Страница:
— Может, ты и прав. Каждому — своё! Но вряд ли мы скоро сможем вернуться.
— Мы дождёмся! Вас стоит ждать. И мы встретимся!
— Ладно. Тогда до встречи, Чёрный Саргоновец!
— Ещё увидимся, товарищ генерал!
— А лесные думаю, за нами идут. — Сказала М. С. генералу.
— Вы уверены? — спросил тот. Сам-то он уже понял, что на хвосте у них висят.
— Конечно, нас мало, а их много. Мы хорошо вооружены, но лес знаем плохо. Они наоборот. Идём мы медленно. Даже без раненых будем идти не сильно быстрее. А у них наверняка есть лошади. Так что скоро нас догонят. И либо взять попытаются, либо обгонят и засаду где-нибудь на пути устроят.
— А что делать?
— Пока идти. Я так думаю, надо несколько позднее сюрпризец им подготовить. Так, чтобы отстали. Вот тут дорога поворачивает. Подготовим встречу.
— Есть.
— Ставим растяжки! Как они с дороги сиганут- так сразу на них и угодят!
Колонна показались. Сразу видно: разгильдяи или нахалы ещё те. Идут толпой, ничего не опасаясь. Некоторые на лошадях. Несколько повозок с пулеметами. Видать не так плохо в лесу, раз почти все чисто выбриты.
Они были почти на середине, когда разом заработали пять пулемётов.
Вскоре по зарослям стреляли из всего, что было.
Далеко не сразу сообразили, что огонь прекратился.
— Хорошо палят! — на ходу буркнула М. С…
— Чем дольше, тем лучше!
— Их больше, чем я думала! Сколько наклали?
— Человек 70, может 80.
— Теперь они будут осторожнее.
— Теперь им известно, что мы знаем о них. Я не думаю, что они отстанут. Они по глупости попали в засаду. И теперь станут осторожнее.
— Тут есть, где отсидеться.
От всего военного городка осталась целой только укреплённая казарма. Построенная лет эдак 50 назад. Хоть что-то. Когда-то в каждом углу здания была установлена капонирная пушка. В стенах амбразуры для пулемётов. Пушки и сейчас торчат из стен. Пулемётов нет, но если установки целы, то можно поставить и те, что есть в отряде. Но пушки такие, что вряд ли из них, когда- либо удастся снова пострелять. Впрочем, боевая ценность этой казармы вызывает некоторые сомнения, ибо кроме амбразур в стенах имеются и окна лишь немногим менее обыкновенных. А местность вокруг казармы открытая почти на километр. Не глупо место для постройки выбирали чуть ли не полвека назад. Да ещё и чужаки любезно сравняли с землёй почти всё, что тут было.
Этот километр они пробежали. У них висят на хвосте, они это чуяли. И последние ещё не успели войти в здание, как показались всадники. Но со второго этажа ударил пулемёт. Вслед за ним и второй. Всадники скрылись в лесу. Об этом сооружении они либо позабыли, либо и вовсе не знали.
Саргоновцы быстро обследовали здание. Пушки, как и следовало, ожидать, оказались не исправными. Но в подвале оказалась просто груда 75-мм снарядов. И патроны. И пулемёты в ящиках. И консервы. И источник воды. То есть без тяжёлого вооружения осаждать это здание можно весьма долго. А атака в лоб была чревата огромными потерями. К тому же, один из офицеров взялся наладить пушку. Правда, всего одну, но это хоть что-то. А к снарядам добавили несколько радиоуправляемых мин. Так сказать, последний шанс. Во все амбразуры снова установили пулемёты. К ним натаскали помногу патронов. Распределили посты. Теперь оставалось только ждать.
Ждать долго не пришлось. Вскоре послышался вой мин, и два разрыва встали невдалеке от стен. Затем ещё и ещё. Шарахнуло по крыше. С потолка посыпался какой-то мусор.
— 85-мм — крикнул кто-то.
— Не прошибут! — в ответ.
Снова бухнуло.
— Поглядим! Бетон старый!
— Ничего ему не будет!
Так и оказалось. На той стороне тоже поняли, что толку от такой стрельбы немного, и прекратили огонь.
— Раньше завтрашнего дня ждать от них ничего не придётся. Пока обложат, пока все подойдут. Кто хочет, можете отдыхать.
Марина спит, свернувшись калачиком под несколькими старыми одеялами, найденными на складе. Она как повалилась около полудня, так и спит, хотя уже почти семь часов утра. Возле неё сидят М. С. и генерал. Они тихонько разговаривают. У М. С. на лоб сдвинут шлем с прибором ночного видения. Она только что вернулась с поста.
— Что-нибудь видели?
— Их посты. Два на опушке и один у дороги. По одному стоят. Дрыхли паразиты. Сняла одного из бесшумки.
Генерал кивнул на Марину.
— Совсем девочка умаялась. Столько времени спит.
— Пусть спит.
— Выносливая она, я то думал быстро повалится, а вон как держалась.
— Она как я. Я такой же была в её возрасте.
— Ей сколько? Лет тринадцать?
— Четырнадцать перед самой войной исполнилось. Перед самой войной. — зачем-то повторила она.
— Последней войной.
— Не думаю, что она последняя.
— Там увидим.
— Если живы будем.
— Это верно, если живы будем.
— Ну, в общем я спать буду. Будить — только если что важное.
Она сняла шлем, и улеглась рядом с дочерью, накрыв голову одеялом. Она всё-таки не спала почти трое суток.
Марина проснулась только под вечер. За это время в помещении довольно много изменилось. Оно выглядит почти жилым. Появилось несколько постелей из одеял, на некоторых спят люди. На паре ящиков лежат снятые бронежилеты и каски. Там же стоят и вскрытые консервные банки. Марина сразу вспомнила, что давно ничего не ела. Стоит бочка, в которой что-то горит, вокруг лежит несколько ящиков. У стены стоит откуда-то притащенный металлический стол, за которым едва знакомый Марине офицер возится с какой-то большой железкой, назначение которой ей не понятно. К стене успели даже прилепить какую-то картинку. Полутемно, и Марина не может рассмотреть изображения. У бочки на ящике спиной к ней сидит генерал, похоже, он дремлет. Мамы нигде нет.
— N 2 я налажу завтра, когда посветлее будет, может, приведу в действие и третью, если время позволит. А первая и четвёртая — без станков глухо их ремонтировать, не починить.
— Антиквар ты наш!
Потолок вздрогнул от хохота.
— Зря смеётесь, орудия в отличие от всего остального, вовсе не старые. ЛЦ-12, не больше чем лет 15 назад поставлены. Вполне приличная казематная пушка.
Только вот ещё что: погреб надо очистить, там одни бронебойные, а они нам вряд ли понадобятся.
— В подвале навалом шрапнели и фугасных. Сплошь двадцатилетней давности!
— Порох годен и через 25 лет. Мне приходилось иметь дело и с более старым.
— Их надо спровоцировать на атаку. Осада гибельна для нас.
— Легко сказать.
— Может, и действительно легко. Они должны решить, что мы развернули мощную рацию, и вызываем подмогу. Надо поставить на крыше антенну — метёлку, благо хлама тут достаточно валяется. И вряд ли они тогда станут рассиживаться.
— Пожалуй, это мысль.
К утру на крыше и в самом деле появилась довольно неплохая 'антенна' . Оставалось теперь только ждать. Снайпера доложили, что они стали осторожнее, и подстрелить почти за сутки удалось шестерых. Из миномёта больше не стреляли, либо мины кончились, либо сообразили, что такую крышу всё равно не возьмёшь. И сдаваться тоже не предлагали. Видать, уяснили наконец, с кем имеют дело, и какой эффект может быть от подобных предложений — абсолютно нулевой. Сколько ещё будут в состоянии ждать? Ведь доносящиеся из здания звуки музыки довольно сильно действуют на нервы. А ночью М. С. приказала несколько раз выстрелить сигнальными ракетами. На складе нашлась пара рваных парашютов. Их и повесили на крыше. Со стороны всё выглядело так, будто им сброшен с самолётов груз. А что может последовать за грузом? Либо десант, либо хорошая бомбёжка. Как не крути, а не очень оптимистично.
Предчувствие не обмануло М. С… Утром они пошли на штурм. Сначала из лесу ударили минометы. Толку от их стрельбы не было никакого, ибо толстенный бетон их 85-мм минами не пробивался, на нервы, так сказать, действовали. Ну, да у нас они крепкие. Потом по стенам и окнам замолотили пулемёты. Саргоновские пока помалкивали. Следовало дождаться, когда появятся они. И они показались. И их слишком много. Намного больше, чем предполагали саргоновцы.
Но что теперь сделаешь? Оставалось одно — драться!
Ствол пушки чуть дрогнул и выплюнул шрапнельный снаряд. Это вам первый сюрприз. Вскоре показалось, что пушка молотит почти на предельной скорострельности. Наступавшие с этой стороны попытались бросится вперёд, но к пушке присоединились пулемёты. Их прижало к земле.
В других местах хуже. У них хватило ума сосредоточить весь огонь по окнам. Пусть это были почти бойницы, но что-то и попадало, и кто-то уже повалился. Остальным не до него.
М. С. бьет короткими очередями. Третья бойница влево от неисправного орудия N4. Это её бойница. Она не помнит, сколько фигурок уже повалилось в пожухлую траву. Знает, что немало. Потери у них большие, но отходить они похоже не собираются. И до чего же упорные! Но и мы не менее упорны! Она не помнит, сколько уже истрачено магазинов. И сумка уже опустела. Но в нужный момент всегда рядом оказывался новый. И огонь замолкал только на краткие мгновения.
А чужие фигуры всё ближе к спасительной мёртвой зоне.
В цепи наступавших встал чудовищный фонтан разрыва. И вокруг него разлилось коптящее пламя. АГЭс заработал. Стреляли зажигательной гранатой. Почти сразу взорвалась и вторая, фугасная. Даже сквозь стрельбу слышен нечеловеческий вопль сгорающих заживо людей. Это пламя невозможно погасить, катайся по земле не катайся. Сгоришь заживо! И всё тут!
— К окну!!! - заорал кто-то на Марину — Стрелять!!!
Она видела тот клочок поля. И человеческие фигурки на нём. И мелькающие вспышки. И она стреляла. Так, как её учили. И целилась так, как показывали. И кто-то упал от её пуль. Она хочет жить. Очень хочет, ведь ей только четырнадцать лет. И поэтому должна убивать, убивать, чтобы самой остаться в живых.
Рванула первая мина, и словно по команде саргоновцы стали швырять из окон гранаты. Но и внутрь залетело несколько 'гостинцев' .
По полу катается какой-то озверевший комок тел. Как определяли, где свои, где чужие? Это оставалось загадкой. Крики, мат, редкие выстрелы, чавкающие звуки. Это уже не бой, это страшная драка насмерть. Дерутся везде. Везде уже лежат мертвецы и умирающие. Пулей в голову убит генерал. Он так и свалился у бойницы, где принял последний бой. Кровь на седых волосах. Остекленел взгляд. Старый солдат погиб честной смертью бойца.
Но ещё дерутся живые саргоновцы. Где-то в этом страшном комке тел орудует ножом М. С… В крови бронежилет. В крови руки. Но не её эта кровь. А лицо некогда рассматривать. Его уже давно не называли приятным. А сейчас это просто лик зверя из преисподней. Просто зверя, не желающего умирать. Как и все остальные, но у неё-то всё-таки чуть больше шансов уцелеть. Она выбиралась уже из страшных передряг. Выбиралась, наверное, именно потому, что никогда не думала, что будет после. Ибо мысли и рефлексы вцепились в то, что происходит здесь и сейчас. И из этого надо выбраться живой. И это главное!
В одном из боковых помещений прячется Марина. Двое вбегают туда. А она в нише у двери. Её не видно. Страшно девочке, очень страшно, ей ещё никогда не было так страшно. Но она очень хочет жить. Выбраться, наконец, отсюда. Этим двоим всаживает в спины целую обойму. Сразу же выдёргивает, переворачивает и вставляет в оружие. Две обоймы связаны изолентой. Концами в разные стороны. Так быстрее перезаряжать. Марина это знает.
Она остается ждать. Как хищник. Как затаившийся зверь. А ведь не хищник маленькая Марина Саргон. И быть-то никогда не хотела. Но сама жизнь иногда делает из человека зверя. Ибо в иной ситуации только зверь и может выжить. Вот только сможет ли он после этого вновь стать человеком? Но для этого прежде всего, надо чтобы пришло это самое 'после' . А пока есть только 'сейчас' .
И для многих 'после' не наступит уже никогда.
Марина сидит на полу, выставив вверх ствол автомата. Противника рассчитывают увидеть своего роста. И не смотрят под ноги. На то и расчет Марины. Она маленькая, а когда сидит, ещё меньше. У неё будет пара мгновений, а может и больше. Пока глаза вбежавшего привыкнут к темноте, пока он развернется… Вот только развернуться ему не дадут. Крики, глухие удары, выстрелы, ругань доносятся со всех сторон. Но холоден рассудок Марины. Страшно ей, но все страхи пересиливает желание жить. Она выберется, у неё много патронов. И знание — противника рассчитывают увидеть своего роста. А не по пояс.
Всё кончилось как-то вдруг. М. С. резко схватила валявшийся на полу автомат. И понимает, что стрелять не в кого. Вообще. Кругом одни мёртвые.
— Есть кто живой?!!!! - она не отдаёт отчёта что это почти истерический крик.
Тишина в ответ. Не отзывается никто. Но этого ведь не может быть! Кто-то же здесь обязательно цел. Она бессильно опустилась на пол. Надо подняться, и искать их. Живых. Кому-то может, ещё можно помочь, а кого-то надо добить. Но словно парализовало. Так сидит довольно долго. Словно не может встать. Она не ранена. По крайней мере, с её собственной точки зрения. Хотя руку всё-таки не мешает перевязать. А остальное — так, ушибы, порезы, царапины. И кажется, укусы человеческих зубов. Свои-то, правда, вроде все целы. Ну, да это пережить вполне можно. Только сначала надо встать.
Только словно невозможно это сделать. А что мешает? Ведь не боль. Это-то она давно научилась переносить, и не придавать особого значения. Да и боли-то собственно, и нет почти никакой. Но почему так тяжело?
Она не может понять. Но словно начало проходить то ощущение гнетущей пустоты и безысходности, не отпускавшее её уже несколько месяцев. Слишком много произошло за эти месяцы. И вот, она бывшая правительница огромной империи, в полном одиночестве сидит одна. Живая. Среди десятков мертвецов. Это что, финал? Ради этого стоило жить? Или это ещё не конец? Последние месяцы всё против неё. Она проиграла своё главное сражение. Да ведь практически и не было шансов выиграть.
Больше нет верных соратников, они все полегли здесь, сражаясь за свою и её жизнь. Только за жизнь. И за осколок привычного для них мира, частицей которого была и она. Но этого мира больше не было. Точнее, не было уже никакого.
Встает и идёт. Как машина. Где-то здесь Марина. Её надо найти. А потом уже думать, что делать дальше.
Тела. Кругом тела. Большие, и очень большие.
А искать надо маленькое. Таких здесь не может быть много.
Склоняется над ней. Одежда вся в крови. Лицо неестественно бледное. Но замогильный холод и ужас из глубин подсознания откатывается назад. Девочка без сознания. И даже кровь на одежде не её.
— Знаешь, почему они за нами шли? — М. С. абсолютно уверена, что Марина, даже если и слышит, всё равно происходящее ещё не воспринимает. Но просто хотелось выговорится. — Помнишь препараты, что в ставке почти каждый день принимали от облучения, и ещё кое от чего? А если облучился несильно, то другие препараты положены. И кое-кто из наших, и я в том числе их принимали. А где мы ночью останавливались, то всякий хлам частенько оставляли, ну и упаковки тоже там были. А они за нами шли.
Это я думала, что им оружие и прочее наше барахло нужно. Оно и нужно было. Попутно. Я как первого облучённого среди убитых нашла, так сразу остальных мельком поглядела. Две трети, как минимум из них облучённые. И многие — со всеми признаками тяжёлой степени. Они бы все умерли скоро, им препараты нужны были, чтобы спастись. Просто спастись, они, как и мы не желали умирать раньше времени. А нам-то лекарства эти были нужны для профилактики!
Анекдот! Мать его! Им не за нами надо было гнаться, а как раз наоборот — дуть до руин ставки. Может, и успели бы препараты найти.
А они среди нашего дерьма эти упаковки увидали! И всё, почти покойники, они за нами и рванули! Последняя надежда. А ведь мы ею и не были, лечить этими средствами может только квалифицированный врач. Они бы умерли, даже сидя на ящиках с этим лекарством.
Знать бы про это раньше! Может, и удалось бы их спровадить до ставки. И передохли бы они по дороги. У них многих видать, в одном месте облучило. Они потому и пошли на штурм, что ещё немного, и оружием они управляться бы уже не смогли.
А не найди этого дерьма, они может, вообще от нас ещё на речке бы отвязались. И мы бы все были живы. А не как получилось, что только мы с тобой.
А до столицы ещё топать и топать.
' И чёрт его знает, что нас там ждёт. '- добавила про себя. Но Марине знать не обязательно. И так потрясений выше крыши. Да ещё каких!
М. С., серьёзно опасается, что рассудок дочери не выдержит нагрузки событий последнего времени. А ещё от кэртэрских бомбёжек крепкие мужики бывало, с ума сходили. А она их тоже видала. И многое другое тоже. И могла и вправду, не выдержать. А что М. С. в таком случае делать с помешавшейся?
Но об этом думать как-то не хотелось. Сначала всё-таки лучше выяснить окончательно, что с ней. Хорошо, что хоть не ранена. Хотя и в крови. Конечно, сложно не испачкаться, когда на трёх квадратных метрах пяток покойников.
Теперь только оставалось отдать последний долг своим. Чужих — пусть вороны лопают. Отъедятся они! Одна из воронок от разрыва ракеты оказалась больше и глубже других. Значит, здесь им и лежать. М. С. находит лопату и с остервенением принимается копать. Она очень сильна, и ещё более вынослива. Но большой должна быть могила, и ей несколько раз приходиться останавливаться, что бы перекурить. Марина всё также сидит у выщербленной пулями стены казармы. А ведь М. С. работает уже несколько часов. Тупо, молча, остервенело. Потом, решив что могила уже достаточно глубока, стала стаскивать тела. Она невысокая, а таскать приходится тела очень крупных мужчин. У всех снимает с шеи жестяные бирки и запихивает в карман, хотя и так прекрасно помнит имя и звание каждого. Тела пришлось таскать до вечера. В жуткой рукопашной почти все убиты пулями или холодным оружием, так что собирать части тел не пришлось. Похоронами М. С. занимается и когда уже начало темнеть.
Потом ещё успевает натаскать из лесу сучьев, и разжечь большой костёр. Из казармы притаскивает тяжеленную доску непонятно от чего, и сев рядом с Мариной начинает резать на доске имена всех павших. Неплохо режет дерево тот самый нож, проливший столько крови сегодня. Только кривоваты иногда выходят буквы. То ли у М. С. дрожат руки, то ли она просто засыпает. Но на доске вырезаны все имена. Вырезаны безо всякой системы, просто в том порядке, в каком они всплывали в памяти. И рядовой оказался первым, а генерал где-то посередине. Хотя какое это теперь имеет значение. Она помнит звания, но иногда лезла в карман за той или иной биркой, чтобы посмотреть год рождения. День-то смерти у всех один.
А сверху доски М. С. вырезает звезду. И надпись 'Пали смертью храбрых в боях за Родину' . А внизу, под именами сделала ещё одну надпись. 'Это поставила Я, генерал-полковник Марина Саргон, та самая М. С… Знайте все: пятого числа девятого месяца Я и моя дочь Марина-Елизавета Саргон были ещё живы!
На последнем знаке она заснула.
Проснулась М. С. оттого, что её тормошила Марина.
— Мама, мама с тобой всё в порядке? — чем это она так напугана?
М. С. открыла глаза. Уже явно вторая половина дня. Моросит мелкий дождичек. Вроде всё спокойно. От костра остались одни потухшие угли. Марина испуганно смотрит ей в лицо. М. С. встаёт. И не видит доски.
— Я её оттащила туда — Марина показывает на могильный холм. — Хотела поставить, и не смогла.
Это неудивительно: доска очень тяжёлая, М. С. с трудом вытащила из казармы. Но как же тащила Марина? Ведь она ребёнок, а это такая тяжесть. Сколько раз она упала? По следам на пожухлой траве видно, что ни один и ни два.
— Пошли, поможешь мне.
Лопату М. С. вчера оставила возле могилы. Но на прежнем месте её не оказалось. Похоже, что Марина сначала пыталась засыпать могилу, не доделав, решила вырыть яму, что бы поставить в неё памятник. Не сообразила, что доску можно просто столкнуть, потом поставить, и уж затем всех засыпать. Яму вырыла, и довольно глубокую. А ведь совершенно не приучена к физическому труду. И доска лежит одним концом в яме. Поставить и вкопать конечно, не смогла. Вдвоём закопали могилу и поставили памятник. Потом молча стоят какое-то время. На М. С. нет шлема, а свою чёрную шапочку Марина где-то потеряла. А каску вчера надеть не успела. И от цементной крошки кажутся почти седыми стянутые по балетной привычке в узел с множеством заколочек волосы. Они и так намного светлее, чем у М. С… Единственная черта в Марине от отца. Сейчас она кажется почти седой. Из-за цементной крошки. А у матери хватает и своей седины.
М. С. расстегивает кобуру и достаёт пистолет.
— У тебя есть?
— Да — отвечает дочь. Глаза сухие. Похоже, что она разучилась плакать. Как и мать в свое время.
— Три выстрела.
— Я знаю.
На свежий могильный холм упали пять остывающих гильз. Только шестая отлетает куда-то в траву.
Глава 6.
— Мы дождёмся! Вас стоит ждать. И мы встретимся!
— Ладно. Тогда до встречи, Чёрный Саргоновец!
— Ещё увидимся, товарищ генерал!
— А лесные думаю, за нами идут. — Сказала М. С. генералу.
— Вы уверены? — спросил тот. Сам-то он уже понял, что на хвосте у них висят.
— Конечно, нас мало, а их много. Мы хорошо вооружены, но лес знаем плохо. Они наоборот. Идём мы медленно. Даже без раненых будем идти не сильно быстрее. А у них наверняка есть лошади. Так что скоро нас догонят. И либо взять попытаются, либо обгонят и засаду где-нибудь на пути устроят.
— А что делать?
— Пока идти. Я так думаю, надо несколько позднее сюрпризец им подготовить. Так, чтобы отстали. Вот тут дорога поворачивает. Подготовим встречу.
— Есть.
— Ставим растяжки! Как они с дороги сиганут- так сразу на них и угодят!
Колонна показались. Сразу видно: разгильдяи или нахалы ещё те. Идут толпой, ничего не опасаясь. Некоторые на лошадях. Несколько повозок с пулеметами. Видать не так плохо в лесу, раз почти все чисто выбриты.
Они были почти на середине, когда разом заработали пять пулемётов.
Вскоре по зарослям стреляли из всего, что было.
Далеко не сразу сообразили, что огонь прекратился.
— Хорошо палят! — на ходу буркнула М. С…
— Чем дольше, тем лучше!
— Их больше, чем я думала! Сколько наклали?
— Человек 70, может 80.
— Теперь они будут осторожнее.
— Теперь им известно, что мы знаем о них. Я не думаю, что они отстанут. Они по глупости попали в засаду. И теперь станут осторожнее.
— Тут есть, где отсидеться.
От всего военного городка осталась целой только укреплённая казарма. Построенная лет эдак 50 назад. Хоть что-то. Когда-то в каждом углу здания была установлена капонирная пушка. В стенах амбразуры для пулемётов. Пушки и сейчас торчат из стен. Пулемётов нет, но если установки целы, то можно поставить и те, что есть в отряде. Но пушки такие, что вряд ли из них, когда- либо удастся снова пострелять. Впрочем, боевая ценность этой казармы вызывает некоторые сомнения, ибо кроме амбразур в стенах имеются и окна лишь немногим менее обыкновенных. А местность вокруг казармы открытая почти на километр. Не глупо место для постройки выбирали чуть ли не полвека назад. Да ещё и чужаки любезно сравняли с землёй почти всё, что тут было.
Этот километр они пробежали. У них висят на хвосте, они это чуяли. И последние ещё не успели войти в здание, как показались всадники. Но со второго этажа ударил пулемёт. Вслед за ним и второй. Всадники скрылись в лесу. Об этом сооружении они либо позабыли, либо и вовсе не знали.
Саргоновцы быстро обследовали здание. Пушки, как и следовало, ожидать, оказались не исправными. Но в подвале оказалась просто груда 75-мм снарядов. И патроны. И пулемёты в ящиках. И консервы. И источник воды. То есть без тяжёлого вооружения осаждать это здание можно весьма долго. А атака в лоб была чревата огромными потерями. К тому же, один из офицеров взялся наладить пушку. Правда, всего одну, но это хоть что-то. А к снарядам добавили несколько радиоуправляемых мин. Так сказать, последний шанс. Во все амбразуры снова установили пулемёты. К ним натаскали помногу патронов. Распределили посты. Теперь оставалось только ждать.
Ждать долго не пришлось. Вскоре послышался вой мин, и два разрыва встали невдалеке от стен. Затем ещё и ещё. Шарахнуло по крыше. С потолка посыпался какой-то мусор.
— 85-мм — крикнул кто-то.
— Не прошибут! — в ответ.
Снова бухнуло.
— Поглядим! Бетон старый!
— Ничего ему не будет!
Так и оказалось. На той стороне тоже поняли, что толку от такой стрельбы немного, и прекратили огонь.
— Раньше завтрашнего дня ждать от них ничего не придётся. Пока обложат, пока все подойдут. Кто хочет, можете отдыхать.
Марина спит, свернувшись калачиком под несколькими старыми одеялами, найденными на складе. Она как повалилась около полудня, так и спит, хотя уже почти семь часов утра. Возле неё сидят М. С. и генерал. Они тихонько разговаривают. У М. С. на лоб сдвинут шлем с прибором ночного видения. Она только что вернулась с поста.
— Что-нибудь видели?
— Их посты. Два на опушке и один у дороги. По одному стоят. Дрыхли паразиты. Сняла одного из бесшумки.
Генерал кивнул на Марину.
— Совсем девочка умаялась. Столько времени спит.
— Пусть спит.
— Выносливая она, я то думал быстро повалится, а вон как держалась.
— Она как я. Я такой же была в её возрасте.
— Ей сколько? Лет тринадцать?
— Четырнадцать перед самой войной исполнилось. Перед самой войной. — зачем-то повторила она.
— Последней войной.
— Не думаю, что она последняя.
— Там увидим.
— Если живы будем.
— Это верно, если живы будем.
— Ну, в общем я спать буду. Будить — только если что важное.
Она сняла шлем, и улеглась рядом с дочерью, накрыв голову одеялом. Она всё-таки не спала почти трое суток.
Марина проснулась только под вечер. За это время в помещении довольно много изменилось. Оно выглядит почти жилым. Появилось несколько постелей из одеял, на некоторых спят люди. На паре ящиков лежат снятые бронежилеты и каски. Там же стоят и вскрытые консервные банки. Марина сразу вспомнила, что давно ничего не ела. Стоит бочка, в которой что-то горит, вокруг лежит несколько ящиков. У стены стоит откуда-то притащенный металлический стол, за которым едва знакомый Марине офицер возится с какой-то большой железкой, назначение которой ей не понятно. К стене успели даже прилепить какую-то картинку. Полутемно, и Марина не может рассмотреть изображения. У бочки на ящике спиной к ней сидит генерал, похоже, он дремлет. Мамы нигде нет.
— N 2 я налажу завтра, когда посветлее будет, может, приведу в действие и третью, если время позволит. А первая и четвёртая — без станков глухо их ремонтировать, не починить.
— Антиквар ты наш!
Потолок вздрогнул от хохота.
— Зря смеётесь, орудия в отличие от всего остального, вовсе не старые. ЛЦ-12, не больше чем лет 15 назад поставлены. Вполне приличная казематная пушка.
Только вот ещё что: погреб надо очистить, там одни бронебойные, а они нам вряд ли понадобятся.
— В подвале навалом шрапнели и фугасных. Сплошь двадцатилетней давности!
— Порох годен и через 25 лет. Мне приходилось иметь дело и с более старым.
— Их надо спровоцировать на атаку. Осада гибельна для нас.
— Легко сказать.
— Может, и действительно легко. Они должны решить, что мы развернули мощную рацию, и вызываем подмогу. Надо поставить на крыше антенну — метёлку, благо хлама тут достаточно валяется. И вряд ли они тогда станут рассиживаться.
— Пожалуй, это мысль.
К утру на крыше и в самом деле появилась довольно неплохая 'антенна' . Оставалось теперь только ждать. Снайпера доложили, что они стали осторожнее, и подстрелить почти за сутки удалось шестерых. Из миномёта больше не стреляли, либо мины кончились, либо сообразили, что такую крышу всё равно не возьмёшь. И сдаваться тоже не предлагали. Видать, уяснили наконец, с кем имеют дело, и какой эффект может быть от подобных предложений — абсолютно нулевой. Сколько ещё будут в состоянии ждать? Ведь доносящиеся из здания звуки музыки довольно сильно действуют на нервы. А ночью М. С. приказала несколько раз выстрелить сигнальными ракетами. На складе нашлась пара рваных парашютов. Их и повесили на крыше. Со стороны всё выглядело так, будто им сброшен с самолётов груз. А что может последовать за грузом? Либо десант, либо хорошая бомбёжка. Как не крути, а не очень оптимистично.
Предчувствие не обмануло М. С… Утром они пошли на штурм. Сначала из лесу ударили минометы. Толку от их стрельбы не было никакого, ибо толстенный бетон их 85-мм минами не пробивался, на нервы, так сказать, действовали. Ну, да у нас они крепкие. Потом по стенам и окнам замолотили пулемёты. Саргоновские пока помалкивали. Следовало дождаться, когда появятся они. И они показались. И их слишком много. Намного больше, чем предполагали саргоновцы.
Но что теперь сделаешь? Оставалось одно — драться!
Ствол пушки чуть дрогнул и выплюнул шрапнельный снаряд. Это вам первый сюрприз. Вскоре показалось, что пушка молотит почти на предельной скорострельности. Наступавшие с этой стороны попытались бросится вперёд, но к пушке присоединились пулемёты. Их прижало к земле.
В других местах хуже. У них хватило ума сосредоточить весь огонь по окнам. Пусть это были почти бойницы, но что-то и попадало, и кто-то уже повалился. Остальным не до него.
М. С. бьет короткими очередями. Третья бойница влево от неисправного орудия N4. Это её бойница. Она не помнит, сколько фигурок уже повалилось в пожухлую траву. Знает, что немало. Потери у них большие, но отходить они похоже не собираются. И до чего же упорные! Но и мы не менее упорны! Она не помнит, сколько уже истрачено магазинов. И сумка уже опустела. Но в нужный момент всегда рядом оказывался новый. И огонь замолкал только на краткие мгновения.
А чужие фигуры всё ближе к спасительной мёртвой зоне.
В цепи наступавших встал чудовищный фонтан разрыва. И вокруг него разлилось коптящее пламя. АГЭс заработал. Стреляли зажигательной гранатой. Почти сразу взорвалась и вторая, фугасная. Даже сквозь стрельбу слышен нечеловеческий вопль сгорающих заживо людей. Это пламя невозможно погасить, катайся по земле не катайся. Сгоришь заживо! И всё тут!
— К окну!!! - заорал кто-то на Марину — Стрелять!!!
Она видела тот клочок поля. И человеческие фигурки на нём. И мелькающие вспышки. И она стреляла. Так, как её учили. И целилась так, как показывали. И кто-то упал от её пуль. Она хочет жить. Очень хочет, ведь ей только четырнадцать лет. И поэтому должна убивать, убивать, чтобы самой остаться в живых.
Рванула первая мина, и словно по команде саргоновцы стали швырять из окон гранаты. Но и внутрь залетело несколько 'гостинцев' .
По полу катается какой-то озверевший комок тел. Как определяли, где свои, где чужие? Это оставалось загадкой. Крики, мат, редкие выстрелы, чавкающие звуки. Это уже не бой, это страшная драка насмерть. Дерутся везде. Везде уже лежат мертвецы и умирающие. Пулей в голову убит генерал. Он так и свалился у бойницы, где принял последний бой. Кровь на седых волосах. Остекленел взгляд. Старый солдат погиб честной смертью бойца.
Но ещё дерутся живые саргоновцы. Где-то в этом страшном комке тел орудует ножом М. С… В крови бронежилет. В крови руки. Но не её эта кровь. А лицо некогда рассматривать. Его уже давно не называли приятным. А сейчас это просто лик зверя из преисподней. Просто зверя, не желающего умирать. Как и все остальные, но у неё-то всё-таки чуть больше шансов уцелеть. Она выбиралась уже из страшных передряг. Выбиралась, наверное, именно потому, что никогда не думала, что будет после. Ибо мысли и рефлексы вцепились в то, что происходит здесь и сейчас. И из этого надо выбраться живой. И это главное!
В одном из боковых помещений прячется Марина. Двое вбегают туда. А она в нише у двери. Её не видно. Страшно девочке, очень страшно, ей ещё никогда не было так страшно. Но она очень хочет жить. Выбраться, наконец, отсюда. Этим двоим всаживает в спины целую обойму. Сразу же выдёргивает, переворачивает и вставляет в оружие. Две обоймы связаны изолентой. Концами в разные стороны. Так быстрее перезаряжать. Марина это знает.
Она остается ждать. Как хищник. Как затаившийся зверь. А ведь не хищник маленькая Марина Саргон. И быть-то никогда не хотела. Но сама жизнь иногда делает из человека зверя. Ибо в иной ситуации только зверь и может выжить. Вот только сможет ли он после этого вновь стать человеком? Но для этого прежде всего, надо чтобы пришло это самое 'после' . А пока есть только 'сейчас' .
И для многих 'после' не наступит уже никогда.
Марина сидит на полу, выставив вверх ствол автомата. Противника рассчитывают увидеть своего роста. И не смотрят под ноги. На то и расчет Марины. Она маленькая, а когда сидит, ещё меньше. У неё будет пара мгновений, а может и больше. Пока глаза вбежавшего привыкнут к темноте, пока он развернется… Вот только развернуться ему не дадут. Крики, глухие удары, выстрелы, ругань доносятся со всех сторон. Но холоден рассудок Марины. Страшно ей, но все страхи пересиливает желание жить. Она выберется, у неё много патронов. И знание — противника рассчитывают увидеть своего роста. А не по пояс.
Всё кончилось как-то вдруг. М. С. резко схватила валявшийся на полу автомат. И понимает, что стрелять не в кого. Вообще. Кругом одни мёртвые.
— Есть кто живой?!!!! - она не отдаёт отчёта что это почти истерический крик.
Тишина в ответ. Не отзывается никто. Но этого ведь не может быть! Кто-то же здесь обязательно цел. Она бессильно опустилась на пол. Надо подняться, и искать их. Живых. Кому-то может, ещё можно помочь, а кого-то надо добить. Но словно парализовало. Так сидит довольно долго. Словно не может встать. Она не ранена. По крайней мере, с её собственной точки зрения. Хотя руку всё-таки не мешает перевязать. А остальное — так, ушибы, порезы, царапины. И кажется, укусы человеческих зубов. Свои-то, правда, вроде все целы. Ну, да это пережить вполне можно. Только сначала надо встать.
Только словно невозможно это сделать. А что мешает? Ведь не боль. Это-то она давно научилась переносить, и не придавать особого значения. Да и боли-то собственно, и нет почти никакой. Но почему так тяжело?
Она не может понять. Но словно начало проходить то ощущение гнетущей пустоты и безысходности, не отпускавшее её уже несколько месяцев. Слишком много произошло за эти месяцы. И вот, она бывшая правительница огромной империи, в полном одиночестве сидит одна. Живая. Среди десятков мертвецов. Это что, финал? Ради этого стоило жить? Или это ещё не конец? Последние месяцы всё против неё. Она проиграла своё главное сражение. Да ведь практически и не было шансов выиграть.
Больше нет верных соратников, они все полегли здесь, сражаясь за свою и её жизнь. Только за жизнь. И за осколок привычного для них мира, частицей которого была и она. Но этого мира больше не было. Точнее, не было уже никакого.
Встает и идёт. Как машина. Где-то здесь Марина. Её надо найти. А потом уже думать, что делать дальше.
Тела. Кругом тела. Большие, и очень большие.
А искать надо маленькое. Таких здесь не может быть много.
Склоняется над ней. Одежда вся в крови. Лицо неестественно бледное. Но замогильный холод и ужас из глубин подсознания откатывается назад. Девочка без сознания. И даже кровь на одежде не её.
— Знаешь, почему они за нами шли? — М. С. абсолютно уверена, что Марина, даже если и слышит, всё равно происходящее ещё не воспринимает. Но просто хотелось выговорится. — Помнишь препараты, что в ставке почти каждый день принимали от облучения, и ещё кое от чего? А если облучился несильно, то другие препараты положены. И кое-кто из наших, и я в том числе их принимали. А где мы ночью останавливались, то всякий хлам частенько оставляли, ну и упаковки тоже там были. А они за нами шли.
Это я думала, что им оружие и прочее наше барахло нужно. Оно и нужно было. Попутно. Я как первого облучённого среди убитых нашла, так сразу остальных мельком поглядела. Две трети, как минимум из них облучённые. И многие — со всеми признаками тяжёлой степени. Они бы все умерли скоро, им препараты нужны были, чтобы спастись. Просто спастись, они, как и мы не желали умирать раньше времени. А нам-то лекарства эти были нужны для профилактики!
Анекдот! Мать его! Им не за нами надо было гнаться, а как раз наоборот — дуть до руин ставки. Может, и успели бы препараты найти.
А они среди нашего дерьма эти упаковки увидали! И всё, почти покойники, они за нами и рванули! Последняя надежда. А ведь мы ею и не были, лечить этими средствами может только квалифицированный врач. Они бы умерли, даже сидя на ящиках с этим лекарством.
Знать бы про это раньше! Может, и удалось бы их спровадить до ставки. И передохли бы они по дороги. У них многих видать, в одном месте облучило. Они потому и пошли на штурм, что ещё немного, и оружием они управляться бы уже не смогли.
А не найди этого дерьма, они может, вообще от нас ещё на речке бы отвязались. И мы бы все были живы. А не как получилось, что только мы с тобой.
А до столицы ещё топать и топать.
' И чёрт его знает, что нас там ждёт. '- добавила про себя. Но Марине знать не обязательно. И так потрясений выше крыши. Да ещё каких!
М. С., серьёзно опасается, что рассудок дочери не выдержит нагрузки событий последнего времени. А ещё от кэртэрских бомбёжек крепкие мужики бывало, с ума сходили. А она их тоже видала. И многое другое тоже. И могла и вправду, не выдержать. А что М. С. в таком случае делать с помешавшейся?
Но об этом думать как-то не хотелось. Сначала всё-таки лучше выяснить окончательно, что с ней. Хорошо, что хоть не ранена. Хотя и в крови. Конечно, сложно не испачкаться, когда на трёх квадратных метрах пяток покойников.
Теперь только оставалось отдать последний долг своим. Чужих — пусть вороны лопают. Отъедятся они! Одна из воронок от разрыва ракеты оказалась больше и глубже других. Значит, здесь им и лежать. М. С. находит лопату и с остервенением принимается копать. Она очень сильна, и ещё более вынослива. Но большой должна быть могила, и ей несколько раз приходиться останавливаться, что бы перекурить. Марина всё также сидит у выщербленной пулями стены казармы. А ведь М. С. работает уже несколько часов. Тупо, молча, остервенело. Потом, решив что могила уже достаточно глубока, стала стаскивать тела. Она невысокая, а таскать приходится тела очень крупных мужчин. У всех снимает с шеи жестяные бирки и запихивает в карман, хотя и так прекрасно помнит имя и звание каждого. Тела пришлось таскать до вечера. В жуткой рукопашной почти все убиты пулями или холодным оружием, так что собирать части тел не пришлось. Похоронами М. С. занимается и когда уже начало темнеть.
Потом ещё успевает натаскать из лесу сучьев, и разжечь большой костёр. Из казармы притаскивает тяжеленную доску непонятно от чего, и сев рядом с Мариной начинает резать на доске имена всех павших. Неплохо режет дерево тот самый нож, проливший столько крови сегодня. Только кривоваты иногда выходят буквы. То ли у М. С. дрожат руки, то ли она просто засыпает. Но на доске вырезаны все имена. Вырезаны безо всякой системы, просто в том порядке, в каком они всплывали в памяти. И рядовой оказался первым, а генерал где-то посередине. Хотя какое это теперь имеет значение. Она помнит звания, но иногда лезла в карман за той или иной биркой, чтобы посмотреть год рождения. День-то смерти у всех один.
А сверху доски М. С. вырезает звезду. И надпись 'Пали смертью храбрых в боях за Родину' . А внизу, под именами сделала ещё одну надпись. 'Это поставила Я, генерал-полковник Марина Саргон, та самая М. С… Знайте все: пятого числа девятого месяца Я и моя дочь Марина-Елизавета Саргон были ещё живы!
На последнем знаке она заснула.
Проснулась М. С. оттого, что её тормошила Марина.
— Мама, мама с тобой всё в порядке? — чем это она так напугана?
М. С. открыла глаза. Уже явно вторая половина дня. Моросит мелкий дождичек. Вроде всё спокойно. От костра остались одни потухшие угли. Марина испуганно смотрит ей в лицо. М. С. встаёт. И не видит доски.
— Я её оттащила туда — Марина показывает на могильный холм. — Хотела поставить, и не смогла.
Это неудивительно: доска очень тяжёлая, М. С. с трудом вытащила из казармы. Но как же тащила Марина? Ведь она ребёнок, а это такая тяжесть. Сколько раз она упала? По следам на пожухлой траве видно, что ни один и ни два.
— Пошли, поможешь мне.
Лопату М. С. вчера оставила возле могилы. Но на прежнем месте её не оказалось. Похоже, что Марина сначала пыталась засыпать могилу, не доделав, решила вырыть яму, что бы поставить в неё памятник. Не сообразила, что доску можно просто столкнуть, потом поставить, и уж затем всех засыпать. Яму вырыла, и довольно глубокую. А ведь совершенно не приучена к физическому труду. И доска лежит одним концом в яме. Поставить и вкопать конечно, не смогла. Вдвоём закопали могилу и поставили памятник. Потом молча стоят какое-то время. На М. С. нет шлема, а свою чёрную шапочку Марина где-то потеряла. А каску вчера надеть не успела. И от цементной крошки кажутся почти седыми стянутые по балетной привычке в узел с множеством заколочек волосы. Они и так намного светлее, чем у М. С… Единственная черта в Марине от отца. Сейчас она кажется почти седой. Из-за цементной крошки. А у матери хватает и своей седины.
М. С. расстегивает кобуру и достаёт пистолет.
— У тебя есть?
— Да — отвечает дочь. Глаза сухие. Похоже, что она разучилась плакать. Как и мать в свое время.
— Три выстрела.
— Я знаю.
На свежий могильный холм упали пять остывающих гильз. Только шестая отлетает куда-то в траву.
Глава 6.
Сколько дней они идут вдвоём? Марина не помнит. Десять, не меньше. И идти предстоит ещё как минимум столько же, если не больше. И временами Марина почти ненавидела Маму. М.С. словно не знает усталости. Марина уже валится с ног, а М. С. всё шагает, таща на спине тяжеленный рюкзак и ракетницу, да ещё и постоянно отпуская бесконечные пошло-черные шуточки. Рюкзак Марины тоже нелёгкий, под завязку набитый концентратами и консервами. И как ей кажется, всю еду тащит на себе она, а в рюкзаке Мамы и нет ничего, кроме пеналов ракет да блоков сигарет. М. С. курит почти безостановочно. И к фляжке прикладывается частенько. Дорогой конечно попадаются не слишком разрушенные городки и деревни, но М.С. туда заходить не желает ' 50 процентов, что дадут еды, 50- что схлопочешь пулю, а голова у меня одна' .
А Марине каждое утро всё труднее вставать. Но на усталость не жаловалась- знает что мама устаёт не меньше, если не больше. И ещё она знает то, о чём бы никогда не осмелилась сказать — знала, что страшной М.С. тоже страшно. Это было ночью. Марина обычно спала как убитая, М.С. её по утрам обычно с трудом могла растолкать. Но тут она от чего-то проснулась посреди ночи. Сначала она не сразу поняла, что ещё ночь, и что никуда вставать не надо, но повернувшись на другой бок и открыв глаза увидела М.С. Та ёе не видела, похоже, что она вообще в тот момент ничего не видела. Она сидела у костра и смотрела в огонь, но во взгляде её был ужас, и ничего больше. И дорожки от слез по щекам — вот что буквально шокировало Марину — она представить себе не могла, что мама тоже может плакать, плакать как и любой другой человек, и что ей тоже бывает страшно.
И старательно старается убедить себя, что это был только сон.
Марина проснулась. Её это весьма удивило, ибо за эти дни ни разу не просыпалась сама, её будила М.С. 'Неужели так рано '- подумала она. Но уже слишком светло. Она взглянула на часы — действительно уже одиннадцатый час.
— Проснулась- спросила М.С.
Марина села, накинув на плече покрывало.
— Мы ещё не уходим?
— Нет, сегодня никуда не идём. Ты ведь на ногах не стоишь. А мне надо было думать, что ты не можешь выдержать мой темп. Давай есть.
Марина подвинулась к костру. Еда, как обычно поутру уже готова. М.С. ничего не ест, как обычно успела пораньше, и сейчас в очередной раз перебирает свои бумаги — в кажущемся бездонном рюкзаке лежит и несколько папок, а что в них, Марина исходя из прошлого опыта, знать не очень хочет. Потом М.С. вытащила кертерскую электронную книжку, и стало быстро набирать что-то на клавиатуре. Книжку Мама называет каким-то странным словом ноутбук. 'Ненавижу американизмы, но приходится их иногда употреблять' — сквозь зубы говаривала она. Что пишет — непонятно, но Марина уверена — не дневник, и не мемуары. Печатает она очень быстро, Марина почти не успевает заметить, как мелькают по клавиатуре тонкие пальцы.
Почему-то Марине вдруг вспомнилось, как во время побега из столицы мама, что бы отшить какого-то пьяного типа, пристававшего к ней и напугавшего Марину, словно бы невзначай взяла одну из в изобилии висевших на стенах бара как украшения подков. И с милой улыбочкой без усилий сломала. Марина такого никогда не видела, и представить не могла, что мама настолько сильна. Но все остальные, как оказалось тоже. Глаза мужчины округлись. Он отодвинулся. А М. С. улыбнулась, и сделала вид, что хочет взять его за руку.
Повалился вместе со стулом.
Почему-то неё так все смотрели, что она сочла за лучшее побыстрее уйти. Впрочем, тот путь через полстраны был всё-таки гораздо легче этого. Тогда, по крайней мере, точно знали, что где-то есть свои, и до них обязательно дойдут. А сейчас…
Сейчас понятно только то, что три четверти мира превращено в руины, а три четверти оставшейся четверти людей явно сошло с ума или очень близко подошло к этому состоянию.
— А я в этом списке сумасшедших, безусловно, первая — с мрачноватой иронией съязвила М. С., когда Марина попуталась сказать об этом своём наблюдении.
Марина попыталась перевести разговор на другое.
— Мама, а как ты думаешь, что нас ждёт в столице?
— Если бы я знала, впрочем, сейчас никто не знает, что ждёт даже за следующим поворотом.
— Мне очень страшно.
М. С. как-то странно взглянула на неё.
— А мне, думаешь, нет?
— Я не знаю, мне казалось, ты не можешь бояться.
— Иногда боюсь и я. Я ведь сначала человек, а потом уже М. С.
— Почти все думают иначе.
— Ты тоже?
— Видимо, да.
— Да-а-а… Впрочем, я сама в этом виновата. Я тебя видела, можно сказать, урывками. И перемены, происходящие в тебе, которые были бы незаметны в обычной семье, для меня слишком бросались в глаза.
А Марине каждое утро всё труднее вставать. Но на усталость не жаловалась- знает что мама устаёт не меньше, если не больше. И ещё она знает то, о чём бы никогда не осмелилась сказать — знала, что страшной М.С. тоже страшно. Это было ночью. Марина обычно спала как убитая, М.С. её по утрам обычно с трудом могла растолкать. Но тут она от чего-то проснулась посреди ночи. Сначала она не сразу поняла, что ещё ночь, и что никуда вставать не надо, но повернувшись на другой бок и открыв глаза увидела М.С. Та ёе не видела, похоже, что она вообще в тот момент ничего не видела. Она сидела у костра и смотрела в огонь, но во взгляде её был ужас, и ничего больше. И дорожки от слез по щекам — вот что буквально шокировало Марину — она представить себе не могла, что мама тоже может плакать, плакать как и любой другой человек, и что ей тоже бывает страшно.
И старательно старается убедить себя, что это был только сон.
Марина проснулась. Её это весьма удивило, ибо за эти дни ни разу не просыпалась сама, её будила М.С. 'Неужели так рано '- подумала она. Но уже слишком светло. Она взглянула на часы — действительно уже одиннадцатый час.
— Проснулась- спросила М.С.
Марина села, накинув на плече покрывало.
— Мы ещё не уходим?
— Нет, сегодня никуда не идём. Ты ведь на ногах не стоишь. А мне надо было думать, что ты не можешь выдержать мой темп. Давай есть.
Марина подвинулась к костру. Еда, как обычно поутру уже готова. М.С. ничего не ест, как обычно успела пораньше, и сейчас в очередной раз перебирает свои бумаги — в кажущемся бездонном рюкзаке лежит и несколько папок, а что в них, Марина исходя из прошлого опыта, знать не очень хочет. Потом М.С. вытащила кертерскую электронную книжку, и стало быстро набирать что-то на клавиатуре. Книжку Мама называет каким-то странным словом ноутбук. 'Ненавижу американизмы, но приходится их иногда употреблять' — сквозь зубы говаривала она. Что пишет — непонятно, но Марина уверена — не дневник, и не мемуары. Печатает она очень быстро, Марина почти не успевает заметить, как мелькают по клавиатуре тонкие пальцы.
Почему-то Марине вдруг вспомнилось, как во время побега из столицы мама, что бы отшить какого-то пьяного типа, пристававшего к ней и напугавшего Марину, словно бы невзначай взяла одну из в изобилии висевших на стенах бара как украшения подков. И с милой улыбочкой без усилий сломала. Марина такого никогда не видела, и представить не могла, что мама настолько сильна. Но все остальные, как оказалось тоже. Глаза мужчины округлись. Он отодвинулся. А М. С. улыбнулась, и сделала вид, что хочет взять его за руку.
Повалился вместе со стулом.
Почему-то неё так все смотрели, что она сочла за лучшее побыстрее уйти. Впрочем, тот путь через полстраны был всё-таки гораздо легче этого. Тогда, по крайней мере, точно знали, что где-то есть свои, и до них обязательно дойдут. А сейчас…
Сейчас понятно только то, что три четверти мира превращено в руины, а три четверти оставшейся четверти людей явно сошло с ума или очень близко подошло к этому состоянию.
— А я в этом списке сумасшедших, безусловно, первая — с мрачноватой иронией съязвила М. С., когда Марина попуталась сказать об этом своём наблюдении.
Марина попыталась перевести разговор на другое.
— Мама, а как ты думаешь, что нас ждёт в столице?
— Если бы я знала, впрочем, сейчас никто не знает, что ждёт даже за следующим поворотом.
— Мне очень страшно.
М. С. как-то странно взглянула на неё.
— А мне, думаешь, нет?
— Я не знаю, мне казалось, ты не можешь бояться.
— Иногда боюсь и я. Я ведь сначала человек, а потом уже М. С.
— Почти все думают иначе.
— Ты тоже?
— Видимо, да.
— Да-а-а… Впрочем, я сама в этом виновата. Я тебя видела, можно сказать, урывками. И перемены, происходящие в тебе, которые были бы незаметны в обычной семье, для меня слишком бросались в глаза.