Пока они будут разбираться, с поисками особо усердствовать не будут. Но разберутся. Не на столько же идиоты! Хотя, как знать.
   Снова подходят к ней.
   — Знаешь её?
   — Нашей дивизии нашивка.
   — Звать её как?
   — Не могу знать. Нашей дивизии форма.
   — Сам вижу. Знаешь её?
   — Лейтенант.
   — Ты дурак или прикидываешься? Послушай, идиот, повторяю для тупых последний раз. ТЫ ЗНАЕШЬ КАК ЗОВУТ ЭТОГО ЛЕЙТЕНАНТА ИЗ ТВОЕЙ ДИВИЗИИ? Вопрос понятен?
   — Так точно.
   — Так отвечай.
   — Не могу знать!
   Звук удара. Потом ещё и ещё.
   — Уведите этого недоумка. Эту запишите Аррантом. Вечером придут машины, отправьте её в пятый лагерь. Там вроде, офицерьё их держат.
   — А что ждать? Пешедралом отправить, не господа небось.
   — И кто их конвоировать будет? Ты может быть, недоумок?
   ''Сам ты недоумок' — думает М. С. — 'Уехала твоя карьера курьерским поездом. Ну, раз глаз с мозгами нет, то так и надо! Жаль, у меня только мозги и остались!
   Взглянул бы кто в лицо — сразу узнали бы знаменитую гадючью ухмылочку. И право же, намного реже в жизни она так ухмылялась, чем на карикатурах. И сейчас как раз такой случай. Но не нашлось наблюдательных.

Глава 3.

   Естественно, образовали государственную комиссию по расследованию преступлений путчистов. Собственно юристов и экспертов там и нет почти никого. В основном — парламентские горлопаны, журналюги известные, несколько штатных демократических вдовушек (муженькам их кому Саргоновцы помогли лапти склеить, а кому — кокаина передозировка), даже парочку длинноволосых и проспиртованных поэтов (вроде бы, сифилис у одного в дурдоме не долеченный) привлекли.
   Собралась публика во время путча носа из щели высунуть не смевшая. А теперь причастностью к историческим событиям гордящаяся. И совестью нации себя объявляющая.
   Объявленный одним из новых героев Ярн никому бы из этой 'совести' руки не подал. А вот отец его подал. И многим. Правда, перчаток не снимая. И с чествования героев новой власти первым укатил.
   А Ярна уносить пришлось. Связанным. Дебош пьяный устроил герой. Орал. 'Народ голодает. А вы чёрную икру тазами жрёте. Суки! За что боролись? ' Успел сказать и много других тёплых слов. С переходом на личности.
   Утром разбужен телефонным звонком. Звонили долго. Несколько минут. Пока он с больной головой мучительно соображая где руки, где ноги, и мысленно матерясь последними словами, сползал с кровати, телефон надрывается. С трудом берёт трубку.
   — Да.
   Некоторое время молчание, а затем приятный и такой знакомый женский голос.
   — За что боролся? На то и напоролся!
   Хотел швырнуть трубку, но на том конце провода успели раньше.
   И как только узнала о пьяной болтовне? И наверняка не только о ней. И не только про него.
   Вся так называемая элита творческой интеллигенции, брызжа слюной от переполняющих её верноподданнических чувств к новой власти и 'спасителям' - мирренам стадно сочинила открытое письмо под гневным заголовком 'Раздавите гадину! '. Призывали, добрые и порядочные люди, ни много ни мало — смертной казни для всех участников выступления, полной конфискации их имущества и ссылки членов семей в отдалённые края. Подписей набралось несколько десятков. Люди сплошь известные. Большим количеством императорских премий в недавнем прошлом обласканные.
   Правда и без эксцессов не обошлось. Кто-то из бывших друзей попытался заполучить подпись Софи. Она де искренне заблуждалась, и теперь раскаивается. Софи дала согласие, но поставила условие — при подписании должны присутствовать журналисты всех основных изданий. Те не замедлили явится.
   Щёлкают вспышками, на полу словно серпентарий от проводов. Входит Софи. В полной парадной форме. Староимперской. Молча подходит к столу. Ей услужливо протягивают ручку. Резко нагибается над столом. Берёт текст письма. В лице — ни кровинки. Бледна как мертвец. Поднимает так, чтобы все видели. И разрывает на две части. Швыряет на пол. Молча разворачивается и уходит.
   Потом с ней случается истерика.
   Письмо всё-таки опубликовали. Прочли многие. Среди них и Бестия Младшая. В политику демонстративно не лезла. Но тут что-то её зацепило, и решила она показать фамильный норов Ягров. А заодно и кому она единокровная сестренка.
   Среди подписавших 'Раздавите гадину' писательниц, актрис и просто богатых бездельниц с психологией тупых домохозяек хватало её постоянных клиенток.
   Когда одна из них решила обновить гардероб, её встретила хозяйка ателье. Показала напечатанное в газете воззвание. И сказала. 'Всем, чьи подпись стоят под ЭТИМ, отныне и навсегда, вход ко мне заказан. Я на б… не работаю '.
   И слово сдержала. Потеряв при этом очень много денег и две трети клиентов. Но всё-таки Ягр грэдская Теренн. И сестра грозной Кэрдин.
   Заодно она отказалась пускать и жён мирренских офицеров, которых немало увязалось за мужьями. Генеральши хотели приодеться у Младшей Бестии. Ну вот и приоделись.
   Чуть скандала международного не получилось.
   Муженек или кобелёк одной из оскорблённых б… хотел разгромить ателье Бестии или её особняк, натравив своих боевиков. Муженек этот как раз состоит в 'Партии Духовного возрождения' . Натравить-то удалось. Но у ателье обнаружились броневики с императорскими гербами на бортах.
   Подняли было вой о нарушении императором декларации о нейтралитете. А из броневика высунулся весьма недовольный майор с матюгальником и проорал в ответ: мы иностранцы, и согласно законам нашего государства, можем служить наёмниками в иностранных армиях, и даже у частных лиц. Эта часть заключила контракт об охране собственности с модельным домом. Я тут не причём. А патроны у нас, кстати, боевые.