Страница:
Я помнил, как опустился на колени и сунул пальцы в отверстие в серебряной пластине. Внезапно какая-то энергия потекла через мою руку прямо в мозг. Энергия настолько сильная, что меня, казалось, должно вот-вот разнести на куски. Словно я был детской варежкой, которую пытался натянуть себе на руку боксер-тяжеловес. Все мое тело начало трясти, и затем…
– Я помню, как я упал.
– А после этого больше ничего не помнишь?
Мерный, басистый отдаленный рокот этой деятельной подосновы бытия был похож на звук могучих турбин, крутящихся в железобетонном сердце гидростанции. Внимательно и долго вслушиваясь в этот рокот в глубине глубин всего, я мало-помалу стал различать отдельные повторяющиеся фрагменты. Они представлялись мне скорее набором звучащих чисел, чем нот, хотя смысл этой числовой мелодики был выше моего понимания. Я напряженно вслушивался в гул первоосновы Вселенной, стараясь вычленить отдельные повторы, отдельные аккорды, отдельные числа или буквы; я и не мечтал расшифровать этот гул, а пытался для начала хотя бы различить отдельные знаки шифрограммы.
Но даже слушая исступленно, всем существом, я не мог выделить из гула что-то более или менее осмысленное. Это походило на безнадежную попытку во время ливня проследить звук падения каждой отдельной капли. Однако что-то во мне безумно жаждало различить подоснову всего – те самостоятельные бесчисленные мелодии, которые создают дивную музыку дождя.
И тут я внезапно понял. Я искал повторяющиеся музыкальные фразы там, где не было мелодий, где был только набор какофоний. Стройная упорядоченность мира складывалась из мириада хаосов. И как только я перестал судорожно искать порядок и позволил беспорядкам мерно течь сквозь мое сознание, все вдруг стало на свои места, и я начал видеть то, чего раньше не видел, и слышать то, что лишь немногие когда-либо слышали: я услышал голос…
Я заморгал и заставил себя сосредоточиться на действительности. Больничная палата. Электроэнцефалограф на тележке. Усталые, растерянные глаза Рейчел, обведенные синими кругами.
– Я все слышу.
Рейчел, не решившись обнять меня, взяла стул и села напротив.
– Я звонила в Вашингтон. Сказала Маккаскеллу, что мы в Иерусалиме, в больнице "Хадасса".
– Знаю.
– Ты слышал мой разговор с Белым домом?
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь?
Оттуда же, откуда я знаю, что мы снова в смертельной опасности.
Я посмотрел себе на руку и стал срывать пластырь, державший иглу капельницы.
– Не делай этого! – переполошилась Рейчел. – Твое состояние еще не стабильно!
– Надо срочно уходить.
Рейчел округлила глаза – то ли от страха, то ли от ярости.
– Ну что ты опять затеваешь?
– Будет кровь, когда я выдерну иглу. Найди, чем прикрыть ранку. А где моя одежда?
Рейчел вскочила и остановила мою руку.
– Дэвид, оставь капельницу в покое! Ты пока не в себе. Ты всю ночь лежал без сознания. Я переговорила с Ивэном Маккаскеллом. По просьбе президента Рави Нара уже летит сюда, чтобы поставить тебя на ноги. Я и с ним беседовала по телефону. Рави Нара сказал, что у него самого после суперсканирования была тридцатичасовая альфа-кома, из которой он вышел без всяких отрицательных последствий. И верно: ты сам очнулся, хотя ситуация казалась совершенно безнадежной. Дэвид, все хотят нам помочь…
– Рави Нара попросту соврал. Он никогда не был в альфа-коме. После суперсканирования он страдал неподконтрольной гиперсексуальностью. И больше ничем.
– Зачем же он мне…
– Чтоб успокоить тебя и на время задурить тебе мозги. Мы должны убраться отсюда. Немедленно.
– Но президент намерен во всем беспристрастно разобраться. Он хочет знать правду. Так Маккаскелл говорит, а ему я верю!
Объяснить, откуда я знаю то, что я знаю, и при этом не выглядеть сумасшедшим не было никакой возможности. Поэтому я не стал спорить. Я просто встал, и одеяло, в которое я кутался, упало на пол. На мне был больничный халат, который завязывался на спине.
– Если мы тут останемся, то до встречи с президентом не доживем, – решительно сказал я. – Мне предстоит одно очень важное дело. Пожалуйста, дай одежду.
Пока я выдергивал иглу из руки и искал пластырь, Рейчел достала из шкафа полиэтиленовый мешок и бросила его на постель.
– Вот твои шмотки, – мрачно сказала она.
Я поискал глазами, за чем можно бы укрыться. Ширмы нет. Только узкий шкаф.
– Отвернись, – попросил я.
– Не валяй дурака. Будто я тебя не видела.
Я повернулся к ней спиной и стал переодеваться.
– Почему ты решил, что они пришлют убийц?
– Да потому что на самом деле ничего не изменилось. Они как планировали нас убить, так и планируют. Только теперь они точно знают, где мы находимся.
– Ты по-прежнему никому не доверяешь, да? Даже президенту?
– Президента водят за нос. Он понятия не имеет, что происходит в действительности.
Я уже надел пояс с деньгами и теперь застегивал сорочку.
– Ну и куда ты собрался? – спросила Рейчел, невеселым взглядом наблюдая за каждым моим движением.
– В Белые Пески.
– Куда-куда?
– Национальный парк Белые Пески, где когда-то рванули первую атомную бомбу, – сказал я, надевая брюки и ботинки. – В Нью-Мексико.
– По какой такой нужде?
– Именно там находится вторая, тайная лаборатория Година. И там настоящий "Тринити".
– Откуда ты знаешь? – уже менее враждебно спросила Рейчел.
– Если б я знал, откуда я все знаю!..
Рейчел покачала головой.
– Ах, Дэвид, Дэвид! Ты и не представляешь, до какой степени ты меня иногда пугаешь!
– Поменьше думай. Просто доверяй мне.
– Погоди-ка! – вдруг воскликнула Рейчел с загоревшимися глазами. – Белые Пески!.. Белый песок! Помнишь странный порошок в письме Филдинга? То, что казалось обычным песком, на самом деле и было обычным песком! Неужели он пытался сообщить тебе про Белые Пески? Что именно там находится секретная лаборатория "Тринити"?
– Я думаю, это верная догадка. Филдинг не мог написать прямо; если бы его письмо перехватили, врагам стало бы известно, что он знает больше положенного.
Я посмотрел на закрытую дверь.
– Мы в каком отделении?
– В отделении скорой помощи.
– Замечательно. Значит, первый этаж. Знаешь, как отсюда незаметней выбраться?
– Да, но…
Я подошел к ней и взял за руку.
– Рейчел, верь мне. Теперь все резко изменилось. Я знаю, что надо делать. У меня есть четкая цель. Мне некогда тебя убеждать и уговаривать. Нам просто нужно уходить. Немедленно. Сейчас.
Я видел, как в ней борется безоглядная вера в меня с опытом психиатра и элементарным желанием сунуть голову в песок. Рвануть опять в неизвестность – понятно, что это непростое решение.
– Умоляю, помоги мне. В последний раз.
Рейчел сомкнула веки и вздохнула. Потом прошла к окну и попробовала его открыть. Заперто наглухо, да и решетка за ним.
Я осторожно приоткрыл дверь. Две медсестры сидели за приемным столом, но достаточно далеко от моей палаты. Одна что-то читала, другая самозабвенно разговаривала по телефону, не глядя в мою сторону.
– Что дальше, после медсестер? – спросил я шепотом.
– Коридор к двери, к которой подъезжают машины "скорой помощи". Там охрана.
Охрана в больнице преимущественно для того, чтобы не пускать внутрь. Однако Израиль – страна специфическая.
Тут медсестра, которая читала, ушла в одну из палат.
– Приготовься, Рейчел.
Как только вторая медсестра присела и стала что-то искать в шкафчике, мы быстро прошли за ее спиной в коридор, который вел к выходу.
Рейчел помахала охраннику, сидевшему за столом у двери. Тот что-то сказал на иврите.
Рейчел замедлила шаг, но не остановилась.
– Вы, конечно, говорите по-английски? – спросила она охранника, дружелюбно улыбнувшись ему.
– Чуть-чуть, – ответил молодой парень в форме.
Рейчел произнесла скороговоркой:
– Доктор Вайнштейн велел мне вывести этого пациента на прогулку. По мнению доктора Вайнштейна, свежий воздух будет ему полезен. Вы ведь знаете доктора Вайнштейна?
Охранник смущенно улыбнулся и махнул рукой: проходите. Я думаю, он разобрал только многократно повторенную знакомую ему фамилию врача.
Мы благополучно оказались в больничном дворе. В этот ранний час здесь было безлюдно.
Выйдя с территории «Хадасса», мы увидели вдали купола Старого города. Дорога вела вниз по длинному, почти голому холму. Особо не спрячешься, нас будет видно за милю. Справа было огромное кладбище – похоже, колониальных времен.
– Надо бы найти такси, – сказала Рейчел. – До города пешком умаешься.
– Ну-ка прислушайся…
Из общего гула города, который находился ниже нас, выделялся звук приближающегося к больнице гудка, непохожего на сирену "скорой помощи".
Мы присели за густыми низкими кустами. Через полминуты два темно-зеленых фургона с мигалками промчались в больничный двор. Явно не машины "скорой помощи"! Один фургон затормозил перед входом в главный корпус, второй поехал дальше – перехватить нас, если мы попробуем бежать по другой стороне холма.
Из первого фургона вышли сначала двое мужчин в штатском, потом высыпала команда автоматчиков.
– Это кто? – спросила Рейчел шепотом.
– Возможно, «Шин-Бет». Или другой отдел тайной полиции. Кто-то, кого Вашингтон попросил блокировать выходы из больницы.
– Рави Нара сказал мне, что тебя перевезут в более безопасное место.
– Ты действительно думаешь, что для этого нужна команда спецназа? Все, уносим ноги!
Пригибаясь за кустами, мы заспешили прочь.
Спускаться с холма пришлось преимущественно по открытому пространству, поэтому я поторапливал Рейчел и нервно оглядывался на больницу. Я представлял, какой там сейчас переполох. Очень скоро выяснят, что нас уже нет в здании, и начнут ловить по всему Иерусалиму.
Рейчел предлагала бежать к Старому городу, но я провел ее по улице Черчилля к гостинице "Хайатт ридженси". Там стояла длинная очередь свободных такси. Мы сели в первое.
– Американец? – без малейшего акцента спросил водитель.
– Американец. Подбросьте меня к ближайшему интернет-бару.
Водитель задумчиво повел бровями.
– Вам что, компьютер нужен?
– Да.
– Тут прямо в «Хайатте» есть компьютеры, – самоотверженно сообщил таксист. – Плата за каждые полчаса.
– Терпеть не могу дорогие гостиницы. В городском баре не так чопорно.
– Интернет-баров в Иерусалиме пока не так уж и много. Знаю, в «Штруделе» стоят компьютеры, но вряд ли он открыт так рано.
– Везите, там разберемся. И жмите на газ. У меня срочное дело.
– Хорошо, сэр. В десять минут домчу.
Вечера в пустыне – с мертвой тишиной, бескрайним небом и ощущением полной отрезанности от мира – обычно пугали и раздражали Рави. Но сегодня было таким счастьем оказаться на свежем воздухе, на свободе!
Одновременно с джипом возле годинского реактивного «Гольфстрима-5» остановился и только что приземлившийся черный «Лир» без опознавательных знаков. Из него вышел Джон Скоу.
– Никак не мог до вас дозвониться, Рави! – крикнул он, идя к джипу. – Что с вашим телефоном, дружище?
– Я лечу в Иерусалим, – сказал Рави, выходя из джипа навстречу Скоу.
Тот схватил невролога за руку и, отведя шагов на десять в сторону, тихо спросил:
– Какой еще к черту Иерусалим?
– Питер посылает.
– Он что, все еще жив?
– Да.
Паника и гнев исказили лицо Скоу.
– Вы даже не попробовали?
– Пробовал, черт возьми, пробовал!
– Зачем Питер гонит вас в Иерусалим?
– Убедиться, что Теннант вернется в Штаты только в гробу.
Скоу раздраженно возвел глаза к небу.
– Вчерашний снег!.. Забудьте про это. Там вам уже нечего делать. Теннант благополучно смылся из больницы "Хадасса".
– Мне сказали, что он в альфа-коме.
– Видать, ожил. Этот сукин сын мастер бегать от смерти.
Рави ушам своим не поверил.
– Из альфа-комы еще никто не вставал. Значит, у него есть сообщники, они его оттуда и вывезли.
– О Господи, как же я не подумал! – ударил себя по лбу Скоу. – Израильтяне! За информацию о «Тринити» они черту душу продадут!
Рави было плевать на то, кому достанется технология «Тринити». Сейчас он думал только о себе.
– Джон, вы хоть знаете, где теперь Гели Бауэр?
Скоу удивленно воззрился на Рави.
– Разумеется. В больнице Уолтера Рида.
– Я думал, вы лучше информированы.
– О чем вы говорите?
– Гели тут – охраняет Питера!
Скоу побледнел.
– Как вышло, что вы этого не знаете?
– Эта сука несколько раз разговаривала со мной по своему сотовому – рассказывала, какие там чудесные доктора!
– А вы утверждали, что она в одной лодке с нами! – возмущенно сказал Рави.
– Эта паскуда меня обманула. Придется срочно связываться с ее отцом.
Военный пилот подошел к Рави.
– Профессор Нара? Можете подниматься в самолет, сэр. Мы готовы к вылету.
Скоу сказал пилоту властным голосом:
– Капрал, я беру профессора Нара с собой на встречу с мистером Годином. Ситуация в Израиле изменилась.
Рави не имел ни малейшего намерения оставаться в Нью-Мексико.
– Нет, Джон, я лечу в Иерусалим, – решительно заявил он. – Теннант и Вайс могут объявиться в любое время. Питер хочет, чтобы со стороны казалось, будто он делает все возможное ради спасения Теннанта. И я думаю, он совершенно прав.
– Понимаю, вам нравится идея улизнуть в Иерусалим. Но вы мне необходимы тут.
– У Питера новый лечащий врач.
– Бросьте, Питеру сейчас нужны именно вы, – со значением сказал Скоу.
Рави шагнул к пилоту.
– Я готов, идемте.
Скоу придержал Рави за руку и обратился к капралу:
– Я здесь по прямому приказу президента США. Ваш командир, генерал Бауэр, в курсе моих полномочий. Мне нужно две минуты переговорить наедине с профессором Нара. После этого мы с ним посетим мистера Година. Отойдите, пожалуйста, на двадцать метров.
Капрал подчинился.
Рави пробовал вырваться, но Скоу держал его бульдожьей хваткой.
– Ты меня заложил, да? – прошипел он. – Ах ты, сволочь этакая!
– Никому я ничего не говорил! Но это вам не поможет. Они знают более чем достаточно. Не случись у Питера внезапно новый криз, меня бы уже не было на этом свете – Гели дали добро на мою ликвидацию!
Скоу затравленно огляделся, словно ожидал, что на него сейчас накинутся парни Гели. Не видя непосредственной опасности, он взял себя в руки.
– Послушай, Рави, не будь дураком! Бегство в Иерусалим не спасет твою шкуру. Президент почти купился на нашу версию, однако живой Годин камня на камне не оставит от нашего вранья. И тогда нам всем крышка. Вот почему тебе необходимо закончить дело.
Рави подташнивало от страха. Спасение было так близко – и вот на тебе!
– Вы совсем рехнулись, Джон! – закричал он. – Кто же меня теперь подпустит к Питеру? Если я здесь останусь, Гели меня в два счета прикончит.
Скоу схватил его за плечи и хорошенько встряхнул.
– Да успокойся ты, ради Бога! Я тебя на время спрячу в своем кабинете, а сам переговорю с Годином и все улажу.
– Уладишь? Не смешите меня!
Скоу криво ухмыльнулся.
– Ты забыл, что моя основная специальность – информационная война.
Он подвел Рави к джипу и знаком велел капралу сесть за руль.
– Они вас уже подозревают, – предупредил Рави. – Что вы им скажете?
С широкой хищной улыбкой Скоу хлопнул невролога по спине.
– Не робей, штафирка. В ремесле выживания я мастер, какого свет не видал. Даже Гели не зазорно у меня поучиться.
Глава 35
– Я помню, как я упал.
– А после этого больше ничего не помнишь?
* * *
Я стал падать на каменный пол, но прежде чем коснуться пола, мое тело словно растаяло и смешалось с окружающим пространством. Я превратился в частицу вселенского океана, я ощутил свое полное единство со всем вокруг меня: с горой, на которой стоял храм, с птицами, которые гнездились меж камней на горе или парили в воздухе над горой, с цветами во внутреннем дворе храма и их пыльцой, разносимой ветром. Я не падал, но плыл, плыл, плыл – и прозревал более глубинный слой реальности. Существовала только одна пульсирующая основа, в которой границы вещей были иллюзорны, где пыльца и ветер были одно, где птица и воздух были одно, где материя и энергия двигались в вечном танце, перетекая друг в друга, где жизнь и смерть также были не отграниченными противоположностями, а лишь периодическими состояниями обычно живого или обычно мертвого. Однако паря в этом блаженстве единения, я – разумная медуза во вселенском океане – угадывал, что за пульсирующей основой, за вечным перетеканием материи в энергию и обратно есть еще более скрытая основа: рокочущая подложка бытия, столь же эфемерная и вечная, как законы математики, – невидимая, но неизменная и управляющая всем непринужденно и не принуждая.Мерный, басистый отдаленный рокот этой деятельной подосновы бытия был похож на звук могучих турбин, крутящихся в железобетонном сердце гидростанции. Внимательно и долго вслушиваясь в этот рокот в глубине глубин всего, я мало-помалу стал различать отдельные повторяющиеся фрагменты. Они представлялись мне скорее набором звучащих чисел, чем нот, хотя смысл этой числовой мелодики был выше моего понимания. Я напряженно вслушивался в гул первоосновы Вселенной, стараясь вычленить отдельные повторы, отдельные аккорды, отдельные числа или буквы; я и не мечтал расшифровать этот гул, а пытался для начала хотя бы различить отдельные знаки шифрограммы.
Но даже слушая исступленно, всем существом, я не мог выделить из гула что-то более или менее осмысленное. Это походило на безнадежную попытку во время ливня проследить звук падения каждой отдельной капли. Однако что-то во мне безумно жаждало различить подоснову всего – те самостоятельные бесчисленные мелодии, которые создают дивную музыку дождя.
И тут я внезапно понял. Я искал повторяющиеся музыкальные фразы там, где не было мелодий, где был только набор какофоний. Стройная упорядоченность мира складывалась из мириада хаосов. И как только я перестал судорожно искать порядок и позволил беспорядкам мерно течь сквозь мое сознание, все вдруг стало на свои места, и я начал видеть то, чего раньше не видел, и слышать то, что лишь немногие когда-либо слышали: я услышал голос…
* * *
– Дэвид, ты меня опять не слышишь?Я заморгал и заставил себя сосредоточиться на действительности. Больничная палата. Электроэнцефалограф на тележке. Усталые, растерянные глаза Рейчел, обведенные синими кругами.
– Я все слышу.
Рейчел, не решившись обнять меня, взяла стул и села напротив.
– Я звонила в Вашингтон. Сказала Маккаскеллу, что мы в Иерусалиме, в больнице "Хадасса".
– Знаю.
– Ты слышал мой разговор с Белым домом?
– Нет.
– Тогда откуда ты знаешь?
Оттуда же, откуда я знаю, что мы снова в смертельной опасности.
Я посмотрел себе на руку и стал срывать пластырь, державший иглу капельницы.
– Не делай этого! – переполошилась Рейчел. – Твое состояние еще не стабильно!
– Надо срочно уходить.
Рейчел округлила глаза – то ли от страха, то ли от ярости.
– Ну что ты опять затеваешь?
– Будет кровь, когда я выдерну иглу. Найди, чем прикрыть ранку. А где моя одежда?
Рейчел вскочила и остановила мою руку.
– Дэвид, оставь капельницу в покое! Ты пока не в себе. Ты всю ночь лежал без сознания. Я переговорила с Ивэном Маккаскеллом. По просьбе президента Рави Нара уже летит сюда, чтобы поставить тебя на ноги. Я и с ним беседовала по телефону. Рави Нара сказал, что у него самого после суперсканирования была тридцатичасовая альфа-кома, из которой он вышел без всяких отрицательных последствий. И верно: ты сам очнулся, хотя ситуация казалась совершенно безнадежной. Дэвид, все хотят нам помочь…
– Рави Нара попросту соврал. Он никогда не был в альфа-коме. После суперсканирования он страдал неподконтрольной гиперсексуальностью. И больше ничем.
– Зачем же он мне…
– Чтоб успокоить тебя и на время задурить тебе мозги. Мы должны убраться отсюда. Немедленно.
– Но президент намерен во всем беспристрастно разобраться. Он хочет знать правду. Так Маккаскелл говорит, а ему я верю!
Объяснить, откуда я знаю то, что я знаю, и при этом не выглядеть сумасшедшим не было никакой возможности. Поэтому я не стал спорить. Я просто встал, и одеяло, в которое я кутался, упало на пол. На мне был больничный халат, который завязывался на спине.
– Если мы тут останемся, то до встречи с президентом не доживем, – решительно сказал я. – Мне предстоит одно очень важное дело. Пожалуйста, дай одежду.
Пока я выдергивал иглу из руки и искал пластырь, Рейчел достала из шкафа полиэтиленовый мешок и бросила его на постель.
– Вот твои шмотки, – мрачно сказала она.
Я поискал глазами, за чем можно бы укрыться. Ширмы нет. Только узкий шкаф.
– Отвернись, – попросил я.
– Не валяй дурака. Будто я тебя не видела.
Я повернулся к ней спиной и стал переодеваться.
– Почему ты решил, что они пришлют убийц?
– Да потому что на самом деле ничего не изменилось. Они как планировали нас убить, так и планируют. Только теперь они точно знают, где мы находимся.
– Ты по-прежнему никому не доверяешь, да? Даже президенту?
– Президента водят за нос. Он понятия не имеет, что происходит в действительности.
Я уже надел пояс с деньгами и теперь застегивал сорочку.
– Ну и куда ты собрался? – спросила Рейчел, невеселым взглядом наблюдая за каждым моим движением.
– В Белые Пески.
– Куда-куда?
– Национальный парк Белые Пески, где когда-то рванули первую атомную бомбу, – сказал я, надевая брюки и ботинки. – В Нью-Мексико.
– По какой такой нужде?
– Именно там находится вторая, тайная лаборатория Година. И там настоящий "Тринити".
– Откуда ты знаешь? – уже менее враждебно спросила Рейчел.
– Если б я знал, откуда я все знаю!..
Рейчел покачала головой.
– Ах, Дэвид, Дэвид! Ты и не представляешь, до какой степени ты меня иногда пугаешь!
– Поменьше думай. Просто доверяй мне.
– Погоди-ка! – вдруг воскликнула Рейчел с загоревшимися глазами. – Белые Пески!.. Белый песок! Помнишь странный порошок в письме Филдинга? То, что казалось обычным песком, на самом деле и было обычным песком! Неужели он пытался сообщить тебе про Белые Пески? Что именно там находится секретная лаборатория "Тринити"?
– Я думаю, это верная догадка. Филдинг не мог написать прямо; если бы его письмо перехватили, врагам стало бы известно, что он знает больше положенного.
Я посмотрел на закрытую дверь.
– Мы в каком отделении?
– В отделении скорой помощи.
– Замечательно. Значит, первый этаж. Знаешь, как отсюда незаметней выбраться?
– Да, но…
Я подошел к ней и взял за руку.
– Рейчел, верь мне. Теперь все резко изменилось. Я знаю, что надо делать. У меня есть четкая цель. Мне некогда тебя убеждать и уговаривать. Нам просто нужно уходить. Немедленно. Сейчас.
Я видел, как в ней борется безоглядная вера в меня с опытом психиатра и элементарным желанием сунуть голову в песок. Рвануть опять в неизвестность – понятно, что это непростое решение.
– Умоляю, помоги мне. В последний раз.
Рейчел сомкнула веки и вздохнула. Потом прошла к окну и попробовала его открыть. Заперто наглухо, да и решетка за ним.
Я осторожно приоткрыл дверь. Две медсестры сидели за приемным столом, но достаточно далеко от моей палаты. Одна что-то читала, другая самозабвенно разговаривала по телефону, не глядя в мою сторону.
– Что дальше, после медсестер? – спросил я шепотом.
– Коридор к двери, к которой подъезжают машины "скорой помощи". Там охрана.
Охрана в больнице преимущественно для того, чтобы не пускать внутрь. Однако Израиль – страна специфическая.
Тут медсестра, которая читала, ушла в одну из палат.
– Приготовься, Рейчел.
Как только вторая медсестра присела и стала что-то искать в шкафчике, мы быстро прошли за ее спиной в коридор, который вел к выходу.
Рейчел помахала охраннику, сидевшему за столом у двери. Тот что-то сказал на иврите.
Рейчел замедлила шаг, но не остановилась.
– Вы, конечно, говорите по-английски? – спросила она охранника, дружелюбно улыбнувшись ему.
– Чуть-чуть, – ответил молодой парень в форме.
Рейчел произнесла скороговоркой:
– Доктор Вайнштейн велел мне вывести этого пациента на прогулку. По мнению доктора Вайнштейна, свежий воздух будет ему полезен. Вы ведь знаете доктора Вайнштейна?
Охранник смущенно улыбнулся и махнул рукой: проходите. Я думаю, он разобрал только многократно повторенную знакомую ему фамилию врача.
Мы благополучно оказались в больничном дворе. В этот ранний час здесь было безлюдно.
Выйдя с территории «Хадасса», мы увидели вдали купола Старого города. Дорога вела вниз по длинному, почти голому холму. Особо не спрячешься, нас будет видно за милю. Справа было огромное кладбище – похоже, колониальных времен.
– Надо бы найти такси, – сказала Рейчел. – До города пешком умаешься.
– Ну-ка прислушайся…
Из общего гула города, который находился ниже нас, выделялся звук приближающегося к больнице гудка, непохожего на сирену "скорой помощи".
Мы присели за густыми низкими кустами. Через полминуты два темно-зеленых фургона с мигалками промчались в больничный двор. Явно не машины "скорой помощи"! Один фургон затормозил перед входом в главный корпус, второй поехал дальше – перехватить нас, если мы попробуем бежать по другой стороне холма.
Из первого фургона вышли сначала двое мужчин в штатском, потом высыпала команда автоматчиков.
– Это кто? – спросила Рейчел шепотом.
– Возможно, «Шин-Бет». Или другой отдел тайной полиции. Кто-то, кого Вашингтон попросил блокировать выходы из больницы.
– Рави Нара сказал мне, что тебя перевезут в более безопасное место.
– Ты действительно думаешь, что для этого нужна команда спецназа? Все, уносим ноги!
Пригибаясь за кустами, мы заспешили прочь.
Спускаться с холма пришлось преимущественно по открытому пространству, поэтому я поторапливал Рейчел и нервно оглядывался на больницу. Я представлял, какой там сейчас переполох. Очень скоро выяснят, что нас уже нет в здании, и начнут ловить по всему Иерусалиму.
Рейчел предлагала бежать к Старому городу, но я провел ее по улице Черчилля к гостинице "Хайатт ридженси". Там стояла длинная очередь свободных такси. Мы сели в первое.
– Американец? – без малейшего акцента спросил водитель.
– Американец. Подбросьте меня к ближайшему интернет-бару.
Водитель задумчиво повел бровями.
– Вам что, компьютер нужен?
– Да.
– Тут прямо в «Хайатте» есть компьютеры, – самоотверженно сообщил таксист. – Плата за каждые полчаса.
– Терпеть не могу дорогие гостиницы. В городском баре не так чопорно.
– Интернет-баров в Иерусалиме пока не так уж и много. Знаю, в «Штруделе» стоят компьютеры, но вряд ли он открыт так рано.
– Везите, там разберемся. И жмите на газ. У меня срочное дело.
– Хорошо, сэр. В десять минут домчу.
* * *
Белые ПескиВечера в пустыне – с мертвой тишиной, бескрайним небом и ощущением полной отрезанности от мира – обычно пугали и раздражали Рави. Но сегодня было таким счастьем оказаться на свежем воздухе, на свободе!
Одновременно с джипом возле годинского реактивного «Гольфстрима-5» остановился и только что приземлившийся черный «Лир» без опознавательных знаков. Из него вышел Джон Скоу.
– Никак не мог до вас дозвониться, Рави! – крикнул он, идя к джипу. – Что с вашим телефоном, дружище?
– Я лечу в Иерусалим, – сказал Рави, выходя из джипа навстречу Скоу.
Тот схватил невролога за руку и, отведя шагов на десять в сторону, тихо спросил:
– Какой еще к черту Иерусалим?
– Питер посылает.
– Он что, все еще жив?
– Да.
Паника и гнев исказили лицо Скоу.
– Вы даже не попробовали?
– Пробовал, черт возьми, пробовал!
– Зачем Питер гонит вас в Иерусалим?
– Убедиться, что Теннант вернется в Штаты только в гробу.
Скоу раздраженно возвел глаза к небу.
– Вчерашний снег!.. Забудьте про это. Там вам уже нечего делать. Теннант благополучно смылся из больницы "Хадасса".
– Мне сказали, что он в альфа-коме.
– Видать, ожил. Этот сукин сын мастер бегать от смерти.
Рави ушам своим не поверил.
– Из альфа-комы еще никто не вставал. Значит, у него есть сообщники, они его оттуда и вывезли.
– О Господи, как же я не подумал! – ударил себя по лбу Скоу. – Израильтяне! За информацию о «Тринити» они черту душу продадут!
Рави было плевать на то, кому достанется технология «Тринити». Сейчас он думал только о себе.
– Джон, вы хоть знаете, где теперь Гели Бауэр?
Скоу удивленно воззрился на Рави.
– Разумеется. В больнице Уолтера Рида.
– Я думал, вы лучше информированы.
– О чем вы говорите?
– Гели тут – охраняет Питера!
Скоу побледнел.
– Как вышло, что вы этого не знаете?
– Эта сука несколько раз разговаривала со мной по своему сотовому – рассказывала, какие там чудесные доктора!
– А вы утверждали, что она в одной лодке с нами! – возмущенно сказал Рави.
– Эта паскуда меня обманула. Придется срочно связываться с ее отцом.
Военный пилот подошел к Рави.
– Профессор Нара? Можете подниматься в самолет, сэр. Мы готовы к вылету.
Скоу сказал пилоту властным голосом:
– Капрал, я беру профессора Нара с собой на встречу с мистером Годином. Ситуация в Израиле изменилась.
Рави не имел ни малейшего намерения оставаться в Нью-Мексико.
– Нет, Джон, я лечу в Иерусалим, – решительно заявил он. – Теннант и Вайс могут объявиться в любое время. Питер хочет, чтобы со стороны казалось, будто он делает все возможное ради спасения Теннанта. И я думаю, он совершенно прав.
– Понимаю, вам нравится идея улизнуть в Иерусалим. Но вы мне необходимы тут.
– У Питера новый лечащий врач.
– Бросьте, Питеру сейчас нужны именно вы, – со значением сказал Скоу.
Рави шагнул к пилоту.
– Я готов, идемте.
Скоу придержал Рави за руку и обратился к капралу:
– Я здесь по прямому приказу президента США. Ваш командир, генерал Бауэр, в курсе моих полномочий. Мне нужно две минуты переговорить наедине с профессором Нара. После этого мы с ним посетим мистера Година. Отойдите, пожалуйста, на двадцать метров.
Капрал подчинился.
Рави пробовал вырваться, но Скоу держал его бульдожьей хваткой.
– Ты меня заложил, да? – прошипел он. – Ах ты, сволочь этакая!
– Никому я ничего не говорил! Но это вам не поможет. Они знают более чем достаточно. Не случись у Питера внезапно новый криз, меня бы уже не было на этом свете – Гели дали добро на мою ликвидацию!
Скоу затравленно огляделся, словно ожидал, что на него сейчас накинутся парни Гели. Не видя непосредственной опасности, он взял себя в руки.
– Послушай, Рави, не будь дураком! Бегство в Иерусалим не спасет твою шкуру. Президент почти купился на нашу версию, однако живой Годин камня на камне не оставит от нашего вранья. И тогда нам всем крышка. Вот почему тебе необходимо закончить дело.
Рави подташнивало от страха. Спасение было так близко – и вот на тебе!
– Вы совсем рехнулись, Джон! – закричал он. – Кто же меня теперь подпустит к Питеру? Если я здесь останусь, Гели меня в два счета прикончит.
Скоу схватил его за плечи и хорошенько встряхнул.
– Да успокойся ты, ради Бога! Я тебя на время спрячу в своем кабинете, а сам переговорю с Годином и все улажу.
– Уладишь? Не смешите меня!
Скоу криво ухмыльнулся.
– Ты забыл, что моя основная специальность – информационная война.
Он подвел Рави к джипу и знаком велел капралу сесть за руль.
– Они вас уже подозревают, – предупредил Рави. – Что вы им скажете?
С широкой хищной улыбкой Скоу хлопнул невролога по спине.
– Не робей, штафирка. В ремесле выживания я мастер, какого свет не видал. Даже Гели не зазорно у меня поучиться.
Глава 35
Иерусалим
Интернет-бар «Штрудель» был еще закрыт. Через стеклянную дверь я разглядел бородача, подметавшего пол, и постучал, затем помахал рукой, показав бородачу на ручку двери. Тот отрицательно помотал головой.
– Пояс с деньгами не потеряла? – спросил я у Рейчел.
– Нет.
– Дай мне стодолларовую купюру.
Я прижал купюру к стеклу и опять постучал. Бородач раздраженно поднял глаза и махнул рукой: проваливайте. Затем прищурился, подошел ближе к двери и пригляделся. После этого он крикнул нам по-английски: "Стойте и никуда не уходите!" – и побежал в заднюю комнату за ключами.
– Мне нужен компьютер, – сказал я, когда дверь наконец открылась.
– Заходите. Никаких проблем. Быстродействующий Интернет.
Рейчел расплатилась с таксистом и подошла ко мне.
В темноватом «Штруделе» пахло, как пахнет в дешевых барах во всем мире, но работающий компьютер имелся, и на том спасибо. Я принялся искать в Интернете адреса электронной почты крупнейших университетов и исследовательских центров в Соединенных Штатах и в Европе.
– Что ты делаешь? – спросила Рейчел, садясь рядом.
– Предаю дело огласке.
– Ты же раньше не хотел!
– И сейчас не хочу. Но выбора не остается. Они своего добились. Или вот-вот добьются.
– Чего добились?
– Опытный образец «Тринити» заработает в самое ближайшее время.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– И ты собираешься рассказать об этом всему миру?
– Да.
– Насколько подробно?
– Достаточно, чтобы поднять такую бурю в средствах массовой информации, которую президент не сможет игнорировать.
Я открыл текстовый файл и начал печатать свое обращение к общественности. Первая строка родилась сама собой. Это были слова Нильса Бора по поводу гонки ядерных вооружений:
– Нет, на прежние видения это не похоже. Трудно объяснить, но я попробую – как только выдастся время. А пока что не мешай, пожалуйста, я должен закончить обращение.
Рейчел встала и отошла к двери – наблюдать за улицей и предупредить, если появится полиция.
Я склонился над клавиатурой и печатал без пауз, не задумываясь, словно моими пальцами водила внешняя сила. Через двадцать минут я попросил бородача-бармена вызвать нам такси, непременно с водителем-палестинцем. Затем я напечатал заключительную строку: "Посвящается памяти Эндрю Филдинга".
– Ну, разослал свое обращение? – спросила Рейчел.
– Да. Свистопляска в средствах массовой информации начнется часа через четыре.
– Ты действительно этого хочешь? Ты все продумал?
– Зло процветает только во тьме. Оно боится света, – торжественно сказал я.
Рейчел странно уставилась на меня.
– Ты говоришь о Зле с большой буквы?
– Да.
К входу подъехало такси. Бородатый водитель смотрел в сторону двери бара.
– Пойдем, – сказал я Рейчел.
Подойдя к такси, я спросил водителя:
– Вы палестинец?
– А вам-то что? – мрачно отозвался он на хорошем английском языке.
– Знаете, где находится штаб-квартира МОССАДа?
Водитель смотрел на меня исподлобья: что я за человек и чего хочу?
– Чего ж не знать. Всякий палестинец знает.
– Поэтому я и спросил, палестинец вы или нет. Везите меня туда.
Рейчел удивленно вытаращилась на меня. Было нетрудно прочитать ее мысли. Что мне нужно от МОССАДа, беспощадной разведслужбы Израиля?
– Деньги-то у вас имеются? – грубо спросил водитель.
– Сто американских долларов хватит?
– Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.
Рейчел вынула сотенную.
Водитель кивнул:
– Садитесь.
Не успел я захлопнуть дверцу, как машина рванула с места.
Гели понимала, что сидит у смертного одра. Старику остались считанные часы или минуты. Зверски хотелось курить, но выйти из Шкатулки она не имела права. Несмотря на антисептику и полную стерильность воздуха, в комнате стоял аромат смерти. Словами этот аромат Гели описать не могла, но этот страшный душок ей был хорошо известен по полевым госпиталям. Приходилось ей наблюдать смерть и во время боевых заданий в разных глухих углах мира. А может, сама эволюция научила человеческое обоняние улавливать приближение смерти. В мире, где смертельные инфекционные болезни передаются от человека к человеку, инстинкт шарахаться от обреченного – важное условие выживания. Весь этот опыт привел к тому, что со смертью она была на ты. Но быть свидетельницей медленного умирания Година давалось ей труднее, чем она ожидала.
Временами он не мог глотать, хотя говорил все еще достаточно внятно. Он трогательно рассказывал Гели о своей покойной жене – так умирающий отец спешит поведать дочери, как он любил ее мать. Гели испытывала чувство неловкости и не знала, как вести себя в подобной ситуации: близость с отцом ей была не знакома. С трехлетнего возраста отец относился к ней как к призывнику: или игнорировал, или муштровал. В понимании Хорста Бауэра сердечное общение с дочкой заключалось в совместном составлении графика ее спортивных тренировок. Совсем маленькой девочкой она терпела эту сухость и официальность отношений, а подростком взбунтовалась. В доме Бауэров вспыхнула открытая война. Когда же у Гели прорезалась та же буйная сексуальность, которой был печально известен Хорст Бауэр, она окончательно вырвалась из-под отеческого контроля. Она догадывалась, что в глубинах подсознания отец вожделел ее, и это давало ей власть над ним. Гели повадилась дефилировать перед ним полуодетой, бесстыже флиртовала с его товарищами-офицерами, старше ее вдвое, и совращала всех мужчин-психиатров, к которым ее посылал перепуганный отец. Отчаявшись, генерал стал регулярно избивать дочь – что только укрепило ее ненависть и желание бороться до конца.
Гели были шестнадцать, когда она обнаружила, что у ее отца не просто одна любовница, а целый гарем. Восемнадцать лет брака с неверным и склонным к рукоприкладству мужем превратили ее мать в развалину, алкоголичку, прячущую бутылки по всему дому. Когда Гели решилась сказать отцу прямо в глаза, что это он загубил ее мать, Хорст только смущенно ухмыльнулся и поздравил ее с тем, что она нащупала слабость сильных мужчин. Мужчины с характером и размахом не могут удовлетвориться одной женщиной, и Гели нужно как можно скорее понять, что сексуальная ненасытность – признак большой личности. Тогда Гели заявила, что, следовательно, он должен радоваться ее поведению. Закончился спор обычным мордобоем. Только теперь Гели норовила ответить ударом на удар.
Но когда Гели поступила в университет, то обнаружила, что она и сама сильный человек. А слова отца справедливы и по отношению к сильным женщинам. Жажда острых ощущений толкала ее на новые и новые связи; ни один мужчина не удовлетворял ее, через некоторое время она неизменно начинала скучать и томиться. В день, когда она получила диплом с отличием (специализация: арабский язык и экономика), Гели зашла в вербовочный пункт в торговом центре, подписала контракт и поступила на службу в армию рядовым.
Она рассчитала правильно: для генерала это был страшный удар. Он пришел в дикую ярость. Этим шагом Гели навсегда избавлялась от его власти. Наплевав на диплом, на возможность использовать влияние отца и поступить в Вест-Пойнт, она демонстративно пошла в армию рядовым, опозорив генерала перед товарищами-офицерами. Мало того, что она против желания отца решила идти по его стопам; она начала военную карьеру с самого низа, лишь бы не быть чем-либо ему обязанной. Хорст Бауэр запил и впал в многомесячное маниакально-депрессивное состояние, результатом которого было самоубийство – но, увы, не его, а его вконец измученной жены. Гели так и не узнала, что именно окончательно сломило дух матери. Еще одна любовница? Еще одно избиение? Так или иначе, Гели считала, что беспросветная жизнь и трагическая смерть матери на совести генерала, и не могла простить отцу его грубость и бесчувственность.
По контрасту, Питер Годин жил с женой душа в душу на протяжении сорока семи лет, не глядя на других женщин. Об одном он только жалел – что у них не было детей. Конечно, дети отнимают драгоценное для ученого время. Но сумел же Эйнштейн и в физике революцию произвести, и детей воспитать!.. Пока старик нес какую-то сентиментальную чепуху про свою поездку с женой в Японию, Гели размышляла о плане Скоу свалить на Година вину за смерть Эндрю Филдинга.
Интернет-бар «Штрудель» был еще закрыт. Через стеклянную дверь я разглядел бородача, подметавшего пол, и постучал, затем помахал рукой, показав бородачу на ручку двери. Тот отрицательно помотал головой.
– Пояс с деньгами не потеряла? – спросил я у Рейчел.
– Нет.
– Дай мне стодолларовую купюру.
Я прижал купюру к стеклу и опять постучал. Бородач раздраженно поднял глаза и махнул рукой: проваливайте. Затем прищурился, подошел ближе к двери и пригляделся. После этого он крикнул нам по-английски: "Стойте и никуда не уходите!" – и побежал в заднюю комнату за ключами.
– Мне нужен компьютер, – сказал я, когда дверь наконец открылась.
– Заходите. Никаких проблем. Быстродействующий Интернет.
Рейчел расплатилась с таксистом и подошла ко мне.
В темноватом «Штруделе» пахло, как пахнет в дешевых барах во всем мире, но работающий компьютер имелся, и на том спасибо. Я принялся искать в Интернете адреса электронной почты крупнейших университетов и исследовательских центров в Соединенных Штатах и в Европе.
– Что ты делаешь? – спросила Рейчел, садясь рядом.
– Предаю дело огласке.
– Ты же раньше не хотел!
– И сейчас не хочу. Но выбора не остается. Они своего добились. Или вот-вот добьются.
– Чего добились?
– Опытный образец «Тринити» заработает в самое ближайшее время.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– И ты собираешься рассказать об этом всему миру?
– Да.
– Насколько подробно?
– Достаточно, чтобы поднять такую бурю в средствах массовой информации, которую президент не сможет игнорировать.
Я открыл текстовый файл и начал печатать свое обращение к общественности. Первая строка родилась сама собой. Это были слова Нильса Бора по поводу гонки ядерных вооружений:
"Мы находимся в совершенно новой ситуации, которая не может быть разрешена войной".– Дэвид, – тихо спросила Рейчел, – что происходило с тобой в коме? У тебя опять были галлюцинации?
– Нет, на прежние видения это не похоже. Трудно объяснить, но я попробую – как только выдастся время. А пока что не мешай, пожалуйста, я должен закончить обращение.
Рейчел встала и отошла к двери – наблюдать за улицей и предупредить, если появится полиция.
Я склонился над клавиатурой и печатал без пауз, не задумываясь, словно моими пальцами водила внешняя сила. Через двадцать минут я попросил бородача-бармена вызвать нам такси, непременно с водителем-палестинцем. Затем я напечатал заключительную строку: "Посвящается памяти Эндрю Филдинга".
– Ну, разослал свое обращение? – спросила Рейчел.
– Да. Свистопляска в средствах массовой информации начнется часа через четыре.
– Ты действительно этого хочешь? Ты все продумал?
– Зло процветает только во тьме. Оно боится света, – торжественно сказал я.
Рейчел странно уставилась на меня.
– Ты говоришь о Зле с большой буквы?
– Да.
К входу подъехало такси. Бородатый водитель смотрел в сторону двери бара.
– Пойдем, – сказал я Рейчел.
Подойдя к такси, я спросил водителя:
– Вы палестинец?
– А вам-то что? – мрачно отозвался он на хорошем английском языке.
– Знаете, где находится штаб-квартира МОССАДа?
Водитель смотрел на меня исподлобья: что я за человек и чего хочу?
– Чего ж не знать. Всякий палестинец знает.
– Поэтому я и спросил, палестинец вы или нет. Везите меня туда.
Рейчел удивленно вытаращилась на меня. Было нетрудно прочитать ее мысли. Что мне нужно от МОССАДа, беспощадной разведслужбы Израиля?
– Деньги-то у вас имеются? – грубо спросил водитель.
– Сто американских долларов хватит?
– Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.
Рейчел вынула сотенную.
Водитель кивнул:
– Садитесь.
Не успел я захлопнуть дверцу, как машина рванула с места.
* * *
Белые ПескиГели понимала, что сидит у смертного одра. Старику остались считанные часы или минуты. Зверски хотелось курить, но выйти из Шкатулки она не имела права. Несмотря на антисептику и полную стерильность воздуха, в комнате стоял аромат смерти. Словами этот аромат Гели описать не могла, но этот страшный душок ей был хорошо известен по полевым госпиталям. Приходилось ей наблюдать смерть и во время боевых заданий в разных глухих углах мира. А может, сама эволюция научила человеческое обоняние улавливать приближение смерти. В мире, где смертельные инфекционные болезни передаются от человека к человеку, инстинкт шарахаться от обреченного – важное условие выживания. Весь этот опыт привел к тому, что со смертью она была на ты. Но быть свидетельницей медленного умирания Година давалось ей труднее, чем она ожидала.
Временами он не мог глотать, хотя говорил все еще достаточно внятно. Он трогательно рассказывал Гели о своей покойной жене – так умирающий отец спешит поведать дочери, как он любил ее мать. Гели испытывала чувство неловкости и не знала, как вести себя в подобной ситуации: близость с отцом ей была не знакома. С трехлетнего возраста отец относился к ней как к призывнику: или игнорировал, или муштровал. В понимании Хорста Бауэра сердечное общение с дочкой заключалось в совместном составлении графика ее спортивных тренировок. Совсем маленькой девочкой она терпела эту сухость и официальность отношений, а подростком взбунтовалась. В доме Бауэров вспыхнула открытая война. Когда же у Гели прорезалась та же буйная сексуальность, которой был печально известен Хорст Бауэр, она окончательно вырвалась из-под отеческого контроля. Она догадывалась, что в глубинах подсознания отец вожделел ее, и это давало ей власть над ним. Гели повадилась дефилировать перед ним полуодетой, бесстыже флиртовала с его товарищами-офицерами, старше ее вдвое, и совращала всех мужчин-психиатров, к которым ее посылал перепуганный отец. Отчаявшись, генерал стал регулярно избивать дочь – что только укрепило ее ненависть и желание бороться до конца.
Гели были шестнадцать, когда она обнаружила, что у ее отца не просто одна любовница, а целый гарем. Восемнадцать лет брака с неверным и склонным к рукоприкладству мужем превратили ее мать в развалину, алкоголичку, прячущую бутылки по всему дому. Когда Гели решилась сказать отцу прямо в глаза, что это он загубил ее мать, Хорст только смущенно ухмыльнулся и поздравил ее с тем, что она нащупала слабость сильных мужчин. Мужчины с характером и размахом не могут удовлетвориться одной женщиной, и Гели нужно как можно скорее понять, что сексуальная ненасытность – признак большой личности. Тогда Гели заявила, что, следовательно, он должен радоваться ее поведению. Закончился спор обычным мордобоем. Только теперь Гели норовила ответить ударом на удар.
Но когда Гели поступила в университет, то обнаружила, что она и сама сильный человек. А слова отца справедливы и по отношению к сильным женщинам. Жажда острых ощущений толкала ее на новые и новые связи; ни один мужчина не удовлетворял ее, через некоторое время она неизменно начинала скучать и томиться. В день, когда она получила диплом с отличием (специализация: арабский язык и экономика), Гели зашла в вербовочный пункт в торговом центре, подписала контракт и поступила на службу в армию рядовым.
Она рассчитала правильно: для генерала это был страшный удар. Он пришел в дикую ярость. Этим шагом Гели навсегда избавлялась от его власти. Наплевав на диплом, на возможность использовать влияние отца и поступить в Вест-Пойнт, она демонстративно пошла в армию рядовым, опозорив генерала перед товарищами-офицерами. Мало того, что она против желания отца решила идти по его стопам; она начала военную карьеру с самого низа, лишь бы не быть чем-либо ему обязанной. Хорст Бауэр запил и впал в многомесячное маниакально-депрессивное состояние, результатом которого было самоубийство – но, увы, не его, а его вконец измученной жены. Гели так и не узнала, что именно окончательно сломило дух матери. Еще одна любовница? Еще одно избиение? Так или иначе, Гели считала, что беспросветная жизнь и трагическая смерть матери на совести генерала, и не могла простить отцу его грубость и бесчувственность.
По контрасту, Питер Годин жил с женой душа в душу на протяжении сорока семи лет, не глядя на других женщин. Об одном он только жалел – что у них не было детей. Конечно, дети отнимают драгоценное для ученого время. Но сумел же Эйнштейн и в физике революцию произвести, и детей воспитать!.. Пока старик нес какую-то сентиментальную чепуху про свою поездку с женой в Японию, Гели размышляла о плане Скоу свалить на Година вину за смерть Эндрю Филдинга.