Страница:
— Что ты о нем думаешь? — спросил коммодор.
— Некоторые его мысли довольно категоричны, — ответил Солтер.
— Дела Белого флота идут неважно. Этот парень приплыл на прошлой неделе на куттере, в самый разгар сбора, и требовал немедленной встречи со мной. Он из штаба коммодора Белого Флота. Мне кажется, все они такие… Может, не справляются со ржавчиной, может, у них слишком большой естественный прирост. Их корабль потерял сеть, но они его бросили, а вместо этого собрали куски такелажа со всего своего флота, чтобы сделать новый невод.
— Но…
— Но, но, но! Конечно, это была ошибка, и теперь все страдают из-за этого. И, разумеется, им не хватает смелости тянуть жребий и уменьшить затраты. — Он понизил голос. — У них возникла идея: напасть на Западный Континент, как ее там — Америку, и добыть сталь, бронзу и вообще все, что не будет прикреплено к палубе. Конечно, это полная ерунда, выдумка выживших из ума штабистов. Команды никогда их не поддержат. Этот Деджеранд прибыл с предложением принять участие в этой авантюре!
Солтер помолчал, потом заметил:
— Надеюсь, мы не будем иметь с ними дела.
— На рассвете я отправлю его обратно, передав их коммодору свой привет, отказ и искренний совет отказаться от этого, пока команда не узнала и не повесила его на бушприте. — Коммодор улыбнулся. — Конечно, легко давать такой ответ в момент, когда только что кончился великолепный сбор. Труднее было бы отказать, имей мы пару кораблей без сетей и запасы продуктов на шестьдесят процентов команды. Ты смог бы отказаться от их предложения в такой ситуации?
— Думаю, да, сэр.
Коммодор отошел с непонятным выражением лица. Солтер догадывался, в чем тут дело. Ему дали попробовать вкус высшей власти, быть может, готовили к должности коммодора — разумеется, не на место старика, а на место его наследника.
Подошел Макби, наевшийся и пьяный.
— Я наговорил тебе глупостей, — пробормотал он. — Выпьем и забудем об этом, хорошо?
Солтер сделал это с удовольствием.
— Отличный моряк! — рявкнул Макби после еще пары стаканов. — Лучший капитан в группе! Не то что старый, бедный, трусливый дурень Макби, который боится каждого порыва ветра!
А потом пришлось утешать Макби до тех пор, пока собравшиеся не начали расходиться. Наконец он заснул, и Солтер проследил, чтобы его дотащили до шлюпки, а затем сам спустился в лодку, чтобы начать долгий путь к раскачивающимся тоновым огням своего корабля.
На тридцатом номере соединения правого борта в ту ночь было спокойно, горели только лампы женщин из постоянных противокоррозионных патрулей. На складах его лежало почти семь тысяч тонн улова, и это гарантировало безопасность, потому что лимит, необходимый на шесть месяцев — до начала осеннего роения и нового сбора — составлял пять тысяч шестьсот семьдесят тонн. Компенсационные цистерны вдоль киля были почти пусты, зато на выложенных стеклянными плитами полках складов укладывали кубики законсервированных или засоленных продуктов. Гигантский корабль, подталкиваемый умеренным западным бризом, плыл по волнующемуся морю.
Солтер устал и хотел было приказать рулевому свистнуть, чтобы спустили боцманское кресло и подняли его вдоль пятидесятиярдового обрыва борта, но, подумав, отказался от этого. Ранг не только давал привилегии, но и накладывал обязанности. Он встал, прыгнул на штормтрап и начал долгий подъем. Минуя иллюминаторы кабин, капитан скромно смотрел прямо перед собой, на бронзовые плиты обшивки. Множество супружеских пар в тишине своих двойных кают наверняка праздновали окончание каторжного труда днем и ночью. Шестьсот сорок восемь квадратных футов каюты и собственный иллюминатор были на корабле самой ценной вещью и обретали почти религиозное значение, особенно после долгих недель общей работы на сборе.
Стараясь не упасть, он эффектно спрыгнул на палубу. Зрителей не было. Чувствуя себя забытым всеми, он двинулся в темноте на корму, слыша лишь свист ветра и поскрипывание такелажа. Пять могучих мачт молча трудились, неся свои наполненные ветром паруса. Солтер остановился на минуту у огромной, как секвойя, Среды, и прижал к ней руки, чувствуя мощь, вибрирующую в стальной конструкции.
Мимо прошли шесть женщин, освещая палубу своими фонарями, и Солтер отскочил в сторону, хотя они его и не заметили. Будучи на службе, они впадали в состояние, напоминающее транс, и поведение их резко менялось. Борьба за корабль начиналась с их работы. Тысяча женщин, пять процентов команды, днем и ночью искали следы ржавчины. Морская вода — необычайно сильный окислитель, а кораблю приходилось находиться в ней постоянно. В такой ситуации единственным решением был фанатизм.
Каюта над штурвалом ждала капитана. Свет лампы, которая вопреки принципам экономии горела у трапа, выхватывал из темноты сто футов палубы. После сбора, когда цистерны были до краев заполнены жиром, некоторые вели себя так, словно запасы жира неисчерпаемы. Обходя и перешагивая растянутые штаги, капитан устало подошел к трапу и задул лампу. Перед тем, как спуститься вниз, он машинально огляделся по сторонам. Все в порядке…
За исключением светлого пятна на кормовой палубе.
— Неужели этот день никогда не кончится? — спросил он у потушенной лампы и направился на корму.
Светлое пятно оказалось девочкой в ночной рубашке, с пальцем во рту, бесцельно бродящей по палубе. Ей было года два, и она почти засыпала. В любую секунду она могла выпасть за борт: тихий крик, тихий всплеск…
Он поднял ее, как перышко.
— Кто твой папа, детка?
— Не знаю, — улыбнулась она в ответ.
Было слишком темно, чтобы разглядеть ее идентификационный брелок, а зажигать лампу не хотелось. Солтер поплелся к группе контролеров.
— Пусть одна из вас, — обратился он к начальнице группы, — отведет этого ребенка в каюту родителей. — Он подал ей девочку.
Начальница оскорбилась:
— Мы на вахте, сэр!
— Если хотите, можете жаловаться коммодору. Возьмите ребенка.
Одна из женщин выполнила приказ и защебетала с девочкой, пока ее начальница испепеляла капитана взглядом.
— Пока, детка, — сказал капитан. — Надо бы протащить тебя за это под килем, но я дам тебе еще один шанс.
— Пока, — ответила девочка, маша ему ручкой, и капитан, зевая, спустился по трапу к себе.
Его каюта, в сравнении со спартанскими условиями, царящими на корабле, была роскошной. Площадь ее равнялась площади шести стандартных (9?9) кают или трех двойных кают для супружеских пар. Впрочем, женитьба была для него недостижима, потому что офицеры в звании выше лейтенанта жили в безбрачии. Как показывал опыт, это была единственная возможность избежать кумовства, а кумовство было роскошью, которой не могла позволить себе ни одна группа… Рано или поздно это привело бы к ошибкам в руководстве, а это в конечном итоге означало бы смерть.
Солтер подумал, что не сможет заснуть, и действительно, сон не шел.
Супружество. Отцовство. Как это странно! Делить кровать с женой, каюту с двумя детьми, до шестнадцати лет живущими в закутке, отделенном для приличия портьерой… О чем разговаривают в постели? Его последняя любовница почти ничего не говорила, разве что взглядом. Заметив, что она — Бог знает почему — начинает в него влюбляться, он порвал с ней так мягко, как только мог, и с тех пор раздраженно отклонял всякие намеки, что должен найти себе очередную. Это было два года назад, ему исполнилось тридцать семь, и он начинал чувствовать себя лодырем, заслуживающим лишь того, чтобы его выбросили за борт. Старый распутник, сатир, использующий женщин. Не удивительно, что она так мало с ним разговаривала, — какие у них были общие проблемы? С женой, живущей у его бока, детьми, окружаемыми совместной заботой, все выглядело бы совершенно иначе. Эта бледная высокая и тихая девушка заслуживала большего, чем он мог ей дать. Он надеялся, что к этому времени она удачно вышла замуж, получила свою двойную каюту и, вероятно, ходит уже в своей первой беременности.
Над его головой запищал свисток: кто-то дунул в одну из переговорных труб, размещенных на переборке. Потом открылась труба № 7 — отдел связи. Солтер отрешенно взял в руки эластичный наконечник с воронкой переговорной трубы и произнес в нее:
— Капитан слушает.
— «Гренвилл» сообщает о шквале третьей степени, идущему кормы, сэр.
— Шквал третьей степени, с кормы. Вызвать вахту правого борта, пусть рифуют паруса до положения «Чарли».
— Вахта правого борта, зарифить паруса до положения «Чарли».
— Исполняйте.
— Слушаюсь, сэр.
Заглушка трубы № 7 захлопнулась. Почти сразу же послышался пронзительный звук свистка. Солтер почувствовал слабую вибрацию корпуса, а разбуженная шестая часть команды принялась, вскочив, крутиться по своим каютам и пробираться вдоль коридоров к люкам я на палубу. Он тоже встал с койки и, зевая, оделся. Рифление парусов из положения «Фокс» в положение «Чарли» даже в темноте не составляло проблемы. Вахтенный начальник Уолтере был хорошим офицером, но все-таки капитан предпочитал и сам быть на месте.
Корабль имел гладкую палубу, без капитанского мостика, и Солтер управлял им с «первой верхней» на Пятнице, последней из пяти мачт. «Первая верхняя» была отличным вороньим гнездом, прикрепленным на высоте пятидесяти футов к стальной конструкции этой могучей башни. Благодаря ему он мог одним взглядом окинуть все мачты и реи.
Капитан забрался в свой командный пункт, слишком измученный, чтобы чувствовать усталость. Полная луна освещала все вокруг. Это хорошо, меньше шансов, что какой-нибудь желторотый поставит ногу на выбленку, которая окажется просто тенью, и свалится с высоты двухсот футов на палубу. Чем быстрее будут зарифлены паруса, тем быстрее все кончится. Солтер вдруг решил, что если ему удастся вернуться в койку, он наверняка сможет заснуть.
Он повернулся, чтобы взглянуть на освещенную луной большую сеть из бронзы, лежащую на кормовой палубе. За неделю ее должны очистить и смазать, а затем — убрать вниз, оберегая от ветра и непогоды.
Отделения вахты правого борта уже кишели на реях мачт от «Понедельника» до «Пятницы», а боцманские свистки задавали работе необходимый темп.
Ветер взвыл и тряхнул капитана, пришлось ухватиться обеими руками за релинг. Струи дождя хлынули сверху, а корабль закачался с борта на борт. За спиной капитана скрежетнул металл — это сеть сдвинулась на пару дюймов и вернулась на свое место.
Неожиданно тучи закрыли луну, он не мог разглядеть людей, работающих на реях, но внезапно, с поразительной ясностью, чувствуя дрожь настила под ногами, понял, что они делают. Ослепленные и оглушенные секущими дождем и ветром, они с трудом выполняли задачу рифления парусов. Они уже не координировали своих действий, не пытались в одном темпе уменьшать поверхность парусов на каждой мачте, а просто хотели сделать свое дело и спуститься. Ветер завыл ему прямо в лицо, когда он повернулся, изо всех сил держась за релинг. На «Понедельнике» и «Вторнике» рифили быстрее, на «Четверге» и «Пятнице» отставали.
Значит, корабль начнет раскачиваться. Сила ветра будет действовать неравномерно, и корабль накренится, словно готовясь к молитве. Нос покорно погрузится в воду, корма медленно и величественно поднимется в воздух, пока с верхнего шарнира руля хлынет в пенящийся кильватер стофутовый водопад.
Но это была только половина крена. Капитан держался изо всех сил. Несмотря на вой ветра, он слышал, как грохочут по палубе предметы, скатываясь, как лавина. Услышав громкий звон на корме, он закусил нижнюю губу, а когда выступила кровь, холодный дождь тут же размазал ее по щеке.
Крен достиг максимума, на мгновенье, показавшееся вечностью, корабль застыл, накренившись под углом в сорок пять градусов, а потом нос начал подниматься, бушприт заслонил звезды на горизонте, предметы посыпались обратно на корму, сметая все на своем пути: гандшпуги, какие-то тюки, лежни под бочки, бухты стальных канатов, солнечные зеркала, извивающиеся концы бронзового такелажа.
Вся эта лавина ударила в сеть, натянув канаты, крепящие ее к двум крупным кнехтам, закрепленным четырьмястами футами ниже, в самом киле. Энергия крена снесла ловушку сети в море, кнехты задержали падение лишь на секунду.
Канат натянулся и лопнул, как человеческий позвоночник, следом не выдержал второй. Грохот падающего с кормовой палубы каскада звеньев потряс весь корабль.
Шквал кончился так же внезапно, как и начался. Тучи исчезли и появилась луна, освещая пустую корму. Сеть исчезла.
Капитан Солтер посмотрел на лежащую в пятидесяти футах палубу и подумал: надо бы прыгнуть и как можно быстрее. Но он не сделал этого, а начал медленно спускаться.
Поскольку на корабле не было никаких электрических аппаратов, на нем царил строй, напоминающий, скорее, республиканско-представительский, нежели демократический. Двадцать тысяч человек могут совместно дискутировать и принимать решения только с помощью микрофонов, динамиков и калькуляторов для подсчета всех «за» и «против». Однако сила голоса, как средство общения, и счеты, как единственное средство счета, ограничивают количество человек, которые могут совместно разговаривать и осмысленно действовать, до пятидесяти. Пессимисты считали, что число это должно быть ближе к пяти, нежели к пятидесяти. Совет Старейшин, собравшийся на рассвете на кормовой палубе, насчитывал именно пятьдесят членов.
Утро было прекрасно. Небо лососевого цвета, сверкающее море, надутые белые паруса кораблей, растянувшихся длинной шестидесятимильной линией по океанской голубизне, все это могло ободрить любого.
Это было долгожданное утро. Весь улов засолен, водяные цистерны полны, от восхода до заката солнца из тысячи труб испарителей собирается девять галлонов воды, сила ветра обеспечивает хорошую маневренность судна, надутые паруса прекрасны. Все это было наградой для них. Сто сорок один год назад группа «Гренвилл» вышла из Ньюпорт Ньюс в Виргинии, чтобы ее заслужить.
Ах этот великолепный праздник отплытия! Мужчины и женщины, все, кто поднялся на палубу, считались героями и укротителями природы, посвятившими себя прославлению СВМ! Но СВМ означало проссто Северо-Восточная Метрополия, единый человеческий муравейник, протянувшийся от Бостона до Ныопорта, вздымающийся ввысь и забирающийся под землю, ползущий на запад, уже захвативший Питтсбург и подбирающийся к Цинциннати.
Первое морское поколение вздыхало о культуре СВМ, грустило по ней, но утешало себя мыслью о патриотическом характере своей жертвы: любое решение было лучше, чем вообще никакого, а группа «Гренвилл» забрала из этого сборища миллион двести пятьдесят тысяч человек. Они были эмигрантами, отправившимися на море, и, как все эмигранты, тосковали по прежней родине. Потом пришло второе поколение, и, как обычно, у него не было терпения выслушивать рассказы стариков. Море, шторм, канат — только это было реально. А затем родилось третье поколение, и как все третьи поколения, ощутило вдруг ужасную пустоту вокруг и утрату. Что истинно? Кто мы такие? Что такое СВМ, которую мы потеряли? Но к тому времени деды и бабки могли лишь бормотать что-то бессмысленное, культурное наследие пропало, растраченное тремя поколениями, погубленное навсегда. Четвертое же поколение, как обычно, ничто уже не волновало.
Те, кто входил в совет, заседающий на корме, относились к пятому и шестому поколениям. О жизни они знали все, что следовало знать. Жизнь — это был корпус и мачты, парус и такелаж, сеть и испарители. Ничего больше, но и ничего меньше.
Без мачт не могло быть жизни, точно так же ее не могло быть и без сети.
Совет корабля не командовал, предоставляя это капитану и офицерам, а лишь советовал и, в случае необходимости, выносил приговор по уголовным преступлениям. Во время страшной зимы без сбора восемьдесят лет назад Совет предложил эвтаназию для всех, перешагнувших рубеж шестидесяти трех лет, и для каждого двадцатого из всех остальных взрослых членов команды. Совет вынес жестокие приговоры предводителям восстания Пиля: их выбросили за борт, а сам Пиль был повешен на бушприте — морской эквивалент распятия. С тех пор ни один мегаломан [12]не пробовал внести разнообразие в жизнь своих товарищей. Долгие муки Пиля дали ожидаемый результат.
Эти пятьдесят человек представляли каждый отдел корабля и каждую возрастную группу. Если на борту существовал коллективный разум, он сосредоточился именно здесь, на корме.
Самый старый из собравшихся, парусный мастер на пенсии Ходгинс, с бородой патриарха и до сих пор зычным голосом, был представителем и начал собрание.
— Коллеги, судьба наша свершилась — мы уже мертвы. Приличия требуют не затягивать агонии, рассудок убеждает, что мы не сможем выжить. Предлагаю общую почетную смерть и передачу запасов нашего корабля для раздела между остальными кораблями группы, по выбору коммодора.
Солтер не очень-то верил, что предложение старика будет принято. Тут же встала главный инспектор и произнесла всего три слова:
— Не мои дети!
Женщины угрюмо закивали головами, мужчины отрешенно вторили им. Приличия, долг и здравый смысл имели значение до тех пор, пока не сталкивались с этой стальной стеной. Не мои дети!
Молодой интеллигентный капеллан спросил:
— Кто-нибудь пытался узнать, может ли сбор лишнего такелажа на всех кораблях группы помочь сделать временную сеть?
Капитан Солтер мог ответить на этот вопрос, но — как убийца двадцати тысяч доверенных ему душ — не смог издать ни звука. Он просто кивнул в сторону своего офицера связи.
Лейтенант Цвингли немного потянул время, доставая шиферную дощечку с записями и делая вид, что просматривает их, наконец сказал:
— В 0.35 передан световой сигнал на «Гренвилл» с уведомлением о потере сети. «Гренвилл» ответил следующее: «Ваш корабль отныне не входит в группу. Не могу давать никаких указаний. Примите мои личные соболезнования. Подпись — коммодор».
Капитан Солтер наконец заговорил:
— Я послал еще несколько сообщений на «Гренвилл» и к нашим соседям, но они не ответили. И это правильно — мы больше не принадлежим группе. Ошибка сделала нас обузой для группы, и мы не можем рассчитывать ни на чью помощь. Я никого не виню — такова жизнь.
Капеллан сложил руки и принялся беззвучно молиться. И тут заговорил член Совета, которого капитан Солтер до этого видел в другой роли. Это была Джевел Флит, высокая бледная девушка, два года назад бывшая его любовницей. «Наверное, замещает кого-то», — подумал он. Солтер не знал даже, чем она занималась, — с тех пор, как они расстались, он избегал ее. Впрочем, она даже не была замужем, не носила кольца. Не было у нее и зачесанных назад волос — неофициального знака полуофициальных любителей одинокой жизни, так называемых «суперпатриотов» (людей или безразличных в сексуальном плане, или не выносящих детей). Это была просто женщина в мундире… Кстати, каком мундире? Ему пришлось сосредоточиться, чтобы увязать изображенные на ее значке ключ и перо с нужным отделом. Она была корабельным архивариусом, подчиняясь начальнику канцелярии, скромной служащей, вытирающей где-то пыль и стоящей очень низко на служебной лестнице. Вероятно, коллеги из канцелярии выбрали ее заместителем, заботясь о ее карьере, зашедшей в тупик.
— Моя работа, — начала она спокойным, ровным голосом, состоит прежде всего в поисках прецедентов в корабельном журнале, когда возникнут необычные обстоятельства и никто не знает, в какой форме их нужно записать. Это одно из тех раздражающих дел, которые кто-то должен выполнять, но которые не заполняют времени, отведенного для работы. В связи с этим у меня много свободного времени. Кроме того, я не замужем и не интересуюсь спортом и играми. Я говорю об этом, чтобы убедить вас, что за последние два года прочла весь корабельный журнал.
Послышался ропот. Действительно, это было удивительно бессмысленное занятие! Ветер и состояние погоды, шторма и периоды штиля, сообщения, встречи и выговоры, преступления, процессы и приговоры за сто сорок лет. Какая скука!
— То, что я сейчас прочту, — продолжала она, — может иметь некоторую параллель с нашей ситуацией. — Она вынула из кармана табличку и начала читать: — Выписка из журнала, датированная тридцатым июня 72 года группы. «В сумерках вернулся на шлюпке отряд Шекспира, Джойса и Мелвилла. Задание не выполнено. Шестеро умерли от ран, но все тела были найдены. Оставшиеся шестеро перенесли психический шок, но смогли ответить на наши вопросы. Они говорили о новой религии, царящей на берегу, и ее влиянии на человечество. Меня убедили, что мы, рожденные на море, не можем более иметь дела с континентами. Тайные экспедиции на сушу необходимо прекратить. Подпись — капитан Сколли».
Мужчина с фамилией Сколли гордо улыбнулся — его предок! Как и остальные, он гадал, каков смысл этого фрагмента и как остальные, пришел к выводу, что никакого.
Капитан Солтер хотел выступить и не мог решить, как ему обращаться к девушке. Это была его Джевел, и все об этом знали. Если он скажет «архивариус Флит», то не поставит ли себя в глупое положение? Ну ничего, если уж он настолько глуп, что потерял сеть, нужно быть последовательным и обращаться официально к бывшей любовнице.
— Архивариус Флит, — сказал он, — какой вывод можно сделать из этого отрывка?
Она ответила спокойно, обращаясь ко всем:
— Из этих туманных слов следует, что до 72 года группы постановления Хартии регулярно нарушались с ведома и по прямым указаниям очередных капитанов. Предлагаю нарушить их еще раз — чтобы выжить.
Хартия. Она была чем-то вроде фундамента их этики. Ее изучали сызмальства, а каждое воскресенье, когда корабль готовился к службе, ей воздавали почести. Текст ее был выгравирован на пластинах фосфорной бронзы, укрепленных на каждом корабле на мачте «Понедельник». И на всех были одни и те же слова:
Бывший парусный частер Ходгинс встал, дрожа от негодования.
— Богохульство! — крикнул он. — Эту женщину нужно повесить на бушприте!
— Я разбираюсь в богохульствах лучше вас, — задумчиво произнес капеллан, — и поверьте, вы ошибаетесь. Верить, что Хартия — религиозный наказ, обычное суеверие. Она дана нам не от Бога, а является просто договором между людьми.
— Это откровение! — надрывался Ходгинс. — Откровение! Это самый новейший завет! Перст божий указал нам чистую и трудную жизнь на море, вдали от земли, от грязи, чрезмерного размножения и болезней!
Таково было всеобщее мнение.
— А как быть с моими детьми? — спросила главный инспектор. — Неужели Бог хочет, чтобы мы умерли с голоду или… или…
Она не закончила вопрос, но последние, не произнесенные слова звучали у всех в ушах: были съедены.
На борту некоторых кораблей, где случайно преобладали старики, и там, где пару поколений назад какая-нибудь сильная личность создавала культ Хартии, идея самоубийства могла рассчитывать на решительное большинство голосов. На других кораблях, где не произошло ничего особенного и жизнь текла без проблем и забот, а умение принимать трудные решения забылось, могли начаться беспорядки, люди могли отказаться от каких-либо действий, скатиться к варварству. На борту же корабля Солтера совет проголосовал за отправку небольшой группы на берег для изучения ситуации. В описании планируемой акции они постарались использовать все возможные эвфемизмы, принимали решение целых шесть часов, а теперь, — скорчившись, сидели на корме, словно ожидая грома с ясного неба.
В состав десантного отряда вошли: капитан Солтер, архивариус Флит, младший капеллан Пембертон и главный инспектор Гревс.
Солтер забрался на свой командный пункт на «Пятнице», взглянул на карту, взятую в архиве, и через звуковую трубу отдал приказ рулевым:
— Смена курса на четыре градуса, красный.
В тоне повторяющего команду отчетливо звучало недоверие.
— Выполнять, — сказал Солтер.
Корабль затрещал, когда восемьдесят человек навалились на румпель, а след за кормой постепенно начал искривляться. Тридцатый корабль соединения правого борта покинул свое место в строю. Сзади доносились боцманские свистки с тридцать первого корабля, на котором, чтобы сомкнуть строй, поднимали дополнительные паруса.
«Могли бы дать нам какой-нибудь сигнал», — подумал Солтер, опуская бинокль. Но на мачте тридцать первого корабля продолжал развеваться только вымпел капитана.
Солтер вызвал сигнальных офицеров и указал на собственный вымпел.
— Снимите его, — сказал он хриплым голосом и спустился в свою каюту.
Новый курс должен был привести их к месту, которое на карте называлось Нью-Йорк Сити.
Солтер отдал свои последние, как он думал, приказы лейтенанту Цвингли; шлюпка уже висела на талях, а трое его спутников сидели в ней.
— Держись этого места, пока сможешь, — посоветовал он. Если мы выживем, то вернемся через пару месяцев. Если не вернемся, это будет серьезный аргумент против попытки пристать к земле и поселиться на континенте. Но это будут уже твои проблемы, а не мои.
Они отсалютовали друг другу, Солтер прыгнул в шлюпку и дал знак людям, стоявшим у лебедок. Медленно, со скрипом лодка начала опускаться.
— Некоторые его мысли довольно категоричны, — ответил Солтер.
— Дела Белого флота идут неважно. Этот парень приплыл на прошлой неделе на куттере, в самый разгар сбора, и требовал немедленной встречи со мной. Он из штаба коммодора Белого Флота. Мне кажется, все они такие… Может, не справляются со ржавчиной, может, у них слишком большой естественный прирост. Их корабль потерял сеть, но они его бросили, а вместо этого собрали куски такелажа со всего своего флота, чтобы сделать новый невод.
— Но…
— Но, но, но! Конечно, это была ошибка, и теперь все страдают из-за этого. И, разумеется, им не хватает смелости тянуть жребий и уменьшить затраты. — Он понизил голос. — У них возникла идея: напасть на Западный Континент, как ее там — Америку, и добыть сталь, бронзу и вообще все, что не будет прикреплено к палубе. Конечно, это полная ерунда, выдумка выживших из ума штабистов. Команды никогда их не поддержат. Этот Деджеранд прибыл с предложением принять участие в этой авантюре!
Солтер помолчал, потом заметил:
— Надеюсь, мы не будем иметь с ними дела.
— На рассвете я отправлю его обратно, передав их коммодору свой привет, отказ и искренний совет отказаться от этого, пока команда не узнала и не повесила его на бушприте. — Коммодор улыбнулся. — Конечно, легко давать такой ответ в момент, когда только что кончился великолепный сбор. Труднее было бы отказать, имей мы пару кораблей без сетей и запасы продуктов на шестьдесят процентов команды. Ты смог бы отказаться от их предложения в такой ситуации?
— Думаю, да, сэр.
Коммодор отошел с непонятным выражением лица. Солтер догадывался, в чем тут дело. Ему дали попробовать вкус высшей власти, быть может, готовили к должности коммодора — разумеется, не на место старика, а на место его наследника.
Подошел Макби, наевшийся и пьяный.
— Я наговорил тебе глупостей, — пробормотал он. — Выпьем и забудем об этом, хорошо?
Солтер сделал это с удовольствием.
— Отличный моряк! — рявкнул Макби после еще пары стаканов. — Лучший капитан в группе! Не то что старый, бедный, трусливый дурень Макби, который боится каждого порыва ветра!
А потом пришлось утешать Макби до тех пор, пока собравшиеся не начали расходиться. Наконец он заснул, и Солтер проследил, чтобы его дотащили до шлюпки, а затем сам спустился в лодку, чтобы начать долгий путь к раскачивающимся тоновым огням своего корабля.
На тридцатом номере соединения правого борта в ту ночь было спокойно, горели только лампы женщин из постоянных противокоррозионных патрулей. На складах его лежало почти семь тысяч тонн улова, и это гарантировало безопасность, потому что лимит, необходимый на шесть месяцев — до начала осеннего роения и нового сбора — составлял пять тысяч шестьсот семьдесят тонн. Компенсационные цистерны вдоль киля были почти пусты, зато на выложенных стеклянными плитами полках складов укладывали кубики законсервированных или засоленных продуктов. Гигантский корабль, подталкиваемый умеренным западным бризом, плыл по волнующемуся морю.
Солтер устал и хотел было приказать рулевому свистнуть, чтобы спустили боцманское кресло и подняли его вдоль пятидесятиярдового обрыва борта, но, подумав, отказался от этого. Ранг не только давал привилегии, но и накладывал обязанности. Он встал, прыгнул на штормтрап и начал долгий подъем. Минуя иллюминаторы кабин, капитан скромно смотрел прямо перед собой, на бронзовые плиты обшивки. Множество супружеских пар в тишине своих двойных кают наверняка праздновали окончание каторжного труда днем и ночью. Шестьсот сорок восемь квадратных футов каюты и собственный иллюминатор были на корабле самой ценной вещью и обретали почти религиозное значение, особенно после долгих недель общей работы на сборе.
Стараясь не упасть, он эффектно спрыгнул на палубу. Зрителей не было. Чувствуя себя забытым всеми, он двинулся в темноте на корму, слыша лишь свист ветра и поскрипывание такелажа. Пять могучих мачт молча трудились, неся свои наполненные ветром паруса. Солтер остановился на минуту у огромной, как секвойя, Среды, и прижал к ней руки, чувствуя мощь, вибрирующую в стальной конструкции.
Мимо прошли шесть женщин, освещая палубу своими фонарями, и Солтер отскочил в сторону, хотя они его и не заметили. Будучи на службе, они впадали в состояние, напоминающее транс, и поведение их резко менялось. Борьба за корабль начиналась с их работы. Тысяча женщин, пять процентов команды, днем и ночью искали следы ржавчины. Морская вода — необычайно сильный окислитель, а кораблю приходилось находиться в ней постоянно. В такой ситуации единственным решением был фанатизм.
Каюта над штурвалом ждала капитана. Свет лампы, которая вопреки принципам экономии горела у трапа, выхватывал из темноты сто футов палубы. После сбора, когда цистерны были до краев заполнены жиром, некоторые вели себя так, словно запасы жира неисчерпаемы. Обходя и перешагивая растянутые штаги, капитан устало подошел к трапу и задул лампу. Перед тем, как спуститься вниз, он машинально огляделся по сторонам. Все в порядке…
За исключением светлого пятна на кормовой палубе.
— Неужели этот день никогда не кончится? — спросил он у потушенной лампы и направился на корму.
Светлое пятно оказалось девочкой в ночной рубашке, с пальцем во рту, бесцельно бродящей по палубе. Ей было года два, и она почти засыпала. В любую секунду она могла выпасть за борт: тихий крик, тихий всплеск…
Он поднял ее, как перышко.
— Кто твой папа, детка?
— Не знаю, — улыбнулась она в ответ.
Было слишком темно, чтобы разглядеть ее идентификационный брелок, а зажигать лампу не хотелось. Солтер поплелся к группе контролеров.
— Пусть одна из вас, — обратился он к начальнице группы, — отведет этого ребенка в каюту родителей. — Он подал ей девочку.
Начальница оскорбилась:
— Мы на вахте, сэр!
— Если хотите, можете жаловаться коммодору. Возьмите ребенка.
Одна из женщин выполнила приказ и защебетала с девочкой, пока ее начальница испепеляла капитана взглядом.
— Пока, детка, — сказал капитан. — Надо бы протащить тебя за это под килем, но я дам тебе еще один шанс.
— Пока, — ответила девочка, маша ему ручкой, и капитан, зевая, спустился по трапу к себе.
Его каюта, в сравнении со спартанскими условиями, царящими на корабле, была роскошной. Площадь ее равнялась площади шести стандартных (9?9) кают или трех двойных кают для супружеских пар. Впрочем, женитьба была для него недостижима, потому что офицеры в звании выше лейтенанта жили в безбрачии. Как показывал опыт, это была единственная возможность избежать кумовства, а кумовство было роскошью, которой не могла позволить себе ни одна группа… Рано или поздно это привело бы к ошибкам в руководстве, а это в конечном итоге означало бы смерть.
Солтер подумал, что не сможет заснуть, и действительно, сон не шел.
Супружество. Отцовство. Как это странно! Делить кровать с женой, каюту с двумя детьми, до шестнадцати лет живущими в закутке, отделенном для приличия портьерой… О чем разговаривают в постели? Его последняя любовница почти ничего не говорила, разве что взглядом. Заметив, что она — Бог знает почему — начинает в него влюбляться, он порвал с ней так мягко, как только мог, и с тех пор раздраженно отклонял всякие намеки, что должен найти себе очередную. Это было два года назад, ему исполнилось тридцать семь, и он начинал чувствовать себя лодырем, заслуживающим лишь того, чтобы его выбросили за борт. Старый распутник, сатир, использующий женщин. Не удивительно, что она так мало с ним разговаривала, — какие у них были общие проблемы? С женой, живущей у его бока, детьми, окружаемыми совместной заботой, все выглядело бы совершенно иначе. Эта бледная высокая и тихая девушка заслуживала большего, чем он мог ей дать. Он надеялся, что к этому времени она удачно вышла замуж, получила свою двойную каюту и, вероятно, ходит уже в своей первой беременности.
Над его головой запищал свисток: кто-то дунул в одну из переговорных труб, размещенных на переборке. Потом открылась труба № 7 — отдел связи. Солтер отрешенно взял в руки эластичный наконечник с воронкой переговорной трубы и произнес в нее:
— Капитан слушает.
— «Гренвилл» сообщает о шквале третьей степени, идущему кормы, сэр.
— Шквал третьей степени, с кормы. Вызвать вахту правого борта, пусть рифуют паруса до положения «Чарли».
— Вахта правого борта, зарифить паруса до положения «Чарли».
— Исполняйте.
— Слушаюсь, сэр.
Заглушка трубы № 7 захлопнулась. Почти сразу же послышался пронзительный звук свистка. Солтер почувствовал слабую вибрацию корпуса, а разбуженная шестая часть команды принялась, вскочив, крутиться по своим каютам и пробираться вдоль коридоров к люкам я на палубу. Он тоже встал с койки и, зевая, оделся. Рифление парусов из положения «Фокс» в положение «Чарли» даже в темноте не составляло проблемы. Вахтенный начальник Уолтере был хорошим офицером, но все-таки капитан предпочитал и сам быть на месте.
Корабль имел гладкую палубу, без капитанского мостика, и Солтер управлял им с «первой верхней» на Пятнице, последней из пяти мачт. «Первая верхняя» была отличным вороньим гнездом, прикрепленным на высоте пятидесяти футов к стальной конструкции этой могучей башни. Благодаря ему он мог одним взглядом окинуть все мачты и реи.
Капитан забрался в свой командный пункт, слишком измученный, чтобы чувствовать усталость. Полная луна освещала все вокруг. Это хорошо, меньше шансов, что какой-нибудь желторотый поставит ногу на выбленку, которая окажется просто тенью, и свалится с высоты двухсот футов на палубу. Чем быстрее будут зарифлены паруса, тем быстрее все кончится. Солтер вдруг решил, что если ему удастся вернуться в койку, он наверняка сможет заснуть.
Он повернулся, чтобы взглянуть на освещенную луной большую сеть из бронзы, лежащую на кормовой палубе. За неделю ее должны очистить и смазать, а затем — убрать вниз, оберегая от ветра и непогоды.
Отделения вахты правого борта уже кишели на реях мачт от «Понедельника» до «Пятницы», а боцманские свистки задавали работе необходимый темп.
Ветер взвыл и тряхнул капитана, пришлось ухватиться обеими руками за релинг. Струи дождя хлынули сверху, а корабль закачался с борта на борт. За спиной капитана скрежетнул металл — это сеть сдвинулась на пару дюймов и вернулась на свое место.
Неожиданно тучи закрыли луну, он не мог разглядеть людей, работающих на реях, но внезапно, с поразительной ясностью, чувствуя дрожь настила под ногами, понял, что они делают. Ослепленные и оглушенные секущими дождем и ветром, они с трудом выполняли задачу рифления парусов. Они уже не координировали своих действий, не пытались в одном темпе уменьшать поверхность парусов на каждой мачте, а просто хотели сделать свое дело и спуститься. Ветер завыл ему прямо в лицо, когда он повернулся, изо всех сил держась за релинг. На «Понедельнике» и «Вторнике» рифили быстрее, на «Четверге» и «Пятнице» отставали.
Значит, корабль начнет раскачиваться. Сила ветра будет действовать неравномерно, и корабль накренится, словно готовясь к молитве. Нос покорно погрузится в воду, корма медленно и величественно поднимется в воздух, пока с верхнего шарнира руля хлынет в пенящийся кильватер стофутовый водопад.
Но это была только половина крена. Капитан держался изо всех сил. Несмотря на вой ветра, он слышал, как грохочут по палубе предметы, скатываясь, как лавина. Услышав громкий звон на корме, он закусил нижнюю губу, а когда выступила кровь, холодный дождь тут же размазал ее по щеке.
Крен достиг максимума, на мгновенье, показавшееся вечностью, корабль застыл, накренившись под углом в сорок пять градусов, а потом нос начал подниматься, бушприт заслонил звезды на горизонте, предметы посыпались обратно на корму, сметая все на своем пути: гандшпуги, какие-то тюки, лежни под бочки, бухты стальных канатов, солнечные зеркала, извивающиеся концы бронзового такелажа.
Вся эта лавина ударила в сеть, натянув канаты, крепящие ее к двум крупным кнехтам, закрепленным четырьмястами футами ниже, в самом киле. Энергия крена снесла ловушку сети в море, кнехты задержали падение лишь на секунду.
Канат натянулся и лопнул, как человеческий позвоночник, следом не выдержал второй. Грохот падающего с кормовой палубы каскада звеньев потряс весь корабль.
Шквал кончился так же внезапно, как и начался. Тучи исчезли и появилась луна, освещая пустую корму. Сеть исчезла.
Капитан Солтер посмотрел на лежащую в пятидесяти футах палубу и подумал: надо бы прыгнуть и как можно быстрее. Но он не сделал этого, а начал медленно спускаться.
Поскольку на корабле не было никаких электрических аппаратов, на нем царил строй, напоминающий, скорее, республиканско-представительский, нежели демократический. Двадцать тысяч человек могут совместно дискутировать и принимать решения только с помощью микрофонов, динамиков и калькуляторов для подсчета всех «за» и «против». Однако сила голоса, как средство общения, и счеты, как единственное средство счета, ограничивают количество человек, которые могут совместно разговаривать и осмысленно действовать, до пятидесяти. Пессимисты считали, что число это должно быть ближе к пяти, нежели к пятидесяти. Совет Старейшин, собравшийся на рассвете на кормовой палубе, насчитывал именно пятьдесят членов.
Утро было прекрасно. Небо лососевого цвета, сверкающее море, надутые белые паруса кораблей, растянувшихся длинной шестидесятимильной линией по океанской голубизне, все это могло ободрить любого.
Это было долгожданное утро. Весь улов засолен, водяные цистерны полны, от восхода до заката солнца из тысячи труб испарителей собирается девять галлонов воды, сила ветра обеспечивает хорошую маневренность судна, надутые паруса прекрасны. Все это было наградой для них. Сто сорок один год назад группа «Гренвилл» вышла из Ньюпорт Ньюс в Виргинии, чтобы ее заслужить.
Ах этот великолепный праздник отплытия! Мужчины и женщины, все, кто поднялся на палубу, считались героями и укротителями природы, посвятившими себя прославлению СВМ! Но СВМ означало проссто Северо-Восточная Метрополия, единый человеческий муравейник, протянувшийся от Бостона до Ныопорта, вздымающийся ввысь и забирающийся под землю, ползущий на запад, уже захвативший Питтсбург и подбирающийся к Цинциннати.
Первое морское поколение вздыхало о культуре СВМ, грустило по ней, но утешало себя мыслью о патриотическом характере своей жертвы: любое решение было лучше, чем вообще никакого, а группа «Гренвилл» забрала из этого сборища миллион двести пятьдесят тысяч человек. Они были эмигрантами, отправившимися на море, и, как все эмигранты, тосковали по прежней родине. Потом пришло второе поколение, и, как обычно, у него не было терпения выслушивать рассказы стариков. Море, шторм, канат — только это было реально. А затем родилось третье поколение, и как все третьи поколения, ощутило вдруг ужасную пустоту вокруг и утрату. Что истинно? Кто мы такие? Что такое СВМ, которую мы потеряли? Но к тому времени деды и бабки могли лишь бормотать что-то бессмысленное, культурное наследие пропало, растраченное тремя поколениями, погубленное навсегда. Четвертое же поколение, как обычно, ничто уже не волновало.
Те, кто входил в совет, заседающий на корме, относились к пятому и шестому поколениям. О жизни они знали все, что следовало знать. Жизнь — это был корпус и мачты, парус и такелаж, сеть и испарители. Ничего больше, но и ничего меньше.
Без мачт не могло быть жизни, точно так же ее не могло быть и без сети.
Совет корабля не командовал, предоставляя это капитану и офицерам, а лишь советовал и, в случае необходимости, выносил приговор по уголовным преступлениям. Во время страшной зимы без сбора восемьдесят лет назад Совет предложил эвтаназию для всех, перешагнувших рубеж шестидесяти трех лет, и для каждого двадцатого из всех остальных взрослых членов команды. Совет вынес жестокие приговоры предводителям восстания Пиля: их выбросили за борт, а сам Пиль был повешен на бушприте — морской эквивалент распятия. С тех пор ни один мегаломан [12]не пробовал внести разнообразие в жизнь своих товарищей. Долгие муки Пиля дали ожидаемый результат.
Эти пятьдесят человек представляли каждый отдел корабля и каждую возрастную группу. Если на борту существовал коллективный разум, он сосредоточился именно здесь, на корме.
Самый старый из собравшихся, парусный мастер на пенсии Ходгинс, с бородой патриарха и до сих пор зычным голосом, был представителем и начал собрание.
— Коллеги, судьба наша свершилась — мы уже мертвы. Приличия требуют не затягивать агонии, рассудок убеждает, что мы не сможем выжить. Предлагаю общую почетную смерть и передачу запасов нашего корабля для раздела между остальными кораблями группы, по выбору коммодора.
Солтер не очень-то верил, что предложение старика будет принято. Тут же встала главный инспектор и произнесла всего три слова:
— Не мои дети!
Женщины угрюмо закивали головами, мужчины отрешенно вторили им. Приличия, долг и здравый смысл имели значение до тех пор, пока не сталкивались с этой стальной стеной. Не мои дети!
Молодой интеллигентный капеллан спросил:
— Кто-нибудь пытался узнать, может ли сбор лишнего такелажа на всех кораблях группы помочь сделать временную сеть?
Капитан Солтер мог ответить на этот вопрос, но — как убийца двадцати тысяч доверенных ему душ — не смог издать ни звука. Он просто кивнул в сторону своего офицера связи.
Лейтенант Цвингли немного потянул время, доставая шиферную дощечку с записями и делая вид, что просматривает их, наконец сказал:
— В 0.35 передан световой сигнал на «Гренвилл» с уведомлением о потере сети. «Гренвилл» ответил следующее: «Ваш корабль отныне не входит в группу. Не могу давать никаких указаний. Примите мои личные соболезнования. Подпись — коммодор».
Капитан Солтер наконец заговорил:
— Я послал еще несколько сообщений на «Гренвилл» и к нашим соседям, но они не ответили. И это правильно — мы больше не принадлежим группе. Ошибка сделала нас обузой для группы, и мы не можем рассчитывать ни на чью помощь. Я никого не виню — такова жизнь.
Капеллан сложил руки и принялся беззвучно молиться. И тут заговорил член Совета, которого капитан Солтер до этого видел в другой роли. Это была Джевел Флит, высокая бледная девушка, два года назад бывшая его любовницей. «Наверное, замещает кого-то», — подумал он. Солтер не знал даже, чем она занималась, — с тех пор, как они расстались, он избегал ее. Впрочем, она даже не была замужем, не носила кольца. Не было у нее и зачесанных назад волос — неофициального знака полуофициальных любителей одинокой жизни, так называемых «суперпатриотов» (людей или безразличных в сексуальном плане, или не выносящих детей). Это была просто женщина в мундире… Кстати, каком мундире? Ему пришлось сосредоточиться, чтобы увязать изображенные на ее значке ключ и перо с нужным отделом. Она была корабельным архивариусом, подчиняясь начальнику канцелярии, скромной служащей, вытирающей где-то пыль и стоящей очень низко на служебной лестнице. Вероятно, коллеги из канцелярии выбрали ее заместителем, заботясь о ее карьере, зашедшей в тупик.
— Моя работа, — начала она спокойным, ровным голосом, состоит прежде всего в поисках прецедентов в корабельном журнале, когда возникнут необычные обстоятельства и никто не знает, в какой форме их нужно записать. Это одно из тех раздражающих дел, которые кто-то должен выполнять, но которые не заполняют времени, отведенного для работы. В связи с этим у меня много свободного времени. Кроме того, я не замужем и не интересуюсь спортом и играми. Я говорю об этом, чтобы убедить вас, что за последние два года прочла весь корабельный журнал.
Послышался ропот. Действительно, это было удивительно бессмысленное занятие! Ветер и состояние погоды, шторма и периоды штиля, сообщения, встречи и выговоры, преступления, процессы и приговоры за сто сорок лет. Какая скука!
— То, что я сейчас прочту, — продолжала она, — может иметь некоторую параллель с нашей ситуацией. — Она вынула из кармана табличку и начала читать: — Выписка из журнала, датированная тридцатым июня 72 года группы. «В сумерках вернулся на шлюпке отряд Шекспира, Джойса и Мелвилла. Задание не выполнено. Шестеро умерли от ран, но все тела были найдены. Оставшиеся шестеро перенесли психический шок, но смогли ответить на наши вопросы. Они говорили о новой религии, царящей на берегу, и ее влиянии на человечество. Меня убедили, что мы, рожденные на море, не можем более иметь дела с континентами. Тайные экспедиции на сушу необходимо прекратить. Подпись — капитан Сколли».
Мужчина с фамилией Сколли гордо улыбнулся — его предок! Как и остальные, он гадал, каков смысл этого фрагмента и как остальные, пришел к выводу, что никакого.
Капитан Солтер хотел выступить и не мог решить, как ему обращаться к девушке. Это была его Джевел, и все об этом знали. Если он скажет «архивариус Флит», то не поставит ли себя в глупое положение? Ну ничего, если уж он настолько глуп, что потерял сеть, нужно быть последовательным и обращаться официально к бывшей любовнице.
— Архивариус Флит, — сказал он, — какой вывод можно сделать из этого отрывка?
Она ответила спокойно, обращаясь ко всем:
— Из этих туманных слов следует, что до 72 года группы постановления Хартии регулярно нарушались с ведома и по прямым указаниям очередных капитанов. Предлагаю нарушить их еще раз — чтобы выжить.
Хартия. Она была чем-то вроде фундамента их этики. Ее изучали сызмальства, а каждое воскресенье, когда корабль готовился к службе, ей воздавали почести. Текст ее был выгравирован на пластинах фосфорной бронзы, укрепленных на каждом корабле на мачте «Понедельник». И на всех были одни и те же слова:
В ОБМЕН НА МОРЕ И ЕГО СОКРОВИЩА МЫ ОТ СВОЕГО ИМЕНИ И ОТ ИМЕНИ НАШИХ ПОТОМКОВ ОТКАЗЫВАЕМСЯ ОТ ЗЕМЛИ, С КОТОРОЙ ВЫШЛИ. РАДИ БЛАГА ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ПОДНЯЛИ МЫ ПАРУСА НА ВЕЧНЫЕ ВРЕМЕНА.По крайней мере половина собравшихся невольно повторила шепотом эти слова.
Бывший парусный частер Ходгинс встал, дрожа от негодования.
— Богохульство! — крикнул он. — Эту женщину нужно повесить на бушприте!
— Я разбираюсь в богохульствах лучше вас, — задумчиво произнес капеллан, — и поверьте, вы ошибаетесь. Верить, что Хартия — религиозный наказ, обычное суеверие. Она дана нам не от Бога, а является просто договором между людьми.
— Это откровение! — надрывался Ходгинс. — Откровение! Это самый новейший завет! Перст божий указал нам чистую и трудную жизнь на море, вдали от земли, от грязи, чрезмерного размножения и болезней!
Таково было всеобщее мнение.
— А как быть с моими детьми? — спросила главный инспектор. — Неужели Бог хочет, чтобы мы умерли с голоду или… или…
Она не закончила вопрос, но последние, не произнесенные слова звучали у всех в ушах: были съедены.
На борту некоторых кораблей, где случайно преобладали старики, и там, где пару поколений назад какая-нибудь сильная личность создавала культ Хартии, идея самоубийства могла рассчитывать на решительное большинство голосов. На других кораблях, где не произошло ничего особенного и жизнь текла без проблем и забот, а умение принимать трудные решения забылось, могли начаться беспорядки, люди могли отказаться от каких-либо действий, скатиться к варварству. На борту же корабля Солтера совет проголосовал за отправку небольшой группы на берег для изучения ситуации. В описании планируемой акции они постарались использовать все возможные эвфемизмы, принимали решение целых шесть часов, а теперь, — скорчившись, сидели на корме, словно ожидая грома с ясного неба.
В состав десантного отряда вошли: капитан Солтер, архивариус Флит, младший капеллан Пембертон и главный инспектор Гревс.
Солтер забрался на свой командный пункт на «Пятнице», взглянул на карту, взятую в архиве, и через звуковую трубу отдал приказ рулевым:
— Смена курса на четыре градуса, красный.
В тоне повторяющего команду отчетливо звучало недоверие.
— Выполнять, — сказал Солтер.
Корабль затрещал, когда восемьдесят человек навалились на румпель, а след за кормой постепенно начал искривляться. Тридцатый корабль соединения правого борта покинул свое место в строю. Сзади доносились боцманские свистки с тридцать первого корабля, на котором, чтобы сомкнуть строй, поднимали дополнительные паруса.
«Могли бы дать нам какой-нибудь сигнал», — подумал Солтер, опуская бинокль. Но на мачте тридцать первого корабля продолжал развеваться только вымпел капитана.
Солтер вызвал сигнальных офицеров и указал на собственный вымпел.
— Снимите его, — сказал он хриплым голосом и спустился в свою каюту.
Новый курс должен был привести их к месту, которое на карте называлось Нью-Йорк Сити.
Солтер отдал свои последние, как он думал, приказы лейтенанту Цвингли; шлюпка уже висела на талях, а трое его спутников сидели в ней.
— Держись этого места, пока сможешь, — посоветовал он. Если мы выживем, то вернемся через пару месяцев. Если не вернемся, это будет серьезный аргумент против попытки пристать к земле и поселиться на континенте. Но это будут уже твои проблемы, а не мои.
Они отсалютовали друг другу, Солтер прыгнул в шлюпку и дал знак людям, стоявшим у лебедок. Медленно, со скрипом лодка начала опускаться.