– Я тоже...
   – А где вы работаете?
   – Откуда вы знаете, что я вообще работаю? А может, я домохозяйка.
   – Нет, вы не похожи на домохозяйку. А еще знаете... Вам не очень-то по душе эти каблуки, видно с первого взгляда. Это у вас такая маскировка, да?
   Я, не удержавшись, рассмеялась.
   – Моя сестра была прирожденной домохозяйкой. А я – фотожурналист.
   – Вы востребованы?
   – Вполне.
   Она улыбнулась:
   – Наверное, это очень приятное чувство. Когда тебя ценят... некая самореализация.
   – Пожалуй. Но и у вас ведь все складывается более или менее удачно.
   – Как сказать... – задумчиво произнесла Талия, продолжая гладить кота. – Задавайте свои вопросы. Я постараюсь на них ответить. Но не на все, наверное.
   – Многие вопросы не мной придуманы, а ФБР. Поймите меня правильно, Талия. Если я не получу ответа на них, ФБР задаст их снова, но уже без меня.
   – Нет, лучше уж я с вами поговорю.
   – Почему вы уехали из дома в Нью-Йорк?
   – Вам когда-нибудь доводилось бывать в округе Тербон?
   – Доводилось.
   Мой ответ ее удивил.
   – Честно?
   – Я была там в командировке по заданию газеты. Давно.
   – Тогда зачем вы спрашиваете? Вы же знаете ответ.
   – Не сказала бы. Тамошние жители – народ небогатый, но, по-моему, они искренне любят то место, где родились и выросли.
   Талия вздохнула и опустила глаза.
   – Вы там слишком недолго пробыли, Джордан.
   – Ну хорошо, оставим это. Почему вы решили учиться у Роджера Уитона?
   – Вы что, шутите? Это шанс, который выпадает раз в жизни! Меня всегда завораживали его работы, и я даже не могу передать вам, какое счастье испытала, когда он пожелал выбрать именно меня.
   – Вы ведь подавали на конкурс работы, для которых вам позировали обнаженные натурщицы?
   – Да... – Она вдруг снова прикрыла ладонью рот, глаза ее широко распахнулись. – Господи, неужели эти мои работы навели вас на мысль о том, что я могу быть причастной...
   – Не меня, но кое-кого из ФБР. Не переживайте, я уже сказала, что в отношении вас меньше всего подозрений. Скажите, а почему вы бросили эту тему и переключились на бытовые зарисовки?
   – Я и сама не знаю, как это вышло. Просто отчаялась хоть что-то заработать на обнаженной натуре. Мои картины совершенно не продавались. За все время у меня было лишь три заказа от каких-то мелких бизнесменов, пожелавших украсить свои офисы. Знаете, такие мужики... С одной стороны, им хочется искусства, а с другой, извиняюсь, голых сисек. Ну и в какой-то момент я поняла, что все это не для меня.
   – Да уж...
   – А вы видели мои недавние работы? Хоть что-нибудь?
   – Еще нет. Талия, скажите, вы знаете человека по имени Марсель де Бек?
   Она на секунду задумалась, потом покачала головой:
   – Нет, а кто это?
   – Коллекционер живописи. А про Кристофера Вингейта слышали?
   – Вроде нет, а что?
   – Это очень известный торговый агент из Нью-Йорка.
   Талия даже всплеснула руками.
   – Ну откуда же мне знать известных торговых агентов из Нью-Йорка! Мы с ними живем в разных мирах. Хотя... Может, когда-нибудь, если мне повезет, он и снизойдет до меня.
   – Уже не снизойдет. Он был убит несколько дней назад.
   Она растерялась.
   – А почему вы заговорили о нем? Он тоже как-то замешан во всем это? Ну, я имею в виду похищения.
   – Он продавал те самые картины, на которых были изображены Джейн и другие. Это целая серия. Называется "Спящие женщины".
   – А можно мне взглянуть на эти картины? У вас есть с собой фотография или что-нибудь такое?
   – Нет, к сожалению.
   – Жалко. А вы можете рассказать об этих картинах? Они имеют какое-то отношение к настоящему искусству или так, поделки?
   – Знатоки говорят, что это исключительно талантливые работы.
   – А сколько этот Вингейт просил за них?
   – Последнюю он продал почти за два миллиона долларов.
   – Не может быть! – пораженно прошептала Талия. – А женщина действительно выглядела мертвой на этой картине?
   – Увы.
   – А картину купил, конечно же, мужчина.
   – Да, японец.
   – Иначе и быть не могло, вы со мной согласны?
   – То есть?
   – Образ обнаженной и мертвой женщины оценивается на рынке в два миллиона. Вы думаете, если бы тот же самый художник написал пейзаж или натюрморт, он продал бы его за те же деньги? Да никогда!
   – Не знаю...
   – А я вам говорю! Даже картины Роджера не покупают за такие деньги!
   – Кстати, они тоже стоят недешево.
   – Но не столько же... И потом – у него вся жизнь ушла на то, чтобы выйти на этот уровень.
   – А знаете, вы, пожалуй, правы. Дело в том, что первые картины серии были написаны в абстракционистской манере и не продавались. Но как только сюжеты стали более реалистичными, как только всем стало ясно, что речь идет об обнаженных женщинах, подозрительно похожих на мертвых... Цена разом подскочила до небес.
   Талия долго молчала. Лицо ее было неподвижно. Глаза широко раскрыты. Как будто она боролась с рвавшимся наружу возмущением и никак не могла его одолеть.
   – Расскажите о Леоне Гейнсе. Что вы думаете об этом человеке?
   – Он самая настоящая свинья. Постоянно донимает меня своими грязными приставаниями. Однажды предложил мне пятьсот долларов за то, чтобы я ему позировала. Разумеется, без одежды. А я на это не пойду даже за десять тысяч!
   – А вы бы согласились позировать за пятьсот долларов Фрэнку Смиту?
   – Я согласилась бы позировать ему бесплатно, но ему женщины-модели не нужны.
   – А Роджеру Уитону?
   Легкая задумчивая улыбка коснулась ее губ. Тут надо быть трижды Ленцем, чтобы разгадать ее смысл.
   – Роджер никогда не обратился бы ко мне с таким предложением. Он соблюдает жесткую дистанцию. За те два года, что я учусь у него, мы не стали ближе. Думаю, он меня стесняется. Может, я волную его как женщина и он боится показать это. Не знаю. Роджер – очень сложный человек. К тому же... Вы знаете, что он тяжело болен? Он никогда не рассказывает об этом, но в глубине глаз у него всегда таятся боль и мука. Однажды я совершенно случайно заглянула к нему в галерею и увидела, как он застегивает рубашку. Вся грудь в синяках, и этот ужасный кашель. Болезнь уже добралась до его легких. Так что... У него ко мне явно особое отношение, но какое именно – я не знаю. Как я уже сказала, он словно меня стесняется и сам факт моего присутствия приводит его в смущение, которое он пытается скрыть. Наверное, ему приходилось видеть работы студенток, которым я позировала обнаженная.
   – Талия, скажите, как вы относитесь к сексуальной близости с женщинами?
   Талия поджала губы и напряглась.
   – ФБР за мной шпионит?
   – Нет. Это данные полиции. Неужели вы ни разу не замечали, что за вами установлено наблюдение?
   – Я видела около дома пару-тройку полицейских, но мне казалось, что они не по мою душу. У нас в доме живут два наркомана...
   – Они именно по вашу душу. Все-таки скажите хотя бы пару слов о своей ориентации. Она не сама по себе важна. Просто ФБР составляет психологические портреты всех людей, с которыми общается в ходе расследования.
   Талия долго смотрела в сторону, потом повернулась ко мне и спросила прямо:
   – А вы думаете, что я лесбиянка?
   – Да.
   Она вдруг улыбнулась и откинула со лба длинный локон.
   – Я бы так про себя не сказала. Я странная. Меня трудно зачислить в какую-то группу. Моя сексуальность столь же сильна, как и у всех нормальных людей, но я ей не доверяю. Мы с ней словно враги. Когда представляется возможность переспать с мужчиной, моя сексуальность подает сигнал моей совести, а совесть говорит: тебе не секс от него нужен, ты его будешь использовать, чтобы потом что-то получить. Вот так я о себе думаю, думаю... и иду за утешением к такой же женщине.
   – Секс с женщиной – единственное утешение в вашей жизни?
   – Почему, у меня есть друзья. И среди них попадаются мужчины. А у вас есть друзья?
   – Как сказать... Меня окружает множество коллег, которые меня понимают, потому что живут точно так же и делают ту же работу. Но можно ли назвать это настоящей дружбой, о которой пишут в книжках? Вряд ли. К тому же я постоянно в разъездах и никогда не задерживаюсь надолго в одном месте. Как же в такой ситуации прикажете заводить друзей? У меня больше бывших любовников, чем друзей.
   В ее улыбке я увидела сочувствие.
   – Да, я вас понимаю. К тому же в сорок лет нелегко заводить новых друзей. Дружба не признает условностей, а в нашем возрасте человек обрастает ими с ног до головы – не вырваться. Счастлив тот, кто к этому времени сохранит дружбу хотя бы с двумя-тремя людьми из своего детства.
   – Я уехала из тех мест, где родилась и выросла. Так же, как и вы. У вас в округе Тербон кто-нибудь остался?
   – Осталась мать. Она живет все там же. Изредка перезваниваемся, но встретиться не удается. Ей до меня не доехать, а я не поеду туда сама. У вас есть дети?
   – Нет, а у вас?
   – Я забеременела в пятнадцать лет. От двоюродного брата. Сделала аборт. Вот и весь мой опыт.
   Я покраснела.
   – Я вам сочувствую, Талия... Правда...
   – Вот поэтому я туда больше ни ногой. Вся моя детская любовь к родным местам в итоге обернулась отвращением, от которого мне уже никуда не деться. Отец развращал меня с десятилетнего возраста, потом к нему присоединился брат. Это было ужасно... Как только я подросла, тут же сбежала, но потом еще долго мучилась. Собственно, так до конца и не пережила. Поэтому как бы хорошо я ни относилась к мужчине, не могу лечь с ним в постель, просто не могу. А с женщиной могу. Да, я лесбиянка, но не по своей воле. Так вышло. Женщины – моя тихая гавань. Мне хочется, правда, хочется, чтобы ситуация изменилась... когда-нибудь... но я не уверена, что это произойдет.
   – Понимаю вас...
   Она недоверчиво глянула на меня.
   – Правда, понимаете?
   – Да.
   – В вашей жизни тоже было что-то подобное?
   – Не совсем это, но... одним словом...
   Я запнулась. Уши мои горели. Я чувствовала, что Бакстер, Кайсер и Ленц на том конце провода напряженно замерли, не зная, каких откровений от меня ждать. Мне вдруг захотелось сорвать всю эту шпионскую амуницию и выбросить в форточку – стыдно стало перед Талией за весь этот спектакль.
   – Хотите чаю? – вдруг предложила она.
   – Меня изнасиловали, – сама не веря тому, что говорю это, сказала я. – Давно. Очень давно.
   – Подобные раны время не лечит.
   – Вы правы.
   – Кто это был? Один из коллег?
   – Нет. Это случилось в Гондурасе. На границе с Эль-Сальвадором. Во время войны. Это было в самом начале моей карьеры. Меня и еще двух журналистов отправили работать в лагерь для беженцев. Мы разделились, и так получилось, что они уехали оттуда без меня. А мне пришлось возвращаться в город пешком. Одной. Тот грузовик сначала проехал мимо, а потом остановился и сдал назад. В нем были солдаты правительственных войск. Четверо. Трое солдат и офицер. Они улыбались мне, а офицер был очень вежлив. Сказали, что могут подбросить до города. Я не дурочка безмозглая и всегда была очень осторожна, но мне предстояло топать несколько часов кряду. И я рискнула. А они почти сразу съехали с дороги и завезли меня в лес. Далеко. Чтобы никто ничего не услышал. Никто и не услышал, хотя я так орала, что сорвала голос.
   – Мне безумно жалко, что это с вами произошло, – тихо сказала Талия. – Честно.
   – Спасибо. Это был настоящий кошмар... Не передать словами... Позор, который не смывается ничем, вы понимаете? Он до сих пор со мной! И еще... я никогда не смогу себе простить...
   – Позор не на вас, а на тех людях, разве вы не понимаете, Джордан? Мы же с вами взрослые женщины, а не школьницы, не вздумайте ни в чем себя винить!
   В глазах моих стояли слезы отвращения к нахлынувшим на меня воспоминаниям и... к самой себе.
   – Я виню себя не за то, что случилось там, в лесу. А за то, что было после. С ними у меня не было ни шанса. Они связали мне руки за спиной, я даже не могла сопротивляться. И наваливались... по очереди... несколько часов кряду... В какой-то момент сознание, слава Богу, оставило меня. Я очнулась утром. У меня все болело, я едва могла пошевелить рукой. Но по крайней мере, уходя, они меня развязали. Я ползла на карачках, ориентируясь по следам от колес. Кое-как добралась до дороги. Вся в грязи и в крови. Прячась за деревьями, плелась вдоль обочины до самого города. Хорошо еще, что мне никто больше не встретился на пути. Мне удалось незаметно пробраться в гостиницу. Я держалась из последних сил, но едва заперла за собой дверь номера, как поняла, что у меня не хватит мужества даже вызвать врача. Мысль о том, что коллеги узнают, повергала меня в ужас. И меня бы немедленно отправили домой. А это бы означало, что я – жертва. Но я не хотела быть жертвой. Это унизительно! Я боялась и ненавидела себя за этот страх. Сидела под дверью номера и тихонько выла, но выйти и заявить о происшедшем не могла. Не могла себя заставить сделать это. А потом еще долго не спала по ночам... все думала о тех несчастных, над которыми эти подонки могли издеваться позже... и только потому, что я тогда смолчала, не донесла на них!
   Талия прерывисто вздохнула.
   – Не вы были первой, не вы стали последней. Ни у кого не повернется язык осуждать вас за молчание. Во всяком случае, ни у одной женщины. Как бы то ни было, все это давно кончилось. Тех солдат и в живых-то, наверное, уже нет. Мне кажется, неправильно казнить себя за это. Надо жить дальше. С высоко поднятой головой.
   – Да, я согласна...
   – Вы так говорите, но я же вижу, что сердцем в это не верите. А надо, Джордан, надо.
   – Я стараюсь...
   – Вам страшно за сестру. Только теперь я по-настоящему поняла, как вам за нее страшно. Вы ведь наверняка думаете, что ей пришлось пережить нечто подобное.
   – Если не хуже.
   – Не терзайтесь этими мыслями. Думайте о своих усилиях разыскать ее. А вы делаете много. Очень много. Не знаю, конечно, но мне почему-то кажется, что гораздо больше, чем родственники других жертв.
   – Я не могу иначе, Талия.
   – Я знаю. И вы пройдете этот путь до конца, я верю. – Она опустила кота на пол, подошла ко мне и, взяв за руки, заставила подняться с дивана. – Пойдемте на кухню. Я сделаю вам такой чай... закачаетесь! Настоящий, зеленый.
   – Господи, мне неловко, что я так раскисла. Вы первый человек, которому я осмелилась рассказать... Даже не знаю, что на меня нашло. Ведь мы едва знакомы.
   Талия положила руки мне на плечи и заглянула в глаза.
   – А знаете, Джордан...
   – Что?
   – Похоже, вы только что обзавелись новым преданным другом.
   У меня дрогнули губы.
   – Спасибо...
   – А теперь на кухню, подружка!
   Спустя полчаса я с грехом пополам спустилась по шаткой лестнице и вышла на улицу. Из-за угла домой показалась голова Кайсера, и я услышала его шепот:
   – Сюда.
   Мне не хотелось сейчас видеться с ним, но выбора не было. Я завернула за угол и почти налетела на него.
   – Прошу прощения за то, что мы стали невольными свидетелями... – пробормотал он виновато. – Мне очень жаль... И... я вам сопереживаю.
   – У меня больше нет сил говорить об этом.
   Я быстрым шагом направилась прочь от дома, так решительно, что Кайсер едва нагнал меня.
   – Мне неловко вспоминать, как я в вашем присутствии отзывался о поступке Роджера Уитона. Ну, во Вьетнаме... с той девочкой, – сказал он у меня за спиной.
   Через пару минут нас нагнал фургон и медленно поехал следом.
   – Чего бы вам сейчас хотелось, Джордан? Только скажите!
   – Вернуться в гостиницу и принять душ.
   – Хорошо.
   – И я не хочу ехать в фургоне.
   – Отлично, я сейчас поймаю такси. И провожу вас, можно?
   Я не могла смотреть на него. Знала, что он меня хочет. Но в ту минуту мне это было неприятно. Будило раздражение и злость. Мне не нужны были его объятия и утешения. Меня могла утешить только женщина. Та, которую ФБР подозревало в причастности к похищению моей сестры. Но Талия меня уже утешила, как могла.
   Фургон наконец обогнал нас и остановился. Задняя дверца распахнулась. Кайсер перекинулся парой слов с Бакстером и вернулся ко мне.
   – Он вызвал машину. Она подъедет через несколько минут.
   Я наконец подняла на него глаза.
   – Талия не узнала меня. Она не видела меня раньше. А значит, не видела и Джейн. Запомните это, Джон.
   – Хорошо.
   – Спасибо.

17

   В ванной комнате гостиничного номера остатки душевного равновесия меня покинули. Я стояла под струей горячей воды, зажмурившись и закрыв лицо обеими руками, но мне некуда было деваться от страшных видений. Вот Вингейт пытается спасти из огня картину, а на нем уже дымятся башмаки... Вот потные подонки валят меня на землю лицом вниз, чье-то колено грубо давит на позвоночник, а завернутые за спину руки стягивают солдатским ремнем... Вот Марк впивается в мою шею влажным страстным поцелуем... Марсель де Бек, обернувшись от стеклянной стены, скользит по мне странным взглядом...
   Я пустила воду погорячее и подставила лицо плотному обжигающему потоку. Итак, я повидалась сегодня со всеми подозреваемыми. С умирающим старым художником, с брутальным и похотливым мерзавцем, с утонченным эстетом и циником и с красивой несчастной женщиной. Вчера в моем сердце теплилась надежда, что этот день принесет какие-то результаты. Меня ввела в заблуждение уверенность Бакстера, Ленца и Кайсера. Как и их "улики", и стремительная череда событий, каждое из которых, казалось, приближает нас к разгадке. Я думала, вот пройдет еще немного времени и мы наконец увидим, поймем, обнаружим...
   Увы.
   Интересно, о чем теперь думают мои новые коллеги из ФБР? После блистательного провала их замечательного плана? Строят новые гипотезы или намерены и дальше цепляться за старые? Ни один из подозреваемых, увидев меня, не выдал той реакции, которой от него мучительно ждали.
   Где-то близко раздалась трель звонка. Я не сразу даже поняла, что это телефон, так у меня гудела голова. Отдернув полиэтиленовую шторку, я увидела надрывающийся аппарат на мраморном столике у раковины. Мне с трудом, но все же удалось до него дотянуться и снять трубку.
   – Да?
   – Это я.
   – Кто?
   – Джон. Джон Кайсер.
   В его голосе я почуяла явную неуверенность. Очевидно, ему было неловко разговаривать со мной после всего услышанного.
   – Что случилось?
   – Ничего, я стою внизу.
   – Зачем?
   – Перед тем как большие чины потребуют от нас отчета о проделанной работе, мы встретимся узким кругом. Бакстер, Ленц, Боулс и я. Понимаю, что вы сейчас не в том состоянии, но мне показалось, что вы обидитесь, если мы не предложим вам присоединиться.
   – Я сейчас в душе... Вы хотите обсудить итоги проведенных допросов?
   – Не совсем. Бакстер только что звонил. Сказал, что появилась новая информация.
   – Какая информация?
   – Он не стал рассказывать по телефону.
   Честно говоря, после душа я планировала выпить что-нибудь из мини-бара и упасть на постель. Но он прав – я бы обиделась, если бы они меня не позвали.
   – Дайте мне пять минут.
   – Пять?
   – Да.
   – Хорошо.
   Он повесил трубку, явно не веря, что женщина, стоящая под душем, способна за такое время привести себя в порядок.
   Что ж, его ждет сюрприз.
   Мы собрались в том же помещении, что и в первый раз, – в роскошном кабинете инспектора. Кайсер даже не стал стучать, а сразу открыл дверь и кивком пригласил меня войти. В первую секунду мне показалось, что кабинет пуст. В глаза бросилось поблескивавшее под лучами закатного солнца озеро Понтчартрейн, Вдали маячило несколько треугольных парусов.
   Войдя и оглядевшись, я увидела, что все уже в сборе. Бакстер, Ленц и Боулс сидели в самом дальнем конце комнаты и негромко переговаривались в ожидании нас. С ними был уже знакомый мне Билл Грэнджер, который, впрочем, как раз уходил. Он пожал Джону руку, а мне по-приятельски кивнул. Встретившись с ним глазами, я поняла, что он уже прослушал запись моего разговора с Талией Лаво.
   Чудесно.
   Мы с Кайсером сели рядышком на диван. Напротив на таком же диване сидели Бакстер и Ленц. Боулс пододвинул себе отдельное кресло. Не сказала бы, что все они находились в приподнятом настроении, но и глаз не отводили.
   – Вы сегодня отлично поработали, Джордан, – первым подал голос Бакстер.
   – А мне показалось, что с ролью приманки я не справилась.
   Бакстер посмотрел на Кайсера.
   – У нас есть сорок минут. Потом соберутся боссы, и я хочу предстать перед ними во всеоружии. Два наших агента на двух разных самолетах везут все материалы, собранные сегодня полицией в ходе обысков, в лабораторию ФБР в Вашингтоне. Абсолютно все – от картин до образцов ДНК. Директор лично курирует расследование, а это значит, что экспертизу проведут в ускоренные сроки. Первые результаты мы получим уже через двенадцать часов, последние – не позже чем через трое суток. Под последними я имею в виду ДНК-анализы.
   – Через трое суток? – воскликнул Кайсер. – Я считал бы, что нам повезло, получи мы их через три недели!
   – Я уже говорил как-то, что некоторые из родственников жертв – весьма влиятельные люди. Что ж, нам это только на руку.
   Бакстер быстро взглянул на меня. Казалось, он рассыплется в заверениях, что пошутил и на самом деле ФБР ко всем делам подходит одинаково ответственно, стараясь разрешить их в кратчайшие сроки. Но... этого не произошло. Спасибо ему, что не держат меня за наивную дуру. Каждый из присутствующих в этой комнате отлично знал, что, если бы все одиннадцать жертв были проститутками или бездомными, в вашингтонской лаборатории никто бы особенно не торопился.
   – Прежде чем наметить очередные шаги, – продолжил Бакстер, – предлагаю четко уяснить, где мы находимся сейчас. Давайте честно взглянем правде в глаза – сегодняшние встречи не дали тех результатов, на которые мы рассчитывали. Вопрос следующий: почему?
   – Варианта всего два, – отозвался Ленц. – Первый: никто из этой четверки не замешан в нашем деле. Во всяком случае, не является художником, создавшим "Спящих женщин". В пользу этой версии говорят и заключения наших экспертов-искусствоведов. Они в один голос утверждают, что наши подозреваемые не могли быть авторами злосчастной серии. Второй вариант: кто-то из них узнал Джордан, но сумел это скрыть.
   – Или сумела... – уточнил Бакстер.
   – Никто из них не смог бы нас так нагло и изящно обмануть, – возразил Кайсер. – За исключением, может быть, Фрэнка Смита. А тот как раз узнал Джордан, но объяснил это. Поди теперь докажи, что они не могли пересечься на какой-нибудь нью-йоркской вечеринке...
   Бакстер взглянул на Ленца.
   – Артур, что думаешь насчет Смита?
   – Молодой, успешный, талантливый. Уверен в себе. На мой взгляд, он единственный из всей четверки способен на такое.
   – А как насчет твоего первого варианта? Что никто из них не причастен?
   – Не забывай, мы не просто так ткнули пальцем в небо. В наших руках оказалась серьезная улика – собольи щетинки. И именно они привели нас к этой четверке, – вместо Ленца подал голос Кайсер. – А уликам я склонен доверять больше, чем субъективному мнению искусствоведов.
   – Не стоит забывать, что доступ к означенным кистям существует не только у Уитона и его аспирантов, но также и у полусотни студентов, – заметил Ленц. – Что мы с этим будем делать?
   – Студентов полиция не допрашивала, – сказал Бакстер. – И в силу их возраста, и в силу того, что среди них вряд ли найдется человек, сравнимый талантом с неизвестным художником. "Спящие женщины" – работа высокого класса. Предлагаю не тратить время на студентов еще и по другой причине. Одно дело допрашивать четверых. И совсем другое – пятьдесят человек. На следующий же день вся пресса города раззвонит об этом. Я вообще считаю большой удачей, что этого до сих пор не случилось.
   – Я тоже обратила на это внимание, – сказала я. – И считаю довольно странным.
   – Газетчики Нового Орлеана не такие жадные до скандалов, как журналисты того же Нью-Йорка, – сообщил Боулс. – Не знаю почему. Но это факт. Будь я редактором какой-нибудь "желтой" газетенки, уже выпустил бы по этому делу как минимум три номера кряду. С иллюстрациями и обложкой.
   – Рано или поздно они очнутся, – заметил Кайсер. – И тогда мы не возрадуемся. Роджер Уитон – это имя. Родственники некоторых жертв – тоже. Боюсь, этим заинтересуются не только местные писаки.
   – И Джордан Гласс известная личность, – сказал Боулс. – К тому же сама журналист.
   – Ладно, давайте не будем сейчас отвлекаться, – положил конец дискуссии Бакстер. – В полиции мне сообщили, что все подозреваемые легко согласились на анализ крови и биопсию тканей. А ведь если предположить, что кто-то из них стоит за похищением той женщины у автостоянки, он по идее постарался бы избежать этого. Они не идиоты и знают, что кровь и частички кожи под ее ногтями быстро позволят нам вычислить преступника.
   – Если художник только рисует, а похищает и убивает другой человек, ему нечего бояться биологической экспертизы, – меланхолично заметил Ленц.
   – Хорошо, но художник не мог не отреагировать на появление Джордан! Так или иначе, но он должен был выдать себя.
   – Согласен.
   Кайсер посмотрел на Бакстера.
   – Дэниел, что ты там говорил мне по телефону?