Страница:
– Горизонт чист. Разбегайтесь, я разрешаю.
– Не знаем, как выразить нашу признательность, почтенный олх Расстрига...
– Иди-иди...
Две тени удалились – белая хламида Пономаря и рыжий комбез Чахлого; шагов Пономаря не слышал даже Лье, а Чахлый от немощи гулко шаркал по всей галерее.
– Брат Уле, – издали начал Лье, снимая ремни с постельной скатки, – хотел спросить тебя, но то одно, то другое, и не собрался...
– О чём? – Уле отпил «пшика», скорее по привычке, чем от душевного спазма.
– А как ты сподобился зону покинуть.
– О-о, это секрет...
Полиция допрашивала его в Облачном Чертоге при закрытых дверях, с участием молчаливого человека из ОЭС. Дело касалось не столько того, как он оказался на западному берегу залива, сколько выродка в костюме песочного цвета. Уле ничего не скрыл, но подчеркнул, что выродок начал разговор со стражником мирно и выстрелил только в ответ, когда возникла угроза его жизни. Он чувствовал, что своей свободой обязан Фольту, а это велит быть благодарным.
Но на одном допросе разбирательство не кончилось. Вчера явился некто золотоволосый в мягкой желатиновой маске цвета мела и дорогом, хоть и неброском на вид штатском платье, под которым угадывалось тело, привычное к тем упражнениям, какими достигается физическое совершенство воинской касты.
И волосы, волосы... никакой парикмахер не выгладит так космы льеша, хоть выложи за услуги двести отов. Недаром, наверное, ходят легенды, что в начале царских времён – и даже позднее! – главы семей манаа велели умерщвлять младенцев с волосами вьющимися, чернявыми и грубыми, чтобы не портили породу, или понижали их в касте до торговцев, чтобы не смели притязать на близость с мункэ манаа. Переливчатый шёлк нитчатых водорослей казался паклей и мочалом в сравнении с красиво убранными золотыми волосами гостя в белой маске невозмутимости. Глаза его были спокойны, как полярный лёд, но светились, поблёскивая расплавленным на огне сахаром, полные живости ума и проницательного внимания.
В то же время в этом отглаженном щёголе, назвавшемся кратким псевдонимом «Акиа», не было и капли высокомерия – он говорил легко, ничем не обозначая кастовой разницы с Уле. Уже на третьей-четвёртой минуте беседы с ним можно было забыться и перестать следить за словами. Пришлось быть настороже, чтобы не сказать лишнего. Когда визитёр, насытив своё любопытство, ушёл, Расстрига доложил Уле, что именно предъявил Акиа для входа в убежище – удостоверение офицера армейской разведки в чине эксперта-лазутчика. Звание солидное!
Армия? почему армия интересуется Фольтом? Обычно теми, кто незаконно опускается со звёзд, занимается ОЭС... Акиа выспрашивал – говорил ли Фольт про обстоятельства своей высадки? сообщал ли детали своей биографии, говорил ли о своих дальнейших намерениях? называл ли какие-нибудь имена? Он хотел связаться с фирмой на КонТуа – с какой именно? Упоминание о том, что товарищем Фольта был чужак из иного мира, вызвало новый поток вопросов. Встречался ли Уле по роду занятий с чужими? может ли отличить, кто к какому разумному виду принадлежит? кем был умерший? «Может быть, фо', с Фо'эя, – нерешительно предположил Уле. „А сам Фольт?“ – „Нидский выродок, – ответил Уле, но Акиа заметил его колебание. „Вы сомневаетесь? почему?“ – „Нет, я почти убеждён... Они разно выглядели, Фольт и этот... Фольт очень гладкокожий, р-говорящий, не пахнущий – выродок и неплод“. – „А его язык?“ – «Я его не понимал“.
Расстрига Лье на допросах не присутствовал, но очень хотел знать правду. Для ответа Уле выбрал уклончивый вариант: «... во всяком случае, больше такой же возможности бежать не представится». Лье отступился; он был не настолько бесцеремонным, как могло показаться.
А Уле мысленно вернулся к своему нечаянному спасителю.
За исключением Фольта, ему довелось видеть звёздного лишь однажды, в детстве – этот франт прохлаждался на выселках между рейсами корабля-лифта, в гостях у дружественной полиции. Своим поведением он вызывал всеобщую жгучую зависть – кто ещё мог так непринуждённо держаться на голову выше господ хозяев, не говоря уже о всяких высельчанах? Вяло, даже нехотя принимал звёздный многообещающие взгляды мункэ, платил им не глядя, сколько банов рука возьмёт. Повзрослев и выучившись, Уле понял, что вялость сошедшего с небес означала болезненную адаптацию к тяготению и климату планеты после комфорта там, наверху, а беззаботное валяние под тентом, скорее всего, перемежалось сеансами тщательного приборного контроля траектории лифта, но память – память сохранила одно его абсолютное превосходство над выселками.
У Фольта обстоятельства сложились по-иному, он и вёл себя иначе. Уле подумал, что, может быть, некоторым звёздным свойственно человеколюбие. Своим поведением Фольт несколько противоречил широко распространённому мнению о звёздных как о законченных эгоистах, озабоченных только наживой и готовых ради неё свернуть шею и себе, и другим.
Завернувшись в одеяло, Уле вспомнил своего безымянного пациента – блёклое заострённое лицо без следа красок и паст, провалившиеся глаза... Фольт не угрожал, ничего не сулил, лишь описал в немногих словах случившееся и то, что он успел и сумел сделать – увы, гораздо больше, чем мог сделать он, Уле. Если бы хоть связь с клиникой всех цивилизаций!..
Помаявшись с боку на бок, Уле заснул – усталость одолела. Ему снилось, что он муун и мчит на роскошном авто по белой дороге, а впереди его ждёт нечто невыразимое, прекрасное и загадочное.
Лье достал новую сигару, обнюхал её, вздохнул и, откусив немного, стал жевать. Терпкая горечь развеяла сон. Он прополоскал рот и – чем бы ещё заняться? – съел кусок холодного пирога от ужина.
У врат поворчал и заглох мотор. Кого там нечистые духи принесли?
Низкий, длинный и широкий катафалк пробкой закрыл врата; шофёр в берете погребальной службы препирался с милиционерами.
– Ехали, ехали – и теперь на улице ночевать? так, что ли?
Старший милиционер со скукой перечитал бланки. Заупокойная оплачена за счёт Облачного Чертога, удостоверение о смерти прилагается, отметка о дне и часе службы по усопшему – вот она.
– Надо настоятеля уведомить, а он почивает. За стоянку оплатить, за ночлег...
– Будь по-твоему, пиши квитанцию. Родня нам вернёт.
Держась в тени галереи, Лье медленно пошёл обратно в келью. Гоняют катафалк ночью к заутрене, норовят подешевле отделаться...
А навстречу – умви, та. беглая от сутенёра, идёт в задумчивости вдоль колонн, накрывшись казённой накидкой.
– Не спится, душенька? – участливо поинтересовался Лье, с приязнью разглядывая кое-как затёртые белилами фазовые разводья на её личике.
– Как и тебе, я смотрю, – она приценилась к Лье печальными глазами. – Составь компанию.
– Давай погуляем. Я не прочь.
– Тоже – сидишь?
– Нет, доверитель за одного парня.
– А-а... а я одна. Кто это там?
– Да вот... среди ночи покойников катают.
– Брр... так я совсем не засну.
– Пилюли у келаря возьми и спи себе.
– Его добудишься... И неохота.
Лье потянуло как-нибудь приласкать бедняжку, но ей бы это, вероятно, не понравилось. Походить, поболтать – вот что ей надо.
Катафалк вразвалочку влез во двор, милиционер показал, где ставить машину, махнул: «Келью занимай пустую, по той стороне», – и поплёлся к сторожке; створки врат вернулись на свои места.
Габаритные огни машины погасли, но никто не вышел. Потом обе дверцы кабины одновременно раскрылись, и двое в траурных комбинезонах без лишнего шума пустились бегом к галерее, держа наготове короткие ручные пулемёты.
– Падай! ложись, дура! – яростно зашипел Лье сквозь зубы, надёргивая глушитель на ствол револьвера.
Умви, завидев оружие, крысой вильнула за колонну и скорчилась там.
Двое из похоронного бюро скользили по галерее, отыскивая келью.
Наёмные убийцы. Явились, чтобы разделаться с Уле. Не надо быть книжником и епархом, чтобы догадаться.
Пок! – выстрел прозвучал невинным щелчком. Первый свалился, звякнув пулемётом о каменный пол; второй присел, и – туррррр! – глухим треском очередь насквозь прошила галерею; пули сухо застучали, впиваясь в штукатурку, чиркнули по колонне. Пок! пок! – Лье стрелял снизу, чуть не сев умви на спину. Второй зашатался, хватаясь за стену, и тоже упал.
«Тихо-то как!» – удивился Лье, переводя дух.
– Подружка, жива?
– Нннебо светлое, помоги мне... – тряслась умви.
– Слушай – ты ничего не видела, ясно? Цыц в келью... ползком, ползком!
Как ветер по верхушкам деревьев, Лье пронёсся до поворота галереи – а из катафалка уже выглядывала третья рожа в берете... сколько их там?
Рукой в платке Лье рывком перевёл тумблер с нейтральной позиции на отметку «Рассветное небослужение ко дню нэко».
Ночную тишину взорвал гимн «Славься, Небо зари пробуждающей!» Динамики с углов двора дружно ударили по катафалку торжественной музыкой. Катафалк дёрнулся, кренясь, хлопая дверцами, с рёвом вывернул к вратам; створки проломились, и машина исчезла.
За миг до суматохи Лье кинул револьвер в мусорный ящик и наспех закамуфлировал обёртками от бесплатных хлебцев. Надо будет сказать Пономарю, чтобы забрал и перепрятал в ризнице.
Уле же снилось, что он входит в операционную и видит на столе многозубую рыбу-людоеда – она подавилась канистрой Фольта и вот-вот задохнётся. «Спокойнее, – говорит он ассистенту. – Всё ли у нас готово?» «Да», – отвечает тот и зачем-то протягивает ему бурав.
Иногда бывают очень странные сны...
Блок 7
– Не знаем, как выразить нашу признательность, почтенный олх Расстрига...
– Иди-иди...
Две тени удалились – белая хламида Пономаря и рыжий комбез Чахлого; шагов Пономаря не слышал даже Лье, а Чахлый от немощи гулко шаркал по всей галерее.
– Брат Уле, – издали начал Лье, снимая ремни с постельной скатки, – хотел спросить тебя, но то одно, то другое, и не собрался...
– О чём? – Уле отпил «пшика», скорее по привычке, чем от душевного спазма.
– А как ты сподобился зону покинуть.
– О-о, это секрет...
Полиция допрашивала его в Облачном Чертоге при закрытых дверях, с участием молчаливого человека из ОЭС. Дело касалось не столько того, как он оказался на западному берегу залива, сколько выродка в костюме песочного цвета. Уле ничего не скрыл, но подчеркнул, что выродок начал разговор со стражником мирно и выстрелил только в ответ, когда возникла угроза его жизни. Он чувствовал, что своей свободой обязан Фольту, а это велит быть благодарным.
Но на одном допросе разбирательство не кончилось. Вчера явился некто золотоволосый в мягкой желатиновой маске цвета мела и дорогом, хоть и неброском на вид штатском платье, под которым угадывалось тело, привычное к тем упражнениям, какими достигается физическое совершенство воинской касты.
И волосы, волосы... никакой парикмахер не выгладит так космы льеша, хоть выложи за услуги двести отов. Недаром, наверное, ходят легенды, что в начале царских времён – и даже позднее! – главы семей манаа велели умерщвлять младенцев с волосами вьющимися, чернявыми и грубыми, чтобы не портили породу, или понижали их в касте до торговцев, чтобы не смели притязать на близость с мункэ манаа. Переливчатый шёлк нитчатых водорослей казался паклей и мочалом в сравнении с красиво убранными золотыми волосами гостя в белой маске невозмутимости. Глаза его были спокойны, как полярный лёд, но светились, поблёскивая расплавленным на огне сахаром, полные живости ума и проницательного внимания.
В то же время в этом отглаженном щёголе, назвавшемся кратким псевдонимом «Акиа», не было и капли высокомерия – он говорил легко, ничем не обозначая кастовой разницы с Уле. Уже на третьей-четвёртой минуте беседы с ним можно было забыться и перестать следить за словами. Пришлось быть настороже, чтобы не сказать лишнего. Когда визитёр, насытив своё любопытство, ушёл, Расстрига доложил Уле, что именно предъявил Акиа для входа в убежище – удостоверение офицера армейской разведки в чине эксперта-лазутчика. Звание солидное!
Армия? почему армия интересуется Фольтом? Обычно теми, кто незаконно опускается со звёзд, занимается ОЭС... Акиа выспрашивал – говорил ли Фольт про обстоятельства своей высадки? сообщал ли детали своей биографии, говорил ли о своих дальнейших намерениях? называл ли какие-нибудь имена? Он хотел связаться с фирмой на КонТуа – с какой именно? Упоминание о том, что товарищем Фольта был чужак из иного мира, вызвало новый поток вопросов. Встречался ли Уле по роду занятий с чужими? может ли отличить, кто к какому разумному виду принадлежит? кем был умерший? «Может быть, фо', с Фо'эя, – нерешительно предположил Уле. „А сам Фольт?“ – „Нидский выродок, – ответил Уле, но Акиа заметил его колебание. „Вы сомневаетесь? почему?“ – „Нет, я почти убеждён... Они разно выглядели, Фольт и этот... Фольт очень гладкокожий, р-говорящий, не пахнущий – выродок и неплод“. – „А его язык?“ – «Я его не понимал“.
Расстрига Лье на допросах не присутствовал, но очень хотел знать правду. Для ответа Уле выбрал уклончивый вариант: «... во всяком случае, больше такой же возможности бежать не представится». Лье отступился; он был не настолько бесцеремонным, как могло показаться.
А Уле мысленно вернулся к своему нечаянному спасителю.
За исключением Фольта, ему довелось видеть звёздного лишь однажды, в детстве – этот франт прохлаждался на выселках между рейсами корабля-лифта, в гостях у дружественной полиции. Своим поведением он вызывал всеобщую жгучую зависть – кто ещё мог так непринуждённо держаться на голову выше господ хозяев, не говоря уже о всяких высельчанах? Вяло, даже нехотя принимал звёздный многообещающие взгляды мункэ, платил им не глядя, сколько банов рука возьмёт. Повзрослев и выучившись, Уле понял, что вялость сошедшего с небес означала болезненную адаптацию к тяготению и климату планеты после комфорта там, наверху, а беззаботное валяние под тентом, скорее всего, перемежалось сеансами тщательного приборного контроля траектории лифта, но память – память сохранила одно его абсолютное превосходство над выселками.
У Фольта обстоятельства сложились по-иному, он и вёл себя иначе. Уле подумал, что, может быть, некоторым звёздным свойственно человеколюбие. Своим поведением Фольт несколько противоречил широко распространённому мнению о звёздных как о законченных эгоистах, озабоченных только наживой и готовых ради неё свернуть шею и себе, и другим.
Завернувшись в одеяло, Уле вспомнил своего безымянного пациента – блёклое заострённое лицо без следа красок и паст, провалившиеся глаза... Фольт не угрожал, ничего не сулил, лишь описал в немногих словах случившееся и то, что он успел и сумел сделать – увы, гораздо больше, чем мог сделать он, Уле. Если бы хоть связь с клиникой всех цивилизаций!..
Помаявшись с боку на бок, Уле заснул – усталость одолела. Ему снилось, что он муун и мчит на роскошном авто по белой дороге, а впереди его ждёт нечто невыразимое, прекрасное и загадочное.
Лье достал новую сигару, обнюхал её, вздохнул и, откусив немного, стал жевать. Терпкая горечь развеяла сон. Он прополоскал рот и – чем бы ещё заняться? – съел кусок холодного пирога от ужина.
У врат поворчал и заглох мотор. Кого там нечистые духи принесли?
Низкий, длинный и широкий катафалк пробкой закрыл врата; шофёр в берете погребальной службы препирался с милиционерами.
– Ехали, ехали – и теперь на улице ночевать? так, что ли?
Старший милиционер со скукой перечитал бланки. Заупокойная оплачена за счёт Облачного Чертога, удостоверение о смерти прилагается, отметка о дне и часе службы по усопшему – вот она.
– Надо настоятеля уведомить, а он почивает. За стоянку оплатить, за ночлег...
– Будь по-твоему, пиши квитанцию. Родня нам вернёт.
Держась в тени галереи, Лье медленно пошёл обратно в келью. Гоняют катафалк ночью к заутрене, норовят подешевле отделаться...
А навстречу – умви, та. беглая от сутенёра, идёт в задумчивости вдоль колонн, накрывшись казённой накидкой.
– Не спится, душенька? – участливо поинтересовался Лье, с приязнью разглядывая кое-как затёртые белилами фазовые разводья на её личике.
– Как и тебе, я смотрю, – она приценилась к Лье печальными глазами. – Составь компанию.
– Давай погуляем. Я не прочь.
– Тоже – сидишь?
– Нет, доверитель за одного парня.
– А-а... а я одна. Кто это там?
– Да вот... среди ночи покойников катают.
– Брр... так я совсем не засну.
– Пилюли у келаря возьми и спи себе.
– Его добудишься... И неохота.
Лье потянуло как-нибудь приласкать бедняжку, но ей бы это, вероятно, не понравилось. Походить, поболтать – вот что ей надо.
Катафалк вразвалочку влез во двор, милиционер показал, где ставить машину, махнул: «Келью занимай пустую, по той стороне», – и поплёлся к сторожке; створки врат вернулись на свои места.
Габаритные огни машины погасли, но никто не вышел. Потом обе дверцы кабины одновременно раскрылись, и двое в траурных комбинезонах без лишнего шума пустились бегом к галерее, держа наготове короткие ручные пулемёты.
– Падай! ложись, дура! – яростно зашипел Лье сквозь зубы, надёргивая глушитель на ствол револьвера.
Умви, завидев оружие, крысой вильнула за колонну и скорчилась там.
Двое из похоронного бюро скользили по галерее, отыскивая келью.
Наёмные убийцы. Явились, чтобы разделаться с Уле. Не надо быть книжником и епархом, чтобы догадаться.
Пок! – выстрел прозвучал невинным щелчком. Первый свалился, звякнув пулемётом о каменный пол; второй присел, и – туррррр! – глухим треском очередь насквозь прошила галерею; пули сухо застучали, впиваясь в штукатурку, чиркнули по колонне. Пок! пок! – Лье стрелял снизу, чуть не сев умви на спину. Второй зашатался, хватаясь за стену, и тоже упал.
«Тихо-то как!» – удивился Лье, переводя дух.
– Подружка, жива?
– Нннебо светлое, помоги мне... – тряслась умви.
– Слушай – ты ничего не видела, ясно? Цыц в келью... ползком, ползком!
Как ветер по верхушкам деревьев, Лье пронёсся до поворота галереи – а из катафалка уже выглядывала третья рожа в берете... сколько их там?
Рукой в платке Лье рывком перевёл тумблер с нейтральной позиции на отметку «Рассветное небослужение ко дню нэко».
Ночную тишину взорвал гимн «Славься, Небо зари пробуждающей!» Динамики с углов двора дружно ударили по катафалку торжественной музыкой. Катафалк дёрнулся, кренясь, хлопая дверцами, с рёвом вывернул к вратам; створки проломились, и машина исчезла.
За миг до суматохи Лье кинул револьвер в мусорный ящик и наспех закамуфлировал обёртками от бесплатных хлебцев. Надо будет сказать Пономарю, чтобы забрал и перепрятал в ризнице.
Уле же снилось, что он входит в операционную и видит на столе многозубую рыбу-людоеда – она подавилась канистрой Фольта и вот-вот задохнётся. «Спокойнее, – говорит он ассистенту. – Всё ли у нас готово?» «Да», – отвечает тот и зачем-то протягивает ему бурав.
Иногда бывают очень странные сны...
Блок 7
Вызов по браслету застал рядовых Толстого в разных местах и при различных обстоятельствах.
Первый солдат Канэ Тэинии получил сигнал «Ко мне!», находясь дома в постели. Казённый домик армейской модели «для семей младшего и среднего субофицерского состава» был тих и уютен, наполненный покоем внефазного периода Канэ и обеих жён. Ревность, зависть и слёзы несовпадающих фаз на время забылись, с лиц ушли узоры, означавшие желание, сгладились телесные различия, и жёны мирно улежались под общим одеялом, посапывая в унисон. Канэ, мечтавший о большой семье и переводе с повышением по многодетности, завёл громадную квадратную постель с детским углублением и думал перед сном о мальках, копошащихся в нём. Пока там дрыхло трое разновозрастных детей, торчали чьи-то ноги. О, надо много воровать и взяток брать, чтобы вырастить ораву! Ещё пара отпрысков – и прибавка жалованья, и назначение в райцентр.
Тревожные расчёты донимали Канэ – из пяти родов в его семье двое были неудачны. А взять третью жену – изменится коэффициент женатости и возрастут расходы. Городским проще – достаточно четверых деток от двух жён... или пяти от трёх... путаясь в коэффициентах, Канэ погрузился в зыбкий беспокойный сон. Мысли потянулись следом, дико преображаясь в сновидения – первый солдат увидел Толстого в сборчатом наряде и повязке с бантами, и командир сказал: «Я твоя жена, я принял переломную дозу и стал мункэ». «Субординация не позволяет мне!» – воскликнул Канэ, и тут Толстый укусил его за руку...
Но это был укол, а затем и крик браслета. Сев, Канэ спросил о цели вызова – браслет связи молчал. Перебравшись через сонно ворчащих жён, Канэ начал спешно одеваться. Что за переполох, едва день начался? Напасть на участок никто не дерзнёт: в Цементных льешня смирная, а местные отщепенцы не посмеют – мелки и трусливы. Может, проводка загорелась, и возник пожар на складе или в гараже? Что Эну могла броситься на Толстого с когтями, Канэ и думать было смешно – неужто командир с мункэ один не справится?!..
Второго солдата Муа Тумэнии накрыло также в постели, только он отнюдь не спал. Фаза, милостивые господа! Это первым министрам Правителя, всяким командармам и придворным надлежит внешне соблюдать внефазку, штукатурить физиономии и белить тыл ладошек, а в Буолиа обычаи проще. Наречённая далече, срок брачного обряда – в месяце олева, а пока солдату невозбранно погулять. Он неделю перемигивался с заводской упаковщицей, цветущей самыми красивыми разводьями и будоражащей весь цех загрузки цемента в бумажные мешки. Зачем теряться?! муунство у него и Толстого пришло одновременно – и отлично. Тем более командир соблаговолил отпустить его с дежурства. Прихватив подходящие к случаю подарочки – пачку перламутровых карандашей для лица и жестяночку рыбы в масле, – Муа уверенно направился к льешке, делавшей намёки, и обрёл то, что святые олхи называют «плодом единодушного согласия».
Укол в запястье и выкрик «Ко мне!» сломал ему всё удовольствие. Путаясь в штанинах, он шёпотом сулил Толстому сорок ползучих лишаев. Льешка, настоящее животное, не попрощавшись, завалилась спать – ваше дело хозяйское, ну и бегите себе, господин хозяин.
Торопясь по вызову, Муа злился и перебирал в уме обиды. Всё лучшее достаётся Толстому, а ты служи и подбирай за ним объедки – что за судьба! Оброк собирает – Толстый, мункэ тискает – Толстый, к тайным сделкам не допускает – «Молод ещё!»; в отпуск за горы летает опять-таки Толстый, а ты, второй солдат, и на Гнилом море отдохнёшь в сезон дождей. И поучает: «Смотри, набирайся ума и говори спасибо, что У меня служишь, я тебя человеком сделаю, выведу в хозяева». А в первые солдаты выводить – морщится: «Рано!» Самому скоро в командиры среднего звена, должность его освободится, а он всё взвешивает – кто ему больше предан, кто на подарки не жмётся и так далее. Сегодня оказал Канэ доверие – тот весь день по поручениям летал, а по каким – помалкивает, важничает... привёз Толстому полакомиться эту красноверку, сумел подкатиться. Не сунуть ли Толстому отов? или подать рапорт на субофицерскую школу? Э, там три года без навара париться, да после на новом месте окапываться...
Солдаты встретились на полпути к участку, и Канэ наконец-то убедился на все четыреста долей, что вызов не примерещился ему спросонья.
– Помощничков не видно, – поглядел он вдоль улицы.
– Он их не вызвал, похоже, – предположил Муа. – Новых сигналов не было?
– Больше ничего. Должно быть, отключил браслетку. Не пойму, с чего мы ему занадобились.
Непонятно было и другое – дверь участка оказалась не закрыта на запор.
Войдя, Канэ позвал командира, пребывая в недоумении насчет визгливой молитвы мункэ и грузного барахтанья за перегородкой слева. Но не успел он сделать и десяти шагов, как из-за барьера, где стоял стол дежурного, взметнулось большое, тёмно-серое, нечеловеческое тело с множеством тонких ног и, перелетев невысокую стенку, ударилось крысиными лапами об пол, за миг до приземления выбросив вперёд, к Канэ, две причудливо гнущихся коленчатых конечности. Отпрянув от неожиданности, он не смог отступить на безопасное расстояние, и пучки обманчиво хрупких на вид пальцев обхватили его запястья, а из переднего утолщения жуткого тела появились извивающиеся жгуты. Хрустнул браслет, сломалось крепление оружия к руке.
Оробев вначале, Канэ не растерялся – улучив момент, пока робочудище отбрасывало в стороны сломанное средство связи и искровой пистолет, он схватил с пояса хлыст и ткнул наполовину вытянувшимся стрекалом в гладкую морду с глазным набалдашником, а затем врезал башмаком по роже гадины.
– Муа, стреляй! Поднимай тревогу!!! – заорал Канэ, что есть сил охаживая робота хлыстом; тот быстро наступал, раскачиваясь на ходу и отбивая лапами удары. На крик Канэ он прянул в атаку, сбив первого солдата лапой с невесть откуда взявшейся железной лопастью, и тут Муа смог как следует прицелиться.
Искра впустую щёлкнула по панцирю. Муа глазам не поверил – он выстрелил на полной мощности искровика!
– В глаза! – ушибленный Канэ уже вскочил. – Бей и глаза!!!
Между лапами робота и Муа осталось фута три, когда второй солдат сообразил, как включить браслет, пока другая рука занята беспорядочной пальбой в надвигающегося механического урода. Зубами. Но передвинуть пуговку он не смог. Пучок пальцев перехватил его руку у самого рта.
Пока робот крутил и обезоруживал Муа, Канэ бросился в проход между барьерами, мельком кинув взгляд на клетку – мункэ на воле! Толстый связан! В кабинете оружейный шкаф, взять лучемёт. Пропади пропадом эти уставы! Всем, всем надо носить лучемёты, а не одним стражникам с оперативниками!..
«Запрусь! – мелькнуло у него. – Вызову центр! Муа – дурак! Раз бы шибанул – и к вездеходу, к рации!.. Надвое-то гадина не разорвётся!»
Откинув лопатообразный клинок, робот развернулся волчком вместе с Муа и, швырнув ошеломлённого солдата в сторону, кинулся вдогонку.
Канэ захлопнул дверь, припёр её плечом и торопливо повернул ручку замка. Айо-ха! что теперь скажешь?!
Радовался он секунду-две, после чего дверь вышибло таранящим ударом, а Канэ растянулся, пролетев в глубь кабинета футов шесть. Робот не дал ему ни дотянуться до телефона зональной сети, ни до шкафа с запертыми лучемётами – просто сграбастал за ворот и поволок в приёмную, одновременно вынимая что-то лапой из своего туловища. Это походило на пистолет; упиравшемуся Канэ бросилась в глаза торчащая прозрачная обойма с блестящими остриями патронов.
– Беги, Муа! – завопил он, вцепившись в дверную закраину. – Вездеход!
Подняв неизвестное оружие, робот выстрелил; в стене у входной двери появилась неровная дырка с лучами расходящихся трещин.
– Ни с места, – прожужжал машинный голос. – Не бежать. Стоять.
Муа, устремившийся к выходу, застыл, примёрзнув глазами к страшной дырке в торце предмета, который робот держал в вытянутой лапе.
– Лечь. Вниз лицом. Шевелись. И ты тоже. Рядом с ним. Повернуться лицом друг от друга.
Эну с опаской приоткрыла глаз, потом другой. Оба солдата лежали носом в пол, а огромный крысопаук Фойта водил над их головами своим оружием. Сейчас начнёт убивать, наверное.
– Кто наладит связь с КонТуа. Сейчас. Здесь эта связь есть. За вызов подмоги буду стрелять. И выстрелю за отказ. Думайте скорей.
– Я, – вырвалось у Муа. В фазу особенно хочется жить.
– Ты. Без обмана.
– Можно встать?
– Не сразу, – робот боком переместился к Канэ и, взяв его за руки, разложил их по полу в стороны. Когда застучали выстрелы, Эну не только зажмурилась, но и лицо ладонями закрыла; ей столько сегодня досталось, что недалеко и до матушки-трепетухи. Канэ определённо понял одно – стреляют не в него. Когда грохот стих, он понял и другое – рукава его формы в десятке мест приколочены к полу дюбелями. Хоть червём извивайся, из куртки не вылезешь.
– Теперь идём.
Явно стараясь привлечь к себе внимание, как-то особенно активно и звучно застонал Толстый, колотя ногами в решётку. Робот, конвоирующий Муа, замедлил ход.
– Интересно. Что-то говорит. Пойди, открой ему рот.
Ключ в замке.
– Пффф! – выдохнул младший командир, встряхивая головой. – Отец Фойт, я как раз собирался установить связь!
– Я тебе не верю.
Глядя то на одного, то на другого, Муа проникался сутью происходящего. Отец?! а, вон что! Это делишки Толстого со звёздными ворами. Или он вёл двойную игру, или сильно обманул своих братишек наверху. И те прислали робота, чтоб наказать поганца. Наказывать дистанционным роботом дорого, но удобно – не ест, не пьёт, паспортный контроль не проходит, по пустыне идёт насквозь. То-то Кин-Забулдыга заметил эту лысую автоматическую крысу!.. на участок напасть готовилась, следила.
– Поверьте, я честен с вами. Если я случайно вас обидел, то готов заплатить любую разумную сумму. В отах, – прибавил Толстый, пытаясь угадать намерения Фойта по выражению тёмных глаз, мерцающих на выдвижной головке робота. – Я в вашей власти; если обману... Но я сказал правду. Есть договорённость о вашем отъезде. Вы сами убедитесь!
– Хорошо. Говори номер.
– Он в памяти передатчика. Код вы видели, приклеен к корпусу, такая жёлтая бумажка. Муа вам прочтёт.
– Посмотрим, – робот попятился из клетки, увлекая Муа за собой.
«Жёлтая, – задумался Форт. – Если верить лингвоуку. По-моему, она была не очень жёлтая. Какое у туанцев цветовое зрение?.. Может быть, „жёлтая“ в оригинале значит „цвета детской неожиданности“. Надо срочно учить язык; как угодно, но освоить тысячу-другую слов, разговорный минимум».
Он владел собой во время схватки с солдатами. Один раз его проняло, чуть страшно не стало – когда существо по имени Муа навело на него пенал, откинувшийся на кольчатом стебле от предплечья. Судя по тому, как туанские лайтинги прожигают ткань скафандра и псевдоплоть киборгов, повредить автомату глаза или лапу они очень даже могли. Но повезло! не зря он взял имя Фортунат, когда выбирал поддельные документы артона.
– Муа! – вскричал Толстый вдогонку. – Там написано ещё два слова – «Милая, любимая». Исходящий номер ищи по времени – 06.00. Это орбитальный номер! не забудь потом его стереть!..
– Что здесь. Какие цифры, – сучковатый перст робота ткнул в жёлтую бумажку.
– Семьдесят четыре, сорок, восемнадцать. Добавочный Шая. Милая, любимая.
«Не врёт», – немного смягчился Форт.
– Набирай. И помни, дуло у твоего затылка.
«Я совершенно испортился на ТуаТоу, – подумал он сокрушённо. – Всего за каких-то шесть суток!.. Ещё несколько поступков в том же роде – и я перестану удивляться, что меня принимают за гангстера. Сел в помойку – чистеньким не вылезешь... На суд выйдут триста здешних полноправных граждан, хоть они драные в лоскутья и живут бедней федеральной собаки, и под присягой скажут, что я гангстер и сам себя так называл... Почему же тут ни у кого и мысли не возникает, что с орбиты может спуститься честный человек?..»
Перед отправкой Луи Маколь ещё раз тщательно проинструктировал команду. Пилоту с навигатором – строго соблюдать режим полёта, выверенный траектологом, по максимуму использовать приёмы маскировки. Бригаде исполнителей – работать быстро, чисто и наверняка. В случае срыва операции всех вместо премии ждёт серьёзный вычет из зарплаты – это помимо отсидки в имперской тюрьме, где они непременно окажутся.
Он понимал, что не сможет заснуть, пока дело не решится и стыковочный узел десантного кораблика не сомкнётся вновь с причальным устройством станции.
Дело зашло слишком далеко, чтобы развязать его денежными подарками должностным лицам. Под «Вела Акин» вели подкоп сразу двое опасных и неподкупных врагов – имперское оборонное ведомство и четырёхкратно клятое Единство; и те, и другие, хотя по разным причинам, стремились доказать, что фирма наняла корабли, недопустимые к эксплуатации по нормативам космических перевозок.
Восемнадцать арендованных у «Филипсен» грузовиков уже отбыли, и досмотр их в пункте назначения на Атларе был сопряжён с массой всяких сложностей, как политических, так и психологических – да, аларки лояльны к ТуаТоу, оккупировавшей их восемьсот лет назад, но времена сменились, и хохлатые увальни не упустят случая исподтишка напакостить империи, запутать дело в проволочках и позволить кораблям покинуть Атлар. Лови их потом в переплетениях чартерных рейсов, доказывай – стояли на судах системы Лакут или шкиперы продали их с рук на первой же транзитной станции.
Этот ход Луи проработал. Аларки ненавидят ТуаТоу, но любят её оты. Как же не сделать империи гадость, если за это ещё и платят! Пока расходы не превысили стоимости двадцати четырех аппаратов Лакут, но... но...
Пять кораблей спешно грузились на Иколе-2. Хвала Судьбе, что космодром не на имперской территории! Чтобы задержать вылет, надо одолеть массу юридических препон, а время у Единства и вояк уходит.
Увы, «Холтон Дрейг» достался армии почти неповреждённым, и он – их главный аргумент. И самописец! Как ни скрытно вёл себя лазутчик командарма, Луи угадал – шар не в их руках.
Отпустив команду готовиться к вылету, Луи сел к экрану. Никаких деловых контактов, никаких докладов старшим сыновьям. Слова не помогут, теперь всё зависит от проворства и опыта исполнителей.
Он ощупал пульт телевизора. Будь это панель управления орбитальным орудием, Луи не задумался бы в 14.00 послать плазменное ядро к пункту, известному как «пустошь Илит ВТ». Пусть всё сгорит. Буолиа не привыкать к огню, падающему с неба. Одной оплавленной проплешиной будет больше, какие пустяки! Зато испарится свидетель.
Меняя пальцем каналы телевещания, Луи отверг вариант испепеления. Шар... «Сперва убедимся, что мы заполучили шар. Капитан Кермак сгорит потом, позже».
Луи остановился на душещипательной исторической кинодраме. Что-то из «жестоких столетий» после Бури. Косматые армии в бело-глиняной обмазке лиц с резко прочерченными масками муунов ревут, подбадривая предводителей, рубящихся в поединке. Один повержен; победитель снимает с него шлем. «Это... ты?!!» – и сам сбрасывает с головы железное ведро. Оба гривастые, лица ярко мужские. «Вспомни меня!!» Наплыв экспозиции – те же двое, но тот, кто побеждён – в форме мункэ! а потом – с дитёнком! Войско сзади требует: «У-бей! У-бей!», а герой чернеет от пятен горя: «Это мать моего ребёнка! О, лучше мне пронзить своё страдающее сердце!.. » Взвыл хор: «Судьба свела в бою мужами тех, что были прежде мужем и женою! О, неужели их дитя обречено стать мстителем отцу за матери кончину?!»
Луи представил, что пикантней было бы показать чадо воителей как мункэ долей на триста из четырёхсот, чтоб выросла, стала супругой отцу (о, какое бесчестие! как восхитительно и горько!) и, рыдая, зарезала его на брачном ложе, а после и себя. Только-только он отвлёкся от тяжёлых мыслей о шаре и стал прикидывать, куда свернёт трагедия, как сквозь экранные страсти с противным свистом прорвалось окно связи – «ПРЯМОЙ ВЫЗОВ!».
Первый солдат Канэ Тэинии получил сигнал «Ко мне!», находясь дома в постели. Казённый домик армейской модели «для семей младшего и среднего субофицерского состава» был тих и уютен, наполненный покоем внефазного периода Канэ и обеих жён. Ревность, зависть и слёзы несовпадающих фаз на время забылись, с лиц ушли узоры, означавшие желание, сгладились телесные различия, и жёны мирно улежались под общим одеялом, посапывая в унисон. Канэ, мечтавший о большой семье и переводе с повышением по многодетности, завёл громадную квадратную постель с детским углублением и думал перед сном о мальках, копошащихся в нём. Пока там дрыхло трое разновозрастных детей, торчали чьи-то ноги. О, надо много воровать и взяток брать, чтобы вырастить ораву! Ещё пара отпрысков – и прибавка жалованья, и назначение в райцентр.
Тревожные расчёты донимали Канэ – из пяти родов в его семье двое были неудачны. А взять третью жену – изменится коэффициент женатости и возрастут расходы. Городским проще – достаточно четверых деток от двух жён... или пяти от трёх... путаясь в коэффициентах, Канэ погрузился в зыбкий беспокойный сон. Мысли потянулись следом, дико преображаясь в сновидения – первый солдат увидел Толстого в сборчатом наряде и повязке с бантами, и командир сказал: «Я твоя жена, я принял переломную дозу и стал мункэ». «Субординация не позволяет мне!» – воскликнул Канэ, и тут Толстый укусил его за руку...
Но это был укол, а затем и крик браслета. Сев, Канэ спросил о цели вызова – браслет связи молчал. Перебравшись через сонно ворчащих жён, Канэ начал спешно одеваться. Что за переполох, едва день начался? Напасть на участок никто не дерзнёт: в Цементных льешня смирная, а местные отщепенцы не посмеют – мелки и трусливы. Может, проводка загорелась, и возник пожар на складе или в гараже? Что Эну могла броситься на Толстого с когтями, Канэ и думать было смешно – неужто командир с мункэ один не справится?!..
Второго солдата Муа Тумэнии накрыло также в постели, только он отнюдь не спал. Фаза, милостивые господа! Это первым министрам Правителя, всяким командармам и придворным надлежит внешне соблюдать внефазку, штукатурить физиономии и белить тыл ладошек, а в Буолиа обычаи проще. Наречённая далече, срок брачного обряда – в месяце олева, а пока солдату невозбранно погулять. Он неделю перемигивался с заводской упаковщицей, цветущей самыми красивыми разводьями и будоражащей весь цех загрузки цемента в бумажные мешки. Зачем теряться?! муунство у него и Толстого пришло одновременно – и отлично. Тем более командир соблаговолил отпустить его с дежурства. Прихватив подходящие к случаю подарочки – пачку перламутровых карандашей для лица и жестяночку рыбы в масле, – Муа уверенно направился к льешке, делавшей намёки, и обрёл то, что святые олхи называют «плодом единодушного согласия».
Укол в запястье и выкрик «Ко мне!» сломал ему всё удовольствие. Путаясь в штанинах, он шёпотом сулил Толстому сорок ползучих лишаев. Льешка, настоящее животное, не попрощавшись, завалилась спать – ваше дело хозяйское, ну и бегите себе, господин хозяин.
Торопясь по вызову, Муа злился и перебирал в уме обиды. Всё лучшее достаётся Толстому, а ты служи и подбирай за ним объедки – что за судьба! Оброк собирает – Толстый, мункэ тискает – Толстый, к тайным сделкам не допускает – «Молод ещё!»; в отпуск за горы летает опять-таки Толстый, а ты, второй солдат, и на Гнилом море отдохнёшь в сезон дождей. И поучает: «Смотри, набирайся ума и говори спасибо, что У меня служишь, я тебя человеком сделаю, выведу в хозяева». А в первые солдаты выводить – морщится: «Рано!» Самому скоро в командиры среднего звена, должность его освободится, а он всё взвешивает – кто ему больше предан, кто на подарки не жмётся и так далее. Сегодня оказал Канэ доверие – тот весь день по поручениям летал, а по каким – помалкивает, важничает... привёз Толстому полакомиться эту красноверку, сумел подкатиться. Не сунуть ли Толстому отов? или подать рапорт на субофицерскую школу? Э, там три года без навара париться, да после на новом месте окапываться...
Солдаты встретились на полпути к участку, и Канэ наконец-то убедился на все четыреста долей, что вызов не примерещился ему спросонья.
– Помощничков не видно, – поглядел он вдоль улицы.
– Он их не вызвал, похоже, – предположил Муа. – Новых сигналов не было?
– Больше ничего. Должно быть, отключил браслетку. Не пойму, с чего мы ему занадобились.
Непонятно было и другое – дверь участка оказалась не закрыта на запор.
Войдя, Канэ позвал командира, пребывая в недоумении насчет визгливой молитвы мункэ и грузного барахтанья за перегородкой слева. Но не успел он сделать и десяти шагов, как из-за барьера, где стоял стол дежурного, взметнулось большое, тёмно-серое, нечеловеческое тело с множеством тонких ног и, перелетев невысокую стенку, ударилось крысиными лапами об пол, за миг до приземления выбросив вперёд, к Канэ, две причудливо гнущихся коленчатых конечности. Отпрянув от неожиданности, он не смог отступить на безопасное расстояние, и пучки обманчиво хрупких на вид пальцев обхватили его запястья, а из переднего утолщения жуткого тела появились извивающиеся жгуты. Хрустнул браслет, сломалось крепление оружия к руке.
Оробев вначале, Канэ не растерялся – улучив момент, пока робочудище отбрасывало в стороны сломанное средство связи и искровой пистолет, он схватил с пояса хлыст и ткнул наполовину вытянувшимся стрекалом в гладкую морду с глазным набалдашником, а затем врезал башмаком по роже гадины.
– Муа, стреляй! Поднимай тревогу!!! – заорал Канэ, что есть сил охаживая робота хлыстом; тот быстро наступал, раскачиваясь на ходу и отбивая лапами удары. На крик Канэ он прянул в атаку, сбив первого солдата лапой с невесть откуда взявшейся железной лопастью, и тут Муа смог как следует прицелиться.
Искра впустую щёлкнула по панцирю. Муа глазам не поверил – он выстрелил на полной мощности искровика!
– В глаза! – ушибленный Канэ уже вскочил. – Бей и глаза!!!
Между лапами робота и Муа осталось фута три, когда второй солдат сообразил, как включить браслет, пока другая рука занята беспорядочной пальбой в надвигающегося механического урода. Зубами. Но передвинуть пуговку он не смог. Пучок пальцев перехватил его руку у самого рта.
Пока робот крутил и обезоруживал Муа, Канэ бросился в проход между барьерами, мельком кинув взгляд на клетку – мункэ на воле! Толстый связан! В кабинете оружейный шкаф, взять лучемёт. Пропади пропадом эти уставы! Всем, всем надо носить лучемёты, а не одним стражникам с оперативниками!..
«Запрусь! – мелькнуло у него. – Вызову центр! Муа – дурак! Раз бы шибанул – и к вездеходу, к рации!.. Надвое-то гадина не разорвётся!»
Откинув лопатообразный клинок, робот развернулся волчком вместе с Муа и, швырнув ошеломлённого солдата в сторону, кинулся вдогонку.
Канэ захлопнул дверь, припёр её плечом и торопливо повернул ручку замка. Айо-ха! что теперь скажешь?!
Радовался он секунду-две, после чего дверь вышибло таранящим ударом, а Канэ растянулся, пролетев в глубь кабинета футов шесть. Робот не дал ему ни дотянуться до телефона зональной сети, ни до шкафа с запертыми лучемётами – просто сграбастал за ворот и поволок в приёмную, одновременно вынимая что-то лапой из своего туловища. Это походило на пистолет; упиравшемуся Канэ бросилась в глаза торчащая прозрачная обойма с блестящими остриями патронов.
– Беги, Муа! – завопил он, вцепившись в дверную закраину. – Вездеход!
Подняв неизвестное оружие, робот выстрелил; в стене у входной двери появилась неровная дырка с лучами расходящихся трещин.
– Ни с места, – прожужжал машинный голос. – Не бежать. Стоять.
Муа, устремившийся к выходу, застыл, примёрзнув глазами к страшной дырке в торце предмета, который робот держал в вытянутой лапе.
– Лечь. Вниз лицом. Шевелись. И ты тоже. Рядом с ним. Повернуться лицом друг от друга.
Эну с опаской приоткрыла глаз, потом другой. Оба солдата лежали носом в пол, а огромный крысопаук Фойта водил над их головами своим оружием. Сейчас начнёт убивать, наверное.
– Кто наладит связь с КонТуа. Сейчас. Здесь эта связь есть. За вызов подмоги буду стрелять. И выстрелю за отказ. Думайте скорей.
– Я, – вырвалось у Муа. В фазу особенно хочется жить.
– Ты. Без обмана.
– Можно встать?
– Не сразу, – робот боком переместился к Канэ и, взяв его за руки, разложил их по полу в стороны. Когда застучали выстрелы, Эну не только зажмурилась, но и лицо ладонями закрыла; ей столько сегодня досталось, что недалеко и до матушки-трепетухи. Канэ определённо понял одно – стреляют не в него. Когда грохот стих, он понял и другое – рукава его формы в десятке мест приколочены к полу дюбелями. Хоть червём извивайся, из куртки не вылезешь.
– Теперь идём.
Явно стараясь привлечь к себе внимание, как-то особенно активно и звучно застонал Толстый, колотя ногами в решётку. Робот, конвоирующий Муа, замедлил ход.
– Интересно. Что-то говорит. Пойди, открой ему рот.
Ключ в замке.
– Пффф! – выдохнул младший командир, встряхивая головой. – Отец Фойт, я как раз собирался установить связь!
– Я тебе не верю.
Глядя то на одного, то на другого, Муа проникался сутью происходящего. Отец?! а, вон что! Это делишки Толстого со звёздными ворами. Или он вёл двойную игру, или сильно обманул своих братишек наверху. И те прислали робота, чтоб наказать поганца. Наказывать дистанционным роботом дорого, но удобно – не ест, не пьёт, паспортный контроль не проходит, по пустыне идёт насквозь. То-то Кин-Забулдыга заметил эту лысую автоматическую крысу!.. на участок напасть готовилась, следила.
– Поверьте, я честен с вами. Если я случайно вас обидел, то готов заплатить любую разумную сумму. В отах, – прибавил Толстый, пытаясь угадать намерения Фойта по выражению тёмных глаз, мерцающих на выдвижной головке робота. – Я в вашей власти; если обману... Но я сказал правду. Есть договорённость о вашем отъезде. Вы сами убедитесь!
– Хорошо. Говори номер.
– Он в памяти передатчика. Код вы видели, приклеен к корпусу, такая жёлтая бумажка. Муа вам прочтёт.
– Посмотрим, – робот попятился из клетки, увлекая Муа за собой.
«Жёлтая, – задумался Форт. – Если верить лингвоуку. По-моему, она была не очень жёлтая. Какое у туанцев цветовое зрение?.. Может быть, „жёлтая“ в оригинале значит „цвета детской неожиданности“. Надо срочно учить язык; как угодно, но освоить тысячу-другую слов, разговорный минимум».
Он владел собой во время схватки с солдатами. Один раз его проняло, чуть страшно не стало – когда существо по имени Муа навело на него пенал, откинувшийся на кольчатом стебле от предплечья. Судя по тому, как туанские лайтинги прожигают ткань скафандра и псевдоплоть киборгов, повредить автомату глаза или лапу они очень даже могли. Но повезло! не зря он взял имя Фортунат, когда выбирал поддельные документы артона.
– Муа! – вскричал Толстый вдогонку. – Там написано ещё два слова – «Милая, любимая». Исходящий номер ищи по времени – 06.00. Это орбитальный номер! не забудь потом его стереть!..
– Что здесь. Какие цифры, – сучковатый перст робота ткнул в жёлтую бумажку.
– Семьдесят четыре, сорок, восемнадцать. Добавочный Шая. Милая, любимая.
«Не врёт», – немного смягчился Форт.
– Набирай. И помни, дуло у твоего затылка.
«Я совершенно испортился на ТуаТоу, – подумал он сокрушённо. – Всего за каких-то шесть суток!.. Ещё несколько поступков в том же роде – и я перестану удивляться, что меня принимают за гангстера. Сел в помойку – чистеньким не вылезешь... На суд выйдут триста здешних полноправных граждан, хоть они драные в лоскутья и живут бедней федеральной собаки, и под присягой скажут, что я гангстер и сам себя так называл... Почему же тут ни у кого и мысли не возникает, что с орбиты может спуститься честный человек?..»
Перед отправкой Луи Маколь ещё раз тщательно проинструктировал команду. Пилоту с навигатором – строго соблюдать режим полёта, выверенный траектологом, по максимуму использовать приёмы маскировки. Бригаде исполнителей – работать быстро, чисто и наверняка. В случае срыва операции всех вместо премии ждёт серьёзный вычет из зарплаты – это помимо отсидки в имперской тюрьме, где они непременно окажутся.
Он понимал, что не сможет заснуть, пока дело не решится и стыковочный узел десантного кораблика не сомкнётся вновь с причальным устройством станции.
Дело зашло слишком далеко, чтобы развязать его денежными подарками должностным лицам. Под «Вела Акин» вели подкоп сразу двое опасных и неподкупных врагов – имперское оборонное ведомство и четырёхкратно клятое Единство; и те, и другие, хотя по разным причинам, стремились доказать, что фирма наняла корабли, недопустимые к эксплуатации по нормативам космических перевозок.
Восемнадцать арендованных у «Филипсен» грузовиков уже отбыли, и досмотр их в пункте назначения на Атларе был сопряжён с массой всяких сложностей, как политических, так и психологических – да, аларки лояльны к ТуаТоу, оккупировавшей их восемьсот лет назад, но времена сменились, и хохлатые увальни не упустят случая исподтишка напакостить империи, запутать дело в проволочках и позволить кораблям покинуть Атлар. Лови их потом в переплетениях чартерных рейсов, доказывай – стояли на судах системы Лакут или шкиперы продали их с рук на первой же транзитной станции.
Этот ход Луи проработал. Аларки ненавидят ТуаТоу, но любят её оты. Как же не сделать империи гадость, если за это ещё и платят! Пока расходы не превысили стоимости двадцати четырех аппаратов Лакут, но... но...
Пять кораблей спешно грузились на Иколе-2. Хвала Судьбе, что космодром не на имперской территории! Чтобы задержать вылет, надо одолеть массу юридических препон, а время у Единства и вояк уходит.
Увы, «Холтон Дрейг» достался армии почти неповреждённым, и он – их главный аргумент. И самописец! Как ни скрытно вёл себя лазутчик командарма, Луи угадал – шар не в их руках.
Отпустив команду готовиться к вылету, Луи сел к экрану. Никаких деловых контактов, никаких докладов старшим сыновьям. Слова не помогут, теперь всё зависит от проворства и опыта исполнителей.
Он ощупал пульт телевизора. Будь это панель управления орбитальным орудием, Луи не задумался бы в 14.00 послать плазменное ядро к пункту, известному как «пустошь Илит ВТ». Пусть всё сгорит. Буолиа не привыкать к огню, падающему с неба. Одной оплавленной проплешиной будет больше, какие пустяки! Зато испарится свидетель.
Меняя пальцем каналы телевещания, Луи отверг вариант испепеления. Шар... «Сперва убедимся, что мы заполучили шар. Капитан Кермак сгорит потом, позже».
Луи остановился на душещипательной исторической кинодраме. Что-то из «жестоких столетий» после Бури. Косматые армии в бело-глиняной обмазке лиц с резко прочерченными масками муунов ревут, подбадривая предводителей, рубящихся в поединке. Один повержен; победитель снимает с него шлем. «Это... ты?!!» – и сам сбрасывает с головы железное ведро. Оба гривастые, лица ярко мужские. «Вспомни меня!!» Наплыв экспозиции – те же двое, но тот, кто побеждён – в форме мункэ! а потом – с дитёнком! Войско сзади требует: «У-бей! У-бей!», а герой чернеет от пятен горя: «Это мать моего ребёнка! О, лучше мне пронзить своё страдающее сердце!.. » Взвыл хор: «Судьба свела в бою мужами тех, что были прежде мужем и женою! О, неужели их дитя обречено стать мстителем отцу за матери кончину?!»
Луи представил, что пикантней было бы показать чадо воителей как мункэ долей на триста из четырёхсот, чтоб выросла, стала супругой отцу (о, какое бесчестие! как восхитительно и горько!) и, рыдая, зарезала его на брачном ложе, а после и себя. Только-только он отвлёкся от тяжёлых мыслей о шаре и стал прикидывать, куда свернёт трагедия, как сквозь экранные страсти с противным свистом прорвалось окно связи – «ПРЯМОЙ ВЫЗОВ!».