Страница:
Голованов не понимал нашего разговора по-немецки.
— Пошли! — торопился он. — Потом допросишь.
— Нет! Герр Вегнер, когда вы должны уехать отсюда?
— Через неделю. Теперь это не имеет значения. Фюреру придется обойтись без меня.
— Понятно. Предписание к месту службы при вас?
— Еще не получил. Должен прибыть фельдкурьер.
— Тогда вот что, герр Вегнер, прошу вас вернуться в усадьбу. Вы преследовали партизан и не догнали. Прошу вас получить предписание и выяснить, где личное дело. Через девчонку-прислугу получите координаты и время для встречи со мной.
Он был не просто удивлен, но даже растерян:
— Но зачем все это?
— Герр Вегнер, вы уже сделали поворот. Теперь надо идти нашим курсом. Все узнаете потом. Еще раз благодарю от души.
— А вы не боитесь, что я снова переложу руль?
— Нет, не боюсь. До встречи!
Встреча состоялась неделю спустя в корчме у Кощея за кружкой пива, которое было очень кстати в эту жару. А еще через сутки я доложил свой план Веденееву:
— Вегнер — самая подходящая фигура. Родных и друзей в Германии у него нет. Не был там с начала войны. Фельдкурьер уже привез Вегнеру предписание в Новороссийск.
— Боюсь, ваш блестящий план имеет дефекты, — сказал Веденеев. — В главном штабе кригсмарине есть документы на Вегнера?
— В том-то и дело, что нет. Там только карточка — самые краткие данные. А личное дело потонуло вместе с кораблем Вегнера, на котором штаб дивизиона шел из Триполи в Италию.
— Но потом, наверно, составили новое? Немцы — аккуратисты!
— Новое дело, товарищ генерал, составленное на острове Сицилия, переслали сюда, в интендантское управление, к месту службы.
В усталых глазах Веденеева появился огонек:
— Обстоятельно работаете, Штурманок. Ну, дальше?
— Фельдкурьер, в числе прочих документов, увезет дело Вегнера в Ровно для пересылки на Черное море. Если разрешите...
— Подождите! — Веденеев долго молчал, сидя с закрытыми глазами. Потом резко поднялся. — Сейчас решим!
Он вызвал знакомого мне капитана. Через полчаса был принят план, весьма близкий тому, что хотел предложить я. Этот план начал осуществляться на следующий же день.
Фельдкурьер — лейтенант из запасников — весело провел вечер в ресторане «Риц». Наутро, с тяжелой головой, он сел в свой «оппель» и задремал, обняв портфель. На заднем сиденье разместились унтер-офицер и ефрейтор. Они тоже не теряли времени накануне, а потом попросили официантку Надю завернуть пару бутылочек, так как завтра утром они уезжают. По пути домой Надя заглянула в бакалейную лавочку Софранской.
Около восьми утра на повороте Львовского шоссе шофер фельдкурьера хотел обогнать воз с сеном, но дурень-мужик, видно со страха, задергал вожжами, и воз стал поперек дороги. Шофер круто затормозил, едва не врезавшись в телегу. И тут громадная копна сена обрушилась на автомобиль. В тот же миг из-за лип выскочили еще несколько мужиков. Потом лейтенанту казалось, что их было не меньше сорока.
Партизаны Запашного быстро справились с путешественниками. Шофер и ефрейтор пытались оказать сопротивление и поплатились жизнью. Лейтенант с унтер-офицером на своей машине благополучно поехали дальше. Правда, не по шоссе, а по узкой лесной дороге. Алеша Чижик нажимал на акселератор до предела. «Оппель» прыгал по колдобинам, как дикий конь.
Фельдкурьера вместе с унтером бросили связанными в какой-то сарай среди леса. Там они пролежали дотемна, прислушиваясь к голосам снаружи и ожидая каждую минуту, что их поведут на расстрел. Когда стемнело, снаружи поднялась стрельба. Пули пробивали ветхие стены сарая. Вдруг пленники услышали отборную немецкую ругань, которая прозвучала для них, как «небесная арфа».
Именно так выразился лейтенант, когда я «отбил» его у партизан. Мы ужинали с ним в домике лесника.
Фельдкурьер клялся мне в вечной дружбе. Отныне его жена ежедневно будет возносить за меня молитвы в церкви святой Родегонды в Дуйсбурге, потому что я спас не только его жизнь, но и честь. Драгоценный портфель оказался в полной сохранности на сиденье машины.
— Эти тупицы-русские увидели, что там нет денег, и не обратили внимания на бумаги, — радовался фельдкурьер. — Вы понимаете, что было бы, если бы пропали документы, герр обер-лейтенант!
Действительно, ни одна бумажка не пропала, но в одном из личных дел поменяли фотографию, аккуратно подправили рост и цвет волос. Так корветен-капитан Вегнер внезапно вырос на шесть сантиметров и из брюнета превратился в светлого шатена.
Мы доехали до шоссе на машине фельдкурьера. Прощаясь, я посоветовал молчать о том, что он был в плену у партизан. Потянут в СД, начнут расследовать. Трудно поверить в такое счастливое освобождение. Еще решат, что он завербован русскими.
Это предположение привело фельдкурьера в ужас. Конечно, он доложит о нападении в дороге. Шофера и ефрейтора убили, но он, лейтенант, сумел отбиться и спасти документы.
— А ваш унтер-офицер?
— О, он не дурак, подтвердит все, что скажу я.
Фельдкурьер подарил мне на память зажигалку, сел за руль и укатил, увозя с собой мое исправленное личное дело.
Родственники проводили корветен-капитана Вегнера только до ворот усадьбы. Сослуживцев он угостил прощальным ужином. Ему сочувствовали: отправляется из такого теплого местечка на фронт. Но Вегнер знал, что воевать ему уже не придется.
Партизаны Запашного доставили его в штаб Веденеева. Здесь мы провели вместе несколько суток. Он добросовестно пополнял мои сведения о немецком флоте, очень подробно рассказывал о себе, о своих знакомых и сослуживцах. Хотя корветен-капитан вышел, как он говорил, из этой бесперспективной войны, на душе у него было тяжело, Будущее страшило неизвестностью. После моего отъезда его отправят на крупную базу, а оттуда самолетом в Москву.
— И там расстреляют как фашиста! — сказал он полушутя.
— Вы все-таки до сих пор верите Геббельсу, герр Вегнер. Расстреливают преступников, а вы добровольно перешли к нам в бою. Может быть, хотите остаться в отряде? Вы ведь не трус.
— Нет. Не хочу убивать ни русских, ни немцев.
— А как же те двое на веранде?
— Что делать! Я должен был поменять курс. И, кроме того, мне чертовски захотелось спасти одного смелого парня.
— Спасибо, Макс, мне тоже очень хотелось спасти вас.
На том мы и расстались. Перед отъездом в Новороссийск, по решению Веденеева, мне надо было еще раз повидать Лемпа.
Мы встретились на его явочной квартире, у портного в Хлебном переулке. Лемп выполнил поручение, принес данные об Одесской абвергруппе. Жаль, конечно, что не по Новороссийску.
Из-под подкладки пиджака я извлек тысячу рейхсмарок:
— Считайте, Ферри, и прибавьте пятьсот долларов на Цюрих.
— Ваши хозяева не очень щедры, — сказал он, пряча деньги.
— Но ведь и ваши заслуги пока невелики. Следующий взнос поступит в Цюрих, когда нам станет известно, что начальник абвергруппы в Новороссийске получил ваше личное письмо, где вы очень тепло отзываетесь о некоем корветен-капитане Вегнере, который по вашему заданию подбирал русские кадры и даже участвовал в некоторых операциях.
— Откуда вы взяли это? Вегнер служит в интендантском управлении. Никогда с ним не имел дела.
— Зато мы имели. Давайте составим текст письма.
Он долго упирался:
— А если этот Вегнер провалится? Нет, надевать себе веревку на шею я не намерен. Ни за какие доллары и фунты!
— Веревка уже на вашей шее, — объяснил я, — а конец в руках у нас. Вы оказали нам некоторые услуги, и теперь возврата нет, Онест Хантер!
Лемп еще поторговался немного и обещал отправить письмо.
Я шел по знойной улице, размышляя о побуждениях двух немецких офицеров, нарушивших присягу своему фюреру. Как переплелись судьбы этих немцев, ничем не похожих друг на друга! Связующее звено — я, русский человек, советский разведчик.
Меня обогнал прохожий с тросточкой, в котелке. Моя охрана! Это далеко не излишне. Больше года я продержался в Южнобугске под разными обличьями. Сколько раз приходилось отходить, откладывать выполнение задания и даже отказываться от очень соблазнительных встреч и контактов. С каждым месяцем я становился осторожнее не потому, что больше боялся за свою жизнь. Просто стал опытнее, профессиональнее. Конечно, после операции в костеле и освобождения Голованова показываться в городе без крайней надобности мне запретили. Сейчас была именно такая крайняя необходимость. Встретиться с Лемпом не мог никто, кроме меня. Теперь я — торговец из местечка, приехал в город за товаром, заболел и вот ищу доктора.
У доктора Яблонского уже ждал Черненко. Он сказал мне, что за последние сутки через станцию прошли три эшелона с танками.
— Дивизия, а может быть, даже две. Немой Панько сумел раздобыть на вокзале газетенку. Вот она, почитай!
Под броским заголовком готическим шрифтом «RAUPE UND RAD» было напечатано помельче: «Nachrichtblatt eines Panzerkorps»[97]. Ого! Речь идет о целом танковом корпусе!
...Выступление Геббельса. Обычное хвастовство: «Лето нашей победы». Дальше — заметки: «Львы пустыни покажут когти в русских степях», «Наши танки не боятся русской артиллерии...»
Еще в мае немцы сдали Бизерту и Тунис. Может быть, это остатки роммелевских войск? Но как их хотят использовать?
Веденеев просил быть крайне осторожным, но в разведцентре пока ничего не знают о передислокации большой массы войск. Надо выяснить все, что возможно, за оставшиеся два дня.
Я переночевал у Яблонского, а на следующее утро поступили новые сведения. Станционный сцепщик сказал Софранской, что танки необычного цвета, а желтые, вроде бы песочные. Он заметил это, когда с двух танков сняли брезент.
Песок... Пустыня! Конечно, этот корпус идет из Африки, и танки даже не успели перекрасить. Видно, очень торопятся. Почему?
Нашим людям удалось узнать, что командующий должен прибыть на машине откуда-то с запада. Я понимал, что речь идет, видимо, о командующем танковым соединением. Называли даже его фамилию. Не то Рауберг, не то Раубергер. Я пытался сопоставить эти отрывочные сведения, когда к доктору пришла еще одна «пациентка», официантка Надя из отеля «Риц». Она неплохо понимала по-немецки и не раз передавала нам разговоры, услышанные в гостинице. Волнуясь и спеша, Надя докладывала:
— Оберштурмфюрер Шоммер, который живет в двадцатом номере, уезжает совсем. Он будет служить у генерала Раухенберга.
— Кто этот генерал?
— Не знаю. Шоммер говорил своему приятелю, что генерал недолюбливает офицеров службы безопасности. Я поняла, что Шоммер этого генерала не знает и должен встретить его завтра днем где-то по дороге, а потом они вместе поедут на какую-то железнодорожную станцию. Там их будет ждать эшелон.
— Молодец, Надя! Что еще ты слышала?
— Больше ничего. Говорили о какой-то Эвелине. Она приедет из рейха, но Шоммера уже не будет. Он очень жалеет об этом.
Нападение на немецкие машины среди бела дня стало обычной операцией у украинских партизан. Но одно дело — захват фельдкурьера, и совсем другое — нападение на крупного генерала с эскортом. Об этом нечего даже и думать. Время и маршрут неизвестны. Но здесь может быть интересен совсем другой вариант. Мой план — влиться в немецкую армию под именем Бальдура — отвергнут, но, если превратиться в Бальдура хотя бы на несколько часов, можно получить интересные сведения об этом танковом корпусе. И провалить главное свое задание? А что главное? Но ведь ситуация с Вегнером не повторится. Потерять эту возможность — преступление! Надо немедленно доложить Веденееву.
Как только я вышел на улицу, снова появился «тип в котелке», Я сделал ему знак, и он вошел вслед за мной в подъезд.
Сколько нужно времени, чтобы добраться в разведцентр?
— К вечеру добрался бы. Но я не имею права вас оставить.
— На мою ответственность. Срочное дело. Прошу Веденеева назначить внеочередной сеанс радиосвязи сегодня в три ночи.
И снова милый доктор Яблонский взял свой саквояж и палку и пошел к «пациенту». В три часа ночи незнакомая девушка, которая сменила Катю на боевом посту, включит рацию.
Шифровку Веденеева мне передали утром, как только закончился комендантский час:
«Штурманку. Весьма срочно. Немедленно принять меры для выяснения состава маршрута и места назначения танкового корпуса. Доложить одновременно Леснику и Стратосфере».
«Лесник» — это сам Веденеев, а «Стратосфера» — Москва. Дело настолько важное, что ради него следует отложить все остальное, в том числе мое персональное задание.
Глава девятая
Глава десятая
— Что у вас за вид, герр Шоммер? — спросил генерал, возвращая мне предписание Бальдура.
— Разрешите доложить, эксцеленц! Только что выдержал бой с целой оравой большевистских бандитов.
— Вот здесь?
— Точно так. Они проведали, что вы будете проезжать, и организовали засаду. Пришлось принять бой. Потерял двух человек.
Я стоял вытянувшись у дверки семиместного «даймлера». За спиной догорала корчма. Поодаль тихо пофыркивал «фольксваген». В нем сидели мои «эсэсовцы» — Чижик, Голованов и еще двое.
Раухенберг с любопытством рассматривал меня. Он был стар, и длительная поездка, вероятно, утомила его. Чем-то он напоминал нашего Кощея, только Кощей напускал на себя мрачность, а генерал старался ее скрыть. Бледные глаза под коричневыми веками и сухие губы изобразили подобие улыбки:
— Что ж, похвально, молодой человек... Особенно для офицера службы безопасности. Это лучше всяких рекомендаций.
Солнце стояло еще высоко. Всем было жарко, но на костистом лице генерала не блестело ни капельки пота. Он весь был матово-бронзовый, как его потемневшие плетеные погоны.
— Я прошу разрешения немедленно тронуться. В любой момент нас могут обстрелять. Эти бандиты...
— Меня больше интересует обед, — перебил генерал. — Разве теперь пост? Или встреча с партизанами отбила у вас аппетит?
— Прошу прощения, обед сгорел вместе с этой корчмой. Я осмелюсь предложить легкий завтрак: русская икра, датский сыр, французский коньяк. Только не здесь, С этой минуты я отвечаю за вашу жизнь, эксцеленц.
— В таком случае — марш! — снова посуровел Раухенберг. — Поужинаем в эшелоне.
Я поехал впереди, за мной машина генерала. Бронетранспортер замыкал маленькую колонну. Скрылся за кронами дубов старый придорожный крест. Немало завоевателей провожал он, сперва на восток, а потом — обязательно — на запад.
У мостика я увидел солдата в обгорелой куртке. Машина шла медленно. Я тут же узнал эсэсовца, который свалил меня на чердаке клуни ударом приклада.
— Пошли! — торопился он. — Потом допросишь.
— Нет! Герр Вегнер, когда вы должны уехать отсюда?
— Через неделю. Теперь это не имеет значения. Фюреру придется обойтись без меня.
— Понятно. Предписание к месту службы при вас?
— Еще не получил. Должен прибыть фельдкурьер.
— Тогда вот что, герр Вегнер, прошу вас вернуться в усадьбу. Вы преследовали партизан и не догнали. Прошу вас получить предписание и выяснить, где личное дело. Через девчонку-прислугу получите координаты и время для встречи со мной.
Он был не просто удивлен, но даже растерян:
— Но зачем все это?
— Герр Вегнер, вы уже сделали поворот. Теперь надо идти нашим курсом. Все узнаете потом. Еще раз благодарю от души.
— А вы не боитесь, что я снова переложу руль?
— Нет, не боюсь. До встречи!
2
Встреча состоялась неделю спустя в корчме у Кощея за кружкой пива, которое было очень кстати в эту жару. А еще через сутки я доложил свой план Веденееву:
— Вегнер — самая подходящая фигура. Родных и друзей в Германии у него нет. Не был там с начала войны. Фельдкурьер уже привез Вегнеру предписание в Новороссийск.
— Боюсь, ваш блестящий план имеет дефекты, — сказал Веденеев. — В главном штабе кригсмарине есть документы на Вегнера?
— В том-то и дело, что нет. Там только карточка — самые краткие данные. А личное дело потонуло вместе с кораблем Вегнера, на котором штаб дивизиона шел из Триполи в Италию.
— Но потом, наверно, составили новое? Немцы — аккуратисты!
— Новое дело, товарищ генерал, составленное на острове Сицилия, переслали сюда, в интендантское управление, к месту службы.
В усталых глазах Веденеева появился огонек:
— Обстоятельно работаете, Штурманок. Ну, дальше?
— Фельдкурьер, в числе прочих документов, увезет дело Вегнера в Ровно для пересылки на Черное море. Если разрешите...
— Подождите! — Веденеев долго молчал, сидя с закрытыми глазами. Потом резко поднялся. — Сейчас решим!
Он вызвал знакомого мне капитана. Через полчаса был принят план, весьма близкий тому, что хотел предложить я. Этот план начал осуществляться на следующий же день.
Фельдкурьер — лейтенант из запасников — весело провел вечер в ресторане «Риц». Наутро, с тяжелой головой, он сел в свой «оппель» и задремал, обняв портфель. На заднем сиденье разместились унтер-офицер и ефрейтор. Они тоже не теряли времени накануне, а потом попросили официантку Надю завернуть пару бутылочек, так как завтра утром они уезжают. По пути домой Надя заглянула в бакалейную лавочку Софранской.
Около восьми утра на повороте Львовского шоссе шофер фельдкурьера хотел обогнать воз с сеном, но дурень-мужик, видно со страха, задергал вожжами, и воз стал поперек дороги. Шофер круто затормозил, едва не врезавшись в телегу. И тут громадная копна сена обрушилась на автомобиль. В тот же миг из-за лип выскочили еще несколько мужиков. Потом лейтенанту казалось, что их было не меньше сорока.
Партизаны Запашного быстро справились с путешественниками. Шофер и ефрейтор пытались оказать сопротивление и поплатились жизнью. Лейтенант с унтер-офицером на своей машине благополучно поехали дальше. Правда, не по шоссе, а по узкой лесной дороге. Алеша Чижик нажимал на акселератор до предела. «Оппель» прыгал по колдобинам, как дикий конь.
Фельдкурьера вместе с унтером бросили связанными в какой-то сарай среди леса. Там они пролежали дотемна, прислушиваясь к голосам снаружи и ожидая каждую минуту, что их поведут на расстрел. Когда стемнело, снаружи поднялась стрельба. Пули пробивали ветхие стены сарая. Вдруг пленники услышали отборную немецкую ругань, которая прозвучала для них, как «небесная арфа».
Именно так выразился лейтенант, когда я «отбил» его у партизан. Мы ужинали с ним в домике лесника.
Фельдкурьер клялся мне в вечной дружбе. Отныне его жена ежедневно будет возносить за меня молитвы в церкви святой Родегонды в Дуйсбурге, потому что я спас не только его жизнь, но и честь. Драгоценный портфель оказался в полной сохранности на сиденье машины.
— Эти тупицы-русские увидели, что там нет денег, и не обратили внимания на бумаги, — радовался фельдкурьер. — Вы понимаете, что было бы, если бы пропали документы, герр обер-лейтенант!
Действительно, ни одна бумажка не пропала, но в одном из личных дел поменяли фотографию, аккуратно подправили рост и цвет волос. Так корветен-капитан Вегнер внезапно вырос на шесть сантиметров и из брюнета превратился в светлого шатена.
Мы доехали до шоссе на машине фельдкурьера. Прощаясь, я посоветовал молчать о том, что он был в плену у партизан. Потянут в СД, начнут расследовать. Трудно поверить в такое счастливое освобождение. Еще решат, что он завербован русскими.
Это предположение привело фельдкурьера в ужас. Конечно, он доложит о нападении в дороге. Шофера и ефрейтора убили, но он, лейтенант, сумел отбиться и спасти документы.
— А ваш унтер-офицер?
— О, он не дурак, подтвердит все, что скажу я.
Фельдкурьер подарил мне на память зажигалку, сел за руль и укатил, увозя с собой мое исправленное личное дело.
3
Родственники проводили корветен-капитана Вегнера только до ворот усадьбы. Сослуживцев он угостил прощальным ужином. Ему сочувствовали: отправляется из такого теплого местечка на фронт. Но Вегнер знал, что воевать ему уже не придется.
Партизаны Запашного доставили его в штаб Веденеева. Здесь мы провели вместе несколько суток. Он добросовестно пополнял мои сведения о немецком флоте, очень подробно рассказывал о себе, о своих знакомых и сослуживцах. Хотя корветен-капитан вышел, как он говорил, из этой бесперспективной войны, на душе у него было тяжело, Будущее страшило неизвестностью. После моего отъезда его отправят на крупную базу, а оттуда самолетом в Москву.
— И там расстреляют как фашиста! — сказал он полушутя.
— Вы все-таки до сих пор верите Геббельсу, герр Вегнер. Расстреливают преступников, а вы добровольно перешли к нам в бою. Может быть, хотите остаться в отряде? Вы ведь не трус.
— Нет. Не хочу убивать ни русских, ни немцев.
— А как же те двое на веранде?
— Что делать! Я должен был поменять курс. И, кроме того, мне чертовски захотелось спасти одного смелого парня.
— Спасибо, Макс, мне тоже очень хотелось спасти вас.
На том мы и расстались. Перед отъездом в Новороссийск, по решению Веденеева, мне надо было еще раз повидать Лемпа.
Мы встретились на его явочной квартире, у портного в Хлебном переулке. Лемп выполнил поручение, принес данные об Одесской абвергруппе. Жаль, конечно, что не по Новороссийску.
Из-под подкладки пиджака я извлек тысячу рейхсмарок:
— Считайте, Ферри, и прибавьте пятьсот долларов на Цюрих.
— Ваши хозяева не очень щедры, — сказал он, пряча деньги.
— Но ведь и ваши заслуги пока невелики. Следующий взнос поступит в Цюрих, когда нам станет известно, что начальник абвергруппы в Новороссийске получил ваше личное письмо, где вы очень тепло отзываетесь о некоем корветен-капитане Вегнере, который по вашему заданию подбирал русские кадры и даже участвовал в некоторых операциях.
— Откуда вы взяли это? Вегнер служит в интендантском управлении. Никогда с ним не имел дела.
— Зато мы имели. Давайте составим текст письма.
Он долго упирался:
— А если этот Вегнер провалится? Нет, надевать себе веревку на шею я не намерен. Ни за какие доллары и фунты!
— Веревка уже на вашей шее, — объяснил я, — а конец в руках у нас. Вы оказали нам некоторые услуги, и теперь возврата нет, Онест Хантер!
Лемп еще поторговался немного и обещал отправить письмо.
Я шел по знойной улице, размышляя о побуждениях двух немецких офицеров, нарушивших присягу своему фюреру. Как переплелись судьбы этих немцев, ничем не похожих друг на друга! Связующее звено — я, русский человек, советский разведчик.
Меня обогнал прохожий с тросточкой, в котелке. Моя охрана! Это далеко не излишне. Больше года я продержался в Южнобугске под разными обличьями. Сколько раз приходилось отходить, откладывать выполнение задания и даже отказываться от очень соблазнительных встреч и контактов. С каждым месяцем я становился осторожнее не потому, что больше боялся за свою жизнь. Просто стал опытнее, профессиональнее. Конечно, после операции в костеле и освобождения Голованова показываться в городе без крайней надобности мне запретили. Сейчас была именно такая крайняя необходимость. Встретиться с Лемпом не мог никто, кроме меня. Теперь я — торговец из местечка, приехал в город за товаром, заболел и вот ищу доктора.
У доктора Яблонского уже ждал Черненко. Он сказал мне, что за последние сутки через станцию прошли три эшелона с танками.
— Дивизия, а может быть, даже две. Немой Панько сумел раздобыть на вокзале газетенку. Вот она, почитай!
Под броским заголовком готическим шрифтом «RAUPE UND RAD» было напечатано помельче: «Nachrichtblatt eines Panzerkorps»[97]. Ого! Речь идет о целом танковом корпусе!
...Выступление Геббельса. Обычное хвастовство: «Лето нашей победы». Дальше — заметки: «Львы пустыни покажут когти в русских степях», «Наши танки не боятся русской артиллерии...»
Еще в мае немцы сдали Бизерту и Тунис. Может быть, это остатки роммелевских войск? Но как их хотят использовать?
Веденеев просил быть крайне осторожным, но в разведцентре пока ничего не знают о передислокации большой массы войск. Надо выяснить все, что возможно, за оставшиеся два дня.
Я переночевал у Яблонского, а на следующее утро поступили новые сведения. Станционный сцепщик сказал Софранской, что танки необычного цвета, а желтые, вроде бы песочные. Он заметил это, когда с двух танков сняли брезент.
Песок... Пустыня! Конечно, этот корпус идет из Африки, и танки даже не успели перекрасить. Видно, очень торопятся. Почему?
Нашим людям удалось узнать, что командующий должен прибыть на машине откуда-то с запада. Я понимал, что речь идет, видимо, о командующем танковым соединением. Называли даже его фамилию. Не то Рауберг, не то Раубергер. Я пытался сопоставить эти отрывочные сведения, когда к доктору пришла еще одна «пациентка», официантка Надя из отеля «Риц». Она неплохо понимала по-немецки и не раз передавала нам разговоры, услышанные в гостинице. Волнуясь и спеша, Надя докладывала:
— Оберштурмфюрер Шоммер, который живет в двадцатом номере, уезжает совсем. Он будет служить у генерала Раухенберга.
— Кто этот генерал?
— Не знаю. Шоммер говорил своему приятелю, что генерал недолюбливает офицеров службы безопасности. Я поняла, что Шоммер этого генерала не знает и должен встретить его завтра днем где-то по дороге, а потом они вместе поедут на какую-то железнодорожную станцию. Там их будет ждать эшелон.
— Молодец, Надя! Что еще ты слышала?
— Больше ничего. Говорили о какой-то Эвелине. Она приедет из рейха, но Шоммера уже не будет. Он очень жалеет об этом.
Нападение на немецкие машины среди бела дня стало обычной операцией у украинских партизан. Но одно дело — захват фельдкурьера, и совсем другое — нападение на крупного генерала с эскортом. Об этом нечего даже и думать. Время и маршрут неизвестны. Но здесь может быть интересен совсем другой вариант. Мой план — влиться в немецкую армию под именем Бальдура — отвергнут, но, если превратиться в Бальдура хотя бы на несколько часов, можно получить интересные сведения об этом танковом корпусе. И провалить главное свое задание? А что главное? Но ведь ситуация с Вегнером не повторится. Потерять эту возможность — преступление! Надо немедленно доложить Веденееву.
Как только я вышел на улицу, снова появился «тип в котелке», Я сделал ему знак, и он вошел вслед за мной в подъезд.
Сколько нужно времени, чтобы добраться в разведцентр?
— К вечеру добрался бы. Но я не имею права вас оставить.
— На мою ответственность. Срочное дело. Прошу Веденеева назначить внеочередной сеанс радиосвязи сегодня в три ночи.
И снова милый доктор Яблонский взял свой саквояж и палку и пошел к «пациенту». В три часа ночи незнакомая девушка, которая сменила Катю на боевом посту, включит рацию.
Шифровку Веденеева мне передали утром, как только закончился комендантский час:
«Штурманку. Весьма срочно. Немедленно принять меры для выяснения состава маршрута и места назначения танкового корпуса. Доложить одновременно Леснику и Стратосфере».
«Лесник» — это сам Веденеев, а «Стратосфера» — Москва. Дело настолько важное, что ради него следует отложить все остальное, в том числе мое персональное задание.
Глава девятая
В КОРЧМЕ КОЩЕЯ
Машина пивоваренного завода везла меня по Киевскому шоссе. Надо было как можно скорее найти Сергия Запашного. Никто не остановил нас. Я распрощался с шофером около хорошо знакомой корчмы. Две женщины в подоткнутых юбках размахивали квачами, покрывая известкой стены, которые не белили, должно быть, со времени царицы Екатерины. Третья терла рогожей залитый водой пол. Кощей возвышался за своей стойкой, как в осажденной крепости.
— Почему такой аврал?
— Не нравится — проваливай дальше! — ответил он, как всегда, кратко и энергично.
Только когда мы остались одни, я узнал причину аврала.
— Генеральская уборка, — важно заявил шинкарь.
— Ты хотел сказать — генеральная?
— Именно генеральская. Вчера тут был офицер, видать из СД, велел, чтобы все сверкало, как на пасху. Сегодня заедет по дороге важный генерал. Тот офицер будет его ждать. Уже индюк жарится.
Неужели Раухенберг? Но он должен приехать с запада, значит, по Львовскому шоссе. Впрочем, маршрут могли изменить.
Я попросил Кощея описать наружность офицера и тут же получил вполне определенный портрет Бальдура:
— Высокий такой, белявый, складный мужик, лет на двадцать пять, глазищи большие, светлые. Над левой бровью шрамик.
— Запашный уже знает?
— Послал к нему пацана. Далеко...
— Почему ушли?
— Было дело. В прошлую пятницу Запашный спалил усадьбу Фрауенхайма. Искали там предателя какого-то. Шуму — на всю округу. Потом Запашный увел отряд верхами за Буг, в Черный лес.
— А предателя поймали?
— Сбежал, паскуда.
Понятно. Была бы цела усадьба Фрауенхайма, генерал, возможно, заехал бы туда. Теперь Бальдур избрал эту корчму. Если люди Запашного явятся своевременно, можно успеть захватить Бальдура. А если не явятся? Вдвоем с шинкарем ничего не сделаем.
— Кощей, я остаюсь. Где у тебя оружие?
— В льоху. В огуречной дижке[98]. Только пусть эти бабы уйдут.
В этот момент в шинок заглянул какой-то человек в низко надвинутом на глаза бриле. Я не успел разглядеть его лица, потому что он тут же скрылся за дверью, наверно, увидел, что в шинке большая уборка, и пошел себе дальше.
— Лазют тут всякие! — буркнул Кощей. Он повел меня через двор в клуню и спрятал на сеновале. — Отдыхай пока. Принесу тебе автомат.
От сена шел крепкий дух. Жара сгущалась. Даже соломенная крыша не спасала от июньского зноя. Кощея не было. Видно, задержались те бабы. Давно уже не приходилось мне прятаться вот так, безоружным. Но я изображал торговца из местечка и пистолет оставил у Софранской в фибровом чемодане Вегнера вместе с полным обмундированием офицера кригсмарине.
Через слуховое окошечко я видел светлый ствол орехового дерева и его широкие листья. Даже в жару они остаются яркими и свежими. Пес высунул голову из будки, вывалил язык. Ему тоже жарко. Дверь корчмы, выходившая во двор, была распахнута, но Кощей все не шел. А Бальдур мог приехать в любой момент.
Парадная дверь корчмы не была видна мне. Но дорога в обе стороны от дома хорошо просматривалась. Я вздохнул с облегчением, когда ушли наконец уборщицы. И тут же у самой корчмы промелькнул соломенный бриль. Кто-то вошел. Почему-то я его раньше не заметил на дороге? Не в кустах же он сидел?
Пыль на шоссе. Едут! А партизан нет. Еще издали я узнал Бальдура. Он был в летней соломенно-желтой форме войск СС, как и те, что сидели сзади. Всего, считая шофера, семь человек.
Конец! Операция провалилась. И неудивительно. Слишком мало было времени для подготовки. Но кому это интересно? Москве нужны сведения о танковом корпусе. Как добыть их?
Из шинка во двор вывалилась вся команда эсэсовцев. Трое быстро обежали вокруг клуни. Человек в бриле закричал Бальдуру:
— Осторожней, господин офицер! Он, наверно, вооружен!
Подлюга — Присудок!! Вот где он! Я виноват. Сам спас его от партизанской пули.
Автоматная очередь прошла по кровле. Посыпалась соломенная труха. Всем телом вжался в толстый слой пыли на потолке. Подполз к краю, раздвинул солому. Так и есть: клуня окружена!
Снизу кричали:
— Партизан, спускайс! Шнель!
Я мечтал о пуле, об одной-единственной пуле, чтобы пустить ее в свою дурную башку. Но и этого мне не дано!..
— Er ist scheinbar waffenlos[99], — сказал Бальдур своим.
— Scheint keiner da zu sein![100] — ответил унтершарфюрер.
— Ты — подонок! — закричал Бальдур на Присудка. — Если соврал, прикажу вырезать язык! Полезай на чердак! Тащи его оттуда!
И он полез, наверно, под пистолетом. Заскрипела приставная лестница. Я встал у люка. Появилась голова в соломенном бриле.
— Послушай, ты, слезай, — лепетал он, не видя меня и давясь от страха. — Хуже будет!
Но мне уже не могло быть хуже. С размаху я ударил ногой изо всех сил. Присудок рухнул вниз. Никогда я не думал, что человек способен так выть. Вой перешел в неясное бормотание. И я снова услышал голос Бальдура:
— Hab ja gesagt — ist waffenlos! Bei lebendigem nehmen![101]
Через несколько минут я лежал на земляном полу клуни, связанный по рукам и ногам. Меня не били, только раз стукнули прикладом, когда связывали. Бальдур стоял надо мной, расставив ноги, точно в той же позе, как на водной станции после нашего заплыва. Он демонстративно говорил со мной только по-русски:
— Как дела, герр хауптштурмфюрер? Интересно, что сказал бы Лемп при виде этой картинки? Тебя, естественно, повесят, но если не хочешь лишних мучений, говори, где твои сообщники.
Он был уверен, что я не один. Я не стал отвечать.
— Молчишь? Раньше ты был разговорчивее. Но мы еще побеседуем с тобой.
Он вышел наружу, оставив одного эсэсовца стеречь меня. Присудок лежал тут же. Он то стонал, то впадал в беспамятство. Бальдур распоряжался во дворе. Теперь он вспомнил о Кощее, но того и след простыл.
Как угнетает солнечная тишина! Машин не слышно на шоссе, и птицы замолчали. Только листья чуть шелестят в знойном мареве...
Я вдруг подумал, что смерть сейчас не пугает меня. Надо же когда-нибудь! Только вот этот танковый корпус... Куда он идет? Зачем? Этого я уже не узнаю... Из двери пышет как из печки. А тут не жарко. Только болит разбитая скула. И пить хочется, но не так мучительно, как в шепетовской комендатуре. Я тогда старался думать об Анни, чтобы забыть о воде... Теперь мысль об Анни, явившись, уже не оставляет меня. Я открываю глаза, и с темного потолка на меня смотрит Анни. Вот ее широкий ясный лоб и четкие брови. Губы улыбаются. Как хорошо я вижу твое лицо, Анни!
Ветерок повеял. Оказывается, запахи тоже бывают печальными. Горький запах... Это пахнут твои руки или, может быть, листья ореха? У этого дерева гладкая, прохладная кожа. Если бы прикоснуться к ней щекой... Ты пахнешь листьями ореха, Анни?..
Я всматриваюсь до боли в ее лицо на потолке, зыбкое, как отражение в воде. Мне хочется услышать голос, и я слышу его. Сейчас мне можно все. И скользит, мерцает светлая мелодия. А слова? «Entbehren sollst du! Sollst entbehren!»[102]
Почему я должен отказаться? Хочу жить! Хочу купаться в реке! Хочу видеть солнце, а не блики на потолке сарая. И нет Анни! Полутемная клуня, прелая солома и немец в соломенно-желтой форме. Он задремал на ящике из-под пива. Поставил между колен автомат. Даже подползти к нему я не могу. Я ничего не могу — только мыслить. Но пока мыслю, линия фронта проходит через дверь этого сарая, через мое сердце, раз оно еще бьется.
Я закрыл глаза, сжал веки... И грянул гром. Гром среди ясного неба, как тогда, когда отец скомандовал: «Все — от моста!.. Взрыв!» Потому что это был действительно взрыв. За ним — второй, третий, и сливающийся перестук автоматов. Мой сторож вскочил и упал, не вскрикнув, на пороге клуни. А там, в корчме, грохотали выстрелы, рвались гранаты. Пыль встала во дворе золотым туманом, и из него появились двое. Нож полоснул по веревкам.
— Алешка! Живой! Держи! — Голованов сунул мне в руки автомат убитого.
Кощей помог подняться. Вдруг он насторожился. Ржавая солома шевелилась. Там копошился человек. Кощей вытянул его за ногу, безразлично спросил:
— А, це ти?
Он поднял в углу лом и с выдохом ударил вниз, как скалывают лед. Потом вышел вслед за мной. Двор был полон народа. Партизаны окружили горящую корчму. Прозрачные в солнечном свете языки пламени скользили по стекам. Бурые клубы поднимались над кровлей. Запашный, еще разгоряченный боем, кинулся ко мне:
— А що, таки вчасно поспіли, хай йому грець!
Он был совсем таким, как тогда, на льдине, только золотой чуб стал тусклым от седины и гари.
— Сколько немцев было? — спросил Сергий у шинкаря.
— Семеро.
— Один — тут, унтер — в комopi, — деловито считал Сергий, — шофер — під машиною, ще один — в клуні…
Партизаны выволокли из горящей корчмы еще двоих эсэсовцев в дымящейся одежде. Голованов бросился прыжком на одного из них, схватил за глотку:
— Шоммер!
Мы с трудом оттащили его от Бальдура.
— Это ж Шоммер... — хрипел Голованов, — ...который Катю замучил.
Я подошел к Бальдуру:
— Раздевайся!
Он презрительно посмотрел на меня, сказал сквозь зубы:
— Жаль, что я тебя сразу не расстрелял.
— Раздевайся, говорят тебе!
Партизаны уже стаскивали с него мундир. В любой момент мог появиться генерал со своей свитой. Запашный выставил на дороге дозоры. Чижик вывел немецкую машину, за ворота. Голованов, поостыв, надевал эсэсовскую форму. Бальдур, в одних трусах, сидел на земле. Взгляд его остановился. Он был потрясен.
Запашный взял офицерскую книжку Бальдура, мазанул закопченным пальцем по фотографии, потом вытащил пистолет и прострелил книжку как раз в том месте, где была наклеена фотография:
— Зараз — добре! А ну, хлопці, хто без діла — усі у ліс! — Он обернулся к шинкарю: — Що, Кощей, сгоріла твоя комерція?
Кощей захохотал оглушительно, как его предки-запорожцы:
— До біса той шинок! Набридло як гірка редька. Теперь я такий партизан, як усі!
Издалека донесся переливчатый свист. Едут! Я подошел к Бальдуру. Мне хотелось еще раз посмотреть на него. Этот человек сделал очень много зла, но он не был моим личным врагом. Он был просто фашист, подлежащий истреблению.
— Тебе не будут загонять иголки под ногти, — сказал я ему. — Просто расстреляют. А Раухенберга вместо тебя встречу я.
— Почему такой аврал?
— Не нравится — проваливай дальше! — ответил он, как всегда, кратко и энергично.
Только когда мы остались одни, я узнал причину аврала.
— Генеральская уборка, — важно заявил шинкарь.
— Ты хотел сказать — генеральная?
— Именно генеральская. Вчера тут был офицер, видать из СД, велел, чтобы все сверкало, как на пасху. Сегодня заедет по дороге важный генерал. Тот офицер будет его ждать. Уже индюк жарится.
Неужели Раухенберг? Но он должен приехать с запада, значит, по Львовскому шоссе. Впрочем, маршрут могли изменить.
Я попросил Кощея описать наружность офицера и тут же получил вполне определенный портрет Бальдура:
— Высокий такой, белявый, складный мужик, лет на двадцать пять, глазищи большие, светлые. Над левой бровью шрамик.
— Запашный уже знает?
— Послал к нему пацана. Далеко...
— Почему ушли?
— Было дело. В прошлую пятницу Запашный спалил усадьбу Фрауенхайма. Искали там предателя какого-то. Шуму — на всю округу. Потом Запашный увел отряд верхами за Буг, в Черный лес.
— А предателя поймали?
— Сбежал, паскуда.
Понятно. Была бы цела усадьба Фрауенхайма, генерал, возможно, заехал бы туда. Теперь Бальдур избрал эту корчму. Если люди Запашного явятся своевременно, можно успеть захватить Бальдура. А если не явятся? Вдвоем с шинкарем ничего не сделаем.
— Кощей, я остаюсь. Где у тебя оружие?
— В льоху. В огуречной дижке[98]. Только пусть эти бабы уйдут.
В этот момент в шинок заглянул какой-то человек в низко надвинутом на глаза бриле. Я не успел разглядеть его лица, потому что он тут же скрылся за дверью, наверно, увидел, что в шинке большая уборка, и пошел себе дальше.
— Лазют тут всякие! — буркнул Кощей. Он повел меня через двор в клуню и спрятал на сеновале. — Отдыхай пока. Принесу тебе автомат.
От сена шел крепкий дух. Жара сгущалась. Даже соломенная крыша не спасала от июньского зноя. Кощея не было. Видно, задержались те бабы. Давно уже не приходилось мне прятаться вот так, безоружным. Но я изображал торговца из местечка и пистолет оставил у Софранской в фибровом чемодане Вегнера вместе с полным обмундированием офицера кригсмарине.
Через слуховое окошечко я видел светлый ствол орехового дерева и его широкие листья. Даже в жару они остаются яркими и свежими. Пес высунул голову из будки, вывалил язык. Ему тоже жарко. Дверь корчмы, выходившая во двор, была распахнута, но Кощей все не шел. А Бальдур мог приехать в любой момент.
Парадная дверь корчмы не была видна мне. Но дорога в обе стороны от дома хорошо просматривалась. Я вздохнул с облегчением, когда ушли наконец уборщицы. И тут же у самой корчмы промелькнул соломенный бриль. Кто-то вошел. Почему-то я его раньше не заметил на дороге? Не в кустах же он сидел?
Пыль на шоссе. Едут! А партизан нет. Еще издали я узнал Бальдура. Он был в летней соломенно-желтой форме войск СС, как и те, что сидели сзади. Всего, считая шофера, семь человек.
Конец! Операция провалилась. И неудивительно. Слишком мало было времени для подготовки. Но кому это интересно? Москве нужны сведения о танковом корпусе. Как добыть их?
Из шинка во двор вывалилась вся команда эсэсовцев. Трое быстро обежали вокруг клуни. Человек в бриле закричал Бальдуру:
— Осторожней, господин офицер! Он, наверно, вооружен!
Подлюга — Присудок!! Вот где он! Я виноват. Сам спас его от партизанской пули.
Автоматная очередь прошла по кровле. Посыпалась соломенная труха. Всем телом вжался в толстый слой пыли на потолке. Подполз к краю, раздвинул солому. Так и есть: клуня окружена!
Снизу кричали:
— Партизан, спускайс! Шнель!
Я мечтал о пуле, об одной-единственной пуле, чтобы пустить ее в свою дурную башку. Но и этого мне не дано!..
— Er ist scheinbar waffenlos[99], — сказал Бальдур своим.
— Scheint keiner da zu sein![100] — ответил унтершарфюрер.
— Ты — подонок! — закричал Бальдур на Присудка. — Если соврал, прикажу вырезать язык! Полезай на чердак! Тащи его оттуда!
И он полез, наверно, под пистолетом. Заскрипела приставная лестница. Я встал у люка. Появилась голова в соломенном бриле.
— Послушай, ты, слезай, — лепетал он, не видя меня и давясь от страха. — Хуже будет!
Но мне уже не могло быть хуже. С размаху я ударил ногой изо всех сил. Присудок рухнул вниз. Никогда я не думал, что человек способен так выть. Вой перешел в неясное бормотание. И я снова услышал голос Бальдура:
— Hab ja gesagt — ist waffenlos! Bei lebendigem nehmen![101]
Через несколько минут я лежал на земляном полу клуни, связанный по рукам и ногам. Меня не били, только раз стукнули прикладом, когда связывали. Бальдур стоял надо мной, расставив ноги, точно в той же позе, как на водной станции после нашего заплыва. Он демонстративно говорил со мной только по-русски:
— Как дела, герр хауптштурмфюрер? Интересно, что сказал бы Лемп при виде этой картинки? Тебя, естественно, повесят, но если не хочешь лишних мучений, говори, где твои сообщники.
Он был уверен, что я не один. Я не стал отвечать.
— Молчишь? Раньше ты был разговорчивее. Но мы еще побеседуем с тобой.
Он вышел наружу, оставив одного эсэсовца стеречь меня. Присудок лежал тут же. Он то стонал, то впадал в беспамятство. Бальдур распоряжался во дворе. Теперь он вспомнил о Кощее, но того и след простыл.
Как угнетает солнечная тишина! Машин не слышно на шоссе, и птицы замолчали. Только листья чуть шелестят в знойном мареве...
Я вдруг подумал, что смерть сейчас не пугает меня. Надо же когда-нибудь! Только вот этот танковый корпус... Куда он идет? Зачем? Этого я уже не узнаю... Из двери пышет как из печки. А тут не жарко. Только болит разбитая скула. И пить хочется, но не так мучительно, как в шепетовской комендатуре. Я тогда старался думать об Анни, чтобы забыть о воде... Теперь мысль об Анни, явившись, уже не оставляет меня. Я открываю глаза, и с темного потолка на меня смотрит Анни. Вот ее широкий ясный лоб и четкие брови. Губы улыбаются. Как хорошо я вижу твое лицо, Анни!
Ветерок повеял. Оказывается, запахи тоже бывают печальными. Горький запах... Это пахнут твои руки или, может быть, листья ореха? У этого дерева гладкая, прохладная кожа. Если бы прикоснуться к ней щекой... Ты пахнешь листьями ореха, Анни?..
Я всматриваюсь до боли в ее лицо на потолке, зыбкое, как отражение в воде. Мне хочется услышать голос, и я слышу его. Сейчас мне можно все. И скользит, мерцает светлая мелодия. А слова? «Entbehren sollst du! Sollst entbehren!»[102]
Почему я должен отказаться? Хочу жить! Хочу купаться в реке! Хочу видеть солнце, а не блики на потолке сарая. И нет Анни! Полутемная клуня, прелая солома и немец в соломенно-желтой форме. Он задремал на ящике из-под пива. Поставил между колен автомат. Даже подползти к нему я не могу. Я ничего не могу — только мыслить. Но пока мыслю, линия фронта проходит через дверь этого сарая, через мое сердце, раз оно еще бьется.
Я закрыл глаза, сжал веки... И грянул гром. Гром среди ясного неба, как тогда, когда отец скомандовал: «Все — от моста!.. Взрыв!» Потому что это был действительно взрыв. За ним — второй, третий, и сливающийся перестук автоматов. Мой сторож вскочил и упал, не вскрикнув, на пороге клуни. А там, в корчме, грохотали выстрелы, рвались гранаты. Пыль встала во дворе золотым туманом, и из него появились двое. Нож полоснул по веревкам.
— Алешка! Живой! Держи! — Голованов сунул мне в руки автомат убитого.
Кощей помог подняться. Вдруг он насторожился. Ржавая солома шевелилась. Там копошился человек. Кощей вытянул его за ногу, безразлично спросил:
— А, це ти?
Он поднял в углу лом и с выдохом ударил вниз, как скалывают лед. Потом вышел вслед за мной. Двор был полон народа. Партизаны окружили горящую корчму. Прозрачные в солнечном свете языки пламени скользили по стекам. Бурые клубы поднимались над кровлей. Запашный, еще разгоряченный боем, кинулся ко мне:
— А що, таки вчасно поспіли, хай йому грець!
Он был совсем таким, как тогда, на льдине, только золотой чуб стал тусклым от седины и гари.
— Сколько немцев было? — спросил Сергий у шинкаря.
— Семеро.
— Один — тут, унтер — в комopi, — деловито считал Сергий, — шофер — під машиною, ще один — в клуні…
Партизаны выволокли из горящей корчмы еще двоих эсэсовцев в дымящейся одежде. Голованов бросился прыжком на одного из них, схватил за глотку:
— Шоммер!
Мы с трудом оттащили его от Бальдура.
— Это ж Шоммер... — хрипел Голованов, — ...который Катю замучил.
Я подошел к Бальдуру:
— Раздевайся!
Он презрительно посмотрел на меня, сказал сквозь зубы:
— Жаль, что я тебя сразу не расстрелял.
— Раздевайся, говорят тебе!
Партизаны уже стаскивали с него мундир. В любой момент мог появиться генерал со своей свитой. Запашный выставил на дороге дозоры. Чижик вывел немецкую машину, за ворота. Голованов, поостыв, надевал эсэсовскую форму. Бальдур, в одних трусах, сидел на земле. Взгляд его остановился. Он был потрясен.
Запашный взял офицерскую книжку Бальдура, мазанул закопченным пальцем по фотографии, потом вытащил пистолет и прострелил книжку как раз в том месте, где была наклеена фотография:
— Зараз — добре! А ну, хлопці, хто без діла — усі у ліс! — Он обернулся к шинкарю: — Що, Кощей, сгоріла твоя комерція?
Кощей захохотал оглушительно, как его предки-запорожцы:
— До біса той шинок! Набридло як гірка редька. Теперь я такий партизан, як усі!
Издалека донесся переливчатый свист. Едут! Я подошел к Бальдуру. Мне хотелось еще раз посмотреть на него. Этот человек сделал очень много зла, но он не был моим личным врагом. Он был просто фашист, подлежащий истреблению.
— Тебе не будут загонять иголки под ногти, — сказал я ему. — Просто расстреляют. А Раухенберга вместо тебя встречу я.
Глава десятая
ЭШЕЛОНЫ ИДУТ НА ВОРОЖБУ
1
— Что у вас за вид, герр Шоммер? — спросил генерал, возвращая мне предписание Бальдура.
— Разрешите доложить, эксцеленц! Только что выдержал бой с целой оравой большевистских бандитов.
— Вот здесь?
— Точно так. Они проведали, что вы будете проезжать, и организовали засаду. Пришлось принять бой. Потерял двух человек.
Я стоял вытянувшись у дверки семиместного «даймлера». За спиной догорала корчма. Поодаль тихо пофыркивал «фольксваген». В нем сидели мои «эсэсовцы» — Чижик, Голованов и еще двое.
Раухенберг с любопытством рассматривал меня. Он был стар, и длительная поездка, вероятно, утомила его. Чем-то он напоминал нашего Кощея, только Кощей напускал на себя мрачность, а генерал старался ее скрыть. Бледные глаза под коричневыми веками и сухие губы изобразили подобие улыбки:
— Что ж, похвально, молодой человек... Особенно для офицера службы безопасности. Это лучше всяких рекомендаций.
Солнце стояло еще высоко. Всем было жарко, но на костистом лице генерала не блестело ни капельки пота. Он весь был матово-бронзовый, как его потемневшие плетеные погоны.
— Я прошу разрешения немедленно тронуться. В любой момент нас могут обстрелять. Эти бандиты...
— Меня больше интересует обед, — перебил генерал. — Разве теперь пост? Или встреча с партизанами отбила у вас аппетит?
— Прошу прощения, обед сгорел вместе с этой корчмой. Я осмелюсь предложить легкий завтрак: русская икра, датский сыр, французский коньяк. Только не здесь, С этой минуты я отвечаю за вашу жизнь, эксцеленц.
— В таком случае — марш! — снова посуровел Раухенберг. — Поужинаем в эшелоне.
Я поехал впереди, за мной машина генерала. Бронетранспортер замыкал маленькую колонну. Скрылся за кронами дубов старый придорожный крест. Немало завоевателей провожал он, сперва на восток, а потом — обязательно — на запад.
У мостика я увидел солдата в обгорелой куртке. Машина шла медленно. Я тут же узнал эсэсовца, который свалил меня на чердаке клуни ударом приклада.