Страница:
– Мы целый год обыскивали эти болота, и все впустую. Облазили их вдоль и поперек. Вот это озеро, кстати, тоже. И потом, не думайте, что болота – такое уж пустынное место. По ним бродят охотники, рыбаки, сборщики торфа, пожарные. Там играют дети, в лачугах у самой воды живет полным-полно народу. Задумайтесь над этим. Если похититель просто бросит тело в воду, оно всплывет и на него обязательно кто-нибудь наткнется. А мы говорим об одиннадцати телах в течение полутора лет! Нет, это не вариант. Допустим, похититель топит трупы в трясинах, до которых надо добираться на лодке. Делать незаметно это можно только ночью. Вы можете себе представить художника, способного писать такие картины и одновременно проводящего ночи на болотах, кишащих змеями и аллигаторами? Я не могу. Если речь идет именно об убийствах – в чем я не до конца уверен, – то, думаю, преступник хоронит своих жертв. Где самое безопасное для этого место? Под собственным домом. Под фундаментом или даже в подвале.
– В Новом Орлеане нет подвалов. Во время разливов вода поднимается слишком высоко. По этой же причине окрестные кладбища находятся на холмах.
– Подвалы не строились раньше, а если не строятся сейчас, то скорее в угоду давней традиции, а не по необходимости. За последние годы уровень воды стал гораздо ниже прежнего. Поэтому преступник вполне может хоронить жертв под собственным домом и их не вынесет половодьем на улицу, можете быть спокойны на этот счет. Даже не замочит. Кидайте туда время от времени ломтики лимона, и они не будут пахнуть.
У Кайсера зазвонил сотовый. Он вынул его из кармана и взглянул на экран.
– Ленц меня ищет. Ну и пусть ищет.
– Минуту назад вы сказали: "Если речь идет именно об убийствах, в чем я не до конца уверен..."
Кайсер выдержал паузу, словно вспоминая, говорил ли это.
– Ну правильно, я так сказал. И что?
– Доктор Ленц убежден, что все жертвы мертвы.
– У нас с доктором случаются разногласия по самым разным вопросам.
– Вы первый участник этого расследования, который высказывает сомнения... Бакстер говорил мне, что не поверит в гибель женщин до тех пор, пока не увидит своими глазами их бездыханные тела, но тем самым он меня просто успокаивал.
– Бакстер умница. – Кайсер не спускал с меня пристального взгляда. – Но вы правы, он сам не верит в то, что говорит.
– А вы?
– Я никогда прежде не сталкивался с такими делами. Одиннадцать женщин исчезают без следа. За полтора года ни одной весточки от преступника. Обычно маньяк, которому удается так долго водить полицию за нос, начинает заигрывать с ней.
– Но что конкретно заставляет вас допускать мысль, что они живы? И если так, то где, черт возьми, они могут находиться?
– Мир велик, мисс Гласе. Возможно, тело женщины, похищенной возле лавки Дориньяка, поможет нам получить интересные сведения. Насколько мне известно, эксперты уже провели вскрытие. Мы взяли на анализ частицы кожи у нее из-под ногтей. Позже все это может пригодиться. Токсикологическая экспертиза, возможно, тоже наведет нас на кое-какие мысли.
– Все это прекрасно, но я повторю свой вопрос: что конкретно заставляет вас думать, будто они живы?
– Вы не дослушали. На шее той женщины мы нашли один любопытный след. Словно от ожога. Подобные следы оставляют электрошокеры.
Мой пульс участился.
– И что это может значить?
– Это может значить, что в момент нападения преступник не планирует причинить жертве серьезный вред. Более того: видимо, опасаясь досадных случайностей при активном сопротивлении, он подстраховывается с помощью электрошокового устройства. Другими словами, преступник бережет своих жертв.
– Боже мой... Только бы вы оказались правы.
– Не хочу будить в вашем сердце ложные надежды, но на мой взгляд, эта улика не вполне увязывается с версией убийства. Кстати, мы сообщили журналистам, что не видим никакой связи между убийством этой женщины и серией похищений и квалифицируем это преступление как самостоятельное. Сам факт того, что тело найдено, говорит в пользу этой версии.
Кайсер вновь принялся за свое мясо и с минуту молчал. А потом без всякого перехода вдруг сказал:
– Вообще этот наш неизвестный злодей – весьма примечательная личность. Абсолютно новая бабочка в моей коллекции.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, во-первых, это первый известный мне маньяк, который зарабатывает на своих преступлениях огромные деньги. Обычно серийные убийцы не ставят перед собой цели обогащения, а напротив, как правило, несут расходы. Но наш герой – другое дело.
– Согласна.
– Во-вторых, он не ищет славы. Обычно маньяки подбрасывают тела полиции и репортерам, чтобы все об этом писали и говорили. А перед тем как убить несчастную жертву, похитители шлют на телевидение видеопленки с запечатленными пытками, а родственникам подбрасывают в почтовые ящики отрезанные пальцы. Наш же злодей относится к похищениям лишь как к необходимому этапу написания очередной картины. И все его действия направлены только на одно – создать новый шедевр.
– Но разве сами картины не являются для него рекламой?
– Рекламой – да, но совсем другого рода. Это не просто бессмысленная известность и заголовки "желтых" газет, это приносит дополнительную прибыль. Если бы художник рисовал свои картины ради претворения в жизнь каких-то сугубо частных фантазий, он не выставлял бы их на продажу. И мы никогда бы о нем не узнали.
– Каким образом эта реклама может приносить ему дополнительную прибыль? Я что-то не очень понимаю...
– Он хочет показать всему миру искусства, на что способен. Критикам, другим художникам, коллекционерам. Возможно даже, что сами деньги интересуют его в меньшей степени, чем признание. Я не удивлюсь, если выяснится, что он не потратил из этих миллионов ни цента. Он просто знает, что в современном мире ценность любой вещи измеряется ее денежной стоимостью. А стало быть, чтобы обратить на себя внимание, его картины должны продаваться по наивысшим расценкам. Именно это сподвигло его пойти на риск и связаться с Кристофером Вингейтом. Или с тем, кто ради сохранения его инкогнито отправил Вингейта на тот свет. Это, разумеется, просто догадки.
– Мне они нравятся почему-то больше, чем те, которые я слышала раньше. А какого именно признания он ждет от созерцателей своих картин? Зачем изображать женщин мертвыми? И почему он начал серию с абстрактных полотен, затем писал "спящих женщин" и лишь потом перешел к очевидным ликам смерти?
– Вот об этом мне пока сказать нечего, – развел руками Кайсер и взглянул на часы. – Один личный вопрос, если не возражаете.
– Пожалуйста.
– Тот звонок.
– Какой звонок?
– Ну тот, из Таиланда.
– Как странно, я вспоминала о нем лишь сегодня утром. Что сказать... тогда я едва не сошла с ума.
– Понимаю. Я читал ваши показания ФБР по этому поводу. Но не сочтите за труд, расскажите все снова и в подробностях.
– Ну, если вы считаете, что это может пригодиться...
– Да, я так считаю.
– Это было спустя пять месяцев после похищения Джейн. Я тогда переживала не лучшие времена и накачивалась снотворным, чтобы заснуть. Сейчас уже не помню, говорила ли я об этом в заявлении ФБР.
– Вы написали, что находились в состоянии нервного истощения.
– Ну какая разница... В то время я была, мягко говоря, не очень довольна работой ваших коллег. Как бы то ни было, а звонок раздался прямо посреди ночи. Возможно, телефон надрывался долго, прежде чем я смогла проснуться и снять трубку. Связь была ужасная.
– Что вы услышали в первую очередь?
– Женский плач.
– Вы узнали голос?
– Нет. Я вообще была заторможена и даже не испугалась, просто слушала, как она плачет.
– Так, дальше?
– Сквозь всхлипывания она произнесла: "Джордан!" Потом начались помехи. Потом: "Помоги мне, я не могу..." Потом опять помехи, такие бывают у сотовых. Потом: "Папу не убили тогда, но он мне не может помочь". Потом умоляюще: "Пожа-а-алуйста-а!" В тот момент мне впервые показалось, что это Джейн. Я уже хотела спросить, где она находится, но тут откуда-то издалека донесся мужской голос. Мужчина сказал что-то по-французски. Я не поняла, что именно. И не запомнила фразу. – Я перевела дух, глядя на Кайсера и заново переживая ту ночь. – Но мне вдруг показалось...
– Что вам показалось?
– Что это был голос моего отца.
Я думала, что Кайсер снисходительно усмехнется и тогда я резко его оборву. Но он не усмехнулся.
– Дальше.
– Потом этот же мужчина сказал по-английски: "Нет, cherie[19], это всего лишь сон". И связь оборвалась.
Аппетит испарился без следа. Под блузкой выступил пот и холодным ручейком покатился по спине.
– Вы хорошо помните отцовский голос?
– Нет, не сказала бы. Скорее мне кажется, что я его помню. Прошло слишком много лет с тех пор, когда я слышала его в последний раз.
– Чем же было вызвано ваше ощущение?
– Видимо, тем, что мой отец немного знал французский. Выучил во Вьетнаме. А еще он звал меня в детстве cherie.
– В самом деле?
– Да, я это точно помню.
– Так, хорошо. Связь прервалась. Что произошло потом?
– Признаюсь честно, в тот момент я плохо соображала. Поначалу мне вообще показалось, что это галлюцинации. Нет, серьезно! Но на следующее утро я обо всем рассказала Бакстеру, а позже он подтвердил, что звонок действительно был и им даже удалось его отследить – звонили с железнодорожного вокзала в Бангкоке.
– Когда вы поняли, что это не галлюцинации, о чем вы подумали?
– Первое время я отчаянно надеялась, что звонила Джейн. Но чем больше размышляла над этим, тем слабее становилась надежда. За годы бесплодных попыток разыскать отца я перезнакомилась с кучей собратьев по несчастью – родственников других американцев, пропавших без вести во Вьетнаме. И в какой-то момент мне показалось, что звонила не сестра, а одна из моих новых знакомых. Они постоянно мотались по всей Азии, как и я. Понимаете? Какая-нибудь дочка или жена пропавшего солдата заехала в Бангкок и попала там в беду. Мой телефон был всем хорошо известен. А некоторые странности разговора и плач можно объяснить, например, опьянением. Или отчаянием. Если это допустить, все выглядит в целом логично. "Джордан... Помоги мне... Папу не убили..." Это я подумала, что речь идет о моем отце, а если она говорила о своем? Или о муже, а она звонила их общей дочери, которую тоже зовут Джордан?
– Все это выглядит довольно странно. Скорее сами пропавшие без вести солдаты должны взывать к своим семьям о помощи, а не наоборот.
– Согласна.
– Вы обзванивали своих знакомых – членов таких семей?
– Разумеется. И я, и ФБР. Никто из них так и не признался, что звонил мне. Но таких людей раскидано по Штатам очень много. Несколько тысяч. Всех не проверишь. Меня знают многие, все-таки я знаменитый фотограф, бываю в зонах вооруженных конфликтов, часто наведываюсь в Азию. А я знакома далеко не со всеми.
– Если все же допустить, что звонила одна из чужих родственниц, кому в таком случае мог принадлежать мужской голос?
– Откуда я знаю? Мужу, другу, отчиму... Кстати, о мужском голосе. Спустя некоторое время я выдвинула еще одну версию. Для себя. Это мог быть похититель, который нанял забавы ради какую-то женщину и таким образом разыграл меня. Чтобы причинить мне боль.
Кайсер покачал головой.
– Я проверял, никто из родственников других жертв похищений не получал аналогичных звонков.
– А сами вы что думаете?
Он рассеянно ковырнул вилкой мясо.
– Я думаю, что это и впрямь могла быть ваша сестра.
Я долго молчала, пытаясь справиться с охватившим меня волнением.
– Не обольщайтесь раньше времени. Я мог и не говорить вам этого, но сказал, потому что вы "крепкая девчонка". Это слова Бакстера.
– Не знаю, насколько я крепкая...
Кайсер замолчал, давая мне время окончательно прийти в себя.
– Теперь я понимаю, почему вы не хотели, чтобы при нашем разговоре присутствовал Ленц.
– Отчасти да.
– Когда я спросила его, что он думает о том звонке, Ленц просто отмахнулся. Он не придает ему значения.
Кайсер заговорил, не поднимая на меня глаз:
– В ФБР официально приняли вашу же собственную версию о том, что это звонила родственница пропавшего солдата. Ленц не придает этому значения, потому что читал ваши показания и знает, в какой психологической яме вы обретались в то время. Поэтому версия с чужой родственницей выглядит гораздо правдоподобнее версии с сестрой.
– Как вы дипломатично выгораживаете Ленца...
– Вас не проведешь! – усмехнулся Кайсер. – Ну что ж... Тогда скажем так: если допустить, что ваша сестра все-таки жива, это ставит под сомнение все умозаключения Ленца. Он ведь только на словах соглашается с тем, что все возможно и не существует никаких правил. А на самом деле у него на глазах шоры. Может, он и не всегда был такой, но сейчас – именно такой. И поэтому абсолютно убежден, что самый логичный вариант – допустить гибель всех жертв.
– А для вас какой вариант самый логичный?
– Тот же. Но в отличие от Ленца я открыт и для других гипотез. Я так устроен.
– А каковы шансы у этих других гипотез?
Кайсер вновь усмехнулся.
– Невелики, но они есть. Потому что я четко знаю – проверял на личном опыте, – что мир наш не подчиняется никаким схемам. – Он отыскал в одном из свертков "призовое" печенье и бросил на тарелку. – Ленц наверняка задавал вам свои фирменные "личные" вопросы, да? Расспрашивал о семье, о детстве?
– "Расспрашивал" – не то слово.
– Такой у него стиль работы. Он стремится раскопать о своих "пациентах" все до мельчайших подробностей, а потом рыться во всем этом и взвешивать каждую детальку на аптекарских весах. Многие из его собеседников потом жаловались на него. Но я Ленца не критикую. В начале своей карьеры он добился благодаря этой методе серьезных успехов.
– Он вас тоже нахваливал.
– Правда? Спасибо ему. Только моего мнения это не изменит: будь моя воля, я не допустил бы его к участию в этом расследовании.
– Почему?
– Я не доверяю ни его интуиции, ни его суждениям. Не так давно он уже расследовал одно дело и закончилось все весьма плачевно. А Бакстер прислушивается к нему просто потому, что они много лет работали вместе. Ленц – фигура авторитетная.
– Он рассказывал мне о своей жене. О том, что она погибла в ходе какого-то расследования. Вы сейчас об этом вспомнили?
– Об этом. А он рассказывал, как именно она погибла?
– Нет. Лишь сказал, что это было жестокое убийство.
– И он, черт возьми, не солгал! А убили ее, потому что Ленц опять пошел на поводу у своих красивых теорий и гипотез. А в результате прибыл на место преступления через пять минут после ее гибели. На собственном кухонном столе.
– Боже...
– После того случая он подал в отставку из ФБР. И с тех пор консультирует Бакстера внештатно. Но самое печальное – он не извлек никаких уроков. По-прежнему уверен в себе и своих способностях.
– А что вы скажете относительно его идеи использовать меня в допросах подозреваемых?
– Идея неплохая и может сработать. Но не думайте, что это будет так просто. И безопасно. С одной стороны, мы можем не добиться никаких определенных результатов. А с другой – ваше активное участие в деле может привлечь к вам персональное внимание убийцы.
Телефон Кайсера вновь зазвонил.
– Это опять Ленц, – проворчал он, глядя на экранчик.
– Поговорите с ним?
– И не подумаю.
Поскольку Кайсер в нашей беседе уже давно перешел на личности, я решила последовать его примеру.
– Вы только что потрясли перед моим носом грязным бельем Ленца. Меня это увлекло. Потрясите теперь своим. Почему вы сбежали из Квонтико?
– А что вам об этом рассказал Ленц?
– Ничего. Предложил мне самой задать вам этот вопрос.
Кайсер скользнул цепким взглядом вдоль берега и несколько секунд разглядывал парочку влюбленных, которые грелись на солнышке в отдалении. Все как у людей: одеяло, вода, верная собака и переносной холодильник с напитками.
– Все просто – я перегорел. Это со всеми нами случается рано или поздно. Со мной случилось раньше.
– А что, собственно, случилось?
– Я провел в Квонтико четыре года и за это время стал фактически правой рукой Бакстера. Совал свой нос повсюду, лез куда надо и не надо. И в итоге был завязан одновременно на сотне дел с лишним. Детоубийства, серийные изнасилования, взрывы, похищения людей – полный ассортимент. В такой ситуации бесполезно пытаться расставлять приоритеты, потому что за каждой строчкой в деле, за каждой фотографией, за каждой уликой – слезы и разбитые сердца. Убитые горем родители, мужья, дети. Я не мог задвинуть на второй план никого из них. И кончилось тем, что я практически переселился в академию. И даже не заметил, что в какой-то момент вновь обрел статус холостяка. Ну а потом... а потом случилось то, что должно было случиться.
Когда он сказал про "холостяка", я машинально скользнула взглядом по его левой руке. Кольца не было.
– Что именно?
– Мы с Бакстером поехали в Монтану – в главную тюрьму штата. Чтобы допросить одного приговоренного к смерти. Он изнасиловал и убил семерых детишек. Мальчиков. Причем, перед тем как убить, пытал их со звериной жестокостью. Казалось бы, этот допрос не отличался от сотен других. Но эта сволочь открыто наслаждался своими воспоминаниями. И опять-таки для меня это было не в диковинку, по идее давно должен был привыкнуть, но тут... меня будто заклинило. Он говорил, а я все это видел как наяву. Как семилетний мальчишка, захлебываясь кровью и слезами, зовет на помощь мать... В то самое время как эта гнида загоняет ему в анальное отверстие сверло от дрели... – Кайсер прикрыл глаза и с трудом перевел дыхание. – Ну я и не сдержался...
– Что вы сделали?
– Опрокинул стол и попытался его убить.
– Получилось?
– Нет. Всего лишь сломал ему челюсть, нос и пару-тройку лицевых костей, повредил гортань и выбил глаз. Бакстер не мог меня оттащить, как ни старался. Лишь потом догадался треснуть меня чем-то тяжелым по башке. Я "поплыл", и он наконец сумел вытолкать меня из камеры.
– А с тем что стало?
– Увезли в больницу на месяц.
– Удивляюсь, как вас после этого не уволили.
Кайсер ответил не сразу, словно не решаясь раскрыть служебные тайны.
– Меня спас Бакстер. Сказал надзирателю, что заключенный напал первым и пытался завладеть оружием, а я лишь действовал в рамках необходимой самообороны. – Кайсер вновь устремил взгляд на влюбленных. – Вы, конечно, сейчас спустите на меня всех собак и скажете, что я нарушил гражданские права того подонка?
– А разве нет? Впрочем, я вас хорошо понимаю и не осуждаю ни капли. Я и сама иной раз лезла на рожон там, где нужно было тихонько сидеть в кустах и щелкать затвором камеры. Полагаю, вы не просто так сорвались. Его признания стали лишь поводом, а вы были на взводе уже когда ехали в Монтану.
Кайсер удивленно взглянул на меня.
– Вы правы. За неделю до того случая я не сумел спасти девочку. Расследовал ее дело в Миннесоте. Точнее, консультировал местную полицию. И мы были близки к тому, чтобы поймать маньяка. Очень близки. Но прежде чем мы его взяли, он успел изнасиловать и задушить очередного ребенка. Если бы я тогда соображал быстрее... хоть чуть-чуть... девочка осталась бы жива.
– Не вините себя понапрасну. К тому же все это в прошлом. Вы сами мне говорили: забудьте то, что не в силах изменить.
– Это я так сказал, для красного словца... Просто вы произвели на меня атомное впечатление, вот я и решил блеснуть афоризмом.
Его честность вызвала у меня улыбку.
– Атомное... Во Вьетнаме так говорили.
Он машинально кивнул.
– Вы там были?
– А как же.
– На мой взгляд, вы слишком молодо выглядите для ветерана.
– Я застал самый конец: семьдесят первый – семьдесят второй. Значит, ему сорок шесть или сорок семь, если тогда было восемнадцать.
– Война, между прочим, закончилась в семьдесят третьем. А если считать официально, то и вовсе в семьдесят пятом.
– В семьдесят первом отгремели последние крупные сражения, я это имел в виду.
– В каких частях служили?
– Пехота.
– Вас призвали?
– Сейчас модно так отвечать. Жаль, что не могу. Я отправился во Вьетнам добровольцем. Все в Штатах тогда чурались этой войны, а вояки стремились поскорее выбраться домой... И только я лез туда сам и по доброй воле. Не из-за геройства, по глупости. Что я тогда знал о жизни? Деревенский дурачок из Айдахо. Записался в школу рейнджеров, со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.
– Вы там видели журналистов? Фотографов? Что вы о них думали?
– Что у меня своя работа, а у них своя.
– Полегче...
– Да, полегче. Я знал лишь пару-тройку журналистов, которые были нормальными ребятами. А остальные сидели по отелям и посылали на бруствер вьетнамцев, которые за деньги отщелкивали все "боевые" кадры. Таких журналистов я за людей не держал.
– Такие и сейчас еще остались.
– Мне, кстати, доводилось видеть вашу подпись под... скажем так, серьезными фотографиями. Вы такая же отважная, как и ваш отец?
– Я не знаю, мне трудно сравнивать. Об отце мне известно только то, что я слышала от других. Тех, кто работал с ним в зоне боевых действий. Мне кажется, мы не похожи.
– Почему вам так кажется?
– На войне встречаешь разных людей. Есть те, кто прячется по отелям. Ну, таких, вы правильно сказали, можно даже не брать в расчет. Кто-то едет на войну с томиком Хемингуэя за пазухой, чтобы проверить себя "на вшивость". Для кого-то опасность и риск сложить голову – нормальный график жизни. Сумасшедшие люди. Вроде Шона Флинна, который разъезжал по ничейной полосе на мотоцикле, с камерой в руках. Наконец, есть профессионалы. Они идут на риск не ради адреналина, а потому что иначе нельзя. А работу делать все равно надо. Они прекрасно понимают, что такое опасность, и боятся за свою жизнь почище последней домохозяйки. Но идут вперед. Осторожненько, аккуратненько, пригибаясь, но вперед. И залезают в самое пекло, где рвутся артиллерийские снаряды и вокруг тебя вздымаются фонтанчики грязи от автоматных очередей.
– Это мужественные люди, я таких всегда уважал, – заметил Кайсер. – И встречал среди солдат.
– Что-то подсказывает мне, что вы и сами такой.
Он не ответил.
– Я точно знаю, что таким был мой отец. Между нами, девочками, он ведь никогда не считался гениальным фотохудожником. Выстраивать композицию, ловить редкие ракурсы – это все не про него. Зато он подбирался к "слону" так близко, как никто другой. А когда вся картина прямо перед твоими глазами, композиция и не требуется. Требуется просто щелкнуть и получить кадр. Этим и были уникальны его работы, за это их и ценили. Он исколесил вдоль и поперек Вьетнам, Лаос и Камбоджу. Двенадцать суток просидел в катакомбах под Кесаном – в самый разгар осады. У меня дома есть снимок, сделанный одним морским пехотинцем, – отец стоит на тропе Хо Ши Мина.
Кайсер вдруг быстро взглянул на меня.
– Откуда вы знаете выражение про "слона"?
– Отец так говорил. Я часто спрашивала, почему у него такая опасная работа, а он пытался меня утешить и все представить в виде шутки. И однажды сказал, что солдаты называют боевые действия "увидеть слона". Как в цирке.
– Да уж, это был цирк...
– Я и сама это поняла, когда подросла.
– Ну хорошо, если вы не похожи на своего отца, то на кого похожи? На кой черт вам сдались эти "горячие точки"?
– Я больше ничего не умею. И потом – это надо кому-то делать.
– Вы хотите изменить своими фотографиями мир?
Я рассмеялась.
– Поначалу хотела. Но славные денечки наивной юности остались позади.
– Вы не правы. Если говорить серьезно, вы уже изменили мир. Да так, как многим и не снилось. Ваши фотографии открывают людям глаза на то, что прежде было от них скрыто. Вы говорите им правду о далеких событиях. Нелицеприятную правду. Это тяжкий труд.
– Женитесь на мне!
Он тоже засмеялся и шутливо ткнул меня в плечо.
– Комплименты режут слух?
– Нет, просто последний год нелегко мне дался.
– И мне тоже. Последние два. Добро пожаловать в клуб великомучеников.
Телефон Кайсера зазвонил снова, и на сей раз как-то особенно требовательно. Он честно пытался не обращать внимания, но звонки и не думали утихать. Наконец он вынул аппарат и сверился с определителем номера.
– Это Бакстер. Из Квонтико, – бросил он мне и ответил на вызов. – Кайсер на проводе. – По мере того как он слушал, лицо его становилось все более напряженным. – Хорошо, буду.
Кайсер убрал телефон во внутренний карман пиджака и начал быстро прибирать на импровизированном обеденном столе.
– Что-то случилось?
– Он сказал: "Хватит прохлаждаться, пора приниматься за работу".
– Есть новая информация?
– Не знаю, но он попросил и вас с собой захватить. Будет видеосвязь с Квонтико. Он хочет, чтобы вы при этом присутствовали.
Сердце сильно забилось.
– Боже мой... Может быть, они выяснили что-то про Джейн? Как вы думаете?
– Какой смысл загадывать? – Он лихо покидал пустые упаковки в мусорный контейнер, как заправский баскетболист кладет на тренировке "трехочковые". – Впрочем, у Бакстера действительно есть новости. Я это понял по его голосу.
7
– В Новом Орлеане нет подвалов. Во время разливов вода поднимается слишком высоко. По этой же причине окрестные кладбища находятся на холмах.
– Подвалы не строились раньше, а если не строятся сейчас, то скорее в угоду давней традиции, а не по необходимости. За последние годы уровень воды стал гораздо ниже прежнего. Поэтому преступник вполне может хоронить жертв под собственным домом и их не вынесет половодьем на улицу, можете быть спокойны на этот счет. Даже не замочит. Кидайте туда время от времени ломтики лимона, и они не будут пахнуть.
У Кайсера зазвонил сотовый. Он вынул его из кармана и взглянул на экран.
– Ленц меня ищет. Ну и пусть ищет.
– Минуту назад вы сказали: "Если речь идет именно об убийствах, в чем я не до конца уверен..."
Кайсер выдержал паузу, словно вспоминая, говорил ли это.
– Ну правильно, я так сказал. И что?
– Доктор Ленц убежден, что все жертвы мертвы.
– У нас с доктором случаются разногласия по самым разным вопросам.
– Вы первый участник этого расследования, который высказывает сомнения... Бакстер говорил мне, что не поверит в гибель женщин до тех пор, пока не увидит своими глазами их бездыханные тела, но тем самым он меня просто успокаивал.
– Бакстер умница. – Кайсер не спускал с меня пристального взгляда. – Но вы правы, он сам не верит в то, что говорит.
– А вы?
– Я никогда прежде не сталкивался с такими делами. Одиннадцать женщин исчезают без следа. За полтора года ни одной весточки от преступника. Обычно маньяк, которому удается так долго водить полицию за нос, начинает заигрывать с ней.
– Но что конкретно заставляет вас допускать мысль, что они живы? И если так, то где, черт возьми, они могут находиться?
– Мир велик, мисс Гласе. Возможно, тело женщины, похищенной возле лавки Дориньяка, поможет нам получить интересные сведения. Насколько мне известно, эксперты уже провели вскрытие. Мы взяли на анализ частицы кожи у нее из-под ногтей. Позже все это может пригодиться. Токсикологическая экспертиза, возможно, тоже наведет нас на кое-какие мысли.
– Все это прекрасно, но я повторю свой вопрос: что конкретно заставляет вас думать, будто они живы?
– Вы не дослушали. На шее той женщины мы нашли один любопытный след. Словно от ожога. Подобные следы оставляют электрошокеры.
Мой пульс участился.
– И что это может значить?
– Это может значить, что в момент нападения преступник не планирует причинить жертве серьезный вред. Более того: видимо, опасаясь досадных случайностей при активном сопротивлении, он подстраховывается с помощью электрошокового устройства. Другими словами, преступник бережет своих жертв.
– Боже мой... Только бы вы оказались правы.
– Не хочу будить в вашем сердце ложные надежды, но на мой взгляд, эта улика не вполне увязывается с версией убийства. Кстати, мы сообщили журналистам, что не видим никакой связи между убийством этой женщины и серией похищений и квалифицируем это преступление как самостоятельное. Сам факт того, что тело найдено, говорит в пользу этой версии.
Кайсер вновь принялся за свое мясо и с минуту молчал. А потом без всякого перехода вдруг сказал:
– Вообще этот наш неизвестный злодей – весьма примечательная личность. Абсолютно новая бабочка в моей коллекции.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, во-первых, это первый известный мне маньяк, который зарабатывает на своих преступлениях огромные деньги. Обычно серийные убийцы не ставят перед собой цели обогащения, а напротив, как правило, несут расходы. Но наш герой – другое дело.
– Согласна.
– Во-вторых, он не ищет славы. Обычно маньяки подбрасывают тела полиции и репортерам, чтобы все об этом писали и говорили. А перед тем как убить несчастную жертву, похитители шлют на телевидение видеопленки с запечатленными пытками, а родственникам подбрасывают в почтовые ящики отрезанные пальцы. Наш же злодей относится к похищениям лишь как к необходимому этапу написания очередной картины. И все его действия направлены только на одно – создать новый шедевр.
– Но разве сами картины не являются для него рекламой?
– Рекламой – да, но совсем другого рода. Это не просто бессмысленная известность и заголовки "желтых" газет, это приносит дополнительную прибыль. Если бы художник рисовал свои картины ради претворения в жизнь каких-то сугубо частных фантазий, он не выставлял бы их на продажу. И мы никогда бы о нем не узнали.
– Каким образом эта реклама может приносить ему дополнительную прибыль? Я что-то не очень понимаю...
– Он хочет показать всему миру искусства, на что способен. Критикам, другим художникам, коллекционерам. Возможно даже, что сами деньги интересуют его в меньшей степени, чем признание. Я не удивлюсь, если выяснится, что он не потратил из этих миллионов ни цента. Он просто знает, что в современном мире ценность любой вещи измеряется ее денежной стоимостью. А стало быть, чтобы обратить на себя внимание, его картины должны продаваться по наивысшим расценкам. Именно это сподвигло его пойти на риск и связаться с Кристофером Вингейтом. Или с тем, кто ради сохранения его инкогнито отправил Вингейта на тот свет. Это, разумеется, просто догадки.
– Мне они нравятся почему-то больше, чем те, которые я слышала раньше. А какого именно признания он ждет от созерцателей своих картин? Зачем изображать женщин мертвыми? И почему он начал серию с абстрактных полотен, затем писал "спящих женщин" и лишь потом перешел к очевидным ликам смерти?
– Вот об этом мне пока сказать нечего, – развел руками Кайсер и взглянул на часы. – Один личный вопрос, если не возражаете.
– Пожалуйста.
– Тот звонок.
– Какой звонок?
– Ну тот, из Таиланда.
– Как странно, я вспоминала о нем лишь сегодня утром. Что сказать... тогда я едва не сошла с ума.
– Понимаю. Я читал ваши показания ФБР по этому поводу. Но не сочтите за труд, расскажите все снова и в подробностях.
– Ну, если вы считаете, что это может пригодиться...
– Да, я так считаю.
– Это было спустя пять месяцев после похищения Джейн. Я тогда переживала не лучшие времена и накачивалась снотворным, чтобы заснуть. Сейчас уже не помню, говорила ли я об этом в заявлении ФБР.
– Вы написали, что находились в состоянии нервного истощения.
– Ну какая разница... В то время я была, мягко говоря, не очень довольна работой ваших коллег. Как бы то ни было, а звонок раздался прямо посреди ночи. Возможно, телефон надрывался долго, прежде чем я смогла проснуться и снять трубку. Связь была ужасная.
– Что вы услышали в первую очередь?
– Женский плач.
– Вы узнали голос?
– Нет. Я вообще была заторможена и даже не испугалась, просто слушала, как она плачет.
– Так, дальше?
– Сквозь всхлипывания она произнесла: "Джордан!" Потом начались помехи. Потом: "Помоги мне, я не могу..." Потом опять помехи, такие бывают у сотовых. Потом: "Папу не убили тогда, но он мне не может помочь". Потом умоляюще: "Пожа-а-алуйста-а!" В тот момент мне впервые показалось, что это Джейн. Я уже хотела спросить, где она находится, но тут откуда-то издалека донесся мужской голос. Мужчина сказал что-то по-французски. Я не поняла, что именно. И не запомнила фразу. – Я перевела дух, глядя на Кайсера и заново переживая ту ночь. – Но мне вдруг показалось...
– Что вам показалось?
– Что это был голос моего отца.
Я думала, что Кайсер снисходительно усмехнется и тогда я резко его оборву. Но он не усмехнулся.
– Дальше.
– Потом этот же мужчина сказал по-английски: "Нет, cherie[19], это всего лишь сон". И связь оборвалась.
Аппетит испарился без следа. Под блузкой выступил пот и холодным ручейком покатился по спине.
– Вы хорошо помните отцовский голос?
– Нет, не сказала бы. Скорее мне кажется, что я его помню. Прошло слишком много лет с тех пор, когда я слышала его в последний раз.
– Чем же было вызвано ваше ощущение?
– Видимо, тем, что мой отец немного знал французский. Выучил во Вьетнаме. А еще он звал меня в детстве cherie.
– В самом деле?
– Да, я это точно помню.
– Так, хорошо. Связь прервалась. Что произошло потом?
– Признаюсь честно, в тот момент я плохо соображала. Поначалу мне вообще показалось, что это галлюцинации. Нет, серьезно! Но на следующее утро я обо всем рассказала Бакстеру, а позже он подтвердил, что звонок действительно был и им даже удалось его отследить – звонили с железнодорожного вокзала в Бангкоке.
– Когда вы поняли, что это не галлюцинации, о чем вы подумали?
– Первое время я отчаянно надеялась, что звонила Джейн. Но чем больше размышляла над этим, тем слабее становилась надежда. За годы бесплодных попыток разыскать отца я перезнакомилась с кучей собратьев по несчастью – родственников других американцев, пропавших без вести во Вьетнаме. И в какой-то момент мне показалось, что звонила не сестра, а одна из моих новых знакомых. Они постоянно мотались по всей Азии, как и я. Понимаете? Какая-нибудь дочка или жена пропавшего солдата заехала в Бангкок и попала там в беду. Мой телефон был всем хорошо известен. А некоторые странности разговора и плач можно объяснить, например, опьянением. Или отчаянием. Если это допустить, все выглядит в целом логично. "Джордан... Помоги мне... Папу не убили..." Это я подумала, что речь идет о моем отце, а если она говорила о своем? Или о муже, а она звонила их общей дочери, которую тоже зовут Джордан?
– Все это выглядит довольно странно. Скорее сами пропавшие без вести солдаты должны взывать к своим семьям о помощи, а не наоборот.
– Согласна.
– Вы обзванивали своих знакомых – членов таких семей?
– Разумеется. И я, и ФБР. Никто из них так и не признался, что звонил мне. Но таких людей раскидано по Штатам очень много. Несколько тысяч. Всех не проверишь. Меня знают многие, все-таки я знаменитый фотограф, бываю в зонах вооруженных конфликтов, часто наведываюсь в Азию. А я знакома далеко не со всеми.
– Если все же допустить, что звонила одна из чужих родственниц, кому в таком случае мог принадлежать мужской голос?
– Откуда я знаю? Мужу, другу, отчиму... Кстати, о мужском голосе. Спустя некоторое время я выдвинула еще одну версию. Для себя. Это мог быть похититель, который нанял забавы ради какую-то женщину и таким образом разыграл меня. Чтобы причинить мне боль.
Кайсер покачал головой.
– Я проверял, никто из родственников других жертв похищений не получал аналогичных звонков.
– А сами вы что думаете?
Он рассеянно ковырнул вилкой мясо.
– Я думаю, что это и впрямь могла быть ваша сестра.
Я долго молчала, пытаясь справиться с охватившим меня волнением.
– Не обольщайтесь раньше времени. Я мог и не говорить вам этого, но сказал, потому что вы "крепкая девчонка". Это слова Бакстера.
– Не знаю, насколько я крепкая...
Кайсер замолчал, давая мне время окончательно прийти в себя.
– Теперь я понимаю, почему вы не хотели, чтобы при нашем разговоре присутствовал Ленц.
– Отчасти да.
– Когда я спросила его, что он думает о том звонке, Ленц просто отмахнулся. Он не придает ему значения.
Кайсер заговорил, не поднимая на меня глаз:
– В ФБР официально приняли вашу же собственную версию о том, что это звонила родственница пропавшего солдата. Ленц не придает этому значения, потому что читал ваши показания и знает, в какой психологической яме вы обретались в то время. Поэтому версия с чужой родственницей выглядит гораздо правдоподобнее версии с сестрой.
– Как вы дипломатично выгораживаете Ленца...
– Вас не проведешь! – усмехнулся Кайсер. – Ну что ж... Тогда скажем так: если допустить, что ваша сестра все-таки жива, это ставит под сомнение все умозаключения Ленца. Он ведь только на словах соглашается с тем, что все возможно и не существует никаких правил. А на самом деле у него на глазах шоры. Может, он и не всегда был такой, но сейчас – именно такой. И поэтому абсолютно убежден, что самый логичный вариант – допустить гибель всех жертв.
– А для вас какой вариант самый логичный?
– Тот же. Но в отличие от Ленца я открыт и для других гипотез. Я так устроен.
– А каковы шансы у этих других гипотез?
Кайсер вновь усмехнулся.
– Невелики, но они есть. Потому что я четко знаю – проверял на личном опыте, – что мир наш не подчиняется никаким схемам. – Он отыскал в одном из свертков "призовое" печенье и бросил на тарелку. – Ленц наверняка задавал вам свои фирменные "личные" вопросы, да? Расспрашивал о семье, о детстве?
– "Расспрашивал" – не то слово.
– Такой у него стиль работы. Он стремится раскопать о своих "пациентах" все до мельчайших подробностей, а потом рыться во всем этом и взвешивать каждую детальку на аптекарских весах. Многие из его собеседников потом жаловались на него. Но я Ленца не критикую. В начале своей карьеры он добился благодаря этой методе серьезных успехов.
– Он вас тоже нахваливал.
– Правда? Спасибо ему. Только моего мнения это не изменит: будь моя воля, я не допустил бы его к участию в этом расследовании.
– Почему?
– Я не доверяю ни его интуиции, ни его суждениям. Не так давно он уже расследовал одно дело и закончилось все весьма плачевно. А Бакстер прислушивается к нему просто потому, что они много лет работали вместе. Ленц – фигура авторитетная.
– Он рассказывал мне о своей жене. О том, что она погибла в ходе какого-то расследования. Вы сейчас об этом вспомнили?
– Об этом. А он рассказывал, как именно она погибла?
– Нет. Лишь сказал, что это было жестокое убийство.
– И он, черт возьми, не солгал! А убили ее, потому что Ленц опять пошел на поводу у своих красивых теорий и гипотез. А в результате прибыл на место преступления через пять минут после ее гибели. На собственном кухонном столе.
– Боже...
– После того случая он подал в отставку из ФБР. И с тех пор консультирует Бакстера внештатно. Но самое печальное – он не извлек никаких уроков. По-прежнему уверен в себе и своих способностях.
– А что вы скажете относительно его идеи использовать меня в допросах подозреваемых?
– Идея неплохая и может сработать. Но не думайте, что это будет так просто. И безопасно. С одной стороны, мы можем не добиться никаких определенных результатов. А с другой – ваше активное участие в деле может привлечь к вам персональное внимание убийцы.
Телефон Кайсера вновь зазвонил.
– Это опять Ленц, – проворчал он, глядя на экранчик.
– Поговорите с ним?
– И не подумаю.
Поскольку Кайсер в нашей беседе уже давно перешел на личности, я решила последовать его примеру.
– Вы только что потрясли перед моим носом грязным бельем Ленца. Меня это увлекло. Потрясите теперь своим. Почему вы сбежали из Квонтико?
– А что вам об этом рассказал Ленц?
– Ничего. Предложил мне самой задать вам этот вопрос.
Кайсер скользнул цепким взглядом вдоль берега и несколько секунд разглядывал парочку влюбленных, которые грелись на солнышке в отдалении. Все как у людей: одеяло, вода, верная собака и переносной холодильник с напитками.
– Все просто – я перегорел. Это со всеми нами случается рано или поздно. Со мной случилось раньше.
– А что, собственно, случилось?
– Я провел в Квонтико четыре года и за это время стал фактически правой рукой Бакстера. Совал свой нос повсюду, лез куда надо и не надо. И в итоге был завязан одновременно на сотне дел с лишним. Детоубийства, серийные изнасилования, взрывы, похищения людей – полный ассортимент. В такой ситуации бесполезно пытаться расставлять приоритеты, потому что за каждой строчкой в деле, за каждой фотографией, за каждой уликой – слезы и разбитые сердца. Убитые горем родители, мужья, дети. Я не мог задвинуть на второй план никого из них. И кончилось тем, что я практически переселился в академию. И даже не заметил, что в какой-то момент вновь обрел статус холостяка. Ну а потом... а потом случилось то, что должно было случиться.
Когда он сказал про "холостяка", я машинально скользнула взглядом по его левой руке. Кольца не было.
– Что именно?
– Мы с Бакстером поехали в Монтану – в главную тюрьму штата. Чтобы допросить одного приговоренного к смерти. Он изнасиловал и убил семерых детишек. Мальчиков. Причем, перед тем как убить, пытал их со звериной жестокостью. Казалось бы, этот допрос не отличался от сотен других. Но эта сволочь открыто наслаждался своими воспоминаниями. И опять-таки для меня это было не в диковинку, по идее давно должен был привыкнуть, но тут... меня будто заклинило. Он говорил, а я все это видел как наяву. Как семилетний мальчишка, захлебываясь кровью и слезами, зовет на помощь мать... В то самое время как эта гнида загоняет ему в анальное отверстие сверло от дрели... – Кайсер прикрыл глаза и с трудом перевел дыхание. – Ну я и не сдержался...
– Что вы сделали?
– Опрокинул стол и попытался его убить.
– Получилось?
– Нет. Всего лишь сломал ему челюсть, нос и пару-тройку лицевых костей, повредил гортань и выбил глаз. Бакстер не мог меня оттащить, как ни старался. Лишь потом догадался треснуть меня чем-то тяжелым по башке. Я "поплыл", и он наконец сумел вытолкать меня из камеры.
– А с тем что стало?
– Увезли в больницу на месяц.
– Удивляюсь, как вас после этого не уволили.
Кайсер ответил не сразу, словно не решаясь раскрыть служебные тайны.
– Меня спас Бакстер. Сказал надзирателю, что заключенный напал первым и пытался завладеть оружием, а я лишь действовал в рамках необходимой самообороны. – Кайсер вновь устремил взгляд на влюбленных. – Вы, конечно, сейчас спустите на меня всех собак и скажете, что я нарушил гражданские права того подонка?
– А разве нет? Впрочем, я вас хорошо понимаю и не осуждаю ни капли. Я и сама иной раз лезла на рожон там, где нужно было тихонько сидеть в кустах и щелкать затвором камеры. Полагаю, вы не просто так сорвались. Его признания стали лишь поводом, а вы были на взводе уже когда ехали в Монтану.
Кайсер удивленно взглянул на меня.
– Вы правы. За неделю до того случая я не сумел спасти девочку. Расследовал ее дело в Миннесоте. Точнее, консультировал местную полицию. И мы были близки к тому, чтобы поймать маньяка. Очень близки. Но прежде чем мы его взяли, он успел изнасиловать и задушить очередного ребенка. Если бы я тогда соображал быстрее... хоть чуть-чуть... девочка осталась бы жива.
– Не вините себя понапрасну. К тому же все это в прошлом. Вы сами мне говорили: забудьте то, что не в силах изменить.
– Это я так сказал, для красного словца... Просто вы произвели на меня атомное впечатление, вот я и решил блеснуть афоризмом.
Его честность вызвала у меня улыбку.
– Атомное... Во Вьетнаме так говорили.
Он машинально кивнул.
– Вы там были?
– А как же.
– На мой взгляд, вы слишком молодо выглядите для ветерана.
– Я застал самый конец: семьдесят первый – семьдесят второй. Значит, ему сорок шесть или сорок семь, если тогда было восемнадцать.
– Война, между прочим, закончилась в семьдесят третьем. А если считать официально, то и вовсе в семьдесят пятом.
– В семьдесят первом отгремели последние крупные сражения, я это имел в виду.
– В каких частях служили?
– Пехота.
– Вас призвали?
– Сейчас модно так отвечать. Жаль, что не могу. Я отправился во Вьетнам добровольцем. Все в Штатах тогда чурались этой войны, а вояки стремились поскорее выбраться домой... И только я лез туда сам и по доброй воле. Не из-за геройства, по глупости. Что я тогда знал о жизни? Деревенский дурачок из Айдахо. Записался в школу рейнджеров, со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.
– Вы там видели журналистов? Фотографов? Что вы о них думали?
– Что у меня своя работа, а у них своя.
– Полегче...
– Да, полегче. Я знал лишь пару-тройку журналистов, которые были нормальными ребятами. А остальные сидели по отелям и посылали на бруствер вьетнамцев, которые за деньги отщелкивали все "боевые" кадры. Таких журналистов я за людей не держал.
– Такие и сейчас еще остались.
– Мне, кстати, доводилось видеть вашу подпись под... скажем так, серьезными фотографиями. Вы такая же отважная, как и ваш отец?
– Я не знаю, мне трудно сравнивать. Об отце мне известно только то, что я слышала от других. Тех, кто работал с ним в зоне боевых действий. Мне кажется, мы не похожи.
– Почему вам так кажется?
– На войне встречаешь разных людей. Есть те, кто прячется по отелям. Ну, таких, вы правильно сказали, можно даже не брать в расчет. Кто-то едет на войну с томиком Хемингуэя за пазухой, чтобы проверить себя "на вшивость". Для кого-то опасность и риск сложить голову – нормальный график жизни. Сумасшедшие люди. Вроде Шона Флинна, который разъезжал по ничейной полосе на мотоцикле, с камерой в руках. Наконец, есть профессионалы. Они идут на риск не ради адреналина, а потому что иначе нельзя. А работу делать все равно надо. Они прекрасно понимают, что такое опасность, и боятся за свою жизнь почище последней домохозяйки. Но идут вперед. Осторожненько, аккуратненько, пригибаясь, но вперед. И залезают в самое пекло, где рвутся артиллерийские снаряды и вокруг тебя вздымаются фонтанчики грязи от автоматных очередей.
– Это мужественные люди, я таких всегда уважал, – заметил Кайсер. – И встречал среди солдат.
– Что-то подсказывает мне, что вы и сами такой.
Он не ответил.
– Я точно знаю, что таким был мой отец. Между нами, девочками, он ведь никогда не считался гениальным фотохудожником. Выстраивать композицию, ловить редкие ракурсы – это все не про него. Зато он подбирался к "слону" так близко, как никто другой. А когда вся картина прямо перед твоими глазами, композиция и не требуется. Требуется просто щелкнуть и получить кадр. Этим и были уникальны его работы, за это их и ценили. Он исколесил вдоль и поперек Вьетнам, Лаос и Камбоджу. Двенадцать суток просидел в катакомбах под Кесаном – в самый разгар осады. У меня дома есть снимок, сделанный одним морским пехотинцем, – отец стоит на тропе Хо Ши Мина.
Кайсер вдруг быстро взглянул на меня.
– Откуда вы знаете выражение про "слона"?
– Отец так говорил. Я часто спрашивала, почему у него такая опасная работа, а он пытался меня утешить и все представить в виде шутки. И однажды сказал, что солдаты называют боевые действия "увидеть слона". Как в цирке.
– Да уж, это был цирк...
– Я и сама это поняла, когда подросла.
– Ну хорошо, если вы не похожи на своего отца, то на кого похожи? На кой черт вам сдались эти "горячие точки"?
– Я больше ничего не умею. И потом – это надо кому-то делать.
– Вы хотите изменить своими фотографиями мир?
Я рассмеялась.
– Поначалу хотела. Но славные денечки наивной юности остались позади.
– Вы не правы. Если говорить серьезно, вы уже изменили мир. Да так, как многим и не снилось. Ваши фотографии открывают людям глаза на то, что прежде было от них скрыто. Вы говорите им правду о далеких событиях. Нелицеприятную правду. Это тяжкий труд.
– Женитесь на мне!
Он тоже засмеялся и шутливо ткнул меня в плечо.
– Комплименты режут слух?
– Нет, просто последний год нелегко мне дался.
– И мне тоже. Последние два. Добро пожаловать в клуб великомучеников.
Телефон Кайсера зазвонил снова, и на сей раз как-то особенно требовательно. Он честно пытался не обращать внимания, но звонки и не думали утихать. Наконец он вынул аппарат и сверился с определителем номера.
– Это Бакстер. Из Квонтико, – бросил он мне и ответил на вызов. – Кайсер на проводе. – По мере того как он слушал, лицо его становилось все более напряженным. – Хорошо, буду.
Кайсер убрал телефон во внутренний карман пиджака и начал быстро прибирать на импровизированном обеденном столе.
– Что-то случилось?
– Он сказал: "Хватит прохлаждаться, пора приниматься за работу".
– Есть новая информация?
– Не знаю, но он попросил и вас с собой захватить. Будет видеосвязь с Квонтико. Он хочет, чтобы вы при этом присутствовали.
Сердце сильно забилось.
– Боже мой... Может быть, они выяснили что-то про Джейн? Как вы думаете?
– Какой смысл загадывать? – Он лихо покидал пустые упаковки в мусорный контейнер, как заправский баскетболист кладет на тренировке "трехочковые". – Впрочем, у Бакстера действительно есть новости. Я это понял по его голосу.
7
Штаб-квартира ФБР располагалась на четвертом этаже академии. Здесь все было устроено таким образом, что, где бы ты ни стоял, взору открывались лишь однообразные бесконечные коридоры с дверями кабинетов по обе стороны. Некоторые комнаты были открыты, и когда мы проходили мимо, я ловила на себе заинтересованные взгляды. Перед дверью с табличкой "Инспектор Патрик Боулс" мы остановились, и Кайсер дал мне краткое наставление: