Страница:
«Еще один день, — подумал Пьер, — чтобы закрепить усвоенное».
Последний день тренировок исключил всякую возможность ошибки. Сарай для шимпанзе представлялся помещением для игры, пробуждал у нее нужные ассоциации. Это было место, где ей предстояло подождать в одиночестве, пока не откроется дверь. Потом нужно было схватить револьвер и нажать на курок.
Раз за разом оттачивалась безупречность движений. Наконец, полностью удовлетворенный результатами, Пьер запер шимпанзе в доме, завел машину и поехал к ферме Уиквэя.
Симпатичное лицо Дэйва немного портил распухший нос. Молодой человек стоял во дворе и смотрел на подъезжающий грузовик.
— Убирайся отсюда, — услышал Пьер.
Тогда старик высунул в окно голову и сказал:
— Я приехал извиниться перед тобой, Дэйв.
— Мне не о чем с тобой говорить, Сулард.
— Я был неправ, обвиняя тебя.
— Вот и разворачивайся, и дуй туда, откуда приехал.
Пьер покачал головой, его глаза выражали затаенную скорбь и печаль. Спокойно и неторопливо Пьер заглушил мотор.
— Конечно, у тебя есть право вышвырнуть меня отсюда, Дэйв. Но я не уйду, пока не скажу одну вещь. Я хочу заслужить твое прощение. Мне это необходимо.
Пьер заметил, как холодность и отчужденность постепенно покидают Дэйва.
— Дэйви, мальчик, ты веришь в доброту. Я знаю, это так. А я — всего лишь издерганный жизнью старик, унижающий сам себя. Неужели для тебя это ничего не значит?
— Ну, я… не ожидал, что вы приедете сюда так вот…
— Мне нужно было, и ты должен простить меня. Ты простишь?
Дэйв размяк. Старик изо всех сил сдерживался, чтобы не выдать своих истинных чувств.
— Больше мне нечего сказать, — продолжил Пьер. — В суде я просто свихнулся, думая о дочери и внуке… Оба погибли.
— Я понимаю, — медленно произнес Дэйв.
— Я пытался найти того, кто во всем этом виноват, и ты оказался под рукой. Поступок, конечно, идиотский, и мне стыдно за себя.
— Думаю, нам обоим пришлось несладко, — откликнулся Дэйв. — Но время вспять не повернуть, правда?
— Да-да, разумеется. Остается лишь плыть по течению, и это все, что я могу придумать. Я снимаюсь с места, Дэйв, и мне не хочется оставлять о себе плохую память.
— Будем вспоминать, что мы были дружными соседями. Я так и буду вспоминать про тебя.
— Ты замечательный парень, и в доказательство моей искренности я хочу попросить тебя о небольшой услуге, за которую щедро заплачу.
— Услугу?
— Да. Я хочу превратить свой грузовик в походный вагончик для себя и Гретхен. Мы снова будем выступать по дороге. Еще остались места, где можно заработать немного выступлениями. Мне нужна небольшая помощь, чтобы все сделать как надо. Я был бы весьма рад, если бы ты поработал со мной, прежде чем я окончательно уеду.
— Я…
— И тебя ждет щедрое вознаграждение, чтобы все было честно и по справедливости между нами. Когда мы с Гретхен сядем в наш новый дом, захочется оглянуться и вспомнить, что у нас с тобой все недоразумения позади.
Пьер с радостью видел, что потихоньку усыпляет подозрительность парня. Впрочем, не было никаких сомнений в осуществлении намеченного плана.
— Я не обижаюсь, Дейв, что ты сомневаешься, стоит ли ко мне ехать. Может, не хочешь оставаться со мной один на один?
— Не то, чтобы…
— Я не обижаюсь. На твоем месте я бы тоже не доверял. Я бы тоже крепко подумал, мало ли что там говорят. Приходи с кем-нибудь. Возьми того, кто работает с тобой, Харли Джонса. Для него тоже работа найдется, буду рад и ему заплатить. Так что ты, Дэйв, ты и Харли, поможете мне перетащить тяжелые вещи на грузовик.
— У нас работы под завязку.
Пьер устало и с сожалением усмехнулся. Потом пристально посмотрел на Дэйва.
— Хорошо, — обреченно вздохнул он. — Думаю, смогу найти кого другого. Может быть, было глупо с моей стороны приходить сюда. Мне только хотелось сказать тебе, как мне стыдно за все происшедшее. Хотел провести свои последние часы здесь и найти какое-то утешение. Чтобы меня хотя бы один человек вспоминал с добротой, Дэйв.
Пьер вставил ключ зажигания и сделал вид, будто собирается завести мотор.
— Подожди, — не выдержал Дэйв. — Наверное, мне тоже нужно оставить о себе хорошую память. Один бог знает, что вы обо мне думаете после той дождливой ночи. Не так уж мы с Харли и заняты.
— Значит, завтра утром, Дэйв?
— Да.
— Не забудь взять с собой Харли.
— Обязательно.
— Спасибо, Дэйв. Спасибо от всего сердца.
На следующее утро Пьер проснулся как никогда рано. Завтрак занял считанные минуты. Гретхен играла сама с собой, а Пьер в это время зарядил револьвер и взвел курок. Потом тщательно позаботился, чтобы дуло было направлено точно в дверь.
Дневная жара понемногу давала о себе знать; роса уже высохла, и утренний туман успел рассеяться. Вокруг на все лады застрекотало и зажужжало. Тем временем Пьер распилил на козлах фанерные панели, лежавшие перед домом, и стал наблюдать за дорогой. Ровно в девять сорок его глаза отметили, как от фермы Уиквэя отъехал красно-белый пикап. Его охватила дрожь. Губы пересохли.
— Гретхен!
Шимпанзе взглянула в его сторону. Она скакала вокруг него, слюнявя палец и тыкая им в свежие опилки, потом пробовала их, строя рожицы и непрестанно щебеча о чем-то. Пьер взял ее за руку, и оба поспешили к сараю; человек шагал прямо и твердо, шимпанзе — переваливаясь на кривых лапах, опираясь то и дело кулаком свободной руки о землю.
Пьер открыл дверь и мягко подтолкнул шимпанзе вперед. Потом так же осторожно прикрыл дверь и облокотился о стену, переводя дыхание.
Когда старик вернулся к козлам, грузовик подъехал к воротам. Внутри сидели двое — Дэйв и Харли. Жертва и свидетель. Свидетель тому, что все случившееся — лишь ужасная нелепая случайность, свидетель, который подтвердит: да, Пьера не было рядом с трупом Дэйва.
«Малыш Дэйви, — подумал старик, — ты на полпути к трагедии. Этим утром мы ее и завершим».
— Доброе утро, Пьер.
Старик смотрел на парней, вылезающих из машины.
— Тебе того же, Дэйв. Как дела, Харли?
— Прекрасно, — откликнулся тот.
Парни остановились около козел.
— Уже начал, — сказал Дэйв.
Пьер кивнул:
— Планирую сделать из этого стены и крышу и засунуть внутрь койку с керосиновой плиткой. Для нас с Грэтхен будет вполне достаточно.
— Чем тебе помочь, Пьер?
— Значит, так: Дэйв, Харли и я будем устанавливать стенки, которые я уже напилил, а потом, если хочешь, будешь пилить ты, Дэйв.
Харли вскарабкался на грузовик и ухватился за протянутый Пьером кусок фанеры. Пока он держал его, Пьер поднял другую сторону панели и начал толкать ее на Харли, помогая ему затащить все это в кузов.
— Дэйв, — позвал Пьер.
— Что?
— Прежде, чем пилить, принеси нам скобу. Она висит на внутренней стороне двери в сарае. Сарай сразу за домом.
— О’кэй, — согласился Дэйв и скрылся за домом.
Пьер положил свою сторону панели на задний борт и остановился передохнуть. Харли крикнул из кузова:
— Что случилось, мистер Супард? Все в порядке?
— Жара. Солнце — просто кошмар какой-то. Сейчас отойду слегка, подожди чуток.
Время для Пьера остановилось, все замерло. Он почувствовал, что даже все звуки вдруг исчезли и в перегретом знойном воздухе повисла мертвая тишина. Вдруг Пьер вздрогнул.
Послышались шаги. Голова старика медленно повернулась.
К ним подходил Дэйв Уиквэй — здоровый, как ни в чем не бывало, со скобою в руках.
— Как раз там, где вы и говорили, — улыбнулся Дэйв, подняв железку. — Здорово вы придумали запереть обезьяну в сарае, хоть путаться не будет под ногами.
Пьер отпрянул от него. Невероятно. Это невозможно. Так просто не может быть. Он забыл взвести курок! Он отлично помнил, что взводил его, но память, наверное, сыграла с ним злую шутку. Другого объяснения не приходило на ум. Неужели с мозгами не все в порядке, неужели он свихнулся?
Старик издал горлом нечленораздельный ужасный рык и рванулся прямо к сараю. С губ его продолжали срываться непонятные звуки, когда он дернул на себя дверь.
В глаза ударила ослепительная вспышка. Его тело отлетело назад, из сарая, в вечность.
Объяснение, почему остался в живых Дэйв Уиквэй, было очень простым, по крайней мере, для Гретхен. Она ведь не чокнутая. Она сделала все именно так, как ее учили. Она действовала с точностью робота. Выступление прошло без изъяна, даже с блеском.
Все правильно, Гретхен подождала, пока Пьер — и только Пьер — появится в дверях. Вот тогда-то и наступил самый подходящий момент нажать на курок!
(Перевод М.Ларюнина)
Фрэнк Сиск
Джеймс Мортон Оливер был человеком выше всяких похвал. В течение многих лет он являлся дьяконом Квинспортской конгрегациональной церкви. В разное время избирался председателем местного отделения Американского общества по борьбе с раком от организации Красного Креста и активно участвовал в деятельности ассоциации по развитию портового района города. С дюжиной единомышленников, проникнутых чувством гражданского долга, он основал библиотеку имени Бенджамина Оливера (своего отца) и в дальнейшем оставался ее главным спонсором. Ежегодно от него поступали субсидии для летнего лагеря местного отряда бой-скаутов. Его безвозмездный дар в десять тысяч открыл кампанию по сбору средств детскому отделению Квинспортской общественной больницы. И им аккуратно уплачивались членские взносы в Торговую палату, хотя для него в этом не было никаких выгод.
Джеймс Мортон Оливер унаследовал приличное состояние от отца, которое было утроено в последующие двадцать лет расчетливым приобретением акций страховых компаний. Каждый месяц он проводил несколько дней в Хартфорде и столько же в Нью-Йорке, куда его отвозил личный шофер, невысокий крепко сложенный негр по имени Дарви Тайлер, который одновременно служил и дворецким.
Все остальное время мистер Оливер посвящал Квинспорту и его окрестностям — «красивейшему месту во всей Новой Англии», как неизменно провозглашалось им на званых обедах в качестве главного тоста.
Фамильный особняк исправно служил основным местом обитания уже третьему поколению Оливеров. Его построили на Джерико Хилл еще два века назад, и, благодаря заботливому уходу, особняк до сих пор пребывал в отличном состоянии. За две сотни лет главное квадратное здание в стиле восемнадцатого века обросло бесчисленными пристройками и галереями, и теперь там удобно разместилась бы довольно большая семья.
Все эти роскошные апартаменты живописно раскинулись на площади в девяносто акров. Границы владений Оливеров были отмечены рядом высоких норвежских сосен, вечнозеленых недремлющих часовых. А уже за ними раскинулась морем буйная зеленая масса из буков, дубов, берез и рябин. Ближе к дому виднелись ухоженные маленькие садики с яблонями, грушами и вишнями.
Джеймс Мортон Оливер управлял своим имением практически один, если не считать нескольких слуг. Кроме Дарви Тайлера была еще Джозефина Даунз, толстая с багровым лицом повариха, и высокий, с замороженными движениями, немногословный Си Грин, садовник и подручный на все случаи жизни.
Джеймс Мортон Оливер никогда не был женат. Однажды в его жизни промелькнула молодая леди из Ньюберипорта, штат Массачусетс, с которой Оливер был уже помолвлен, но она так же внезапно исчезла, погибнув в автомобильной катастрофе. В ту пору ему стукнуло лет двадцать восемь. После этого все его любовные похождения или прекратились или тщательно скрывались от общественных кривотолков. Большинство граждан Квинспорта склонны были придавать романтическую окраску происшедшему несчастью, будто та девушка из Ньюберипорта (которую даже видевшие только раз считали за исключительный случай редкой красоты) осталась единственной чистой любовью для Оливера и никто никогда не сможет затмить ее образ в его сердце.
Джеймс Мортон Оливер, будучи единственным отпрыском своих родителей, не имел близких родственников. Несколько двоюродных братьев и сестер, чьи смутно знакомые лица изредка всплывали в его памяти, давно затерялись в складках времени. Тетка, младшая из отцовских сестер, предположительно, осела в Фениксе, штат Аризона, и на великосветских приемах играла, вероятно, роль престарелой дамы. Дядька по материнской линии как минимум десять лет боролся с зеленым змием и в конце концов пал его жертвой, проведя остаток своих дней в госпитале в Вест-Хэйвене.
Что касается друзей, то Оливер имел их чуть ли не в каждом уголке земли, но по-настоящему близкого друга у него не было. Несмотря на душевную теплоту, доброжелательную улыбку и бескорыстную готовность прийти на помощь тем, кто нуждался в нем больше всего, люди постоянно ощущали в его глазах какую-то неуловимую отчужденность, удерживающую их от дальнейшего сближения. Он всегда протягивал руку помощи, но никогда не распахивал своей души. Ему во всем доверяли, не услышав от него ни одной сокровенной мысли. Единственный, кто мог похвастаться, что знал о нем больше других, был его адвокат, Герман Максфилд, и все же как человек Оливер был ему незнаком.
— Двадцать три года я являюсь его официальным адвокатом, советником на все случаи жизни, — заявил Максфилд, тряся своей обрюзгшей физиономией с более меланхоличным выражением, чем обычно. — Двадцать три года я воображал себя его ближайшим другом. Двадцать три года я уважал его больше всех на свете. И вот теперь я вдруг с ужасом открыл для себя, что добропорядочный гражданин Оливер — это маска, сброшенная за ненадобностью, под которой скрывался настоящий монстр. Все его умные рассуждения — лишь паутина лжи, сложный камуфляж. И должен сказать вам, для меня это чертовски тяжелый удар. Хуже всего то, что я всегда буду вспоминать его — дай-то бог забыть, как кошмарный сон — с чувством гадливости и отвращения.
Собеседник Максфилда неторопливо попыхивал трубкой. Его звали Ричард Сенека, он был окружным прокурором.
— Мне кажется, Герман, ты слишком преувеличиваешь. — Его трубка, как вулкан, извергла очередной клуб дыма. — Ты все воспринимаешь в черно-белом свете, без всяких оттенков.
— Ладно. Я допускаю, что нахожусь сейчас под впечатлением, Ричард. Несомненно. Но хотелось бы увидеть твою реакцию, когда ты прочтешь все, что я прочитал. Вот тогда и поговорим.
Они сидели в библиотеке Оливеровского особняка. Двери были слегка приоткрыты. Стоял погожий апрельский денек. В столбах солнечного света лениво кружились искорки пылинок, опускаясь еле заметным слоем на блестящие лаком поверхности мебели из темного дерева.
Джеймса Мортона Оливера не было в живых уже около месяца. Его похоронили, но едва ли успели позабыть. Похороны вылились в грандиозное мероприятие. Среди присутствующих оказался даже вице-губернатор штата. Почти все газеты штата выделили колонку или две, а «Квинспорт Квоут» разорилась на целую страницу для описания торжественных поминок. Сейчас Оливер — лишь кучка пепла в ряду урн, помещенных в фамильный склеп. Но бренные останки человека, суть его пройденного жизненного пути, были скрыты в спертой мгле склепа. А жаль! Если вынести их на всеобщее обозрение, может быть, разрушился бы тот величественный образ, по которому скорбели знавшие покойника при жизни. Может быть, открылся бы им истинный лик мерзкой твари.
Что касается Джеймса Мортона Оливера, каждый его шаг, каждый поступок не пропал бесследно для потомков. Его секретный дневник давно уже превратился в пухлые тома, послед- ний из которых значился под четырнадцатым номером. В силу обстоятельств, сделавших Германа Максфилда душеприказчиком имущества умершего, ему первому выпало обнаружить дневник в старом сейфе, замурованном в самой глубине библиотеки. Всю предыдущую неделю он бегло просматривал полустершиеся записи, проникаясь тревогой, переросшей, в конце концов, в неподдельный ужас.
— Вот первый том, — протянул Максфилд Сенеке большую общую тетрадь. — Начинается с конца тысяча девятьсот сорок пятого, когда Оливер находился в Вашингтоне. Во время войны он работал по контракту в морском флоте на какой-то гражданской должности, но думаю, первый том можно просто пролистать, там ничего интересного. Чисто бюрократические интрижки и сплетни. Я отметил абзацы, заслуживающие самого внимательнрго прочтения.
— Ну, что ж, взглянем. — Сенека отложил в сторону трубку и раскрыл тетрадь в том месте, где была первая пометка.
«12 января.
Наконец-то дома, Город еще никогда не выглядел таким красивым. Все вокруг, насколько хватает глаз, белым-бело. Деревья покрыты инеем. Все блестит и сверкает. Настроение как после доброй чарки вина. Ничто теперь не соблазнит меня поехать обратно в Вашингтон. Даже должность в конгрессе, которой меня так соблазняют Л.М. и Эй. Р…»
В глазах Ричарда Сенеки возник вопрос.
— Эти инициалы, Герман. Они тебе что-нибудь говорят?
— Лео Мак-Говерн и Эл Роупер, — ответил Максфилд. — В те дни у них было много чего порассказать. Оба давно умерли.
Взгляд Сенеки вновь обратился к записям.
…Я очень нужен отцу именно сейчас. Он быстро сдает. Последний раз был у него год назад. Он все так же злоупотребляет алкоголем, даже слишком, но, думаю, у него это превратилось в болезнь. И если матушка, упокой, господь, ее душу в вечном мире, ничего не смогла поделать с его дурной привычкой, то у меня тем более нет никаких шансов. Как там говорится? «Дай, что покрепче, тому, кто устал от жизни, и легкого вина тому, у кого тяжело на душе». Возможно, это лучшее, что я могу сделать в данной ситуации. В октябре ему исполнилось шестьдесят семь. Сомневаюсь, протянет ли еще год. Кстати, у меня ведь тоже скоро день рождения. Через месяц, двенадцатого числа, будет двадцать девять. Интересно. Эта дата — единственное, что у меня есть общего с А.Линкольном.
13 января.
С утренней почтой пришло долгожданное письмо от Клаудии. Зная, что я превратился в канцелярскую крысу, приглашает меня на вечеринку в Бостон. Так, несколько дней в городе, только нас двое. Не могу отказаться. Прошло уже добрых полгода, когда ее тело, полное страсти и неги, трепетало в моих объятиях, а потом наше счастье прервал телефонный звонок ее брата, который звонил прямо из коридора отеля. Слава богу, мы были зарегистрированы в разных номерах. Шесть месяцев, целая жизнь, золотое время, вечность. Становлюсь сентиментальным, думая о ней. О, Клаудия, как мне не хватает тебя здесь, со мною, чтобы ты сидела рядом и смотрела на загадочный танец пламени в камине.
14 января.
Попросил отвечать всем, что гуляю по городу. Телефонные звонки начинают уже надоедать, некоторые приятные, а другие только раздражают. Как-то позвонила Кэрол Росс, с которой мне хотелось бы разговаривать в последнюю очередь, и Дарви протянул мне трубку, не успев предупредить о ней. Прозвучал примерно такой диалог.
— Хелло, Джим Оливер слушает.
— Хай, Джим. Спорю, не догадаешься, кто это.
— У меня нет настроения держать пари. — Конечно, я сразу понял, чей это голос.
— Ну, попробуй. Хоть разочек.
— Лана Тернер. [7]
— Ну, ты даешь!
— Это не Лана Тернер? Странно сегодня утром она как раз должна была позвонить.
— Ладно, это я, Кэрол.
— Кэрол Ломбард? [8]
— Не очень-то вежливо с твоей стороны. Прекрасно знаешь, что она умерла. Это Кэрол Рус.
— Ах, да, конечно. Теперь узнал твой голос, Кэрол. Как ты там поживаешь?
— Так себе. Если это тебя действительно интересует.
— Интересует, Кэрол. Очень интересует. А как поживает высокий блондин, твой приятель. Генри Веббер?
— Мы разошлись.
— Скажи мне, ради бога, что случилось?
— Да все то же самое. Тебе все равно не понять. А может, и поймешь.
— Попробуй объяснить, Кэрол.
— Если дашь мне возможность. Я бы хотела встретиться с тобой где-нибудь.
— Хорошо.
— Когда?
— Скоро.
— Сегодня?
— Боюсь, сегодня никак не получится. Видишь ли, я только-только добрался до дома…
— Ходят слухи, что ты уже целых два дня только-только добрался до дома.
— Да, это так. Но два дня так мало. Я даже не успел распаковать все вещи. Кроме того, мой отец очень болен, и ему приходится уделять много времени. И потом, нужно уладить кое-какие официальные дела.
— Тогда, завтра?
— Завтра тоже не пойдет, Кэрол. Мне придется пробыть весь день в Бостоне по работе.
— Просто на самом деле тебе не хочется встречаться со мной.
— Пожалуйста, давай без детских обид.
— От твоих извинений в ушах звон стоит, Джимми.
— Пожалуйста, не называй меня Джимми.
— Эх вы, мужчины! Как только добиваетесь от девушек чего хотите, сразу же говорите: прощай, дорогая.
— Послушай, Кэрол. Обещаю тебе. Как только вернусь из Бостона, тут же мчусь к тебе. Понятно?
— Ну-ну.
— Ты слышала мое обещание. А теперь мне надо идти.
Как только отошел после разговора с ней, проинструктировал Дарби, чтобы тот никогда, никогда больше не звал меня к телефону, не предупредив, кто звонит.
15 января.
Сегодня около полудня заходил Герман Максфилд. Вид моего отца, по-моему, слегка шокировал его. Старик, после вчерашней бутылки бурбона, был похож на удава в прострации. Глаза распухшие. Аппетита никакого. Игнорируя бараньи котлеты, которые Джозефина приготовила с присущим ей мастерством, он полностью сконцентрировался на виски с содовой.
Позже, когда потопал к себе вздремнуть, после обеда, Максфилд отбросил свою сдержанность, чтобы прокомментировать.
— Бен, по-моему, перебарщивает, Джеймс. Доктор знает об этом?
— Не стал бы утверждать наверняка. Ты знаком с доктором Джереми Бевинсом, Герман?
— Вряд ли.
— После старика я бы оставил за Джерри Бевинсом второе место по части выпивки. Некоторые, впрочем, утверждают, что они делят первое место.
— Понятно, — Тон Максфилда явно указывал на отвращение к тому, что он увидел.
Рабле как-то написал фразу, которую было очень кстати процитировать Герману: «Старых пьяниц гораздо больше, чем старых докторов».
19 января.
С большой неохотой после трех восхитительных дней и ночей я вернулся из Бостона. Моя незабвенная Клаудия завоевала меня окончательно и бесповоротно. И, должен признаться, мысль эта меня нисколько не печалит. Мы сняли номер люкс в «Копли-Плейз» и катались на карусели, вверх-вниз, вверх-вниз, держась за золотые кольца.
Как-то днем небеса распахнулись, и повалили густые хлопья снега. Мы смотрели на снегопад, как счастливые дети, растопив дыханием морозные узоры на окне. С бокалами шампанского в руках и расставив по всей комнате вазы с красными розами. Иногда наслаждались хороводом снежинок, которые поземка вздымала к небесам, как эфирные, неземные белые волны.
Но аппетит у нас был вполне земной. Мы набивали животы, как вьючные животные. Вечером сходили в кино на «Жизнь с отцом», в главных ролях Пауэлл и Айрин Дани. Роль отца сыграна изумительно. Дочь изображала молодая актриса, чьи темные волосы и нежная кожа напоминали мне Клаудию. Ее имя — Элизабет Тэйлор. Она наверняка станет звездой.
Большим плюсом пребывания в Бостоне являлось отсутствие несносного братца Клаудии Пола. Кажется, он на грани вылета из университета, и, соответственно, вызван родителями в Ньюберипорт под домашний надзор за учебой.
Перед расставанием мы условились, что объявим о нашей помолвке в следующем месяце в день моего рождения. Она приедет в Квинспорт на праздник в компании своих родителей и (ОХ!) своего братца.
20 января.
Сегодня звонила Кэрол Рус, но Дарби, которому не нужно ничего повторять дважды, сказал, что меня нет.
21 января.
Сегодня ездил в Харифорд, купил кольцо с бриллиантом. Изумительное творение человеческих рук. Все же оно расцветет во всем великолепии только после того, как окажется на пальчике Клаудии.
По прибытии домой хотел поделиться своими планами со стариком, но тот с доком Бевинсом завел пьяный базар о политике Гарри Трумэна. Записка, оставленная Дарти около телефона-, сообщала, что Кэрол Рус снова искала меня и просила встретиться с ней.
22 января.
Уже было собрался ответить на телефонный звонок Кэрол, но сразу же инстинктивно отдернул от трубки руку и позволил Дарби уладить все самому. Эта крошка начинает потихоньку надоедать.
23 января.
Роковой день! День кошмарных обвинений! Если бы знал с утра, что мне уготовано пережить, спал бы до следующего утра.
Даже сейчас, спустя много часов после несчастного случая (определенно, это была нелепая случайность), меня всего передергивает от воспоминаний. Рука еле выводит эти строки. Но записать нужно непременно. Иначе через неделю, через месяц, через год начну подозревать и проклинать себя вместо злополучной судьбы.
Св. Августин писал, что «судьба — это необратимые события, которые произойдут независимо от воли господней и наших желаний», и, знает бог, я не хотел такого поворота событий.
Началось все с утра после позднего завтрака. Я решил сходить за свежей почтой сам, не дожидаясь, пока это сделает Си Грин. На улице было прохладно, но сквозь тучи пробивались лучи солнца. Настроение у меня было прекрасное, и я наслаждался пятнадцатиминутной прогулкой до почтового ящика, что у дороги Джерико Хилл. Когда я вынул газеты и уже опустил металлическую задвижку, сзади послышался шум подъехавшей и мягко затормозившей машины.
Последний день тренировок исключил всякую возможность ошибки. Сарай для шимпанзе представлялся помещением для игры, пробуждал у нее нужные ассоциации. Это было место, где ей предстояло подождать в одиночестве, пока не откроется дверь. Потом нужно было схватить револьвер и нажать на курок.
Раз за разом оттачивалась безупречность движений. Наконец, полностью удовлетворенный результатами, Пьер запер шимпанзе в доме, завел машину и поехал к ферме Уиквэя.
Симпатичное лицо Дэйва немного портил распухший нос. Молодой человек стоял во дворе и смотрел на подъезжающий грузовик.
— Убирайся отсюда, — услышал Пьер.
Тогда старик высунул в окно голову и сказал:
— Я приехал извиниться перед тобой, Дэйв.
— Мне не о чем с тобой говорить, Сулард.
— Я был неправ, обвиняя тебя.
— Вот и разворачивайся, и дуй туда, откуда приехал.
Пьер покачал головой, его глаза выражали затаенную скорбь и печаль. Спокойно и неторопливо Пьер заглушил мотор.
— Конечно, у тебя есть право вышвырнуть меня отсюда, Дэйв. Но я не уйду, пока не скажу одну вещь. Я хочу заслужить твое прощение. Мне это необходимо.
Пьер заметил, как холодность и отчужденность постепенно покидают Дэйва.
— Дэйви, мальчик, ты веришь в доброту. Я знаю, это так. А я — всего лишь издерганный жизнью старик, унижающий сам себя. Неужели для тебя это ничего не значит?
— Ну, я… не ожидал, что вы приедете сюда так вот…
— Мне нужно было, и ты должен простить меня. Ты простишь?
Дэйв размяк. Старик изо всех сил сдерживался, чтобы не выдать своих истинных чувств.
— Больше мне нечего сказать, — продолжил Пьер. — В суде я просто свихнулся, думая о дочери и внуке… Оба погибли.
— Я понимаю, — медленно произнес Дэйв.
— Я пытался найти того, кто во всем этом виноват, и ты оказался под рукой. Поступок, конечно, идиотский, и мне стыдно за себя.
— Думаю, нам обоим пришлось несладко, — откликнулся Дэйв. — Но время вспять не повернуть, правда?
— Да-да, разумеется. Остается лишь плыть по течению, и это все, что я могу придумать. Я снимаюсь с места, Дэйв, и мне не хочется оставлять о себе плохую память.
— Будем вспоминать, что мы были дружными соседями. Я так и буду вспоминать про тебя.
— Ты замечательный парень, и в доказательство моей искренности я хочу попросить тебя о небольшой услуге, за которую щедро заплачу.
— Услугу?
— Да. Я хочу превратить свой грузовик в походный вагончик для себя и Гретхен. Мы снова будем выступать по дороге. Еще остались места, где можно заработать немного выступлениями. Мне нужна небольшая помощь, чтобы все сделать как надо. Я был бы весьма рад, если бы ты поработал со мной, прежде чем я окончательно уеду.
— Я…
— И тебя ждет щедрое вознаграждение, чтобы все было честно и по справедливости между нами. Когда мы с Гретхен сядем в наш новый дом, захочется оглянуться и вспомнить, что у нас с тобой все недоразумения позади.
Пьер с радостью видел, что потихоньку усыпляет подозрительность парня. Впрочем, не было никаких сомнений в осуществлении намеченного плана.
— Я не обижаюсь, Дейв, что ты сомневаешься, стоит ли ко мне ехать. Может, не хочешь оставаться со мной один на один?
— Не то, чтобы…
— Я не обижаюсь. На твоем месте я бы тоже не доверял. Я бы тоже крепко подумал, мало ли что там говорят. Приходи с кем-нибудь. Возьми того, кто работает с тобой, Харли Джонса. Для него тоже работа найдется, буду рад и ему заплатить. Так что ты, Дэйв, ты и Харли, поможете мне перетащить тяжелые вещи на грузовик.
— У нас работы под завязку.
Пьер устало и с сожалением усмехнулся. Потом пристально посмотрел на Дэйва.
— Хорошо, — обреченно вздохнул он. — Думаю, смогу найти кого другого. Может быть, было глупо с моей стороны приходить сюда. Мне только хотелось сказать тебе, как мне стыдно за все происшедшее. Хотел провести свои последние часы здесь и найти какое-то утешение. Чтобы меня хотя бы один человек вспоминал с добротой, Дэйв.
Пьер вставил ключ зажигания и сделал вид, будто собирается завести мотор.
— Подожди, — не выдержал Дэйв. — Наверное, мне тоже нужно оставить о себе хорошую память. Один бог знает, что вы обо мне думаете после той дождливой ночи. Не так уж мы с Харли и заняты.
— Значит, завтра утром, Дэйв?
— Да.
— Не забудь взять с собой Харли.
— Обязательно.
— Спасибо, Дэйв. Спасибо от всего сердца.
На следующее утро Пьер проснулся как никогда рано. Завтрак занял считанные минуты. Гретхен играла сама с собой, а Пьер в это время зарядил револьвер и взвел курок. Потом тщательно позаботился, чтобы дуло было направлено точно в дверь.
Дневная жара понемногу давала о себе знать; роса уже высохла, и утренний туман успел рассеяться. Вокруг на все лады застрекотало и зажужжало. Тем временем Пьер распилил на козлах фанерные панели, лежавшие перед домом, и стал наблюдать за дорогой. Ровно в девять сорок его глаза отметили, как от фермы Уиквэя отъехал красно-белый пикап. Его охватила дрожь. Губы пересохли.
— Гретхен!
Шимпанзе взглянула в его сторону. Она скакала вокруг него, слюнявя палец и тыкая им в свежие опилки, потом пробовала их, строя рожицы и непрестанно щебеча о чем-то. Пьер взял ее за руку, и оба поспешили к сараю; человек шагал прямо и твердо, шимпанзе — переваливаясь на кривых лапах, опираясь то и дело кулаком свободной руки о землю.
Пьер открыл дверь и мягко подтолкнул шимпанзе вперед. Потом так же осторожно прикрыл дверь и облокотился о стену, переводя дыхание.
Когда старик вернулся к козлам, грузовик подъехал к воротам. Внутри сидели двое — Дэйв и Харли. Жертва и свидетель. Свидетель тому, что все случившееся — лишь ужасная нелепая случайность, свидетель, который подтвердит: да, Пьера не было рядом с трупом Дэйва.
«Малыш Дэйви, — подумал старик, — ты на полпути к трагедии. Этим утром мы ее и завершим».
— Доброе утро, Пьер.
Старик смотрел на парней, вылезающих из машины.
— Тебе того же, Дэйв. Как дела, Харли?
— Прекрасно, — откликнулся тот.
Парни остановились около козел.
— Уже начал, — сказал Дэйв.
Пьер кивнул:
— Планирую сделать из этого стены и крышу и засунуть внутрь койку с керосиновой плиткой. Для нас с Грэтхен будет вполне достаточно.
— Чем тебе помочь, Пьер?
— Значит, так: Дэйв, Харли и я будем устанавливать стенки, которые я уже напилил, а потом, если хочешь, будешь пилить ты, Дэйв.
Харли вскарабкался на грузовик и ухватился за протянутый Пьером кусок фанеры. Пока он держал его, Пьер поднял другую сторону панели и начал толкать ее на Харли, помогая ему затащить все это в кузов.
— Дэйв, — позвал Пьер.
— Что?
— Прежде, чем пилить, принеси нам скобу. Она висит на внутренней стороне двери в сарае. Сарай сразу за домом.
— О’кэй, — согласился Дэйв и скрылся за домом.
Пьер положил свою сторону панели на задний борт и остановился передохнуть. Харли крикнул из кузова:
— Что случилось, мистер Супард? Все в порядке?
— Жара. Солнце — просто кошмар какой-то. Сейчас отойду слегка, подожди чуток.
Время для Пьера остановилось, все замерло. Он почувствовал, что даже все звуки вдруг исчезли и в перегретом знойном воздухе повисла мертвая тишина. Вдруг Пьер вздрогнул.
Послышались шаги. Голова старика медленно повернулась.
К ним подходил Дэйв Уиквэй — здоровый, как ни в чем не бывало, со скобою в руках.
— Как раз там, где вы и говорили, — улыбнулся Дэйв, подняв железку. — Здорово вы придумали запереть обезьяну в сарае, хоть путаться не будет под ногами.
Пьер отпрянул от него. Невероятно. Это невозможно. Так просто не может быть. Он забыл взвести курок! Он отлично помнил, что взводил его, но память, наверное, сыграла с ним злую шутку. Другого объяснения не приходило на ум. Неужели с мозгами не все в порядке, неужели он свихнулся?
Старик издал горлом нечленораздельный ужасный рык и рванулся прямо к сараю. С губ его продолжали срываться непонятные звуки, когда он дернул на себя дверь.
В глаза ударила ослепительная вспышка. Его тело отлетело назад, из сарая, в вечность.
Объяснение, почему остался в живых Дэйв Уиквэй, было очень простым, по крайней мере, для Гретхен. Она ведь не чокнутая. Она сделала все именно так, как ее учили. Она действовала с точностью робота. Выступление прошло без изъяна, даже с блеском.
Все правильно, Гретхен подождала, пока Пьер — и только Пьер — появится в дверях. Вот тогда-то и наступил самый подходящий момент нажать на курок!
(Перевод М.Ларюнина)
Фрэнк Сиск
ГРЕШНИК ПОГИБНЕТ ОТ ЗЛА
Джеймс Мортон Оливер унаследовал приличное состояние от отца, которое было утроено в последующие двадцать лет расчетливым приобретением акций страховых компаний. Каждый месяц он проводил несколько дней в Хартфорде и столько же в Нью-Йорке, куда его отвозил личный шофер, невысокий крепко сложенный негр по имени Дарви Тайлер, который одновременно служил и дворецким.
Все остальное время мистер Оливер посвящал Квинспорту и его окрестностям — «красивейшему месту во всей Новой Англии», как неизменно провозглашалось им на званых обедах в качестве главного тоста.
Фамильный особняк исправно служил основным местом обитания уже третьему поколению Оливеров. Его построили на Джерико Хилл еще два века назад, и, благодаря заботливому уходу, особняк до сих пор пребывал в отличном состоянии. За две сотни лет главное квадратное здание в стиле восемнадцатого века обросло бесчисленными пристройками и галереями, и теперь там удобно разместилась бы довольно большая семья.
Все эти роскошные апартаменты живописно раскинулись на площади в девяносто акров. Границы владений Оливеров были отмечены рядом высоких норвежских сосен, вечнозеленых недремлющих часовых. А уже за ними раскинулась морем буйная зеленая масса из буков, дубов, берез и рябин. Ближе к дому виднелись ухоженные маленькие садики с яблонями, грушами и вишнями.
Джеймс Мортон Оливер управлял своим имением практически один, если не считать нескольких слуг. Кроме Дарви Тайлера была еще Джозефина Даунз, толстая с багровым лицом повариха, и высокий, с замороженными движениями, немногословный Си Грин, садовник и подручный на все случаи жизни.
Джеймс Мортон Оливер никогда не был женат. Однажды в его жизни промелькнула молодая леди из Ньюберипорта, штат Массачусетс, с которой Оливер был уже помолвлен, но она так же внезапно исчезла, погибнув в автомобильной катастрофе. В ту пору ему стукнуло лет двадцать восемь. После этого все его любовные похождения или прекратились или тщательно скрывались от общественных кривотолков. Большинство граждан Квинспорта склонны были придавать романтическую окраску происшедшему несчастью, будто та девушка из Ньюберипорта (которую даже видевшие только раз считали за исключительный случай редкой красоты) осталась единственной чистой любовью для Оливера и никто никогда не сможет затмить ее образ в его сердце.
Джеймс Мортон Оливер, будучи единственным отпрыском своих родителей, не имел близких родственников. Несколько двоюродных братьев и сестер, чьи смутно знакомые лица изредка всплывали в его памяти, давно затерялись в складках времени. Тетка, младшая из отцовских сестер, предположительно, осела в Фениксе, штат Аризона, и на великосветских приемах играла, вероятно, роль престарелой дамы. Дядька по материнской линии как минимум десять лет боролся с зеленым змием и в конце концов пал его жертвой, проведя остаток своих дней в госпитале в Вест-Хэйвене.
Что касается друзей, то Оливер имел их чуть ли не в каждом уголке земли, но по-настоящему близкого друга у него не было. Несмотря на душевную теплоту, доброжелательную улыбку и бескорыстную готовность прийти на помощь тем, кто нуждался в нем больше всего, люди постоянно ощущали в его глазах какую-то неуловимую отчужденность, удерживающую их от дальнейшего сближения. Он всегда протягивал руку помощи, но никогда не распахивал своей души. Ему во всем доверяли, не услышав от него ни одной сокровенной мысли. Единственный, кто мог похвастаться, что знал о нем больше других, был его адвокат, Герман Максфилд, и все же как человек Оливер был ему незнаком.
— Двадцать три года я являюсь его официальным адвокатом, советником на все случаи жизни, — заявил Максфилд, тряся своей обрюзгшей физиономией с более меланхоличным выражением, чем обычно. — Двадцать три года я воображал себя его ближайшим другом. Двадцать три года я уважал его больше всех на свете. И вот теперь я вдруг с ужасом открыл для себя, что добропорядочный гражданин Оливер — это маска, сброшенная за ненадобностью, под которой скрывался настоящий монстр. Все его умные рассуждения — лишь паутина лжи, сложный камуфляж. И должен сказать вам, для меня это чертовски тяжелый удар. Хуже всего то, что я всегда буду вспоминать его — дай-то бог забыть, как кошмарный сон — с чувством гадливости и отвращения.
Собеседник Максфилда неторопливо попыхивал трубкой. Его звали Ричард Сенека, он был окружным прокурором.
— Мне кажется, Герман, ты слишком преувеличиваешь. — Его трубка, как вулкан, извергла очередной клуб дыма. — Ты все воспринимаешь в черно-белом свете, без всяких оттенков.
— Ладно. Я допускаю, что нахожусь сейчас под впечатлением, Ричард. Несомненно. Но хотелось бы увидеть твою реакцию, когда ты прочтешь все, что я прочитал. Вот тогда и поговорим.
Они сидели в библиотеке Оливеровского особняка. Двери были слегка приоткрыты. Стоял погожий апрельский денек. В столбах солнечного света лениво кружились искорки пылинок, опускаясь еле заметным слоем на блестящие лаком поверхности мебели из темного дерева.
Джеймса Мортона Оливера не было в живых уже около месяца. Его похоронили, но едва ли успели позабыть. Похороны вылились в грандиозное мероприятие. Среди присутствующих оказался даже вице-губернатор штата. Почти все газеты штата выделили колонку или две, а «Квинспорт Квоут» разорилась на целую страницу для описания торжественных поминок. Сейчас Оливер — лишь кучка пепла в ряду урн, помещенных в фамильный склеп. Но бренные останки человека, суть его пройденного жизненного пути, были скрыты в спертой мгле склепа. А жаль! Если вынести их на всеобщее обозрение, может быть, разрушился бы тот величественный образ, по которому скорбели знавшие покойника при жизни. Может быть, открылся бы им истинный лик мерзкой твари.
Что касается Джеймса Мортона Оливера, каждый его шаг, каждый поступок не пропал бесследно для потомков. Его секретный дневник давно уже превратился в пухлые тома, послед- ний из которых значился под четырнадцатым номером. В силу обстоятельств, сделавших Германа Максфилда душеприказчиком имущества умершего, ему первому выпало обнаружить дневник в старом сейфе, замурованном в самой глубине библиотеки. Всю предыдущую неделю он бегло просматривал полустершиеся записи, проникаясь тревогой, переросшей, в конце концов, в неподдельный ужас.
— Вот первый том, — протянул Максфилд Сенеке большую общую тетрадь. — Начинается с конца тысяча девятьсот сорок пятого, когда Оливер находился в Вашингтоне. Во время войны он работал по контракту в морском флоте на какой-то гражданской должности, но думаю, первый том можно просто пролистать, там ничего интересного. Чисто бюрократические интрижки и сплетни. Я отметил абзацы, заслуживающие самого внимательнрго прочтения.
— Ну, что ж, взглянем. — Сенека отложил в сторону трубку и раскрыл тетрадь в том месте, где была первая пометка.
«12 января.
Наконец-то дома, Город еще никогда не выглядел таким красивым. Все вокруг, насколько хватает глаз, белым-бело. Деревья покрыты инеем. Все блестит и сверкает. Настроение как после доброй чарки вина. Ничто теперь не соблазнит меня поехать обратно в Вашингтон. Даже должность в конгрессе, которой меня так соблазняют Л.М. и Эй. Р…»
В глазах Ричарда Сенеки возник вопрос.
— Эти инициалы, Герман. Они тебе что-нибудь говорят?
— Лео Мак-Говерн и Эл Роупер, — ответил Максфилд. — В те дни у них было много чего порассказать. Оба давно умерли.
Взгляд Сенеки вновь обратился к записям.
…Я очень нужен отцу именно сейчас. Он быстро сдает. Последний раз был у него год назад. Он все так же злоупотребляет алкоголем, даже слишком, но, думаю, у него это превратилось в болезнь. И если матушка, упокой, господь, ее душу в вечном мире, ничего не смогла поделать с его дурной привычкой, то у меня тем более нет никаких шансов. Как там говорится? «Дай, что покрепче, тому, кто устал от жизни, и легкого вина тому, у кого тяжело на душе». Возможно, это лучшее, что я могу сделать в данной ситуации. В октябре ему исполнилось шестьдесят семь. Сомневаюсь, протянет ли еще год. Кстати, у меня ведь тоже скоро день рождения. Через месяц, двенадцатого числа, будет двадцать девять. Интересно. Эта дата — единственное, что у меня есть общего с А.Линкольном.
13 января.
С утренней почтой пришло долгожданное письмо от Клаудии. Зная, что я превратился в канцелярскую крысу, приглашает меня на вечеринку в Бостон. Так, несколько дней в городе, только нас двое. Не могу отказаться. Прошло уже добрых полгода, когда ее тело, полное страсти и неги, трепетало в моих объятиях, а потом наше счастье прервал телефонный звонок ее брата, который звонил прямо из коридора отеля. Слава богу, мы были зарегистрированы в разных номерах. Шесть месяцев, целая жизнь, золотое время, вечность. Становлюсь сентиментальным, думая о ней. О, Клаудия, как мне не хватает тебя здесь, со мною, чтобы ты сидела рядом и смотрела на загадочный танец пламени в камине.
14 января.
Попросил отвечать всем, что гуляю по городу. Телефонные звонки начинают уже надоедать, некоторые приятные, а другие только раздражают. Как-то позвонила Кэрол Росс, с которой мне хотелось бы разговаривать в последнюю очередь, и Дарви протянул мне трубку, не успев предупредить о ней. Прозвучал примерно такой диалог.
— Хелло, Джим Оливер слушает.
— Хай, Джим. Спорю, не догадаешься, кто это.
— У меня нет настроения держать пари. — Конечно, я сразу понял, чей это голос.
— Ну, попробуй. Хоть разочек.
— Лана Тернер. [7]
— Ну, ты даешь!
— Это не Лана Тернер? Странно сегодня утром она как раз должна была позвонить.
— Ладно, это я, Кэрол.
— Кэрол Ломбард? [8]
— Не очень-то вежливо с твоей стороны. Прекрасно знаешь, что она умерла. Это Кэрол Рус.
— Ах, да, конечно. Теперь узнал твой голос, Кэрол. Как ты там поживаешь?
— Так себе. Если это тебя действительно интересует.
— Интересует, Кэрол. Очень интересует. А как поживает высокий блондин, твой приятель. Генри Веббер?
— Мы разошлись.
— Скажи мне, ради бога, что случилось?
— Да все то же самое. Тебе все равно не понять. А может, и поймешь.
— Попробуй объяснить, Кэрол.
— Если дашь мне возможность. Я бы хотела встретиться с тобой где-нибудь.
— Хорошо.
— Когда?
— Скоро.
— Сегодня?
— Боюсь, сегодня никак не получится. Видишь ли, я только-только добрался до дома…
— Ходят слухи, что ты уже целых два дня только-только добрался до дома.
— Да, это так. Но два дня так мало. Я даже не успел распаковать все вещи. Кроме того, мой отец очень болен, и ему приходится уделять много времени. И потом, нужно уладить кое-какие официальные дела.
— Тогда, завтра?
— Завтра тоже не пойдет, Кэрол. Мне придется пробыть весь день в Бостоне по работе.
— Просто на самом деле тебе не хочется встречаться со мной.
— Пожалуйста, давай без детских обид.
— От твоих извинений в ушах звон стоит, Джимми.
— Пожалуйста, не называй меня Джимми.
— Эх вы, мужчины! Как только добиваетесь от девушек чего хотите, сразу же говорите: прощай, дорогая.
— Послушай, Кэрол. Обещаю тебе. Как только вернусь из Бостона, тут же мчусь к тебе. Понятно?
— Ну-ну.
— Ты слышала мое обещание. А теперь мне надо идти.
Как только отошел после разговора с ней, проинструктировал Дарби, чтобы тот никогда, никогда больше не звал меня к телефону, не предупредив, кто звонит.
15 января.
Сегодня около полудня заходил Герман Максфилд. Вид моего отца, по-моему, слегка шокировал его. Старик, после вчерашней бутылки бурбона, был похож на удава в прострации. Глаза распухшие. Аппетита никакого. Игнорируя бараньи котлеты, которые Джозефина приготовила с присущим ей мастерством, он полностью сконцентрировался на виски с содовой.
Позже, когда потопал к себе вздремнуть, после обеда, Максфилд отбросил свою сдержанность, чтобы прокомментировать.
— Бен, по-моему, перебарщивает, Джеймс. Доктор знает об этом?
— Не стал бы утверждать наверняка. Ты знаком с доктором Джереми Бевинсом, Герман?
— Вряд ли.
— После старика я бы оставил за Джерри Бевинсом второе место по части выпивки. Некоторые, впрочем, утверждают, что они делят первое место.
— Понятно, — Тон Максфилда явно указывал на отвращение к тому, что он увидел.
Рабле как-то написал фразу, которую было очень кстати процитировать Герману: «Старых пьяниц гораздо больше, чем старых докторов».
19 января.
С большой неохотой после трех восхитительных дней и ночей я вернулся из Бостона. Моя незабвенная Клаудия завоевала меня окончательно и бесповоротно. И, должен признаться, мысль эта меня нисколько не печалит. Мы сняли номер люкс в «Копли-Плейз» и катались на карусели, вверх-вниз, вверх-вниз, держась за золотые кольца.
Как-то днем небеса распахнулись, и повалили густые хлопья снега. Мы смотрели на снегопад, как счастливые дети, растопив дыханием морозные узоры на окне. С бокалами шампанского в руках и расставив по всей комнате вазы с красными розами. Иногда наслаждались хороводом снежинок, которые поземка вздымала к небесам, как эфирные, неземные белые волны.
Но аппетит у нас был вполне земной. Мы набивали животы, как вьючные животные. Вечером сходили в кино на «Жизнь с отцом», в главных ролях Пауэлл и Айрин Дани. Роль отца сыграна изумительно. Дочь изображала молодая актриса, чьи темные волосы и нежная кожа напоминали мне Клаудию. Ее имя — Элизабет Тэйлор. Она наверняка станет звездой.
Большим плюсом пребывания в Бостоне являлось отсутствие несносного братца Клаудии Пола. Кажется, он на грани вылета из университета, и, соответственно, вызван родителями в Ньюберипорт под домашний надзор за учебой.
Перед расставанием мы условились, что объявим о нашей помолвке в следующем месяце в день моего рождения. Она приедет в Квинспорт на праздник в компании своих родителей и (ОХ!) своего братца.
20 января.
Сегодня звонила Кэрол Рус, но Дарби, которому не нужно ничего повторять дважды, сказал, что меня нет.
21 января.
Сегодня ездил в Харифорд, купил кольцо с бриллиантом. Изумительное творение человеческих рук. Все же оно расцветет во всем великолепии только после того, как окажется на пальчике Клаудии.
По прибытии домой хотел поделиться своими планами со стариком, но тот с доком Бевинсом завел пьяный базар о политике Гарри Трумэна. Записка, оставленная Дарти около телефона-, сообщала, что Кэрол Рус снова искала меня и просила встретиться с ней.
22 января.
Уже было собрался ответить на телефонный звонок Кэрол, но сразу же инстинктивно отдернул от трубки руку и позволил Дарби уладить все самому. Эта крошка начинает потихоньку надоедать.
23 января.
Роковой день! День кошмарных обвинений! Если бы знал с утра, что мне уготовано пережить, спал бы до следующего утра.
Даже сейчас, спустя много часов после несчастного случая (определенно, это была нелепая случайность), меня всего передергивает от воспоминаний. Рука еле выводит эти строки. Но записать нужно непременно. Иначе через неделю, через месяц, через год начну подозревать и проклинать себя вместо злополучной судьбы.
Св. Августин писал, что «судьба — это необратимые события, которые произойдут независимо от воли господней и наших желаний», и, знает бог, я не хотел такого поворота событий.
Началось все с утра после позднего завтрака. Я решил сходить за свежей почтой сам, не дожидаясь, пока это сделает Си Грин. На улице было прохладно, но сквозь тучи пробивались лучи солнца. Настроение у меня было прекрасное, и я наслаждался пятнадцатиминутной прогулкой до почтового ящика, что у дороги Джерико Хилл. Когда я вынул газеты и уже опустил металлическую задвижку, сзади послышался шум подъехавшей и мягко затормозившей машины.