Авторов Коллектив. Здравствуй, племя младое, незнакомое!

   Я вот про деньги заговорил... К слову сказать, брат, в моем окружении с детства не было людей, которые верили бы во что-нибудь, кроме денег. Я сам долго и искренне думал, что те, которые не преклоняются перед деньгами – просто неудачники в жизни, а словами и идеями прикрываются, чтобы пыль в глаза пускать людям и себе... Им, дескать, хорошо и без денег живется, и что, мол, не в них счастье... Лабуду всякую несут... Да, брат, я так всерьез думал, пока не прожил с Настеной эти годы... О ней ведь я тоже, брат, в начале думал: правильный выбор сделала дева – денежнее меня у нее в окружении никого не было. Так, мелочь всякая, которых она называла «способными людьми». Я все смеялся: «Больно долго они в „способных“ ходят, так и не успеют пожить нормально!» А теперь, старик, я знаю наверняка, – расстанься я с ней тогда, стала бы жить на свою нищенскую зарплату, копейки бы считала, экономила бы на еде, на транспорте – чтобы платьишко новое купить или, там, в театр сходить... И ведь вот что самое главное, брат, все равно не сломалась бы... Да... Такие они апельсины – идеей могут жить... Приходила бы в восторг от солнышка, дождика, первых зеленых листочков, лыжной прогулки... Иногда бы, наверное, плакала от униженного самолюбия: сейчас ведь настоящие интеллигентные люди не в почете, а все равно – считала бы, что жизнь есть великое благо, и верила, верила бы в какое-то абстрактное добро и небесную справедливость... Они без веры не живут... Доверяла бы всем подряд, сострадала бы, жалела бы всех... Вот такая она у меня была... Стояла бы в вагоне по утрам, зажатая потным людом, и мечтала бы о том, что, может быть, в перерыве удастся почитать новую купленную газетку или книжку... И это бы ее, старик, согревало... Ты мне этим и дорога, Настенька... Слышишь ты, имя-то какое – Настенька! Когда поженились, все восторгался и говорил ей: «Мы с тобой, как персонажи из сказки про аленький цветочек... Полюбила ты меня, зверя косматого, коммерсанта новоявленного, невежественного». И то правда, когда на банкетах собираемся вместе, посмотришь вокруг – и вроде ни одного лица человеческого не видишь, а все сплошь одни алчные рожи какие-то с бегающими глазами... Потому как мысли у всех об одном и том же – как бы его другие не обвели вокруг пальца, или чтоб повыгоднее какое-нибудь дельце состряпать.
   Боже ты мой, каких только талантов у нее не было, ну обо всем-то она знает, все понимает, во всем разбирается! В Большой театр с ней идешь, а она, старик, по дороге все расскажет, кто будет петь и как, да так грамотно и интересно, что программки покупать и не надо... Думаешь, она искусствовед какой-нибудь? Нет... Она филологический кончила. И школу музыкальную окончила, и в хоре университетском пела, пока училась. Потому так хорошо и в музыке разбиралась... А нам, ящикам, только занавес Большого театра откроют, мы уж и рады, хлопаем изо всех сил... Как же, вышли в свет, сидим в партере, потом будем на работе говорить, что и мы ходим в Большой по воскресеньям... А копни нас хорошенько – ни ухом ни рылом в искусстве не разбираемся. Хоть тебе в опере, хоть тебе в балете... А ведь интеллигенцию из себя корчим! Я-то еще над собой способен посмеяться, а вот Симановский – этот не признается никогда! Морду соорудит умную и все Насте поддакивает. Повадился на концерты с нами ходить, разговоры всякие про музыку с Настей ведет, а с ним и сидеть-то рядом противно: чешется, зевает всей пастью, пиджак снимет – еще ладно, а то ведь иной раз и башмаки снимет под креслом, так что люди из других рядов начинают оглядываться – такой дух идет. О себе он говорил так: «я без комплексов». А я скажу – просто хам! Настенька о нем метко заметила: «У Симановского к музыке потребительское отношение. Так раньше дельцы в комиссионки заглядывали: какой товар нынче идет?» Он ведь дочь свою сунул в музыкальное училище, и все родственники ему помогали в этом. Говорит и смеется: «Она у меня к наукам не очень способная, пускай колошматит по клавишам, за границу будет ездить с концертами. А имя мы ей сделаем». А... ну их к... Я ведь про Настеньку. А то сядет вечером играть... Пианино я ей сразу же купил, как только ко мне переехала, немецкое. «Блютнер» называется. Прыгала как ребенок от радости. Тетка-сучка инструмент не разрешила забрать, хоть принадлежал он Настиной матери... Да вот... играет это она и рассказывает мне. «Это, – говорит, Шуман... Его романтическую музыку сразу можно узнать...» А я не отличаю, мне что Шуман, что Шуберт... Нашему брату – ящику, понятней Малинин или Высоцкий. Я ведь почему послушно ходил на концерты? Да потому, что боялся одну отпускать. И скажу тебе, брат, честно, опера или балет стали мне понятнее, чем инструментальная музыка. Может, я еще в стадии развития? А? Чего ухмыляешься и усы топорщишь? Мне всего сорок, и иногда кажется, что я только с ней и жить-то по-человечески начал...
   Ах, старик, а как она знала поэзию! Сколько чудесных стихов она знала наизусть... Конечно, это была ее специальность, и она прямо-таки жила ею... Помню был случай... В октябре это было... Поедем, говорит, на могилку
   Есенина, сегодня его день рождения... Ну приехали на Ваганьковское, а там возле могилы поэта уйма народу уже толпится: цветы приносят и потом возле могилы стоят и стихи читают вслух. Один прочитает, замолкнет, другой подхватывает. И так по кругу. И вдруг возникла пауза, тишина... А после этой паузы вдруг слышу я знакомый тоненький голос Настены... Хорошие такие стихи, и очень все грустные. Стала она читать про собаку, а в это время какой-то гад, вроде бы мимо проходил и что-то в насмешку над нами вякнул. Потом подошел ближе и стоит ухмыляется. Я тихо так к нему подошел, взял за воротник и перевел его на другую дорожку... Стерпел, видит морда у меня крутая, рука тяжелая... подождали они меня у выхода с кладбища, трое их было, потому что такая мразь по одному не высовывается. Я им хорошо врезал, впрочем, хвастать нечем – народ был какой-то мелкий... Настена испугалась, заплакала, милиция откуда-то вынырнула. Я всех угомонил, дал бабки омоновцам: «Недоплатил, – говорю, – ребятам-могильщикам, ну у нас здесь и разборка небольшая вышла...» Разошлись тихо...
   Ну, о музыке и стихах тебе неинтересно, вижу по роже твоей... Тебе же главное надо... А все началось и... кончилось из-за моей первой жены – Саньки... Сыграла эта сучонка роль ведьмы в односерийном фильме... обо мне... Десять лет назад перебросилась она от меня к Симанскому. Этот хмырь тогда только что загнал в гроб свою вторую жену, купил «вольво» и стал чаще заходить к нам в гости. Он всегда заигрывал с Александрой: на нее везде мужики заглядывались, и он не отставал, но делал это очень осторожно: меня боялся и только шутки шутил: «Хороша Маша, да не наша!»
   Положил, значит, он, глаз на мою дуреху-то, а она, падкая до тряпок и всякой лабуды, все подарками его дорогими восторгалась, а потом и вовсе – ушла к нему. Перекупил Симановский ее, видно, уж очень хотелось ему иметь русскую красавицу в своем доме... Я шибко переживал поначалу, и все пытался залить горе вином... Морду хотел ему набить, но было неудобно: ведь у нас родственные фирмы и мы были крепко повязаны общим делом... Он же меня и утешал, все пел мне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло...» Теперь, после встречи с Настеной, вижу ясно, что за бабу, которая уходит к другому, не морду бить надо, а доплачивать. Разве такая, как Настенька, смогла бы... Симановский, однако, дружбы со мной не терял, потому что знал – партнер я в делах надежный... Вот почему и не отлипал от меня... Обидно, было, конечно, что на такое говно променяла... Пил я тогда много, но, как говорится, нет худа без добра – через это дело и познакомился я со своей голубушкой...
   Был я однажды, брат, в сильном подпитии и, выходя из ресторана на бывшей улице Горького, споткнулся, да так крепко грохнулся, ну в прямом смысле – мордой об асфальт. Сломал переносицу. А дело было зимой, на улице мороз – градусов двадцать... Сижу я, значит, на асфальте обалдевший от боли, морда вся в крови, а мимо люди ходят, разговаривают, смеются, и хотя бы одна сволочь остановилась: ведь видно не бомж сидит, а прилично одетый человек. Да даже если и бомж... все равно ведь людьми надо оставаться, так я тебе скажу, брат... Боялись влипнуть в историю... говнюки... А тут из соседнего кафе выходит Настя с подругой, отмечали они там чей-то день рождения. Увидела меня Настя, сидящего в крови, подошла ко мне и спросила: «Что это с вами? Вы же кровью истекаете...» Подруга ее за руку тащит: «Пойдем, уже поздно, сами разберутся». А Настя уперлась: «Видишь же, он один. „Скорую“ надо вызвать, потому что погибнуть может человек в такой мороз». А я хочу сказать, что, мол, можно и просто машину остановить и до больницы доехать, деньги-то у меня есть... Но, видно, в шоке я был, говорю, как бы про себя, а голоса моего и не слышно... Приехала «скорая», Настя все не уходит, в какую больницу, говорит, отвезете, тут врач возьми и скажи: если знакомая, могу взять как сопровождающую... Довезла она, значит, меня до больницы, все врачу рассказала, что видела, узнала мою фамилия и исчезла... Меня сразу же в операционную повезли, видят – мужик представительный, а, значит, будет чем и отблагодарить. Больные, что в очереди сидели и лежали в коридоре, заматюгались...
   Через два дня я совсем уже очухался, лежу в палате и видеть никого не хочу. Сестру еще с утра попросил позвонить на работу и предупредить, что несколько дней меня не будет. Больницы не назвал – никого видеть не хотелось. Лежу и тихо матерюсь, что все так глупо произошло... Вдруг слышу: сестра называет мою фамилию... Ну, думаю, пора на перевязку... Однако дверь палаты открывается, и входит она, моя спасительница... Я так сразу и сказал ей: «Здравствуйте, моя фея... Окочурился я бы на таком морозе при честном при всем народе, в самом центре Москвы, на снегу сидючи, если бы не ваше сострадание... „Что вы, – смутилась, – на моем месте так поступили бы многие...“ „Да, – отвечаю, – как бы не так, – я там уже два часа просидел, врач сказал, еще немного, и я бы не только без носа остался... Время у нас такое, девушка, жестокое, перестройка, называется. Перестраиваемся от людей к скотам...“ А она говорит: „Жаль, наверное, шрам на переносице останется, но, вообще-то, я за вас теперь спокойна“. Тут я и говорю: „Могу я хоть имя своей спасительницы узнать, чтоб знать, за кого молиться...“ Улыбнулась она и руку протянула: „Рогова Анастасия. Извините, что сразу не представилась...“ Посидела еще минут пять и ушла... Это уж я ее потом, через два месяца по справочной разыскал...
   Нашел я ее телефон, звоню и говорю: «Можно вас к спасенному в гости пригласить, я ведь у вас в долгу...» Долго отказывалась, но я ее все-таки уговорил, ссылаясь на то, что советоваться с ней надо, делать ли мне косметическую операцию. Пришла, не испугалась... Я стол белой скатертью накрыл, как для дорогого гостя, цветы и конфеты в подарок приготовил – все путем... Одним словом, устроил праздник. Даже волновался немного... Четыре часа просидели, все разговаривали... Мало ела и совсем не пила вина, моя королева: робела, видно, – чужой я для нее был, малознакомый, да еще старше на пятнадцать лет... А что до меня, брат, так я, как только в глаза ее заглянул, так и оторваться от них весь вечер не мог... Я ведь тогда какой был: женщинам в глаза не заглядывал – на что надо смотрел, а чтоб в глаза! Наверное, бабы у меня были такие, что боялся я в их глаза глядеть: знал, что ничего там не найду... Ведь верно говорят, глаза – зеркало души... Там, брат, такое открылось зеркало... Я тогда даже подумал, что будь она немой, глаза бы за нее все говорили – сколько, брат, в них было жизни... Втюрился я, конечно, в тот же вечер... Она поначалу как-то настороженно разговаривала, все-таки одна с незнакомым мужиком в квартире, а потом смотрю, вроде как проще ей стало, глаза заулыбались... А я ей разные смешные истории из своей жизни загибаю – сидит, смеется... Не заметили, как до одиннадцати часов досиделись... Стала прощаться и говорит: «Шрама-то не видно совсем, а вы хотели обсуждать косметический вопрос». И пальчиком его так легонько потрогала... Знаешь, всякие красивые женщины меня касались, но так, как она своим тоненьким пальчиком прикоснулась ко мне, – всю душу перевернула... Я и сам не подозревал, что во мне еще столько нежности живет... Да что душу! Всю жизнь перевернула мне в тот вечер Настена... Отвез я ее на своей машине домой... Прощаясь, она и говорит: «Рада была повидать вас живым и здоровым», и дает понять, что встречаться со мной больше не собирается... Я мигом это сообразил и говорю: «Разрешите хоть иногда звонить» «Зачем?» – говорит. «А затем, – говорю я, – что вы девушка культурная, образованная и любите наверняка хорошие концерты, а культурным людям теперь трудно попасть на хорошие концерты: билеты дорогие, и там все больше наш брат, нувориш денежный ошивается... А я вам достану билет на что-нибудь необыкновенное, ведь долг – платежом красен... Тут и случай подвернулся. Приехала в Москву на гастроли одна знаменитая певица с мировым именем. Позвонил я Насте и сказал, что уже приобрел билеты на это диво и отказываться уже нельзя. Настя и не стала отказываться, потому что ей давно хотелось живьем послушать эту певицу. Я-то в вокале ничего не понимаю, запомнилось только, что заморская певица четыре раза меняла платья за один концерт. И была жутко толстая, а в фойе мелькали рожи наших тоже не худеньких бизнесменов и сытых трепачей с телевидения. Ну, в общем, сходили... И как уж у меня, брат, сивого козла, так получилось, сам не знаю, но... приручил я эту синюю птицу... Может, она поверила мне потому, что я тоже сирота... Считай, что с десяти лет сам себе был предоставлен, только в детдоме не жил, а у родственников обитался сиротой... И все у нас пошло хорошо. Да чего там – лучше не бывает... Домой бежал. Попросила она только, чтоб мы детей пока не заводили, очень уж ей нравилось учиться, а она только что поступила в аспирантуру. „Хочется немножко серьезно поработать для науки, я ведь себя знаю – не смогу делить себя между детьми и наукой“. „Няню заведем, – смеялся я“. „Нет, я сама хочу воспитывать детей“. На том и порешили... Три года незаметно пролетели, и стала она кандидатом наук. „Ну что, – смеялся я, – теперь возьмешься за докторскую...“ „Нет, – говорит, – за эти годы я поняла, как сильно я тебя люблю и хочу, чтобы у нас были дети...“ Я виду не подал, а сам был рад без памяти... Первого нашего ребенка мы потеряли при родах... Задохнулся он... Я утешал Настену как мог. „Подожди, окрепни немного, а потом один за другим – как грибы пойдут...“ Вроде успокоилась немного моя Настя, и опять все у нас вошло в нормальную колею... С легкой Настиной руки стал я даже заниматься благотворительностью... У меня, брат, никогда не было дачи, и с первой женой мы так и не успели ее построить. Но моя фирма тогда была жидковата и не вытянул бы я на хороший дом... Теперь же, когда мы стали одними из ведущих и с нами многие зарубежные фирмы закантачили, захотелось и мне возить свою Настену куда-нибудь подальше от города, где бы она загорала, отсыпалась, цветочки сажала... Тоже, поди, намаялась с родителями по стране шастать, дома своего толком не имела... а уж про дачу и слов нет...
   Когда узнала Настя про мои проекты-прожекты, то она вроде бы сначала обрадовалась, а потом что-то задумалась... Стал я ее спрашивать как-то вечером, где нам строиться, а она молчит... Потом и говорит: «Знаешь, Степа, я ведь больная, наверное, стала с этой перестройкой...» Я не понимаю, к чему это она ведет, а она подошла ко мне, села на колени, обняла меня за голову и говорит: «Не могу без слез смотреть, как они роятся в помойке... Сделай что-нибудь, Степушка, если у нас есть лишние деньги». Ну, кончилось тем, что вместо собственной дачи я занялся восстановлением дома для престарелых... Как увидел я директора этого дома, то сразу решил, что ни одного рубля не дам ему лично и все сами будем делать... В общем, привели в порядок дом, да так хорошо, что старики название нашей фирмы у себя в гостиной в рамочке повесили и стали постоянно звонить нам, попрошайничать: то телевизоров мало, то ванных комнат, то сушилка им нужна. Раз я прислал туда на проверку Настену, а она оттуда вся в слезах... Дело в том, что многие стали туда стремиться, а директор этим и воспользовался. И такую, брат, деятельность развел... Убрали мы его, а на его место крепкого старика из местного «контингента» поставили... Что было! Аж в Думе разбирались с нашим делом, так хотелось своего брата – чиновника во главе поставить. Но мы на своем настояли, как попечители.
   Да, значит, брат, пришлось мне с дачей повременить... Вот тут и случилась у меня осечка... А дело было так... Поехала как-то Настя на какой-то литературный праздник, в командировку, материал об известном писателе ей надо было собрать... И что-то так ей не хотелось в этот раз ехать, как чувствовала, что нельзя меня оставлять одного в этот раз...
   Мы за своим счастьем ведь часто не замечаем, как другие живут... А к тому времени бывшая моя жена, Санька, видать, поняла, что крепко обмишурилась, променяв меня на Симанского. А может, мое счастье ей глаза кололо... Да и сам Симанский часто жаловался мне, что Санька пристрастилась к спиртному. Детей у них не было, баба она пустая – вот и задурила... Звонит она мне в тот злосчастный вечер и говорит, посоветоваться, мол, с тобой хочу. Ладно, говорю, заходи, а вообще-то, нам с тобой лучше встретиться в каком-нибудь нейтральном месте, а то нехорошо получается, жена за порог, а я женщин принимаю наедине... А я, отвечает Санька, теперь бесполая, пока нового мужа не найду... Надо сказать, она всегда была баба наглая. Ладно, про себя думаю, губы не раскатывай, поговорим и выгоню пораньше.
   Ну приходит она часов эдак в семь вечера... Шуба норковая нараспашку, платье на ней какое-то дорогое, красивое, очень ей к лицу... Она баба-то из себя видная, как фотомодель готовая... Русская красавица, одним словом... Глаза, значит, у нее развеселые, и сильно спиртным от нее разит... А сама смеется: «Знаю, что Настя в отъезде, Симанский сказал, он всегда все знает. Так бы не пришла...» А я ей говорю, чего, мол, «да не ты ли вместе со своим благоверным поди каждый месяц к нам шастаешь в гости?» «То, – говорит, – с Гришкой, а теперь я женщина одинокая. Подала я на развод, будем теперь имущество делить. Я вещи уже с неделю как к тетке вывезла... Будем квартиру делить, машину, дачу и... баста, своего куска басурману не отдам...»
   «Зря, – говорю я ей, – подходящая вы с ним пара сапог... Далеко бы вместе пошли... Нет, – говорит, – не могу больше – с одной ноги мы сапоги, вот и обрыдло мне глядеть с ним в одну сторону... Ничего ему не уступлю, когда судиться будем...»
   «Ну а ко мне что пришла? В адвокаты меня, что ли, прочишь?» – «Уезжаю я, Степа, к матери на Украину, поживу там, пока пыль от меня по Москве не уляжется... С тобой же проститься зашла... Давай посидим, как много лет назад...» «Да нет, – говорю, – Саня, как много лет назад не получится – другой я теперь». «Это и видно, что другой, сама вижу... Раньше-то ты был погостеприимнее...» «Черт с тобой, – думаю, – сиди». Накрыл стол, вино поставил, мне давно пора было ужинать. «Сейчас, – говорю, – за хлебом вот только сбегаю...» Пока я в магазин бегал, она еще больше нализалась, сидит веселенькая и закусывать не хочет... Магнитофон включила и все вокруг меня жар-птицей ходит... Потом на колени ко мне присела и умильно так говорит: «Это я по старой привычке, не спрашивая, можно ли, очень уж я по настоящему мужику соскучилась...»
   Ну не стерпел я, не каменный ведь... Да и она, брат, очень уж хороша была собой, хоть дело шло к сороковнику... Ну а как дурь-то эта прошла, самому себе я противен стал: ни погладить, ни пожалеть ее, ничего не хотелось... Так, пустота одна... Хотел отвезти ее домой – не хочет...
   «Ладно, говорю, – спи до утра... А утром я тебя на вокзал провожу...» Пошел я в кабинет, так мы с Настей комнату, где работать любим, называем. Постелил себе на диване... Не спится... Вышел на балкон, покурил... Не то чтоб я мучился из-за измены... Нет... Я это тогда и изменой-то не считал... Просто возле пустой бабы и сам как бы глупее становишься... Ну и заснул я где-то под утро... Просыпаюсь от тихих шагов, слышу кто-то в темноте идет по квартире. По тому как уверенно идет, понял – Настя...
   «Ой, говорит, не хотела тебя будить так рано...» – а сама-то уже на шее у меня висит. Она меня обнимает, а я через ее плечо смотрю в комнату, где Санька спит... А там, брат, картина такая: одеяло с нее упало, и вся-то она лежит голая и так крепко стерва спит, что даже не пошевельнулась, когда Настя подошла и прикрыла ее одеялом... Я стал оправдываться, объяснять, но Настена говорит: «Знаешь, я вместо поезда самолетом летела, не спала и очень устала. Торопилась – хотелось к тебе пораньше попасть... Давай, расскажешь потом... что и как...» Ая, брат, уже по ее глазам вижу, что потрясло ее все увиденное... Дрожит, как осинка... «Это я с дороги озябла очень...» Пошел я на балкон покурить, вижу оттуда, Настя из ванной шмыг в нашу комнату и закрылась там. Да, брат, разошлись мы по комнатам. Глупейшая ситуация... Я попробовал два раза стучаться к Насте. Не ответила... Была еще мысль: растолкать Саньку и отвезти ее к чертовой матери из моего дома... Потом у меня совсем голова кругом пошла... Спать не могу... Оделся и вышел на улицу. У меня там лесок небольшой рядом. Четыре часа гулял... Возвращаюсь: дети уже в школу идут, собаки с хозяевами в лес потянулись на прогулку... Открываю дверь ключом, вхожу. В квартире пахнет вкусным кофе, музыка так тихонечко играет... Настя из кухни кофе зовет пить. Захожу в кухню – сидят обе. Санька одетая, на меня взглянула, как собака виноватая, и глаза вниз. Потом встала, попрощалась за руку с Настей; ко мне подходит и бочком к двери. Она – в дверь, а из двери мой шофер. Тут я вспомнил, что нынче должны мы важный договор заключить... А, думаю, гори все огнем, пока с Настеной не выясним отношений, никуда не поеду... Откладывается, говорю, Федя, наша поездка. Он плечами пожал: дело хозяйское. А Настя и говорит: «Не валяй дурака, Степан, раз обещал, надо ехать. Мне тоже сегодня в институт надо, я людей пригласила». И так это все натурально, брат, как будто у нас с ней ничего и не произошло этой ночью... Одни глаза выдают – видно, как в них думка тяжелая ворочается. Ладно, думаю, может, оно и лучше, к вечеру все само прояснится. Под горячую руку о таком не говорят...
   Никогда не прощу себе, что уехал тогда... Ну, заключили мы этот проклятый договор, и я прямиком домой, даже звонить не стал. Дома, однако, тишина и никого нет. Я – к шкафам: смотрю на месте ли Настины вещички. Все на месте. Даже маленький саквояжик, с которым она из командировки приехала, – и тот стоит на месте. Ну, я немного успокоился и даже суп сварил к обеду. Сижу, жду... В пять часов звоню ей на работу. У нее есть там маленькая комнатенка с телефоном, одна она там сидит. К телефону никто не подходит. Я звоню секретарше: так, мол, и так, Анастасия Ивановна уже домой ушла? Да она, говорит секретарша, на час-то всего приходила, да и то с утра это было. А куда, спрашиваю, поехала, по каким делам? Очень срочно она мне нужна... А вы, говорит секретарша, директору нашему позвоните, Тарыкину, она к нему в кабинет заходила с утра. Тарыкин был на месте и обстоятельно рассказал мне, что Анастасия Ивановна была у него около часа и докладывала о командировке. Потом Тарыкин поинтересовался, не случилось ли чего, потому что голос у меня был взволнованный... «Да нет, – говорю, – пока все нормально...» Бросил я трубку и думаю, что же мне делать? Выкурил пачку сигарет, смотрю, а уже семь часов вечера. Я сел в машину и поехал к ее подруге, Тамаре, с которой я ее впервые встретил. Она к нам почти каждый Новый год приходила встречать, потому что была одинокая. И вообще, Настя с ней дружбы не теряла, и время от времени они с ней встречались, но не скажу, брат, чтоб очень часто – мы с Настей все больше любили быть вдвоем в свободное время. Приехал я к Тамаре и потому, как она на меня взглянула, сразу понял, что зря ехал. «Может, она к тетке поехала?» Тамара твердо покачала головой: «Даже если у вас что-то очень серьезное случилось, к тетке она не поедет ни за что. Вы уж мне поверьте».
   Ладно, пришел я домой, взвиваюсь от каждого телефонного звонка... Но все не она... Мысли разные в голову лезут, одна хуже другой... Знаю ведь я, что все случившееся с нами для моей Настены большим горем показалось... А вдруг ей на улице стало плохо? А если попала под машину? Стал обзванивать все московские больницы... нигде такой нет... Утром, совсем измученный бессонной ночью и мыслями, позвонил в милицию и попросил помочь найти человека. Записали данные... На следующий день я не пошел на работу – все ждал у телефона и звонил, звонил сам... Наконец позвонили из милиции и предложили посмотреть молодую женщину, которую ночью привезли в морг... Сорвался как сумасшедший, думал, сам в дороге разобьюсь... Можешь представить, брат, что я пережил, когда вошел туда... Но это была не она...
   С тех пор, брат, прошло уже полгода... Настена как в воду канула... А может, так оно и есть... А я пятый месяц на работу не хожу. Все сижу дома и пью... и Настену жду... Симанович рвется мою фирму к рукам прибрать, да мои хлопцы не дают... Они меня ждут и еще ищут Настю, даже подключили каких-то детективов. А меня они зря ждут... Мне теперь один черт... видеть никого не хочу и к себе никого не пускаю... Вот только за почтой хожу вниз... Слушай, подожди, не уходи, я сегодня на взводе – может, сиганем вместе, этаж у меня подходящий, десятый... Я ведь из храбрых, брат, в десантных служил...