Страница:
— Да. Последний раз — больше двадцати лет назад. И словно вчера.
— Удивительное место. Здесь красиво в любое время года. И всегда очень тихо и спокойно.
— Я тут бывала только летом. Случайно нашла это место. Здесь такая прозрачная вода. Я воображала себя почти взрослой, а на деле, мне просто нравилось здесь играть.
— Здесь так тихо — зачем-то повторила Марина.
— Не задумывалась об этом.
— О чём?
— О тишине.
— Её надо просто уметь слушать.
— Мне не дано.
— Даже здесь что-то изменилось. Вон там, у островка, лежит истребитель. Почти у поверхности. Я иногда сижу на стабилизаторе.
— Наш?
— Их. Ныряла к кабине. Там пусто.
Марина поднялась и пошла к воде. Нагая. М. С. невольно залюбовалась ей. И в самом деле, совершенство. Идеальны все линии тела. Грациозны движения. И кажется, к воде подходит осторожно. И только. Юная богиня. Только не радостная совсем. Легко вошла в воду и поплыла.
На полдороге к островку из воды торчит нагретый солнцем валун. Выбралась. Сидит и улыбается чему-то. Может, своим мыслям, а может, просто хорошему дню. Плеснула рукой воду. Красавица. Марина-Елизавета.
Взгляд М. С. снова натыкается на катану в чёрных лакированных ножнах, лежащую поверх одежды. Тоже старый меч. Но не Еггтовский. В клинке, рукояти и ножнах нет ни малейшей вычурности. Только совершенная красота. 'Самый прекрасный меч, изо всех какие я видел' — сказал про оружие Кэрт. Сколько-то лет назад, очень давно, жил этот мастер. Ковал только такие вот странные для грэдов мечи. Но они славились остротой и крепостью. И очень ценились. Мастер умер, никому не передав секретов. Ему пытались подражать, выходило достойно. Но не то. А форма мечей не оставляла сомнений, откуда родом был тот мастер. Ибо ковал он только катаны и виказиши. Да и слова эти пришли от него. Мечи очень ценились. Свой Марина взяла из личной коллекции императора.
Снова взглянула на хозяйку меча. Как летит время… Совершенство юности. Она ещё долго будет прекрасной. Какое-то тепло и как будто свет её сейчас окружает. А на людях так холодна.
''Хочет казаться сильной, а на деле — такая беззащитная. Не ждущая зла от людей. Наивная и романтичная, несмотря на весь свой ум. И пережитое. Как говорят в том мире — 'Хороших знаю хуже я, у них должно быть крылья' . А она такая. Просто хорошая. И даже катана её — как в старину. Просто признак благородного. Не по рождению. По духу. Какое же ты всё-таки чудо, доченька' .
— Мама, плыви сюда. Вода прелесть!
— Нет. Я тут посижу. Стара я уже для таких забав.
Марина рассмеялась.
— Ты не состаришься никогда. Ты и сейчас молодая!
— Угу. На пятом десятке.
— Четвёртый ещё не кончился.
Снова смеется. Встает в полный рост. Разводит руки в стороны. Некоторое время так и стоит, закрыв глаза, и подняв лицо к солнцу. Жаль, скульптора нет, запечатлеть подобную красоту. Ибо так мало красивого в мире. И прекрасное всегда очень хрупко. А крепкое — не прекрасно. Стоят каменные стены мёртвых крепостей. Но давно исчезли сады, бывшие за этими стенами. А мрачные стены так и возвышаются уже не первую тысячу лет. Уже забывшие и сами, для защиты чего их возводили. Прекрасного уже нет, а мрачные камни стоят.
Место здесь всё-таки какое-то волшебное. Словно с картины Софи. Осталось несколько очень смелых её автопортретов. А М. С. давно не бывала в музеях, и не знает, висят они, или пылятся в запасниках. Всех ханжей как ни старайся, не выведешь. А книги о творчестве Софи, где почему-то замалчивались некоторые аспекты её многогранного таланта почему-то появляются. Её уже принялись классифицировать. И ряд пропитанных сказочным духом работ почему-то отнесли к раннему периоду творчества (Софи ставила подписи, но никогда не ставила дат на картинах). Что же, волшебные виденья и вправду плоховато сочетаются с яростными людьми со смертью во взглядах с её последних работ. Но одновременно создавались 966 год, и серия работ-видений. Это Софи почему-то их не захотела выставлять. 'В них есть моя душа. Но нет духа времени. А в 966 есть и то, и другое. И не нравится мне это' .
Дух времени. А сейчас словно ожившую картину Софи видишь перед собой. Спокойную, прекрасную, но всё-таки немного холодную. И с тем самым чуть уловимым ощущением тревоги, которое так мастерски умела передавать она.
Здесь тихо. И прекрасно. И прозрачна вода. И совершенна юная нагая богиня.
Но там, у островка, вечным сном спит мертвое чудовище, лежит сбитый истребитель. И даже торчит чуть-чуть из воды, и блестит в солнечных лучах, стабилизатор.
Словно и вправду застыл мир как на картине. Установилась в нем, наконец, гармония.
И равновесие не нарушилась, когда Марина прыгнула, почти не подняв брызг, и поплыла.
Картины Софи… Ведь и сейчас есть несколько, не виденных никем. М. С. знает про них. Они не устраивали сестру. И она запретила их выставлять.
А одну работу признали бы шедевром. Если бы её кто-нибудь видел, кроме автора. Даже изображенная на ней только через много лет узнала, что картину Софи всё-таки закончила. Увидела. Сначала не поняла, кто это. Но потом… Копнула в прошлом.
Обе они были очень юны тогда. Такие непохожие сестрички. Почти тепличные создания, с восторгом смотревшие на мир.
''Дух лесного ручья' — так хотела Софи назвать эту работу.
Лукавое зеленоглазое существо. Необычного цвета глаза только подчеркивают загадочность облика. Играют в них живые и озонные огоньки. Рассыпаны по плечам длинные чёрные волосы.
А тело юное, не до конца сформировавшееся. Не лишившееся ещё детских черт, но уже приобретающее черты будущей красавицы. Такое волнительно-прекрасное. Нереальное и переполненное жизнью одновременно. Играет солнце в волосах. Лукавство и озорные огоньки во взгляде. Её рисуют такой — и в этом тоже своеобразная проказа.
Семнадцатилетняя Софи так изобразила младшую сестру. Милым, проказливым и всё-таки добродушным и таким безобидным и беззащитным по большому счёту существом.
И тогда ещё Марине неоконченная картина очень нравилась. Её изобразили такой красивой! А как и большинство сверстниц она неравнодушна была к своему телу. Любила танцевать, вертеться перед зеркалом, писала стихи. И много смеялась… И как-то это все причудливо сочеталось с любовью к оружию и интересу к происходящему в мире. А потом… 'Мне даже показалось, что это не ты. Всегда казалось, что-то в тебе скрывается. Что-то… не злое, и не доброе. Странное' .
От картины просто сквозит ощущением красоты, нежности и беззащитности.
Но ведь это волшебное существо стало чудовищной М. С…
День клонится к вечеру. Но ещё очень тепло.
Голова Марины лежит на коленях М. С… Смотрит Марина на облака и говорит. А М. С. оглушает тишина. Оглушает почти до физической боли. Ощущение покоя… Но почему так тяжело на душе? Или просто нет привычки к тишине?
— Наверное, первое мое осмысленное воспоминание детства. Года два мне было. Лето. Всё такое яркое. И ты. Почему-то помню твой запах, ты всегда пахла кожей и металлом. Я редко помню тебя весёлой. Не язвительной, а именно по-человечески веселой. Ты смеялась. Подхватила меня на руки, кружилась по комнате. Какой же большой, сильной и доброй ты мне казалась.
И я точно знала, что больше ни у кого нет такой замечательной МАМЫ.
Твой мотоцикл. Чёрный, но так блестел!
Спросила — хочешь покататься. Я разумеется, сказала 'да' , хотя и не понимала, как на нем сидеть.
Дорога. И ветер в лицо. Я только потом поняла — Марина добродушно улыбнулась. Любое мужское сердце растаяло бы от такой улыбки — насколько же ты бесшабашная. Касок ни себе, ни мне не надевала. А ветер был таким. И так хорошо и радостно было нам.
— Мне в тот день исполнился двадцать один год. Совершеннолетие по старым законам. Повидала я к тому времени сама знаешь сколько. Но захотелось почувствовать обычной смешливой девчонкой. Пусть и с невыносимым характером. И день был красивый. И страшно хотелось танцевать. Мир снова казался чудесным. И мир ещё не успел научить тебя грустить. Мир казался добрым в тот день… Да может и был таким. В тот день.
— Сейчас ты словно не М. С., а просто моя Мама. Добрая, заботливая, и как говорят, маленькие дети, самая лучшая в мире. Ты ведь могла быть такой всегда, а не время от времени.
— Но тогда бы у нас не было страны. Да и вряд ли мы были живы.
— За все в этом мире надо сражаться… Но почему надо драться за то, что дается человеку изначально. За тишину и покой?
— Не знаю — просто ответила М. С. — машина во мне может выдать сейчас заумное рассуждение на данную тему. Но человек говорит 'Не знаю' .
— Гармония. Ощущение гармонии. С самой собой. И с миром. Когда сидишь вот так. Ощущаешь всю красоту мира. И себя ощущаешь его частью. Нигде не испытывала подобного. Заколдованное место. Добрым кем-то к людям заколдованное. До него тяжело дойти. Но когда дошёл — обретаешь многое.
Злые люди сторонятся таких мест, и никогда не придут сюда.
— Меня называют злой. Но я здесь.
— Ты не злая. И не добрая. Ты сама забыла, какая ты есть.
М. С. молчит. Как очень часто бывало в подобных спорах, и здесь Марина оказалась права.
— Добро в человеке. Оно внутри каждого. Только зла много снаружи. Очень много. И становятся дублёными шкуры. И всё глубже и глубже под ними таится добро. У некоторых и вовсе исчезает. Скрывается под слоями брони. Человек защищается от мира, стремясь защитить свою сущность. Защитить добро. Наращивает слои брони. И не замечает, как сущностью становится броня. Только броня. И ничего внутри. С лязгом столкнулись. Почуяли равного. И раскатились. Ничего внутри. Ничего. И пустота вокруг.
М. С. гладит её волосы. Влажные немного. Проскальзывает несколько седых. Ещё с войны. Марина никогда не пользуется краской. Что есть, то есть. До чего же всё-таки она беззащитна перед этим миром. А хочет казаться сильной. Такая наивная и добрая. А хочет казаться циничной.
— Тревога. Ощущение тревоги. Оно никогда не покидает меня. Всегда жду беды.
— Говоришь, всегда… А какая беда может быть здесь и сейчас? Разве, что дождь пойдёт…
— Не знаю. Но вот вернусь. А на столе доклад. А там…
— Иногда думаю, почему так жесток мир? Почему люди не могут жить в мире? Ведь добра и красоты хватит на всех? И ищут-то все одного — покоя, спокойствия и гармонии.
— Тоже думала об этом. И не придумала ничего. Вижу зло. И сражаюсь с ним. Побеждаю. Смотрю на мир — а зла словно не стало меньше. И как бы не прибыло.
— Ты думаешь, что сражаешься со злом…
— А ты так не думаешь?
— Я просто не знаю. Зло порождает другое зло. Но поверженное зло не причинит больше зла. Зло будет творить победитель… Сложно это всё очень. Кто бы совершил большее зло. Я не возьмусь судить. Мир очень сложен. Но в основном плох. Я в какой-то степени вроде тебя. Тоже из тех людей, у кого принцип — Мы изменим мир, ибо он плох. Он и вправду плох. И тут разница. Я не знаю, как его менять. А ты думаешь, что знаешь. Хотя и обманываешь себя и других время от времени.
— Мир плох. И злое всегда стремится истребить прекрасное. Ибо мерзость где-то в глубине понимает, что мерзость, и словно стремясь оправдать самое себя, всегда уничтожает прекрасное. Что бы не стало внешнего напоминания о том, насколько мерзок ты сам. А прекрасное почему-то рождается снова и снова. Хотя зачастую и уничтожается быстро.
— Не думала, что ты когда-то скажешь подобное…
— Я часто говорю неожиданные вещи…
— Потому ты и М. С… И поэтому иногда не хочешь быть человеком.
— А что такое человек?
— Здесь как сказка. Только в ней нельзя жить вечно. Да и ты сама — многие ведь говорят — она словно из сказки. А люди частенько не любят тех, кто слишком уж лучше их.
— Я знаю.
— Я и не страшусь ничего, когда со мной Лунный цветок.
— Лунный цветок. Так вот значит как его зовут.
— Меч это часть твоей души, часть тебя. Это она. Как и твой Глаз Змеи. Словно подруга она мне. Как и Глаз Змеи твой самый верный соратник.
— Лунный цветок. Её так уже звали, или имя дала ты?
— Не знаю. Может, её так звали и раньше. Но увидела её, и поняла что это Лунный цветок. И она должна быть со мной.
— Впереди ещё много времени. Я не ощущаю себя готовой, чтобы началась новая маленькая новая жизнь. Не уверена, что смогу вырастить достойного человека. И пока не появится уверенности…
— Он ведь тебя любит…
— Я знаю. Но он все-таки сначала машина, а потом уже человек… И знаешь, всё-таки только один раз бывает в жизни весна. Сначала проходят холода. А потом приходит она… У кого яркая, у кого как. Но только однажды. И помнишь её вечно… И моя уже в прошлом…
М. С. похолодела.
— Ты говоришь как я… Совсем как я…
— Я даже знаю кому ты так говорила… Он ведь тебя любит. Искренне и по-настоящему. Как сейчас уже не умеют. Как в легенде или поэме. А ты…
— Что я… Давно уже отшумела моя весна. Очень давно. Да и не весна то была… Так, оттепель среди вечной зимы.
— Ничто не может длиться вечно…
— Но многое продолжается дольше человеческой жизни.
Через месяц после смерти Марины в одну из ночей первого осеннего месяца застрелилась Бестия. Утром заметили, что горит огонь в её кабинете. А она не выходила. Это показалось очень странным.
Она была уже холодной, когда взломали дверь. Сидела за своим столом. Изящный костюм на ней тот самый, в котором она была на похоронах. Только безжизненно свешивается с подлокотника кресла рука. И лежит на полу пистолет с орденом на рукоятке — одна из первых наград, полученная давным-давно. Но даже смерть не изменила вечно холодного выражения лица. Ибо не было уже на свете человека, при взгляде на которую теплел взгляд Кэрдин. Вот только остекленевшим навеки был теперь взгляд почти чёрных глаз. И не сединки в чёрных как смоль волосах. Теперь, мёртвой она вновь казалась молодой. Хотя ей больше восьмидесяти лет. Но слишком измучена за эти годы её душа. И слишком много в её жизни было огня. И слишком мало просто тепла и света.
И последней радостью в жизни, последней отдушиной была молодая Марина Саргон. Ибо она для неё словно младшая дочь. Поздняя, и видимо оттого самая любимая. О чём они разговаривали ночами? О какой жизни мечтали? Никто об этом так и не узнал. И не узнает уже никогда. Вместе с нею умерли и все мечты и надежды Кэрдин. Часто, уйдя от Кэрдин, она часами бродила по ночному городу. Одна. Всегда одна. Это её и сгубило.
И ничего уже не держит на свете Кэрдин Ягр.
Так не стало Бестии.
Масса народу пришла на эти самые пышные в послевоенной истории похороны. Сравнить с ними можно было только те, что были чуть больше месяца назад.
И на церемонии прощания с трудом удалось избежать новых смертей и не допустить давки. Ибо плакали по ней искренне. И масса венков легли к её гробу.
И немало перед гробом несли склонённых знамён. Её везли на лафете. Открыт был обитый алым атласом гроб. И покрыт он знаменем. И несли на бархатных подушках ордена. И меч. И первой за гробом шла М. С… И рядом шагал император. И высший генералитет, и министры. И многие другие. Скорбь о ней у большинства искренняя.
И чёрным казалось лицо М. С… Она-то ведь в первую очередь потеряла своего лучшего друга.
И только уже потом самого верного и прославленного соратника.
Гремели залпы последнего салюта. Навеки ушёл человек-эпоха.
Каким-то другим будет теперь этот мир.
Ибо больше нет в нём Бестии.
Глава 7.
— Удивительное место. Здесь красиво в любое время года. И всегда очень тихо и спокойно.
— Я тут бывала только летом. Случайно нашла это место. Здесь такая прозрачная вода. Я воображала себя почти взрослой, а на деле, мне просто нравилось здесь играть.
— Здесь так тихо — зачем-то повторила Марина.
— Не задумывалась об этом.
— О чём?
— О тишине.
— Её надо просто уметь слушать.
— Мне не дано.
— Даже здесь что-то изменилось. Вон там, у островка, лежит истребитель. Почти у поверхности. Я иногда сижу на стабилизаторе.
— Наш?
— Их. Ныряла к кабине. Там пусто.
Марина поднялась и пошла к воде. Нагая. М. С. невольно залюбовалась ей. И в самом деле, совершенство. Идеальны все линии тела. Грациозны движения. И кажется, к воде подходит осторожно. И только. Юная богиня. Только не радостная совсем. Легко вошла в воду и поплыла.
На полдороге к островку из воды торчит нагретый солнцем валун. Выбралась. Сидит и улыбается чему-то. Может, своим мыслям, а может, просто хорошему дню. Плеснула рукой воду. Красавица. Марина-Елизавета.
Взгляд М. С. снова натыкается на катану в чёрных лакированных ножнах, лежащую поверх одежды. Тоже старый меч. Но не Еггтовский. В клинке, рукояти и ножнах нет ни малейшей вычурности. Только совершенная красота. 'Самый прекрасный меч, изо всех какие я видел' — сказал про оружие Кэрт. Сколько-то лет назад, очень давно, жил этот мастер. Ковал только такие вот странные для грэдов мечи. Но они славились остротой и крепостью. И очень ценились. Мастер умер, никому не передав секретов. Ему пытались подражать, выходило достойно. Но не то. А форма мечей не оставляла сомнений, откуда родом был тот мастер. Ибо ковал он только катаны и виказиши. Да и слова эти пришли от него. Мечи очень ценились. Свой Марина взяла из личной коллекции императора.
Снова взглянула на хозяйку меча. Как летит время… Совершенство юности. Она ещё долго будет прекрасной. Какое-то тепло и как будто свет её сейчас окружает. А на людях так холодна.
''Хочет казаться сильной, а на деле — такая беззащитная. Не ждущая зла от людей. Наивная и романтичная, несмотря на весь свой ум. И пережитое. Как говорят в том мире — 'Хороших знаю хуже я, у них должно быть крылья' . А она такая. Просто хорошая. И даже катана её — как в старину. Просто признак благородного. Не по рождению. По духу. Какое же ты всё-таки чудо, доченька' .
— Мама, плыви сюда. Вода прелесть!
— Нет. Я тут посижу. Стара я уже для таких забав.
Марина рассмеялась.
— Ты не состаришься никогда. Ты и сейчас молодая!
— Угу. На пятом десятке.
— Четвёртый ещё не кончился.
Снова смеется. Встает в полный рост. Разводит руки в стороны. Некоторое время так и стоит, закрыв глаза, и подняв лицо к солнцу. Жаль, скульптора нет, запечатлеть подобную красоту. Ибо так мало красивого в мире. И прекрасное всегда очень хрупко. А крепкое — не прекрасно. Стоят каменные стены мёртвых крепостей. Но давно исчезли сады, бывшие за этими стенами. А мрачные стены так и возвышаются уже не первую тысячу лет. Уже забывшие и сами, для защиты чего их возводили. Прекрасного уже нет, а мрачные камни стоят.
Место здесь всё-таки какое-то волшебное. Словно с картины Софи. Осталось несколько очень смелых её автопортретов. А М. С. давно не бывала в музеях, и не знает, висят они, или пылятся в запасниках. Всех ханжей как ни старайся, не выведешь. А книги о творчестве Софи, где почему-то замалчивались некоторые аспекты её многогранного таланта почему-то появляются. Её уже принялись классифицировать. И ряд пропитанных сказочным духом работ почему-то отнесли к раннему периоду творчества (Софи ставила подписи, но никогда не ставила дат на картинах). Что же, волшебные виденья и вправду плоховато сочетаются с яростными людьми со смертью во взглядах с её последних работ. Но одновременно создавались 966 год, и серия работ-видений. Это Софи почему-то их не захотела выставлять. 'В них есть моя душа. Но нет духа времени. А в 966 есть и то, и другое. И не нравится мне это' .
Дух времени. А сейчас словно ожившую картину Софи видишь перед собой. Спокойную, прекрасную, но всё-таки немного холодную. И с тем самым чуть уловимым ощущением тревоги, которое так мастерски умела передавать она.
Здесь тихо. И прекрасно. И прозрачна вода. И совершенна юная нагая богиня.
Но там, у островка, вечным сном спит мертвое чудовище, лежит сбитый истребитель. И даже торчит чуть-чуть из воды, и блестит в солнечных лучах, стабилизатор.
Словно и вправду застыл мир как на картине. Установилась в нем, наконец, гармония.
И равновесие не нарушилась, когда Марина прыгнула, почти не подняв брызг, и поплыла.
Картины Софи… Ведь и сейчас есть несколько, не виденных никем. М. С. знает про них. Они не устраивали сестру. И она запретила их выставлять.
А одну работу признали бы шедевром. Если бы её кто-нибудь видел, кроме автора. Даже изображенная на ней только через много лет узнала, что картину Софи всё-таки закончила. Увидела. Сначала не поняла, кто это. Но потом… Копнула в прошлом.
Обе они были очень юны тогда. Такие непохожие сестрички. Почти тепличные создания, с восторгом смотревшие на мир.
''Дух лесного ручья' — так хотела Софи назвать эту работу.
Лукавое зеленоглазое существо. Необычного цвета глаза только подчеркивают загадочность облика. Играют в них живые и озонные огоньки. Рассыпаны по плечам длинные чёрные волосы.
А тело юное, не до конца сформировавшееся. Не лишившееся ещё детских черт, но уже приобретающее черты будущей красавицы. Такое волнительно-прекрасное. Нереальное и переполненное жизнью одновременно. Играет солнце в волосах. Лукавство и озорные огоньки во взгляде. Её рисуют такой — и в этом тоже своеобразная проказа.
Семнадцатилетняя Софи так изобразила младшую сестру. Милым, проказливым и всё-таки добродушным и таким безобидным и беззащитным по большому счёту существом.
И тогда ещё Марине неоконченная картина очень нравилась. Её изобразили такой красивой! А как и большинство сверстниц она неравнодушна была к своему телу. Любила танцевать, вертеться перед зеркалом, писала стихи. И много смеялась… И как-то это все причудливо сочеталось с любовью к оружию и интересу к происходящему в мире. А потом… 'Мне даже показалось, что это не ты. Всегда казалось, что-то в тебе скрывается. Что-то… не злое, и не доброе. Странное' .
От картины просто сквозит ощущением красоты, нежности и беззащитности.
Но ведь это волшебное существо стало чудовищной М. С…
День клонится к вечеру. Но ещё очень тепло.
Голова Марины лежит на коленях М. С… Смотрит Марина на облака и говорит. А М. С. оглушает тишина. Оглушает почти до физической боли. Ощущение покоя… Но почему так тяжело на душе? Или просто нет привычки к тишине?
— Наверное, первое мое осмысленное воспоминание детства. Года два мне было. Лето. Всё такое яркое. И ты. Почему-то помню твой запах, ты всегда пахла кожей и металлом. Я редко помню тебя весёлой. Не язвительной, а именно по-человечески веселой. Ты смеялась. Подхватила меня на руки, кружилась по комнате. Какой же большой, сильной и доброй ты мне казалась.
И я точно знала, что больше ни у кого нет такой замечательной МАМЫ.
Твой мотоцикл. Чёрный, но так блестел!
Спросила — хочешь покататься. Я разумеется, сказала 'да' , хотя и не понимала, как на нем сидеть.
Дорога. И ветер в лицо. Я только потом поняла — Марина добродушно улыбнулась. Любое мужское сердце растаяло бы от такой улыбки — насколько же ты бесшабашная. Касок ни себе, ни мне не надевала. А ветер был таким. И так хорошо и радостно было нам.
— Мне в тот день исполнился двадцать один год. Совершеннолетие по старым законам. Повидала я к тому времени сама знаешь сколько. Но захотелось почувствовать обычной смешливой девчонкой. Пусть и с невыносимым характером. И день был красивый. И страшно хотелось танцевать. Мир снова казался чудесным. И мир ещё не успел научить тебя грустить. Мир казался добрым в тот день… Да может и был таким. В тот день.
— Сейчас ты словно не М. С., а просто моя Мама. Добрая, заботливая, и как говорят, маленькие дети, самая лучшая в мире. Ты ведь могла быть такой всегда, а не время от времени.
— Но тогда бы у нас не было страны. Да и вряд ли мы были живы.
— За все в этом мире надо сражаться… Но почему надо драться за то, что дается человеку изначально. За тишину и покой?
— Не знаю — просто ответила М. С. — машина во мне может выдать сейчас заумное рассуждение на данную тему. Но человек говорит 'Не знаю' .
— Гармония. Ощущение гармонии. С самой собой. И с миром. Когда сидишь вот так. Ощущаешь всю красоту мира. И себя ощущаешь его частью. Нигде не испытывала подобного. Заколдованное место. Добрым кем-то к людям заколдованное. До него тяжело дойти. Но когда дошёл — обретаешь многое.
Злые люди сторонятся таких мест, и никогда не придут сюда.
— Меня называют злой. Но я здесь.
— Ты не злая. И не добрая. Ты сама забыла, какая ты есть.
М. С. молчит. Как очень часто бывало в подобных спорах, и здесь Марина оказалась права.
— Добро в человеке. Оно внутри каждого. Только зла много снаружи. Очень много. И становятся дублёными шкуры. И всё глубже и глубже под ними таится добро. У некоторых и вовсе исчезает. Скрывается под слоями брони. Человек защищается от мира, стремясь защитить свою сущность. Защитить добро. Наращивает слои брони. И не замечает, как сущностью становится броня. Только броня. И ничего внутри. С лязгом столкнулись. Почуяли равного. И раскатились. Ничего внутри. Ничего. И пустота вокруг.
М. С. гладит её волосы. Влажные немного. Проскальзывает несколько седых. Ещё с войны. Марина никогда не пользуется краской. Что есть, то есть. До чего же всё-таки она беззащитна перед этим миром. А хочет казаться сильной. Такая наивная и добрая. А хочет казаться циничной.
— Тревога. Ощущение тревоги. Оно никогда не покидает меня. Всегда жду беды.
— Говоришь, всегда… А какая беда может быть здесь и сейчас? Разве, что дождь пойдёт…
— Не знаю. Но вот вернусь. А на столе доклад. А там…
— Иногда думаю, почему так жесток мир? Почему люди не могут жить в мире? Ведь добра и красоты хватит на всех? И ищут-то все одного — покоя, спокойствия и гармонии.
— Тоже думала об этом. И не придумала ничего. Вижу зло. И сражаюсь с ним. Побеждаю. Смотрю на мир — а зла словно не стало меньше. И как бы не прибыло.
— Ты думаешь, что сражаешься со злом…
— А ты так не думаешь?
— Я просто не знаю. Зло порождает другое зло. Но поверженное зло не причинит больше зла. Зло будет творить победитель… Сложно это всё очень. Кто бы совершил большее зло. Я не возьмусь судить. Мир очень сложен. Но в основном плох. Я в какой-то степени вроде тебя. Тоже из тех людей, у кого принцип — Мы изменим мир, ибо он плох. Он и вправду плох. И тут разница. Я не знаю, как его менять. А ты думаешь, что знаешь. Хотя и обманываешь себя и других время от времени.
— Мир плох. И злое всегда стремится истребить прекрасное. Ибо мерзость где-то в глубине понимает, что мерзость, и словно стремясь оправдать самое себя, всегда уничтожает прекрасное. Что бы не стало внешнего напоминания о том, насколько мерзок ты сам. А прекрасное почему-то рождается снова и снова. Хотя зачастую и уничтожается быстро.
— Не думала, что ты когда-то скажешь подобное…
— Я часто говорю неожиданные вещи…
— Потому ты и М. С… И поэтому иногда не хочешь быть человеком.
— А что такое человек?
— Здесь как сказка. Только в ней нельзя жить вечно. Да и ты сама — многие ведь говорят — она словно из сказки. А люди частенько не любят тех, кто слишком уж лучше их.
— Я знаю.
— Я и не страшусь ничего, когда со мной Лунный цветок.
— Лунный цветок. Так вот значит как его зовут.
— Меч это часть твоей души, часть тебя. Это она. Как и твой Глаз Змеи. Словно подруга она мне. Как и Глаз Змеи твой самый верный соратник.
— Лунный цветок. Её так уже звали, или имя дала ты?
— Не знаю. Может, её так звали и раньше. Но увидела её, и поняла что это Лунный цветок. И она должна быть со мной.
— Впереди ещё много времени. Я не ощущаю себя готовой, чтобы началась новая маленькая новая жизнь. Не уверена, что смогу вырастить достойного человека. И пока не появится уверенности…
— Он ведь тебя любит…
— Я знаю. Но он все-таки сначала машина, а потом уже человек… И знаешь, всё-таки только один раз бывает в жизни весна. Сначала проходят холода. А потом приходит она… У кого яркая, у кого как. Но только однажды. И помнишь её вечно… И моя уже в прошлом…
М. С. похолодела.
— Ты говоришь как я… Совсем как я…
— Я даже знаю кому ты так говорила… Он ведь тебя любит. Искренне и по-настоящему. Как сейчас уже не умеют. Как в легенде или поэме. А ты…
— Что я… Давно уже отшумела моя весна. Очень давно. Да и не весна то была… Так, оттепель среди вечной зимы.
— Ничто не может длиться вечно…
— Но многое продолжается дольше человеческой жизни.
Через месяц после смерти Марины в одну из ночей первого осеннего месяца застрелилась Бестия. Утром заметили, что горит огонь в её кабинете. А она не выходила. Это показалось очень странным.
Она была уже холодной, когда взломали дверь. Сидела за своим столом. Изящный костюм на ней тот самый, в котором она была на похоронах. Только безжизненно свешивается с подлокотника кресла рука. И лежит на полу пистолет с орденом на рукоятке — одна из первых наград, полученная давным-давно. Но даже смерть не изменила вечно холодного выражения лица. Ибо не было уже на свете человека, при взгляде на которую теплел взгляд Кэрдин. Вот только остекленевшим навеки был теперь взгляд почти чёрных глаз. И не сединки в чёрных как смоль волосах. Теперь, мёртвой она вновь казалась молодой. Хотя ей больше восьмидесяти лет. Но слишком измучена за эти годы её душа. И слишком много в её жизни было огня. И слишком мало просто тепла и света.
И последней радостью в жизни, последней отдушиной была молодая Марина Саргон. Ибо она для неё словно младшая дочь. Поздняя, и видимо оттого самая любимая. О чём они разговаривали ночами? О какой жизни мечтали? Никто об этом так и не узнал. И не узнает уже никогда. Вместе с нею умерли и все мечты и надежды Кэрдин. Часто, уйдя от Кэрдин, она часами бродила по ночному городу. Одна. Всегда одна. Это её и сгубило.
И ничего уже не держит на свете Кэрдин Ягр.
Так не стало Бестии.
Масса народу пришла на эти самые пышные в послевоенной истории похороны. Сравнить с ними можно было только те, что были чуть больше месяца назад.
И на церемонии прощания с трудом удалось избежать новых смертей и не допустить давки. Ибо плакали по ней искренне. И масса венков легли к её гробу.
И немало перед гробом несли склонённых знамён. Её везли на лафете. Открыт был обитый алым атласом гроб. И покрыт он знаменем. И несли на бархатных подушках ордена. И меч. И первой за гробом шла М. С… И рядом шагал император. И высший генералитет, и министры. И многие другие. Скорбь о ней у большинства искренняя.
И чёрным казалось лицо М. С… Она-то ведь в первую очередь потеряла своего лучшего друга.
И только уже потом самого верного и прославленного соратника.
Гремели залпы последнего салюта. Навеки ушёл человек-эпоха.
Каким-то другим будет теперь этот мир.
Ибо больше нет в нём Бестии.
Глава 7.
— Оперативной информацией тебя снабдили?
— Да. В полном объёме.
— И что думаешь.
— Через полгода в тех лесах только грибы и ягоды останутся. Как раз к тому времени и поспеют. Двуногую живность выведем.
— Какая ты самоуверенная!
— Какая есть. — Дина самодовольно усмехнулась. Радоваться — то и вправду есть чему. Двадцать шесть лет. Кровь с молоком в жилах играет. Красавица, каких поискать. Умна. И уже подполковник. Её высочество ненаследная. Дина дочь Софи, в общем. Но вокруг все относятся к ней так, будто она родная дочь М. С… Самой-то Дине это весьма и весьма лестно.
— Список полевых командиров читала?
— Ага. Вызубрила.
— Есть там один, по кличке 'ястреб' . Номер четыре, кажется. Из молодых, да ранний, не старше тебя будет. Ты его живым попробуй взять. А то завёлся Фьюкрост Робингудович, разбойничек благородный, мать его, и всю пропаганду мне портит.
— Он тебе не только пропаганду портит.
М. С. добродушно усмехнулась.
— Разговорчики в строю.
— Ладно, ладно, привезу я тебе этого 'тетерева' не в виде чучела. Но не стану обещать, что он вполне целым будет. Возможно, и полуразобранным. Сама чучело набьёшь, если захочешь. А с остальными как?
— А читала, небось, и сама, по кому сосенка горючими слезами обливается. Так что, обеспечь им свиданьице.
Дина злобно взглянула в сторону М. С., её злость явно относилась к материалам о повстанцах. И о 'деяниях' некоторых из них.
— За это тоже можешь не волноваться. Пеньковые галстуки я этому дерьму обеспечу.
— Смотри, не перестарайся. А то знаю я тебя.
Они обе возлежат на шезлонгах в 'саду' за домом М. С. в столице. На дворе конец пятого месяца, но довольно тепло. М. С. впервые за несколько лет решила отдохнуть. А Дина завтра должна уехать с очередной специальной миссией, на этот раз в южные регионы. Но этот день принадлежит им. Впрочем, говорят они обе о деле, хотя и в неформальной обстановке. Возле шезлонга М. С. стоит наполненная льдом пластиковая коробка, из которой торчат горлышки пивных бутылок. Рядом валяется парочка пустых. Возле Дины на столике высокий стакан с каким-то очень сложным коктейлем. Невдалеке столик, уставленный разнокалиберными бутылками. Некоторые явно довоенные. Подобные коктейли — одна из слабостей Дины. (Другая и самая известная — мужчины) Пива не пьет, считая слишком простонародным напитком. Впрочем, это единственное проявлением спеси. А стремление быть экстравагантной во всём у неё в крови сидит. И манеры зачастую довольно аристократичные. И одеваться она, когда хочет, очень даже умеет. Но и тупого солдафона из себя тоже частенько изображает. И делает это с видимым удовольствием.
Конечно, последний день своего законного отпуска Дина могла провести и в другом обществе. Мужчины вокруг неё увиваются. Знать М. С. знает про всех, лично известны только некоторые. Об иных даже спрашивала у Дины не желает ли она изменить характер их отношений на более постоянный.
На что Дина отвечала по-русски с точно таким же акцентом, как и мать 'А на хрена? '. М. С. пока подобные объяснения устраивают. Молодая и здоровая. Пускай гуляет, уймётся рано или поздно. Мать-то в своё время похлеще гуляла. Впрочем, матушка — то кем была? Гением! Вот то-то, а у таких всегда мозги слегка набекрень. 'Друзьям' доченьки, в отличии о материнских, морды бить совершенно не хотелось.
И этот день Дина проводит в обществе М. С… В конце — концов, не часто удаётся с ней просто так пообщаться. Да и ей самой человек нужен, с которым можно просто поговорить. Последние года два заменившая ей мать выглядит довольно неплохо. И седина пропала, и сама словно поздоровела. Почти ровесницей Дины выглядит. Могла бы и ровесницей, если бы хоть немного косметикой интересовалась. Жизнь, похоже, налаживается. И причём у всех.
Только вот никогда хорошее в этой жизни долго не продолжается. И у Еггтов в особенности. А в жилах и той, и другой течёт эта кровь. Проклятая, по мнению некоторых.
— Змею брать будешь?
— Вот ещё! Пускай в сейфе полежит. Чести много этим отбросам подобный меч о них марать. Шашки образца 930 на них вполне хватит.
М. С. снова взглянула на Дину. Та потягивает через соломинку свой напиток. На неё как ни посмотри — вылитая мать. Словно от отца ни одной черты не досталось ей. Впрочем, у Еггтов почти всегда так. Дочь — вылитая мать. У Еггтов почти всегда так… К сожалению. А у Дины даже две родинки возле изящного ушка материнские. Словно вторую Софи сейчас видишь. Только она похожа на Софи только внешне. А нутро совершенно другое. Её уже успели прозвать Чёрной Диной. И есть за что.
Мало кто знает, что Дина ещё и химик-любитель. Вот только её опыты в основном относятся к экспериментам в области состава порохов и взрывчатых веществ. Да и данные опыты в основном направлены на увеличение ' эстетических' (с её точки зрения) эффектов от выстрела или взрыва, чем на реальное улучшение боевых качеств. Впрочем, в данной области, она достигла определённых успехов, самым известным из которых была история с одним 'другом' , который в четыре часа ночи вылетел из окна её дома в чём мать родила и до смерти напуганным, ибо Дину как раз в это время (благо, М. С. не было) потянуло на эксперименты со взрывчаткой. Ну и ошиблась в дозировке. А лаборатория не слишком далеко от спальни… Рвануло капитально. Да ещё и пожар начался с огоньком какого-то странного цвета и весёленьким оранжевым дымком, прекрасно видным даже ночью. Дине повезло, и она отделалась парой шишек и ссадин. 'Другу' повезло меньше, ибо пожар в доме М. С. вызвал некоторую заинтересованность у охраны. И к пойманному голому мужчине возникло много вопросов… От Дины 'друг' после этого случая, сбежал, заявив при этом, что ничего не имеет против женщин вулканического темперамента, но если она на досуге ещё и атомную войну готовит… Спасибо, увольте, для меня это уже слишком.
''Как говорится, одним меньше' — сказала по этому поводу Дина.
Неплохо она разбирается и в механике. Даже есть диплом слесаря какого-то разряда. Таланты в данной области тратятся на изготовление нового оружия и модернизацию имеющегося. Модернизации в основном шутовские. Последний 'шедевр' — некая тяжеленная конструкция с семью стволами. Верхний — оснащён оптическим прицелом и предназначен для винтовочных патронов. Два пониже — для промежуточных патронов. Питание ленточное. Три нижних — под ружейные. И внизу ещё ствол для 40-мм гранат.
Эту конструкцию вывезли на полигон. Закрепили в станке… Как ни странно, ничего не взорвалось и не отвалилось. Стрелять вполне можно. Только кто такое поднять сможет? И сколько рук, лап или щупалец надо иметь для эффективного ведения огня?
М. С. предлагала ей получить техническое образование. Но Дине шашкой махать да на джипе рулить куда милее. Тоже дело. Командир степных патрулей из неё лихой. Солдаты в ней души не чают.
На машине гоняет отменно. Стиль езды напоминает тёткин. Всё бы ничего, но та навыки вождения в основном за рулём тяжелого танка осваивала. И очевидно, считает, что корпуса автомобилей столкновения со столбами переносят столь же безболезненно, как и двухсотмиллиметровая броня. К лобовому стеклу джипа Дины прилеплена табличка 'Сумасшедший за рулём' . К заднему борту — 'Хрен догонишь. Тормоза сломаны' .
Дина легко соскочила с подножки вагона. Ну, вот и приехали назад. Шуму-то было, а как взялись, так за четыре месяца и управились. Кого побили, кого поймали, кто сам завязать решил. Были повстанцы, да сплыли. Одни воспоминания от них и остались. Да и те неприятные.
Солдаты выпрыгивают из вагонов, строятся. Они хорошо запомнят, кто их сегодня встречал. На перроне уже выстроился гвардейский караул.
Дина парадным шагом подходит к М. С. и салютует шашкой. Стандартные слова рапорта, стандартные фразы приветствия от М. С…
Затем несколько нестандартная процедура награждения. Ибо М. С. не читала списка. Она его запомнила наизусть. Последними вызывают представленных к высшим наградам. В том числе и Дину. Она подходит. М. С. вручает ей бархатную коробочку с орденом и документы. Жмёт руку. Сейчас М. С. только глава государства. И военачальник, отмечающий заслуги отличившихся.
Честно признаться, на столь высокий орден Дина не рассчитывала.
— С главарем, что делать собираешься?
— Не решила ещё, сначала надо взглянуть, нельзя ли его как-либо использовать.
— Думаю, что нет. Он фанатик и почти с приветом.
— О тебе, между прочим, думают почти тоже самое.
— Вот спасибо!
— Так это факт. Равно как и то, что тебя многие считают моим приемником. Делай выводы. Ибо ты сейчас не более чем лихой командир, а этого маловато. А мне уже шестой десяток лет, и я вовсе не бессмертна. Что бы там некоторые не говорили.
Дина как-то странно взглянула на неё. М. С. подумывает об отходе от дел. И одним из вероятных приемников видит её. Прекрасно! С одной стороны, это всё весьма и весьма лестно. И целиком и полностью отвечает сокровенным мечтам самой Дины. А она имеет очень большие амбиции. Но с другой, она ведь действительно, только боевой офицер, но не в коей мере не политик, и не администратор. И элементарно не готова взваливать на себя все заботы М. С… Да и часть тоже. Она слишком давно её знает. И прекрасно понимает, что фраза о тяжести трехрого венца вовсе не пустой звук. Особенно в устах М. С… Дина ей практически дочь. Но вовсе не обязательно наследница.
— Какие выводы ты хочешь, чтобы я сделала?
— Остепенись, в первую очередь. Желательно, мужа себе заведи. Да и ребёнка заодно. Я так, например, против нынешнего твоего дружка ни в каком качестве вовсе не возражаю, да и он против не будет.
— Ещё бы он был против! С самой М. С. породниться! — буквально взвивается Дина. М. С. взглянула на неё. Он чью угодно вспышку может пресечь подобным своим взглядом. Дина помрачнела и буркнула безо всякого выражения — Я подумаю.
В конце концов, почему бы и не этот. А может тот… Выбор есть… пока. И пора сделать окончательный. Двадцать семь лет. Уже немало. Но и не слишком много. У иных её бывших подружек уже детям по десять — двенадцать лет. А она всё по стране носится. Мирная жизнь, конечно, вовсе не по ней, но отдельные атрибуты даже Чёрной Дине вовсе не помешают.
— Да. В полном объёме.
— И что думаешь.
— Через полгода в тех лесах только грибы и ягоды останутся. Как раз к тому времени и поспеют. Двуногую живность выведем.
— Какая ты самоуверенная!
— Какая есть. — Дина самодовольно усмехнулась. Радоваться — то и вправду есть чему. Двадцать шесть лет. Кровь с молоком в жилах играет. Красавица, каких поискать. Умна. И уже подполковник. Её высочество ненаследная. Дина дочь Софи, в общем. Но вокруг все относятся к ней так, будто она родная дочь М. С… Самой-то Дине это весьма и весьма лестно.
— Список полевых командиров читала?
— Ага. Вызубрила.
— Есть там один, по кличке 'ястреб' . Номер четыре, кажется. Из молодых, да ранний, не старше тебя будет. Ты его живым попробуй взять. А то завёлся Фьюкрост Робингудович, разбойничек благородный, мать его, и всю пропаганду мне портит.
— Он тебе не только пропаганду портит.
М. С. добродушно усмехнулась.
— Разговорчики в строю.
— Ладно, ладно, привезу я тебе этого 'тетерева' не в виде чучела. Но не стану обещать, что он вполне целым будет. Возможно, и полуразобранным. Сама чучело набьёшь, если захочешь. А с остальными как?
— А читала, небось, и сама, по кому сосенка горючими слезами обливается. Так что, обеспечь им свиданьице.
Дина злобно взглянула в сторону М. С., её злость явно относилась к материалам о повстанцах. И о 'деяниях' некоторых из них.
— За это тоже можешь не волноваться. Пеньковые галстуки я этому дерьму обеспечу.
— Смотри, не перестарайся. А то знаю я тебя.
Они обе возлежат на шезлонгах в 'саду' за домом М. С. в столице. На дворе конец пятого месяца, но довольно тепло. М. С. впервые за несколько лет решила отдохнуть. А Дина завтра должна уехать с очередной специальной миссией, на этот раз в южные регионы. Но этот день принадлежит им. Впрочем, говорят они обе о деле, хотя и в неформальной обстановке. Возле шезлонга М. С. стоит наполненная льдом пластиковая коробка, из которой торчат горлышки пивных бутылок. Рядом валяется парочка пустых. Возле Дины на столике высокий стакан с каким-то очень сложным коктейлем. Невдалеке столик, уставленный разнокалиберными бутылками. Некоторые явно довоенные. Подобные коктейли — одна из слабостей Дины. (Другая и самая известная — мужчины) Пива не пьет, считая слишком простонародным напитком. Впрочем, это единственное проявлением спеси. А стремление быть экстравагантной во всём у неё в крови сидит. И манеры зачастую довольно аристократичные. И одеваться она, когда хочет, очень даже умеет. Но и тупого солдафона из себя тоже частенько изображает. И делает это с видимым удовольствием.
Конечно, последний день своего законного отпуска Дина могла провести и в другом обществе. Мужчины вокруг неё увиваются. Знать М. С. знает про всех, лично известны только некоторые. Об иных даже спрашивала у Дины не желает ли она изменить характер их отношений на более постоянный.
На что Дина отвечала по-русски с точно таким же акцентом, как и мать 'А на хрена? '. М. С. пока подобные объяснения устраивают. Молодая и здоровая. Пускай гуляет, уймётся рано или поздно. Мать-то в своё время похлеще гуляла. Впрочем, матушка — то кем была? Гением! Вот то-то, а у таких всегда мозги слегка набекрень. 'Друзьям' доченьки, в отличии о материнских, морды бить совершенно не хотелось.
И этот день Дина проводит в обществе М. С… В конце — концов, не часто удаётся с ней просто так пообщаться. Да и ей самой человек нужен, с которым можно просто поговорить. Последние года два заменившая ей мать выглядит довольно неплохо. И седина пропала, и сама словно поздоровела. Почти ровесницей Дины выглядит. Могла бы и ровесницей, если бы хоть немного косметикой интересовалась. Жизнь, похоже, налаживается. И причём у всех.
Только вот никогда хорошее в этой жизни долго не продолжается. И у Еггтов в особенности. А в жилах и той, и другой течёт эта кровь. Проклятая, по мнению некоторых.
— Змею брать будешь?
— Вот ещё! Пускай в сейфе полежит. Чести много этим отбросам подобный меч о них марать. Шашки образца 930 на них вполне хватит.
М. С. снова взглянула на Дину. Та потягивает через соломинку свой напиток. На неё как ни посмотри — вылитая мать. Словно от отца ни одной черты не досталось ей. Впрочем, у Еггтов почти всегда так. Дочь — вылитая мать. У Еггтов почти всегда так… К сожалению. А у Дины даже две родинки возле изящного ушка материнские. Словно вторую Софи сейчас видишь. Только она похожа на Софи только внешне. А нутро совершенно другое. Её уже успели прозвать Чёрной Диной. И есть за что.
Мало кто знает, что Дина ещё и химик-любитель. Вот только её опыты в основном относятся к экспериментам в области состава порохов и взрывчатых веществ. Да и данные опыты в основном направлены на увеличение ' эстетических' (с её точки зрения) эффектов от выстрела или взрыва, чем на реальное улучшение боевых качеств. Впрочем, в данной области, она достигла определённых успехов, самым известным из которых была история с одним 'другом' , который в четыре часа ночи вылетел из окна её дома в чём мать родила и до смерти напуганным, ибо Дину как раз в это время (благо, М. С. не было) потянуло на эксперименты со взрывчаткой. Ну и ошиблась в дозировке. А лаборатория не слишком далеко от спальни… Рвануло капитально. Да ещё и пожар начался с огоньком какого-то странного цвета и весёленьким оранжевым дымком, прекрасно видным даже ночью. Дине повезло, и она отделалась парой шишек и ссадин. 'Другу' повезло меньше, ибо пожар в доме М. С. вызвал некоторую заинтересованность у охраны. И к пойманному голому мужчине возникло много вопросов… От Дины 'друг' после этого случая, сбежал, заявив при этом, что ничего не имеет против женщин вулканического темперамента, но если она на досуге ещё и атомную войну готовит… Спасибо, увольте, для меня это уже слишком.
''Как говорится, одним меньше' — сказала по этому поводу Дина.
Неплохо она разбирается и в механике. Даже есть диплом слесаря какого-то разряда. Таланты в данной области тратятся на изготовление нового оружия и модернизацию имеющегося. Модернизации в основном шутовские. Последний 'шедевр' — некая тяжеленная конструкция с семью стволами. Верхний — оснащён оптическим прицелом и предназначен для винтовочных патронов. Два пониже — для промежуточных патронов. Питание ленточное. Три нижних — под ружейные. И внизу ещё ствол для 40-мм гранат.
Эту конструкцию вывезли на полигон. Закрепили в станке… Как ни странно, ничего не взорвалось и не отвалилось. Стрелять вполне можно. Только кто такое поднять сможет? И сколько рук, лап или щупалец надо иметь для эффективного ведения огня?
М. С. предлагала ей получить техническое образование. Но Дине шашкой махать да на джипе рулить куда милее. Тоже дело. Командир степных патрулей из неё лихой. Солдаты в ней души не чают.
На машине гоняет отменно. Стиль езды напоминает тёткин. Всё бы ничего, но та навыки вождения в основном за рулём тяжелого танка осваивала. И очевидно, считает, что корпуса автомобилей столкновения со столбами переносят столь же безболезненно, как и двухсотмиллиметровая броня. К лобовому стеклу джипа Дины прилеплена табличка 'Сумасшедший за рулём' . К заднему борту — 'Хрен догонишь. Тормоза сломаны' .
Дина легко соскочила с подножки вагона. Ну, вот и приехали назад. Шуму-то было, а как взялись, так за четыре месяца и управились. Кого побили, кого поймали, кто сам завязать решил. Были повстанцы, да сплыли. Одни воспоминания от них и остались. Да и те неприятные.
Солдаты выпрыгивают из вагонов, строятся. Они хорошо запомнят, кто их сегодня встречал. На перроне уже выстроился гвардейский караул.
Дина парадным шагом подходит к М. С. и салютует шашкой. Стандартные слова рапорта, стандартные фразы приветствия от М. С…
Затем несколько нестандартная процедура награждения. Ибо М. С. не читала списка. Она его запомнила наизусть. Последними вызывают представленных к высшим наградам. В том числе и Дину. Она подходит. М. С. вручает ей бархатную коробочку с орденом и документы. Жмёт руку. Сейчас М. С. только глава государства. И военачальник, отмечающий заслуги отличившихся.
Честно признаться, на столь высокий орден Дина не рассчитывала.
— С главарем, что делать собираешься?
— Не решила ещё, сначала надо взглянуть, нельзя ли его как-либо использовать.
— Думаю, что нет. Он фанатик и почти с приветом.
— О тебе, между прочим, думают почти тоже самое.
— Вот спасибо!
— Так это факт. Равно как и то, что тебя многие считают моим приемником. Делай выводы. Ибо ты сейчас не более чем лихой командир, а этого маловато. А мне уже шестой десяток лет, и я вовсе не бессмертна. Что бы там некоторые не говорили.
Дина как-то странно взглянула на неё. М. С. подумывает об отходе от дел. И одним из вероятных приемников видит её. Прекрасно! С одной стороны, это всё весьма и весьма лестно. И целиком и полностью отвечает сокровенным мечтам самой Дины. А она имеет очень большие амбиции. Но с другой, она ведь действительно, только боевой офицер, но не в коей мере не политик, и не администратор. И элементарно не готова взваливать на себя все заботы М. С… Да и часть тоже. Она слишком давно её знает. И прекрасно понимает, что фраза о тяжести трехрого венца вовсе не пустой звук. Особенно в устах М. С… Дина ей практически дочь. Но вовсе не обязательно наследница.
— Какие выводы ты хочешь, чтобы я сделала?
— Остепенись, в первую очередь. Желательно, мужа себе заведи. Да и ребёнка заодно. Я так, например, против нынешнего твоего дружка ни в каком качестве вовсе не возражаю, да и он против не будет.
— Ещё бы он был против! С самой М. С. породниться! — буквально взвивается Дина. М. С. взглянула на неё. Он чью угодно вспышку может пресечь подобным своим взглядом. Дина помрачнела и буркнула безо всякого выражения — Я подумаю.
В конце концов, почему бы и не этот. А может тот… Выбор есть… пока. И пора сделать окончательный. Двадцать семь лет. Уже немало. Но и не слишком много. У иных её бывших подружек уже детям по десять — двенадцать лет. А она всё по стране носится. Мирная жизнь, конечно, вовсе не по ней, но отдельные атрибуты даже Чёрной Дине вовсе не помешают.