Страница:
Если не счастливым, то успокоенным вернулся Иван Алексеевич во дворец и хотел пройти в спальню больного государя, чтобы вступить там на своё обычное дежурство, однако ему сказали, что у государя находится царевна Елизавета Петровна. Князь тихо подошёл к двери и услышал за нею глухие отзвуки двух голосов. Он не посмел помешать этой беседе и остался в соседней комнате, решив выждать, пока цесаревна удалится.
Несколько времени он остался один, но затем к нему подошёл возвратившийся во дворец отец и сурово обратился к нему:
– Ты что же здесь торчишь и не идёшь к государю?
– Там цесаревна Елизавета Петровна, – отвечал князь Иван.
– Как? Цесаревна Елизавета у государя, а ты торчишь здесь! Да разве не говорил я тебе, что твоё место при государе, что ты обязан неотступно находиться при нём?! И дурак же ты! Недогадливый дурак!
– Полно, батюшка, ворчать и ругаться.
– Да как же не ворчать и не ругаться? Зачем ты допустил цесаревну к государю?
– Меня не было. Я навестил свою невесту.
– Нашёл время ехать! Ох, Иван, сам ты погибнешь и нас на погибель тянешь.
– Не я вас, а вы меня к погибели тянете, – резко и сердито проговорил молодой князь. – Уйду я от вас… Делайте, что хотите, без меня, а меня оставьте, не впутывайте!
– Ну, ну, полно, полно. Сам пойми: теперь дорога всякая минута, а ты уходишь, оставляешь государя одного, – уже совсем мягким голосом проговорил князь Алексей, сразу вспомнив, какое значение имел у государя его сын.
– А вы где же были? – спросил у него князь Иван.
– У Катерины. Вот тоже девка! Сладу с нею нет… Говорю ей: «Поди хоть на одну минутку к государю, навести его!» – а она идти и не думает! Заразиться, вишь, боится. А вот цесаревна не боязлива, приехала… Ничего бы, кажись, не пожалел, лишь бы узнать, о чём она с государем говорила!
– А вы бы у стен спросили, – хмуро заметил князь Иван, – если вам так интересна эта беседа.
– Ох, Иван, Иван!.. Ты да дочь Катерина – Божеское наказание для меня!
– Погодите, Божеское наказание ещё впереди! – как-то загадочно промолвил молодой князь Долгоруков.
– Ну, ну, ладно, не каркай! – уже более примирительно сказал ему отец. – К государю-то пойдём скорее. Смотри, Иван, теперь в оба… каждая минута дорога.
Долгоруковы вошли к умирающему императору-отроку.
Цесаревна Елизавета Петровна окончила молитву, подошла к своему державному племяннику, который всё ещё находился в забытьи, перекрестила его и, бросив гордый, презрительный взгляд на Алексея и Ивана Долгоруковых, направилась к двери.
– Ваше высочество, напрасно вы так близко подходите к государю. Оспа – болезнь заразная, – предупредительно произнёс князь Алексей Григорьевич.
– А вы опоздали, князь, – вместо ответа насмешливо промолвила ему Елизавета Петровна.
– Как опоздал? – меняясь в лице, чуть не воскликнул князь Алексей Григорьевич. – Я что-то плохо разумею, ваше высочество.
– Я долго пробыла у государя-племянника и о многом успела переговорить с ним. Вас тут не было, и мешать нам было некому, – с насмешливой улыбкой произнесла Елизавета Петровна и вышла своей величавой походкой.
– Ты слышал?.. Слышал?.. Она ещё глумится. А всё ты, простофиля, разиня, – злобно воскликнул Алексей Григорьевич, обращаясь к сыну.
– Чем же я-то виновен? Ведь над вами цесаревна глумилась, а не я.
– А ты зачем допустил её к государю, зачем их вдвоём оставлял, ротозей!
Но князю Алексею Григорьевичу пришлось скоро прервать своё ворчанье на сына, потому что больной государь забредил и заметался от страшного жара.
– Лиза, ты здесь? – пролепетал он. – Не отходи, пожалуйста, от меня! Как я рад тебе! Что это? Я… я лечу… Господи, как высоко… высоко!.. Пить, пить, жжёт… скорее пить!
Князь Иван дрожащими руками подал державному страдальцу прохладительное питьё. Утолив жажду, император-отрок опять впал в забытьё.
– А дело-то плохо: государю не встать, – с глубоким вздохом проговорил Алексей Григорьевич.
– Уж куда тут встать! Едва ли день проживёт.
– Так надо скорее делать наше дело.
– Ах, батюшка, страшно!.. – тихо ответил князь Иван, опуская голову.
– Чего страшиться? Чего?
– Да как же! Ведь это – большой проступок.
– Не того страшись, что ты подделаешь подпись умирающего государя, а бойся того, что мы не успеем совершить задуманное нами. Ведь тогда наша погибель неизбежна, – тихо, но внушительно промолвил князь Алексей.
– Что делать? Что делать? – простонал князь Иван, ломая свои руки.
– Слушать отца и быть покорным ему.
– Да ведь я и то слушаю и делаю всё, что вы хотите… я беру тяжкое преступление на себя ради вас.
– Ты не так говоришь, Иван: не ради меня ты делаешь, а ради всего нашего рода. Да и что теперь раздумывать, раз дело решено? Ты обязан исполнить то, что мы постановили.
Князь Иван, понурив голову, стоял пред отцом, и ему вспомнилось в мельчайших подробностях всё то, что решили его родичи. Когда выяснилось, что на выздоровление императора-отрока нет никакой надежды, Долгоруковы, мучимые предчувствием за будущее, составили семейный совет. Они, так искусно забравшие в свои руки державного отрока, ни на минуту не отходившие от него, словом и делом поощрявшие его к разным забавам, сознательно толкавшие его на разврат, лишь бы отвлечь его внимание от всего окружающего, и, наконец, сумевшие заставить его обручиться с нелюбимой невестой Екатериной Долгоруковой, казалось, были совсем уже на пороге к высшей власти, и вдруг теперь смертельная болезнь императора грозила им лишением всего достигнутого положения и даже, может быть, полной гибелью. Само собой понятно, что они ревностно заботились о том, чтобы избежать всего этого.
Тускло горели свечи в высоких подсвечниках в Головином дворце, в спальне князя Алексея Григорьевича. Бледный, взволнованный, полулежал он на кушетке, а около него собрались все родичи, близкие ему люди; на всех лицах было выражение непритворной тоски и горя; тяжёлой скукой веяло в этом роскошном покое временщика. Наконец князь Алексей заговорил:
– Всем вам известно, что государь болен, а, по словам лекарей, надежда на его выздоровление совсем слаба. Надо будет выбирать наследника.
– Кого же вы в наследники выбирать думаете? – спросил князь Василий Лукич Долгоруков.
При этом вопросе все присутствующие затаили дыхание и выжидательно глядели на князя Алексея. Он, как бы обдумывая ответ, несколько помолчал, а затем, торжественно показывая рукой наверх, тихо промолвил:
– Да вот она!..
Над покоем Алексея Долгорукова жила его дочь Екатерина, наречённая невеста государя.
Ещё тише стало в покое, все молчали; на дерзкое предложение честолюбца никто не отвечал.
– Что же молчите-то? Говорите! – гневно поглядывая на родичей, крикнул князь Алексей. – Ведь мы не в молчанку собрались играть; надо решать!..
– Хорошо бы написать духовную, будто его императорское величество лично назначил её своей наследницей, – чуть слышно проговорил родной брат князя Алексея, Сергей Григорьевич.
Молчавший дотоле фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков встал со своего места и резко проговорил:
– Неслыханное вы дело затеваете! Разве обручённая царская невеста может быть наследницей русского престола?
Фельдмаршал был прямым и честным человеком и сразу увидел весь вред для России от такого выбора.
– А почему же нет? – не скрывая досады, спросил князь Алексей.
– Да очень просто!.. Ну кто захочет быть её подданным? Не только посторонние, но даже никто из нашей фамилии не пожелает этого! Ведь Екатерина с государем не венчана!
– Не венчана, но обручена.
– Венчание – иное дело, а обручение – иное… Да если бы даже Екатерина была в супружестве с государем, то и тогда сомнительно, чтобы она имела право стать наследницей русского престола, – горячился старый князь.
Алексей и Сергей Долгоруковы стали доказывать ему всю необходимость и выгоду для их рода от этого выбора; они говорили, что стоит только приняться за это дело, и оно непременно увенчается успехом.
– Мы уговорим графа Головкина и князя Голицына, а если они заспорят, то и пригрозить можно. Ты подполковником состоишь в Преображенском полку, а князь Иван – там же майором; да и в Семёновском спорить не будут; слово скажешь – и по-твоему сделается. Вспомни, как Екатерину Алексеевну императрицей сделали!
– Сравнил тоже!.. Наша Екатерина и та!.. Ведь Екатерина-то Алексеевна чья супруга была? Петра Великого! А заикнись лишь о нашей Екатерине, так за это не только бранить начнут, но и убьют, пожалуй! – сердито проговорил фельдмаршал и, не желая более спорить, уехал из дворца.
Едва он вышел, князь Василий Лукич вынул лист бумаги и стал писать подложную духовную.
– Эх, моей руки письмо-то худо! Не напишет ли кто-нибудь из вас получше? – переставая писать, обратился он к окружающим.
Вызвался писать князь Сергей и скоро составил со слов брата и Василия Лукича два экземпляра подложной духовной; из неё явствовало, что император Пётр II после себя назначает на всероссийский престол свою обручённую невесту Екатерину Долгорукову.
Текст завещания был одобрен всеми, а затем был возбуждён вопрос о том, как поступить, в случае если умирающий государь не в силах будет подписать этот документ. В конце концов было решено, что придётся подделать его подпись, и это было поручено князю Ивану Алексеевичу, почерк которого был очень сходен с почерком императора. Князь Иван Алексеевич долго отказывался от этого, но его заставили несколько раз написать имя «Пётр» согласно с одним из документов, подписанных лично государем. Подпись вышла очень схожей, и под давлением родственников князь Иван согласился на подлог.
Всё это вспомнил князь Иван теперь, стоя в спальне умирающего отрока-императора. Его отец хотел ещё что-то сказать ему, но в этот момент государь очнулся и открыл глаза; жар у него немного уменьшился, и он почувствовал некоторое облегчение.
– Кто здесь? – раздался его слабый голос.
– Мы, государь, мы, – подходя к постели умирающего, промолвил князь Алексей.
– Ах, ты, князь, опять здесь? – с неудовольствием сказал государь и спросил: – А где же царевна? Где Лиза?
– Цесаревна Елизавета Петровна изволила уехать, – ответил ему князь Алексей.
– Уехала… уехала… и опять я один остался!
– Как, государь? Разве ты один? А нас, своих верных слуг, забывать изволишь? – с упрёком воскликнул князь Алексей.
Император-отрок бросил свой взгляд на князя Ивана, который молчаливо стоял у дверей, печально понурив голову.
– Ваня, что же ты там стоишь? Подойди! Или и ты боишься меня? Боишься заразиться?..
– Чего мне бояться?.. Я рад бы теперь умереть, – с глубоким вздохом ответил государю и своему другу князь Иван.
– Тебе надо, Ваня, жить. Вот я уже – не жилец на белом свете…
– Дозволь, государь, напомнить тебе, – вкрадчивым голосом промолвил Алексей Григорьевич.
– Про что… Да говори, князь, скорее.
– Кому соизволит твоё величество престол оставить? По праву его занять должна…
– Твоя дочь, а моя наречённая невеста, ведь так? – перебивая Долгорукова, возбуждённым голосом проговорил умирающий император-отрок, причём его большие, красивые, но потухающие глаза горели гневом и насмешкой.
– Государь…
– Довольно!.. Довольно!.. Ты, кажется, князь Алексей Григорьевич, умереть мне не дашь спокойно!.. Господи, какая мука! Как вы все мне надоели!.. Оставьте меня, уйдите, уйдите! Я не могу видеть вас!.. Где Андрей Иванович? Пошлите его ко мне!
– Я здесь, государь, лёгок на помине, – быстро входяв опочивальню императора-отрока, громко проговорил вице-канцлер Остерман.
– Голубчик, Андрей Иванович, как я рад, что ты пришёл… Пожалуйста, не оставляй меня, будь со мною!.. А ты, князь, можешь уходить, – недружелюбно посматривая на Алексея Григорьевича, сказал умирающий император.
– Гнать изволишь, государь? – злобно промолвил Долгоруков. – Видно, теперь мы не нужны стали. Пойдём, Иван! – обратился он к сыну.
– Нет, нет, ты, Ваня, останься.
– Зачем ему оставаться? Пойдём, Иван.
– Я говорю… я приказываю, чтобы князь Иван остался. Впрочем, не надо… уходите! – с раздражением воскликнул государь, но вдруг закашлялся и застонал.
– Государь, вам вредно сердиться и волноваться, – с сожалением и участием посматривая на умирающего императора, произнёс Остерман.
– Не мне, а им скажи, Андрей Иванович, зачем они меня сердят, – показывая на Долгоруковых, слабым голосом проговорил государь.
От гнева и волнения у него усилился жар; он стал метаться и бредить.
Пользуясь этим, Долгоруковы остались в спальне, и князь Алексей, придав своему лицу озабоченность и волнение, произнёс:
– Андрей Иванович, а ведь государь-то совсем плох, ему не встать!
– Безнадёжен… надо быть готовым ко всему, – тихо ответил Остерман.
– Кто же займёт престол, когда не станет государя? – таинственно спросил князь Алексей, пристально посматривая на Остермана.
– Кого укажет Бог, того и выберет Верховный тайный совет, – уклончиво ответил хитрый дипломат.
– А ты о ком думаешь, Андрей Иванович?
– Все мои думы, князь, в Боге.
– Однако, всё же, кого хотелось бы тебе выбрать на престол всероссийский?
– Того хочу я, кого выберут члены Верховного совета. Об этом я, кажется, уже сказал вам, князь!
– А мою дочь Екатерину…
– Батюшка, оставь, пожалуйста! – прерывая отца, с беспокойством проговорил князь Иван.
– Молчи, молчи, Иван, тебя не спрашивают, ты и не суйся! Так что же ты скажешь, Андрей Иванович, насчёт княжны Екатерины? Ведь она – обручённая невеста государя.
– То же, князь Алексей Григорьевич, скажу, что и другие вам о том сказали: если бы княжна Екатерина была венчана с государем, тогда, пожалуй, она могла бы занять престол всероссийский.
– Но ведь она обручена… её по церквам поминают «великой княжной»? Послушай, Андрей Иванович, тебе неплохо будет, когда Екатерину, мою дочь, выберут на царство; ведь ты чуть ли не первым министром будешь в государстве.
– Спасибо, князь, я доволен и тем постом, который занимаю по милости императора Петра, моего благодетеля.
– А тогда, говорю, ты будешь первым министром в государстве.
– Об этом, князь Алексей Григорьевич, преждевременно говорить… Государь ещё жив.
– А если государь подписал духовную? – дрожащим голосом проговорил князь Алексей, беря Остермана за руку.
– Отец… я… я уйду, – бледнея, промолвил князь Иван и направился к двери.
– Ступай, ступай! Ты только мешаешь.
– Отец, попридержись немного, не то будет плохо, – уже в дверях тихо произнёс молодой Долгоруков и вышел.
– Про какую духовную, подписанную государем, вы говорите, князь? – значительно посматривая на Алексея Долгорукова, спросил Остерман.
– А про ту духовную, в которой император Пётр Алексеевич после себя соизволил престол оставить своей обручённой невесте Екатерине.
– Про это, князь, я ничего не знаю.
– Ещё вчера его величество соизволил приложить к духовной свою руку, – нисколько не смущаясь, солгал князь Алексей.
– Как? Государь даже подписал? – притворно удивляясь, воскликнул Остерман.
Ему нетрудно было догадаться, что Алексей Григорьевич говорит про подложную духовную; он знал, что государь никакой духовной не подписывал.
– Как же, как же!.. Государь соизволил свою руку под духовной приложить.
– Я ничего не знаю… мне государь ничего не говорил про духовную. А она у вас, князь?
– У меня…
– Вы мне покажете? Мне хотелось бы взглянуть.
– Время придёт – увидишь, Андрей Иванович.
– Знаете ли, князь?.. Я вам дам добрый совет, – несколько подумав, проговорил Остерман. – Разорвите духовную…
– Что такое? – меняясь в лице, воскликнул князь Алексей. – Разорвать духовную государя? Зачем?
– А затем, князь, что эта духовная подложна, – спокойно ответил хитрый царедворец.
– Как… как ты смеешь! – багровея от злости, крикнул Алексей Григорьевич.
– Тише, князь! Вы, кажется, забыли, что находитесь у ложа умирающего государя. Вы вольны принять мой совет или нет, это – ваше дело. Я только говорю, князь, из жалости к вам; разорвите, сожгите подложную духовную, иначе она погубит вас! – и, не сказав более ни слова, Остерман не спеша вышел из спальни умирающего императора-отрока.
– А, хитрая лисица, пронюхал, про всё пронюхал! Ишь, каналья!.. Теперь наше дело пропало… духовную придётся уничтожить. И хитёр же Остерман, хитрее дьявола, его не скоро проведёшь, – вслух проговорил князь Алексей.
Наступила роковая ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января 1730 года. В Лефортовском дворце, в царской опочивальне три архиерея совершили обряд соборования над императором-отроком, который уже находился в предсмертной агонии. Высшее духовенство, члены Верховного совета, а также сенаторы и генералитет собрались в соседней с опочивальней комнате и в грустном безмолвии ожидали роковой минуты.
Вице-канцлер Остерман, князья Алексей и Иван Долгоруковы находились около ложа умирающего государя. Умирающий державный отрок в беспамятстве стонал и бредил: он звал свою умершую сестру, царевну Наталью, говорил с нею. Вельможи, окружавшие умирающего царя, делали вид, что едва сдерживают рыдания, но главным образом следили за Долгоруковым.
Вот медленно отворились двери царского спального покоя, и в них вошла старица-инокиня, царица Евдокия Фёдоровна; опираясь на посох, ни на кого не смотря, она подошла к своему умирающему внуку-государю, дрожащей рукой перекрестила его и тихо промолвила:
– И ты, государь-внучек, в дальнюю дорогу собрался? Прощай, прости!.. Не чаяла я, не гадала, что переживу тебя. Думала – ты меня, старуху, похоронишь. Да, видно, не судил Бог. Голубчик, сердечный мой Петрушенька, милый внучек мой, на кого ты Русь святую оставляешь? – и царица-инокиня залилась слезами.
Но державный страдалец не узнал своей бабки; он метался в предсмертной агонии и со словами, обращёнными к князю Ивану Долгорукову: «Скорее запрягите сани, хочу к сестре ехать!» – скончался.
Остерман непритворными слезами оплакал юную пресёкшуюся жизнь своего державного питомца. Громко рыдал князь Алексей Григорьевич Долгоруков, но его слёзы были совсем другие: он плакал о потере своей власти, своего могущества. Несчастного князя Ивана без памяти вынесли из опочивальни умершего государя.
Спустя несколько времени, среди глубокой ночи, на колокольне Ивана Великого гулко прозвучал удар в большой колокол. То был вестник печали. Императора-отрока Петра II не стало: он скончался на пятнадцатом году своей жизни.
Царство русское осиротело.
П. В. Полежаев
Часть первая
I
Несколько времени он остался один, но затем к нему подошёл возвратившийся во дворец отец и сурово обратился к нему:
– Ты что же здесь торчишь и не идёшь к государю?
– Там цесаревна Елизавета Петровна, – отвечал князь Иван.
– Как? Цесаревна Елизавета у государя, а ты торчишь здесь! Да разве не говорил я тебе, что твоё место при государе, что ты обязан неотступно находиться при нём?! И дурак же ты! Недогадливый дурак!
– Полно, батюшка, ворчать и ругаться.
– Да как же не ворчать и не ругаться? Зачем ты допустил цесаревну к государю?
– Меня не было. Я навестил свою невесту.
– Нашёл время ехать! Ох, Иван, сам ты погибнешь и нас на погибель тянешь.
– Не я вас, а вы меня к погибели тянете, – резко и сердито проговорил молодой князь. – Уйду я от вас… Делайте, что хотите, без меня, а меня оставьте, не впутывайте!
– Ну, ну, полно, полно. Сам пойми: теперь дорога всякая минута, а ты уходишь, оставляешь государя одного, – уже совсем мягким голосом проговорил князь Алексей, сразу вспомнив, какое значение имел у государя его сын.
– А вы где же были? – спросил у него князь Иван.
– У Катерины. Вот тоже девка! Сладу с нею нет… Говорю ей: «Поди хоть на одну минутку к государю, навести его!» – а она идти и не думает! Заразиться, вишь, боится. А вот цесаревна не боязлива, приехала… Ничего бы, кажись, не пожалел, лишь бы узнать, о чём она с государем говорила!
– А вы бы у стен спросили, – хмуро заметил князь Иван, – если вам так интересна эта беседа.
– Ох, Иван, Иван!.. Ты да дочь Катерина – Божеское наказание для меня!
– Погодите, Божеское наказание ещё впереди! – как-то загадочно промолвил молодой князь Долгоруков.
– Ну, ну, ладно, не каркай! – уже более примирительно сказал ему отец. – К государю-то пойдём скорее. Смотри, Иван, теперь в оба… каждая минута дорога.
Долгоруковы вошли к умирающему императору-отроку.
Цесаревна Елизавета Петровна окончила молитву, подошла к своему державному племяннику, который всё ещё находился в забытьи, перекрестила его и, бросив гордый, презрительный взгляд на Алексея и Ивана Долгоруковых, направилась к двери.
– Ваше высочество, напрасно вы так близко подходите к государю. Оспа – болезнь заразная, – предупредительно произнёс князь Алексей Григорьевич.
– А вы опоздали, князь, – вместо ответа насмешливо промолвила ему Елизавета Петровна.
– Как опоздал? – меняясь в лице, чуть не воскликнул князь Алексей Григорьевич. – Я что-то плохо разумею, ваше высочество.
– Я долго пробыла у государя-племянника и о многом успела переговорить с ним. Вас тут не было, и мешать нам было некому, – с насмешливой улыбкой произнесла Елизавета Петровна и вышла своей величавой походкой.
– Ты слышал?.. Слышал?.. Она ещё глумится. А всё ты, простофиля, разиня, – злобно воскликнул Алексей Григорьевич, обращаясь к сыну.
– Чем же я-то виновен? Ведь над вами цесаревна глумилась, а не я.
– А ты зачем допустил её к государю, зачем их вдвоём оставлял, ротозей!
Но князю Алексею Григорьевичу пришлось скоро прервать своё ворчанье на сына, потому что больной государь забредил и заметался от страшного жара.
– Лиза, ты здесь? – пролепетал он. – Не отходи, пожалуйста, от меня! Как я рад тебе! Что это? Я… я лечу… Господи, как высоко… высоко!.. Пить, пить, жжёт… скорее пить!
Князь Иван дрожащими руками подал державному страдальцу прохладительное питьё. Утолив жажду, император-отрок опять впал в забытьё.
– А дело-то плохо: государю не встать, – с глубоким вздохом проговорил Алексей Григорьевич.
– Уж куда тут встать! Едва ли день проживёт.
– Так надо скорее делать наше дело.
– Ах, батюшка, страшно!.. – тихо ответил князь Иван, опуская голову.
– Чего страшиться? Чего?
– Да как же! Ведь это – большой проступок.
– Не того страшись, что ты подделаешь подпись умирающего государя, а бойся того, что мы не успеем совершить задуманное нами. Ведь тогда наша погибель неизбежна, – тихо, но внушительно промолвил князь Алексей.
– Что делать? Что делать? – простонал князь Иван, ломая свои руки.
– Слушать отца и быть покорным ему.
– Да ведь я и то слушаю и делаю всё, что вы хотите… я беру тяжкое преступление на себя ради вас.
– Ты не так говоришь, Иван: не ради меня ты делаешь, а ради всего нашего рода. Да и что теперь раздумывать, раз дело решено? Ты обязан исполнить то, что мы постановили.
Князь Иван, понурив голову, стоял пред отцом, и ему вспомнилось в мельчайших подробностях всё то, что решили его родичи. Когда выяснилось, что на выздоровление императора-отрока нет никакой надежды, Долгоруковы, мучимые предчувствием за будущее, составили семейный совет. Они, так искусно забравшие в свои руки державного отрока, ни на минуту не отходившие от него, словом и делом поощрявшие его к разным забавам, сознательно толкавшие его на разврат, лишь бы отвлечь его внимание от всего окружающего, и, наконец, сумевшие заставить его обручиться с нелюбимой невестой Екатериной Долгоруковой, казалось, были совсем уже на пороге к высшей власти, и вдруг теперь смертельная болезнь императора грозила им лишением всего достигнутого положения и даже, может быть, полной гибелью. Само собой понятно, что они ревностно заботились о том, чтобы избежать всего этого.
Тускло горели свечи в высоких подсвечниках в Головином дворце, в спальне князя Алексея Григорьевича. Бледный, взволнованный, полулежал он на кушетке, а около него собрались все родичи, близкие ему люди; на всех лицах было выражение непритворной тоски и горя; тяжёлой скукой веяло в этом роскошном покое временщика. Наконец князь Алексей заговорил:
– Всем вам известно, что государь болен, а, по словам лекарей, надежда на его выздоровление совсем слаба. Надо будет выбирать наследника.
– Кого же вы в наследники выбирать думаете? – спросил князь Василий Лукич Долгоруков.
При этом вопросе все присутствующие затаили дыхание и выжидательно глядели на князя Алексея. Он, как бы обдумывая ответ, несколько помолчал, а затем, торжественно показывая рукой наверх, тихо промолвил:
– Да вот она!..
Над покоем Алексея Долгорукова жила его дочь Екатерина, наречённая невеста государя.
Ещё тише стало в покое, все молчали; на дерзкое предложение честолюбца никто не отвечал.
– Что же молчите-то? Говорите! – гневно поглядывая на родичей, крикнул князь Алексей. – Ведь мы не в молчанку собрались играть; надо решать!..
– Хорошо бы написать духовную, будто его императорское величество лично назначил её своей наследницей, – чуть слышно проговорил родной брат князя Алексея, Сергей Григорьевич.
Молчавший дотоле фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков встал со своего места и резко проговорил:
– Неслыханное вы дело затеваете! Разве обручённая царская невеста может быть наследницей русского престола?
Фельдмаршал был прямым и честным человеком и сразу увидел весь вред для России от такого выбора.
– А почему же нет? – не скрывая досады, спросил князь Алексей.
– Да очень просто!.. Ну кто захочет быть её подданным? Не только посторонние, но даже никто из нашей фамилии не пожелает этого! Ведь Екатерина с государем не венчана!
– Не венчана, но обручена.
– Венчание – иное дело, а обручение – иное… Да если бы даже Екатерина была в супружестве с государем, то и тогда сомнительно, чтобы она имела право стать наследницей русского престола, – горячился старый князь.
Алексей и Сергей Долгоруковы стали доказывать ему всю необходимость и выгоду для их рода от этого выбора; они говорили, что стоит только приняться за это дело, и оно непременно увенчается успехом.
– Мы уговорим графа Головкина и князя Голицына, а если они заспорят, то и пригрозить можно. Ты подполковником состоишь в Преображенском полку, а князь Иван – там же майором; да и в Семёновском спорить не будут; слово скажешь – и по-твоему сделается. Вспомни, как Екатерину Алексеевну императрицей сделали!
– Сравнил тоже!.. Наша Екатерина и та!.. Ведь Екатерина-то Алексеевна чья супруга была? Петра Великого! А заикнись лишь о нашей Екатерине, так за это не только бранить начнут, но и убьют, пожалуй! – сердито проговорил фельдмаршал и, не желая более спорить, уехал из дворца.
Едва он вышел, князь Василий Лукич вынул лист бумаги и стал писать подложную духовную.
– Эх, моей руки письмо-то худо! Не напишет ли кто-нибудь из вас получше? – переставая писать, обратился он к окружающим.
Вызвался писать князь Сергей и скоро составил со слов брата и Василия Лукича два экземпляра подложной духовной; из неё явствовало, что император Пётр II после себя назначает на всероссийский престол свою обручённую невесту Екатерину Долгорукову.
Текст завещания был одобрен всеми, а затем был возбуждён вопрос о том, как поступить, в случае если умирающий государь не в силах будет подписать этот документ. В конце концов было решено, что придётся подделать его подпись, и это было поручено князю Ивану Алексеевичу, почерк которого был очень сходен с почерком императора. Князь Иван Алексеевич долго отказывался от этого, но его заставили несколько раз написать имя «Пётр» согласно с одним из документов, подписанных лично государем. Подпись вышла очень схожей, и под давлением родственников князь Иван согласился на подлог.
Всё это вспомнил князь Иван теперь, стоя в спальне умирающего отрока-императора. Его отец хотел ещё что-то сказать ему, но в этот момент государь очнулся и открыл глаза; жар у него немного уменьшился, и он почувствовал некоторое облегчение.
– Кто здесь? – раздался его слабый голос.
– Мы, государь, мы, – подходя к постели умирающего, промолвил князь Алексей.
– Ах, ты, князь, опять здесь? – с неудовольствием сказал государь и спросил: – А где же царевна? Где Лиза?
– Цесаревна Елизавета Петровна изволила уехать, – ответил ему князь Алексей.
– Уехала… уехала… и опять я один остался!
– Как, государь? Разве ты один? А нас, своих верных слуг, забывать изволишь? – с упрёком воскликнул князь Алексей.
Император-отрок бросил свой взгляд на князя Ивана, который молчаливо стоял у дверей, печально понурив голову.
– Ваня, что же ты там стоишь? Подойди! Или и ты боишься меня? Боишься заразиться?..
– Чего мне бояться?.. Я рад бы теперь умереть, – с глубоким вздохом ответил государю и своему другу князь Иван.
– Тебе надо, Ваня, жить. Вот я уже – не жилец на белом свете…
– Дозволь, государь, напомнить тебе, – вкрадчивым голосом промолвил Алексей Григорьевич.
– Про что… Да говори, князь, скорее.
– Кому соизволит твоё величество престол оставить? По праву его занять должна…
– Твоя дочь, а моя наречённая невеста, ведь так? – перебивая Долгорукова, возбуждённым голосом проговорил умирающий император-отрок, причём его большие, красивые, но потухающие глаза горели гневом и насмешкой.
– Государь…
– Довольно!.. Довольно!.. Ты, кажется, князь Алексей Григорьевич, умереть мне не дашь спокойно!.. Господи, какая мука! Как вы все мне надоели!.. Оставьте меня, уйдите, уйдите! Я не могу видеть вас!.. Где Андрей Иванович? Пошлите его ко мне!
– Я здесь, государь, лёгок на помине, – быстро входяв опочивальню императора-отрока, громко проговорил вице-канцлер Остерман.
– Голубчик, Андрей Иванович, как я рад, что ты пришёл… Пожалуйста, не оставляй меня, будь со мною!.. А ты, князь, можешь уходить, – недружелюбно посматривая на Алексея Григорьевича, сказал умирающий император.
– Гнать изволишь, государь? – злобно промолвил Долгоруков. – Видно, теперь мы не нужны стали. Пойдём, Иван! – обратился он к сыну.
– Нет, нет, ты, Ваня, останься.
– Зачем ему оставаться? Пойдём, Иван.
– Я говорю… я приказываю, чтобы князь Иван остался. Впрочем, не надо… уходите! – с раздражением воскликнул государь, но вдруг закашлялся и застонал.
– Государь, вам вредно сердиться и волноваться, – с сожалением и участием посматривая на умирающего императора, произнёс Остерман.
– Не мне, а им скажи, Андрей Иванович, зачем они меня сердят, – показывая на Долгоруковых, слабым голосом проговорил государь.
От гнева и волнения у него усилился жар; он стал метаться и бредить.
Пользуясь этим, Долгоруковы остались в спальне, и князь Алексей, придав своему лицу озабоченность и волнение, произнёс:
– Андрей Иванович, а ведь государь-то совсем плох, ему не встать!
– Безнадёжен… надо быть готовым ко всему, – тихо ответил Остерман.
– Кто же займёт престол, когда не станет государя? – таинственно спросил князь Алексей, пристально посматривая на Остермана.
– Кого укажет Бог, того и выберет Верховный тайный совет, – уклончиво ответил хитрый дипломат.
– А ты о ком думаешь, Андрей Иванович?
– Все мои думы, князь, в Боге.
– Однако, всё же, кого хотелось бы тебе выбрать на престол всероссийский?
– Того хочу я, кого выберут члены Верховного совета. Об этом я, кажется, уже сказал вам, князь!
– А мою дочь Екатерину…
– Батюшка, оставь, пожалуйста! – прерывая отца, с беспокойством проговорил князь Иван.
– Молчи, молчи, Иван, тебя не спрашивают, ты и не суйся! Так что же ты скажешь, Андрей Иванович, насчёт княжны Екатерины? Ведь она – обручённая невеста государя.
– То же, князь Алексей Григорьевич, скажу, что и другие вам о том сказали: если бы княжна Екатерина была венчана с государем, тогда, пожалуй, она могла бы занять престол всероссийский.
– Но ведь она обручена… её по церквам поминают «великой княжной»? Послушай, Андрей Иванович, тебе неплохо будет, когда Екатерину, мою дочь, выберут на царство; ведь ты чуть ли не первым министром будешь в государстве.
– Спасибо, князь, я доволен и тем постом, который занимаю по милости императора Петра, моего благодетеля.
– А тогда, говорю, ты будешь первым министром в государстве.
– Об этом, князь Алексей Григорьевич, преждевременно говорить… Государь ещё жив.
– А если государь подписал духовную? – дрожащим голосом проговорил князь Алексей, беря Остермана за руку.
– Отец… я… я уйду, – бледнея, промолвил князь Иван и направился к двери.
– Ступай, ступай! Ты только мешаешь.
– Отец, попридержись немного, не то будет плохо, – уже в дверях тихо произнёс молодой Долгоруков и вышел.
– Про какую духовную, подписанную государем, вы говорите, князь? – значительно посматривая на Алексея Долгорукова, спросил Остерман.
– А про ту духовную, в которой император Пётр Алексеевич после себя соизволил престол оставить своей обручённой невесте Екатерине.
– Про это, князь, я ничего не знаю.
– Ещё вчера его величество соизволил приложить к духовной свою руку, – нисколько не смущаясь, солгал князь Алексей.
– Как? Государь даже подписал? – притворно удивляясь, воскликнул Остерман.
Ему нетрудно было догадаться, что Алексей Григорьевич говорит про подложную духовную; он знал, что государь никакой духовной не подписывал.
– Как же, как же!.. Государь соизволил свою руку под духовной приложить.
– Я ничего не знаю… мне государь ничего не говорил про духовную. А она у вас, князь?
– У меня…
– Вы мне покажете? Мне хотелось бы взглянуть.
– Время придёт – увидишь, Андрей Иванович.
– Знаете ли, князь?.. Я вам дам добрый совет, – несколько подумав, проговорил Остерман. – Разорвите духовную…
– Что такое? – меняясь в лице, воскликнул князь Алексей. – Разорвать духовную государя? Зачем?
– А затем, князь, что эта духовная подложна, – спокойно ответил хитрый царедворец.
– Как… как ты смеешь! – багровея от злости, крикнул Алексей Григорьевич.
– Тише, князь! Вы, кажется, забыли, что находитесь у ложа умирающего государя. Вы вольны принять мой совет или нет, это – ваше дело. Я только говорю, князь, из жалости к вам; разорвите, сожгите подложную духовную, иначе она погубит вас! – и, не сказав более ни слова, Остерман не спеша вышел из спальни умирающего императора-отрока.
– А, хитрая лисица, пронюхал, про всё пронюхал! Ишь, каналья!.. Теперь наше дело пропало… духовную придётся уничтожить. И хитёр же Остерман, хитрее дьявола, его не скоро проведёшь, – вслух проговорил князь Алексей.
Наступила роковая ночь с восемнадцатого на девятнадцатое января 1730 года. В Лефортовском дворце, в царской опочивальне три архиерея совершили обряд соборования над императором-отроком, который уже находился в предсмертной агонии. Высшее духовенство, члены Верховного совета, а также сенаторы и генералитет собрались в соседней с опочивальней комнате и в грустном безмолвии ожидали роковой минуты.
Вице-канцлер Остерман, князья Алексей и Иван Долгоруковы находились около ложа умирающего государя. Умирающий державный отрок в беспамятстве стонал и бредил: он звал свою умершую сестру, царевну Наталью, говорил с нею. Вельможи, окружавшие умирающего царя, делали вид, что едва сдерживают рыдания, но главным образом следили за Долгоруковым.
Вот медленно отворились двери царского спального покоя, и в них вошла старица-инокиня, царица Евдокия Фёдоровна; опираясь на посох, ни на кого не смотря, она подошла к своему умирающему внуку-государю, дрожащей рукой перекрестила его и тихо промолвила:
– И ты, государь-внучек, в дальнюю дорогу собрался? Прощай, прости!.. Не чаяла я, не гадала, что переживу тебя. Думала – ты меня, старуху, похоронишь. Да, видно, не судил Бог. Голубчик, сердечный мой Петрушенька, милый внучек мой, на кого ты Русь святую оставляешь? – и царица-инокиня залилась слезами.
Но державный страдалец не узнал своей бабки; он метался в предсмертной агонии и со словами, обращёнными к князю Ивану Долгорукову: «Скорее запрягите сани, хочу к сестре ехать!» – скончался.
Остерман непритворными слезами оплакал юную пресёкшуюся жизнь своего державного питомца. Громко рыдал князь Алексей Григорьевич Долгоруков, но его слёзы были совсем другие: он плакал о потере своей власти, своего могущества. Несчастного князя Ивана без памяти вынесли из опочивальни умершего государя.
Спустя несколько времени, среди глубокой ночи, на колокольне Ивана Великого гулко прозвучал удар в большой колокол. То был вестник печали. Императора-отрока Петра II не стало: он скончался на пятнадцатом году своей жизни.
Царство русское осиротело.
П. В. Полежаев
ФАВОР И ОПАЛА
ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
Часть первая
ФАВОР
I
Затеял ты, брат Алексей Григорьевич[15], высоко взлететь, только, смотри, не спуститься бы где-нибудь в сибирских палестинах! – говорил своим обычным мягким голосом князь Василий Лукич Долгоруков двоюродному брату своему, князю Алексею Григорьевичу Долгорукову, на другой день после коронации Петра II Алексеевича, внука Петра Великого, в дружеской беседе в кабинете последнего один на один.
– Кому спуститься? Мне? Нет, брат Василий Лукич, не знаешь ещё ты меня, – самодовольно отозвался Алексей Григорьевич. – Кто, по-твоему, низвергнул нерушимого статуя Данилыча? Кто, по-твоему?
Василий Лукич тонко улыбнулся.
– Нерушимый статуй Меншиков, братец Алексей Григорьевич, рухнул оттого, что грузен очень стал, пьедестал не выдержал. Рухнул бы он и сам собою, да только после, а теперь сронить его постарались многие персоны, только не ты, брат Алексей.
– Кто же, по-твоему? Кто? – горячился Алексей Григорьевич.
– Кто? Хочешь знать? Так я скажу тебе: подкопался под статуя барон Андрей Иванович Остерман, которому сами того не ведая, дружно помогали сестрица государева Наталья Алексеевна, тётка, цесаревна Елизавета, да твой сынок Иван.
– Андрей Иваныч! Ха, ха, ха! Барон Андрей Иваныч! – захлёбывался от смеха Алексей Григорьевич. – Насмешил же ты меня, брат Василий. Вот и видно, что господином посланником состоял – видишь там, где ничего нет. Андрей Иваныч, брат, человек хворый, хоть и немец, а простой; даром что воспитателем считается государевым, а из моей воли никогда не выйдет. Захотел бы я, так завтра же его не было бы, да не хочу: человек он нужный, работник без устали, смирный и послушливый. Андрей Иваныч, что ль, посадил нас – меня и тебя – в Верховный совет[16]? Я, Василий, сам сел и тебя посадил. Хорош воротила, хороши и помощники! – и Алексей Григорьевич снова захохотал до слёз.
Князь Василий Лукич не возражал; он только по привычке едва заметно повёл правым плечом да досадливо забарабанил по столу тонкими, длинными, точно выточенными пальцами, на которых блестели перстни с драгоценными камнями.
– Хороши помощники, нечего сказать! – продолжал князь Алексей Григорьевич, лукаво прищуривая на брата зеленоватые глаза. – Девочка несмышлёная и хворая да ветреница, у которой на уме только пляски да песни. А что ж касается сынка моего, то всем известно, какой он отпетый идол.
– Ивана хулить тебе не след, брат, через него и вы все пошли, – заметил Василий Лукич. – Любит его государь чуть ли не больше себя.
– Любит, правда, да какая же Долгоруковым-то от этого польза? Иван не токмо что порадеть семейству своему, а напротив, норовит, как бы насолить ему. Кутежами только едиными в мыслях своих преисполнен.
– Молод ещё, выработается, – оправдывал племянника Василий Лукич.
– Нет, братец любезный, не в молодости тут дело. Вот другой мой сын, Николай, и моложе его, а понимает, что он – князь Долгоруков. Задумал я отвести государя от Ивана и поставить в фавориты Николая, а если не удастся Николая, то кого-нибудь из чужих сподручного.
– Напрасно, Алексей Григорьевич, напрасно ты это задумал. Отведёшь Ивана, так и сам останешься ни при чём. Поддержки-то, как я знаю, у тебя нет.
– Какой же мне ещё поддержки, окромя государя?
– Государь государем – это главное, а не худо бы заручиться и разными альянсами с другими фамилиями.
– А где же ты, милостивый мой князь, отыскал другие фамилии, кроме нашей? – с хвастливостью возразил Алексей Григорьевич. – Все такие фамилии покойный государь либо разогнал, либо поравнял с подлым народом.
– Ну нет, есть ещё, – задумчиво заметил Василий Лукич.
– Ну, скажи, где они, такие фамилии?
– Ну, Головкины, например.
– Канцлер Гаврило Иваныч? Ну уж, выбрал кого! Головкин, братец мой, не из больно знатных персон, да и сам Гаврило Иваныч ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Нешто сделался силён, как выдал дочку замуж за жидка Ягужинского[17]? Славная поддержка!
– Ну, есть кроме Головкиных и другие фамилии, Голицыны, например.
– Голицыны, не спорю, древнего рода, Гедиминовичи[18], да только они теперь не в силе. Государь их не любит.
– Государь молод, на привязанность или неприязнь его рассчитывать много не следует, – с задумчивостью проговорил Василий Лукич. – Да и где же проявилась неприязнь к Голицыным?
– Об этом не беспокойся – дело сделано. Как только отослали нерушимого статуя, я, зная, что со стороны Голицыных, особенно со стороны Михаилы Михайловича, будет какая-нибудь вспышка в пользу Данилыча – были они, ты знаешь, хороши между собою, служили вместе покойному, – я тогда же шепнул о дружбе фельдмаршала Михайлы с Меншиковым, предупредил, значит, как следует. Вот когда Михаила Михайлович явился из Украины в Петербург и, получив аудиенцию, начал укорять государя, что ссылать людей заслуженных без суда неподходящее дело, так государь обернулся к нему спиною и явную показал немилость. С тех пор нам Голицыны не опасны. Где их сила? Знаешь сам, какие у них, у Дмитрия Михайловича[19] и Михайлы Михайловича, упрямые характеры, а такие характеры Пётр Алексеевич не полюбит.
Василий Лукич, по обыкновению, не показал ни одобрения, ни осуждения, только, после небольшого раздумья, он спросил брата:
– Заметил я, что цесаревна Елизавета в последнее время стала к Голицыным особливо благосклонна – не было бы тут чего?
– А чему быть? – вопросом ответил Алексей Григорьевич. – Цесаревне понравился племянник фельдмаршала Михайлы, молодой Бутурлин – вот и всё тут. Боишься ты, брат Василий, влияния на государя цесаревны, он больно уж её любит, а по-моему, это ничего. Цесаревне не ребёнок нужен, ведь это только немцу Андрею Иванычу могла прийти такая шальная мысль – женить племянника на цесаревне для совокупления-де воедино двух царственных ветвей! Цесаревну мы отведём, выдадим её замуж за границу, Иван постарается… Да и самого государя можно отвлечь: иной раз и служанка покажется не хуже госпожи…
– Кому спуститься? Мне? Нет, брат Василий Лукич, не знаешь ещё ты меня, – самодовольно отозвался Алексей Григорьевич. – Кто, по-твоему, низвергнул нерушимого статуя Данилыча? Кто, по-твоему?
Василий Лукич тонко улыбнулся.
– Нерушимый статуй Меншиков, братец Алексей Григорьевич, рухнул оттого, что грузен очень стал, пьедестал не выдержал. Рухнул бы он и сам собою, да только после, а теперь сронить его постарались многие персоны, только не ты, брат Алексей.
– Кто же, по-твоему? Кто? – горячился Алексей Григорьевич.
– Кто? Хочешь знать? Так я скажу тебе: подкопался под статуя барон Андрей Иванович Остерман, которому сами того не ведая, дружно помогали сестрица государева Наталья Алексеевна, тётка, цесаревна Елизавета, да твой сынок Иван.
– Андрей Иваныч! Ха, ха, ха! Барон Андрей Иваныч! – захлёбывался от смеха Алексей Григорьевич. – Насмешил же ты меня, брат Василий. Вот и видно, что господином посланником состоял – видишь там, где ничего нет. Андрей Иваныч, брат, человек хворый, хоть и немец, а простой; даром что воспитателем считается государевым, а из моей воли никогда не выйдет. Захотел бы я, так завтра же его не было бы, да не хочу: человек он нужный, работник без устали, смирный и послушливый. Андрей Иваныч, что ль, посадил нас – меня и тебя – в Верховный совет[16]? Я, Василий, сам сел и тебя посадил. Хорош воротила, хороши и помощники! – и Алексей Григорьевич снова захохотал до слёз.
Князь Василий Лукич не возражал; он только по привычке едва заметно повёл правым плечом да досадливо забарабанил по столу тонкими, длинными, точно выточенными пальцами, на которых блестели перстни с драгоценными камнями.
– Хороши помощники, нечего сказать! – продолжал князь Алексей Григорьевич, лукаво прищуривая на брата зеленоватые глаза. – Девочка несмышлёная и хворая да ветреница, у которой на уме только пляски да песни. А что ж касается сынка моего, то всем известно, какой он отпетый идол.
– Ивана хулить тебе не след, брат, через него и вы все пошли, – заметил Василий Лукич. – Любит его государь чуть ли не больше себя.
– Любит, правда, да какая же Долгоруковым-то от этого польза? Иван не токмо что порадеть семейству своему, а напротив, норовит, как бы насолить ему. Кутежами только едиными в мыслях своих преисполнен.
– Молод ещё, выработается, – оправдывал племянника Василий Лукич.
– Нет, братец любезный, не в молодости тут дело. Вот другой мой сын, Николай, и моложе его, а понимает, что он – князь Долгоруков. Задумал я отвести государя от Ивана и поставить в фавориты Николая, а если не удастся Николая, то кого-нибудь из чужих сподручного.
– Напрасно, Алексей Григорьевич, напрасно ты это задумал. Отведёшь Ивана, так и сам останешься ни при чём. Поддержки-то, как я знаю, у тебя нет.
– Какой же мне ещё поддержки, окромя государя?
– Государь государем – это главное, а не худо бы заручиться и разными альянсами с другими фамилиями.
– А где же ты, милостивый мой князь, отыскал другие фамилии, кроме нашей? – с хвастливостью возразил Алексей Григорьевич. – Все такие фамилии покойный государь либо разогнал, либо поравнял с подлым народом.
– Ну нет, есть ещё, – задумчиво заметил Василий Лукич.
– Ну, скажи, где они, такие фамилии?
– Ну, Головкины, например.
– Канцлер Гаврило Иваныч? Ну уж, выбрал кого! Головкин, братец мой, не из больно знатных персон, да и сам Гаврило Иваныч ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Нешто сделался силён, как выдал дочку замуж за жидка Ягужинского[17]? Славная поддержка!
– Ну, есть кроме Головкиных и другие фамилии, Голицыны, например.
– Голицыны, не спорю, древнего рода, Гедиминовичи[18], да только они теперь не в силе. Государь их не любит.
– Государь молод, на привязанность или неприязнь его рассчитывать много не следует, – с задумчивостью проговорил Василий Лукич. – Да и где же проявилась неприязнь к Голицыным?
– Об этом не беспокойся – дело сделано. Как только отослали нерушимого статуя, я, зная, что со стороны Голицыных, особенно со стороны Михаилы Михайловича, будет какая-нибудь вспышка в пользу Данилыча – были они, ты знаешь, хороши между собою, служили вместе покойному, – я тогда же шепнул о дружбе фельдмаршала Михайлы с Меншиковым, предупредил, значит, как следует. Вот когда Михаила Михайлович явился из Украины в Петербург и, получив аудиенцию, начал укорять государя, что ссылать людей заслуженных без суда неподходящее дело, так государь обернулся к нему спиною и явную показал немилость. С тех пор нам Голицыны не опасны. Где их сила? Знаешь сам, какие у них, у Дмитрия Михайловича[19] и Михайлы Михайловича, упрямые характеры, а такие характеры Пётр Алексеевич не полюбит.
Василий Лукич, по обыкновению, не показал ни одобрения, ни осуждения, только, после небольшого раздумья, он спросил брата:
– Заметил я, что цесаревна Елизавета в последнее время стала к Голицыным особливо благосклонна – не было бы тут чего?
– А чему быть? – вопросом ответил Алексей Григорьевич. – Цесаревне понравился племянник фельдмаршала Михайлы, молодой Бутурлин – вот и всё тут. Боишься ты, брат Василий, влияния на государя цесаревны, он больно уж её любит, а по-моему, это ничего. Цесаревне не ребёнок нужен, ведь это только немцу Андрею Иванычу могла прийти такая шальная мысль – женить племянника на цесаревне для совокупления-де воедино двух царственных ветвей! Цесаревну мы отведём, выдадим её замуж за границу, Иван постарается… Да и самого государя можно отвлечь: иной раз и служанка покажется не хуже госпожи…