Страница:
Нет, в «стоп-дороге» Эну не схватили – но запомнили, потому что редкая льешка, заявившись до рассвета, требует брюки-рубаху для отца, ботинки для друга, три олокты, и вон те штанишки, и вон ту кофточку, и вон ту ожерелку, и щупальца в маринаде, и надувные конфеты, и лак для лица, и ещё вон то, и то, и это, и скажите, когда, откуда и куда здесь ходит автобус, и возит ли он всех или раздельно.
В принципе, они и в общем автобусе смотрелись сносно, если не считать того, что Шук жрал щупальца, вытаскивая их руками из банки, зажатой в коленях, а из-под смиренной олокты Эну свисало радужное ожерелье и высовывались ноги в танцевальных шароварах и солдатских сапогах. Форт, в светлом серо-коричневом комбинезоне фермера, натянул капюшон пониже и притворился спящим, дабы другие пассажиры не подумали, что он едет с этими двумя. «Скорей доехать бы и затеряться», – думал он. Но легче затеряться кошке, которой жестокосердные дети привязали к хвосту пару консервных жестянок.
Посадка прошла без проблем; Форт понаблюдал, как другие оплачивают проезд, затем вложил свой клик в гнездо кассы, и водитель, молча взглянув на льешей, постучал по кнопкам – сбоку из кассы, как язык, высунулась полоска билетов с насечками перфорации. Лишь через несколько остановок, когда салон наполнился, Форт обратил внимание, что их, троих в олоктах, окружает зона пустых кресел. Либо отчуждение касалось людей в белом, либо (что более вероятно) при провозе «ничтожных» ты платишь и за те места, куда никто не хочет сесть.
Страна, проносившаяся за стеклом, являла собой невероятный контраст с Буолиа. Вдоль трассы расстилались аккуратные угодья, рябили сочными рядами какие-то культурные растения, там и сям ползала агротехника, кружились прозрачные крылья поливных систем. Редкие невысокие дома в тени деревьев выглядели мило и опрятно; то и дело виднелись плоские ангары – то ли теплицы, то ли стойла для скота. И повсюду были люди.
Автобус проехал по гребню плотины; справа раскинулась водная гладь, а на берегу водохранилища белыми, кремовыми, лазурными звеньями в весёлой зелени змеились прихотливо изогнутые порядки городской застройки. Совсем не те монументальные бигхаусы, какими славится Сэнтрал-Сити – ступенчатые туанские многоэтажки с их козырьками балконов и навесов не насчитывали больше пяти-шести ярусов окон.
Изучая пейзаж и сравнивая маршрут автобуса с тем, что запомнилось при обзоре сверху, Форт если не простил, то глубоко понял второй выстрел по «Холтон Дрейгу». Никто, находясь в своём уме, не допустит падения космического корабля на головы сотен тысяч людей. Вот военные и не допустили. Балкер так пропахал бы этот бело-зелёный речной край, что один подсчёт убытков займет не меньше года. А плотины? пробей осколок «Холтона» одну – и не успеешь спасти живущих ниже по течению.
«Вот где ТуаТоу куёт свои кадры, – всматривался Форт в людскую россыпь на тротуарах. – Тут, наверное, тысяченожек не едят... Народ откормленный. Его много. А на сто людей родятся два гения – так, вроде?.. Значит, гениев здесь хватает. Учёные, военные, стратеги – черпай ситом, всех найдёшь. Хорошо бы узнать, сколько туанцев занято на производстве. Если процентов десять, и они обеспечивают свою Ц всем, от ботинок до межзвёздных крейсеров, да ещё нас заваливают ширпотребом, то нам до их уровня кряхтеть и кряхтеть... »
Он старался фиксировать и понимать то, что видел. Несимметричная схема разноцветных линий, соединяющих квадратики и ромбики, которая наклеена на ограждение места водителя – наверняка местная транспортная сеть. Что означает цвет? скорее всего, вид транспорта. Повторяющиеся строчки знаков – должно быть, номера маршрутов. Форт вспомнил знак в круге на передке и на борту автобуса. Значит, мы едем по бежевой линии. А о чём говорит цвет знаков?..
На вокзале он почувствовал себя скованно; каждый шаг был опасен, словно под ступнями вздрагивала струна троса и зияла воронкообразная пропасть цирка, окольцованная внизу сотнями глаз зрителей. Казалось, в беспечных, даже мимолётных взглядах встречных тлеет ровный лазерный огонь полицейского слежения. Радар в голове неслышно плыл по кругу, меняя наклон и пытаясь уловить лучи, сканирующие лица в беспокойных вихрях и струях вокзальной суеты. Ничего, ничего – но тревога не отпускала.
Вход в гущу туанской жизни напрягал его, как сапёра – путь по минному полю. Неосторожное, неверное движение, ошибочное слово – и крах, провал. Здесь бесполезно и глупо применять оружие. Он один против всей Системы. Город диктует свои правила игры – таись, будь незаметен. Вопрос куда спрятать свой рост и внешность? Купить маску...
Цивилизация была сильным шоком и для Шука с Эну, однако в их чувствах преобладала растерянность. Они жались к «отцу», подавленные массой снующих вокруг людей, пестротой и шумом.
Эну обеими руками стискивала сумку с покупками из «стон-дороги» и перепуганно озиралась, приоткрыв от беспокойства рот. Огни на перекрёстке. Ой, замигали! и машины ринулись! А это кто идёт к нам? он не полицейский? Она спряталась за Фортом. Человек в полосатом балахоне сунул ошарашенному Шуку рекламный листок и исчез.
– Не стоять, – сквозь зубы скомандовал Форт. – Двигаться. Шагом марш.
«Майядева, матерь Божья, да они в городе никогда не были! Ну, я попал... »
Здесь говорили заметно иначе, чем в Буолиа. Стало ясно, что до сих пор он учил и запоминал то ли диалект, то ли жаргон. Надо немедля избавляться от акцента тюремных зон. Он переключил сектор обучения на полуавтономный режим, поставив приоритетом фонетику.
– Ищи расписание рейсов. Шук, вон лавка – купи что-нибудь, чем пишут. Эну, сдача у тебя, отсыпь ему.
Зажав в кулаке пластиковые кружки тиот, Шук через силу оторвался от отца и пошёл сквозь человеческий поток, как против ветра. Он задыхался от страха, спина взмокла. Дотопав до прилавка, Шук схватился за него – а то унесёт!
– Эээ... – выдавил он; язык не слушался.
– Всё за пять тиот, – заученно-радушным тоном пропел продавец в дырчатой маске. – За двадцать вещей скидка пятнадцать тиот! Пакет бесплатно!
– Всё за пять?.. – Шук не поверил. Глаза его разъехались, не в силах охватить такие фантастически доступные сокровища. – Мне карандаш! И это! и куклу Келахота!
«О Господи», – Форт увидел, что приобретения Шука выпирают из пакета, а в зубах он тащит что-то пучеглазое – ручки-ножки на пружинках.
– Зачем это?
– Отец, тут всё так дёшево! – с этими словами кукла выпала у него изо рта, но Эну её поймала.
– Келахот!!
– Он мой! отдай! – потянувшись отнять свою мечту, Шук уронил пакет, и тот лопнул по шву, рассыпав по полу мелкие соблазны города. Форт поднял только то, что походило на стило. Оказалось – большая конфета.
«Да ведь они дети, настоящие дети. У нас тоже порой рожают в четырнадцать, но взрослыми от этого не становятся...»
– Собери немедля. Эну, помогай.
Они демаскировали его на каждом шагу. Гнусная кукла с лицом идиота стала поводом для непрерывного скандала по пути к кассам; родители неудачного малька передрались бы, не швырни Форт куклу в урну. Впрочем, Шук тотчас запустил туда руку и вернул себе Келахота, прихватив заодно вполне съедобный, слегка надкусанный пирожок. Форт не успел отнять – Шук запихал находку в рот и умоляюще заморгал, выпятив раздутые щёки.
– Выплюнь. Неизвестно, кто его слюнявил – может, больной.
Уговоры не действовали; Шук глядел покаянно, но при этом не забывал жевать и заглатывать добычу крупными кусками.
Хм, фонетика. Тут нужна педагогика – да и та, пожалуй, опоздала. Сколько надо человеко-часов упорства, чтобы обтесать такое говорящее полуживотное?
Мысленно наложив схему рейсов на карту берегов Хатис с экрана «молики», Форт приладил первую ко второй и выработал вчерне план запутывания следов. Две пересадки, и можно будет не оглядываться, как затравленный зверёк. Помогла Эну, чья грамотность и сообразительность оказались весьма кстати – она изучила щит с линиями, занимавший треть стены, пошевелила губами, проговаривая про себя незнакомые слова, и объяснила, что уехать можно пятью способами – на колёске, на подвеске, на летучке, на железке и...
– ...и я не знаю, что такое «заказные экипажи».
Форт обозрел несомненно полезный щит, с которого не мог считать текстовую информацию.
– Эну, сколько букв у вас в азбуке?
– В которой? – Рассерженная Эну дулась на супруга, завладевшего чудесным Келахотом.
– Тогда – сколько азбук?
– Три, – она показала на пальцах. – Великая, священная, моторная. В великой двести восемьдесят пять значков.
Она запела мнемоническую песенку, где все знаки шли подряд Ей пришлось напрячь горло, потому что экран, висевший напротив касс, перестал показывать распускающиеся цветы; на нём возникло существо неизвестного пола – коралловые волосы дыбом, лимонное лицо в серебряных печатях, одежда из ярко-цветастых клочьев и полос – и завыло с надрывом, дёргаясь и вскидывая руки:
Немалых трудов стоило набрать на истёртой клавиатуре номер рейса и пункт назначения, не выпуская из вида двоих безудержных детей, наугад изучающих манящий мир городской роскоши.
– Ты больше не будешь брать корм из помойки. Ты будешь покупать то, что я скажу.
– А мы уже третий день служим. Три ота заработали. Их можно тратить?
– Отец, не давайте ему! Он снова всякой чепухи накупит!.. Пока поезд не пришёл, сходим в кино, ага? Я видела – классная фильма идёт. Фильма коротенькая, мы успеем, а?
– В зал ожидания, без разговоров.
– Отец, не сюда! Там зал для знатных; нам налево.
Эну обиделась на всех. Шук отнял Келахота, отец не пускает на фильму. Рисуй ему значки великой азбуки!
– Отец, может, я нарисую моторную? она меньше. Всего тридцать восе...
– Нет, великую. И чётко называй мне каждый знак.
«Будто я училка в школе!»
Ей показалось, что не худо бы прикинуться больной и убежать в уборную для мункэ, отсидеться. Тем более её и впрямь мутило. Низ живота болел, всю растрясло в дороге, голову крутило с недосыпа, и внутри что-то так натянулось, будто сейчас разорвётся от малейшего касания. На сто девяносто третьем знаке Эну всхлипнула и заревела, бросив карандаш.
«Самое время, – поглядывая сканером, не слишком ли много голов повернулось в их сторону, Форт поглаживал Эну по плечу, надеясь, что и у туанцев это означает утешение. – А не перегрузил ли я её? всё-таки девчонка нездорова... »
Страдая при виде слёз своей мункэ, Шук дал Эну нюхнуть «сладкого» и, сделав над собой геройское усилие, протянул ей Келахота.
– Приют, приют, – настроив голос на туанский тембр, повторял Форт. – Парень дурак, девка больная. Приют, приют. Парень дурак...
Наблюдения подсказали ему, как вести себя там, где много одежд белого цвета. Те, кто чего-то просил в местах милостивой белизны, держали в левой руке ленту с золотым узором по краям и шариком на конце. Потряхивая лентами и бормоча о своих бедах и нуждах, туанцы в олоктах бродили вдоль колонн галереи, окружавшей площадку перед пешим входом в белодворский центр. С улицы на площадку заходили всякие граждане автономии, обмотав себе лентой кто шею, кто голову, кто опоясавшись ею, прислушивались к бубнящим голосам и то давали несколько жетончиков-тиот, то уходили с нуждающимися к порталу, где похожий на Пьеро служитель в балахоне и маске что-то записывал в ноутбук, а затем либо приглашал в здание, либо по его команде белая фигура выносила бедствующему коробку.
Проблемы у туанцев, как он убедился, были точно такие же, как у федералов – болезни, бедность, семейные катастрофы. Несколько циркуляций по площадке дали понять, что среди ожидающих помощи есть и тунеядцы; эти отличались особым благочестием, навешивая сверх обычая ещё по паре лент на плечи, а когда жертвователи редели, собирались в тени галереи и хвастались успехами.
Форт сбавил до минимума звук лингвоука, упрятанного под олоктой, повысил чувствительность микрофонов и подключил опцию перевода с разделением голосов по частотным свойствам. Разговоры – тоже информация, порой более полезная, чем азбука.
– Язва настоящая, – показывал кривобокий гноящуюся ямку над запястьем. – За сорок тиот расскажу, как сделать.
– Тридцать и пачка «зонтиков», – предложил туанец с двупалой рукой и глазами враскорячку. – Надо имидж освежить.
– Тогда иди клянчить к Вратам Неба. Две язвы на одной площадке – это много.
– Так его туда и пустят. Там семья выродков серьёзнал, за место в углу десятку отов требуют. Во Вратах манаа жертвуют, прикинь!
Пятый в компании, с бугристым наростом на поллица, заклокотал горлом и срыгнул вязкую, липко висящую слюну с примесью крови. Форт думал, что пройдёт рядом незамеченным, но искажённые физиономии под капюшонами повернулись на него.
– О, гляньте, нидское уродище. Вот она, мутация-то за грехи. Страх небесный... Э, неплод, скажи чего-нибудь по-нидски.
– Пошёл ты в задницу, – ответил Форт на линго. – От неплода слышу.
– Во здорово! А как это на великом языке?
– Значит – здравствуй, добрый человек.
Удаляясь, Форт слышал, как двупалый на разные лады искажает «нидское приветствие». Глядишь, приживётся – вот вам и вклад Федерации в культуру ТуаТоу.
Про себя он решил, что правительская мясорубка – нужное изобретение; надо будет на неё пожертвовать.
Шук и Эну сидели на корточках ближе к улице. Эну пришлось вновь наложить комплект, а то после рейсов по железке и подвеске она совсем скисла и выглядела разбитой. Форт сожалел, что заставлял её расписывать алфавит, но иного варианта не было – ни хулиган, ни умви представления не имели, где можно купить азбуку, а задерживаться на хождение по магазинам было некогда. Эну букварь выдавали в школе, а Шук не доучился и до основ грамоты.
Он заметил сзади приближение и обернулся. К нему плавно шествовал Пьеро, ведавший раздачей милостыни.
– Мир вам под Небом, неизвестный человек. Я наблюдал за вами издали. Не обессудьте, что приходящие ничем не наделили вас. Расовые предрассудки порой сильнее милосердия. В чём вы нуждаетесь?
– Парень дурак, девка больная. Надо приют, – Форт старался не лезть в языковые дебри и пользовался тем, что умел наверняка. – Дам двадцать отов, чтобы кормить, лечить.
– О! – глаза Пьеро лучисто расширились. – Вы слишком скромны, благодетель. Надо было подойти прямо ко мне, я бы сразу всё уладил.
Выродки бурчали и шипели, когда распорядитель лично провожал в здание неуклюжего нидэ и льешей. За что оказывают предпочтение уроду-инородцу и ничтожным?!
В центре, обставленном бедновато, но чисто. Форта примялись так нахваливать, что он всерьёз насторожился: не спущена ли в белодворские приюты инструкция – задержать нидского выродка и двух молодых грязнуль из Буолиа до прихода полиции? не усыпляют ли его бдительность?..
Рейд по улицам и закоулкам в поисках учреждения белых дался ему не легче поездки с пересадками. Всю дорогу Форт ощущал направленное на себя внимание попутчиков. Его угнетало и собственное поведение, в мелочах отличавшееся от манер окружающих, и то, как сложно на ходу подмечать и копировать эти мелочи – жесты, для которых ему не хватало суставов в руках, мимику, небрежные тонкости артикуляции. Теплилась надежда – многое спишется на то, что он мутант; но по уму выходило, что он волей-неволей оставляет за собой след, словно порошок, сыплющийся из дырявого кармана. Не беглец неуловимый, а подарок для ищеек. Вот и за масками олхов ему чудились недобрые умыслы и трепет цветных пятен, отражающий боязнь и нетерпение – когда, ну когда же ворвётся полиция?.. Он готов был выхватить лайтинг, но понимал, что это жест отчаяния, и сдерживался. Никакого насилия, пока угроза разоблачения не станет явной – то есть когда руки крутить начнут.
Но речи белых звучали достаточно искренне. Ему ставили в заслугу то, что он возвысился к Небу над кастой и расой, взявшись устроить Судьбу низкорождённых.
– Люди в нашей автономии добры, – как бы извиняясь, говорил иерей центра, – но древние обычаи подчас мешают им поступать по совести. Вы же, р-говорящий, потянулись сердцем к бедственным туа. Хотелось бы отметить ваш поступок в нашем бюллетене, как пример для подражания.
– Не стоит. Пусть останется в тайне.
– Хотя бы так – «Некий человек, будучи нидэ из земледельцев, совершил то-то и то-то, о чём свидетельствует олх-иерей Отаи Моолоа из центра Восходящая Песнь». Многие, желая сохранить неизвестность, называются «Некими»; почему бы и вам не...
Форт отметил занятную деталь – отдельно «нии» значит «некий», а в слове «нидэнии» – окончание «-ский». Пригодится.
– Пожалуй, так можно. Без имён и места жительства... Непутёвые, – повернулся Форт к своей докучной парочке, – я передал вас в верные руки. Ведите себя хорошо и умно. Я буду о вас справляться, и если всё будет тихо и спокойно, а я – жив и здоров, то пришлю вам денег. Пока что прощайте.
Никакой более округлой фразы, намекающей, что им следует помалкивать о своих похождениях, он выдумать не смог, И так всю дорогу втолковывал им, что если побег раскроется, их вышлют обратно – он не знал в точности, таковы ли здесь порядки, но манеры господ хозяев и режим территории позволяли кое о чём догадываться, так что можно и чуток преувеличить. Больше он надеялся на Эну, как на более рассудительную, но девчонка сильно вымоталась, а в таком состоянии можно рассчитывать на одну силу воли.
Льешская сила воли немедленно проявилась, едва он распрощался и сделал движение к двери. Это был ещё один пикантный пункт из умолчаний Муа, вернее, древний обычай, суть которого: «И-лъеш caau—манаа буто» или «Нет ничтожного без повелителя».
Шук и Эну завопили и, бросившись к Форту, вцепились в комбинезон и олокту.
– А-а-а, отец, за что ты нас бросаешь?!!
– Разве мы плохо служили?!! Я тебе всегда буду стол накрывать!
– Мы и за сто пятьдесят согласны! и за сто двадцать! Скажи, Эну!! целуй отцу ноги!
– Кыш, кыш, – пятился Форт, пробуя стряхнуть прилипал, но те волоклись следом, грозя стянуть олокту, а показывать Отаи Моолоа лайтинг на боку и хлыст Форту совсем не улыбалось. – Олх-иерей, помогите!
– Дежурный милиционер – в приёмник, – коротко приговорил олх, достав локальный телефон.
Человек в белой форме, покроем схожей с мундирами господ-хозяев, в ребристой маске и берете с лентами влился в помещение быстро, как ртутный ручей. Хлыст оставался у пояса, стрекало – в длинной рукояти, рук он не протягивал и рта не открывал, но, должно быть, в его стойке было что-то знакомое Эну и Шуку – они отпрянули и прижухли, жалобно поскуливая.
– Они очень привязчивы, – извинился олх и за них тоже. – Вы были с ними ласковы; должно быть, вам печально с ними расставаться.
– О да. Я в горести.
– Три ота, – хмуро буркнул Шук, вдруг прекратив скулить. – Мы заработали, отдайте.
– Вручите им, – Форт протянул олху клик, – когда решится, куда их определить. Кстати, а куда можно?
– Посмотрим, – олх скосил правый глаз на новых жителей приюта. – Их надо оздоровить и протестировать на способности. Мы не содержим и не защищаем никчёмных. Вот наш адрес и номер для связи.
Со смешанным чувством избавления, исполненного долга и грусти Форт поспешил на вокзал, чтобы успеть к вечерним поездам на юг. Память подсказала ему координаты верного убежища – город Гигуэлэ, храм Облачный Чертог, олх-настоятель Олу Омании. Экспресс, уходящий в 00.20, вполне его устраивал, а туанские правила – не проверять документов, не требовать открыть лицо и назвать имя – казались ему чудесными. Возможно, власти планеты поступают мудро, не допуская к себе иномирян и звёздных воров. Федеральный криминалитет, освоив язык и надев маски, нашёл бы здесь питательную среду и бездну возможностей.
«Или их сцапали бы на входе в магазин, куда нидским льешам и животным вход закрыт», – здраво предположил Форт, припомнив и другие здешние традиции, которые сам еще не вполне изучил.
Эну стыдливо шмыгала носом, пока врач искал на ней лишаи и паразитов, а другой бесполый сотрудник центра перетряхивал одежду и вещички.
– Ты это ела? – показал он пачку гормональных препаратов. – Сколько и как долго?
– Давно-о... я родила-а... – ныла Эну.
– Препараты без знака товарного разрешения. Их нельзя ни продавать, ни покупать, ты знаешь?
– Там есть зна-ак...
– Подделка, – сотрудник провёл пачкой над сканером. – Отрава. Так и сдохнуть можно, милочка. И на мальках сказывается. Поняла теперь, как получаются уроды? С твоего разрешения... – Пачка упала на лепестки утилизатора, провалилась, и ящик заскрипел, обращая суррогатные таблетки в пепел.
Её тряпки бросили в вошебойку. Готовое прорваться криком, у горла Эну билось нестерпимое желание – вернуться в Цементные выселки, на завод, к мамке, к мамочке! Но она крепилась. То, что с ней творилось, походило на священнодействие. Только стерпеть, вынести стыдобу медосмотра – тогда всё переменится, и произойдёт что-то дивное. Может, жёсткая витая проволока волос распрямится в гладь, как у старших каст. Или ей дадут билет на право жить в городе. Но обратно, в зону – никогда! нет, никогда! Пусть будет больно, лишь бы не отправили назад!..
– Послеродовая лихорадка, второй степени тяжести. – надиктовывал врач в бусинку микрофона на лацкане. – Назначения – фильтрация лимфы через стерилизатор, нитона семьсот единиц струйно. Второе: грибковая инфекция наружных органов воспроизводства...
– А-а-а-а, не надо меня стерилизова-ать!!
– Тихо, а то милиционера позову! И не трясись. Детородная функция народа – первая забота Белого Двора. Третье: грибковая инфекция ногтей стоп... Слушай, Илис, кто таких на роды принимает без санации?!..
– Буолиа! – развёл руками тот, что досматривал одежду.
Перелетая горы Аха выше тающей облачной кисеи, легковой катерок Акиа по команде автопилота выполнил попорот «право руля» с переходом на снижение, и стремительная машина сверкнула в свете высокого солнца розовым огнём турмалина. Следовавший за Акиа в половине стадия сотник-лазутчик Харатин не сдержался и продекламировал:
Разведка правительских военных баз в автономиях уже работала по заказу Акиа. Был найден полицейский катер, а путь выродка прослежен до ближайшего узла-вокзала. Здесь Кермак и его спутники вступили в область действия биометрического контроля, заменившего на Хатис устаревшую паспортизацию. В архиве по автономиям параметров этой троицы не имелось; бесполезно было бы подключать архивы других развитых регионов – система отмечала беглецов как неких, и не более. Но утром пассажиропоток велик, посетители вокзалов полностью сменяются за час; среди них неких, всяких приезжих и мигрантов – до 120/400.
«Уточнить поиск, – приказал Акиа. – Трое постоянно движущихся вместе, нидэ и двое туа, в олоктах; учитывать рост и фактуру волос».
– Директор Северного водоканала, – представился он регистратору в гостинице; это было сущей правдой. Тридцать шесть поколений его рода владели водоканалом; правда, последние семь поколений – лишь номинально, уступив руководство людям Правителя, но сохранив титул и часть дохода в качестве княжеской ренты. – Номер для двоих.
Регистратор поискал глазами, но не нашёл у стойки никого, кроме золотоволосого манаа с крысой. Двое крепких и высоких нидэ, взявших недорогую комнату под именами Харатин и Гото, беседовали на священном р-языке невдалеке, у цветочной пирамиды, и не проявляли интереса к манаа.
В принципе, они и в общем автобусе смотрелись сносно, если не считать того, что Шук жрал щупальца, вытаскивая их руками из банки, зажатой в коленях, а из-под смиренной олокты Эну свисало радужное ожерелье и высовывались ноги в танцевальных шароварах и солдатских сапогах. Форт, в светлом серо-коричневом комбинезоне фермера, натянул капюшон пониже и притворился спящим, дабы другие пассажиры не подумали, что он едет с этими двумя. «Скорей доехать бы и затеряться», – думал он. Но легче затеряться кошке, которой жестокосердные дети привязали к хвосту пару консервных жестянок.
Посадка прошла без проблем; Форт понаблюдал, как другие оплачивают проезд, затем вложил свой клик в гнездо кассы, и водитель, молча взглянув на льешей, постучал по кнопкам – сбоку из кассы, как язык, высунулась полоска билетов с насечками перфорации. Лишь через несколько остановок, когда салон наполнился, Форт обратил внимание, что их, троих в олоктах, окружает зона пустых кресел. Либо отчуждение касалось людей в белом, либо (что более вероятно) при провозе «ничтожных» ты платишь и за те места, куда никто не хочет сесть.
Страна, проносившаяся за стеклом, являла собой невероятный контраст с Буолиа. Вдоль трассы расстилались аккуратные угодья, рябили сочными рядами какие-то культурные растения, там и сям ползала агротехника, кружились прозрачные крылья поливных систем. Редкие невысокие дома в тени деревьев выглядели мило и опрятно; то и дело виднелись плоские ангары – то ли теплицы, то ли стойла для скота. И повсюду были люди.
Автобус проехал по гребню плотины; справа раскинулась водная гладь, а на берегу водохранилища белыми, кремовыми, лазурными звеньями в весёлой зелени змеились прихотливо изогнутые порядки городской застройки. Совсем не те монументальные бигхаусы, какими славится Сэнтрал-Сити – ступенчатые туанские многоэтажки с их козырьками балконов и навесов не насчитывали больше пяти-шести ярусов окон.
Изучая пейзаж и сравнивая маршрут автобуса с тем, что запомнилось при обзоре сверху, Форт если не простил, то глубоко понял второй выстрел по «Холтон Дрейгу». Никто, находясь в своём уме, не допустит падения космического корабля на головы сотен тысяч людей. Вот военные и не допустили. Балкер так пропахал бы этот бело-зелёный речной край, что один подсчёт убытков займет не меньше года. А плотины? пробей осколок «Холтона» одну – и не успеешь спасти живущих ниже по течению.
«Вот где ТуаТоу куёт свои кадры, – всматривался Форт в людскую россыпь на тротуарах. – Тут, наверное, тысяченожек не едят... Народ откормленный. Его много. А на сто людей родятся два гения – так, вроде?.. Значит, гениев здесь хватает. Учёные, военные, стратеги – черпай ситом, всех найдёшь. Хорошо бы узнать, сколько туанцев занято на производстве. Если процентов десять, и они обеспечивают свою Ц всем, от ботинок до межзвёздных крейсеров, да ещё нас заваливают ширпотребом, то нам до их уровня кряхтеть и кряхтеть... »
Он старался фиксировать и понимать то, что видел. Несимметричная схема разноцветных линий, соединяющих квадратики и ромбики, которая наклеена на ограждение места водителя – наверняка местная транспортная сеть. Что означает цвет? скорее всего, вид транспорта. Повторяющиеся строчки знаков – должно быть, номера маршрутов. Форт вспомнил знак в круге на передке и на борту автобуса. Значит, мы едем по бежевой линии. А о чём говорит цвет знаков?..
На вокзале он почувствовал себя скованно; каждый шаг был опасен, словно под ступнями вздрагивала струна троса и зияла воронкообразная пропасть цирка, окольцованная внизу сотнями глаз зрителей. Казалось, в беспечных, даже мимолётных взглядах встречных тлеет ровный лазерный огонь полицейского слежения. Радар в голове неслышно плыл по кругу, меняя наклон и пытаясь уловить лучи, сканирующие лица в беспокойных вихрях и струях вокзальной суеты. Ничего, ничего – но тревога не отпускала.
Вход в гущу туанской жизни напрягал его, как сапёра – путь по минному полю. Неосторожное, неверное движение, ошибочное слово – и крах, провал. Здесь бесполезно и глупо применять оружие. Он один против всей Системы. Город диктует свои правила игры – таись, будь незаметен. Вопрос куда спрятать свой рост и внешность? Купить маску...
Цивилизация была сильным шоком и для Шука с Эну, однако в их чувствах преобладала растерянность. Они жались к «отцу», подавленные массой снующих вокруг людей, пестротой и шумом.
Эну обеими руками стискивала сумку с покупками из «стон-дороги» и перепуганно озиралась, приоткрыв от беспокойства рот. Огни на перекрёстке. Ой, замигали! и машины ринулись! А это кто идёт к нам? он не полицейский? Она спряталась за Фортом. Человек в полосатом балахоне сунул ошарашенному Шуку рекламный листок и исчез.
– Не стоять, – сквозь зубы скомандовал Форт. – Двигаться. Шагом марш.
«Майядева, матерь Божья, да они в городе никогда не были! Ну, я попал... »
Здесь говорили заметно иначе, чем в Буолиа. Стало ясно, что до сих пор он учил и запоминал то ли диалект, то ли жаргон. Надо немедля избавляться от акцента тюремных зон. Он переключил сектор обучения на полуавтономный режим, поставив приоритетом фонетику.
– Ищи расписание рейсов. Шук, вон лавка – купи что-нибудь, чем пишут. Эну, сдача у тебя, отсыпь ему.
Зажав в кулаке пластиковые кружки тиот, Шук через силу оторвался от отца и пошёл сквозь человеческий поток, как против ветра. Он задыхался от страха, спина взмокла. Дотопав до прилавка, Шук схватился за него – а то унесёт!
– Эээ... – выдавил он; язык не слушался.
– Всё за пять тиот, – заученно-радушным тоном пропел продавец в дырчатой маске. – За двадцать вещей скидка пятнадцать тиот! Пакет бесплатно!
– Всё за пять?.. – Шук не поверил. Глаза его разъехались, не в силах охватить такие фантастически доступные сокровища. – Мне карандаш! И это! и куклу Келахота!
«О Господи», – Форт увидел, что приобретения Шука выпирают из пакета, а в зубах он тащит что-то пучеглазое – ручки-ножки на пружинках.
– Зачем это?
– Отец, тут всё так дёшево! – с этими словами кукла выпала у него изо рта, но Эну её поймала.
– Келахот!!
– Он мой! отдай! – потянувшись отнять свою мечту, Шук уронил пакет, и тот лопнул по шву, рассыпав по полу мелкие соблазны города. Форт поднял только то, что походило на стило. Оказалось – большая конфета.
«Да ведь они дети, настоящие дети. У нас тоже порой рожают в четырнадцать, но взрослыми от этого не становятся...»
– Собери немедля. Эну, помогай.
Они демаскировали его на каждом шагу. Гнусная кукла с лицом идиота стала поводом для непрерывного скандала по пути к кассам; родители неудачного малька передрались бы, не швырни Форт куклу в урну. Впрочем, Шук тотчас запустил туда руку и вернул себе Келахота, прихватив заодно вполне съедобный, слегка надкусанный пирожок. Форт не успел отнять – Шук запихал находку в рот и умоляюще заморгал, выпятив раздутые щёки.
– Выплюнь. Неизвестно, кто его слюнявил – может, больной.
Уговоры не действовали; Шук глядел покаянно, но при этом не забывал жевать и заглатывать добычу крупными кусками.
Хм, фонетика. Тут нужна педагогика – да и та, пожалуй, опоздала. Сколько надо человеко-часов упорства, чтобы обтесать такое говорящее полуживотное?
Мысленно наложив схему рейсов на карту берегов Хатис с экрана «молики», Форт приладил первую ко второй и выработал вчерне план запутывания следов. Две пересадки, и можно будет не оглядываться, как затравленный зверёк. Помогла Эну, чья грамотность и сообразительность оказались весьма кстати – она изучила щит с линиями, занимавший треть стены, пошевелила губами, проговаривая про себя незнакомые слова, и объяснила, что уехать можно пятью способами – на колёске, на подвеске, на летучке, на железке и...
– ...и я не знаю, что такое «заказные экипажи».
Форт обозрел несомненно полезный щит, с которого не мог считать текстовую информацию.
– Эну, сколько букв у вас в азбуке?
– В которой? – Рассерженная Эну дулась на супруга, завладевшего чудесным Келахотом.
– Тогда – сколько азбук?
– Три, – она показала на пальцах. – Великая, священная, моторная. В великой двести восемьдесят пять значков.
Она запела мнемоническую песенку, где все знаки шли подряд Ей пришлось напрячь горло, потому что экран, висевший напротив касс, перестал показывать распускающиеся цветы; на нём возникло существо неизвестного пола – коралловые волосы дыбом, лимонное лицо в серебряных печатях, одежда из ярко-цветастых клочьев и полос – и завыло с надрывом, дёргаясь и вскидывая руки:
Эну затянула громче, но хор лохматых ведьм перекрыл её припевом:
Шестнадцать месяцев в году,
Любовь пришла, любовь ушла,
Теперь я просто человек,
Теперь ты просто человек.
Мой индекс – двести из четырёхсот,
Твой индекс – двести из четырёхсот.
Как лягут монеты нашей Судьбы
Завтра, на заходе солнца?
– Концерт окончен. Прочитай мне названия. Клик вставлять сюда?
О Небо, дай противофазу
Тому, кто молит, и тому, кто ждёт!
Немалых трудов стоило набрать на истёртой клавиатуре номер рейса и пункт назначения, не выпуская из вида двоих безудержных детей, наугад изучающих манящий мир городской роскоши.
– Ты больше не будешь брать корм из помойки. Ты будешь покупать то, что я скажу.
– А мы уже третий день служим. Три ота заработали. Их можно тратить?
– Отец, не давайте ему! Он снова всякой чепухи накупит!.. Пока поезд не пришёл, сходим в кино, ага? Я видела – классная фильма идёт. Фильма коротенькая, мы успеем, а?
– В зал ожидания, без разговоров.
– Отец, не сюда! Там зал для знатных; нам налево.
Эну обиделась на всех. Шук отнял Келахота, отец не пускает на фильму. Рисуй ему значки великой азбуки!
– Отец, может, я нарисую моторную? она меньше. Всего тридцать восе...
– Нет, великую. И чётко называй мне каждый знак.
«Будто я училка в школе!»
Ей показалось, что не худо бы прикинуться больной и убежать в уборную для мункэ, отсидеться. Тем более её и впрямь мутило. Низ живота болел, всю растрясло в дороге, голову крутило с недосыпа, и внутри что-то так натянулось, будто сейчас разорвётся от малейшего касания. На сто девяносто третьем знаке Эну всхлипнула и заревела, бросив карандаш.
«Самое время, – поглядывая сканером, не слишком ли много голов повернулось в их сторону, Форт поглаживал Эну по плечу, надеясь, что и у туанцев это означает утешение. – А не перегрузил ли я её? всё-таки девчонка нездорова... »
Страдая при виде слёз своей мункэ, Шук дал Эну нюхнуть «сладкого» и, сделав над собой геройское усилие, протянул ей Келахота.
– Приют, приют, – настроив голос на туанский тембр, повторял Форт. – Парень дурак, девка больная. Приют, приют. Парень дурак...
Наблюдения подсказали ему, как вести себя там, где много одежд белого цвета. Те, кто чего-то просил в местах милостивой белизны, держали в левой руке ленту с золотым узором по краям и шариком на конце. Потряхивая лентами и бормоча о своих бедах и нуждах, туанцы в олоктах бродили вдоль колонн галереи, окружавшей площадку перед пешим входом в белодворский центр. С улицы на площадку заходили всякие граждане автономии, обмотав себе лентой кто шею, кто голову, кто опоясавшись ею, прислушивались к бубнящим голосам и то давали несколько жетончиков-тиот, то уходили с нуждающимися к порталу, где похожий на Пьеро служитель в балахоне и маске что-то записывал в ноутбук, а затем либо приглашал в здание, либо по его команде белая фигура выносила бедствующему коробку.
Проблемы у туанцев, как он убедился, были точно такие же, как у федералов – болезни, бедность, семейные катастрофы. Несколько циркуляций по площадке дали понять, что среди ожидающих помощи есть и тунеядцы; эти отличались особым благочестием, навешивая сверх обычая ещё по паре лент на плечи, а когда жертвователи редели, собирались в тени галереи и хвастались успехами.
Форт сбавил до минимума звук лингвоука, упрятанного под олоктой, повысил чувствительность микрофонов и подключил опцию перевода с разделением голосов по частотным свойствам. Разговоры – тоже информация, порой более полезная, чем азбука.
– Язва настоящая, – показывал кривобокий гноящуюся ямку над запястьем. – За сорок тиот расскажу, как сделать.
– Тридцать и пачка «зонтиков», – предложил туанец с двупалой рукой и глазами враскорячку. – Надо имидж освежить.
– Тогда иди клянчить к Вратам Неба. Две язвы на одной площадке – это много.
– Так его туда и пустят. Там семья выродков серьёзнал, за место в углу десятку отов требуют. Во Вратах манаа жертвуют, прикинь!
Пятый в компании, с бугристым наростом на поллица, заклокотал горлом и срыгнул вязкую, липко висящую слюну с примесью крови. Форт думал, что пройдёт рядом незамеченным, но искажённые физиономии под капюшонами повернулись на него.
– О, гляньте, нидское уродище. Вот она, мутация-то за грехи. Страх небесный... Э, неплод, скажи чего-нибудь по-нидски.
– Пошёл ты в задницу, – ответил Форт на линго. – От неплода слышу.
– Во здорово! А как это на великом языке?
– Значит – здравствуй, добрый человек.
Удаляясь, Форт слышал, как двупалый на разные лады искажает «нидское приветствие». Глядишь, приживётся – вот вам и вклад Федерации в культуру ТуаТоу.
Про себя он решил, что правительская мясорубка – нужное изобретение; надо будет на неё пожертвовать.
Шук и Эну сидели на корточках ближе к улице. Эну пришлось вновь наложить комплект, а то после рейсов по железке и подвеске она совсем скисла и выглядела разбитой. Форт сожалел, что заставлял её расписывать алфавит, но иного варианта не было – ни хулиган, ни умви представления не имели, где можно купить азбуку, а задерживаться на хождение по магазинам было некогда. Эну букварь выдавали в школе, а Шук не доучился и до основ грамоты.
Он заметил сзади приближение и обернулся. К нему плавно шествовал Пьеро, ведавший раздачей милостыни.
– Мир вам под Небом, неизвестный человек. Я наблюдал за вами издали. Не обессудьте, что приходящие ничем не наделили вас. Расовые предрассудки порой сильнее милосердия. В чём вы нуждаетесь?
– Парень дурак, девка больная. Надо приют, – Форт старался не лезть в языковые дебри и пользовался тем, что умел наверняка. – Дам двадцать отов, чтобы кормить, лечить.
– О! – глаза Пьеро лучисто расширились. – Вы слишком скромны, благодетель. Надо было подойти прямо ко мне, я бы сразу всё уладил.
Выродки бурчали и шипели, когда распорядитель лично провожал в здание неуклюжего нидэ и льешей. За что оказывают предпочтение уроду-инородцу и ничтожным?!
В центре, обставленном бедновато, но чисто. Форта примялись так нахваливать, что он всерьёз насторожился: не спущена ли в белодворские приюты инструкция – задержать нидского выродка и двух молодых грязнуль из Буолиа до прихода полиции? не усыпляют ли его бдительность?..
Рейд по улицам и закоулкам в поисках учреждения белых дался ему не легче поездки с пересадками. Всю дорогу Форт ощущал направленное на себя внимание попутчиков. Его угнетало и собственное поведение, в мелочах отличавшееся от манер окружающих, и то, как сложно на ходу подмечать и копировать эти мелочи – жесты, для которых ему не хватало суставов в руках, мимику, небрежные тонкости артикуляции. Теплилась надежда – многое спишется на то, что он мутант; но по уму выходило, что он волей-неволей оставляет за собой след, словно порошок, сыплющийся из дырявого кармана. Не беглец неуловимый, а подарок для ищеек. Вот и за масками олхов ему чудились недобрые умыслы и трепет цветных пятен, отражающий боязнь и нетерпение – когда, ну когда же ворвётся полиция?.. Он готов был выхватить лайтинг, но понимал, что это жест отчаяния, и сдерживался. Никакого насилия, пока угроза разоблачения не станет явной – то есть когда руки крутить начнут.
Но речи белых звучали достаточно искренне. Ему ставили в заслугу то, что он возвысился к Небу над кастой и расой, взявшись устроить Судьбу низкорождённых.
– Люди в нашей автономии добры, – как бы извиняясь, говорил иерей центра, – но древние обычаи подчас мешают им поступать по совести. Вы же, р-говорящий, потянулись сердцем к бедственным туа. Хотелось бы отметить ваш поступок в нашем бюллетене, как пример для подражания.
– Не стоит. Пусть останется в тайне.
– Хотя бы так – «Некий человек, будучи нидэ из земледельцев, совершил то-то и то-то, о чём свидетельствует олх-иерей Отаи Моолоа из центра Восходящая Песнь». Многие, желая сохранить неизвестность, называются «Некими»; почему бы и вам не...
Форт отметил занятную деталь – отдельно «нии» значит «некий», а в слове «нидэнии» – окончание «-ский». Пригодится.
– Пожалуй, так можно. Без имён и места жительства... Непутёвые, – повернулся Форт к своей докучной парочке, – я передал вас в верные руки. Ведите себя хорошо и умно. Я буду о вас справляться, и если всё будет тихо и спокойно, а я – жив и здоров, то пришлю вам денег. Пока что прощайте.
Никакой более округлой фразы, намекающей, что им следует помалкивать о своих похождениях, он выдумать не смог, И так всю дорогу втолковывал им, что если побег раскроется, их вышлют обратно – он не знал в точности, таковы ли здесь порядки, но манеры господ хозяев и режим территории позволяли кое о чём догадываться, так что можно и чуток преувеличить. Больше он надеялся на Эну, как на более рассудительную, но девчонка сильно вымоталась, а в таком состоянии можно рассчитывать на одну силу воли.
Льешская сила воли немедленно проявилась, едва он распрощался и сделал движение к двери. Это был ещё один пикантный пункт из умолчаний Муа, вернее, древний обычай, суть которого: «И-лъеш caau—манаа буто» или «Нет ничтожного без повелителя».
Шук и Эну завопили и, бросившись к Форту, вцепились в комбинезон и олокту.
– А-а-а, отец, за что ты нас бросаешь?!!
– Разве мы плохо служили?!! Я тебе всегда буду стол накрывать!
– Мы и за сто пятьдесят согласны! и за сто двадцать! Скажи, Эну!! целуй отцу ноги!
– Кыш, кыш, – пятился Форт, пробуя стряхнуть прилипал, но те волоклись следом, грозя стянуть олокту, а показывать Отаи Моолоа лайтинг на боку и хлыст Форту совсем не улыбалось. – Олх-иерей, помогите!
– Дежурный милиционер – в приёмник, – коротко приговорил олх, достав локальный телефон.
Человек в белой форме, покроем схожей с мундирами господ-хозяев, в ребристой маске и берете с лентами влился в помещение быстро, как ртутный ручей. Хлыст оставался у пояса, стрекало – в длинной рукояти, рук он не протягивал и рта не открывал, но, должно быть, в его стойке было что-то знакомое Эну и Шуку – они отпрянули и прижухли, жалобно поскуливая.
– Они очень привязчивы, – извинился олх и за них тоже. – Вы были с ними ласковы; должно быть, вам печально с ними расставаться.
– О да. Я в горести.
– Три ота, – хмуро буркнул Шук, вдруг прекратив скулить. – Мы заработали, отдайте.
– Вручите им, – Форт протянул олху клик, – когда решится, куда их определить. Кстати, а куда можно?
– Посмотрим, – олх скосил правый глаз на новых жителей приюта. – Их надо оздоровить и протестировать на способности. Мы не содержим и не защищаем никчёмных. Вот наш адрес и номер для связи.
Со смешанным чувством избавления, исполненного долга и грусти Форт поспешил на вокзал, чтобы успеть к вечерним поездам на юг. Память подсказала ему координаты верного убежища – город Гигуэлэ, храм Облачный Чертог, олх-настоятель Олу Омании. Экспресс, уходящий в 00.20, вполне его устраивал, а туанские правила – не проверять документов, не требовать открыть лицо и назвать имя – казались ему чудесными. Возможно, власти планеты поступают мудро, не допуская к себе иномирян и звёздных воров. Федеральный криминалитет, освоив язык и надев маски, нашёл бы здесь питательную среду и бездну возможностей.
«Или их сцапали бы на входе в магазин, куда нидским льешам и животным вход закрыт», – здраво предположил Форт, припомнив и другие здешние традиции, которые сам еще не вполне изучил.
Эну стыдливо шмыгала носом, пока врач искал на ней лишаи и паразитов, а другой бесполый сотрудник центра перетряхивал одежду и вещички.
– Ты это ела? – показал он пачку гормональных препаратов. – Сколько и как долго?
– Давно-о... я родила-а... – ныла Эну.
– Препараты без знака товарного разрешения. Их нельзя ни продавать, ни покупать, ты знаешь?
– Там есть зна-ак...
– Подделка, – сотрудник провёл пачкой над сканером. – Отрава. Так и сдохнуть можно, милочка. И на мальках сказывается. Поняла теперь, как получаются уроды? С твоего разрешения... – Пачка упала на лепестки утилизатора, провалилась, и ящик заскрипел, обращая суррогатные таблетки в пепел.
Её тряпки бросили в вошебойку. Готовое прорваться криком, у горла Эну билось нестерпимое желание – вернуться в Цементные выселки, на завод, к мамке, к мамочке! Но она крепилась. То, что с ней творилось, походило на священнодействие. Только стерпеть, вынести стыдобу медосмотра – тогда всё переменится, и произойдёт что-то дивное. Может, жёсткая витая проволока волос распрямится в гладь, как у старших каст. Или ей дадут билет на право жить в городе. Но обратно, в зону – никогда! нет, никогда! Пусть будет больно, лишь бы не отправили назад!..
– Послеродовая лихорадка, второй степени тяжести. – надиктовывал врач в бусинку микрофона на лацкане. – Назначения – фильтрация лимфы через стерилизатор, нитона семьсот единиц струйно. Второе: грибковая инфекция наружных органов воспроизводства...
– А-а-а-а, не надо меня стерилизова-ать!!
– Тихо, а то милиционера позову! И не трясись. Детородная функция народа – первая забота Белого Двора. Третье: грибковая инфекция ногтей стоп... Слушай, Илис, кто таких на роды принимает без санации?!..
– Буолиа! – развёл руками тот, что досматривал одежду.
Перелетая горы Аха выше тающей облачной кисеи, легковой катерок Акиа по команде автопилота выполнил попорот «право руля» с переходом на снижение, и стремительная машина сверкнула в свете высокого солнца розовым огнём турмалина. Следовавший за Акиа в половине стадия сотник-лазутчик Харатин не сдержался и продекламировал:
Акиа без промедления ответил парным изречением, не отрываясь от отчётов об обстреле «Холтон Дрейга» и осмотре его военинженерами в зоне 8 Буолиа – он читал их одновременно, глазами врозь, с раскладного экрана-диптиха:
Драгоценным каменьям колье
Был подобен сияющий строй
Кораблей, извергающих пламя.
Катера скользили друг за другом строго дистанцированным звеном-двойкой, входя в воздушное пространство автономий, где незримо пульсировали маяки, трещали отрывистые диалоги бортовых автоответчиков и распоряжения наблюдающих диспетчеров. Акиа заменил слева доклад артиллеристов на рапорт военврачей. Ткани умершего бортинженера «Холтон Дрейга» носили следы магнитно-лучевого воздействия мощностью до 1200 эг. Неудивительно, что он погиб. Но Кермак жив! Он артон. Мозг в теле артона имеет защиту, однако предел её экранирующих свойств – 350-400 эг. Оптоэлектронные стволы, заменяющие нервы, и вспомогательные устройства выдерживают до 700 эг. Потерял сознание, но затем быстро пришёл в себя? Очень быстро; функции вернулись полностью и сразу. При посадке балкер пилотировался вручную. Акиа не исключал, что эйджи стали встраивать в артонов средства экстренной помощи – скажем, для введения нейропротекторов и антиоксидантов в кровь, питающую мозг. И всё равно картина не увязывалась воедино. Здесь крылась какая-то техническая хитрость.
Из заревого сумрачно-лиловым
Стал цвет брони штурмовика,
Едва пилот сменил угол атаки.
Разведка правительских военных баз в автономиях уже работала по заказу Акиа. Был найден полицейский катер, а путь выродка прослежен до ближайшего узла-вокзала. Здесь Кермак и его спутники вступили в область действия биометрического контроля, заменившего на Хатис устаревшую паспортизацию. В архиве по автономиям параметров этой троицы не имелось; бесполезно было бы подключать архивы других развитых регионов – система отмечала беглецов как неких, и не более. Но утром пассажиропоток велик, посетители вокзалов полностью сменяются за час; среди них неких, всяких приезжих и мигрантов – до 120/400.
«Уточнить поиск, – приказал Акиа. – Трое постоянно движущихся вместе, нидэ и двое туа, в олоктах; учитывать рост и фактуру волос».
– Директор Северного водоканала, – представился он регистратору в гостинице; это было сущей правдой. Тридцать шесть поколений его рода владели водоканалом; правда, последние семь поколений – лишь номинально, уступив руководство людям Правителя, но сохранив титул и часть дохода в качестве княжеской ренты. – Номер для двоих.
Регистратор поискал глазами, но не нашёл у стойки никого, кроме золотоволосого манаа с крысой. Двое крепких и высоких нидэ, взявших недорогую комнату под именами Харатин и Гото, беседовали на священном р-языке невдалеке, у цветочной пирамиды, и не проявляли интереса к манаа.