Страница:
Оба ревущих сердца машины ещё живы. А её вот-вот остановится. Она знает. Не спасла бронеспинка и купол фонаря. Чем это её? А какая разница… Машина жива, об этом говорят приборы. Пока всё в норме. У машины. Но слабеет изящная рука в кожаной перчатке. И с трудом держит рукоять. Немало в этих руках сил, несмотря на всё изящество хозяйки. Сильна Софи. Но уходят силы. И слабеет рука. И красноватый туман уже застилал глаза. И почему-то очень холодно. И знает она, что это смерть.
А она не хочет исчезнуть в огненном всплеске. Ибо умрёшь первой. А потом уже врежется в землю потерявший управление самолёт. Но не нужен погребальный костёр. Она хочет умереть на земле.
Она не помнила, как нажала кнопку катапультирования. И как в последний раз спускалась на землю. Может, была без сознания. А, может, и нет. Она ещё помнила своё последнее желание — коснуться ногами земли. Почему хотела этого? Об этом не знала. Хотя бы это удалось осуществить. Софи даже стояла несколько секунд. Ибо надо было расстегнуть ремни парашюта. День ветряный и наполненный ветром парашют вполне может потащить её по земле. Она расстегнула ремни. И даже какое-то время простояла. Она словно опьянела от запахов весны. И где-то уже поют птицы. Им нет дела до трагедии людей. Для них наступает пора любви. И всё этим сказано. И так будет из года в год, по какому-то вечному закону. А у людей — по- другому. И слишком для многих последней будет эта весна. Такая яркая и красивая!
Начав падать, Софи всё-таки смогла повалится на спину. Что бы видеть в последние свои минуты не молодую травку да букашек с жучками. А небо. То небо, в котором она ещё совсем недавно была непобедима. И пусть небо будет последним, что она увидит. Так лучше. Почему-то так кажется умирающей Софи Саргон. Сейчас она лежит на каком-то лугу. Медленно покидает её жизнь. Она это знает. Наверное, её скоро найдут. Свои. Только ей этого уже не увидеть. Всё бессмысленно. Она не последний лётчиком, не последний солдатом своей страны. Только вот долго ли осталось жить стране? Подольше, чем ей. Только ненадолго. А что потом?
Какую жизнь увидят Дина, Линк и Марина? Никогда она не делала между этими тремя разницы.
Или уже не увидят никакой? Мне про это уже не узнать никогда. Она была слишком известной. И ярко жила. И почему-то чувствовала, что эта весна будет последней весной. Хотя в этом-то не оригинальна. У многих были подобные мысли.
Ни о чём вечном Софи не думает. И о своей судьбе не сожалеет. Да и о детях мало беспокоится. Какая разница, что с ними будет, если рухнет всё? А если случится чудо и не рухнет, то будет, кому о них позаботится. Пусто на душе у Софи. И одновременно как-то светло. Ибо не сжигают её больше человеческие страсти. И даже куда-то уже ушёл огонь последнего боя. Всё! Последние минуты Софи Саргон — гениального художника, не последнего аса, ' Ледяной принцессы' , дочери императора, на четверть кэртерки, матери двоих детей и просто человека. Человека, для которого потеряло всякое значение слово 'Потом' . Кончалась её жизнь. Завершалась история той страны, ради которой она погибла, исчезала цивилизация. А значит, от Софи ни останется даже памяти. Вообще ничего от неё больше уже не останется. Что же. Sic transit gloria mundi. Теперь уже действительно всё прошло. Плохо, хорошо ли. Неважно! В этом мире больше уже не будет Софи Саргон. Да и мира скоро не будет. Грустно от этого почему-то. Не настолько он ведь плох. А временами бывал и прекрасен. Не все, конечно, могут видеть его красоту. Но она-то это всегда умела. Если о чём и жалела, то только о том, что больше не суждено увидеть рассвета над озером. Рассвета, подобного изображённому на одном из её немногочисленных пейзажей. Только ничего этого уже не будет. Она бы его не увидела, даже если бы вернулась сегодня на аэродром. Не сегодня, так завтра. Конец предрешён. Им не отбиться. Но они будут сражаться. С бессмысленным мужеством обречённых. И сама она так сражалась. Ибо не могла по другому. Никогда и ни от чего она не пряталась. Она честно приняла свой последний бой. И успела заметить, те двое не выпрыгнули. Не успели. Взорвались их машины. И эта мстительная радость пусть немного, но ещё греет остывающее сердце. Они сильны. Очень сильны. Но они тоже смертны. Как смертна я. Что бы не говорили, а не наследуется бессмертие. Впрочем, бессмертным-то будет и хуже всех. Ничего уже не будет, а они ещё будут жить. Скорее, даже не жить, а существовать на положении животных в зоопарке. А даже если и почётных военнопленных, им-то от этого всё равно не легче. И моих детей ждёт подобная судьба. Если выживут. Мне их судьбы уже не изменить. А как часто гибнут невинные, ты слишком хорошо знаешь. Ты-то, по крайней мере, могла сражаться. А многие не могли.
Но это-то был последний бой. Последний парад! Мы хоть умерли с честью. Хотя и бессмысленно. Не мы первые, не мы последние. Вот только жаль, что после нас никто не придёт. И не продолжит то, что мы не успели закончить. И о нас некому будет помнить. Жаль…
Похоже, уже немного осталось. А день такой яркий! Такой, какие бывают только весной. Когда повсюду расцветает новая жизнь. И ещё ни до конца распустились клейкие листочки. И ещё мало цветов. А где-то ещё можно найти чёрный и ноздреватый последний снег. Который скоро растает. И уйдёт в землю. А ты сейчас как тот снег. Он не живой. Но он тоже может медленно умирать.
А весна наступит снова. И опять развернуться листочки. И зацветут цветы. И даже если этого уже не увидят люди. Но всё равно будут прекрасны рассветы. Да с чего мы взяли, что это всё было для нас!?
Мир ещё может быть прекрасен вот только уже не будет в нём нас. Вгрызавшихся в эту землю. Паривших над ней. Уродовавших её. И способных создавать красоту. Никого уже не будет. А земля будет. Только другие будут парить над ней. И уродовать её. И создавать красоту. Но они теперь будут любить. И нести новую жизнь. Теперь это будут делать они. Те, кто убили всех нас. Те, кто сбили меня. Жизнь теперь принадлежит им. Не нам. Грустно всё это!
А что сделаешь? Всё течёт, всё изменяется. На силу всегда находится большая сила. Кто-то когда-то придёт и на них. Как они пришли на нас. Как мы сами сокрушили прежних столетия назад. И они узнают это ощущение конца. Вот только я этого уже не увижу. И никто из нас этого не увидит. Так будет. Пусть и без нас.
Пусть и без нас. Я уже не хочу жить. Проиграна война. И смертельны раны. Это конец. Не самый худший. А смерть всегда неприятна. Но всегда неизбежна. Для всех. Я и несла жизнь. И смерть несла. Всё было. И всё прошло. А что осталось? Да видимо, только твои дети. И то… Какая их жизнь ждёт?
Софи знает, что уходит. Она не труслива. И не боится неизбежного. А небо всё ярче. И всё ярче тот свет. Последнее, что она увидит в жизни. Не слишком длинной, но слишком яркой! Ей нечего стыдится. И ей есть, чем гордиться. Только напрасной была её жизнь. И эта бессмысленность угнетала её. Злиться теперь не на кого. Они тоже не любят быть побеждёнными. Как и мы. Но мы уже не сможем быть победителями… А вот они… Но не все из них увидят победивших своих. И она кое-кому помогла не увидеть этой победы. На мгновение на лице умирающей появилась злорадная усмешка. И пропала. Теперь уже всё равно. Жизнь прожита. Хотя её конец из разряда самых достойных. Либо ты его. Либо он тебя… Либо он тебя… И тебя считай, уже нет. А ему всё равно. Как раньше бывало всё равно тебе. Ведь за каждым длинным чёрным хвостом, или огненной вспышке, появлявшейся в небе благодаря тебе скрывалась чья-то судьба. Может, и чья-то любовь. А ты с азартом охотника бывало, расстреливала появлявшиеся в небе белые купола. И они превращались в белую полоску, стремительно устремлявшуюся к земле. Полоски походили на ниточки. Оборванные тобой ниточки чьих-то судеб.
А сегодня лопнула ниточка твоей судьбы.
Её действительно, быстро нашли. В тот же день отвезли в столицу. На следующий день похоронили. Почти без почестей. Никого не было на похоронах. Многие помнили о ней. Были у неё друзья. Но не все из них смогли узнать о её смерти. Не до того было. Огнём пылала земля. Огнём! Кровавой была эта весна. И для многих — последней!
Три дня спустя под бомбежкой погиб Сергей. Он так и не узнал о смерти жены…
День выдался поспокойнее вчерашнего: ПВО отбивается, высадки не наблюдается, со связью проблем нет. На столе лежат представления о производстве в следующий чин погибших офицеров от майора и выше. Неизвестно, придется ли когда Минфину платить пенсии семьям погибших, но пока машина под названием государство ещё работает, всё должно идти заведенным порядком. Подмахивает бумаги не глядя, фамилии незнакомые, а даже если и наоборот. Всё равно уже ничего не сделаешь. На следующем листе первая фамилия отдельно от других и обведена красным.
Взгляд вцепился в два слова: Софи Херктерент, Софи Саргон, Софи-Елизавета… Лиза!!!
Никогда ещё так не хотелось М. С. закричать. Да что там закричать, завыть, хоть так выплескивая неизлечимую боль.
Но умер крик, так и не родившись. На мгновение, не больше, рухнула М. С. на стол. И распрямилась вновь. Стоять и держаться, несмотря ни на что. Всему вопреки!
— Доложить о первом пункте.
— Особым порядком?
— Нет, обычным.
Башни и истребители ПВО всё-таки показали себя неплохо. Наглые бомбёжки первых дней прекратились. Отучили, похоже действовать в полигонном стиле. Но только там, где было чем огрызаться. А материк слишком велик.
— Это они — со стоном выдохнула М. С.
— Кто 'они' ? - не понял кто-то из генералов.
— Корабли управления… Семь штук… — со стоном умирающего зверя снова выдохнула она.
Поневоле вспомнишь, далеко ли запрятал последний патрон.
— Семь штук — повторила она — здесь, здесь, здесь и вот здесь. А тут хуже всего — два почти рядом — так не бывает. И значит один — флагман их флота. Удостоились чести, так сказать. На нас идёт ударная группировка в три корпуса. Не меньше.
— Их надо накрыть при высадке…
— Ценное замечание. Только они это не хуже нас знают. И прикрытие будет…
— Всё-таки хуже. Они явно считают, что ПВО полностью нейтрализовано. Иначе бы не действовали так. Да и атмосферных кораблей мы им всё-таки подвыбили.
''Подвыбили. Какой только ценой' — подумала М. С.. Но лирике сейчас нет места. Есть только расчёту. Холодному расчёту.
— Не следует недооценивать их оптику.
— Они скоро пойдут. Надо решать. И быстро. Иначе…
— У нас и так не переизбыток шансов.
— Поднимаем ракетоносцы. Эти корабли слишком сильно снизились. Это наш шанс. Потеря двух крепко дезорганизует войска.
— Каждый может осуществлять управление втрое большими силами, чем есть сейчас.
— Один из кораблей предположительно, флагман. Одновременная потеря двух подобных кораблей может привести к весьма желательным для нас последствиям. Мы уже выложили почти всё. Сейчас пора применять последние козыри.
С этих аэродром никто не взлетал. Да и знают о них немногие. С воздуха они не просматривались — о маскировке заботились тщательно. В бетонных ангарах у аэродромов прячут их — стратегические ракетоносцы. Новинку человеческой мысли, совершенное орудие убийства. Громадные шестимоторные самолёты. Типа летающее крыло. На них установлены самые мощные реактивные двигатели. Тонкие усики пушек. И главное — барабан на двенадцать ракет в фюзеляже. Атомных.
У машин огромная дальность. Только сейчас она не имеет принципиального значения. Удар нанесут вовсе не по отдалённой цели. Машин всего несколько десятков. Один из последних резервов, ещё не брошенных в пекло чудовищной войны.
Эти самолёты ещё не летали. Пока против чужаков применяли только бомбы, сбрасываемые с обычных бомбардировщиков, да тяжёлые межконтинентальные ракеты. От них тоже дождались подобных 'гостинцев' .
Ракеты должны взорваться на высоте нескольких километров. Как раз под кораблями.
На динамики чуть ли не молятся. Тишина неестественная. Только аппаратура попискивает.
— Частоты этих двух кораблей больше не фиксируются.
Просто взрыв человеческих эмоций. Слёзы на глазах. Объятия незнакомых.
— Снизилась интенсивность ударов. Везде. Две зоны высадки эвакуируются.
Шестьдесят третий день войны. И такой вот доклад. Неужели удача, и потери чужаков достигли некой критической отметки, после которой пора прекращать наступательную операцию? В подобное верится с трудом. Что-то слишком уж ненадолго хватило их во второй раз. Оснащены они гораздо лучше. Потерь не боятся совершенно. Ещё по прошлой войне поняли. Кэртерский солдат стоек и очень упорен. Презрение к смерти высочайшее. И вместе с тем, жизнь отдельного солдата не значит ничего. Есть некая высшая цель — и ради неё без зазрения совести генералы положат сотни и тысячи.
— Большое количество малоразмерных целей. Идут на малой высоте. Огибают рельеф.
Значит, всё-таки вычислили. И наносят удар. Не применяют тяжёлых кораблей — система ПВО в этом секторе ещё не до конца нарушена. И они об этом знают. Атакуют боевыми вертолётами. Нечто новенькое. Время от времени боевые вертолёты у них фиксировались, но в таком большом количестве…
Их засекли новые радары, но на малой высоте вертолёты попросту проскочили под зоной огня ракет.
— Разделились на три группы.
ЗРК и зенитные САУ почти все целы. Много и автоматических зенитных пушек. Ещё посмотрим, чем всё кончится. Лифты на башнях тяжело гудят, подавая снаряды к зенитным автоматам. Расчеты на местах. И вот раздался уже ставший привычным выстрел стотридцатки.
Атакуют стремительно. Небо расчертили десятки и сотни рванувших к земле НУРов.
Мгновением позже земля ответила своими ракетами. Затрещали зенитные автоматы. Вертолёты выпустили тепловые обманки. Часть ракет атаковали их, но некоторые достали и машины.
Вертолёты чужаков. Если в нос смотреть — ромб на тебя летит. Если сбоку глянуть — одни острые углы да плоские панели. Оружия море. Под кабиной — двуствольная пушка, а под короткими крылышками чего только не весит — контейнеры с пушками, блоки нурсов, управляемые ракеты, контейнеры с напалмом, мелкие бомбы различных видов. Иные вертолёты тащат по несколько крупных бомб и тяжёлых ракет. Контейнеры с пушками не простые — каждое орудие подвижно, и имеет свою систему наведения.
На корпусах засверкали вспышки от разрывов снарядов. Внешне вреда от них нет. Броня машин, похоже, держит 30- и 50-мм снаряды. Однако этого не скажешь про винты и контейнеры с вооружением.
Маневренность машин потрясает. Комплекс фигур высшего пилотажа доступен им полностью. Резко снижаются, взмывают ввысь, выделывают сумасшедшие пируэты, уходя от ракет. При этом ни на миг не прекращают огонь. С одного захода накрывают орудие, одной-двумя ракетами уничтожают САУ.
Но и сами несут потери. Машины исчезают в огненных всплесках. Иные выбрасывают хвосты дыма и либо устремляются к земле, либо стараются выйти из боя. Кому-то удается… Другие начинают вращаться на месте и падают.
Носятся над траншеями, сбрасывая контейнеры с напалмом. Хотя в траншеях и нет почти никого. Пронесётся, зальёт всё огнём. А из бетонной норы высунется полуоглохший солдат — и самонаводящейся ракетой под хвост. Бывает, он тут же и повалится, сваленный очередью с другого вертолёта, а бывает и успевает нырнуть обратно за новой ракетой.
Бешено лупят зенитные автоматы с верхних ярусов боевых башен. Сегодня их расчёты впервые вступили в бой. Ведут огонь и автоматы с башен управления. Направляемый радарами огонь весьма действенен.
Нурсы почти все расстреляли. Теперь пушками и самонаводящимися ракетами бьют по то и дело оживающим зениткам и САУ
Внизу всё горит. Разлившейся напалм, земля, подбитые самоходки, мёртвые тела у разбитых орудий… Пылают и сбитые вертолёты. К ясному небу поднимаются столбы дыма.
— Новая группа малоразмерных целей. Приближается с северо-востока. — беспристрастный голос оператора с одного из радаров. Вещает, словно на учениях.
А здесь давно бойня, а не учения. Лесок перепахан вдоль и поперёк. Земля местами горит. Может показаться, что нет м не может тут быть ничего живого. На деле живых предостаточно, и не просто живых, а способных убивать.
— Это десант. Всем покинуть укрытия. Это десант. Повторяю. Это десант.
Десантные вертолёты идут гораздо ниже боевых, фактически стелясь над землёй. Первая волна успела передать, в каком секторе ПВО в наибольшей степени нарушено.
Десантные вертолёты тоже понесли потери в основном от огня уцелевших автоматов с башен. Но в массе прорвались. Стремительно снижаются. Из них выпрыгивают солдаты. Чувствуется — это их элита. Движения отточенные. Все в полной броне. Залягут — и сразу огонь.
Иные вертолёты сбрасывают контейнеры, раскрывающиеся при ударе о землю. Хлопок. И готово — установка противотанковых ракет, многоствольный миномёт или просто упаковки боеприпасов.
Не боевые порядки, а слоеный пирог. Из этого дота чужаки выкуривают грэдов, из того — грэды чужаков. Где свои, где чужие — разобрать невозможно. Глубокая ночь. Огни пожаров. Стрельба. Мат на нескольких языках. Где-то наверняка свои своих побили. Не разобрать в темноте, и приборы ночного видения помогают плоховато. Каша. Поддержки с воздуха у одних нет и быть не может в принципе. У других — даже высокоточное оружие в такой свалке гарантировано долбанёт по своим.
В подземных ярусах — только тяжелораненые, да несколько человек при них. Все остальные без различия чинов и званий сражаются наверху. Либо — либо. Эта ночь решит судьбу гарнизона ставки. Или десанта. Кто кого.
В такой жуткой каше огневое превосходство чужаков не играет практически никакой роли. Куда большую роль играет их острое зрение и слух. И всё одно. Неясно, кто одерживает верх в этой свалке.
Во всполохах огня видны несколько танков. Какие двигаются. У иных поникли пушки. Другие бьют с места. И тоже, неясно, где чьи. Своих кэртерцы высадить не смогли. Тяжелые вертолёты сбиты на подходе. Огнём тяжёлых зениток с башен. Но несколько орудий и лёгких ракетных установок у чужаков есть.
Два или три грэдских танка захвачены ими, и ведут огонь по бывшим владельцам.
Кэртерцы смогли ворваться в одну из башен, и полностью уничтожить защитников. Но теперь их самих пытаются выбить из башни. Бой доходит до рукопашных схваток. Вдоль коридоров бьют коптящие струи огнеметов. Взрывы осколочных гранат чужаков в любом небольшом помещении превращает всех находящихся в кровавые ошмётки фарша и белёсые обломки костей, размазанные по стенам, полу и потолку.
Злые вояки чужаки. До чего же злые. Своя шкура — ни стоит ничего. Сдохнуть готов — лишь бы башня с танка слетела. Или просто чужой солдат в крови захлебнулся. Но и грэды ни хуже. Сила на силу.
— Танкист. Мать твою. Танкист. — кто-то колотит по броне.
Люк-пробка дернулся вверх.
— Какого!!!
— Куда, мать вашу долбите! Их там нет! Туда вон бейте! — резкий взмах руки.
— Куда бить, мать твою! Показывай по человечески!
У солдат определённая эйфория. Да и есть отчего — десант чужаков разгромили полностью. И набили их столько. Да и сами потеряли не так много, как казалось в начале.
— Товарищ генерал-полковник! Разрешите обратится! — полковник командир этого сектора обороны. Хотя тут уже не сектор, а сплошной лунный пейзаж.
— Слушаю!
— Представьте к Золотой Звезде командира танка N14 и весь экипаж. Я сам видел. Они въехали на батарею и уничтожили почти все их орудия. Без N14 от нас бы тут никого не осталось.
— На хрен ему этот орден! — огрызнулась М. С., повернулась и захромала прочь. Это свой смертельно раненный её ножом в ногу ударил. До куда смог достал. И умер. Со звериным выражением на безглазом лице.
Лицо полковника передёрнуло.
— Не понял — отрывисто выдавил он.
— Товарищ полковник, это товарища генерала танк. — сказал кто-то из солдат- Она на нём и ездит. Сам видел, как она из башни вылезала.
— Так это она по ним ездила? — обалдело переспросил он.
— Да.
Кто-то уже нацепил странный полушаровидный шлем с пятью глазницами. Мечется, словно слепой. Остальные ржут.
Кто-то из офицеров распорядился несколько тел в костюмах поцелее оттащить в подземные ярусы. Стоит разобраться, кого это ещё на нас свалило.
Какой огонь выдавали эти в бронекостюмах, ещё не позабылось. Тащили тела явно с опаской. Тяжеленные, кило по триста каждый. Не будь у некоторых пробита броня, за роботов их можно принять. Но вместе с зеленой жидкостью из пробитых гидроусилителей, сквозь рваные дыры в броне сочится кровь. Да и шлемы довольно легко отстёгиваются. Не роботы это. Солдаты. Чужие солдаты. Броня у них такая.
А пулемёты с огромной скорострельностью вмонтированы в руку. А в ящике на спине — патроны. Безгильзовые. Внутри брони, надетой на руку — устройство подачи. Калибр маленький, но пули мощные. И из трёх — одна разрывная. А в шлеме — система наведения и прибор теплового видения. И система наведения очень хорошая. Как эти типы реагировали на стрельбу! Нечеловеческая у них реакция!
Когда поняли, что побеждают? Никто потом не мог вспомнить. Скорее всего, когда начало светать. И более-менее начали разбираться, где свои, где чужие. Только с какого-то момента бой превратился в добивание.
Запомнила смерть одного офицера. Наверно, последнего из оставшихся в живых. Он спрятался в одной из построек. Зашли трое солдат. Он прыгнул на них откуда-то сверху. С мечом. И зарубил их мгновенно. Выскочил наружу. У входа стояли двое. Он проткнул одного и снёс голову другому. И повалился сам, изрешечённый очередями. В фигуре, в чертах лица показалось что-то знакомое. Подошла взглянуть. Действительно, похож на Кэрта. Остекленевший взгляд светло-серых, почти белых глаз. Он так и не выпустил старинного меча. С трудом вынула из рук оружие. На пальце блестит массивный перстень. Изображен на нем цветок. Больше всего похожий на хризантему. Но не ту, что цветет в саду, а другую. Гордо сиявшую на орденах и кокардах в другом мире. И на фюзеляжах самолётов бывала она. Рядом с восходящим солнцем. Сияла она и на броне кораблей.
М. С. узнала цветок. Это родовой герб Кэрта. И у него на пальце такой же перстень. Кто же убитый?
Такой перстень не должен уйти в землю. М. С. сняла его. И только сейчас обратила внимание на знаки различия убитого. Над сердцем небольшой круг, в нем три треугольника белого металла. Герб раньше изображали на груди. Со временем он сместился сюда. Но в их офицерском корпусе чтили традиции времён гербов на доспехах. Повернулась к солдатам. Она умеет уважать достойных врагов.
— Будете хоронить, этого закопайте отдельно. С воинскими почестями. И меч с ним положите. Это генерал был.
Ночь для Марины состояла из каких-то обрывочных воспоминаний. Сначала погас свет. Зажглись жутковатым красным светом аварийные лампы. Грохот усилился. Чей-то крик.
— Все, кто может держать оружие — наверх!
Плохо соображая, она взяла автомат и побежала. У одной из стальных дверей кто-то грубо схватил её, дал по шее, так что потемнело в глазах, вырвал из рук оружие, развернул и поддав под зад коленом крикнул.
— Катись отсюда, дура!!! Убьют!!!
Плача, побрела по коридору назад. На неё никто не обращал внимания. Лампы мигают. Коридор опустел. Наверху грохочет.
В первой палате госпиталя всё тоже. Стоны, крики, бессвязное бормотание, человеческая вонь, которую не перебить даже запахом сильнейших лекарств.
Топот ног. Начинают таскать раненных. Чуть ли не швыряют их, и убегают за новыми. В красноватом свете кажется, что лежащие на полу все в крови. Дёргаются, бессмысленно бормочут. Кричат. Сделать сейчас ничего нельзя. Хирурги тоже наверху. Только уколы обезболивающих наркотиков. Тот искалеченный кричит на Марину. Она как во сне колет то одного, то другого. Руки с оторванными пальцами. Обрубки конечностей. Вспоротые животы. Проломленные черепа. Некоторые сильно обгоревшие. Марина словно автомат. Если не она, то многие из них умрут.
Потом раненых таскать перестали. А грохот наверху не стихает. И вроде даже усилился. Стали слышны даже крики. Таких она никогда раньше не слышала. Мигают лампы, дрожат стены. Даже жуткого света становится меньше. Несколько ламп потухли.
Чей-то стон совсем рядом.
— Пить… Воды…
Хотела дать. Удар по рукам.
— Сдурела! Помрёт!
И снова как автомат. И непрекращающейся грохот сверху.
Приближающейся крик.
— А-а-а-а-а — катится как лавина. Накатывается по коридору. Бежит человек. Только кричит. Чуть не врезается в стальную дверь. И падает лицом вверх. Марина склоняется над ним. Лица у человека нет. Блестят белые зубы. А остальное… Носа, глаз, лба словно и нет. Как срезано. Кровь, кости и что-то бледно-желтое. А челюсти ещё дергаются. Не понимает, как такое может быть, и что тут надо делать. Её резко подняли за плечо.
— Оставь. Он не жилец.
Грохот усиливается и словно накатывается что-то. Ощущение то ли конца, то ли последней надежды.
Все, кто с оружием и могут хоть как держать его в руках подбираются к двери. Среди них и Марина. Единственная, кто не ранен. Коридор длинный. А у них глаза попривыкли к темноте. Может, и успеют дать несколько очередей. Что-то громыхнуло, так что вздрогнули стены и лопнуло несколько ламп. В коридоре кромешная тьма. Марина до рези в глазах вглядывается в черноту. Она чуть лучше других видит ночью. Чуть лучше. Чуть.
А она не хочет исчезнуть в огненном всплеске. Ибо умрёшь первой. А потом уже врежется в землю потерявший управление самолёт. Но не нужен погребальный костёр. Она хочет умереть на земле.
Она не помнила, как нажала кнопку катапультирования. И как в последний раз спускалась на землю. Может, была без сознания. А, может, и нет. Она ещё помнила своё последнее желание — коснуться ногами земли. Почему хотела этого? Об этом не знала. Хотя бы это удалось осуществить. Софи даже стояла несколько секунд. Ибо надо было расстегнуть ремни парашюта. День ветряный и наполненный ветром парашют вполне может потащить её по земле. Она расстегнула ремни. И даже какое-то время простояла. Она словно опьянела от запахов весны. И где-то уже поют птицы. Им нет дела до трагедии людей. Для них наступает пора любви. И всё этим сказано. И так будет из года в год, по какому-то вечному закону. А у людей — по- другому. И слишком для многих последней будет эта весна. Такая яркая и красивая!
Начав падать, Софи всё-таки смогла повалится на спину. Что бы видеть в последние свои минуты не молодую травку да букашек с жучками. А небо. То небо, в котором она ещё совсем недавно была непобедима. И пусть небо будет последним, что она увидит. Так лучше. Почему-то так кажется умирающей Софи Саргон. Сейчас она лежит на каком-то лугу. Медленно покидает её жизнь. Она это знает. Наверное, её скоро найдут. Свои. Только ей этого уже не увидеть. Всё бессмысленно. Она не последний лётчиком, не последний солдатом своей страны. Только вот долго ли осталось жить стране? Подольше, чем ей. Только ненадолго. А что потом?
Какую жизнь увидят Дина, Линк и Марина? Никогда она не делала между этими тремя разницы.
Или уже не увидят никакой? Мне про это уже не узнать никогда. Она была слишком известной. И ярко жила. И почему-то чувствовала, что эта весна будет последней весной. Хотя в этом-то не оригинальна. У многих были подобные мысли.
Ни о чём вечном Софи не думает. И о своей судьбе не сожалеет. Да и о детях мало беспокоится. Какая разница, что с ними будет, если рухнет всё? А если случится чудо и не рухнет, то будет, кому о них позаботится. Пусто на душе у Софи. И одновременно как-то светло. Ибо не сжигают её больше человеческие страсти. И даже куда-то уже ушёл огонь последнего боя. Всё! Последние минуты Софи Саргон — гениального художника, не последнего аса, ' Ледяной принцессы' , дочери императора, на четверть кэртерки, матери двоих детей и просто человека. Человека, для которого потеряло всякое значение слово 'Потом' . Кончалась её жизнь. Завершалась история той страны, ради которой она погибла, исчезала цивилизация. А значит, от Софи ни останется даже памяти. Вообще ничего от неё больше уже не останется. Что же. Sic transit gloria mundi. Теперь уже действительно всё прошло. Плохо, хорошо ли. Неважно! В этом мире больше уже не будет Софи Саргон. Да и мира скоро не будет. Грустно от этого почему-то. Не настолько он ведь плох. А временами бывал и прекрасен. Не все, конечно, могут видеть его красоту. Но она-то это всегда умела. Если о чём и жалела, то только о том, что больше не суждено увидеть рассвета над озером. Рассвета, подобного изображённому на одном из её немногочисленных пейзажей. Только ничего этого уже не будет. Она бы его не увидела, даже если бы вернулась сегодня на аэродром. Не сегодня, так завтра. Конец предрешён. Им не отбиться. Но они будут сражаться. С бессмысленным мужеством обречённых. И сама она так сражалась. Ибо не могла по другому. Никогда и ни от чего она не пряталась. Она честно приняла свой последний бой. И успела заметить, те двое не выпрыгнули. Не успели. Взорвались их машины. И эта мстительная радость пусть немного, но ещё греет остывающее сердце. Они сильны. Очень сильны. Но они тоже смертны. Как смертна я. Что бы не говорили, а не наследуется бессмертие. Впрочем, бессмертным-то будет и хуже всех. Ничего уже не будет, а они ещё будут жить. Скорее, даже не жить, а существовать на положении животных в зоопарке. А даже если и почётных военнопленных, им-то от этого всё равно не легче. И моих детей ждёт подобная судьба. Если выживут. Мне их судьбы уже не изменить. А как часто гибнут невинные, ты слишком хорошо знаешь. Ты-то, по крайней мере, могла сражаться. А многие не могли.
Но это-то был последний бой. Последний парад! Мы хоть умерли с честью. Хотя и бессмысленно. Не мы первые, не мы последние. Вот только жаль, что после нас никто не придёт. И не продолжит то, что мы не успели закончить. И о нас некому будет помнить. Жаль…
Похоже, уже немного осталось. А день такой яркий! Такой, какие бывают только весной. Когда повсюду расцветает новая жизнь. И ещё ни до конца распустились клейкие листочки. И ещё мало цветов. А где-то ещё можно найти чёрный и ноздреватый последний снег. Который скоро растает. И уйдёт в землю. А ты сейчас как тот снег. Он не живой. Но он тоже может медленно умирать.
А весна наступит снова. И опять развернуться листочки. И зацветут цветы. И даже если этого уже не увидят люди. Но всё равно будут прекрасны рассветы. Да с чего мы взяли, что это всё было для нас!?
Мир ещё может быть прекрасен вот только уже не будет в нём нас. Вгрызавшихся в эту землю. Паривших над ней. Уродовавших её. И способных создавать красоту. Никого уже не будет. А земля будет. Только другие будут парить над ней. И уродовать её. И создавать красоту. Но они теперь будут любить. И нести новую жизнь. Теперь это будут делать они. Те, кто убили всех нас. Те, кто сбили меня. Жизнь теперь принадлежит им. Не нам. Грустно всё это!
А что сделаешь? Всё течёт, всё изменяется. На силу всегда находится большая сила. Кто-то когда-то придёт и на них. Как они пришли на нас. Как мы сами сокрушили прежних столетия назад. И они узнают это ощущение конца. Вот только я этого уже не увижу. И никто из нас этого не увидит. Так будет. Пусть и без нас.
Пусть и без нас. Я уже не хочу жить. Проиграна война. И смертельны раны. Это конец. Не самый худший. А смерть всегда неприятна. Но всегда неизбежна. Для всех. Я и несла жизнь. И смерть несла. Всё было. И всё прошло. А что осталось? Да видимо, только твои дети. И то… Какая их жизнь ждёт?
Софи знает, что уходит. Она не труслива. И не боится неизбежного. А небо всё ярче. И всё ярче тот свет. Последнее, что она увидит в жизни. Не слишком длинной, но слишком яркой! Ей нечего стыдится. И ей есть, чем гордиться. Только напрасной была её жизнь. И эта бессмысленность угнетала её. Злиться теперь не на кого. Они тоже не любят быть побеждёнными. Как и мы. Но мы уже не сможем быть победителями… А вот они… Но не все из них увидят победивших своих. И она кое-кому помогла не увидеть этой победы. На мгновение на лице умирающей появилась злорадная усмешка. И пропала. Теперь уже всё равно. Жизнь прожита. Хотя её конец из разряда самых достойных. Либо ты его. Либо он тебя… Либо он тебя… И тебя считай, уже нет. А ему всё равно. Как раньше бывало всё равно тебе. Ведь за каждым длинным чёрным хвостом, или огненной вспышке, появлявшейся в небе благодаря тебе скрывалась чья-то судьба. Может, и чья-то любовь. А ты с азартом охотника бывало, расстреливала появлявшиеся в небе белые купола. И они превращались в белую полоску, стремительно устремлявшуюся к земле. Полоски походили на ниточки. Оборванные тобой ниточки чьих-то судеб.
А сегодня лопнула ниточка твоей судьбы.
Её действительно, быстро нашли. В тот же день отвезли в столицу. На следующий день похоронили. Почти без почестей. Никого не было на похоронах. Многие помнили о ней. Были у неё друзья. Но не все из них смогли узнать о её смерти. Не до того было. Огнём пылала земля. Огнём! Кровавой была эта весна. И для многих — последней!
Три дня спустя под бомбежкой погиб Сергей. Он так и не узнал о смерти жены…
День выдался поспокойнее вчерашнего: ПВО отбивается, высадки не наблюдается, со связью проблем нет. На столе лежат представления о производстве в следующий чин погибших офицеров от майора и выше. Неизвестно, придется ли когда Минфину платить пенсии семьям погибших, но пока машина под названием государство ещё работает, всё должно идти заведенным порядком. Подмахивает бумаги не глядя, фамилии незнакомые, а даже если и наоборот. Всё равно уже ничего не сделаешь. На следующем листе первая фамилия отдельно от других и обведена красным.
Взгляд вцепился в два слова: Софи Херктерент, Софи Саргон, Софи-Елизавета… Лиза!!!
Никогда ещё так не хотелось М. С. закричать. Да что там закричать, завыть, хоть так выплескивая неизлечимую боль.
Но умер крик, так и не родившись. На мгновение, не больше, рухнула М. С. на стол. И распрямилась вновь. Стоять и держаться, несмотря ни на что. Всему вопреки!
— Доложить о первом пункте.
— Особым порядком?
— Нет, обычным.
Башни и истребители ПВО всё-таки показали себя неплохо. Наглые бомбёжки первых дней прекратились. Отучили, похоже действовать в полигонном стиле. Но только там, где было чем огрызаться. А материк слишком велик.
— Это они — со стоном выдохнула М. С.
— Кто 'они' ? - не понял кто-то из генералов.
— Корабли управления… Семь штук… — со стоном умирающего зверя снова выдохнула она.
Поневоле вспомнишь, далеко ли запрятал последний патрон.
— Семь штук — повторила она — здесь, здесь, здесь и вот здесь. А тут хуже всего — два почти рядом — так не бывает. И значит один — флагман их флота. Удостоились чести, так сказать. На нас идёт ударная группировка в три корпуса. Не меньше.
— Их надо накрыть при высадке…
— Ценное замечание. Только они это не хуже нас знают. И прикрытие будет…
— Всё-таки хуже. Они явно считают, что ПВО полностью нейтрализовано. Иначе бы не действовали так. Да и атмосферных кораблей мы им всё-таки подвыбили.
''Подвыбили. Какой только ценой' — подумала М. С.. Но лирике сейчас нет места. Есть только расчёту. Холодному расчёту.
— Не следует недооценивать их оптику.
— Они скоро пойдут. Надо решать. И быстро. Иначе…
— У нас и так не переизбыток шансов.
— Поднимаем ракетоносцы. Эти корабли слишком сильно снизились. Это наш шанс. Потеря двух крепко дезорганизует войска.
— Каждый может осуществлять управление втрое большими силами, чем есть сейчас.
— Один из кораблей предположительно, флагман. Одновременная потеря двух подобных кораблей может привести к весьма желательным для нас последствиям. Мы уже выложили почти всё. Сейчас пора применять последние козыри.
С этих аэродром никто не взлетал. Да и знают о них немногие. С воздуха они не просматривались — о маскировке заботились тщательно. В бетонных ангарах у аэродромов прячут их — стратегические ракетоносцы. Новинку человеческой мысли, совершенное орудие убийства. Громадные шестимоторные самолёты. Типа летающее крыло. На них установлены самые мощные реактивные двигатели. Тонкие усики пушек. И главное — барабан на двенадцать ракет в фюзеляже. Атомных.
У машин огромная дальность. Только сейчас она не имеет принципиального значения. Удар нанесут вовсе не по отдалённой цели. Машин всего несколько десятков. Один из последних резервов, ещё не брошенных в пекло чудовищной войны.
Эти самолёты ещё не летали. Пока против чужаков применяли только бомбы, сбрасываемые с обычных бомбардировщиков, да тяжёлые межконтинентальные ракеты. От них тоже дождались подобных 'гостинцев' .
Ракеты должны взорваться на высоте нескольких километров. Как раз под кораблями.
На динамики чуть ли не молятся. Тишина неестественная. Только аппаратура попискивает.
— Частоты этих двух кораблей больше не фиксируются.
Просто взрыв человеческих эмоций. Слёзы на глазах. Объятия незнакомых.
— Снизилась интенсивность ударов. Везде. Две зоны высадки эвакуируются.
Шестьдесят третий день войны. И такой вот доклад. Неужели удача, и потери чужаков достигли некой критической отметки, после которой пора прекращать наступательную операцию? В подобное верится с трудом. Что-то слишком уж ненадолго хватило их во второй раз. Оснащены они гораздо лучше. Потерь не боятся совершенно. Ещё по прошлой войне поняли. Кэртерский солдат стоек и очень упорен. Презрение к смерти высочайшее. И вместе с тем, жизнь отдельного солдата не значит ничего. Есть некая высшая цель — и ради неё без зазрения совести генералы положат сотни и тысячи.
— Большое количество малоразмерных целей. Идут на малой высоте. Огибают рельеф.
Значит, всё-таки вычислили. И наносят удар. Не применяют тяжёлых кораблей — система ПВО в этом секторе ещё не до конца нарушена. И они об этом знают. Атакуют боевыми вертолётами. Нечто новенькое. Время от времени боевые вертолёты у них фиксировались, но в таком большом количестве…
Их засекли новые радары, но на малой высоте вертолёты попросту проскочили под зоной огня ракет.
— Разделились на три группы.
ЗРК и зенитные САУ почти все целы. Много и автоматических зенитных пушек. Ещё посмотрим, чем всё кончится. Лифты на башнях тяжело гудят, подавая снаряды к зенитным автоматам. Расчеты на местах. И вот раздался уже ставший привычным выстрел стотридцатки.
Атакуют стремительно. Небо расчертили десятки и сотни рванувших к земле НУРов.
Мгновением позже земля ответила своими ракетами. Затрещали зенитные автоматы. Вертолёты выпустили тепловые обманки. Часть ракет атаковали их, но некоторые достали и машины.
Вертолёты чужаков. Если в нос смотреть — ромб на тебя летит. Если сбоку глянуть — одни острые углы да плоские панели. Оружия море. Под кабиной — двуствольная пушка, а под короткими крылышками чего только не весит — контейнеры с пушками, блоки нурсов, управляемые ракеты, контейнеры с напалмом, мелкие бомбы различных видов. Иные вертолёты тащат по несколько крупных бомб и тяжёлых ракет. Контейнеры с пушками не простые — каждое орудие подвижно, и имеет свою систему наведения.
На корпусах засверкали вспышки от разрывов снарядов. Внешне вреда от них нет. Броня машин, похоже, держит 30- и 50-мм снаряды. Однако этого не скажешь про винты и контейнеры с вооружением.
Маневренность машин потрясает. Комплекс фигур высшего пилотажа доступен им полностью. Резко снижаются, взмывают ввысь, выделывают сумасшедшие пируэты, уходя от ракет. При этом ни на миг не прекращают огонь. С одного захода накрывают орудие, одной-двумя ракетами уничтожают САУ.
Но и сами несут потери. Машины исчезают в огненных всплесках. Иные выбрасывают хвосты дыма и либо устремляются к земле, либо стараются выйти из боя. Кому-то удается… Другие начинают вращаться на месте и падают.
Носятся над траншеями, сбрасывая контейнеры с напалмом. Хотя в траншеях и нет почти никого. Пронесётся, зальёт всё огнём. А из бетонной норы высунется полуоглохший солдат — и самонаводящейся ракетой под хвост. Бывает, он тут же и повалится, сваленный очередью с другого вертолёта, а бывает и успевает нырнуть обратно за новой ракетой.
Бешено лупят зенитные автоматы с верхних ярусов боевых башен. Сегодня их расчёты впервые вступили в бой. Ведут огонь и автоматы с башен управления. Направляемый радарами огонь весьма действенен.
Нурсы почти все расстреляли. Теперь пушками и самонаводящимися ракетами бьют по то и дело оживающим зениткам и САУ
Внизу всё горит. Разлившейся напалм, земля, подбитые самоходки, мёртвые тела у разбитых орудий… Пылают и сбитые вертолёты. К ясному небу поднимаются столбы дыма.
— Новая группа малоразмерных целей. Приближается с северо-востока. — беспристрастный голос оператора с одного из радаров. Вещает, словно на учениях.
А здесь давно бойня, а не учения. Лесок перепахан вдоль и поперёк. Земля местами горит. Может показаться, что нет м не может тут быть ничего живого. На деле живых предостаточно, и не просто живых, а способных убивать.
— Это десант. Всем покинуть укрытия. Это десант. Повторяю. Это десант.
Десантные вертолёты идут гораздо ниже боевых, фактически стелясь над землёй. Первая волна успела передать, в каком секторе ПВО в наибольшей степени нарушено.
Десантные вертолёты тоже понесли потери в основном от огня уцелевших автоматов с башен. Но в массе прорвались. Стремительно снижаются. Из них выпрыгивают солдаты. Чувствуется — это их элита. Движения отточенные. Все в полной броне. Залягут — и сразу огонь.
Иные вертолёты сбрасывают контейнеры, раскрывающиеся при ударе о землю. Хлопок. И готово — установка противотанковых ракет, многоствольный миномёт или просто упаковки боеприпасов.
Не боевые порядки, а слоеный пирог. Из этого дота чужаки выкуривают грэдов, из того — грэды чужаков. Где свои, где чужие — разобрать невозможно. Глубокая ночь. Огни пожаров. Стрельба. Мат на нескольких языках. Где-то наверняка свои своих побили. Не разобрать в темноте, и приборы ночного видения помогают плоховато. Каша. Поддержки с воздуха у одних нет и быть не может в принципе. У других — даже высокоточное оружие в такой свалке гарантировано долбанёт по своим.
В подземных ярусах — только тяжелораненые, да несколько человек при них. Все остальные без различия чинов и званий сражаются наверху. Либо — либо. Эта ночь решит судьбу гарнизона ставки. Или десанта. Кто кого.
В такой жуткой каше огневое превосходство чужаков не играет практически никакой роли. Куда большую роль играет их острое зрение и слух. И всё одно. Неясно, кто одерживает верх в этой свалке.
Во всполохах огня видны несколько танков. Какие двигаются. У иных поникли пушки. Другие бьют с места. И тоже, неясно, где чьи. Своих кэртерцы высадить не смогли. Тяжелые вертолёты сбиты на подходе. Огнём тяжёлых зениток с башен. Но несколько орудий и лёгких ракетных установок у чужаков есть.
Два или три грэдских танка захвачены ими, и ведут огонь по бывшим владельцам.
Кэртерцы смогли ворваться в одну из башен, и полностью уничтожить защитников. Но теперь их самих пытаются выбить из башни. Бой доходит до рукопашных схваток. Вдоль коридоров бьют коптящие струи огнеметов. Взрывы осколочных гранат чужаков в любом небольшом помещении превращает всех находящихся в кровавые ошмётки фарша и белёсые обломки костей, размазанные по стенам, полу и потолку.
Злые вояки чужаки. До чего же злые. Своя шкура — ни стоит ничего. Сдохнуть готов — лишь бы башня с танка слетела. Или просто чужой солдат в крови захлебнулся. Но и грэды ни хуже. Сила на силу.
— Танкист. Мать твою. Танкист. — кто-то колотит по броне.
Люк-пробка дернулся вверх.
— Какого!!!
— Куда, мать вашу долбите! Их там нет! Туда вон бейте! — резкий взмах руки.
— Куда бить, мать твою! Показывай по человечески!
У солдат определённая эйфория. Да и есть отчего — десант чужаков разгромили полностью. И набили их столько. Да и сами потеряли не так много, как казалось в начале.
— Товарищ генерал-полковник! Разрешите обратится! — полковник командир этого сектора обороны. Хотя тут уже не сектор, а сплошной лунный пейзаж.
— Слушаю!
— Представьте к Золотой Звезде командира танка N14 и весь экипаж. Я сам видел. Они въехали на батарею и уничтожили почти все их орудия. Без N14 от нас бы тут никого не осталось.
— На хрен ему этот орден! — огрызнулась М. С., повернулась и захромала прочь. Это свой смертельно раненный её ножом в ногу ударил. До куда смог достал. И умер. Со звериным выражением на безглазом лице.
Лицо полковника передёрнуло.
— Не понял — отрывисто выдавил он.
— Товарищ полковник, это товарища генерала танк. — сказал кто-то из солдат- Она на нём и ездит. Сам видел, как она из башни вылезала.
— Так это она по ним ездила? — обалдело переспросил он.
— Да.
Кто-то уже нацепил странный полушаровидный шлем с пятью глазницами. Мечется, словно слепой. Остальные ржут.
Кто-то из офицеров распорядился несколько тел в костюмах поцелее оттащить в подземные ярусы. Стоит разобраться, кого это ещё на нас свалило.
Какой огонь выдавали эти в бронекостюмах, ещё не позабылось. Тащили тела явно с опаской. Тяжеленные, кило по триста каждый. Не будь у некоторых пробита броня, за роботов их можно принять. Но вместе с зеленой жидкостью из пробитых гидроусилителей, сквозь рваные дыры в броне сочится кровь. Да и шлемы довольно легко отстёгиваются. Не роботы это. Солдаты. Чужие солдаты. Броня у них такая.
А пулемёты с огромной скорострельностью вмонтированы в руку. А в ящике на спине — патроны. Безгильзовые. Внутри брони, надетой на руку — устройство подачи. Калибр маленький, но пули мощные. И из трёх — одна разрывная. А в шлеме — система наведения и прибор теплового видения. И система наведения очень хорошая. Как эти типы реагировали на стрельбу! Нечеловеческая у них реакция!
Когда поняли, что побеждают? Никто потом не мог вспомнить. Скорее всего, когда начало светать. И более-менее начали разбираться, где свои, где чужие. Только с какого-то момента бой превратился в добивание.
Запомнила смерть одного офицера. Наверно, последнего из оставшихся в живых. Он спрятался в одной из построек. Зашли трое солдат. Он прыгнул на них откуда-то сверху. С мечом. И зарубил их мгновенно. Выскочил наружу. У входа стояли двое. Он проткнул одного и снёс голову другому. И повалился сам, изрешечённый очередями. В фигуре, в чертах лица показалось что-то знакомое. Подошла взглянуть. Действительно, похож на Кэрта. Остекленевший взгляд светло-серых, почти белых глаз. Он так и не выпустил старинного меча. С трудом вынула из рук оружие. На пальце блестит массивный перстень. Изображен на нем цветок. Больше всего похожий на хризантему. Но не ту, что цветет в саду, а другую. Гордо сиявшую на орденах и кокардах в другом мире. И на фюзеляжах самолётов бывала она. Рядом с восходящим солнцем. Сияла она и на броне кораблей.
М. С. узнала цветок. Это родовой герб Кэрта. И у него на пальце такой же перстень. Кто же убитый?
Такой перстень не должен уйти в землю. М. С. сняла его. И только сейчас обратила внимание на знаки различия убитого. Над сердцем небольшой круг, в нем три треугольника белого металла. Герб раньше изображали на груди. Со временем он сместился сюда. Но в их офицерском корпусе чтили традиции времён гербов на доспехах. Повернулась к солдатам. Она умеет уважать достойных врагов.
— Будете хоронить, этого закопайте отдельно. С воинскими почестями. И меч с ним положите. Это генерал был.
Ночь для Марины состояла из каких-то обрывочных воспоминаний. Сначала погас свет. Зажглись жутковатым красным светом аварийные лампы. Грохот усилился. Чей-то крик.
— Все, кто может держать оружие — наверх!
Плохо соображая, она взяла автомат и побежала. У одной из стальных дверей кто-то грубо схватил её, дал по шее, так что потемнело в глазах, вырвал из рук оружие, развернул и поддав под зад коленом крикнул.
— Катись отсюда, дура!!! Убьют!!!
Плача, побрела по коридору назад. На неё никто не обращал внимания. Лампы мигают. Коридор опустел. Наверху грохочет.
В первой палате госпиталя всё тоже. Стоны, крики, бессвязное бормотание, человеческая вонь, которую не перебить даже запахом сильнейших лекарств.
Топот ног. Начинают таскать раненных. Чуть ли не швыряют их, и убегают за новыми. В красноватом свете кажется, что лежащие на полу все в крови. Дёргаются, бессмысленно бормочут. Кричат. Сделать сейчас ничего нельзя. Хирурги тоже наверху. Только уколы обезболивающих наркотиков. Тот искалеченный кричит на Марину. Она как во сне колет то одного, то другого. Руки с оторванными пальцами. Обрубки конечностей. Вспоротые животы. Проломленные черепа. Некоторые сильно обгоревшие. Марина словно автомат. Если не она, то многие из них умрут.
Потом раненых таскать перестали. А грохот наверху не стихает. И вроде даже усилился. Стали слышны даже крики. Таких она никогда раньше не слышала. Мигают лампы, дрожат стены. Даже жуткого света становится меньше. Несколько ламп потухли.
Чей-то стон совсем рядом.
— Пить… Воды…
Хотела дать. Удар по рукам.
— Сдурела! Помрёт!
И снова как автомат. И непрекращающейся грохот сверху.
Приближающейся крик.
— А-а-а-а-а — катится как лавина. Накатывается по коридору. Бежит человек. Только кричит. Чуть не врезается в стальную дверь. И падает лицом вверх. Марина склоняется над ним. Лица у человека нет. Блестят белые зубы. А остальное… Носа, глаз, лба словно и нет. Как срезано. Кровь, кости и что-то бледно-желтое. А челюсти ещё дергаются. Не понимает, как такое может быть, и что тут надо делать. Её резко подняли за плечо.
— Оставь. Он не жилец.
Грохот усиливается и словно накатывается что-то. Ощущение то ли конца, то ли последней надежды.
Все, кто с оружием и могут хоть как держать его в руках подбираются к двери. Среди них и Марина. Единственная, кто не ранен. Коридор длинный. А у них глаза попривыкли к темноте. Может, и успеют дать несколько очередей. Что-то громыхнуло, так что вздрогнули стены и лопнуло несколько ламп. В коридоре кромешная тьма. Марина до рези в глазах вглядывается в черноту. Она чуть лучше других видит ночью. Чуть лучше. Чуть.