Страница:
Там, на вокзальном продпункте, Катя приняла шифровку, где сообщалось, что в Южнобугск прибывают рейхсминистр Берг и помощник гаулейтера Украины Эрвин Хокк. Мне было приказано их уничтожить. Случай совершенно исключительный, ради которого стоило рискнуть всей моей последующей работой.
Я встретился с Черненко у доктора Яблонского. Решили готовить подрыв поезда на перегоне Рябиновка — Южнобугск.
— Партизаны помогут, — сказал Черненко.
— Какие партизаны?
— Запашный. Подпольщики из Королёвки установили связь.
Ночью, лежа без сна в своем мезонине, я думал о том, как выполнить задачу, которая была бы по плечу самому Степовому. Верно он говорил: «Ждать своего часа». Вот и пришел этот час. Хватит ли у нас сил, умения, мужества? Скорее бы хоть увидеть Запашного, выработать общий план! Неужели это действительно Сергий? Так или иначе, упустить Берга и Эрвина Хокка не имею права. Но и Лемпа нельзя выпускать из поля зрения. Похоже, он хочет с моей помощью одурачить СД.
С дробным стуком скатывались по крыше каштаны. После каждого порыва ветра раздавалась короткая очередь, заглушающая шорох листьев и шум дождя. Среди этих звуков мне послышался какой-то другой, словно ветка скрипнула, а потом каштаны обрушились на железо крыши целым каскадом. Кто-то влез на дерево!
Стоя в трусах у окна, я спустил предохранитель вальтера, и тут из веток прозвучал хриплый басок:
— Спокойно, это я — Будяк.
Он уселся на подоконник в своей мокрой полицейской шинели.
— Завтра — встреча с Запашным. Придешь в шинок у креста.
Я узнал Сергия с первого взгляда. А он меня не сразу и, когда узнал, чуть не задушил в объятиях.
— Ото вірно кажуть! Який батько — такі й діти! От тобі — представник розвідцентру, а це Альошка, хай йому грець!
Его чуб стал еще светлее от седины, но все так же лихо спадал на лоб из-под армейской фуражки со звездой. Мы сидели в прибранной крестьянской хате, куда связной Сергия привел меня из корчмы. Человек десять партизан, вооруженных трофейными автоматами, радовались, как дети, нашей встрече. Видно, каждый слышал о моей семье. Сергий тут же начал вспоминать:
— А хто тебе вперше на коня посадив?
— Ты, Сергий, ты!
— А як з кригою воювали? — Сергий обернулся к своим: — Мати в нього — красуня, а батько — покарай мене господь, як його батько зараз не командарм! Де батько?
— Не знаю, Сергий. Где-нибудь воюет.
Сергий начал партизанить в одиночку с первых дней оккупации. Потом стал собирать бойцов из окруженцев. Зимой сорок первого у него уже был конный отряд. Когда стало туго, отряд ушел в Полесье, а летом снова вернулся, уже имея связь с другими партизанскими частями. Каратели пытались восстановить население против Запашного, приписывали ему собственные злодеяния в селах, но люди не верили. И не нашелся пока ни один негодяй, который выдал бы отряд фашистам.
Мы подробно обсудили план подрыва поезда под Рябиновкой. Сергий прямо-таки ухватился за это дело;
— Ось такої справи чекаю усю війну![79]
Я должен был сообщить ему точную дату, которой пока не знал сам. Прощаясь, я попросил Сергия достать мне немецкую военную форму, лучше эсэсовскую.
— Только чтобы сидела, будто на меня сшита. Можно?
Один из партизан тщательно измерил веревочкой мой рост, ширину плеч, длину рукавов.
— Ателье заказ приняло! — засмеялся Сергий.
Через несколько дней в лавку Софранской был доставлен черный мундир хауптштурмфюрера войск СС, с погоном на правом плече. Все было точно по мерке, даже фуражка с кокардой, изображающей череп. Кроме костюма, Софранская передала мне пакетик. Там, с документом офицера службы безопасности, лежал железный жетон на цепочке. Он был поценней мундира.
Теперь следовало приступить к «выполнению» задания Лемпа. Мысленно я называл эту операцию по-морскому: залп по состворенной цели. Удар решал три задачи: направить поиски нашей рации по ложному руслу, покарать предателей руками самих фашистов и, главное, сделать меня агентом абвера. Что ж, попробуем!
Глава четвертая
Иван Степанович дал мне адрес своего коллеги — «тишайшего арифметика» Митрофанова. Два дня мы наблюдали за квартирой. На третий, в восемь утра, когда Митрофанов ушел в школу, у него в парадном задребезжал звонок. В переднюю вошли двое. Один из них скинул гражданский плащ, под которым обнаружилась черная форма СС. Второй, в штатском костюме, запер дверь изнутри и уселся у окна. Хозяйка залебезила перед офицером. Ей и в мысли не пришло, что гость в черном — ученик ее мужа, ближайший друг Витьки Горовица, «будущего ученого», которого сухорукий учитель выдал гестапо.
Я приступил к обыску в спальне, а Голованов возился с ящиками стола в кабинете. Через полчаса мы ушли, строго предупредив хозяйку, чтобы о нашем посещении никому не сообщали, пока мужа не вызовут в службу безопасности.
У Софранской я переоделся и отправился в свой комиссариат.
Герр Велле был взволнован. В одном из земхозов шестьдесят тонн муки кто-то залил керосином. По этому поводу строились различные предположения. Но я-то хорошо знал, что люди Запашного ляпнули в закрома несколько ведер клопомора.
О происшествии полагалось немедленно доложить. Я взялся избавить Велле от неприятного разговора и после окончания рабочего дня зайти в службу безопасности.
В последние дни, всякий раз, когда я уходил с работы, за мной увязывался шпик. Накануне мне удалось поменяться с ним ролями. Я знал город лучше его и после двух-трех петель по проходным дворам превратился из дичи в охотника. Потеряв меня, шпик еще немного побродил по улицам, потом пошел через парк на окраину и сел в машину, номер которой был мне знаком. Она принадлежала «Обществу любителей охоты». Как я и предполагал, слежку установил Лемп.
Теперь, направляясь в СД, я вовсе не стремился отделаться от шпика; Но наивная уловка должна была убедить его в том, что я бываю в СД тайно. Постояв в парадном, я сманеврировал по параллельным улицам, а затем направился прямиком в дом с колоннами. На этот раз я не встретился с Бальдуром. Тот самый офицер, который проверял мою благонадежность, принял у меня докладную, задал несколько вопросов и тут же выписал пропуск на выход. Шпика на улице уже не было. Он счел свою задачу выполненной.
Я отправился пешком на Аверьяновку. Как обычно, Светлана бренчала на рояле, батюшка в лиловой рясе рассматривал семейный альбом. Пан Семенец завел со мной беседу о положении на фронтах. Наконец явился Лемп. Я всячески уклонялся от разговора наедине: рассказывал анекдоты, учил Светлану новому танцу, потом вступил в почтительный спор с батюшкой о перспективах украинской автокефальной церкви. Галина Прокопьевна вертелась вокруг Лемпа, но он слабо реагировал на ее заигрывания. Когда подали кофе, под окнами пьяный голос запел «Ой на ropi та женці жнуть...».
Это был сигнал. Голованов уже побывал на Пушкинской у Гуменюка. Теперь можно разговаривать с Лемпом. Его люди без труда обнаружат в квартире Гуменюка использованную батарею БАС-80 и перегоревшую радиолампу.
Я спокойно допил кофе и вышел покурить на веранду. Лемп вышел вслед за мной, и тут-то я сказал ему, что служба безопасности засекла конспиративную квартиру у учителя Митрофанова.
— Советую срочно послать ваших людей к Митрофанову. Пусть обратят внимание на оборотную сторону крышки письменного стола. Там должен быть график перемещения большевистской рации.
— Ее искали в квадрате Пушкинская — Володарского — река, — проявил осведомленность Лемп.
Ясно! Он тоже следил за пеленгатором. Я пожал плечами:
— Плохо искали. Если поторопитесь, можете опередить оберштурмфюрера Шоммера. Кстати, этот учителишка Митрофанов, ловкая сволочь, замаскировался под осведомителя полиции. Как видите, среди агентуры СД есть люди, работающие на русских.
Лемп вскоре откланялся, немало огорчив своим уходом Галину Прокопьевну, а еще через полчаса ушел и я.
У Софранской ждала новая шифровка:
«Берг и Хокк прибудут завтра из полевой ставки Гиммлера в Житомире не поездом, а по Киевскому шоссе, в сопровождении генерала Томаса — начальника службы безопасности Юга России. Проедут в черном „мерседесе“ и сером „штейере“ по главной улице в штадткомиссариат. Усиленная охрана».
Всё сошлось одновременно! У меня руки заняты Лемпом, а тут такое чертовски сложное задание. Связаться с Запашным не успею. Рассчитывать могу только на свою группу. И времени на подготовку — ночь. И все-таки приказ должен быть выполнен любой ценой. Думай, Алешка, думай! Как бы поступил тут Степовой? В то время как я в квартире Софранской обдумывал свой план, люди Лемпа должны были, по моим расчетам, уже закончить обыск у Митрофанова. Они найдут там план города. Я представлял себе, как Лемп, вооружившись лупой, изучает едва заметные крестики на этой схеме. Ими отмечены разрушенный кирпичный завод, хатка в слободе Дубовка и дом номер 19 на Пушкинской улице. Конечно, Лемп тут же пошлет своих по всем точкам, и в первую очередь к Гуменюку. Гуменюк постарается связаться со службой безопасности, но Лемп не допустит, чтобы люди Гиммлера узнали о его вмешательстве в их дела.
Я передал через Софранскую по цепочке: «Срочный сбор группы у доктора Яблонского!» Времени оставалось в обрез. Но, прежде чем говорить со своими, надо побывать в башне. Я пошел через сквер. Там было пусто. Мокрые листья лежали на дорожках. За черными стволами серело гранитное основание башни. Козубский сидел на скамеечке у входа.
— К вам завтра придет один парень, — сказал я. — Нужно пропустить его наверх. Он будет там долго. И никому — ни слова!
Козубский молчал. Видно, колебался.
— Вы хотите, чтобы вода шла по трубам, чтобы звонили часы?
Он посмотрел на меня с грустью:
— А что, этот парень починит часы и главный насос?
— Починят другие. Те, кто придет после нас.
Он понял. Я сообщил ему пароль: «Вода и время».
Смеркалось. Подходя к дому доктора, я встретил немого Панько с его тележкой. Ясно — наблюдение выставлено.
Меня ждали Терентьич, Голованов, Чижик и сержант Тазиев, который добывал оружие на вокзале.
— Что за п-пожар? — спросил Терентьич.
Я рассказал, в чем дело, изложил свой план. Он понравился всем, да ничего другого и не подготовить за такое короткое время. Перед каждым была поставлена задача:
— Терентьич, за тобой боезапас, немецкая форма и связь. Голованов — наблюдательный пункт, а потом вторая огневая позиция у выхода из сквера. Чижик — со мной: ударная группа.
Третьим в ударную группу был назначен сержант Тазиев.
На вопрос, ясна ли задача, все отвечали «ясно» или просто кивали. Голованов сказал:
— Есть! — и тут же возразил: — Значит, сам — в бой, а меня — в тыл? Не согласен!
— Нельзя допустить, чтобы цель ушла, — сказал я. — Если мы не сможем положить залп на поражение, второй удар — твой. Кому еще могу доверить?
Была у меня и другая причина не включать Голованова в ударную группу. Если меня убьют, командиром останется он. Только Голованов связан с Катей, знает радиокод, а в случае провала сможет установить личный контакт с Веденеевым.
Он все-таки возражал. Я сказал ему тихо:
— Вася, приказ остается в силе. Есть еще личная просьба. Если я... Ну, словом, если я не смогу, не уходи из города, пока не уничтожишь Бальдура Шоммера.
— Есть! — сказал Голованов. — Не сомневайся.
Пришел Будяк. Он следил за квартирой Митрофанова. Там был обыск. Потом Лемп поехал на Пушкинскую, к Гуменюку.
Теперь мне надо было как можно скорее добираться домой. Уже на углу Пироговской я увидел машину «BMW». Такие машины есть, конечно, не только у Лемпа, но, если это он, надо быть дома.
Я перемахнул через забор. Из проходного двора — в переулок. Всюду спят. Ставни закрыты. Еще забор. За углом — отблеск фар. Подниматься по наружной лестнице некогда. Каштан! С разбега подпрыгнул, ухватился за ветку, полез наверх. Еще рывок — окно. Толкнул раму и, задыхаясь, свалился в комнату.
С улицы стучали в парадную дверь. Но я уже разделся, аккуратненько сложил брюки, перегнувшись через подоконник, повесил пистолет на ветку дерева. Черт его увидит там ночью, в листве! Юркнул под одеяло, накрылся с головой.
Через несколько секунд распахнулась дверь. Яркий луч фонарика пробился сквозь одеяло.
— Aufstehen![80]
Вот таким же окриком меня подняли год назад в крестьянской хате. Как и тогда, морозное оцепенение сковало руки и ноги. Но только на секунду. Сейчас все иначе. Нарочно не спеша откинул одеяло и, будто не понимая, кто меня разбудил, ответил по-немецки:
— Was ist los?[81]
Я зажег лампу и увидел лейтенанта в общевойсковой форме, а с ним солдата — шофера Лемпа.
Ход через каштан пригодился. Не окажись меня дома среди ночи, Лемп определенно заподозрил бы недоброе.
Лейтенант сказал, что ему очень жаль, но он обязан произвести обыск. Я потребовал документы!
— А вдруг вы переодетый партизан? Я — чиновник немецкого учреждения.
Он пожал плечами, и перед моими глазами мелькнуло удостоверение: «Абвер, лейтенант Кляйнер».
Тут же вдвоем с шофером они перерыли все вещи, вспороли матрац, простучали, стены как доктор выстукивает больного. Я сидел в одних трусах на подоконнике.
— Может быть, закурите, герр лейтенант?
Он был очень молод, моложе меня и безусловно нервничал. Шутка сказать — обыскивать человека, которого считают сотрудником службы безопасности.
Наконец обыск кончился. Кляйнер взял у меня сигарету:
— Майор Лемп передает вам привет!
— Странная манера передавать приветы.
— Вы понимаете, я выполняю приказ.
— Пожалуйста, ничего особенного. Кланяйтесь Ферри.
— Герр майор велел сообщить вам изменение пароля, если понадобится приехать к нам: «Птицелов из местных, с хорошей рекомендацией». — Он поклонился, и две пары сапог простучали по ступенькам внутренней лестницы.
Я достал с ветки пистолет, кое-как прибрал в комнате, а сейчас — спать. Утром у входа в водосток встречу Чижика и Тазиева. Сторож костела предупрежден: он откроет люк.
Заснуть было трудно. А если «гости» проедут ночью? Нет. Ночью ехать побоятся. Доставил ли Терентьич оружие в подземный ход? Все это будет известно завтра. Вернее, уже сегодня.
Над сутолокой крыш на городском холме белый костел возвышается, как епископ в толпе прихожан. Островерхая кровля с деревянной башенкой поднимается над крепостной стеной, сооруженной во времена, когда дольские шляхтичи защищались от набегов татар и казаков. Эта стена, крытая позеленевшей от времени черепицей, выступает вперед, на улицу, суживая ее так, что две машины едва могут разминуться. С внутренней стороны, у самого гребня стены, идет балюстрадка. Туда можно пройти по мостику, ведущему через окно с витражом прямо на хоры.
В это утро в костеле было пусто. Несколько богомолок со своими молитвенниками на дубовых пюпитрах терялись в малиново-лиловом свете высоких витражей. Когда мы с Чижиком вышли из-за статуи святого Себастьяна и скользнули к винтовой лесенке, ведущей на хоры, только одна богомолка обратила на нас внимание. Она закрыла и тут же снова раскрыла свою священную книгу. Путь свободен! Молодец Дарья Денисовна!
Беспокоило отсутствие Тазиева. Он не пришел в назначенный час. Ну что ж, будем действовать вдвоем!
На хорах, за колоннами, мир предстал перед нами сквозь витраж в розовом свете. Может быть, в том-то и смысл религии, чтобы будущее казалось розовым? Розовым стало осеннее, сырое небо. На его фоне четко выделялась за полуоблетевшими кронами городского сада верхушка башни. По-прежнему там болтался фашистский флаг. Через пролом циферблата Голованов с его НП даже без бинокля видит Киевское шоссе, мост, главную улицу. Я не вижу Голованова, но в темной внутренности часов вспыхнут проблески трехцветного немецкого фонарика. Только бы не красный! Он означает: «НП обнаружен».
Десять часов. Сидим, обняв колени, на цементном полу, и в церковной тишине доносится до нас бормотание богомолок. Рядом, накрытые рогожей, немецкие автоматы, обоймы, противотанковые гранаты. Отличные гранаты мгновенного действия. Уже вставлены запалы. Достаточно легкого толчка...
Время тянется. Солнце выплыло из розового киселя туч. Осторожно пробую, как открывается оконная рама. Легко!
Солнце снова пропало. Мелкий дождь. Чижик скручивает цигарку. Смущенно улыбается и прячет ее, поймав мой взгляд.
Шелагуровский хронометр показывает четырнадцать. Кто-то поднимается на хоры. Шаркающие шаги. Выше, выше... Слышна тяжелая одышка. Сторож — вот кто! С трудом преодолевает последние ступеньки. Шепчу зверским шепотом:
— Зачем вы пришли?
Он молча подает сверток и тут же начинает спускаться. В свертке — бутылка молока, заткнутая по-деревенски кукурузной кочерыжкой, кусок хлеба и золотисто-коричневые огромные жовтяки — перезрелые осенние огурцы. Эти жовтяки и щепотка соли в бумажке почему-то особенно трогают меня. Но разве хочется сейчас есть? Чижик резко дергает меня за рукав.
Сигнал! В глубине часов — белый огонек. Значит, те машины уже въехали с Киевского шоссе в город. Едут быстро. Через минуту — зеленые проблески — въехали на мост.
— Чижик, спокойно! Помни, как говорил: бросать с упреждением — перед машинами.
Гранаты — за поясом. Автомат — на шее. Скрипит оконная рама, цветные блики витража поползли по хорам. А мы уже снаружи, на мокром мостике. Пробегаем на балюстрадку и, согнувшись, прижимаемся к ноздреватому кирпичу костельной стены. Улица не видна. Для этого надо выпрямиться, подняться над черепичным гребнем. Он порос мохом, а кое-где в расселинах выросли деревца. Зеленый сигнал горит. Горит непрерывно, и уже явственно слышен рокот нескольких машин.
— Чижик, спокойно... Подымаемся!
Мы хватаемся за черепицы, выпрямляемся во весь рост. Под нами по узкой улице пролетают мотоциклисты, разгоняя редких прохожих. Вот спасибо: никого не заденем.
Бронетранспортер. Каски сверху, как свинцовые шары.
— Чижик, товсь!
Вот он, длинный черный «мерседес», но за ним не серый «штейер», а «хорх».
— Все равно. Огонь!
Собственный голос тонет в грохоте двойного взрыва. Желтый его каскад мгновенно взлетает до гребня стены. Внизу ничего не разобрать.
— Огонь!
Еще пара гранат, и тут же, перегнувшись через скользкую черепицу, свесившись до пояса, хлещем из автоматов по этому месиву железа, булыжников и фашистской мерзости там, внизу.
Уже рассеиваются дым и пыль, кто-то пытается отползти от места взрыва. Очередь ему! Получайте, помгауляйтер, рейхсминистр, адъютанты, холуи!
Не верю, чтобы кто-нибудь из них уцелел.
— Чижик, отход! Время!
Бронетранспортер возвращается задом, лупит из пулемета по окнам, по костельной стене. На улице крики, выстрелы, и вдруг сквозь этот xaoc звуков до меня доносится протяжный бронзовый гул — торжествующий бой башенных часов.
Я резко повернулся, взглянул на башню. В черной дыре циферблата каплей крови алел тревожный красный сигнал. Фашистского флага нет. А наверху, над шлемом моего рыцаря, — бело-голубой, с красной звездой, с серпом и молотом — советский военно-морской флаг!
— Кто тебе разрешил эту затею с флагом?
Голованов усмехнулся:
— Ты же запретил поднимать государственный флаг, а о морском речи не было. Катя сшила его ночью, а учитель-немец вырезал из красной материи звезду и серп с молотом.
— Значит, ты заранее...
— Постой. Сейчас не в том дело. Выручил ты меня классно. Ты давай говори быстро, как удалось там, а то опять на немцев наскочим.
В маленьком «адлере» мы ехали под дождем по темным улицам. За рулем сидел Чижик. Раньше всего — отвезти домой Голованова. Он вчера отпросился по болезни, и на случай проверки ему лучше всего быть в постели.
По пути я рассказал Голованову о своей операции и о том, как мне удалось выручить его самого. После огневого налета мы с Чижиком благополучно прошли через костел и спустились в усыпальницу. Сторож шел со свечой впереди и поторапливал:
— Прэндзэй, панове, прэндзэй![82]
Мы миновали несколько громоздких саркофагов. Звуки из костела едва доносились сюда. Вероятно, немцы пошли по ложному следу — через костельный двор. Там были заранее примяты кусты, а у стены обронена старая кепка.
Предпоследний саркофаг легко отодвинулся. Под ним, в дрожащем свете свечи, круглились бревна той крышки, которую я видел из-под земли. Старик называл ее «дах». Уже снизу, беря у сторожа свечу, я спросил:
— А как же вы, папаша? В костеле полно немцев. Заметят!
Он склонился над люком, тряся жиденькой бородкой:
— А не один тут ход, пане товарищ. Не знайдут тедески. Усе буде горазд, як матка боска допоможе.
Матка боска пока помогала неплохо. Мы дошли по подземному ходу до старого водостока. Здесь, в нише стены лежали моя форма хауптштурмфюрера СС и два комплекта обмундирования рядовых солдат. Второй предназначался для Тазиева.
Переодевшись, мы с Чижиком добрались до выхода под высоким берегом реки. Уже смеркалось. Обрыв скрывал от нас городские дома. Над прибрежными ивами подымалась только вершина башни. На ней по-прежнему, как на гафеле боевого корабля, развевался военно-морской флаг. С той стороны доносилась автоматная трескотня. Значит, Голованов еще там!
Я не имел права идти туда. Веденеев определенно запретил бы эту безумную попытку. Нет, ни в коем случае! Нельзя!
С этими мыслями я шел вдоль берега, подымался по старой гранитной лестнице, ведущей прямо на улицу Пархоменко. И когда я понял, что, вопреки здравому смыслу, все-таки попытаюсь выручить Васю, сразу появился план.
— Чижик! Я — представитель высшего начальства. Ты — моя охрана. Отвечай только по-немецки: «Ja, Herr Hauptsturmfuhrer!»[83] А все остальное делай, как я. И никаких фамильярностей!
Около башни толпились солдаты и полицаи. Они беспорядочно палили вверх, по разбитому циферблату. Я с ходу заорал на фельдфебеля, который распоряжался здесь:
— Где офицеры? Сколько времени вы будете здесь возиться?
— Герр обер-лейтенант, там. — Фельдфебель указал вверх.
— Где это «там», болван? На небе? Прекратить огонь! Мы его возьмем живым.
Цокольный этаж башни заливал свет электрических фонарей. Пожилой офицер и несколько солдат стояли у входа на трап. Решетку сорвали с петель, но вверх никто не поднимался. На полу, раскинув худые руки, лежал Козубский.
Я показал свой гестаповский жетон пожилому обер-лейтенанту — командиру комендантской роты. Волнуясь, он доложил, что пробиться наверх невозможно. Они потеряли уже шесть человек, потому что по этой чертовой лестнице можно идти только гуськом. И, едва чья-нибудь голова покажется над верхним люком, немедленно раздается выстрел.
— Что же вы намерены делать?
Он молчал, уставившись на меня. Не знаю, кого он сильнее боялся — того большевика наверху или гестаповца рядом.
— Значит, ваши солдаты трусят? Хорошо. Пойдете вы сами. Я иду за вами. Ну?! — Я вытащил пистолет. — Шульц, за мной!
Мы начали подниматься вверх — обер-лейтенант, за ним я, потом Чижик. Остальным, к их радости, я велел оставаться внизу.
Поднимались молча. Обер-лейтенант сопел. Он явно трусил, этот вояка из запасников, уютно устроившийся в комендатуре.
Сверху показался серый квадрат света. Офицер вытащил из кармана маленькую гранату.
— На кой черт вам эта хлопушка? Швырнете ее вверх, и она упадет нам на головы. Отдайте ее сюда!
И тут он неожиданно оказал сопротивление. Он повернулся ко мне, лязгая зубами от ужаса. С гранатой в одной руке и с фонарем в другой, он кричал, что я не имею права посылать его на верную смерть. Я не знал этой системы гранат, но он не стал бы таскать в кармане взведенную гранату. А раз так...
Внизу, в цокольном этаже, вероятно, решили, что стреляет обер-лейтенант. Граната со стуком покатилась по ступенькам. Тут я услышал голос Голованова. Он крыл нас на черноморском жаргоне и обещал девять граммов тому, кто еще сунется.
— Вася! Это я, Алешка...
— Врешь!
— Ты, большевик, сдавайся! — Это по-немецки и тут же тихо по-русски: — Вася! Училище, уроки немецкого на пляже...
Только сейчас он поверил. Мы поднялись в башенку часов и открыли там сумасшедшую пальбу. Голованов приладил две гранаты к самодельному фалу, на котором он поднимал флаг.
— Пусть сунутся сюда — обе сработают!
Закончив это нехитрое минирование, мы связали Голованову руки, обмотали ему лицо тряпкой, как раненому, и начали спускаться. Навстречу уже поднимались солдаты.
— Все — вниз! Веду пленного! Дорогу!
Они тут же выполнили мое приказание.
Внизу все еще лежало тело Козубского, и я простился еще с одной верной душой, встреченной на моем курсе.
Солдаты нас окружили. Всем хотелось посмотреть на большевика, так яростно оборонявшегося на вершине башни.
Я встретился с Черненко у доктора Яблонского. Решили готовить подрыв поезда на перегоне Рябиновка — Южнобугск.
— Партизаны помогут, — сказал Черненко.
— Какие партизаны?
— Запашный. Подпольщики из Королёвки установили связь.
Ночью, лежа без сна в своем мезонине, я думал о том, как выполнить задачу, которая была бы по плечу самому Степовому. Верно он говорил: «Ждать своего часа». Вот и пришел этот час. Хватит ли у нас сил, умения, мужества? Скорее бы хоть увидеть Запашного, выработать общий план! Неужели это действительно Сергий? Так или иначе, упустить Берга и Эрвина Хокка не имею права. Но и Лемпа нельзя выпускать из поля зрения. Похоже, он хочет с моей помощью одурачить СД.
С дробным стуком скатывались по крыше каштаны. После каждого порыва ветра раздавалась короткая очередь, заглушающая шорох листьев и шум дождя. Среди этих звуков мне послышался какой-то другой, словно ветка скрипнула, а потом каштаны обрушились на железо крыши целым каскадом. Кто-то влез на дерево!
Стоя в трусах у окна, я спустил предохранитель вальтера, и тут из веток прозвучал хриплый басок:
— Спокойно, это я — Будяк.
Он уселся на подоконник в своей мокрой полицейской шинели.
— Завтра — встреча с Запашным. Придешь в шинок у креста.
Я узнал Сергия с первого взгляда. А он меня не сразу и, когда узнал, чуть не задушил в объятиях.
— Ото вірно кажуть! Який батько — такі й діти! От тобі — представник розвідцентру, а це Альошка, хай йому грець!
Его чуб стал еще светлее от седины, но все так же лихо спадал на лоб из-под армейской фуражки со звездой. Мы сидели в прибранной крестьянской хате, куда связной Сергия привел меня из корчмы. Человек десять партизан, вооруженных трофейными автоматами, радовались, как дети, нашей встрече. Видно, каждый слышал о моей семье. Сергий тут же начал вспоминать:
— А хто тебе вперше на коня посадив?
— Ты, Сергий, ты!
— А як з кригою воювали? — Сергий обернулся к своим: — Мати в нього — красуня, а батько — покарай мене господь, як його батько зараз не командарм! Де батько?
— Не знаю, Сергий. Где-нибудь воюет.
Сергий начал партизанить в одиночку с первых дней оккупации. Потом стал собирать бойцов из окруженцев. Зимой сорок первого у него уже был конный отряд. Когда стало туго, отряд ушел в Полесье, а летом снова вернулся, уже имея связь с другими партизанскими частями. Каратели пытались восстановить население против Запашного, приписывали ему собственные злодеяния в селах, но люди не верили. И не нашелся пока ни один негодяй, который выдал бы отряд фашистам.
Мы подробно обсудили план подрыва поезда под Рябиновкой. Сергий прямо-таки ухватился за это дело;
— Ось такої справи чекаю усю війну![79]
Я должен был сообщить ему точную дату, которой пока не знал сам. Прощаясь, я попросил Сергия достать мне немецкую военную форму, лучше эсэсовскую.
— Только чтобы сидела, будто на меня сшита. Можно?
Один из партизан тщательно измерил веревочкой мой рост, ширину плеч, длину рукавов.
— Ателье заказ приняло! — засмеялся Сергий.
Через несколько дней в лавку Софранской был доставлен черный мундир хауптштурмфюрера войск СС, с погоном на правом плече. Все было точно по мерке, даже фуражка с кокардой, изображающей череп. Кроме костюма, Софранская передала мне пакетик. Там, с документом офицера службы безопасности, лежал железный жетон на цепочке. Он был поценней мундира.
Теперь следовало приступить к «выполнению» задания Лемпа. Мысленно я называл эту операцию по-морскому: залп по состворенной цели. Удар решал три задачи: направить поиски нашей рации по ложному руслу, покарать предателей руками самих фашистов и, главное, сделать меня агентом абвера. Что ж, попробуем!
Глава четвертая
ФЛАГ НА БАШНЕ
1
Иван Степанович дал мне адрес своего коллеги — «тишайшего арифметика» Митрофанова. Два дня мы наблюдали за квартирой. На третий, в восемь утра, когда Митрофанов ушел в школу, у него в парадном задребезжал звонок. В переднюю вошли двое. Один из них скинул гражданский плащ, под которым обнаружилась черная форма СС. Второй, в штатском костюме, запер дверь изнутри и уселся у окна. Хозяйка залебезила перед офицером. Ей и в мысли не пришло, что гость в черном — ученик ее мужа, ближайший друг Витьки Горовица, «будущего ученого», которого сухорукий учитель выдал гестапо.
Я приступил к обыску в спальне, а Голованов возился с ящиками стола в кабинете. Через полчаса мы ушли, строго предупредив хозяйку, чтобы о нашем посещении никому не сообщали, пока мужа не вызовут в службу безопасности.
У Софранской я переоделся и отправился в свой комиссариат.
Герр Велле был взволнован. В одном из земхозов шестьдесят тонн муки кто-то залил керосином. По этому поводу строились различные предположения. Но я-то хорошо знал, что люди Запашного ляпнули в закрома несколько ведер клопомора.
О происшествии полагалось немедленно доложить. Я взялся избавить Велле от неприятного разговора и после окончания рабочего дня зайти в службу безопасности.
В последние дни, всякий раз, когда я уходил с работы, за мной увязывался шпик. Накануне мне удалось поменяться с ним ролями. Я знал город лучше его и после двух-трех петель по проходным дворам превратился из дичи в охотника. Потеряв меня, шпик еще немного побродил по улицам, потом пошел через парк на окраину и сел в машину, номер которой был мне знаком. Она принадлежала «Обществу любителей охоты». Как я и предполагал, слежку установил Лемп.
Теперь, направляясь в СД, я вовсе не стремился отделаться от шпика; Но наивная уловка должна была убедить его в том, что я бываю в СД тайно. Постояв в парадном, я сманеврировал по параллельным улицам, а затем направился прямиком в дом с колоннами. На этот раз я не встретился с Бальдуром. Тот самый офицер, который проверял мою благонадежность, принял у меня докладную, задал несколько вопросов и тут же выписал пропуск на выход. Шпика на улице уже не было. Он счел свою задачу выполненной.
Я отправился пешком на Аверьяновку. Как обычно, Светлана бренчала на рояле, батюшка в лиловой рясе рассматривал семейный альбом. Пан Семенец завел со мной беседу о положении на фронтах. Наконец явился Лемп. Я всячески уклонялся от разговора наедине: рассказывал анекдоты, учил Светлану новому танцу, потом вступил в почтительный спор с батюшкой о перспективах украинской автокефальной церкви. Галина Прокопьевна вертелась вокруг Лемпа, но он слабо реагировал на ее заигрывания. Когда подали кофе, под окнами пьяный голос запел «Ой на ropi та женці жнуть...».
Это был сигнал. Голованов уже побывал на Пушкинской у Гуменюка. Теперь можно разговаривать с Лемпом. Его люди без труда обнаружат в квартире Гуменюка использованную батарею БАС-80 и перегоревшую радиолампу.
Я спокойно допил кофе и вышел покурить на веранду. Лемп вышел вслед за мной, и тут-то я сказал ему, что служба безопасности засекла конспиративную квартиру у учителя Митрофанова.
— Советую срочно послать ваших людей к Митрофанову. Пусть обратят внимание на оборотную сторону крышки письменного стола. Там должен быть график перемещения большевистской рации.
— Ее искали в квадрате Пушкинская — Володарского — река, — проявил осведомленность Лемп.
Ясно! Он тоже следил за пеленгатором. Я пожал плечами:
— Плохо искали. Если поторопитесь, можете опередить оберштурмфюрера Шоммера. Кстати, этот учителишка Митрофанов, ловкая сволочь, замаскировался под осведомителя полиции. Как видите, среди агентуры СД есть люди, работающие на русских.
Лемп вскоре откланялся, немало огорчив своим уходом Галину Прокопьевну, а еще через полчаса ушел и я.
У Софранской ждала новая шифровка:
«Берг и Хокк прибудут завтра из полевой ставки Гиммлера в Житомире не поездом, а по Киевскому шоссе, в сопровождении генерала Томаса — начальника службы безопасности Юга России. Проедут в черном „мерседесе“ и сером „штейере“ по главной улице в штадткомиссариат. Усиленная охрана».
Всё сошлось одновременно! У меня руки заняты Лемпом, а тут такое чертовски сложное задание. Связаться с Запашным не успею. Рассчитывать могу только на свою группу. И времени на подготовку — ночь. И все-таки приказ должен быть выполнен любой ценой. Думай, Алешка, думай! Как бы поступил тут Степовой? В то время как я в квартире Софранской обдумывал свой план, люди Лемпа должны были, по моим расчетам, уже закончить обыск у Митрофанова. Они найдут там план города. Я представлял себе, как Лемп, вооружившись лупой, изучает едва заметные крестики на этой схеме. Ими отмечены разрушенный кирпичный завод, хатка в слободе Дубовка и дом номер 19 на Пушкинской улице. Конечно, Лемп тут же пошлет своих по всем точкам, и в первую очередь к Гуменюку. Гуменюк постарается связаться со службой безопасности, но Лемп не допустит, чтобы люди Гиммлера узнали о его вмешательстве в их дела.
Я передал через Софранскую по цепочке: «Срочный сбор группы у доктора Яблонского!» Времени оставалось в обрез. Но, прежде чем говорить со своими, надо побывать в башне. Я пошел через сквер. Там было пусто. Мокрые листья лежали на дорожках. За черными стволами серело гранитное основание башни. Козубский сидел на скамеечке у входа.
— К вам завтра придет один парень, — сказал я. — Нужно пропустить его наверх. Он будет там долго. И никому — ни слова!
Козубский молчал. Видно, колебался.
— Вы хотите, чтобы вода шла по трубам, чтобы звонили часы?
Он посмотрел на меня с грустью:
— А что, этот парень починит часы и главный насос?
— Починят другие. Те, кто придет после нас.
Он понял. Я сообщил ему пароль: «Вода и время».
Смеркалось. Подходя к дому доктора, я встретил немого Панько с его тележкой. Ясно — наблюдение выставлено.
Меня ждали Терентьич, Голованов, Чижик и сержант Тазиев, который добывал оружие на вокзале.
— Что за п-пожар? — спросил Терентьич.
Я рассказал, в чем дело, изложил свой план. Он понравился всем, да ничего другого и не подготовить за такое короткое время. Перед каждым была поставлена задача:
— Терентьич, за тобой боезапас, немецкая форма и связь. Голованов — наблюдательный пункт, а потом вторая огневая позиция у выхода из сквера. Чижик — со мной: ударная группа.
Третьим в ударную группу был назначен сержант Тазиев.
На вопрос, ясна ли задача, все отвечали «ясно» или просто кивали. Голованов сказал:
— Есть! — и тут же возразил: — Значит, сам — в бой, а меня — в тыл? Не согласен!
— Нельзя допустить, чтобы цель ушла, — сказал я. — Если мы не сможем положить залп на поражение, второй удар — твой. Кому еще могу доверить?
Была у меня и другая причина не включать Голованова в ударную группу. Если меня убьют, командиром останется он. Только Голованов связан с Катей, знает радиокод, а в случае провала сможет установить личный контакт с Веденеевым.
Он все-таки возражал. Я сказал ему тихо:
— Вася, приказ остается в силе. Есть еще личная просьба. Если я... Ну, словом, если я не смогу, не уходи из города, пока не уничтожишь Бальдура Шоммера.
— Есть! — сказал Голованов. — Не сомневайся.
Пришел Будяк. Он следил за квартирой Митрофанова. Там был обыск. Потом Лемп поехал на Пушкинскую, к Гуменюку.
Теперь мне надо было как можно скорее добираться домой. Уже на углу Пироговской я увидел машину «BMW». Такие машины есть, конечно, не только у Лемпа, но, если это он, надо быть дома.
Я перемахнул через забор. Из проходного двора — в переулок. Всюду спят. Ставни закрыты. Еще забор. За углом — отблеск фар. Подниматься по наружной лестнице некогда. Каштан! С разбега подпрыгнул, ухватился за ветку, полез наверх. Еще рывок — окно. Толкнул раму и, задыхаясь, свалился в комнату.
С улицы стучали в парадную дверь. Но я уже разделся, аккуратненько сложил брюки, перегнувшись через подоконник, повесил пистолет на ветку дерева. Черт его увидит там ночью, в листве! Юркнул под одеяло, накрылся с головой.
Через несколько секунд распахнулась дверь. Яркий луч фонарика пробился сквозь одеяло.
— Aufstehen![80]
Вот таким же окриком меня подняли год назад в крестьянской хате. Как и тогда, морозное оцепенение сковало руки и ноги. Но только на секунду. Сейчас все иначе. Нарочно не спеша откинул одеяло и, будто не понимая, кто меня разбудил, ответил по-немецки:
— Was ist los?[81]
Я зажег лампу и увидел лейтенанта в общевойсковой форме, а с ним солдата — шофера Лемпа.
Ход через каштан пригодился. Не окажись меня дома среди ночи, Лемп определенно заподозрил бы недоброе.
Лейтенант сказал, что ему очень жаль, но он обязан произвести обыск. Я потребовал документы!
— А вдруг вы переодетый партизан? Я — чиновник немецкого учреждения.
Он пожал плечами, и перед моими глазами мелькнуло удостоверение: «Абвер, лейтенант Кляйнер».
— Может быть, закурите, герр лейтенант?
Он был очень молод, моложе меня и безусловно нервничал. Шутка сказать — обыскивать человека, которого считают сотрудником службы безопасности.
Наконец обыск кончился. Кляйнер взял у меня сигарету:
— Майор Лемп передает вам привет!
— Странная манера передавать приветы.
— Вы понимаете, я выполняю приказ.
— Пожалуйста, ничего особенного. Кланяйтесь Ферри.
— Герр майор велел сообщить вам изменение пароля, если понадобится приехать к нам: «Птицелов из местных, с хорошей рекомендацией». — Он поклонился, и две пары сапог простучали по ступенькам внутренней лестницы.
Я достал с ветки пистолет, кое-как прибрал в комнате, а сейчас — спать. Утром у входа в водосток встречу Чижика и Тазиева. Сторож костела предупрежден: он откроет люк.
Заснуть было трудно. А если «гости» проедут ночью? Нет. Ночью ехать побоятся. Доставил ли Терентьич оружие в подземный ход? Все это будет известно завтра. Вернее, уже сегодня.
2
Над сутолокой крыш на городском холме белый костел возвышается, как епископ в толпе прихожан. Островерхая кровля с деревянной башенкой поднимается над крепостной стеной, сооруженной во времена, когда дольские шляхтичи защищались от набегов татар и казаков. Эта стена, крытая позеленевшей от времени черепицей, выступает вперед, на улицу, суживая ее так, что две машины едва могут разминуться. С внутренней стороны, у самого гребня стены, идет балюстрадка. Туда можно пройти по мостику, ведущему через окно с витражом прямо на хоры.
В это утро в костеле было пусто. Несколько богомолок со своими молитвенниками на дубовых пюпитрах терялись в малиново-лиловом свете высоких витражей. Когда мы с Чижиком вышли из-за статуи святого Себастьяна и скользнули к винтовой лесенке, ведущей на хоры, только одна богомолка обратила на нас внимание. Она закрыла и тут же снова раскрыла свою священную книгу. Путь свободен! Молодец Дарья Денисовна!
Беспокоило отсутствие Тазиева. Он не пришел в назначенный час. Ну что ж, будем действовать вдвоем!
На хорах, за колоннами, мир предстал перед нами сквозь витраж в розовом свете. Может быть, в том-то и смысл религии, чтобы будущее казалось розовым? Розовым стало осеннее, сырое небо. На его фоне четко выделялась за полуоблетевшими кронами городского сада верхушка башни. По-прежнему там болтался фашистский флаг. Через пролом циферблата Голованов с его НП даже без бинокля видит Киевское шоссе, мост, главную улицу. Я не вижу Голованова, но в темной внутренности часов вспыхнут проблески трехцветного немецкого фонарика. Только бы не красный! Он означает: «НП обнаружен».
Десять часов. Сидим, обняв колени, на цементном полу, и в церковной тишине доносится до нас бормотание богомолок. Рядом, накрытые рогожей, немецкие автоматы, обоймы, противотанковые гранаты. Отличные гранаты мгновенного действия. Уже вставлены запалы. Достаточно легкого толчка...
Время тянется. Солнце выплыло из розового киселя туч. Осторожно пробую, как открывается оконная рама. Легко!
Солнце снова пропало. Мелкий дождь. Чижик скручивает цигарку. Смущенно улыбается и прячет ее, поймав мой взгляд.
Шелагуровский хронометр показывает четырнадцать. Кто-то поднимается на хоры. Шаркающие шаги. Выше, выше... Слышна тяжелая одышка. Сторож — вот кто! С трудом преодолевает последние ступеньки. Шепчу зверским шепотом:
— Зачем вы пришли?
Он молча подает сверток и тут же начинает спускаться. В свертке — бутылка молока, заткнутая по-деревенски кукурузной кочерыжкой, кусок хлеба и золотисто-коричневые огромные жовтяки — перезрелые осенние огурцы. Эти жовтяки и щепотка соли в бумажке почему-то особенно трогают меня. Но разве хочется сейчас есть? Чижик резко дергает меня за рукав.
Сигнал! В глубине часов — белый огонек. Значит, те машины уже въехали с Киевского шоссе в город. Едут быстро. Через минуту — зеленые проблески — въехали на мост.
— Чижик, спокойно! Помни, как говорил: бросать с упреждением — перед машинами.
Гранаты — за поясом. Автомат — на шее. Скрипит оконная рама, цветные блики витража поползли по хорам. А мы уже снаружи, на мокром мостике. Пробегаем на балюстрадку и, согнувшись, прижимаемся к ноздреватому кирпичу костельной стены. Улица не видна. Для этого надо выпрямиться, подняться над черепичным гребнем. Он порос мохом, а кое-где в расселинах выросли деревца. Зеленый сигнал горит. Горит непрерывно, и уже явственно слышен рокот нескольких машин.
— Чижик, спокойно... Подымаемся!
Мы хватаемся за черепицы, выпрямляемся во весь рост. Под нами по узкой улице пролетают мотоциклисты, разгоняя редких прохожих. Вот спасибо: никого не заденем.
Бронетранспортер. Каски сверху, как свинцовые шары.
— Чижик, товсь!
Вот он, длинный черный «мерседес», но за ним не серый «штейер», а «хорх».
— Все равно. Огонь!
Собственный голос тонет в грохоте двойного взрыва. Желтый его каскад мгновенно взлетает до гребня стены. Внизу ничего не разобрать.
— Огонь!
Еще пара гранат, и тут же, перегнувшись через скользкую черепицу, свесившись до пояса, хлещем из автоматов по этому месиву железа, булыжников и фашистской мерзости там, внизу.
Уже рассеиваются дым и пыль, кто-то пытается отползти от места взрыва. Очередь ему! Получайте, помгауляйтер, рейхсминистр, адъютанты, холуи!
Не верю, чтобы кто-нибудь из них уцелел.
— Чижик, отход! Время!
Бронетранспортер возвращается задом, лупит из пулемета по окнам, по костельной стене. На улице крики, выстрелы, и вдруг сквозь этот xaoc звуков до меня доносится протяжный бронзовый гул — торжествующий бой башенных часов.
3
— Кто тебе разрешил эту затею с флагом?
Голованов усмехнулся:
— Ты же запретил поднимать государственный флаг, а о морском речи не было. Катя сшила его ночью, а учитель-немец вырезал из красной материи звезду и серп с молотом.
— Значит, ты заранее...
— Постой. Сейчас не в том дело. Выручил ты меня классно. Ты давай говори быстро, как удалось там, а то опять на немцев наскочим.
В маленьком «адлере» мы ехали под дождем по темным улицам. За рулем сидел Чижик. Раньше всего — отвезти домой Голованова. Он вчера отпросился по болезни, и на случай проверки ему лучше всего быть в постели.
По пути я рассказал Голованову о своей операции и о том, как мне удалось выручить его самого. После огневого налета мы с Чижиком благополучно прошли через костел и спустились в усыпальницу. Сторож шел со свечой впереди и поторапливал:
— Прэндзэй, панове, прэндзэй![82]
Мы миновали несколько громоздких саркофагов. Звуки из костела едва доносились сюда. Вероятно, немцы пошли по ложному следу — через костельный двор. Там были заранее примяты кусты, а у стены обронена старая кепка.
Предпоследний саркофаг легко отодвинулся. Под ним, в дрожащем свете свечи, круглились бревна той крышки, которую я видел из-под земли. Старик называл ее «дах». Уже снизу, беря у сторожа свечу, я спросил:
— А как же вы, папаша? В костеле полно немцев. Заметят!
Он склонился над люком, тряся жиденькой бородкой:
— А не один тут ход, пане товарищ. Не знайдут тедески. Усе буде горазд, як матка боска допоможе.
Матка боска пока помогала неплохо. Мы дошли по подземному ходу до старого водостока. Здесь, в нише стены лежали моя форма хауптштурмфюрера СС и два комплекта обмундирования рядовых солдат. Второй предназначался для Тазиева.
Переодевшись, мы с Чижиком добрались до выхода под высоким берегом реки. Уже смеркалось. Обрыв скрывал от нас городские дома. Над прибрежными ивами подымалась только вершина башни. На ней по-прежнему, как на гафеле боевого корабля, развевался военно-морской флаг. С той стороны доносилась автоматная трескотня. Значит, Голованов еще там!
Я не имел права идти туда. Веденеев определенно запретил бы эту безумную попытку. Нет, ни в коем случае! Нельзя!
С этими мыслями я шел вдоль берега, подымался по старой гранитной лестнице, ведущей прямо на улицу Пархоменко. И когда я понял, что, вопреки здравому смыслу, все-таки попытаюсь выручить Васю, сразу появился план.
— Чижик! Я — представитель высшего начальства. Ты — моя охрана. Отвечай только по-немецки: «Ja, Herr Hauptsturmfuhrer!»[83] А все остальное делай, как я. И никаких фамильярностей!
Около башни толпились солдаты и полицаи. Они беспорядочно палили вверх, по разбитому циферблату. Я с ходу заорал на фельдфебеля, который распоряжался здесь:
— Где офицеры? Сколько времени вы будете здесь возиться?
— Герр обер-лейтенант, там. — Фельдфебель указал вверх.
— Где это «там», болван? На небе? Прекратить огонь! Мы его возьмем живым.
Цокольный этаж башни заливал свет электрических фонарей. Пожилой офицер и несколько солдат стояли у входа на трап. Решетку сорвали с петель, но вверх никто не поднимался. На полу, раскинув худые руки, лежал Козубский.
Я показал свой гестаповский жетон пожилому обер-лейтенанту — командиру комендантской роты. Волнуясь, он доложил, что пробиться наверх невозможно. Они потеряли уже шесть человек, потому что по этой чертовой лестнице можно идти только гуськом. И, едва чья-нибудь голова покажется над верхним люком, немедленно раздается выстрел.
— Что же вы намерены делать?
Он молчал, уставившись на меня. Не знаю, кого он сильнее боялся — того большевика наверху или гестаповца рядом.
— Значит, ваши солдаты трусят? Хорошо. Пойдете вы сами. Я иду за вами. Ну?! — Я вытащил пистолет. — Шульц, за мной!
Мы начали подниматься вверх — обер-лейтенант, за ним я, потом Чижик. Остальным, к их радости, я велел оставаться внизу.
Поднимались молча. Обер-лейтенант сопел. Он явно трусил, этот вояка из запасников, уютно устроившийся в комендатуре.
Сверху показался серый квадрат света. Офицер вытащил из кармана маленькую гранату.
— На кой черт вам эта хлопушка? Швырнете ее вверх, и она упадет нам на головы. Отдайте ее сюда!
И тут он неожиданно оказал сопротивление. Он повернулся ко мне, лязгая зубами от ужаса. С гранатой в одной руке и с фонарем в другой, он кричал, что я не имею права посылать его на верную смерть. Я не знал этой системы гранат, но он не стал бы таскать в кармане взведенную гранату. А раз так...
Внизу, в цокольном этаже, вероятно, решили, что стреляет обер-лейтенант. Граната со стуком покатилась по ступенькам. Тут я услышал голос Голованова. Он крыл нас на черноморском жаргоне и обещал девять граммов тому, кто еще сунется.
— Вася! Это я, Алешка...
— Врешь!
— Ты, большевик, сдавайся! — Это по-немецки и тут же тихо по-русски: — Вася! Училище, уроки немецкого на пляже...
Только сейчас он поверил. Мы поднялись в башенку часов и открыли там сумасшедшую пальбу. Голованов приладил две гранаты к самодельному фалу, на котором он поднимал флаг.
— Пусть сунутся сюда — обе сработают!
Закончив это нехитрое минирование, мы связали Голованову руки, обмотали ему лицо тряпкой, как раненому, и начали спускаться. Навстречу уже поднимались солдаты.
— Все — вниз! Веду пленного! Дорогу!
Они тут же выполнили мое приказание.
Внизу все еще лежало тело Козубского, и я простился еще с одной верной душой, встреченной на моем курсе.
Солдаты нас окружили. Всем хотелось посмотреть на большевика, так яростно оборонявшегося на вершине башни.