Чистяков Владимир. М. с.

   — Любой запах перешибает!
   — Что именно будем делать?
   — Я потребую вызвать его. Это будет, скорее всего, на втором этаже. Там такой длинный коридор с решёткой в одном конце. Его поведут по коридору, если мне не наврали, где именно он сидит. Стрелять буду я. Ты — страхуй меня, то есть наставь пистолет на охрану и кто там ещё будет.
   — Смотри, не промахнись!
   Дина оскалилась в ответ.
   Дина стремительно идёт по коридору, Рэтерн, хотя и почти такого же роста с трудом за ней поспевает.
   Вызван начальник охраны. Переданы соответствующие бумаги. Ни тени сомнения. Им похоже просто неизвестно о новых обвинениях в адрес Линка.
   Телефонный звонок. Подзывают начальника охраны, многозначительно глядя наверх. Дина к счастью, смотрит в другую сторону. На зарешеченную дверь. Напряглась, словно рысь перед броском. Устремлён в одну точку взгляд. Пусть только появится…
   — Она здесь?!!!
   — Да.
   — С приказом от М. С.?!!!
   — Это не совсем приказ, она…
   Император буквально взорвался.
   — Задержите её!!! Она убивать пришла!!!
   Офицер бросает трубку. Дина стоит к нему спиной. Что делать? Кэртерка явно что-то увидела в его лице. И краем глаза — появившегося в конце коридора человека с руками за спиной. Она никогда не видела его, но сразу поняла, что это он. И поняла, что офицер что-то узнал. Время словно замедлило свой бег. Рука исчезает за оборотом пиджака. Пальцы оплетают рукоятку.
   — Приказ императора, задержать обеих, увести его.
   Поняла это и Дина. И новые обстоятельства, которые против неё, она заметила. Она стоит, сложив руки на груди. Никто и не заметил, как она выхватила два пистолета. Рэтерн была не особо умелым стрелком, но зато она быстрая. И пистолет тоже стремительно вылетел из кармана.
   — Ни с места!!! - завизжала она.
   У Дины очень странные пистолеты. И она выстрелила сразу из двух. Они довольно длинноствольные. И при выстрелах из стволов словно вырываются языки пламени. От грохота заложило уши.
   И пистолеты, и боеприпасы к ним сделаны самой Диной. Ни то, ни другое в боях она не использовала, а в столице обожала форсить, в том числе и своим оружием.
   Вырывались из стволов языки пламени. Крошилась штукатурка и кирпичи на стене в конце коридора. Как раз на той высоте, где несколько мгновений назад находилась голова Линка. Снова выплюнули пламя стволы. Где он? И где охранник? Я не могла промазать!!!
   Охранник прыгнул на спину Линку и повалил его. Очень хорошо соображал приносивший присягу императору солдат. Он вырос в очень консервативно настроенной семье, где все считали М. С. узурпатором. И для него император был олицетворением государства. Именно император, а не его властолюбивая дочка, в принципе не имевшая никаких прав на престол. И три года назад он добровольцем записался в императорские части, хотя это вовсе не престижно.
   И сейчас ему представился шанс проявить свою верность. Он прекрасно знал, кто такая Дина, и кто такой Линк. И понимал, что переводом в это место Линка хотят от чего-то спасти. Он на долю секунду раньше всех прочих сообразил, зачем Дина сложила руки на груди. Понял по её взгляду. Взгляду ядовитой змеи перед броском. И змея и вправду бросилась. Только на мгновение позже, чем следовало бы.
   Дина уже видела, что его не достать. Пистолеты выплюнули ещё два языка пламени. Патроны оставались. Они были очень мощные, и вполне могли бы пробить два человеческих тела. Но одним из них был свой. Дину называют жестокой. Оснований масса. Но не на столько, чтобы убивать дурака выполнявшего приказ. И он закрывает собой второго. И всё теряло свой смысл. Зачем он это сделал?! Неужели не знал, что сотворил этот выродок?! На Дину теперь страшно смотреть. Она резко развернулась к собравшимся. Пистолеты она теперь держит стволами вверх. У многих руки потянулись к оружию, настолько нечеловечески сейчас выглядит Дина. Огнём горят глаза, а в лице не кровинки.
   А она разжимает ладони. Два пистолета глухо стукнули по полу.
   — Отпустите её. Мы уходим домой. Понадобимся — знаете, где меня найти. Её я силой заставила пойти со мной.
   — Не ври, Дина. — никто и никогда не слышал от неё подобного голоса сквозит сталь, сквозит мощь-Я сама пошла с ней. Я, лишенная имени Рэтерн. И я клянусь свершить МЕСТЬ. И свершу.
   Их если можно так выразиться, 'проводили' до машины. И теперь Рэтерн идёт впереди. А Дина за ней буквально плетётся. И даже рукой о стену опирается, словно больная. Хотя все видят ещё одну кобуру у неё на ремне, каждый уверен — за оружие не возьмётся. Явно произошло что-то большее, чем просто неудачное покушение.
   Офицеры ждали следователей. Хотя дело было бы пустой формальностью. Собравшиеся не знали о болезни М. С… Но Дина есть Дина.
   — Заметили, из чего она стреляла?
   — Да. По стене словно из крупнокалиберного пулемёта шарахнули.
   — Что же это было?
   — Не знаю.
   Дежурный офицер сказал.
   — Проклятое занятие! Через месяц комиссия, и больше меня здесь не будет. Либо в отставку уйду, либо на границу. Там хоть всё не так гадко. — он резко провёл рукой по шее. Словно горло хотел перерезать — Вот где у меня уже эта поганая столичная жизнь сидит! Нажрался, аж больше не лезет. Что у нас за мир? Брат сестру убил, а другая его самого порешить хотела! И каждый прав по-своему. Хоть не нам разбираться, кто из них правее, и то хорошо. А тем, кому придётся, каково будет? Только не по-людски это всё как-то! Мы люди вообще или кто? Что мы тут творим, и какой жизнью живём?
   — Останови.
   Рэтерн затормозила. Дина стукнула кулаком по приборной панели.
   — Глупо! Как всё глупо! Дурдом просто какой-то! Ничего я не смогла сделать! Ничего! Как же всё глупо! Бессмысленность!
   Рэтерн молчит. У неё свои представления о том, как следует встречать поражения. Проигрывать тоже надо уметь. И это надо делать молча, как бы не тяжело тебе не было. Она родилась в том социальном слое, который просто обязан воевать. Он для этого и существовал. Но она даже в теории не хотела нести смерть. Она не верила в красивые фразы о долге перед родиной и о необходимости её защиты. На Кэртерцев никогда никто не нападал. Нападали они. И как правило, на тех, кто слабее. Ей не хотелось жить как все вокруг. Может, это было возрастным, и останься Рэтерн в этой среде, то со временем бы прошло. Но судьба распорядилась иначе…
   Ей не нравился социальный слой, к которому она принадлежала, но помимо своей воли, ещё в детстве впитала слишком многие понятия и представления этого слоя. И не худшие понятия.
   Она только понаслышке знала, какую жизнь ведут М. С. и Дина. И жизнь эта была страшная. Но никогда не носила Рэтерн розовых очков. И понимала она так: именно благодаря тому, что люди, подобные М. С. и Дине живут так, а не иначе, могут жить в мире и покое люди подобные Рэтерн, и благодаря таким, как М. С. и Дина и она, и её дети не увидят всех тех ужасов, которые видят они сами.
   Этот бой она просто должна была дать. А выиграть… Но она сама бы себе потом не простила бы, если его не дала. Ибо это был просто её долг. Долг перед своим единственным другом. Она обязана была за неё отомстить. Слишком много для кэртерца значило это понятие — месть.
   Слишком много тёплых и хороших воспоминаний у неё связано с Мариной.
   Она была… Просто слишком хороша для этого мира. А тот кто, лишил её этого мира, и одновременно лишил мир её света, в любом случае не заслуживал жизни. Ни на миг. В этом мире и так слишком мало светлого, и поэтому никто не имел права лишать мир этого сияния. Его и так слишком мало, светлого в этом мире.
   Что же, бой проигран. Единственный бой, который она должна была дать. И при поражении надо отступать молча. Стиснув зубы для следующего боя. Пусть, сама Рэтерн слишком слабый боец. Она предпочтёт ждать, что скажет М. С. или Дина. И она поддержит их во всём, что бы они не решили. Если только понадобиться им её поддержка.
   Маленькая черноволосая девочка. Пусть хоть она не увидит того, что пришлось пережить той, в память о которой её назвали. Но жизнь идёт здесь и сейчас, и она пока не знает о многом, что ей ещё предстоит узнать. Может, к ней судьба будет и добрей.
   Дина вдруг разрыдалась и откинулась на плечо Рэтерн. Страшная Чёрная Дина может плакать. Глаза Рэтерн оставались сухими.
   А Дину буквально трясло. У неё жуткая истерика. Значит, и так может реагировать человек на поражение.
   Рэтерн помогла Дине выбраться из машины. Похоже, без поддержки она вообще бы не могла сейчас ходить. Офицеры охраны помогли ей буквально дотащить Дину до спальни. С неё стащили сапоги, оба ремня, жилет, в который мастерски вшиты две кобуры и уложили её на кровать. Рэтерн хотела уйти. С точки зрения кэртерца, если человек попадал в подобное состояние, его следовало оставить одного — и пусть хоть головой о стенку бьётся. Следить надо только чтобы с собой чего — либо не сделал. Хотя самоубийства кэртерская мораль в определённых ситуациях вполне допускает. Но Рэтерн знает, она уже давно не вполне кэртерка. Она уже почти двадцать лет живёт в этом мире. И ей ещё никто не помянул её расу. Хотя сами по себе кэртерцы были всё-таки расистами. Правда, для их чувства превосходства над всеми и вся имелись некоторые основания. Рэтерн этого не понимала, да и смысла уже не было пытаться понять давно уже ставший чужим для неё мир. А в этом мире был человек, переживший страшную психическую травму. И этого человека Рэтерн считает своей родной сестрой. И человек думает о ней тоже самое. Человеку надо помочь, только Рэтерн не знает как. Но она попытается.
   — Не уходи. — очень тихо попросила Дина.
   Та пододвинула стул к кровати.
   — Не уходи. Эрти. — повторила Дина.
   Эрти. Лицо Рэтерн изменилось. Уменьшительная детская форма её имени. Так её, наверное, называла мать, которой она не помнила. Её в принципе, так мог называть муж, но он её так не называл. Всё-таки он довольно суховатый человек. И плоховато знает кэртерский. И мало способен на нежные чувства. Да и она сама почти такая же.
   Они почти все такие, те кого зовут боевые кэртерцы. Её вообще никто Эрти не называл, и она думала, что Дина весьма поверхностно знает кэртерский, ибо не разведчик, и на кэртерку вовсе не похожа. И не предполагала, что Дина может знать эту форму её имени. Эрти. Так могли называть любимого ребёнка. И так говорит Чёрная Дина. А Рэтерн уже давным-давно не говорит на своём языке. И детям её он неизвестен. А Дина… Оказывается, многого Рэтерн о ней не знает. Хотя помнит Дину совсем маленькой. А Рэтерн впервые услышала Эрти от человека, которого она считала почти бессердечным. Значит, что-то скрывалось за бронёй Дины. Только вот что? Она способна на жалость. Она способна даже на нежность, эта Чёрная Дина. Только нерастраченной останется весь запас её нежности. И многих других её хороших качеств. Она хоть к кому-нибудь хотела испытывать привязанность. А сейчас она просто нуждалась в участии и сочувствии. И единственный человек, к которому Дина привязана, сама при смерти. Поняла уже Рэтерн, что наврала ей Дина о состоянии М. С… Поняла в тот момент, когда Дина вытащила поддельное удостоверение, и даже наверное, чуть раньше. Слишком уж странно себя Дина вела. А Дине очень тяжело было врать о состоянии М. С… Не хотела ранить Рэтерн ещё и этим. Что же, она на её месте поступила бы так же.
   Рэтерн села и коснулась её руки.
   — Я никуда не уйду. Выспись. Может, станет легче.
   ''Хотя это-то вряд ли' — подумала она про себя. Ибо она до какой-то степени могла понять, насколько сейчас муторно и тяжело на душе у Дины. Ибо прекрасно теперь Рэтерн знала, что вовсе не настолько Дина бесчувственна, какой её считали слишком многие. Да и она сама до сегодняшнего дня. Всё-таки люди видимо, способны к более тонким чувствам, чем они. И наверное поэтому, они и живут намного меньше. И так часто гибнут молодыми! Почему же за бронёй так сложно разглядеть истинное лицо человека. И иногда мы этого не успеваем сделать. А человек уходит. И зачастую навсегда. А мы слишком поздно понимаем, каким он был.
   Ночь прошла тяжело. Дина то засыпает, то просыпается вновь, то мечется во сне, больше похожем на бред, иногда её буквально колотит. Казалось, она не понимает где находится, и что с ней происходит. Она ругается во сне и выкрикивает какие-то имена. Она говорит, она командует. И вновь летят по степи джипы. И падают мертвецы. И видно что-то горящее. Она снова была в тех местах, где пылает земля. Тяжело её слушать. Очень тяжело. Но Рэтерн её только слушала. А сама Дина вновь и вновь видит это перед собой. Коснувшись лба, Рэтерн обнаружила, что у неё сильный жар. Путалась разбудить. Бесполезно.
   Она вызвала медиков, Дине сделали какие-то уколы, а она так и не просыпалась. Жар вроде стал спадать, но она мечется по-прежнему. Только не кричит больше.
   Это нервы. Устала душа. И она сейчас очень сильно страдает. Ей очень, очень плохо. Она не смогла отомстить за Марину. Не смогла сдержать ту свою клятву. И поклялась она той, которая в настоящий момент умирает. Той самой М. С… И матери Марины одновременно, женщине, потерявшей своего единственного ребёнка.
   А Рэтерн казалось, что и она словно виновата в чём-то перед ними. Она помнит добро. И просто не смогла отплатить им тем же. Пусть платой и должна была быть смерть. Всё равно.
   Она помнит Дину ребёнка. Озорную, живую и очень быструю. Этакий живой огонек. Сколько лет с той поры минуло и сколько всего произошло! Тогда Дина её откровенно недолюбливала и ревновала к М. С…
   К утру её пробил холодный пот. Рэтерн так и не уснула.
   Мельком взглянув в коридоре в зеркало, кэртерка не узнала себя. Недешево и ей далась эта ночь.
   Утром позвонил Кэрт. Сказал, что состояние М. С. стабилизировалось, и опасности для жизни нет. И похоже, на этот раз говорит правду. Рэтерн промолчала о болезни Дины. Он ведь в любом случае не психотерапевт. Да и вряд ли бы ей кто-либо смог помочь сейчас.
   Она никогда не считала себя сильной, но вдруг оказалась сильнее такого человека, как Дина. А её-то звали не только Чёрной, но изредка, ещё и железной. И ей очень нравилось, когда её так называли. Ибо М. С. — то железной звали все. Рэтерн держалась там, где свалилась Дина. Но Дина-то пережила гораздо больше Рэтерн, хотя и моложе. Но дело тут вовсе не в годах.
   А что толку быть сильнее, если ты не знаешь как поддержать того, кто оказался слабее?
   — Мне всё известно — он склонился к лежащей М. С. и прошептал — его перевели в госпиталь в казармах гвардейцев императора. Дина тоже промазала. А многие медики там — мои люди. Только скажи — и мы что-нибудь такое ему дадим. Мы это сумеем.
   Сначала он подумал, что она не слышит. И вообще без сознания. Но глаза у неё вдруг открылись. Взгляд затуманенный, но вполне осмысленный. Она слышала всё, что он говорил. И размышляла. И приняла решение.
   Заговорила с трудом.
   — Это мое дело… Ты не лезь… Приказываю…
   Приказ есть приказ. Хотя в сложившихся обстоятельствах именно Кэрту проще всего убить Линка. Ибо лично он считает, что за смерть Марины стоит отомстить. И за это не жалко заплатить любую цену.
   К ней приехала М. С.. Она ещё не слишком хорошо ходит, и лицо перекошено в левую сторону так, что она почти не может открыть глаз. И словно полугримаса или полуоскал на лице. Но это она, и она снова прежняя. А из госпиталя попросту удрала.
   Дина сидит у большого окна в коридоре. В позолоченном кресле, очень напоминающие те, которые стояли когда-то в Загородном дворце. Она словно спит, опершись щекой на кулак правой руки. На Дине длинное светлое платье довольно простого покроя, хотя и из неплохой материи. Раньше М. С. у неё такого не видела. Она хотела подойти тихо, на сразу поняла, что это не получится, слишком уж сильно хромает.
   Но Дина никак не отреагировала на её появление.
   Подойдя, М. С. коснулась её плеча. Дина не сразу открыла глаза, и повернула голову в её сторону. Буквально смертельно усталой выглядит Дина. И словно больной. 'Мне шестой десяток, а ведь выгляжу здоровее её' — подумала М. С… Дина довольно долго на неё смотрит. Никогда раньше не видела у дочери Софи-Елизаветы М. С. подобного взгляда. И светлого, и печального одновременно. И грустью какой-то переполненного. И это-то у вечно неунывающей Дины такой взгляд! Да она в жизни ни о чём не грустила! Молчит она довольно долго. Потом неожиданно сказала.
   — Мы дети большой и кровавой эпохи
   Враги смертные брат и сестра
   Это было словно пророчество. Про нас всех. И лично про неё. Одно из последних стихотворений. Оттуда эта фраза. Ты читала?
   — Нет… Я не разбирала бумаг. Хотела издать, то что она мне показывала, но как-то не до того потом было.
   — А я вот всё разобрала. И тот сборник дополнила. Нашла ещё одно. Юношеское. Словно из того мира. Не знаю, сколько ей было тогда. Семнадцать… Шестнадцать… Называется Осенний Петербург.
   Осень сыпала листья в туман
   Время мчалось сквозь рамки веков
   Этот город мечта и обман,
   Этот город весь соткан из снов.
   Я люблю свежий холод Невы,
   Серый камень её берегов.
   Помнят прошлое сфинксы и львы,
   Помнят волны обрывки стихов.
   В мутной дымке тонул Петербург,
   Осень плакала серым дождем,
   И лиловые сумерки вдруг
   Растворились причудливо в нём.
   Над водой изогнулись мосты
   Словно вечный решая вопрос.
   А из мглы и ночной темноты
   Ветер листья опавшие нес…
   А другое назвала Посвящается Петербургу Достоевского
   Сумерки ложатся над Невою,
   В забытье дома погружены…
   Серый снег кружится над тобою,
   Оживают все твои герои,
   Оживают призраки и сны.
   Этот «город полусумасшедших»
   Мир дворцов-колодцев и углов.
   Мир людей, событий, лет ушедших,
   И протянутых из века в век мостов.
   Гонит в непогоду ветер резкий
   Тени бедных и больных людей,
   Здесь порою бродит Достоевский,
   А над черною водою невской
   Слышен шепот уходящих дней
   (Автор стихов — Елизавета Ведерникова)
   И тоже издать хотела. Не успела… Я ведь много её стихотворений нашла. Последних самых… Всё тут лежало. И никто, кроме неё их не видел. Грустно… Кое-что она читала… Когда ей было семнадцать лет. Может, их ещё Эрти слышала, а может только я. Только не поняла ничего. Семнадцать лет, и такая грустная она была. Грустила о чем-то невероятно прекрасном и уже безвозвратно ушедшем. Словно весенний цветок распустившейся поздней осенью. Неестественно яркий среди грязи и пожухлых листьев…
   А я думала… Завтра будет лучше, чем вчера! Так и летела. Словно комета… Кометы возвращаются. Всегда! И может ещё и будет новая Дина. Но никогда уже не будет Марины-Елизаветы. В семнадцать лет писала про город. Я не понимала её…
   — Ты застала Город разрушенным. Но не застала кошмарным.
   — Может, да. А может, и нет. Она запомнила эти камни все-таки прекрасными. Грезы, мечты… Немного наивные, но как же тяжело жить не имея их! Она грустила о добрых и прекрасных временах. Из будущего, из прошлого ли. Не знаю.
   ''Вот значит как ты ещё раз напомнила о себе, Софи-Елизавета. Что-то ещё вложила в этот живой огонек
   — Думаешь, лучше будет, если люди их, наконец, увидят?
   — Да. Лучше. Она ведь для людей творила, и пусть они, наконец, увидят созданное ей. Ей бы понравилось это.
   — Пусть…
   Они обе молчали довольно долго. Потом М. С. спросила:
   — Сама-то ты как?
   Дочь Софи-Елизаветы как-то скучно ответила.
   — Поправляюсь. Скоро в норме буду. Но ещё месяц думаю побуду здесь.
   ''Зачем ты врёшь? ' — подумала М. С…
   — Клятва. Та клятва… Мир переменится, когда Чёрный Еггт не сдержит клятву. А миру и наплевать. Он каким был, таким и останется. Ему всё равно. А мне — нет.
   — Та клятва… Будь свободна от неё. Это говорю тебе Я, Младший Еггт.
   — Последний истинный Еггт. Они всегда знали, ради чего живут. Пылают сами, и сжигают других. И думала я, что сама такова.
   Она замолчала, глядя в никуда.
   — А сейчас?
   — А сейчас не знаю. Всё сгорело, всё лопнуло и обрушилось. И погребло меня под собой. Моя прежняя жизнь… Ради чего была? Годы, наполненные смертями… Кому, и что я доказывала? Ради чего? Тех пуль прошедших мимо? Детей, убитых его людьми, тех кого я не смогла спасти. Боролась со злом. Но и причиняла не меньшее. Они… Ну, по крайней мере он сражались за то, во что искренне верили. Как и я. А вера не совпала.
   — Его обманывали. Жестоко обманывали с самого детства.
   — Так ведь так же обманывать могли бы и меня… Тогда. Давно. В столице. Я помню, хотя и была маленькой. Солдат хотел бросить меня. Лишний груз. А кругом ночь, и огонь. А я вцепилась в ремни у него на груди. И он не смог меня отодрать. Так и бежал… Он ведь только за ремни не удержался… Могла бы я. Или оба…
   И где гарантия, что сегодня какой-нибудь Гессет не хвастался бы моей головой… А ты бы стояла и думала 'бандитка, а до чего на Софи похожа… ', а потом подписала бы ему наградной лист. Или подала бы запрос в алмазный фонд о трофейном перстеньке. И всё бы выяснилось. Или же поточнее упала бомба… И всё кончилось сразу бы. И как знать, может так было бы лучше всего! Всё ведь могло кончиться и потом… Не убеги я немного вперёд. Я обычно сзади шла. И с трудом тебя узнала… А они. И ты. Может, и стали бы стрелять. А я помню, что у тебя было в руках… Ещё один случай, поменявший мне жизнь…Только зачем?
   — Но что прошло, то прошло. И этого не вернуть.
   — Случай. Всю мою и его жизнь предопределили случаи.
   — И колоссальная война, во время которой они произошли.
   — Может, так. А может, и по-другому. Теперь я ничего не знаю. Случаи слишком часто определяли мою жизнь. Они властвовали надо мной… Но теперь я хочу стать подобным случаем. Первый, и последний раз, ибо чувствую — немного у меня времени. Обещай мне, что выполнишь любую мою просьбу. Одну, всего одну, но любую.
   — Обещаю.
   — Так вот… Случай… Пусть будет случай… И я буду им. Через тебя. И он не умрёт. Доведи это до всех. Он не умрёт. Будет жить, сколько отмерено, раз столько пуль прошло мимо него. Будет жить. И мучаться. Это ведь будет гораздо более жестоко, чем просто убить его.
   ''А нужна ли мне самой смерть Линка? ' — подумала М. С. — 'Что это мне даст? Кровь за кровь… Не худший из принципов. А что он мне дал? Её не вернуть. С формальной точки зрения его можно амнистировать. Карателем не был, это факт. Но убил её… Могу его достать. Только не хочу. Зачем мне это? Ещё одна смерть не принесёт покоя. Оказался слепым оружием в не своей войне. А она стала жертвой чужой для неё войны. Претила ей сама война как таковая. Хотя и была вовсе не из непротивленцев. И не из трусов. Смелая… Наверное, лучшая из Еггтов за несколько сот лет. Совершенная во всём. И притягивающая беду.
   Но что-то надломилось в Дине. Заметила ли это М. С., Рэтерн не знала, а вот сама она это как-то почувствовала.
   Она скоро уедет туда, где бывала раньше. Но она уже не та, она надломилась. Лопнуло что-то, на чём она жила, и что помогало ей держаться. Но что-то должно заменить прежний стержень. Но только что? Рэтерн не знает этого. И этот стержень должен, просто не может не появиться. Иначе Дине конец. Это Рэтерн чувствует. Надлом, страшный надлом.
   Рэтерн считает Дину своей сестрой. Та о ней такого же мнения. Но Линк… Абсолютно пустое место он для одной. Пустое место, и даже хуже. Тот, кому всё равно следовало заплатить по старым счетам. И он по ним неизбежно заплатит. Никогда больше Рэтерн не говорила с Диной на эту тему. Но и не меняла своего мнения по данному вопросу. С Линком она ещё столкнётся на узкой дорожке. И на этот раз не промажет.
   А Дина… Он ведь когда-то был её братом. Они росли вместе. И какие-то детские воспоминания связаны с ним. Но намного больше воспоминаний связано с Мариной. И с ними-то что делать? С памятью и болью. Для Рэтерн Линк только преступник и ничто иное. А для Дины теперь? Он и преступник. И жертва. И тот человек, с которым играла в детстве. И убийца сестры. И враг, сбитый с коня. И что Дине делать теперь со всеми этими знаниями? А равно как и своей памятью.
   ''А мне ведь её попросту жалко' .
   И снова роскошный кожаный жилет, сапоги со шпорами, и два ремня. И великолепная фигура, на которой всё это красуется. И шашка у бедра. Вроде бы всё по-прежнему. А вроде и нет. Это ведь не Дина, это только оболочка её. А внутри уже что-то не то. Там внутри, практически всё уже пусто. И ей тяжело. И ей, бывшему воплощению бесстрашия, страшно. Только словами этого не объяснишь. Она уже почти собралась, что бы ехать на аэродром. Куда ей лететь? А какая разница! Почему, почему Рэтерн чувствовала, что вот так на аэродром Дина едет в последний раз.
   — Тебе не слишком плохо? Может, ехать не стоит? Никто ведь не смог объяснить, что с тобой было.
   — Плевать! — ответила Дина. — Мне сейчас всё равно. Не важно, что со мной будет.
   Спорить с Еггтом практически бесполезно, это Рэтерн знает чётко. Но слишком плохо её сестра выглядит. И поэтому она сказала.
   — Так нельзя. Ты оттуда запросто можешь не вернуться уже никогда. Ты уже не та, Дина, старый огонь в тебе уже почти потух, а нового ещё нет. И там ты его вряд ли сможешь обрести. Останься здесь, прошу тебя. Не вернёшься ведь ты оттуда.
   — Там я либо смогу стать прежней, либо… тогда и смысла не будет возвращаться.
   Не случилось ни того, ни другого. Уже в самолёте Дине стало плохо. Её экстренным рейсом отправили обратно в столицу. И вот Рэтерн снова видит её. Прошло чуть больше трёх дней с их последнего разговора. А Дину совершенно невозможно узнать. Это не Дина, это даже не её оболочка, это её тень.
   И вот она входит. У Саргона сразу же защемило сердце. Дина всегда была слишком похожа на мать, но сейчас ничем на Софи не походила.