Страница:
Солнце светило по-летнему. В кабине становилось жарко.
Я снял пиджак, расстегнул рубашку. Уже три часа мы были в пути. Мишка насвистывал песню: «Ой, за гаем, гаем...»
— Теперь-то можешь сказать, куда едем?
Мишка рассердился:
— «Куда, куда»?! На кудыкину гору, от нашего забора до вашего плетня — ровно три шага вприсядку!
— Скажи хоть, когда приедем?
— Шофера — народ суеверный, — ответил он. — Когда выехал — знаю, а когда приедем — знает бог и его мамаша. Усвоил? А сейчас — привал! — Он вытащил из-под сиденья полбуханки хлеба и теплую флягу.
У меня тоже была фляжка, но не с водой, а с самогоном. Варвара дала мне ее в дорогу в дополнение к печеной картошке.
— Сто грамм за благополучный приезд? — предложил я.
Мишка не разрешил даже открыть фляжку.
— Когда еду за крупой — не пью. И тебе не дам.
Мне понравилось это запрещение. В нем чувствовался армейский порядок, и я уже видел себя среди партизан, которые без военной формы воюют, как подразделение на фронте.
Отдых продолжался недолго. Мишка спешил:
— Наше дело — наматывать километры на колеса.
Уже стемнело, когда на горушке у церкви мы увидели бронетранспортер и мотоцикл с погашенными фарами.
Мишка с ходу повернул на проселочную дорогу. Тут же вспыхнула фара мотоцикла, и он запустил за нами прямо с горы. Мишка, к моему удивлению, сбросил газ и поехал не торопясь.
— Все равно догонят! — сказал он. — Может быть, отбрешемся. Документы — в порядке.
Мотоцикл громко засигналил, потом раздался предупредительный выстрел, и мы тут же остановились, не глуша мотора. Обогнав нас, мотоцикл круто затормозил, занеся коляску на обочину дороги. Мишка сунул мне в руку карандаш и, уже вылезая из кабины, пробормотал скороговоркой:
— Под сиденьем — граната. Оружие — в бочке с солидолом.
Я не сразу сообразил — к чему карандаш. Черт! Это же запал!
Мишка скинул шапку, подошел к мотоциклу и протянул документы. Сквозь рокот мотора донесся разговор немцев:
— Gerade jener Lastuto! Kirchgof Fabrik. Schau mal![63]
— Aber die Nummer?[64]
Все ясно. Они ищут нашу машину. Номер Мишка перекрасил, а надпись оставил. Почему? Теперь это уже не играет роли. Сейчас они осмотрят машину, найдут оружие...
Было уже почти темно. Узкая дорога исчезала в полях. Сзади, над самой землей, под шапками крыш светились огоньки села, а вокруг — ни души. На горе ярко вспыхнули фары. Бронетранспортер идет сюда!
Мотоциклист крикнул мне:
— Выходить!
Я ответил по-немецки, что сейчас достану свои документы, полез под сиденье и вытащил оттуда знакомую гранату «РГД».
Мишка увидел, как я подымаю сиденье, что-то сказал и пошел к машине.
— Мишка, ложись!!! — распахнул дверку и швырнул гранату.
Мотоциклист не успел сорвать из-за спины автомат, Мишка ринулся под машину, и тут грохнуло! Осколки ударили по железу и по лобовому стеклу.
Дым взрыва еще не рассеялся, а Мишка уже сидел в кабине.
— О це — добре! — крикнул он по-украински, хотя до этого мы все время говорили с ним по-русски. Но, видно, такова уж человеческая природа, что в минуты наивысшего душевного напряжения мысли обретают форму именно на родном, материнском языке.
Мы мчались во весь дух по проселочной дороге, нещадно стукаясь головами на ухабах о крышу кабины. Я открыл дверку, оглянулся назад и увидел вдали пару прыгающих над дорогой огней. Бронетранспортер шел за нами.
— Газу, Мишка! Жми на всю железку!
Пронеслись через темный хутор и внезапно выскочили на магистральное шоссе. Мишка вел машину, как самолет, словно не было под нами изрытого войной асфальта. Сквозь разбитое лобовое стекло врывался ветер — густой и жесткий. Кусты на обочинах исчезали, едва успев возникнуть. Я не поверил бы, что эта старая полуторка может развить такую сумасшедшую скорость. Глухо гудел задний мост. Мотор уже не ревел, а пел надрывно и тонко. Прыгающие желтые глаза приближались.
Не отрывая взгляда от дороги, Мишка сказал:
— Слушай, Штурманок! — Он впервые назвал меня так, без лишних слов признавая за своего. — Если нас разбросает, переходи речку Уж, потом — на юг. Малин оставишь по левую руку, и дальше — к Новоград-Волынску, лес — ищи Денисенко...
Транспортер дал очередь. Дорога раздваивалась. Мишка поехал по левой, более узкой.
— Давай в кузов! Оружие... Приторможу — прыгай!
Не знаю, как мне удалось на таком ходу перебраться в кузов. Запустив руки в густую, как повидло, смазку, я вытащил из бочки наган, обернутый в тряпку, и сунул его в карман.
Мишка привстал на подножке, закричал, срывая голос:
— Впереди — разбитый мост через Уж... Прыгай!
Снова донеслась очередь. Струя трассирующих пуль скользнула над нами в темноту неба. Я перегнулся к кабине:
— Мотор — на стоп! Уходим вместе!
Он сбросил газ, но машина шла еще очень быстро. Он уже не кричал, а хрипел:
— Приказываю — прыгай!.. Встретимся на том берегу...
Впереди, совсем близко — маслянистый блеск воды за кустами. Я перемахнул через борт, упал, скатился в канаву. И тут же мимо меня, на мгновение ослепив фарами, тяжело прошумел бронетранспортер. Сквозь треск пулемета я различил какой-то странный грохот. Потом стрельба прекратилась, и я понял: полуторка обрушилась в реку. Но успел ли выпрыгнуть Мишка?..
Подъехала еще одна машина. Солдаты высыпали на землю и начали наудачу строчить по кустам. Я лежал в траве. Где Мишка? Если он выскочил, если он только успел выскочить, то перешел на левый берег речушки. Но на дороге — немцы.
Притаившись в кустах, я ждал. Солдаты прочесывали местность у реки. Часа через два, когда обе машины ушли — я видел на дороге огни их фар, — можно было приблизиться к берегу. Осторожно я раздвинул кусты над берегом. Речка была неширокой, мелкой, но берег высокий, крутой. Там, внизу, лежала вверх колесами наша полуторка.
Тишина. Клочья тумана цеплялись за кусты. Сырость подымалась от воды. Взошла луна. Из темной, маслянистой, река стала серебряной. Ярко высветились мокрые плоские камни. На одном из них, уронив голову в воду, лежал Мишка.
Вот тебе и Мишка... «От нашего забора до вашего плетня — ровно три шага вприсядку!»
Я тихонько побрел по правому берегу вверх по течению. В десять вечера перебрался через речку Уж, чтобы искать Мишкиных партизан в направлении Новоград-Волынска. Может, это и есть отряд Белобородова? Только нет веселого Мишки, быстролетного моего спутника...
Я шел всю ночь. Слева остались огоньки городка. Наверно, Малин. Полярная звезда все время за спиной. На юг! На юг!
К рассвету я сильно устал. Сел на пенек у края болота. Соловей посвистел, посвистел и замолк. От кустов отделилась фигура человека с торбой за плечами. Плосколицый, приземистый и незаметный, как лист-подорожник, он, вероятно, уже давно наблюдал за мной. Небольшие глаза, прикрытые козырьком рваного кашкета, насмешливо смотрели на меня.
Наверно, крестьянин из местных. Стоит спросить, с какой стороны лучше обойти болото.
— Що притомились, пане? — спросил он неожиданно звонко.
— Какой я тебе пан?! Вот болото, понимаешь...
— Було б болото, а чорти напригають! — сказал он. — А куди тoбi треба?
Я показал рукой в южном направлении. Тут за кустами раздался свист наподобие соловьиного, и мой собеседник скрылся так же внезапно, как появился. Поистине лист-подорожник!
Мне оставалось идти наудачу: авось найду переход через болото. Через полчаса — солнце уже всходило — где-то правее меня загремели винтовочные выстрелы. Стрельба то стихала, то снова разгоралась. Донеслись выкрики, топот лошадей по проселку. С наганом в руке я выглянул на просеку.
Трое с автоматами возникли передо мной, как из-под земли:
— Стой!
На одном из них был шлем танкиста с красной звездочкой. От радости и волнения я не мог вымолвить ни слова. Мне хотелось обнять их всех сразу. Это же партизаны! Наконец!
Но они не спешили со мной обниматься.
— Оружие — на землю! Живо! — скомандовал танкист.
Я подал ему свой наган рукояткой вперед:
— Зачем — на землю? Держи!
Он вырвал у меня револьвер.
— Руки — назад! Пошли!
— Товарищи...
Другой партизан прикрикнул на меня:
— Вперед! Бандеровцы тебе товарищи!
В штабе отряда я понял, что попал в незавидное положение. На рассвете подразделение партизан столкнулось с националистами-бандеровцами. Меня принимали за одного из них.
Допрашивал командир. Капельки пота блестели на его широком лбу с залысинами, уходившими, как два заливчика, в спутанные волосы. Сквозь серый загар лица проступала бледность. Из-под расстегнутого ворота гимнастерки виднелись несвежие бинты.
Когда я сказал, что ищу отряд Белобородова, партизаны многозначительно переглянулись. Командир спокойно объяснил мне, что никакого Белобородова нет и не было. Это прошлогодний пароль для идущих в партизаны. Он давно сменен.
— Бульбаш![65] — отрубил начальник штаба, тот самый боец в шлеме танкиста. — Хреново у вас поставлена разведка. Признавайся: разведчик?
— Разведчик! — уже зло сказал я. — Только не бандеровский, а советский. Меня послал Степовой.
— Да, — покачал головой командир, — о Степовом мы слышали, хоть дела с ним не имели. Как вы можете это доказать?
— Может быть, вы знаете Денисенко? — спросил я.
Они снова переглянулись, еще более враждебно.
— А вы сами его знаете? — Командир отпил воды из котелка, в котором плавали иголочки хвои.
— Знаю. Вернее, у меня к нему поручение.
— Я — Денисенко, — сказал командир. — Кто вас послал?
— Мишка, то есть Микола Мелешко. Его-то вы знаете? Погиб Мишка.
— Как — погиб?! — вскочил Денисенко, хватаясь за пистолет. — Ну, говори: замучили Мелешко?
Я взял себя в руки и подробно рассказал все, что знал о Мишке и о геройской его гибели. Может быть, я и сумел бы убедить их, но тут снова начался бой.
Отбиваясь от карателей и бандеровцев, отряд Денисенко уходил в глубь лесов, а меня вели в обозе под охраной инвалида, который сидел на телеге с моим наганом в руках.
На следующий день я снова увидел Денисенко. Он шел с несколькими партизанами по краю лесной дороги.
— Товарищ Денисенко!
— Ну, что еще? — устало спросил Денисенко.
— Вы не дослушали меня вчера. Мне нужна связь с разведкой Красной Армии.
— Вы же видите, — сказал он, — идет бой.
— Поставьте меня рядовым в любое подразделение. Дайте винтовку. Куда я денусь?
Из кустов орешника неслышно выскользнул человек с котомкой. Я немедленно узнал его: Лист-подорожник! Денисенко быстро повернулся к нему.
— Пантелеймон! Ну как? Идут?
Из разговора я понял, что прибывший — связной из другого отряда. Батальон из того отряда идет на помощь Денисенко. Я услышал, что каратели оцепили лес с севера. Это были очень важные известия, и командир совсем забыл обо мне, слушая Пантелеймона. А тот все время поглядывал на меня острым глазком.
— Ну, а бульбашїв не чути? — спросил командир.
— Як же, не чути?! Під Городницею зібрались три куріні. Було б болото, а чорти напригають!
Лист-подорожник не сводил с меня глаз.
— Товарищу командире, — спросил он, — а звідки у вас о цей красавчик?
Он доложил, что еще вчера я «болтался в лесу», в том секторе, откуда наступали бандеровцы. Хотел проследить за мной, только потому не пристрелил. Потом его позвали показывать дорогу, и вернуться ко мне он уже не смог.
— Що, голубчику?! — сказал он, обращаясь ко мне. — Занадився глечик по воду ходити, там йому й голову розбити![66]
Денисенко бросил начальнику штаба как приговор:
— Разобраться с ним и решить.
За высоткой завыл немецкий шестиствольный миномет. Мины с кряканьем обрушились в орешник. Заходили ходуном кусты. Комья земли ударили в лицо. Все вокруг окуталось кислым дымом.
— Сейчас немцы начнут прочесывать лес, а тут еще с этим возиться! — буркнул начальник штаба.
— А чого з ним возитись? — спросил Пантелеймон. — Ці бульбаші мою жінку зарізали, хату спалили, а ми будемо з ними панькатися?!
Он уже поднимал автомат.
Я заорал на него:
— В немцев стреляй, сукин сын, а не в своих!
Денисенко крикнул с другой стороны просеки:
— Отставить! Это у вас в отряде так положено?
Пантелеймон ругнулся и отошел. Обо мне снова забыли. Никому не нужный, я стоял среди людей и деревьев, которые были здесь все заодно в тревожный час перед боем.
Мне не довелось участвовать в этом бою. Подразделения прорывали окружение, а меня вели за телегой с ранеными.
Ночью отряд Денисенко, сильно поредевший, оторвался от преследователей и углубился в обширный лес.
Когда стало поспокойней, я спросил начальника штаба:
— Скажите, прошлой осенью, тогда еще был пароль «Белобородов», не появлялся у вас здесь моряк Голованов?
Отозвался Пантелеймон:
— А звідки вы його знаете?
Я рассказал об училище, о гибели корабля и о том, как мы с Васей бежали из лагеря «Беньяка».
Пантелеймон слушал с удивлением и недоверием:
— Цей бульбаш правду каже!
Он пошептался о чем-то с Денисенко, а вечером с несколькими партизанами из отряда «За Родину!» мы тронулись в путь. Я не знал, куда меня ведут, на отношение ко мне стало другим.
На следующий день пришли в небольшое село. Стоя у дверей хаты, я слышал, как Пантелеймон докладывает кому-то:
— Товарищ начальник разведки, привел человека. Говорит, что вас знает.
Из хаты вышел Вася Голованов.
— Живой, салага! Я так и знал! — Он едва не задушил меня, а Пантелеймон стоял рядом, почесывая затылок, и повторял:
— Ну, чудасія! Буває ж таке!
Я рассказывал Голованову все подряд. Он слушал, лежа на животе и опираясь на локти. Ночь изо всех сил старалась убедить нас, что нет никакой войны. Было очень тихо и очень тепло. Деревья отцветали, и даже в темноте их белый пух выделялся на траве.
— Здорово же ты хлебнул, Алешка! — сказал Голованов. — Но, если хочешь знать, первое дело сейчас — доложить про Петра.
— Сам знаю. Видишь, сколько времени искал партизан...
— А когда нашел, чуть не пустили в расход! Ну, добро! Пошли спать!
Командир отряда «За Родину!» предложил мне остаться у них. Я сказал, что о лучшем не мечтаю, но раньше всего необходимо связаться с армейским командованием.
Он покачал головой:
— Непросто! Радиосвязи нет. Но ты не отчаивайся. Нам самим позарез нужен контакт. Сегодня высылаю связного.
— Постой, командир! — вмешался Голованов. — Вот Алешка и пойдет с ним. Хорошо бы и мне, конечно...
Командир посмотрел с укором, и Голованов покорно сказал:
— Понимаю. Значит, так: пойдут Пантелеймон и Алексей.
Пантелеймон оказался незаменимым спутником. Я понял это в первый же день пути. Там, где я неминуемо попал бы в руки врага, он проходил, как иголка сквозь рыболовную сеть.
По пыльным дорогам, через деревни и разоренные местечки пробирались двое уроженцев Ровенской области, отпущенные оккупантами из концлагеря. Без всякого оружия и без копейки денег, снабженные поддельными немецкими справками, одетые в лохмотья, с котомками за плечами, мы двигались на северо-запад.
С Пантелеймоном можно было пройти двадцать километров кряду и не заметить. На всякое слово находилось у него присловье. Поговорки так и сыпались, как спелые яблоки, если потрясти яблоню в сентябре. И про панов, и про попов, про девчат и хлопцев. А то вдруг запоет песню:
А он смеется:
— На млину, на перевозі, в чорта лисого на розі![67] — И только где-то далеко, в глубине его веселых глаз, скрывалось горе. Не мог он забыть жену, загубленную бандеровцами.
Пантелеймон в совершенстве владел искусством бесшумно передвигаться по лесу, в любой момент мог слиться с кустами, затеряться среди стволов. Он был действительно как лист-подорожник, прижимающийся к земле и всегда находящий у нее защиту.
Шел девятый день пути... Снова леса и проселки, болота и мелкие озера, пока, наконец, не остановила нас партизанская застава.
Убедившись, что перед нами те, кого мы искали, Пантелеймон переломил о колено свой посох странника и вытащил из него документы, написанные на листках папиросной бумаги.
В партизанской бригаде «Украина» я доложил все, что мне было поручено. Пантелеймон готовился в обратный путь, чтобы вести своих сюда, в чащобы Полесья. Мне предстояло на следующий день, идти на связь с армейским командованием. Жаль было расставаться со спутником, у которого я многому научился. Мне казалось, и он привык ко мне. Прощались мы на развилке дорог, у мостика через неприметную речку. Я думал, он хоть сейчас забудет о своих шуточках, но вместо слов прощания услышал:
— Іде син до річки купатися; а мати й наказує: «Гляди, сину, як утопишся, то й додому не приходь — буде тобі від батька»[68].
Я оценил его заботу. Он просил быть осторожным.
Мы пошли в разные стороны: я с провожатым из бригады «Украина» — на запад, Пантелеймон — на юго-восток. Через несколько шагов я обернулся, чтобы помахать ему рукой, но Пантелеймон уже исчез — слился с серой пылью дороги, затерялся в стеблях прибрежного тростника.
Я думал, для связи с армейским командованием придется добираться за тридевять земель. Представлял себе бетонные блиндажи в лесных дебрях и сложную систему пропусков.
Все оказалось значительно проще. Уже на следующий день я спустился в просторную землянку. Еще со ступенек, вырубленных в грунте, увидел седеющую голову человека в гимнастерке. Он чинил карандаш. Когда я вошел, отложил нож, встал из-за дощатого стола, расправил ладонями гимнастерку под ремнем. На его петлицах еще видны были следы шпал.
Подчиняясь старому рефлексу, я вскинул руку к своей кепчонке и смутился, не зная, как доложить.
— Входите, пожалуйста! — Он улыбнулся и представился сам: — Полковник Веденеев.
Я сказал, что прибыл для установления связи.
Он позвал:
— Паша! Надо бы накормить товарища!
Появилась девушка в пестром платочке и тоже в гимнастерке.
— Це ми зараз влаштуємо! — произнесла она с мягким полтавским акцентом.
Я поблагодарил и отказался.
— Тогда рассказывайте, — сказал он. — Я представляю здесь разведку Красной Армии. Не торопитесь. Давайте все по порядку.
Я не стал рассказывать по порядку, сразу начал с главного:
— Товарищ Степовой погиб.
— Вы работали со Степовым?! — Он потерял на мгновение всю свою сдержанность. — Это точно?
— К сожалению, точно. На моих глазах.
Мы говорили несколько часов. Вернее, говорил я, а он слушал, не спуская с меня глаз, и только изредка записывал что-то в ученической тетрадке. Наконец я рассказал о том, как Петро подорвал себя вместе с врагами ферапонтовской «лимонкой».
Веденеев был потрясен. Некоторое время он сидел неподвижно, сосредоточенно смотрел на свои руки, сцепленные на колене.
— Да, мы подозревали, — сказал он наконец, — и все-таки надеялись. Большой был разведчик. И большой души человек. Скажите, он ничего не велел передать конкретно?
— Нет, только сообщить, если его убьют.
— А о вас? — Он держал в руках письмо, подписанное командиром отряда «За Родину!» и Головановым. — Тут о вас много хорошего... А Степовой ничего не передавал о вас лично?
— Петро, то есть, простите, товарищ Степовой приказал передать номер 3649. Это он дал мне псевдоним Штурманок.
— С этого бы и начинали! — сказал Веденеев. — Нам нужно будет о многом поговорить, но сейчас вам пора отдыхать. Жду с утра.
На следующее утро разговор возобновился. Не сомневаюсь, что Веденеев сверил по радио или по каким-то таблицам четыре цифры, переданные от Степового. Теперь он сам рассказал мне о полковнике Степовом, который создал целую сеть подпольных групп в центральных областях Украины и сам руководил ими. Осенью Степовой исчез, а люди, оставленные им в селах и городах, действовали. От его имени продолжали руководить этими людьми.
— Есть данные, — сказал Веденеев, — что в некоторых местах от лица Степового пытаются действовать гитлеровские агенты. Вот и получается: немцы ищут его на воле, а мы стараемся найти его следы в тюрьмах и лагерях. Понимаете, насколько важно ваше сообщение? — Он помолчал с минуту. — Потеря огромная. Одному человеку не возместить. Для этого потребуются многие, и вы в том числе.
— Вы берете меня на работу к себе?
Он улыбнулся.
— Степовой уже принял вас на службу, товарищ Штурманок.
Много дней провел я в особом отряде Веденеева, который был замаскирован под один из многочисленных партизанских отрядов.
Веденееву нужно было знать обо мне решительно всё. Каждая моя встреча до начала войны, на флоте, в плену и на оккупированной территории представляла для него интерес.
В эти дни вся моя жизнь повторялась в ускоренном темпе. Я как бы смотрел на нее со стороны, заново терял друзей и встречал новых, таких, как старик потемкинец, Катя, Мишка — Мелешко...
Иногда Веденеев останавливал меня:
— Потише. Мне нужны все детали. Это не любопытство...
Только потом я понял, что Веденееву нужны люди для выполнения какого-то задания, и я показался ему подходящим.
Конечно, рассказал я Веденееву и о том, что был исключен из училища как «морально неустойчивый и проявивший недопустимую халатность в обращении со служебным документом».
— Об этом не беспокойтесь, — сказал полковник, — сейчас людей подбирают не по анкетам, а по делам. Взрыв коттеджа Шмальхаузена и рекомендация Степового убедительнее любых анкет.
Больше мы к этой теме не возвращались. В штабе Веденеева я нашел подшивку газет «Правда» и «Красная звезда», которые время от времени доставлялись сюда на самолетах. Только теперь я смог представить себе весь ход войны. Из газет и от самого Веденеева я узнал об обороне Ленинграда и Севастополя, о том, что в новогоднюю ночь Черноморский флот высадил десанты в Керчи и Феодосии. Но несколько дней назад нам пришлось оставить Керченский полуостров. Ожесточенные бои идут под Харьковом и в районе Изюма. Было ясно, что положение на фронте очень тяжелое.
— Противник готовит большое наступление, — говорил Веденеев. — Где? Когда? Чтобы установить это, существует разведка.
Мне хотелось узнать о судьбе группы Попенко. Оказалось, этой группе удалось выйти в расположение одного из партизанских отрядов, и оттуда поступила просьба разыскать меня в поселке Караваевы Дачи под Киевом.
Когда речь зашла о Киеве, я напомнил Веденееву о Кате:
— Это чудесная девушка, товарищ полковник! Она способна на многое. Если не дать ей дела, придумает себе сама. И погибнет, скорее всего...
Веденеев кивнул, записал что-то в своей тетрадке.
Выходя из его землянки, я столкнулся носом к носу с Головановым. Мы так обрадовались друг другу, будто только сейчас встретились после Констанцы.
Вася был в гражданском пиджаке, затянутом солдатским ремнем, и в лихо заломленной флотской мичманке. Пистолет, как положено у моряков, болтался сзади на длинных ремешках.
— Ты прямо как с корабля! — восхищенно сказал я.
— С корабля на бал! Вот, начальство вызывает. Пусть видят сразу, с кем имеют дело!
Оказалось, что отряды Денисенко и «За Родину!» влились в бригаду «Украина», а Голованова и еще нескольких людей откомандировали сюда, в распоряжение Веденеева.
— Что он за человек? — спросил Голованов. — Не люблю, знаешь, нового начальства.
— Начальство правильное! Сам убедишься. Интересно, где ты добыл в лесу морскую фуражку?
Он рассмеялся:
— На млину, на перевозi, в чорта лисого на розi!
— Эту поговорку я уже слышал. А если серьезно?
— На ловца и зверь! В бригаде «Украина». Могу подарить!
— Нет, Вася. Видно, не носить нам теперь форму. После войны пойдем с тобой на Примбуль в белых фуражечках.
— Да, Примбуль... Как там, в Севастополе? Не слыхал?
— Держатся! — сказал я. — Веденеев говорит: немцы на Мекензиевых, на Бельбеке, в Балаклаве. Нашим там труднее, чем нам.
Шутить больше не хотелось. Из землянки выглянула Паша:
— Есть тут Голованов? К полковнику!
Мы провели с Головановым только сутки. Это очень много на войне и очень мало. Разве знаешь, когда встретишься снова?
Наутро меня вызвали к полковнику. Его самого не было. Паша возилась с бумагами.
— Интересно, Пашенька, в какой отряд меня пошлют?
Она удивленно посмотрела на меня:
— А почему вы думаете, что в отряд?
Тут вошел Веденеев, еще со ступенек кивнул мне:
— Садитесь, Штурманок! Паша, документы на Пацько готовы?
Она протянула ему бумаги. Веденеев долго изучал их, рассматривал на свет через лупу.
— Недурственно! Держи, друг!
Я раскрыл паспорт на имя Пацько Федора Карповича, уроженца города Воронежа и жителя Львова. Моя фотография была прихлопнута на уголке фиолетовой печатью с орлом. Так вот для чего фотографировали три дня назад в рубашке с галстуком! Партизанам такие паспорта ни к чему. Как странно все складывается! Мечтал перейти линию фронта, воевать на флоте, а стал партизаном. Только привык к мысли о войне в лесах, а посылают совсем на другую работу.
Я снял пиджак, расстегнул рубашку. Уже три часа мы были в пути. Мишка насвистывал песню: «Ой, за гаем, гаем...»
— Теперь-то можешь сказать, куда едем?
Мишка рассердился:
— «Куда, куда»?! На кудыкину гору, от нашего забора до вашего плетня — ровно три шага вприсядку!
— Скажи хоть, когда приедем?
— Шофера — народ суеверный, — ответил он. — Когда выехал — знаю, а когда приедем — знает бог и его мамаша. Усвоил? А сейчас — привал! — Он вытащил из-под сиденья полбуханки хлеба и теплую флягу.
У меня тоже была фляжка, но не с водой, а с самогоном. Варвара дала мне ее в дорогу в дополнение к печеной картошке.
— Сто грамм за благополучный приезд? — предложил я.
Мишка не разрешил даже открыть фляжку.
— Когда еду за крупой — не пью. И тебе не дам.
Мне понравилось это запрещение. В нем чувствовался армейский порядок, и я уже видел себя среди партизан, которые без военной формы воюют, как подразделение на фронте.
Отдых продолжался недолго. Мишка спешил:
— Наше дело — наматывать километры на колеса.
Уже стемнело, когда на горушке у церкви мы увидели бронетранспортер и мотоцикл с погашенными фарами.
Мишка с ходу повернул на проселочную дорогу. Тут же вспыхнула фара мотоцикла, и он запустил за нами прямо с горы. Мишка, к моему удивлению, сбросил газ и поехал не торопясь.
— Все равно догонят! — сказал он. — Может быть, отбрешемся. Документы — в порядке.
Мотоцикл громко засигналил, потом раздался предупредительный выстрел, и мы тут же остановились, не глуша мотора. Обогнав нас, мотоцикл круто затормозил, занеся коляску на обочину дороги. Мишка сунул мне в руку карандаш и, уже вылезая из кабины, пробормотал скороговоркой:
— Под сиденьем — граната. Оружие — в бочке с солидолом.
Я не сразу сообразил — к чему карандаш. Черт! Это же запал!
Мишка скинул шапку, подошел к мотоциклу и протянул документы. Сквозь рокот мотора донесся разговор немцев:
— Gerade jener Lastuto! Kirchgof Fabrik. Schau mal![63]
— Aber die Nummer?[64]
Все ясно. Они ищут нашу машину. Номер Мишка перекрасил, а надпись оставил. Почему? Теперь это уже не играет роли. Сейчас они осмотрят машину, найдут оружие...
Было уже почти темно. Узкая дорога исчезала в полях. Сзади, над самой землей, под шапками крыш светились огоньки села, а вокруг — ни души. На горе ярко вспыхнули фары. Бронетранспортер идет сюда!
Мотоциклист крикнул мне:
— Выходить!
Я ответил по-немецки, что сейчас достану свои документы, полез под сиденье и вытащил оттуда знакомую гранату «РГД».
Мишка увидел, как я подымаю сиденье, что-то сказал и пошел к машине.
— Мишка, ложись!!! — распахнул дверку и швырнул гранату.
Мотоциклист не успел сорвать из-за спины автомат, Мишка ринулся под машину, и тут грохнуло! Осколки ударили по железу и по лобовому стеклу.
Дым взрыва еще не рассеялся, а Мишка уже сидел в кабине.
— О це — добре! — крикнул он по-украински, хотя до этого мы все время говорили с ним по-русски. Но, видно, такова уж человеческая природа, что в минуты наивысшего душевного напряжения мысли обретают форму именно на родном, материнском языке.
Мы мчались во весь дух по проселочной дороге, нещадно стукаясь головами на ухабах о крышу кабины. Я открыл дверку, оглянулся назад и увидел вдали пару прыгающих над дорогой огней. Бронетранспортер шел за нами.
— Газу, Мишка! Жми на всю железку!
Пронеслись через темный хутор и внезапно выскочили на магистральное шоссе. Мишка вел машину, как самолет, словно не было под нами изрытого войной асфальта. Сквозь разбитое лобовое стекло врывался ветер — густой и жесткий. Кусты на обочинах исчезали, едва успев возникнуть. Я не поверил бы, что эта старая полуторка может развить такую сумасшедшую скорость. Глухо гудел задний мост. Мотор уже не ревел, а пел надрывно и тонко. Прыгающие желтые глаза приближались.
Не отрывая взгляда от дороги, Мишка сказал:
— Слушай, Штурманок! — Он впервые назвал меня так, без лишних слов признавая за своего. — Если нас разбросает, переходи речку Уж, потом — на юг. Малин оставишь по левую руку, и дальше — к Новоград-Волынску, лес — ищи Денисенко...
Транспортер дал очередь. Дорога раздваивалась. Мишка поехал по левой, более узкой.
— Давай в кузов! Оружие... Приторможу — прыгай!
Не знаю, как мне удалось на таком ходу перебраться в кузов. Запустив руки в густую, как повидло, смазку, я вытащил из бочки наган, обернутый в тряпку, и сунул его в карман.
Мишка привстал на подножке, закричал, срывая голос:
— Впереди — разбитый мост через Уж... Прыгай!
Снова донеслась очередь. Струя трассирующих пуль скользнула над нами в темноту неба. Я перегнулся к кабине:
— Мотор — на стоп! Уходим вместе!
Он сбросил газ, но машина шла еще очень быстро. Он уже не кричал, а хрипел:
— Приказываю — прыгай!.. Встретимся на том берегу...
Впереди, совсем близко — маслянистый блеск воды за кустами. Я перемахнул через борт, упал, скатился в канаву. И тут же мимо меня, на мгновение ослепив фарами, тяжело прошумел бронетранспортер. Сквозь треск пулемета я различил какой-то странный грохот. Потом стрельба прекратилась, и я понял: полуторка обрушилась в реку. Но успел ли выпрыгнуть Мишка?..
Подъехала еще одна машина. Солдаты высыпали на землю и начали наудачу строчить по кустам. Я лежал в траве. Где Мишка? Если он выскочил, если он только успел выскочить, то перешел на левый берег речушки. Но на дороге — немцы.
Притаившись в кустах, я ждал. Солдаты прочесывали местность у реки. Часа через два, когда обе машины ушли — я видел на дороге огни их фар, — можно было приблизиться к берегу. Осторожно я раздвинул кусты над берегом. Речка была неширокой, мелкой, но берег высокий, крутой. Там, внизу, лежала вверх колесами наша полуторка.
Тишина. Клочья тумана цеплялись за кусты. Сырость подымалась от воды. Взошла луна. Из темной, маслянистой, река стала серебряной. Ярко высветились мокрые плоские камни. На одном из них, уронив голову в воду, лежал Мишка.
Вот тебе и Мишка... «От нашего забора до вашего плетня — ровно три шага вприсядку!»
Я тихонько побрел по правому берегу вверх по течению. В десять вечера перебрался через речку Уж, чтобы искать Мишкиных партизан в направлении Новоград-Волынска. Может, это и есть отряд Белобородова? Только нет веселого Мишки, быстролетного моего спутника...
2
Я шел всю ночь. Слева остались огоньки городка. Наверно, Малин. Полярная звезда все время за спиной. На юг! На юг!
К рассвету я сильно устал. Сел на пенек у края болота. Соловей посвистел, посвистел и замолк. От кустов отделилась фигура человека с торбой за плечами. Плосколицый, приземистый и незаметный, как лист-подорожник, он, вероятно, уже давно наблюдал за мной. Небольшие глаза, прикрытые козырьком рваного кашкета, насмешливо смотрели на меня.
Наверно, крестьянин из местных. Стоит спросить, с какой стороны лучше обойти болото.
— Що притомились, пане? — спросил он неожиданно звонко.
— Какой я тебе пан?! Вот болото, понимаешь...
— Було б болото, а чорти напригають! — сказал он. — А куди тoбi треба?
Я показал рукой в южном направлении. Тут за кустами раздался свист наподобие соловьиного, и мой собеседник скрылся так же внезапно, как появился. Поистине лист-подорожник!
Мне оставалось идти наудачу: авось найду переход через болото. Через полчаса — солнце уже всходило — где-то правее меня загремели винтовочные выстрелы. Стрельба то стихала, то снова разгоралась. Донеслись выкрики, топот лошадей по проселку. С наганом в руке я выглянул на просеку.
Трое с автоматами возникли передо мной, как из-под земли:
— Стой!
На одном из них был шлем танкиста с красной звездочкой. От радости и волнения я не мог вымолвить ни слова. Мне хотелось обнять их всех сразу. Это же партизаны! Наконец!
Но они не спешили со мной обниматься.
— Оружие — на землю! Живо! — скомандовал танкист.
Я подал ему свой наган рукояткой вперед:
— Зачем — на землю? Держи!
Он вырвал у меня револьвер.
— Руки — назад! Пошли!
— Товарищи...
Другой партизан прикрикнул на меня:
— Вперед! Бандеровцы тебе товарищи!
В штабе отряда я понял, что попал в незавидное положение. На рассвете подразделение партизан столкнулось с националистами-бандеровцами. Меня принимали за одного из них.
Допрашивал командир. Капельки пота блестели на его широком лбу с залысинами, уходившими, как два заливчика, в спутанные волосы. Сквозь серый загар лица проступала бледность. Из-под расстегнутого ворота гимнастерки виднелись несвежие бинты.
Когда я сказал, что ищу отряд Белобородова, партизаны многозначительно переглянулись. Командир спокойно объяснил мне, что никакого Белобородова нет и не было. Это прошлогодний пароль для идущих в партизаны. Он давно сменен.
— Бульбаш![65] — отрубил начальник штаба, тот самый боец в шлеме танкиста. — Хреново у вас поставлена разведка. Признавайся: разведчик?
— Разведчик! — уже зло сказал я. — Только не бандеровский, а советский. Меня послал Степовой.
— Да, — покачал головой командир, — о Степовом мы слышали, хоть дела с ним не имели. Как вы можете это доказать?
— Может быть, вы знаете Денисенко? — спросил я.
Они снова переглянулись, еще более враждебно.
— А вы сами его знаете? — Командир отпил воды из котелка, в котором плавали иголочки хвои.
— Знаю. Вернее, у меня к нему поручение.
— Я — Денисенко, — сказал командир. — Кто вас послал?
— Мишка, то есть Микола Мелешко. Его-то вы знаете? Погиб Мишка.
— Как — погиб?! — вскочил Денисенко, хватаясь за пистолет. — Ну, говори: замучили Мелешко?
Я взял себя в руки и подробно рассказал все, что знал о Мишке и о геройской его гибели. Может быть, я и сумел бы убедить их, но тут снова начался бой.
Отбиваясь от карателей и бандеровцев, отряд Денисенко уходил в глубь лесов, а меня вели в обозе под охраной инвалида, который сидел на телеге с моим наганом в руках.
На следующий день я снова увидел Денисенко. Он шел с несколькими партизанами по краю лесной дороги.
— Товарищ Денисенко!
— Ну, что еще? — устало спросил Денисенко.
— Вы не дослушали меня вчера. Мне нужна связь с разведкой Красной Армии.
— Вы же видите, — сказал он, — идет бой.
— Поставьте меня рядовым в любое подразделение. Дайте винтовку. Куда я денусь?
Из кустов орешника неслышно выскользнул человек с котомкой. Я немедленно узнал его: Лист-подорожник! Денисенко быстро повернулся к нему.
— Пантелеймон! Ну как? Идут?
Из разговора я понял, что прибывший — связной из другого отряда. Батальон из того отряда идет на помощь Денисенко. Я услышал, что каратели оцепили лес с севера. Это были очень важные известия, и командир совсем забыл обо мне, слушая Пантелеймона. А тот все время поглядывал на меня острым глазком.
— Ну, а бульбашїв не чути? — спросил командир.
— Як же, не чути?! Під Городницею зібрались три куріні. Було б болото, а чорти напригають!
Лист-подорожник не сводил с меня глаз.
— Товарищу командире, — спросил он, — а звідки у вас о цей красавчик?
Он доложил, что еще вчера я «болтался в лесу», в том секторе, откуда наступали бандеровцы. Хотел проследить за мной, только потому не пристрелил. Потом его позвали показывать дорогу, и вернуться ко мне он уже не смог.
— Що, голубчику?! — сказал он, обращаясь ко мне. — Занадився глечик по воду ходити, там йому й голову розбити![66]
Денисенко бросил начальнику штаба как приговор:
— Разобраться с ним и решить.
За высоткой завыл немецкий шестиствольный миномет. Мины с кряканьем обрушились в орешник. Заходили ходуном кусты. Комья земли ударили в лицо. Все вокруг окуталось кислым дымом.
— Сейчас немцы начнут прочесывать лес, а тут еще с этим возиться! — буркнул начальник штаба.
— А чого з ним возитись? — спросил Пантелеймон. — Ці бульбаші мою жінку зарізали, хату спалили, а ми будемо з ними панькатися?!
Он уже поднимал автомат.
Я заорал на него:
— В немцев стреляй, сукин сын, а не в своих!
Денисенко крикнул с другой стороны просеки:
— Отставить! Это у вас в отряде так положено?
Пантелеймон ругнулся и отошел. Обо мне снова забыли. Никому не нужный, я стоял среди людей и деревьев, которые были здесь все заодно в тревожный час перед боем.
Мне не довелось участвовать в этом бою. Подразделения прорывали окружение, а меня вели за телегой с ранеными.
Ночью отряд Денисенко, сильно поредевший, оторвался от преследователей и углубился в обширный лес.
Когда стало поспокойней, я спросил начальника штаба:
— Скажите, прошлой осенью, тогда еще был пароль «Белобородов», не появлялся у вас здесь моряк Голованов?
Отозвался Пантелеймон:
— А звідки вы його знаете?
Я рассказал об училище, о гибели корабля и о том, как мы с Васей бежали из лагеря «Беньяка».
Пантелеймон слушал с удивлением и недоверием:
— Цей бульбаш правду каже!
Он пошептался о чем-то с Денисенко, а вечером с несколькими партизанами из отряда «За Родину!» мы тронулись в путь. Я не знал, куда меня ведут, на отношение ко мне стало другим.
На следующий день пришли в небольшое село. Стоя у дверей хаты, я слышал, как Пантелеймон докладывает кому-то:
— Товарищ начальник разведки, привел человека. Говорит, что вас знает.
Из хаты вышел Вася Голованов.
— Живой, салага! Я так и знал! — Он едва не задушил меня, а Пантелеймон стоял рядом, почесывая затылок, и повторял:
— Ну, чудасія! Буває ж таке!
3
Я рассказывал Голованову все подряд. Он слушал, лежа на животе и опираясь на локти. Ночь изо всех сил старалась убедить нас, что нет никакой войны. Было очень тихо и очень тепло. Деревья отцветали, и даже в темноте их белый пух выделялся на траве.
— Здорово же ты хлебнул, Алешка! — сказал Голованов. — Но, если хочешь знать, первое дело сейчас — доложить про Петра.
— Сам знаю. Видишь, сколько времени искал партизан...
— А когда нашел, чуть не пустили в расход! Ну, добро! Пошли спать!
Командир отряда «За Родину!» предложил мне остаться у них. Я сказал, что о лучшем не мечтаю, но раньше всего необходимо связаться с армейским командованием.
Он покачал головой:
— Непросто! Радиосвязи нет. Но ты не отчаивайся. Нам самим позарез нужен контакт. Сегодня высылаю связного.
— Постой, командир! — вмешался Голованов. — Вот Алешка и пойдет с ним. Хорошо бы и мне, конечно...
Командир посмотрел с укором, и Голованов покорно сказал:
— Понимаю. Значит, так: пойдут Пантелеймон и Алексей.
Пантелеймон оказался незаменимым спутником. Я понял это в первый же день пути. Там, где я неминуемо попал бы в руки врага, он проходил, как иголка сквозь рыболовную сеть.
По пыльным дорогам, через деревни и разоренные местечки пробирались двое уроженцев Ровенской области, отпущенные оккупантами из концлагеря. Без всякого оружия и без копейки денег, снабженные поддельными немецкими справками, одетые в лохмотья, с котомками за плечами, мы двигались на северо-запад.
С Пантелеймоном можно было пройти двадцать километров кряду и не заметить. На всякое слово находилось у него присловье. Поговорки так и сыпались, как спелые яблоки, если потрясти яблоню в сентябре. И про панов, и про попов, про девчат и хлопцев. А то вдруг запоет песню:
— Добра пісня! Де ти її взяв?
І шумить, і гуде
Бульбаш Гітлера веде:
«Оцей мені гітлерюга
Самостійність здобуде!»
А он смеется:
— На млину, на перевозі, в чорта лисого на розі![67] — И только где-то далеко, в глубине его веселых глаз, скрывалось горе. Не мог он забыть жену, загубленную бандеровцами.
Пантелеймон в совершенстве владел искусством бесшумно передвигаться по лесу, в любой момент мог слиться с кустами, затеряться среди стволов. Он был действительно как лист-подорожник, прижимающийся к земле и всегда находящий у нее защиту.
Шел девятый день пути... Снова леса и проселки, болота и мелкие озера, пока, наконец, не остановила нас партизанская застава.
Убедившись, что перед нами те, кого мы искали, Пантелеймон переломил о колено свой посох странника и вытащил из него документы, написанные на листках папиросной бумаги.
В партизанской бригаде «Украина» я доложил все, что мне было поручено. Пантелеймон готовился в обратный путь, чтобы вести своих сюда, в чащобы Полесья. Мне предстояло на следующий день, идти на связь с армейским командованием. Жаль было расставаться со спутником, у которого я многому научился. Мне казалось, и он привык ко мне. Прощались мы на развилке дорог, у мостика через неприметную речку. Я думал, он хоть сейчас забудет о своих шуточках, но вместо слов прощания услышал:
— Іде син до річки купатися; а мати й наказує: «Гляди, сину, як утопишся, то й додому не приходь — буде тобі від батька»[68].
Я оценил его заботу. Он просил быть осторожным.
Мы пошли в разные стороны: я с провожатым из бригады «Украина» — на запад, Пантелеймон — на юго-восток. Через несколько шагов я обернулся, чтобы помахать ему рукой, но Пантелеймон уже исчез — слился с серой пылью дороги, затерялся в стеблях прибрежного тростника.
4
Я думал, для связи с армейским командованием придется добираться за тридевять земель. Представлял себе бетонные блиндажи в лесных дебрях и сложную систему пропусков.
Все оказалось значительно проще. Уже на следующий день я спустился в просторную землянку. Еще со ступенек, вырубленных в грунте, увидел седеющую голову человека в гимнастерке. Он чинил карандаш. Когда я вошел, отложил нож, встал из-за дощатого стола, расправил ладонями гимнастерку под ремнем. На его петлицах еще видны были следы шпал.
Подчиняясь старому рефлексу, я вскинул руку к своей кепчонке и смутился, не зная, как доложить.
— Входите, пожалуйста! — Он улыбнулся и представился сам: — Полковник Веденеев.
Я сказал, что прибыл для установления связи.
Он позвал:
— Паша! Надо бы накормить товарища!
Появилась девушка в пестром платочке и тоже в гимнастерке.
— Це ми зараз влаштуємо! — произнесла она с мягким полтавским акцентом.
Я поблагодарил и отказался.
— Тогда рассказывайте, — сказал он. — Я представляю здесь разведку Красной Армии. Не торопитесь. Давайте все по порядку.
Я не стал рассказывать по порядку, сразу начал с главного:
— Товарищ Степовой погиб.
— Вы работали со Степовым?! — Он потерял на мгновение всю свою сдержанность. — Это точно?
— К сожалению, точно. На моих глазах.
Мы говорили несколько часов. Вернее, говорил я, а он слушал, не спуская с меня глаз, и только изредка записывал что-то в ученической тетрадке. Наконец я рассказал о том, как Петро подорвал себя вместе с врагами ферапонтовской «лимонкой».
Веденеев был потрясен. Некоторое время он сидел неподвижно, сосредоточенно смотрел на свои руки, сцепленные на колене.
— Да, мы подозревали, — сказал он наконец, — и все-таки надеялись. Большой был разведчик. И большой души человек. Скажите, он ничего не велел передать конкретно?
— Нет, только сообщить, если его убьют.
— А о вас? — Он держал в руках письмо, подписанное командиром отряда «За Родину!» и Головановым. — Тут о вас много хорошего... А Степовой ничего не передавал о вас лично?
— Петро, то есть, простите, товарищ Степовой приказал передать номер 3649. Это он дал мне псевдоним Штурманок.
— С этого бы и начинали! — сказал Веденеев. — Нам нужно будет о многом поговорить, но сейчас вам пора отдыхать. Жду с утра.
На следующее утро разговор возобновился. Не сомневаюсь, что Веденеев сверил по радио или по каким-то таблицам четыре цифры, переданные от Степового. Теперь он сам рассказал мне о полковнике Степовом, который создал целую сеть подпольных групп в центральных областях Украины и сам руководил ими. Осенью Степовой исчез, а люди, оставленные им в селах и городах, действовали. От его имени продолжали руководить этими людьми.
— Есть данные, — сказал Веденеев, — что в некоторых местах от лица Степового пытаются действовать гитлеровские агенты. Вот и получается: немцы ищут его на воле, а мы стараемся найти его следы в тюрьмах и лагерях. Понимаете, насколько важно ваше сообщение? — Он помолчал с минуту. — Потеря огромная. Одному человеку не возместить. Для этого потребуются многие, и вы в том числе.
— Вы берете меня на работу к себе?
Он улыбнулся.
— Степовой уже принял вас на службу, товарищ Штурманок.
Много дней провел я в особом отряде Веденеева, который был замаскирован под один из многочисленных партизанских отрядов.
Веденееву нужно было знать обо мне решительно всё. Каждая моя встреча до начала войны, на флоте, в плену и на оккупированной территории представляла для него интерес.
В эти дни вся моя жизнь повторялась в ускоренном темпе. Я как бы смотрел на нее со стороны, заново терял друзей и встречал новых, таких, как старик потемкинец, Катя, Мишка — Мелешко...
Иногда Веденеев останавливал меня:
— Потише. Мне нужны все детали. Это не любопытство...
Только потом я понял, что Веденееву нужны люди для выполнения какого-то задания, и я показался ему подходящим.
Конечно, рассказал я Веденееву и о том, что был исключен из училища как «морально неустойчивый и проявивший недопустимую халатность в обращении со служебным документом».
— Об этом не беспокойтесь, — сказал полковник, — сейчас людей подбирают не по анкетам, а по делам. Взрыв коттеджа Шмальхаузена и рекомендация Степового убедительнее любых анкет.
Больше мы к этой теме не возвращались. В штабе Веденеева я нашел подшивку газет «Правда» и «Красная звезда», которые время от времени доставлялись сюда на самолетах. Только теперь я смог представить себе весь ход войны. Из газет и от самого Веденеева я узнал об обороне Ленинграда и Севастополя, о том, что в новогоднюю ночь Черноморский флот высадил десанты в Керчи и Феодосии. Но несколько дней назад нам пришлось оставить Керченский полуостров. Ожесточенные бои идут под Харьковом и в районе Изюма. Было ясно, что положение на фронте очень тяжелое.
— Противник готовит большое наступление, — говорил Веденеев. — Где? Когда? Чтобы установить это, существует разведка.
Мне хотелось узнать о судьбе группы Попенко. Оказалось, этой группе удалось выйти в расположение одного из партизанских отрядов, и оттуда поступила просьба разыскать меня в поселке Караваевы Дачи под Киевом.
Когда речь зашла о Киеве, я напомнил Веденееву о Кате:
— Это чудесная девушка, товарищ полковник! Она способна на многое. Если не дать ей дела, придумает себе сама. И погибнет, скорее всего...
Веденеев кивнул, записал что-то в своей тетрадке.
Выходя из его землянки, я столкнулся носом к носу с Головановым. Мы так обрадовались друг другу, будто только сейчас встретились после Констанцы.
Вася был в гражданском пиджаке, затянутом солдатским ремнем, и в лихо заломленной флотской мичманке. Пистолет, как положено у моряков, болтался сзади на длинных ремешках.
— Ты прямо как с корабля! — восхищенно сказал я.
— С корабля на бал! Вот, начальство вызывает. Пусть видят сразу, с кем имеют дело!
Оказалось, что отряды Денисенко и «За Родину!» влились в бригаду «Украина», а Голованова и еще нескольких людей откомандировали сюда, в распоряжение Веденеева.
— Что он за человек? — спросил Голованов. — Не люблю, знаешь, нового начальства.
— Начальство правильное! Сам убедишься. Интересно, где ты добыл в лесу морскую фуражку?
Он рассмеялся:
— На млину, на перевозi, в чорта лисого на розi!
— Эту поговорку я уже слышал. А если серьезно?
— На ловца и зверь! В бригаде «Украина». Могу подарить!
— Нет, Вася. Видно, не носить нам теперь форму. После войны пойдем с тобой на Примбуль в белых фуражечках.
— Да, Примбуль... Как там, в Севастополе? Не слыхал?
— Держатся! — сказал я. — Веденеев говорит: немцы на Мекензиевых, на Бельбеке, в Балаклаве. Нашим там труднее, чем нам.
Шутить больше не хотелось. Из землянки выглянула Паша:
— Есть тут Голованов? К полковнику!
Мы провели с Головановым только сутки. Это очень много на войне и очень мало. Разве знаешь, когда встретишься снова?
Наутро меня вызвали к полковнику. Его самого не было. Паша возилась с бумагами.
— Интересно, Пашенька, в какой отряд меня пошлют?
Она удивленно посмотрела на меня:
— А почему вы думаете, что в отряд?
Тут вошел Веденеев, еще со ступенек кивнул мне:
— Садитесь, Штурманок! Паша, документы на Пацько готовы?
Она протянула ему бумаги. Веденеев долго изучал их, рассматривал на свет через лупу.
— Недурственно! Держи, друг!
Я раскрыл паспорт на имя Пацько Федора Карповича, уроженца города Воронежа и жителя Львова. Моя фотография была прихлопнута на уголке фиолетовой печатью с орлом. Так вот для чего фотографировали три дня назад в рубашке с галстуком! Партизанам такие паспорта ни к чему. Как странно все складывается! Мечтал перейти линию фронта, воевать на флоте, а стал партизаном. Только привык к мысли о войне в лесах, а посылают совсем на другую работу.