Страница:
— Хелло, Джимми, — послышался из-за спины неприятно знакомый голос.
Я обернулся и увидел сидящую за рулем зеленого седана предвоенной модели Кэрол Рус.
— А, привет Кэрол. Как тебя сюда занесло?
— Очень просто. На тебя посмотреть, — ответила Кэрол с нахальной улыбкой.
— Да мне последнее время что-то нездоровится.
— Пусть так. Почему же ты мне не сказал раньше?
Она дотянулась до ручки дверцы и открыла ее. Забыв про почту, я забрался в машину. Совесть не позволила проигнорировать приглашение. Она поехала по запланированному маршруту в сторону моря, очевидно, к Роки Вью, скалистому плато. Плато было совершенно пустынным. Это прекрасное место для летнего отдыха, обычно там устраиваются пикники. Покрытые сажей камни от прежних костров были обрамлены по краям тонкой коркой льда. В пустых консервных банках лежал грязный серый снег.
Остановив автомобиль у проволочного ограждения со стороны моря, но не заглушив мотор, Кэрол обернулась ко мне, уставившись строгими укоряющими глазами.
— Мне нужно было увидеть тебя. Не догадываешься зачем?
— Ты обожаешь загадывать загадки, да?
— Может быть. А почему бы тебе не попробовать отгадать хоть раз? Не так уж и трудно.
— Тебе лучше сразу дать ответ. Я с утра какой-то рассеянный.
Она счастливо улыбнулась.
— О’кэй. Помнишь последний четверг ноября, праздник в память первых колонистов Массачусетса? Когда ты вернулся из Вашингтона?
— Конечно.
— Не припоминаешь ничего особенного, Джимми?
Особенного желания копаться в прошлом у меня не наблюдалось.
— Девятикилограммовую индейку, — ответил я, усмехаясь.
— Давай без шуточек. Что еще?
— Толченую репу и тыквенный пирог, — продолжал упорствовать я.
— Праздничные танцы в конгрегациональной церкви.
— И это тоже.
— А после танцев, Джимми?
— Дай припомнить, — я наморщил лоб, стараясь изобразить глубокое раздумье. — Два раза танцевал с тобой. Правильно?
— Больше двух раз. Почему, собственно, Генри Веббер и сходил с ума.
— Да, теперь вспомнил. Генри привел тебя на танцы, а сам ушел.
— А ты отвез меня домой. Только не ко мне.
— Все правильно, Кэрол. Мы впервые приехали ко мне, не так ли? Ночь, кстати, была теплая для того времени года. В самом деле, очень теплая.
— Я бы сказала жаркая, — хихикнула Кэрол. Терпеть не могу хихикалок. — Из-за нее мне приходится теперь искать встречи с тобой. Соображаешь, Джимми?
— Называй меня Джим.
— Ладно, Джим. — Ее рука протянулась к моей. — Ты понимаешь, что я имею в виду, да?
— Боюсь, в тот вечер, Кэрол, мы поддались слишком необузданным чувствам. Я полностью раскаиваюсь. В конце концов, я старше и больше сам виноват; можно было предвидеть.
— Ты не принуждал меня. Мне самой хотелось. Я люблю тебя, Джим.
— Подожди секунду, милая. Не торопись.
— Не торопись. Что ж, в нашем распоряжении всего около семи месяцев.
Возникшая мысль казалась невыносимой.
— Хочешь сказать, что собираешься стать мамой, Кэрол?
— Да. Вот именно.
— И говоришь, я — отец будущего ребенка.
— Да, Джим, ты отец.
— Как ты можешь быть так уверена?
— Ты еще сомневаешься!
— Есть ведь Генри Веббер.
— Генри никогда не доходил до таких вещей. У него очень высокие моральные принципы.
— В отличие от меня, — промолвил я, — или от тебя.
— Кроме того, я никогда не любила Генри, Джим. — Она обернулась к заднему сиденью и достала оттуда моток синей пряжи с двумя торчащими из него вязальными спицами. — Посмотри, чем я собираюсь заняться. Хочу связать малюсенький синий пуловер. Уверена, у нас будет мальчик.
Я открыл дверцу и вышел из машины. Подойдя к проволочной ограде, закурил сигарету. Потом окинул взглядом неприветливое море. По спине пробежал холодный озноб. Хлопнула открытая Кэрол другая дверца. Я услышал ее голос.
— Джим, дорогой, не сердись на меня. Пожалуйста, не надо.
Я обернулся на ее голос, она подходила ко мне, все еще с клубком пряжи в руках. Обернулся как раз в тот момент, когда ее нога подвернулась на обледенелом камне. Она тяжело шлепнулась на левый бок.
Несколько мгновений из горла доносились булькающие звуки, никак не похожие на хихиканье. Потом вдруг тело неестественно обмякло и осталось недвижимым. Ноги сами донесли меня до Кэрол, и я присел на корточки. Из левого бока торчала наполовину ушедшая вглубь вязальная спица. Кэрол была уже мертва.
Моя рука непроизвольно подобрала выпавший окурок, который тут же полетел за проволочное ограждение. Платком я тщательно стер возможные отпечатки пальцев внутри и снаружи автомобиля. Посмотрев последний раз на бедную девушку, которой уже ничем нельзя было помочь, решил уйти оттуда как можно скорее. На замерзшем песке не оставалось никаких следов. Через тридцать пять минут показалась Док Стрит, где я купил два кило устриц у Фреда Полларда, который управлял здесь рыбным рынком, а потом взял такси обратно до Джерико Хилл. По дороге поинтересовался у Бинго Бейтса, ведущего машину, приходилось ли тому хоть раз испытать настоятельное желание попробовать ошпаренных устриц, на что он ответил утвердительно, разумеется, тысячу раз. И я признался, что сегодня утром мне ударило в голову во что бы то ни стало отведать устриц, да так сильно, что пришлось смириться с трехмильной прогулкой ради двух кило. Но будь я проклят, если пойду пешком обратно. Бинго согласился, мол, все это чертовски надоедает, и не приставал ко мне с расспросами.
Около почтового ящика мы расстались, я взял, наконец, утреннюю корреспонденцию и поспешил домой.
24 января.
Сегодня проснулся с простуженным горлом. Джозефина вместе с завтраком принесла газеты. Мозг сверлила невыносимая мысль о том, что могло быть на первой странице, и я не притрагивался к газете, стараясь успокоиться, пока не выпил две чашки кофе. Разумеется, первое, что бросалось в глаза — заголовок, набранный крупным шрифтом.
25 января.
Сегодня в газете описывались похороны Кэрол. Всегда чуждая всякому такту «Квинспорт Квоут» подбросила в конце статьи еще один факт: погибшая находилась на ранней стадии беременности, если верить заключению медэкспертизы. Вслед за этим полиция более подробно допросила Генри Веббера. Если окажется, что ему предстояло стать отцом будущего ребенка, то молодой человек попадет в щекотливую ситуацию. Здесь будет очень уместна цитата из псалмов: «Убьет грешника зло».
Оторвавшись от дневниковых записей, Ричард Сенека потянулся за своей трубкой.
— Я не знал близко этого человека, — сказал он Герману Максфилду, — но, судя по прочитанному, его общественный имидж явно не соответствует внутреннему содержанию.
— Лично я считал, что хорошо знал, как ты говоришь, Ричард, его внутреннее содержание. Но оно оказалось далеким от реальности. Пролистай до следующей закладки. Где ему исполнилось двадцать девять лет.
12 февраля.
Плохая погода — дурное предзнаменование. С рассвета моросит. Все утро идет дождь со снегом. Даже праздничные приготовления к моему дню рождения не разогнали мрачного настроения: Клаудия приехала много позже полудня, запоздав на целый час. Я было обрадовался, но радость тут же угасла, коща узнал, что с ней приехал ее младший брат, а родители остались дома. Спросил, почему. Оказывается, простудились. Просили извиниться. Передают наилучшие пожелания. Пол отметил, что поездка из Ньюбери-порта была самыми трудными ста пятьюдесятью милями в его водительской практике. Ему срочно требуется выпить, дабы успокоить нервы. Отец с готовностью вник в ситуацию, намереваясь слегка расслабиться в компании с кемнибудь до прихода своего постоянного партнера дока Бевинса.
Док явился наполовину пьяный в полтретьего, чуть попозже начали появляться другие приглашенные, среди которых были Герман Максфилд и Реверенд Джон Рудерфорд. Через час все были в сборе. Дарби разлил шампанское. Отец провозгласил тост за мое здоровье, а я предложил выпить за удачу и объявил Клаудию своей невестой.
— И когда состоится свадьба? — спросил Джон Рудерфорд.
— В июне.
— Месяц, предназначенный Богом и природой, — прокомментировал он. — А где, позвольте узнать, будут торжества?
— В Ньюбери-порте, Джон.
— Как жаль, Джеймс.
— Но вы в числе приглашенных.
— Уже лучше.
Вечеринка удалась на славу, насколько замечательно, вообще, отмечаются подобные события. Единственное, что могло омрачить праздник — чрезмерные возлияния отца, дока Бевина и Пола, но они уединились в библиотеке, и их безобразное поведение осталось незамеченным.
Нам с Клаудией посчастливилось улизнуть в винный погреб, ключ от которого был только у меня. Погреб представлял из себя прекрасно обставленную комнату для дегустаций. Не стоит упоминать, что пробовали мы отнюдь не виноградные напитки. Вечеринка закончилась после семи. Из-за плохой погоды (несколько градусов ниже нуля и предупреждение по радио о гололеде) я старался убедить Клаудию остаться на ночь, но Полу непременно нужно было на следующее утро пойти на уроки; из-за строгих правил ему грозило в противном случае исключение из школы. Представляю, какую потрясающую картину похмелья он должен был явить собой на следующий день.
— Отпущу тебя при одном условии, — сказал я Клаудии, — за рулем всю дорогу будешь сидеть только ты.
— Не тревожься, милый. Пол будет отсыпаться до самого дома.
— И будь осторожнее, дорогая.
— Разумеется, Джим, всегда.
13 февраля.
«Всегда». Для моей любимой это обернулось в «никогда» через считанные часы. Немного южнее Ворчестера автомобиль понесло юзом на скользком повороте, он врезался в ограждение на обочине и несколько раз перевернулся, как потом сообщалось в полицейском докладе. Автомобиль смялся в гармошку. Шофер чудом спасся. Но за рулем сидел Пол! Клаудия, находившаяся в момент аварии в так называемом кресле для самоубийц, погибла мгновенно, как заявил доктор из примчавшейся на место трагедии скорой помощи.
Чувствую, что схожу с ума. Не могу думать, ничего не соображаю, рука не поднимается писать обо всем. Не знаю, смогу ли жить дальше после такого.
17 февраля.
Все время в каком-то оцепенении, но, боюсь, жить буду. Молюсь богу, чтобы не бесцельно. Последние дни — самые черные в моей жизни. Как пьяный, присутствовал на похоронах Клаудии. Гроб был закрыт — страшное напоминание об искромсанной красоте. Помню ее родителей, оставшихся в памяти, словно две смутные тени, медленно бредущие за гробом. Мы обменялись парой бессмысленных фраз. Пол не присутствовал. Его все еще держали в больнице со сломанной рукой и легким сотрясением мозга. Мой отец тоже остался дома. Он оказался «слишком больным», чтобы «передвигаться».
18 февраля.
Пытается ли отец по-своему неуклюже вывести меня из постоянного транса? Похоже на то. Сегодня вечером он протрезвел со странной идеей. Ему пришло в голову финансировать городскую библиотеку. Называю эту идею странной, поскольку она захватила человека, игнорировавшего чтение книг всю сознательную жизнь. Единственное, что ему удалось осилить, если не ошибаюсь (причем много лет тому назад), — «Столки и компания», подаренную ему отцом в детстве. В действительности, наша семейная библиотека была основана прадедом, расширена матерью, страстной любительницей Диккенса, Троллопа, Гарди и Мередита, а позже слегка дополнена и модернизирована мной. Окончательно впав в детство, отец, по-видимому, вбил в голову мысль внести свою лепту, превратившись в местного Эндрю Карнеги.
— У нас уже имеется городская библиотека, — попытался я охладить его пыл.
— Неужто? Новость для меня. Где ее, черт побери, запрятали?
— В подвале конгрегациональной церкви.
— В подвале? Не смеши.
— Там около двух с половиной тысяч томов, среди которых есть книги Редьярда Киплинга.
— Прекрасно. Надеюсь, старые добрые сказки Столки. Но у меня более грандиозные планы. Вытащить на свет божий все это добро. В большой кирпичный дом. Со статуей перед подъездом. «Мыслитель» или что-нибудь в этом роде.
— Когда тебя успело осенить, папа?
— Созревало во мне, по крайней мере, целый год.
— Библиотека задумана в качестве памятника для тебя?
— Желательно, чтобы ты спланировал ее именно так. Ты и Максфилд. Финансовую поддержку обеспечу.
— Сколько ты думаешь выделить?
— Полтораста тысяч. Впечатляет?
— У меня нет слов.
22 февраля.
Утром позвонил Генри Максфилд, сказав, что мой отец упомянул о возложенной на него ответственности за постройку новой библиотеки. Не очень-то последовательно, и не все ясно. Юристу нужно уточнить некоторые нюансы. Пришлось пообещать, что зайду на днях в оффис Хартфорда.
23 февраля.
Медленно заживающая рана опять вскрыта. Среди утренней почты было письмо от брата Клаудии, отправленное из больницы.
Двадцать седьмого февраля его выписывают из больницы. Не мог бы я отыскать его там и, может быть, даже отвезти в Бостон. А он отдаст мне обручальное кольцо и мои письма к Клаудии, найденные среди ее вещей. «Я понимаю, что прошу слишком многого, Джеймс, но мне нужно разобраться с самим собой, стоит ли существовать дальше. Не забывай, я тоже любил Клаудию. Она была мне сестрой, старшей сестрой, и всегда была добра ко мне…»
27 февраля.
В одиннадцать часов утра встретил Пола в больнице Ворчестера. Лицо его выглядело осунувшимся и бледным, придавая ему какой-то странный вид. Левая рука лежала на перевязи. Он поднял правую, и мы обменялись приветствиями.
— Сейчас достану из кладовки вещи, и буду совсем готов.
— Давай помогу, — предложил я.
Мы вместе прошли к кладовке и достали оттуда большой кожаный чемодан и сумку на молнии. Мне достался чемодан. Как только вещи были уложены в багажник, Пол сказал:
— Мне чертовски неудобно. Не могу смотреть тебе в глаза, Джеймс. Мои родители вообще жалеют, что родили меня. В довершение всего, меня выкинули из школы. В общем, всем насолил. Враг номер один.
— Неподалеку есть приличная гостиница. Капелька грога поможет тебе воскреснуть. Слегка подкрепиться — и…
— Никакой выпивки, Джеймс. Исключено. Отныне полное воздержание.
— Да что ты говоришь? Все равно поедем в гостиницу. Нужно будет отдохнуть.
— Ты за рулем — тебе виднее.
Итак, я поехал к этой хорошо известной гостинице, название которой не буду упоминать по одной очевидной причине, которую раскрою позже. Там мы уютно расположились в глубоких креслах рядом с камином возле стойки с коктейлями. В подобных условиях трудно отказать себе в удовольствии выбрать напиток по душе. Но Пол мужественно отклонил мое предложение расслабиться, отвлекая себя копанием в сумке, откуда на свет были извлечены две пачки писем, стянутые синими резинками. Толкнув их в моем направлении, Пол сказал:
— Мама решила, что они по праву принадлежат тебе.
— Поблагодари ее за заботу.
— А, и это тоже. — Из правого кармана его куртки была вытащена розовая коробка из-под обручального кольца. Не открывая, я переложил ее в свой карман.
— Послушай, малыш, — обратился я к Полу. — Все это тяжело для нас обоих. Не будем усложнять и без того сложные проблемы.
Официант принес бутылку «Роб-Роя» и поставил ее между нами.
— Просто мне офигенно паршиво, — отозвался Пол. — У меня уже вряд ли получится чувствовать себя как раньше.
— Все, что ни делается — все к лучшему, — уколол я парня и отхлебнул из бокала. — Любое потрясение, с печальным или счастливым финалом, меняет многое в жизни.
— Наверное.
— Если тебе это поможет, Пол, — я залпом осушил бокал и посмотрел ему прямо в глаза, — то прощаю тебя. Пусть не смогу забыть, но могу простить.
В глазах парня блеснули слезы. В глазах, как у Клаудии.
— Да, черт возьми, Джеймс, спасибо, спасибо. Я… я… о, у меня такое ощущение, будто род человеческий готов принять меня обратно. Если не сейчас, то когда-нибудь.
— А если сейчас?
— Как это?
К нашему столику приближался официант.
— Для начала выпей со мной. Терпеть не могу пить в одиночестве.
— Ну, ведь… О’кэй, только раз.
Три часа спустя Пола было не узнать. Поглощая грог без всякой закуски, мы казались забулдыгами, давно оставившими позади среднюю степень опьянения и с заплетающимися языками. В моем случае внешность была, правда, обманчивой. После третьего коктейля я обратился к бармену с просьбой не добавлять мне виски в «Роб-Ройз», который будет подаваться на наш столик, ввиду слабости желудка. Тем временем Пол медленно, но неуклонно продолжал напиваться.
В полчетвертого его мутный взгляд остановился на часах, висящих в дальнем углу комнаты.
— Вроде уже перевалило за три. Пора выметаться отсюда, Джеймс. Мне нужно быть дома не позже пяти. В пять дома, как штык. Ультиматум от папаши. А не то…
— А не то что?
— Отречется от меня. Вышвырнет на улицу. Заставит работать на своей проклятой мельнице вместо жерновов.
— Боюсь, на мне слишком сказывается действие коктейлей, Пол.
— Никак не соображу, обожди. Что ты сказал?
— Из меня никудышный пьяница.
— Клаудия то же самое говорила. Будь, как Джеймс, говорила она. Пей, как джентльмен. С чувством собственного достоинства. Не напивайся.
— Рад, что она не видит сейчас меня.
— Посмотри-ка на меня, Джеймс. Трезвый, как скотина.
— А вот меня тошнит всего, изнутри так и выворачивает наизнанку. Слушай, Пол. Возьми ключи от машины и поезжай домой. А я просплюсь и приеду утром.
— Шутишь, приятель. У меня нет прав. Копы отобрали права после аварии.
— Тем лучше. Они не смогут отобрать то, чего у тебя нет. Ты поезжай, Пол, а я пойду закажу номер для себя. Ты ведь в состоянии вести машину, не так ли?
— Уж что-что, а машину я могу вести в любом состоянии.
Итак, улучшив момент, когда официант отошел, я дал Полу ключи от машины, мы обменялись напоследок рукопожатием, и парень, пошатываясь и спотыкаясь, добрался до моего автомобиля на стоянке. Через несколько минут в промежутках между занавесками я увидел, как автомобиль, набрав со старта бешеную скорость, скрылся из виду.
Найдя регистрационный столик, я спросил у клерка, есть ли в гостинице свободный номер. Мой друг, пояснил я ему, нуждается в небольшом отдыхе. Клерк ответил, что есть прекрасная комната для отдыха.
Потом я вернулся в бар и встретился с официантом.
— Где мой друг?
— Наверное, в мужской уборной.
— Возможно. Но… погодите, он взял свою куртку и сумку. Сняв со спинки стула пиджак, я пошарил рукой в карманах. Ключей от машины тоже нет. — Подойдя к окну и отдернув занавески, сказал уже намного озабоченнее: — Похоже, машины на стоянке нет.
— Не думаю, что молодой человек был в состоянии управлять машиной, — усомнился официант.
— Понятно, что не может. Надо бы задержать его на полицейском посту, пока парень не свернул шею. Где здесь телефон?
— В коридоре. Но не сообщайте, что он напился здесь. У нас отберут лицензию.
— Не беспокойтесь. Все, что ему было предложено, — это черный кофе. Так?
— Именно, сэр. Все правильно.
В колледже моей специализацией являлась экономика, а не психология. Но мой расчет на действия Пола оказался верен. В пятнадцати милях от гостиницы дорожная полиция засекла мой автомобиль и просигналила ему затормозить. Ответной реакцией Пола было увеличение скорости с шестидесяти до восьмидесяти миль в час. Полицейские пустились в погоню, включив сирену.
Преследуемый автомобиль разогнался до девяноста пяти миль, как потом отметили в полицейском протоколе. Из моего старого седана были выжаты все имеющиеся в резерве лошадиные силы, он мчался на пределе, даже быстрее своих возможностей. И вдруг, будто взбесившись, машина начала вилять из стороны в сторону по всей ширине Девятого шоссе, пока, наконец, не застряла колесами в дренажной канаве, смяв передним бампером хилое ограждение. Еще несколько мгновений — и скрежет мнущегося железа смешался с грохотом крошащегося бетона. Почти тут же последовал сильный взрыв. Языки пламени взметнулись безнадежно высоко, чтобы можно было предпринять немедленные попытки спасти водителя.
Когда огонь был потушен вызванной пожарной машиной, полицейский патруль подвез меня из гостиницы к месту происшествия для опознания. Если бы не обугленная гипсовая повязка, мне вряд ли удалось бы узнать в обгоревшем трупе Пола.
— Ваш мистер Оливер очень здраво рассуждал, — отметил Ричард Сенека, положив себе на колени раскрытую тетрадь обложкой вверх, чтобы набить табаком очередную трубку. — Это качество в определенной степени присуще всем нам, но у него оно развито просто необыкновенно. И говорите, никогда не замечали за ним подобного, Герман?
— По крайней мере, в глаза это не бросалось, Ричард. Максфилд прикурил сигарету, выпустил облачко дыма, потом отложил ее в сторону. — Я все пытаюсь связать воедино эти чертовы штучки… Рациональность, да, логичности мышления ему было не занимать. Если можно так выразиться, это больше похоже на страсть, не выходящую за пределы здравого смысла, на благодетельный прагматизм.
Сенека поднес к трубке горящую спичку.
— Возможно, — согласился он.
— Найди следующую пометку, и тебе станет понятно, о чем я говорю.
6 августа.
Благодатный денек. А вот к поведению отца стоило бы подобрать прилагательное похуже — не так ласкающее слух.
Чем более неспособным становился он к решению мало-мальских вопросов, тем упрямее было его желание сделать все сразу. В результате кроме хаоса и нелепости ничего у него не выходило. Например, сегодня утром Си Грим был послан подрезать яблони, хотя деревья, как обычно, были подрезаны еще в июне. Я тихонько велел Си срезать несколько мелких веток и испариться из сада, как только старик повернется спиной.
Днем отец втянул Джозефину в бессвязную дискуссию, как лучше приготовить пирог с начинкой из изюма, настояв в конце концов, чтобы впредь туда добавлялся не ром, а яблочная водка. Незаслуженно отруганная бедная женщина, разозлившись, пошла на кухню и приготовила четыре разных пирога с добавками яблочной водки, рома, бренди и бурбона.
— Пусть попробует отличить, — пробурчала она мне.
Еще позже Дарби был вынужден отвлечься от чистки серебра, и ему было приказано натереть мастикой деревянную лестницу, не покрытую паркетом. Дарби возмутился, сказав, что два дня назад, не более, лестницу натирали мастикой, но отец просто приказал исполнить то же самое еще раз. Натирание мастикой любой деревянной поверхности становилось одним из бесчисленных отцовских бзиков.
А ближе к вечеру, когда наступил продленный час принятия коктейлей, где-то в четыре пятнадцать, отец припер меня к стенке со своей не очень умной затеей насчет библиотеки.
— Почему ты и Максфилд, — начал он.
— Честно говоря, я подумал, что ты изменил свое решение, ведь о постройке новой библиотеки не упоминалось несколько месяцев.
— Изменил решение. Знаешь, я никогда не отменяю что-либо решенное.
Я обернулся и увидел сидящую за рулем зеленого седана предвоенной модели Кэрол Рус.
— А, привет Кэрол. Как тебя сюда занесло?
— Очень просто. На тебя посмотреть, — ответила Кэрол с нахальной улыбкой.
— Да мне последнее время что-то нездоровится.
— Пусть так. Почему же ты мне не сказал раньше?
Она дотянулась до ручки дверцы и открыла ее. Забыв про почту, я забрался в машину. Совесть не позволила проигнорировать приглашение. Она поехала по запланированному маршруту в сторону моря, очевидно, к Роки Вью, скалистому плато. Плато было совершенно пустынным. Это прекрасное место для летнего отдыха, обычно там устраиваются пикники. Покрытые сажей камни от прежних костров были обрамлены по краям тонкой коркой льда. В пустых консервных банках лежал грязный серый снег.
Остановив автомобиль у проволочного ограждения со стороны моря, но не заглушив мотор, Кэрол обернулась ко мне, уставившись строгими укоряющими глазами.
— Мне нужно было увидеть тебя. Не догадываешься зачем?
— Ты обожаешь загадывать загадки, да?
— Может быть. А почему бы тебе не попробовать отгадать хоть раз? Не так уж и трудно.
— Тебе лучше сразу дать ответ. Я с утра какой-то рассеянный.
Она счастливо улыбнулась.
— О’кэй. Помнишь последний четверг ноября, праздник в память первых колонистов Массачусетса? Когда ты вернулся из Вашингтона?
— Конечно.
— Не припоминаешь ничего особенного, Джимми?
Особенного желания копаться в прошлом у меня не наблюдалось.
— Девятикилограммовую индейку, — ответил я, усмехаясь.
— Давай без шуточек. Что еще?
— Толченую репу и тыквенный пирог, — продолжал упорствовать я.
— Праздничные танцы в конгрегациональной церкви.
— И это тоже.
— А после танцев, Джимми?
— Дай припомнить, — я наморщил лоб, стараясь изобразить глубокое раздумье. — Два раза танцевал с тобой. Правильно?
— Больше двух раз. Почему, собственно, Генри Веббер и сходил с ума.
— Да, теперь вспомнил. Генри привел тебя на танцы, а сам ушел.
— А ты отвез меня домой. Только не ко мне.
— Все правильно, Кэрол. Мы впервые приехали ко мне, не так ли? Ночь, кстати, была теплая для того времени года. В самом деле, очень теплая.
— Я бы сказала жаркая, — хихикнула Кэрол. Терпеть не могу хихикалок. — Из-за нее мне приходится теперь искать встречи с тобой. Соображаешь, Джимми?
— Называй меня Джим.
— Ладно, Джим. — Ее рука протянулась к моей. — Ты понимаешь, что я имею в виду, да?
— Боюсь, в тот вечер, Кэрол, мы поддались слишком необузданным чувствам. Я полностью раскаиваюсь. В конце концов, я старше и больше сам виноват; можно было предвидеть.
— Ты не принуждал меня. Мне самой хотелось. Я люблю тебя, Джим.
— Подожди секунду, милая. Не торопись.
— Не торопись. Что ж, в нашем распоряжении всего около семи месяцев.
Возникшая мысль казалась невыносимой.
— Хочешь сказать, что собираешься стать мамой, Кэрол?
— Да. Вот именно.
— И говоришь, я — отец будущего ребенка.
— Да, Джим, ты отец.
— Как ты можешь быть так уверена?
— Ты еще сомневаешься!
— Есть ведь Генри Веббер.
— Генри никогда не доходил до таких вещей. У него очень высокие моральные принципы.
— В отличие от меня, — промолвил я, — или от тебя.
— Кроме того, я никогда не любила Генри, Джим. — Она обернулась к заднему сиденью и достала оттуда моток синей пряжи с двумя торчащими из него вязальными спицами. — Посмотри, чем я собираюсь заняться. Хочу связать малюсенький синий пуловер. Уверена, у нас будет мальчик.
Я открыл дверцу и вышел из машины. Подойдя к проволочной ограде, закурил сигарету. Потом окинул взглядом неприветливое море. По спине пробежал холодный озноб. Хлопнула открытая Кэрол другая дверца. Я услышал ее голос.
— Джим, дорогой, не сердись на меня. Пожалуйста, не надо.
Я обернулся на ее голос, она подходила ко мне, все еще с клубком пряжи в руках. Обернулся как раз в тот момент, когда ее нога подвернулась на обледенелом камне. Она тяжело шлепнулась на левый бок.
Несколько мгновений из горла доносились булькающие звуки, никак не похожие на хихиканье. Потом вдруг тело неестественно обмякло и осталось недвижимым. Ноги сами донесли меня до Кэрол, и я присел на корточки. Из левого бока торчала наполовину ушедшая вглубь вязальная спица. Кэрол была уже мертва.
Моя рука непроизвольно подобрала выпавший окурок, который тут же полетел за проволочное ограждение. Платком я тщательно стер возможные отпечатки пальцев внутри и снаружи автомобиля. Посмотрев последний раз на бедную девушку, которой уже ничем нельзя было помочь, решил уйти оттуда как можно скорее. На замерзшем песке не оставалось никаких следов. Через тридцать пять минут показалась Док Стрит, где я купил два кило устриц у Фреда Полларда, который управлял здесь рыбным рынком, а потом взял такси обратно до Джерико Хилл. По дороге поинтересовался у Бинго Бейтса, ведущего машину, приходилось ли тому хоть раз испытать настоятельное желание попробовать ошпаренных устриц, на что он ответил утвердительно, разумеется, тысячу раз. И я признался, что сегодня утром мне ударило в голову во что бы то ни стало отведать устриц, да так сильно, что пришлось смириться с трехмильной прогулкой ради двух кило. Но будь я проклят, если пойду пешком обратно. Бинго согласился, мол, все это чертовски надоедает, и не приставал ко мне с расспросами.
Около почтового ящика мы расстались, я взял, наконец, утреннюю корреспонденцию и поспешил домой.
24 января.
Сегодня проснулся с простуженным горлом. Джозефина вместе с завтраком принесла газеты. Мозг сверлила невыносимая мысль о том, что могло быть на первой странице, и я не притрагивался к газете, стараясь успокоиться, пока не выпил две чашки кофе. Разумеется, первое, что бросалось в глаза — заголовок, набранный крупным шрифтом.
«ВЯЗАЛЬНАЯ СПИЦА УБИВАЕТ ДЕВУШКУ.Автомобиль Генри Веббера. По личному делу. И ты Брут. У женщин, в лучшем случае, весьма условные моральные устои.
Вчера днем на плато Роки Вью было найдено тело девятнадцатилетней девушки, чья смерть вызвана неосторожным обращением с вязальными спицами на скользкой дороге.
Кэрол Рус, дочь мистера Чарльза В. Руса, Виндзор Драйв, 22, была обнаружена вскоре после двух часов дня полицейским Оскаром Рэндолом, совершающим патрульную поездку. Из положения тела Рэндол заключил, что девушка, должно быть, прогуливалась около своего автомобиля, случайно поскользнулась на обледенелом асфальте и упала левым боком на вязальную спицу. Доктор Р.Ф.Китинг, медицинский эксперт, добавил, что спица, очевидно, поразила область сердца, и потребовал немедленного вскрытия.
Как было установлено, автомобиль, на котором Рус приехала на пикник, принадлежит Генри Вебберу, Виндзор Драйв, 14. Веббер сообщил полиции, что он часто одалживал свой автомобиль для деловых поездок, но не смог объяснить, почему его знакомая поехала на Роки Вью в такое время года. „Она сказала, что ей нужно уладить личные дела“, — ответил Веббер в полиции, давая свидетельские показания. Миссис Рус, мать девушки, в интервью нашему корреспонденту сказала: „В последнее время Кэрол вела себя очень странно“. Но не смогла предположить, почему».
25 января.
Сегодня в газете описывались похороны Кэрол. Всегда чуждая всякому такту «Квинспорт Квоут» подбросила в конце статьи еще один факт: погибшая находилась на ранней стадии беременности, если верить заключению медэкспертизы. Вслед за этим полиция более подробно допросила Генри Веббера. Если окажется, что ему предстояло стать отцом будущего ребенка, то молодой человек попадет в щекотливую ситуацию. Здесь будет очень уместна цитата из псалмов: «Убьет грешника зло».
Оторвавшись от дневниковых записей, Ричард Сенека потянулся за своей трубкой.
— Я не знал близко этого человека, — сказал он Герману Максфилду, — но, судя по прочитанному, его общественный имидж явно не соответствует внутреннему содержанию.
— Лично я считал, что хорошо знал, как ты говоришь, Ричард, его внутреннее содержание. Но оно оказалось далеким от реальности. Пролистай до следующей закладки. Где ему исполнилось двадцать девять лет.
12 февраля.
Плохая погода — дурное предзнаменование. С рассвета моросит. Все утро идет дождь со снегом. Даже праздничные приготовления к моему дню рождения не разогнали мрачного настроения: Клаудия приехала много позже полудня, запоздав на целый час. Я было обрадовался, но радость тут же угасла, коща узнал, что с ней приехал ее младший брат, а родители остались дома. Спросил, почему. Оказывается, простудились. Просили извиниться. Передают наилучшие пожелания. Пол отметил, что поездка из Ньюбери-порта была самыми трудными ста пятьюдесятью милями в его водительской практике. Ему срочно требуется выпить, дабы успокоить нервы. Отец с готовностью вник в ситуацию, намереваясь слегка расслабиться в компании с кемнибудь до прихода своего постоянного партнера дока Бевинса.
Док явился наполовину пьяный в полтретьего, чуть попозже начали появляться другие приглашенные, среди которых были Герман Максфилд и Реверенд Джон Рудерфорд. Через час все были в сборе. Дарби разлил шампанское. Отец провозгласил тост за мое здоровье, а я предложил выпить за удачу и объявил Клаудию своей невестой.
— И когда состоится свадьба? — спросил Джон Рудерфорд.
— В июне.
— Месяц, предназначенный Богом и природой, — прокомментировал он. — А где, позвольте узнать, будут торжества?
— В Ньюбери-порте, Джон.
— Как жаль, Джеймс.
— Но вы в числе приглашенных.
— Уже лучше.
Вечеринка удалась на славу, насколько замечательно, вообще, отмечаются подобные события. Единственное, что могло омрачить праздник — чрезмерные возлияния отца, дока Бевина и Пола, но они уединились в библиотеке, и их безобразное поведение осталось незамеченным.
Нам с Клаудией посчастливилось улизнуть в винный погреб, ключ от которого был только у меня. Погреб представлял из себя прекрасно обставленную комнату для дегустаций. Не стоит упоминать, что пробовали мы отнюдь не виноградные напитки. Вечеринка закончилась после семи. Из-за плохой погоды (несколько градусов ниже нуля и предупреждение по радио о гололеде) я старался убедить Клаудию остаться на ночь, но Полу непременно нужно было на следующее утро пойти на уроки; из-за строгих правил ему грозило в противном случае исключение из школы. Представляю, какую потрясающую картину похмелья он должен был явить собой на следующий день.
— Отпущу тебя при одном условии, — сказал я Клаудии, — за рулем всю дорогу будешь сидеть только ты.
— Не тревожься, милый. Пол будет отсыпаться до самого дома.
— И будь осторожнее, дорогая.
— Разумеется, Джим, всегда.
13 февраля.
«Всегда». Для моей любимой это обернулось в «никогда» через считанные часы. Немного южнее Ворчестера автомобиль понесло юзом на скользком повороте, он врезался в ограждение на обочине и несколько раз перевернулся, как потом сообщалось в полицейском докладе. Автомобиль смялся в гармошку. Шофер чудом спасся. Но за рулем сидел Пол! Клаудия, находившаяся в момент аварии в так называемом кресле для самоубийц, погибла мгновенно, как заявил доктор из примчавшейся на место трагедии скорой помощи.
Чувствую, что схожу с ума. Не могу думать, ничего не соображаю, рука не поднимается писать обо всем. Не знаю, смогу ли жить дальше после такого.
17 февраля.
Все время в каком-то оцепенении, но, боюсь, жить буду. Молюсь богу, чтобы не бесцельно. Последние дни — самые черные в моей жизни. Как пьяный, присутствовал на похоронах Клаудии. Гроб был закрыт — страшное напоминание об искромсанной красоте. Помню ее родителей, оставшихся в памяти, словно две смутные тени, медленно бредущие за гробом. Мы обменялись парой бессмысленных фраз. Пол не присутствовал. Его все еще держали в больнице со сломанной рукой и легким сотрясением мозга. Мой отец тоже остался дома. Он оказался «слишком больным», чтобы «передвигаться».
18 февраля.
Пытается ли отец по-своему неуклюже вывести меня из постоянного транса? Похоже на то. Сегодня вечером он протрезвел со странной идеей. Ему пришло в голову финансировать городскую библиотеку. Называю эту идею странной, поскольку она захватила человека, игнорировавшего чтение книг всю сознательную жизнь. Единственное, что ему удалось осилить, если не ошибаюсь (причем много лет тому назад), — «Столки и компания», подаренную ему отцом в детстве. В действительности, наша семейная библиотека была основана прадедом, расширена матерью, страстной любительницей Диккенса, Троллопа, Гарди и Мередита, а позже слегка дополнена и модернизирована мной. Окончательно впав в детство, отец, по-видимому, вбил в голову мысль внести свою лепту, превратившись в местного Эндрю Карнеги.
— Неужто? Новость для меня. Где ее, черт побери, запрятали?
— В подвале конгрегациональной церкви.
— В подвале? Не смеши.
— Там около двух с половиной тысяч томов, среди которых есть книги Редьярда Киплинга.
— Прекрасно. Надеюсь, старые добрые сказки Столки. Но у меня более грандиозные планы. Вытащить на свет божий все это добро. В большой кирпичный дом. Со статуей перед подъездом. «Мыслитель» или что-нибудь в этом роде.
— Когда тебя успело осенить, папа?
— Созревало во мне, по крайней мере, целый год.
— Библиотека задумана в качестве памятника для тебя?
— Желательно, чтобы ты спланировал ее именно так. Ты и Максфилд. Финансовую поддержку обеспечу.
— Сколько ты думаешь выделить?
— Полтораста тысяч. Впечатляет?
— У меня нет слов.
22 февраля.
Утром позвонил Генри Максфилд, сказав, что мой отец упомянул о возложенной на него ответственности за постройку новой библиотеки. Не очень-то последовательно, и не все ясно. Юристу нужно уточнить некоторые нюансы. Пришлось пообещать, что зайду на днях в оффис Хартфорда.
23 февраля.
Медленно заживающая рана опять вскрыта. Среди утренней почты было письмо от брата Клаудии, отправленное из больницы.
«Дорогой Джеймс! Могу представить, что ты думаешь обо мне. Тебе, наверное, так хочется жахнуть меня под зад, чтобы никогда больше меня не видеть, и, по правде говоря, лучше бы так и было, потому что в этом положении, как мы сейчас есть, самому мне не удастся покончить с собой, и бог знает, каким легким для меня был бы подобный исход. Только сегодня до меня дошло, что Клаудия мертва и ушла навсегда, и все по моей вине, когда я напился на твоем дне рождения, а потом стал требовать самому сесть за руль, когда мы выпили по чашке кофе в придорожной закусочной…»И так далее. В конце письма он подошел к главному пункту. За ним угадывалось желание его родителей. У Пола осталось обручальное кольцо Клаудии. Ему показалось правильным лично вернуть мне его. И он лично обязан попросить у меня прощения (зная, что простить его никогда не смогу), дабы успокоить терзающую его совесть.
Двадцать седьмого февраля его выписывают из больницы. Не мог бы я отыскать его там и, может быть, даже отвезти в Бостон. А он отдаст мне обручальное кольцо и мои письма к Клаудии, найденные среди ее вещей. «Я понимаю, что прошу слишком многого, Джеймс, но мне нужно разобраться с самим собой, стоит ли существовать дальше. Не забывай, я тоже любил Клаудию. Она была мне сестрой, старшей сестрой, и всегда была добра ко мне…»
27 февраля.
В одиннадцать часов утра встретил Пола в больнице Ворчестера. Лицо его выглядело осунувшимся и бледным, придавая ему какой-то странный вид. Левая рука лежала на перевязи. Он поднял правую, и мы обменялись приветствиями.
— Сейчас достану из кладовки вещи, и буду совсем готов.
— Давай помогу, — предложил я.
Мы вместе прошли к кладовке и достали оттуда большой кожаный чемодан и сумку на молнии. Мне достался чемодан. Как только вещи были уложены в багажник, Пол сказал:
— Мне чертовски неудобно. Не могу смотреть тебе в глаза, Джеймс. Мои родители вообще жалеют, что родили меня. В довершение всего, меня выкинули из школы. В общем, всем насолил. Враг номер один.
— Неподалеку есть приличная гостиница. Капелька грога поможет тебе воскреснуть. Слегка подкрепиться — и…
— Никакой выпивки, Джеймс. Исключено. Отныне полное воздержание.
— Да что ты говоришь? Все равно поедем в гостиницу. Нужно будет отдохнуть.
— Ты за рулем — тебе виднее.
Итак, я поехал к этой хорошо известной гостинице, название которой не буду упоминать по одной очевидной причине, которую раскрою позже. Там мы уютно расположились в глубоких креслах рядом с камином возле стойки с коктейлями. В подобных условиях трудно отказать себе в удовольствии выбрать напиток по душе. Но Пол мужественно отклонил мое предложение расслабиться, отвлекая себя копанием в сумке, откуда на свет были извлечены две пачки писем, стянутые синими резинками. Толкнув их в моем направлении, Пол сказал:
— Мама решила, что они по праву принадлежат тебе.
— Поблагодари ее за заботу.
— А, и это тоже. — Из правого кармана его куртки была вытащена розовая коробка из-под обручального кольца. Не открывая, я переложил ее в свой карман.
— Послушай, малыш, — обратился я к Полу. — Все это тяжело для нас обоих. Не будем усложнять и без того сложные проблемы.
Официант принес бутылку «Роб-Роя» и поставил ее между нами.
— Просто мне офигенно паршиво, — отозвался Пол. — У меня уже вряд ли получится чувствовать себя как раньше.
— Все, что ни делается — все к лучшему, — уколол я парня и отхлебнул из бокала. — Любое потрясение, с печальным или счастливым финалом, меняет многое в жизни.
— Наверное.
— Если тебе это поможет, Пол, — я залпом осушил бокал и посмотрел ему прямо в глаза, — то прощаю тебя. Пусть не смогу забыть, но могу простить.
В глазах парня блеснули слезы. В глазах, как у Клаудии.
— Да, черт возьми, Джеймс, спасибо, спасибо. Я… я… о, у меня такое ощущение, будто род человеческий готов принять меня обратно. Если не сейчас, то когда-нибудь.
— А если сейчас?
— Как это?
К нашему столику приближался официант.
— Для начала выпей со мной. Терпеть не могу пить в одиночестве.
— Ну, ведь… О’кэй, только раз.
Три часа спустя Пола было не узнать. Поглощая грог без всякой закуски, мы казались забулдыгами, давно оставившими позади среднюю степень опьянения и с заплетающимися языками. В моем случае внешность была, правда, обманчивой. После третьего коктейля я обратился к бармену с просьбой не добавлять мне виски в «Роб-Ройз», который будет подаваться на наш столик, ввиду слабости желудка. Тем временем Пол медленно, но неуклонно продолжал напиваться.
В полчетвертого его мутный взгляд остановился на часах, висящих в дальнем углу комнаты.
— Вроде уже перевалило за три. Пора выметаться отсюда, Джеймс. Мне нужно быть дома не позже пяти. В пять дома, как штык. Ультиматум от папаши. А не то…
— А не то что?
— Отречется от меня. Вышвырнет на улицу. Заставит работать на своей проклятой мельнице вместо жерновов.
— Боюсь, на мне слишком сказывается действие коктейлей, Пол.
— Никак не соображу, обожди. Что ты сказал?
— Из меня никудышный пьяница.
— Клаудия то же самое говорила. Будь, как Джеймс, говорила она. Пей, как джентльмен. С чувством собственного достоинства. Не напивайся.
— Рад, что она не видит сейчас меня.
— Посмотри-ка на меня, Джеймс. Трезвый, как скотина.
— А вот меня тошнит всего, изнутри так и выворачивает наизнанку. Слушай, Пол. Возьми ключи от машины и поезжай домой. А я просплюсь и приеду утром.
— Шутишь, приятель. У меня нет прав. Копы отобрали права после аварии.
— Тем лучше. Они не смогут отобрать то, чего у тебя нет. Ты поезжай, Пол, а я пойду закажу номер для себя. Ты ведь в состоянии вести машину, не так ли?
— Уж что-что, а машину я могу вести в любом состоянии.
Итак, улучшив момент, когда официант отошел, я дал Полу ключи от машины, мы обменялись напоследок рукопожатием, и парень, пошатываясь и спотыкаясь, добрался до моего автомобиля на стоянке. Через несколько минут в промежутках между занавесками я увидел, как автомобиль, набрав со старта бешеную скорость, скрылся из виду.
Найдя регистрационный столик, я спросил у клерка, есть ли в гостинице свободный номер. Мой друг, пояснил я ему, нуждается в небольшом отдыхе. Клерк ответил, что есть прекрасная комната для отдыха.
Потом я вернулся в бар и встретился с официантом.
— Где мой друг?
— Наверное, в мужской уборной.
— Возможно. Но… погодите, он взял свою куртку и сумку. Сняв со спинки стула пиджак, я пошарил рукой в карманах. Ключей от машины тоже нет. — Подойдя к окну и отдернув занавески, сказал уже намного озабоченнее: — Похоже, машины на стоянке нет.
— Не думаю, что молодой человек был в состоянии управлять машиной, — усомнился официант.
— Понятно, что не может. Надо бы задержать его на полицейском посту, пока парень не свернул шею. Где здесь телефон?
— В коридоре. Но не сообщайте, что он напился здесь. У нас отберут лицензию.
— Не беспокойтесь. Все, что ему было предложено, — это черный кофе. Так?
— Именно, сэр. Все правильно.
В колледже моей специализацией являлась экономика, а не психология. Но мой расчет на действия Пола оказался верен. В пятнадцати милях от гостиницы дорожная полиция засекла мой автомобиль и просигналила ему затормозить. Ответной реакцией Пола было увеличение скорости с шестидесяти до восьмидесяти миль в час. Полицейские пустились в погоню, включив сирену.
Преследуемый автомобиль разогнался до девяноста пяти миль, как потом отметили в полицейском протоколе. Из моего старого седана были выжаты все имеющиеся в резерве лошадиные силы, он мчался на пределе, даже быстрее своих возможностей. И вдруг, будто взбесившись, машина начала вилять из стороны в сторону по всей ширине Девятого шоссе, пока, наконец, не застряла колесами в дренажной канаве, смяв передним бампером хилое ограждение. Еще несколько мгновений — и скрежет мнущегося железа смешался с грохотом крошащегося бетона. Почти тут же последовал сильный взрыв. Языки пламени взметнулись безнадежно высоко, чтобы можно было предпринять немедленные попытки спасти водителя.
Когда огонь был потушен вызванной пожарной машиной, полицейский патруль подвез меня из гостиницы к месту происшествия для опознания. Если бы не обугленная гипсовая повязка, мне вряд ли удалось бы узнать в обгоревшем трупе Пола.
— Ваш мистер Оливер очень здраво рассуждал, — отметил Ричард Сенека, положив себе на колени раскрытую тетрадь обложкой вверх, чтобы набить табаком очередную трубку. — Это качество в определенной степени присуще всем нам, но у него оно развито просто необыкновенно. И говорите, никогда не замечали за ним подобного, Герман?
— По крайней мере, в глаза это не бросалось, Ричард. Максфилд прикурил сигарету, выпустил облачко дыма, потом отложил ее в сторону. — Я все пытаюсь связать воедино эти чертовы штучки… Рациональность, да, логичности мышления ему было не занимать. Если можно так выразиться, это больше похоже на страсть, не выходящую за пределы здравого смысла, на благодетельный прагматизм.
Сенека поднес к трубке горящую спичку.
— Возможно, — согласился он.
— Найди следующую пометку, и тебе станет понятно, о чем я говорю.
6 августа.
Благодатный денек. А вот к поведению отца стоило бы подобрать прилагательное похуже — не так ласкающее слух.
Чем более неспособным становился он к решению мало-мальских вопросов, тем упрямее было его желание сделать все сразу. В результате кроме хаоса и нелепости ничего у него не выходило. Например, сегодня утром Си Грим был послан подрезать яблони, хотя деревья, как обычно, были подрезаны еще в июне. Я тихонько велел Си срезать несколько мелких веток и испариться из сада, как только старик повернется спиной.
Днем отец втянул Джозефину в бессвязную дискуссию, как лучше приготовить пирог с начинкой из изюма, настояв в конце концов, чтобы впредь туда добавлялся не ром, а яблочная водка. Незаслуженно отруганная бедная женщина, разозлившись, пошла на кухню и приготовила четыре разных пирога с добавками яблочной водки, рома, бренди и бурбона.
— Пусть попробует отличить, — пробурчала она мне.
Еще позже Дарби был вынужден отвлечься от чистки серебра, и ему было приказано натереть мастикой деревянную лестницу, не покрытую паркетом. Дарби возмутился, сказав, что два дня назад, не более, лестницу натирали мастикой, но отец просто приказал исполнить то же самое еще раз. Натирание мастикой любой деревянной поверхности становилось одним из бесчисленных отцовских бзиков.
А ближе к вечеру, когда наступил продленный час принятия коктейлей, где-то в четыре пятнадцать, отец припер меня к стенке со своей не очень умной затеей насчет библиотеки.
— Почему ты и Максфилд, — начал он.
— Честно говоря, я подумал, что ты изменил свое решение, ведь о постройке новой библиотеки не упоминалось несколько месяцев.
— Изменил решение. Знаешь, я никогда не отменяю что-либо решенное.