Чистяков Владимир. М. с.

   — Поехали — с усмешкой сказала М. С., забираясь на место рядом с водительским.
   Машина скрылась из виду. У лейтенанта вид- словно приведение увидел.
   — Товарищ лейтенант, разрешите обратиться.
   Тот кивнул.
   — Кто это была? Я что-то не разобрал.
   — Сама…
   — Хозяйка?
   — Да…
   Лицо солдата несколько вытянулось.
   — Слухи о моей смерти оказались сильно преувеличенными — так начала М. С. своё первое после 'воскрешения' телеобращение. Говорить она в принципе могла о чём угодно. Важен был сам факт, что выступает именно она. Живая, здоровая и нахальная. Сенсация само её появление в эфире. Сенсация, да ещё и какая! Вещание каналов, подконтрольных Чёрным Саргоновцам не охватывало всей страны. И в приграничных районах демократы усиленно глушили сигналы.
   Свобода слова по демократически — свобода обливать грязью недавнее прошлое, и естественно, лучшее время в эфире и первые полосы в газетах — людям с правильными убеждениями.
   Но демократам не могло прийти в голову глушить зарубежные каналы. Как же, голоса свободного мира! За рубежом М. С. не очень-то любили, но есть сенсация — есть тираж. А тут сенсация, да ещё какая! Злодей номер один в прямом эфире. Так что полстраны увидело и услышало М. С. за счёт СМИ Мирренской империи. А другая половина всё-таки увидела и услышала её по каналам Чёрных Саргоновцев. Их пытались глушить, но действие, как известно, рождает противодействие. А специалисты по радиоэлектронной борьбе у саргоновцев неплохие. И аппаратуры хватает.
   Впрочем, для тех, кто не слышал, выступление напечатали во всех подпольных газетах. А их немало.
   Адекватнее всех отреагировали на выступление М. С. в новой безопасности, сразу же начав аресты легальных Чёрных. Начать оно конечно, легко. Закончить оказалось значительно сложнее. Почти все Чёрные куда-то делись. Взяли и делись, и контактного телефона не оставили.
   Бестия, естественно, в очередной раз испарилась, и никто не сомневался — больше не объявится. По крайней мере в пределах досягаемости новой безопасности. Дома у неё вновь учинили обыск. Нашли только несколько демонстративно насыпанных кучек пепла. И один листок бумаги с текстом ' Мой герб пантера — тоже кошка, и любит гулять сама по себе. Мяу! ', а снизу, дабы никто в авторстве не сомневался, перстень главы дома Ягров приложен.
   Сколько шифровальщиков искало смысл в этой бессмыслице — истории осталось неизвестно.
   Задержать приказали и Софи. И пусть император матерится сколько угодно. Хватит с нас издевательских шуточек на суде в исполнении этой полупьяной красотки.
   Загородный дворец оказался пустым. К дверям одного из залов приколот листок. На нём — изображение кисти руки, большой палец просунут между средним и указательным. Внизу — подпись непонятным шрифтом. Определили — кириллица. Даже смогли прочесть, однако смысл фразы из двух слов остался непонятым. Надпись гласит 'Накося выкуси' .
   Дней десять спустя в эфире вновь зазвучало: 'Я Катти Сарк' . А вскоре и направился к земле вспоротый очередями бомбардировщик. Бесшабашная ведьмочка вновь на помеле. И вряд ли кому удастся прервать её полёт.
   Мирренскую армию ещё никто не называл слабой. Однако, сокрушить военную машину грэдов она оказалась не в силах. А вот деятельность Грэдского Института — ведущего подразделения министерства пропаганды оказалась куда эффективнее. Последние события тому подтверждения. Радио и телевиденье страшное оружие. Не слишком много видов вооружение с такой эффективностью разрушающих мозги потенциальных противников! Массивную пропагандистскую атаку куда сложнее отбить, чем атаку всех мирренских 'Драконов' . Тут одной силой не справишься. А грэдское министерство пропаганды отбивалось довольно вяло. И бездарно. За время войны народы подустали от выкрутасов своей пропаганды, но с интересом слушали чужую.
   Слушать-то слушали, а вот мирренские солдаты на улицах грэдских городов чувствовали себя весьма неуютно. Приемы-то в честь спасителей организовывала в основном интеллигенция.
   В южных городах где надо и не надо принялись вывешивать мирренские гербы, а также портреты Тима и Кроттета (последнего — в траурном крепе). Энтузиазма не вызвало. Уничтожение мирренской символики на юге стало чуть ли не новым видом спорта. По этому поводу состоялся даже официальный запрос по дипломатическим каналам.
   Ответ последовал в виде спешно принятого Закона об оскорблении представителей дружественных держав, а так же их символов. Виновные должны были подвергаться тюремному заключению на срок до пяти лет, а так же крупному денежному штрафу.
   Но с реализацией закона возникли серьёзные проблемы по причине слишком большого (чуть ли не сто миллионов человек) числа потенциальных обвиняемых.
   Миррены и всё мирренское в последние несколько лет стали вызывать куда большее раздражение среди большей части населения, чем даже во время войны с ними.
   И раньше на заборах не появлялись в изобилии надписи 'Индроки — козлы! '. И не кричали в спину, а то и в лицо любому, похожему или одетому как миррен 'Индрок — домой' . Вообще, раньше крайне редко употребляли слово 'Индроки' — презрительное прозвище мирренов. А сейчас же это словечко в адрес мирренов стало одним из самых употребительных. Особенно на заборах.
   Никто не может объяснить, откуда взялось это слово, но все знают — оно очень оскорбительное.
   К своему закону демократы даже пункт приписали о запрете на слово 'Индрок' , и большом штрафе за использование в общественных местах. Результат возымело — прямо обратный.
   Туповатый генерал МВД даже фразой про индроков прославился: Что бы я арестовывал за индроков? Да они что все сами индроки? А штрафы пусть только индроки собрать попробуют — мы их тоже оштрафуем — как индроков.
   Так никто и не узнал, куда потом генерал пропал: то ли случай несчастный с ним произошёл, то ли на север сбежал.

Глава 4.

   Большей проблемой были не бои, а снабжение наступающих частей. И переговоры. Бесконечные переговоры со всякими политическими центрами, народными правительствами, революционными комитетами, комитетами бывших членов парламента и прочими организациями (по составу зачастую не отличавшимися от банд). Передать тот город, пропустить войска там-то, позволить ввести гарнизон туда-то. Эти два месяца потом назовут 'Ползучей войной' .
   Глухое брожение в тылах. Озлобленный и разочаровавшийся во всех и вся, народ, откровенно саботирует любые мероприятия любой власти.
   Части тают в боях, остаются в гарнизонах, охраняют коммуникации. На фронте все меньше и меньше солдат. Мобилизованные (неважно, какой из сторон) массово дезертируют. Ладно, хоть некоторые становятся черно-зелеными, и не препятствуют передвижениям войск.
   Война, хоть и 'ползучая' все равно движется по стране. И всё ближе и ближе к самому большому кружочку на любой карте Империи.
   — Что в городе?
   — Ситуация сложная. Так называемое правительство смещено. Министры и межрегиональная фракция арестованы. Власть у 'Временного комитета спасения родины' . В его составе — левые демократы и кое-кто из легальных наших. Император их поддерживает, более того его части принимали участие в аресте министров. Выражают благодарность нам в восстановлении законности и порядка, и приглашают войти в коалиционное правительство.
   Матерись не матерись, а победу украли считай из под носа. Слишком уж Чёрные, да и она сама увлеклись военной составляющей вопроса. Дней через пять две дуги клещей должны были сомкнуться южнее столицы. Казалось, всё решается там, на острее удара, где вот-вот должны были встретиться танковые клинья.
   Чёрные правильно оценили силы врагов. Но недооценили деятелей из разряда и вашим, и нашим. А у таких деятелей всегда острое чутье на ситуацию в тех случаях, когда жаренным пахнет. И до совершенства доведено умение загребать жар чужими руками.
   Тоже мне, спасители родины выискались.
   А теперь злись не злись, их не проигнорируешь.
   У М. С. и Чёрных весьма ловко выбит один из главных лозунгов — 'К ответу правительство национальной измены' . Говорили так? Говорили. А где это правительство? А оно арестовано.
   И многие части уже перешли на сторону 'Временного комитета' .
   А вы с кем, собственно говоря, воюете?
   Народ признателен вам за помощь в свержении правительства национальной измены. Но война кончилась. Вы получите заслуженные награды. А теперь должны начать работать профессионалы. Время танковых атак заканчивается.
   Сделали свое дело, и давайте, убирайтесь.
   Только дело ещё далеко не доделано!
   Воинские части Чёрных Временный комитет отказался допустить в столицу. 'У нас вполне хватает сил для обеспечения законности и порядка. Большое скопление солдатских масс может вызвать нежелательные эксцессы' .
   На нежелательность присутствия Чёрных в столице намекнул и император.
   Да ещё и соправители 'покаялись' и снова принялись клясться в верности имперским идеалам.
   В честь победы должен был состояться парад. И под предлогом участия в нем, М. С. удалось добиться согласия на ввод в столицу одной из своих дивизий. Правда без тяжелого вооружения и боевых патронов.
   Ввод тяжелого вооружения вполне можно проконтролировать. А вот патроны… Мало ли что за ящики в грузовиках.
   Саргон почему-то отказался давать для участия в параде свою бронетехнику. (Хотя танки с его гербами торчат на половине перекрестков). М. С. недолго думая предложила свои услуги… Как говорится, это то предложение, от которого не отказываются.
   В столицу на парад ввели батальон тяжелых танков. Правда машин в нем оказалось раз в десять больше, чем полагалось по штату. А после парада обратно танки выводить не пожелали.
   Снова в столице. Только теперь непонятно, в качестве кого. Хотя, если здраво разобраться, сейчас почти каждый в городе не поймешь какое место занимает. Претендует на многое. А на сколько обоснованно?
   В городе фактически двоевластие, в стране пожалуй даже троевластие, с безвластием в отдельных местностях.
   ''В общем, среднеарифметическое между летом семнадцатого и августом девяносто первого — наш девятый месяц девятьсот шестьдесят шестого' — с мрачной иронией характеризует ситуацию М. С…
   Пока решено придерживаться линии сотрудничества с 'Временным комитетом' . Сотрудничества, крепко приправленного взаимным недоверием.
   Газетный ларек ещё закрыт. Кэрдин со скучающим видом прошествовала было мимо. Но взгляд зацепился за что-то, похожее на огромную кучу грязной шерсти.
   Прыжком, вызвавшим бы искреннюю зависть у любой пантеры, Бестия перемахнула забор. Пес был мертв. Убит двуногими скотами, по ошибке именуемыми людьми. Убит не здесь, тут его только выкинули. Судя по всему, сперва подстрелили, а потом долго и старательно забивали стальными прутьями. Ощерены в последней и бессильной ярости могучие клыки. До последнего тянувшиеся к глотке врага. Выбит один глаз.
   Рухнула на колени Кэрдин. Приподняла тяжелую голову. Мертв. Метвее-мертвого. Значит вот так мелкие людишки решили отомстить ей. Они и вправду не посмеют стрельнуть в неё даже из-за угла. Но мелкие мерзкие твари всегда разглядят щелочку на сверкающей броне исполина.
   Встала в полный рост. Развернулась к забору.
   Трое новых полицейских с одинаково недочеловеческими физиономиями, вечно околачивающиеся тут, чуть не бросились наутек. Очень уж было похоже, что дракон-оборотень из страшной сказочки обернулся человеком и отправился прогуляться. А менты эти из разряда тех, что за последние полтора года раз по шесть знаки различия меняли. И каждый раз искренне надеясь, что эти-то платить будут больше.
   Формально у Кэрдин сейчас нет никаких должностей. Но несмотря ни на что, вопреки всему, она остается той, кем была — Бестией!
   — Эй вы! — звенит в утренней тиши мало похожий на человеческий голос — Сюда!
   Мало кто может перечить дракону. И эти трое не из их числа.
   — Ты! Пошел за лопатами! Ты и ты! Поднимите его. Накройте вот этим. И в грязь упал с плеч черный кожаный плащ. Блистающая красавица Кэрдин.
   — Оружие на изготовку!
   Подняты пистолеты в воздух. Секундная тишина.
   И вновь звенит нечеловеческий голос.
   — Пли!
   Снова. И снова.
   Склонилась к могиле.
   — Прощай друг!
   И вспомнила, что так и не дала собаке имени.
   Символика новая — тоже довольно интересна. В первую очередь отсутствием общепринятых государственных символов как таковых. Герба, флага и гимна, такого чтобы устроил всех, естественно нет и в проекте не придвинется. Старый имперский флаг вешать — левых демократов от него тошнит, триколор — Чёрные нос воротят. Относительно флагов приняли решение так сказать. Вопрос о государственном отложили на потом. А имперский без некоторых деталей и красно-чёрный со звездой объявлены приравненными к государственным. Именно приравненным, а не государственным. Кто себя каким считает, такой флаг и вешает. И зачастую тоже где надо и не надо.
   Сумбур во флагах — только иллюстрация ко всеобщему сумбуру в мозгах. Путаницы после свержения самых демократичных меньше если и стало, то не намного.
   Да и слепому видать — альянс Чёрных с левыми демократами и умеренными правыми — союз по принципу — кто враг моего врага. В долговечность коалиции не верит никто из создавших её. Вопрос в том, долго ли этот союз простоит.
   На Марину попросту нет времени, и она снова живет у Софи, благо та не пожелала занимать никаких должностей, хотя ей и предлагали пост министра культуры. 'У меня и так слишком много разных лиц, и добавлять к ним ещё и чиновничью харю я вовсе не желаю!
   Правда, теперь Софи живет в городе. Но вовсе не в своих апартаментах в Старой крепости.
   Марина снова ходит в ту же балетную школу, что и раньше. Напару с Эрией. А те кто недавно травили их, теперь стали перед подругами заискивать. Как дети, так и взрослые.
   Что там произошло в школе, М. С. точно не знала, но цинизм, сарказм и призрение к сверстникам в словах Марины поразил даже М. С… Да все это ещё подано под такой милой масочкой!
   В дерьме валять маленьких поганцев всё-таки не стала. Но и забывать никому ничего не забыла.
   Еггт доченька, можно не сомневаться, да ещё какой Еггт!
   Демонстративно одевается как старшая школьница. Формы такого размера, конечно, не шьют, но ведь и счета Софи теперь не блокированы.
   А Марина ещё и всем демонстрирует, кто она. Медаль '25.IV.965 ' получила (не иначе без Кэрдин тут не обошлось) надевает с красным бантом, и в школу так ходит. В пику всем.
   Я мол, одна такая, неповторимая.
   Да и если разобраться, за свои выходки на суде девчонка не медали, а ордена заслуживает. И немаленького.
   Свободная минутка выдалась, заехала за ней в школу. Только закончился последний урок, и на дворе шум, гам и беготня. Старшие классы ещё учатся. А семи — тринадцатилетние носятся по двору. Голубые и светло-серые платья. И сквозь гурьбу веселящихся детей как нож сквозь масло идёт она. Марина-Елизавета. Их высочество по духу в гораздо большей степени, чем по крови. Не по годам строгое, и кажется вовсе не умеющее улыбаться лицо. Ни смешинки во взгляде. Холодок берёт от взгляда зелёных глаз. Морозной гордости — на десятерых взрослых хватит, и ещё останется. Чёрный костюм-тройка, черные лакированные туфельки. И тоже, как у взрослых, на высоких каблучках.
   И даже сквозь шум слышен их стук по асфальту.
   Вызов во всем. И вызовом всем и вся сверкает медаль. Только росточек и говорит о возрасте. Ох и не любят таких, кто слишком уж выделяется! Но ей-то это прекрасно известно. Но все и вся должны знать — она одна такая.
   Все знают, кто мать Марины. Но все запомнят кто она. Не благодаря матери. А благодаря ей самой.
   Умение держать себя, чувство стиля — безусловно от Софи и Кэрдин. А вот норов и мозги — материнские. А вот характерец — собственный. Излишне причудливый.
   М. С. стоит у джипа. Чуть впереди — машина с охраной. Ещё одна сзади. И охрану почти в принудительном порядке навязала Кэрдин. 'Я генерал-лейтенант безопасности, в пересчёте на армейские чины, генерал армии. А ты только генерал-полковник. И как старший по званию, приказываю ездить по городу с охраной' . Очередной предложение, от которого невозможно отказаться.
   Словно волна пробегает по двору.
   Как от упавшего камня…
   Хотя нет, не от камня. Словно по глубине, среди вертких рыбок скользит вроде бы похожая на них, но абсолютно иная она. Чёрная торпеда. Созданная для водной стихии. Но противоречащая зеленоватой глубине и всем мыслям и стремлениям рыбок. И им не понять, куда несётся она. И где завершится бег. Ибо иная она. И иные силы вдохнули подобие жизни в кусок металла. А может, и не подобие. А жизнь. Иную. Короткую, но яростную.
   Дети смотрят на них. На мать и дочь. Дети ещё не научились прятать чувств. Только не детские чувства уже во взглядах. У большинства — удивление. Но ненависть у одних. И восторг у других. И на все есть причины. Зачастую не осознанные ими. Но у кого-то отец или мать убиты демократами. А у кого-то — Чёрными.
   Не их вина, что они слишком рано столкнулись с жестоким миром взрослых. Но многим уже охота поиграть в жестокие игры своих родителей. Да иные уже и пытались поиграть не в свои игры.
   Ближе к зиме, М. С. под благовидным предлогом попытались удалить из столицы. Как замминистра обороны (министр — прославленный маршал на восьмом десятке лет, назначенный из соображений — лишь бы не мешал нам власть делить) М. С. хотели назначить командующей войсками Северного военного округа. Отправить в почетную отставку то есть. Но столь глубокомысленные планы в этом сумасшедшем городе невозможно долго сохранять в секрете.
   Смещать командующих округами и назначать новых мог как верховный совет обороны, так и министр обороны по представлению зама. М. С. успела раньше, и новым командующим на севере назначен человек М. С…
   Судьба империи решается в столице. Не бог весть какая истина, но столицу надолго нельзя оставлять никому. И без разницы, что тебе небезразлично — страна или возможность туго набить карман.
   Вот тут-то и рвануло. Стоило только Чёрным покуситься на свежезародившуюся частную собственность и поднять вопрос о национализации недр и крупных предприятий. Коалиция затрещала по всем швам. Никто не хотел терять доходов и сверхдоходов. Но и Чёрные не хотят отступать.
   Умеренные пытаются амнистировать прежнее правительство. Чёрные требуют суда. С фактически предрешенным приговором.
   М. С. за своей подписью издала-таки указ о национализации нескольких крупных предприятий, воспользовавшись дырами в 'Законе о формах собственности' . С формальной точки зрения подобных прав у неё нет. Ну, да в наше время с разделением властей большие проблемы. И права есть зачастую у тех, у кого просто больше вооруженных сторонников. Или кто громче орет на митингах.
   Результаты указа сказались уже на следующий день: машину обстреляли. Стрелков задержали: вроде бы обыкновенная гопота… Ну-ну, так и поверили.
   Толпы собираются у телецентра и резиденций правительства. Опять под триколором. Опять орут о свободе. И жрут водку, щедро раздаваемую организаторами митингов.
   Другие митинги, под иными лозунгами, гораздо более многочисленны. Но СМИ вопят только о первых.
   — Сидим значит — тягуче проскрипела М.С.
   В ответ- молчание немногим отличающиеся от гробового. Они сидят мрачно и молча, словно раздавленные, засыпанные здесь как в подорванном бункере. Просто сидят, погружённые в тупую тоску и безысходность. Последние солдаты империи… Бывшие… Совсем недавно они ещё что-то могли, чем-то командовали, за что-то отвечали. Сейчас же их считают никем и ничем. И у них уже не осталось ничего. Уже нет тех могущественных структур, олицетворение которых были иные из них. Нет их армий, нет их кораблей. Полями руин скоро станут заводы. Ничего не осталось.
   Была только глухая тоска и страшная боль за происходящее в стране.
   Огромный дом на окраине города. Административное здание одного из построенных, но так и не введённых в строй заводов. Один из обломков одной из уже почти рухнувших структур империи. На полуофициальном жаргоне- 'лежбище N3 '. Зачем оно создавалось- никто толком не знал. Хотя некоторые из сидевших в нём когда-то возили сюда ящики с автоматами и консервами. Никто не думал, что они когда-то понадобятся. А вот пригодились.
   Сейчас они доживали последние, как казалось, часы того великого, прекрасного и ужасного мира, который вот-вот должен был уйти навеки.
   А на его место должно было выползти что-то склизкое, выползти и начать обгладывать ещё тёплое мясо с тела ещё, может быть, живого исполина.
   Они и были последними живыми клетками того исполина. Исполина, словно ужаленного чудовищной змеёй, яд которой каким-то немыслимым образом парализовал волю. Только на них почему-то не подействовал яд. Другие- либо ушли навеки, либо плюнули на всё, либо сломались, либо переметнулись, либо окончательно запутались в происходящем и разуверились во всех и вся.
   — Дайте мне пять человек — вдруг глухо сказал один из сидящих за длинным столом. Вернее, сейчас он уже стоит. Стоит, тяжело опираясь руками на стол. Молодой подполковник. Грубые черты лица, колючий взгляд, пудовые мускулы, звериная и почти слепая ненависть к Гражданскому союзу — Дайте. У меня штабной автомобиль. Там броня. Рванём к их централи. Я её как свои пять пальцев знаю. Эти гниды из их охраны вполне могут бухать всю ночь. Всех их, бля, покрошим в мелкий винегрет. А с нами — будь, что будет. Я сдохнуть, сдохнуть готов, но увидеть, как из этой твари, президента, бля, кишки наружу повалятся. Только дайте мне пять человек.
   Никто из сидящих ни на миг не усомнился в словах подполковника. Все знают, на что он способен. Профессионал он, каких поискать. Сказал пять человек нужно — значит нужно действительно пять, а не три и не семь. И он сделает так, как сказал. Звериная ненависть кипела в нём. Но она никогда не застилала его холодного как полярный лёд рассудка. Что говорить, половина из сидевших за столом с удовольствием бы пошла вместе с ним. Другая половина не пошла бы только потому, что их профессионализм и их умения лежали в других сферах.
   Но сейчас всё разрушалось, и в непосредственном подчинении у полковника находился один человек. У остальных было не лучше. Если не хуже. Кому отдавать приказы? Кому подчиняться? Амбиции многих из них не просто высоки, а очень высоки.
   В том мире, который, казалось, вот-вот должен уйти для этого хватало причин. В том, что надвигалось, они в лучшем случае не нужны. Они молчат. Они ждут того, что скажет та, которая собрала здесь большую часть их. Хотя и она сама, наверное, толком не знала зачем.
   Но они пришли по зову, пришли все. Те, кого совсем недавно называли Чёрными Саргоновцами.
   Вставать она не стала. И даже руку от лица не убрала. Она не столько сидит, сколько безвольно полулежит в кресле, прикрыв рукой глаза, и беспрерывно крутя в другой карандаш.
   — Пять человек, говоришь… Ну дам я их тебе, допустим, и ты может, проскочишь до их централи. И покрошишь какую-то долю этих сволочей в мелкий винегрет. Обратно, ты конечно, вряд ли уйдёшь.
   Подполковник хотел что-то сказать, она не дала, и без перерыва продолжила.
   — Ну, а дальше что, ты подумал? Знаю, что нет. А будет вот что: Завтра все их газеты выйдут с вот т-а-а-а-кими заголовками вроде 'Раздавите гадину II' , 'Чёрные показали своё истинное лицо' , 'Твари должны умереть' , 'Свободный народ покарает убийц мучеников свободы' , дальше сам можешь попридумывать. Их СМИ поднимут такой вой, что у тех немногих, у кого ещё остались мозги, они замутятся окончательно. И от нас отвернутся уже все. И стадо будет требовать суда над нами. А нам, блин, останется только либо пальнуть себе в висок, либо лапки кверху и поплестись в их полицию сдаваться. Ибо нас сумели сделать почти никем, и после такой выходки скатимся до уровня обычной банды. И исчезнем вместе с этой страной. Буль-буль. И кругов на воде не останется. Нет, людей я тебе не дам. И больше сегодня актов индивидуального террора можете не предлагать. Кости лежат не так. У нас один, и последний бросок. И мы его должны использовать по полной. Так чтобы они, а не мы легли костьми, так чтобы это от них, а не от нас не осталось могил.
   Подполковник, чеканя слова, произнёс.
   — Для страны уже вырыта могила. В неё уложено уже почти всё. Мы — последнее, что ещё не там. Промедлим — завтра уложат и нас. И засыпят.
   — Мы не в театре, Димочка. Сядь!
   Он скорее не сел, а рухнул в кресло. Медленно встает сосед подполковника. Тоже подполковник, но женщина.
   — Сидим мы тут, толи христиане первых веков, толи стая волков, обложенных флажками. Как ни глянь, а погано. Сидим, чуть ли не мировые проблемы решаем. А припомни какой-нибудь Гретт про наше лежбище. И привет! Прикатит сюда батальон. И что мы тогда запоём? Ну, человек сто с собой, может и прихватим. А толку? И от всех нас, и от всех наших рассуждений.
   Так что, если никто не подкатит, и ничего путного не придумаем, сяду-ка я, Димочка, в твой автомобиль. Да прошвырнусь до этого славного домика, и если повезёт, то взгляну перед смертью, действительно ли красная кровь у этих демократических выродков, или как у выходцев с того света, зелёная.
   — Я ухожу!
   — Я не отпускаю.
   — Иди-ка ты знаешь куда, Марина. В последние дни мира не действует дисциплина. Дай мне умереть, как подсказывает честь. А сама сиди и жди неизвестно чего. Я ухожу.
   — Уходи — не убирая руки от лица сказала М. С. — Надеюсь, мы ещё увидимся.