Айлс Грег. Смерть как сон

   – А куда еще везут эти кисти из Нью-Йорка?
   – Ближе всего к нам Таос, штат Нью-Мексико, и Сан-Франциско.
   У меня засосало под ложечкой.
   – Я живу в Сан-Франциско...
   – Мне кажется, наш шанс – кисти в университете Нового Орлеана. Ленц предполагал, что экспертиза картин может навести нас на след. Я был настроен скептически. Но чертов старик оказался прав, и я рад этому!
   – Думаю, кое в чем вы более правы, чем он. Вчера вы сказали, что убийца или похититель избирателен в отношении жертв, что выбор осуществляется именно в Новом Орлеане и убийца может одновременно являться и художником. А Ленц утверждает, что художник из Нью-Йорка.
   Кайсер вздохнул с видом человека, прогнозы которого часто сбываются, но не приносят радости.
   – А знаете, Джордан, что я сейчас подумал...
   – Что?
   – Де Бек нам солгал.
   – В чем?
   – Он сказал, что никогда не видел картины, на которой изображена ваша сестра. Он, человек, который в любой момент может отправиться на своем самолете куда угодно и что угодно увидеть. Он имел большой зуб на Вингейта за то, что тот променял его на азиатских коллекционеров. Допустим, Вингейт не показывал ему картину с Джейн. Но я не могу поверить, что де Бек не побывал в Гонконге на следующий же день после открытия там этой чертовой выставки!
   – Соглашусь.
   – А вы заметили, что сам он не пошел вместе с нами смотреть картины, а подослал вместо себя Ли?
   – И что?
   – Боюсь об заклад, он подглядывал за нами. За нашей реакцией. У него особое отношение к "Спящим женщинам". И особое отношение к вам. Марсель де Бек – очень странный старичок, это написано у него на лбу. Я пока ходил там, не заметил никаких "глазков", но в наши дни это ничего не значит. – Кайсер взглянул в иллюминатор, но там все было затянуто облачной дымкой, подсвеченной рассеянным солнечным светом. – Знаете, что мне все это напоминает? Археологические раскопки. Ты обнаружил голову статуи. Потом добрался до плеча, до торса, до бедер. Ты заранее знаешь, что обнаружишь дальше, но не уверен в этом на сто процентов до тех пор, пока не увидишь. Черт знает, с чем мы имеем дело! Вполне может оказаться, что это настоящий крупный сговор, целая банда, современные рабовладельцы!
   – Что-что?
   – А вы никогда не слышали про "белое рабство"? Когда девушек похищают из западных стран, тайно переправляют в азиатские бордели и принуждают к проституции? Не думайте, что все это в прошлом. Это есть. Даже в Америке, хотя основной бизнес, конечно, ведется в азиатских странах. В первую очередь в Таиланде. Там действуют целые криминальные синдикаты с разветвленной сетью филиалов по всему миру. Девушек привозят в бордель, запирают в вонючих подвалах, выдают за девственниц и продают десяткам клиентов в течение одной ночи!
   Я прикрыла глаза, чтобы он не видел моих слез, и стиснула зубы, пытаясь справиться с мгновенно подступившей дурнотой. Ни разу за все эти месяцы я не задумывалась о том, что Джейн могла постигнуть такая участь. Но стоило Кайсеру только начать... Меня всю трясло. Я могу ходить среди трупов и жевать гамбургер, но при одной мысли, что в этот самый момент где-то на другом конце земного шара несчастные девушки ютятся по черным затхлым дырам и обреченно ждут своей очереди подцепить СПИД... При одной этой мысли меня начинает мутить.
   – Прошу прощения, – виновато пробормотал Кайсер. – У меня в голове полно подобного мусора, и я порой увлекаюсь, высказывая версии.
   – Ничего. Просто из всех мерзостей мира... именно эту я считаю самой жуткой.
   На лице его на мгновение отразился невысказанный вопрос, который он не смог скрыть.
   – Не спрашивайте, договорились?
   – Договорились. – Он вдруг хлопнул себя ладонями по коленям. – Одно я знаю точно! Мы теперь гораздо ближе к этому подонку! Гораздо ближе!
   – Да...
   – Может, вам воды принести или газировки?
   – Да, пожалуйста.
   Он быстро поднялся и направился к кабине пилотов, а я тем временем судорожно схватила со спинки переднего кресла бумажный пакет – из тех, что предлагаются в самолетах людям, которым стало плохо. "Вспомните самое отвратительное событие, которое с вами случилось", – всегда спрашивал своих клиентов доктор Ленц.
   Самое отвратительное...

11

   В зале для совещаний штаб-квартиры ФБР в Новом Орлеане продолжалась летучка, посвященная новым данным, появившимся в деле о похищениях женщин. Меня туда не позвали. Точнее, выгнали и приказали терпеливо дожидаться окончания встречи в кабинете инспектора Боулса. Как я ни настаивала, ничего не помогло. Меня просто игнорировали, как и год назад. Летучку вел заместитель директора ФБР. В зале собрались все местные "вожди": прокурор Нового Орлеана, шеф полиции, шериф округа Джефферсон и высокопоставленные сотрудники штаб-квартиры. Просто поразительно! Откуда они только повылезали? И где были раньше?
   Я сидела у Боулса, смотрела в окно и заново переживала перипетии нашего краткого визита на Кайманы. Разговор с де Беком, его картины, очаровательную Ли, фотографию отца на стене... А еще думала о том, что если изначальный план Дэниела Бакстера и доктора Ленца не отменится, то очень скоро я увижусь с первыми подозреваемыми, каждый из которых может оказаться человеком, убившим мою сестру. На то и расчет – мое появление должно сбить преступника с толку и заставить его выдать себя.
   Впервые за год с лишним у нас появился шанс. И если мы им воспользуемся...
   А если нет?..
   Дважды в кабинет заходила Венди и пыталась занять меня разговором, но я все не могла отвлечься от своих мыслей. Наконец на пороге показался Кайсер. Он строго глянул на меня и решительно прошел в комнату. Из-за его плеча выглядывала Венди. В следующую секунду дверь закрылась перед самым ее носом.
   – Как настроение? – бросил Кайсер.
   – О чем вы там совещались? – вопросом на вопрос ответила я.
   – Да так, пустяки. Просто большим боссам захотелось лишний раз показать, кто тут хозяин. Замдиректора ФБР и прокурор уже уехали. Они хотели повидаться с вами, но я сказал, что вы не в том состоянии духа. И вообще не особенно жалуете юристов.
   – И они испугались? Решили не связываться?
   Кайсер усмехнулся:
   – Ладно, это все лирика. А тем временем у нас появились четверо подозреваемых. Все они были здесь в тот день, когда в Нью-Йорке загнулся Вингейт. Сейчас вы пройдете инструктаж. А после... а после я хотел бы поговорить с вами наедине. Почему бы нам не поужинать вместе, а? Как вы на это смотрите?
   – С удовольствием. Венди позовем?
   Кайсер нахмурился.
   – Этот вопрос я беру на себя. Итак, вперед!
   Мы быстро прошли в конференц-зал, поразивший меня своими размерами и оформлением. Честно говоря, я ожидала увидеть нечто вроде кабинета большого начальника – длинный стол, ряды стульев, внушительного вида черное кресло для председательствующего, графины... Мы же оказались чуть ли не в бальном зале с окном во всю стену и грандиозным видом на озеро Поншартрен, скрытое в сумерках, но подсвеченное огнями моста. Вдоль окна тянулся стол, который был гораздо длиннее и массивнее, чем я ожидала. Вместо стульев высились грандиозные офисные кресла, словно сделанные для баскетболистов, и на спинке каждого красовалась эмблема ФБР. За столом сидели Дэниел Бакстер, инспектор Боулс, доктор Лени и начальник местных штурмовиков Билл Грэнджер. Стол был завален бумагами, пластиковыми кофейными стаканчиками и бутылками с недопитой минералкой.
   Кайсер опустился в кресло рядом с Грэнджером, а я – с Кайсером. Бакстер, Боулс и Ленц оказались напротив. Бакстер выглядел неважно, но настроен был решительно, словно капитан шхуны, который трое суток напролет боролся со штормом и наконец вырвался на спокойную воду вблизи долгожданной суши. Когда он заговорил, я сразу заметила, что он слегка охрип:
   – Мисс Гласс, поздравьте нас, в последние восемь часов мы серьезно продвинулись вперед в нашем расследовании. Как вы уже знаете, собольи щетинки привели нас на порог кафедры современного искусства Туланского университета. При активном содействии ректора нам удалось установить, что последние три заказа на кисти делал Роджер Уитон, художник и преподаватель колледжа Ньюкомб, входящего в состав университета.
   – Знакомое имя...
   – Уитон – один из самых известных современных художников в США. Ему пятьдесят восемь, и он перебрался в Новый Орлеан лишь два года назад.
   – Ну правильно, он перебрался, а через шесть месяцев исчезла первая женщина, – сообщил Билл Грэнджер, словно для всех это была новость.
   Бакстер бросил на него быстрый взгляд, призывая к молчанию, и так же хрипло продолжил:
   – Уитон родился и вырос в Вермонте и, если вычесть четыре года службы в морской пехоте, всю жизнь прожил между Вермонтом и Нью-Йорком. В последние десять лет его донимали предложениями о переезде разные учебные заведения со всех концов страны, но он предпочитал и дальше оставаться в тени и неизменно отвечал отказом. Туланцы даже удивились, когда два года назад он вдруг принял их приглашение.
   – А что это он так?
   – Мы об этом еще поговорим, а пока... Проблема в том, что Уитон заказывал собольи кисти не только для себя. Под его научным руководством работают три аспиранта. Они вместе почти с первого дня его пребывания в Туланском университете. Двое, мужчины, приехали с ним из Нью-Йорка, а еще одну он взял уже здесь – она уроженка Луизианы.
   – Выходит, среди подозреваемых есть и женщина?
   – Она имела доступ к кистям. К тому же не забывайте, что по крайней мере в последнем случае неизвестный похититель пользовался электрошокером. Так что все возможно.
   Я недоверчиво хмыкнула.
   – Вы говорите, что Уитон перевез сюда двух аспирантов из Нью-Йорка?
   – У вас хороший слух. Как я уже сказал, все университеты страны мечтали заполучить его к себе. Для туланцев он стал настоящим подарком, и они на радостях выдали ему полный карт-бланш в том, что касается набора аспирантов. Уитон также читает лекции студентам. В его лекционной группе более пятидесяти человек. Теоретически каждый из них также мог иметь доступ к кистям. Но я предлагаю пока их не трогать, иначе мы распылим свои силы. Главная цель – Уитон и трое его аспирантов.
   – Когда мы с ними поболтаем?
   – Завтра. Со всеми, но по отдельности. Необходимо предотвратить возможность сговора между ними. Но прежде чем мы перейдем к деталям, я хотел бы еще раз напомнить о зоне нашей ответственности. Обычно следственная группа ФБР, которую я возглавляю, выполняет функции консультанта городских властей и полиции. Собственно, мы не проводим никаких следственных действий, а лишь разрабатываем их план. А с самими подозреваемыми работает полиция. Допросы, обыски, аресты – их хлеб. Но наш случай особый. Похищений совершено много, и конца им не видно. Поэтому нам предоставлено больше полномочий.
   – Понимаю... – пробормотала я, хотя пока еще ничего не понимала.
   – В Новом Орлеане в силу объективных обстоятельств сложилась ненормальная ситуация. Здесь слишком много разных служб, каждая за что-то отвечает, и зоны ответственности часто пересекаются. Дела о похищениях лежат в семи разных полицейских департаментах, в общей сложности свыше двух десятков детективов пытаются вести это расследование, хотя среди них очень немного специалистов по убийствам, а тех, кто работал с серийными преступлениями, еще меньше. Так случилось, что нам доверена руководящая роль во всем этом бедламе. И возложена она на нас потому, что у нас есть вы, мисс Гласс. Не буду скрывать, допрашивать подозреваемых рвутся все. Но козырь – а это вы – есть только у нас.
   – Спасибо.
   Бакстер нахмурился, заподозрив издевку в моих словах, но продолжил:
   – Кроме того, именно нам удалось собрать довольно много картин из серии "Спящие женщины" в Национальной галерее. Полиции это было бы не по силам. В сложившихся обстоятельствах было принято решение, что работать с подозреваемыми будут все, но мы – раньше других. Все четверо находятся под негласным наблюдением с того самого момента, как мы установили их возможную причастность к похищениям. Но право первой ночи принадлежит нам. На нас лежит огромная ответственность, прошу всех четко уяснить это. Почти все похищенные женщины происходят из весьма состоятельных и уважаемых семей. Скажем, одна из туланских студенток – дочь федерального судьи из Нью-Йорка. Пока мы будем допрашивать Роджера Уитона, полиция Нового Орлеана проведет у него дома обыск. В эту самую минуту наши аналитики перетряхивают всю его биографию. На настоящий момент ни у кого из этой четверки нет твердого алиби в отношении последнего похищения. Все четверо были на открытии местного Музея искусств до половины восьмого вечера. Это установлено точно. Но что они делали дальше, мы не знаем. – Бакстер буравил меня взглядом. – Завтра, мисс Гласс, мы выдвинем вас на острие атаки. Наша задача – поразить цель. Если этого не случится, мы, возможно, лишимся единственного шанса застать неизвестного злоумышленника врасплох. Если он среди них, а мы его завтра не расколем, это даст ему преимущество перед нами в дальнейшем.
   – Понимаю. Перейдем к деталям.
   Бакстер зашуршал разложенными перед ним бумагами.
   – Итак, вкратце расскажу вам о всех фигурантах, – объявил он. – Джон, тебе это тоже будет интересно.
   Инспектор Боулс поднялся и выключил в зале свет. В ту же минуту на дальней стене загорелся экран.
   – Для начала посмотрим сразу на всех, – сказал Бакстер. – Будьте внимательны, может быть, кто-то из них покажется вам знакомым. Потом мы расскажем о каждом отдельно. Кстати, мисс Гласс, фотографии предоставлены оперативным отделом, который находится на этом этаже. Это так, для справки. – Бакстер откинулся на спинку кресла и буркнул в стоявший перед ним телефон громкой связи: – Том, давай общую.
   На экране появились четыре фотографии. Я впилась в них взглядом, но мне это не помогло. Я не знала никого из этих людей. Мало того, увиденные лица обманули мои ожидания. Все, что я знала – или думала, что знала, – о художниках, было почерпнуто лишь из книг и фильмов. А под "аспирантами" я понимала молодых людей с беззаботными физиономиями. Ничего похожего на экране я не обнаружила.
   Уитон. Очевидно, это был он. Самый старый на вид. В бифокальных очках. Похож на Макса фон Зюдова^[23]. Суровое нордическое лицо и длинные, до плеч, седые волосы. Справа от него мужчина лет сорока – сорока пяти. Типичный громила: ввалившиеся глаза, взгляд исподлобья, густая щетина на щеках, нечесаная голова. Провалиться мне сквозь землю, если этот парень не просидел полжизни в тюрьме!
   – А вот этот, справа... Бывший заключенный?
   – Две ходки в "Синг-Синг"^[24], – тут же отозвался Бакстер. – Мы к нему еще вернемся. Забегая чуть вперед, скажу, что каждый из этих персонажей по-своему неординарен.
   – Тем больше шансов отыскать среди них нашего приятеля, – процедил Кайсер.
   Бакстер хмыкнул.
   – Так что? Первые впечатления? Кого-то узнали?
   – Н-нет.
   Правее громилы фото молодого человека модельной внешности. Едва глянув на это лицо, я с ходу определила в нем гея. Я почти всегда безошибочно улавливаю признаки нетрадиционной сексуальной ориентации по внешности, речи и манере держаться. Сейчас передо мной только безмолвная фотография, но я, в конце концов, сама фотограф и кое-что понимаю в лицах. Он гей, это к гадалке не ходи. Последняя в ряду – женщина. Симпатичная, с длинными темными волосами, светлой кожей и черными как уголь глазами. Что-то подсказывает мне, что в ее жилах течет африканская кровь.
   – Итак, левее всех Роджер Уитон собственной персоной, – сказал Бакстер, прокашлявшись в кулак. – Рядом Леон Айзек Гейнс, сорока двух лет. Родился и вырос в Куинсе, Нью-Йорк. Третий – Фрэнк Смит, тридцати пяти лет, тоже уроженец Нью-Йорка. Женщину зовут Талия Лаво, ей тридцать девять, уроженка округа Тербон, штат Луизиана.
   "А, ну теперь все понятно..."
   Лаво – сабинка, представительница малочисленной этнической группы, о которой присутствующие, наверное, даже никогда не слышали.
   – Все четверо, включая Лаво, одно время проживали в Нью-Йорке, – продолжал Бакстер. – Другими словами, каждый из них мог иметь там знакомого и заказать ему Вингейта. Том, давай Уитона одного.
   Общая фотография исчезла, и ее сменил любительский снимок Роджера Уитона. Я внимательно вгляделась в это волевое лицо, на котором несколько неуместно смотрелись бифокальные очки. Он больше походил на кузнеца или резчика по дереву, чем на знаменитого художника. В его руках хорошо смотрелся бы молот, а не тонкая кисть.
   – Прежде чем перейти к биографии, давайте сначала разберемся с его переездом в Новый Орлеан. Три года назад этому человеку – отшельнику, несмотря на всю его известность, – врачи поставили неутешительный диагноз – склеродермия. Недуг тяжелый и зачастую смертельный. – Бакстер глянул на доктора Ленца. – Артур?
   Тот встрепенулся, словно проснувшаяся сова.
   – Считается, что склеродермия – женская болезнь, но мужчинам, которых она поражает, от этого не легче. Мало того, мужчины переносят недуг тяжелее. Внешние симптомы – уплотнение кожной ткани на лице и других участках тела – часто никак не проявляются у мужчин, но болезнь прогрессирует быстрее и в более тяжелой форме. Склеродермия – болезнь сосудов, в сложных случаях вызывает появление рубцов на внутренних органах, в том числе легких, что резко ослабляет их функцию. Вплоть до некроза. Один из симптомов, явно замеченный у Уитона, называется синдром Рейно. Речь идет о спазме сосудов в определенных частях тела – в первую очередь кончиках пальцев, но могут поражаться также нос, гениталии, пятки. Как правило, это холодный воздух или вода. Спазм не дает пораженной части тела снабжаться кровью и может длиться очень долго, что приводит к отмиранию. Иной раз врачам приходится прибегать к ампутациям. Больные склеродермией вынуждены постоянно носить перчатки – в том числе и летом.
   – Уитон переехал на юг, спасаясь от холодного климата? – спросила я.
   – Вероятно, хотя врачи не рекомендуют поступать подобным образом. Ибо это бесполезно. И даже вредно в некоторых случаях. Да, на юге жарко. Зато здесь, куда ни плюнь, установлены кондиционеры, а они Уитону противопоказаны. Спазм может случиться даже у открытой дверцы домашнего холодильника. Так что от склеродермии не убежишь. На свое счастье, он известный художник. И Туланский университет обеспечил ему все условия для работы. Известно, что художник Пол Кли также страдал от этой болезни и она сильно отразилась на его творчестве. В его картинах стали преобладать мрачные сюжеты, а из-за спазмов в пальцах совершенно изменилась техника письма. Он даже...
   Бакстер погрозил Ленцу пальцем.
   – Артур, давай не будем уклоняться от главной темы. У нас мало времени.
   Ленцу не понравилось, что его так грубо прервали, но спорить с Бакстером было бессмысленно.
   – Итак, Роджер Уитон, – объявил Бакстер тоном профессионального лектора. – Родился в тысяча девятьсот сорок третьем году в Вермонте, на ферме. Младший из детей. У него было два брата. Оба после школы отправились на военную службу – один в армию, другой на флот. В начальной школе Уитон не учился, но в своих интервью – а их он за всю жизнь дал до обидного мало – вспоминал, что мать была большой поклонницей классического искусства. Однажды она купила ему альбом, краски и книгу с репродукциями известных картин старых мастеров. Уитон пытался копировать их в альбом. Получалось настолько здорово, что в семнадцать лет он уже знал, кем станет. Уехав из дома, направился прямиком в Нью-Йорк. Об этом периоде его жизни нам пока известно мало. В интервью он вспоминал, что перебивался случайными заработками и рисовал портреты на улицах. Карьера художника не задалась, и поэтому в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году он записался в морскую пехоту. Дважды был во Вьетнаме, имеет Бронзовую звезду и Пурпурное сердце.
   Я почувствовала, как под столом мне кто-то наступил на ногу. Это был Кайсер.
   – Любопытный факт. Во Вьетнаме Уитон донес на двух солдат из своего взвода, что они изнасиловали двенадцатилетнюю вьетнамскую девочку. Тех судил трибунал и забрил в Ливенворс^[25]. Что скажешь, Джон?
   Кайсер почесал в затылке.
   – А что сказать... Этот поступок, боюсь, приравнял Уитона по популярности к траншейным вшам. Поступок показательный. Он должен кое-что рассказать нам о характере Уитона, хотя что именно – я пока не знаю. Либо то, чему он стал свидетелем, действительно выглядело настолько отвратительно, что он не мог смолчать, либо у Уитона просто "комплекс праведника".
   Меня возмутили эти слова.
   – По-моему, любое изнасилование отвратительно само по себе, – холодно и спокойно произнесла я, хотя в душе у меня бушевал пожар. – И я считаю, что на месте Уитона любой порядочный человек поступил бы так же.
   Вместо Кайсера мне ответил Бакстер:
   – Я тоже служил во Вьетнаме, мисс Гласс. Большинство моих товарищей, оказавшись на месте Уитона, тоже испытали бы шок и возмущение, можете мне поверить. Но они не стали бы доносить.
   – А что бы они сделали?!
   – Отвернулись. Мне сложно представить себе человека, который в такой ситуации пошел бы стучать по начальству. Понимаю, вам неприятно это слышать. Но на войне между людьми складываются иные отношения. Я не знаю, что должен сделать твой боевой товарищ, чтобы ты на него донес. Разве что превратился бы в людоеда. Уитон после того случая был переведен в другую часть, и меня это не удивляет. Впрочем, его боевые заслуги действительно значительны. Командиры его не уставали нахваливать.
   – Нам нужно выяснить имена его сослуживцев, – сказал Кайсер. – И не только командиров.
   – Как раз этим мы сейчас занимаемся, – ответил Бакстер. – Итак, продолжим. Уитон потерял во Вьетнаме одного из своих братьев. Тот погиб не на поле боя, а в одном из сайгонских баров, куда ворвался террорист-смертник. Второй брат умер в тысяча девятьсот семьдесят четвертом от сердечного приступа.
   Бакстер снова перебрал бумаги.
   – После службы в армии Уитон вернулся в Нью-Йорк и записался слушателем на курсы современного искусства при университете. Со временем ему удалось сделать себе кое-какое имя на портретах. Так он прожил несколько лет, лелея в сердце главную мечту – стать пейзажистом. Два последних десятилетия, вы только представьте, он рисует один и тот же сюжет – лесную поляну. Все его картины так и называются: "Поляна". Начал с реализма, а сейчас пришел к абстракционизму. Название и сюжет те же, но прежнюю полянку уже не узнать. В ранних произведениях угадывались черты вермонтских лесов, в более поздних они смешались с вьетнамскими джунглями. Теперь уже сам черт не разберет, где у него что. А когда его спрашивают об этом в интервью, он уходит от ответа, заявляя, что его картины "говорят сами за себя".
   – Стало быть, от реализма к абстракционизму... – задумчиво пробормотал Кайсер. – А наш приятель прошел обратный путь.
   – Метаморфоза Уитона в чем-то ярче, – возразил Ленц. – Его новая манера сделала его знаменитым, ее обсуждают критики, изучают студенты. Ей даже название придумали: "темный импрессионизм". И вовсе не потому, что на его картинах мало света, хотя так оно и есть. Он пишет в манере импрессионистов, но те, как известно, всегда изображали нечто светлое, пасторальное, жизнеутверждающее. Хоть кого возьмите – Мане, Ренуара, Писарро... А на картинах Уитона атмосфера совершенно иная.
   – Де Бек сказал, что автор "Спящих женщин" использует технику импрессионистов, – напомнила я Ленцу.
   – Использовал, это верно. Но дело в том, что Уитон, отдав должное импрессионизму, пошел дальше. Молодые художники часто подражают манере импрессионистов. Точно так же, как молодые композиторы заимствуют знаменитые мелодии. Но в чистом виде импрессионизм – это вчерашний день. Уитон добился успеха именно потому, что изобрел собственный стиль. А что касается "Спящих женщин", то уже два эксперта-искусствоведа в один голос заявили, что эту серию ничто не связывает с произведениями Уитона. Ничто.
   – А может статься, что один человек пишет картины по-разному? Настолько по-разному, что экспертам не дано его уличить? – спросил Бакстер.
   – Ну, если предположить, что он специально ставил перед собой такую цель – обмануть ценителей искусства и критиков...
   – И нас с вами...
   – Не знаю. Может быть. Но полностью от себя убежать не удается никому. Рано или поздно ты себя выдашь. Хоть одной черточкой, одной деталью, но выдашь. Мы взяли на экспертизу несколько ранних портретов Уитона, которые он писал в молодости, и сравнили их со "Спящими женщинами". Ничего похожего. Я считаю, что так изящно обмануть всех художник не способен. Разумеется, мы еще проверим холсты, краски и все остальное...
   – На последних картинах Уитона найдены щетинки от собольих кистей?
   – Да. Но мы также нашли их на картинах Смита, Гейнса и Лаво.
   – А когда эти щетинки появились?
   – На картинах, написанных уже здесь, – то есть сразу после появления всей четверки в Новом Орлеане.