– Идёт. Спрячемся.
   – Кто идёт, Шук?
   – Кто-то идёт... – он потянул Эну присесть. Крадучись, оба забрались под кусты.
   – Во-он, смотри.
   – Ой...
   По откосу, увязая в рыхлой сыпучей земле, спускался человек. Здоровый, широкоплечий, в костюме цвета песка; за ним, будто паук, семенил нагруженный робот-многоножка. Головастый человек, лицо плоское, с мелкими глазками – кто? что это? Никак звёздный выродок!
   – Шукук, я боюсь...
   – Тшш, – Шук вытащил из-под рубахи пистолет. – Сам боюсь, тише.
   Тем временем звёздный подошёл к Развалине, остановился, изучая бесполезный изломанный корабль, и. обогнув корму, вошёл в зияющий люк.
   Грянул взрыв! Из люка вырвался сноп пыли и клочьев, гремучее эхо прокатилось по долине.
   Глаза Шука и Эну встретились, его – растерянные, её – охладевшие от жути. Это они, они могли войти в люк Развалины. Эну стало трясти, она крепко зажмурилась, прижалась к Шуку, впилась ногтями ему в плечо, готовая визжать в страхе и безумной радости – они живы! живы! Судьба показала лицо, Судьба зачем-то пощадила их.
   Первым опомнился Шук, видавший виды, вдохнул «сладкого» сам и дал как следует занюхать Эну. Хватит млеть, есть дело.
   – Не ходи! Шукук, крыска, не надо!
   – Ц! – одернул её Шук. – Что, ждать, пока все сбегутся?
   – Тогда я с тобой.
   Многоножка, остановившаяся после взрыва, затрещала, когда они приблизились, повернула на них зрительное устройство, но ничего – больше ничего. Вскинутая взрывом пыль осела, только в чёрном проеме люка висели мельчайшие пылинки, подсвеченные солнцем. Шук вступил туда ночным, бесшумным шагом, держа пистолет наготове; постояв, обернулся к Эну:
   – Мертвяк. Не дышит.
   Эну глядела на убитого с жалостью. Он отвел от них смерть, его надо пожалеть. Сейчас, вблизи, стали видны детали его внешности: лежит на спине бездыханный, распростёршись тяжелым телом; костюм в обтяжку, ворот под горло, башмаки целы, а брючины до колен – в лоскуты, срамно розовеет кожа в мелких ранках, из которых выступила вязкая, сизая лимфа. Шея вывернута, оскалены зубы. Хоть и урод, а был жизнеспособный, удачно родился...
   – Не наш, – подытожил осмотр Шук, пряча пушку. – С неба. И ничем не пахнет, как неплод...
   – Какой чудной, – Эну со страхом обошла мёртвого, чувствуя, что нет сил заглянуть в навсегда открытые глаза.
   – А это, смотри-ка, – нагнувшись, Шук постучал костяшками по коробке на плече чужака. – Я знаю, это машинка-переводчик. Товара на нем – ууу...
   Шук опустился на колени, чтобы освежевать посланную Судьбой добычу. Но тут покойник ожил, взял у Шука пистолет и упёр ему в живот со словами:
   – Не шевелись и не ори. Девке скажи, чтоб замерла.
   Шука хватил паралич сверху донизу; как он ухватился за пояс комбеза цвета песка, так и окоченел.
   – Эну, – прошептал он, – стой и замри.
   Форт отметил, что глаза мародёра – у туанцев вообще глазищи крупные, красивые – сделались в пол-лица. «Что, впечатляет, как я воскрес?»
   – Лицом к стене, руки вверх на стену, – скомандовал он, поднимаясь вместе с парнем. – Ноги пошире. Встань с ней рядом. И без шуток.
   Перед глазами слегка рябило – ударило о переборку, но заметных повреждений контроль тела не отметил, а рябь скоро сойдет. Заряд был граммов на сто условной взрывчатки – шелуха, меньше чем килограмм всерьёз принимать не стоит.
   Он приметил парочку раньше, чем зашёл в яхту, но теперь обстановка изменилась и больше располагала к знакомству. Итак, первое впечатление: одеты намного лучше каторжан – те подвязывали запястья и щиколотки кто тряпкой, кто бечевой, а у этих манжеты на липучке. Второе: выглядят почище тех, в мешковине, но у обоих одинаковый фасон платья; девка со вкусом, но все-таки явно врезала в штаны и рубаху клинья с учётом своей выпуклости.
   Третье – оружие мародёра. Форт обжимал пальцами родную, отечественного изготовления игрушку. Дулом в спину он пленников не держал, а любовался кусочком родины, подобранным нежданно на чужбине. Какими путями это попало сюда?.. Motararms, Eridan – произведено на Эридане, хм. Ещё один выверт федерального бизнеса – промышленная рабовладельческая планета штампует личное оружие из углепласта, себестоимость мизерная, прибыль фантастическая. Правда, дело на Эридане идёт к отмене рабства. Вроде – «Вернём права людям!», а на деле – мир свободы не выдерживает конкуренции с рабами.
   Прежде чем приступить к разговору, надо выждать, чтобы клиент созрел.
   – Вы беглые?
   – Нет, мы высельчане, – выдавил парень, уронив голову.
   – Откуда ствол?
   – Нашёл. Валялся.
   – И сдавать нёс?
   – Ага.
   – Далеко живёшь?
   – Тут, в Цементных.
   У Шука в голове мозги расквасились, сейчас из носа потекут. Это Толстый, участковый, наподлячил – заминировал Развалину; кто первым войдёт, тому ноги перебьёт. Вошёл чужак, мина рванула. И вдруг он встал! Это что, снится?.. Шук чуял, как кожу заливает холодом цвет страха, а на животе каплями выступает трусливый запах. Куда тут против звёздного тягаться! Он боевик, сразу видать – вмиг всё по-своему поставил, не поспоришь. Собственная удаль показалась Шуку мелкой и дешёвой, ч цену стоптанной ботинки. Да что там! он и пистолет навести не смог бы как следует, не то что крючок нажать – так носил, для храбрости и славы.
   – Зональная полиция. Здесь она есть?
   – Ага, на выселках.
   – Сколько их?
   – Трое.
   – Кто главный?
   – Участковый.
   – Он со звёздными связан?
   «Да», – хотел сказать Шук, но успел прикусить язык. Оговорить хозяина – не в поле свистнуть. Хорошо, если залётный выродок – младший сынок из звёздной воровской семьи. А если из ОЭС? ОЭС ловушки хитро ставит, засылает подставных, глистой во всё вникает. Сболтнёшь, Толстого упекут на каторгу для оборотней, а начзоны, сам вор немалый, новому участковому поручит: «Разберись, кто моего Толстуна продал, и накажи по всей строгости». Доищутся и сбросят с катера в глиняное болото – барахтайся, пока не засосёт. Там, в глине, много таких, кто лишнее сказал.
   Форт наблюдал, как парень нервничает. Это заметно – пятна на кистях, на шее, даже на ушах.
   – Ннне знаю...
   – Плохо, – без умысла, но с убедительным звуком Форт оттянул затвор. Скверно это – стоит раз оступиться, даже нечаянно, как начинаешь шаг за шагом портиться; какие-то манеры появляются, которых раньше не было. Надо строже следить за собой.
   Девка тонко вскрикнула:
   – Его не трогайте! очень вас прошу! Я... знаю, я сбегаю к Толстому...
   – Ц! чокнулась! – огрызнулся на неё парень.
   – Заткнись, малый. Ты уже сказал. А ты, девочка, говори подробней.
   – Он со звёздными водится, правда, – девка затараторила, кося на Форта большим глазом, – он знает их, он их браток, и я к нему...
   – Ц! – Форт цыкнул уже вполне по-туански. – Короче, мальчик тебе нужен?
   – Да!
   – Поступим так – он останется со мной, а ты пойдёшь и скажешь кому надо, что одному человеку требуется связь с орбитой, а что за человек – помалкивай. Связного пришлёшь ко мне.
   – Нет, я пойду, – встрял парень. – Ей нельзя идти.
   – Отчего?
   – Вы полоумный или притворяетесь?! – беспокоясь за подружку, парень так осмелел, что стал грубить.
   – Предположим, полоумный.
   – Да Толстый её в клетку загонит!
   – Не за что.
   – Ага! скажет она хозяину – наладь прямую линию с КонТуа, где твои воры...
   Форт постарался не заметить прямо и ясно переведённого слова, но оно звучало слишком выпукло. Как бы пи врал лингвоук, здесь он вряд ли ошибался. Если перекрёстная семантика слов «капитан»-«капо»-«главарь» ещё допускала лукавые толкования, и создатели программы загнали в словарь именно превратный смысл, то насчёт «воров» двух мнений быть не может – «похитители чужого имущества», в широком смысле – «преступники».
   «Куда-то не туда меня затягивает... Начать с того, что первым делом мы купили переводчики не в той лавочке. Как вредно не знать языка! Может, там была вывеска „Товары для рецидивистов – отмычки, липовые ксивы, путеводитель по тюрьмам всех Ц“. Если выберусь, как бы не пришлось брать документы на новое имя. Но сколько можно! и так уже третье ношу! Поскорей бы выкарабкаться и в знакомствах не измазаться».
   – Связь будет не бесплатно. Так и скажи Толстому.
   – Всё равно он её посадит – за то, что рот разинула. Позвольте мне пойти!
   – Ты, умник, что-то отчаянный.
   – Мне туда дорога. Честно, я сделаю, как вы сказали.
   – А в клетку сядешь?
   – Начхать. Бу-бу, – переведя дух, парень тихонечко оглянулся: – А вы... купите нас.
   «Однако!»
   – Зачем вы мне?
   – Послужим. Не бу-бу, а честно, пригодимся. И на КонТуа лишними не будем.
   – Оттуда я полечу дальше.
   – И дальше вам не помешаем.
   «Смешно. А парень не промах; вряд ли ловок, зато с нюхом – и пистолет он, конечно, подобрал полчаса тому назад...»
   – Знаешь, это ведь не прятки под кустами, как ты тут... Чтобы жить в космосе, надо знать технику.
   – Мы не бу-бу безголовые, поднаучимся.
   «Как просто – полиция не тронет девку, купленную звёздным... Впрочем, смеяться тут нечему. От берега я пробирался двое суток – и не видел ничего, ну абсолютно ничего, что относилось бы к людям. Даже бытового мусора. Похоже, тут живёт Великая Мечта – быстрее отсюда удрать. Нельзя жить на выселках, при свечах, есть перемолотый с хвостом и плавниками рыбий фарш, строиться по команде и держаться на успокаивающих средствах, зная, что рядом – пятьсот километров на запад или вверх – высшие технологии, напомаженные люди в шелках, деликатесы, комфорт... С потрохами продашься, лишь бы туда. Шанс – чистый прах, меньше чем прах: услужить звёздному, предложить себя и девку, вдруг купит, точнее, выкупит отсюда... А нужны они мне? а если привяжутся? Получится, что я им что-то обещал и, значит, должен выполнить. Что я могу обещать, если сам не знаю, где окажусь через день?.. Но они нужны».
   – И много ты стоишь?
   – Двести тиот в день, шмотки и харчи отцовские, – местами пожелтев от своей наглости, выпалил Шук. Если дело зашло о цене, гляди, не прогадай, проси больше!
   Форт вычислил – тиот означает одну четырёхсотую ота, от по обменному курсу – 2,08 федеральных басса, год ТуаТоу – 320 суток; итого цена парню 333 басса в год. Ну ещё наест и износит бассов на пятьсот-шестьсот, значит, минимум до тысячи. В год! да последняя официантка в Сэнтрал-Сити меньше чем за 1200 не наймётся! И так туанцы, которых – всех! – федералы видят богачами, представляют себе богатство?.. Наверное, здесь вообще не знают, что такое настоящая зарплата.
   – А напарница?
   – Тоже.
   «Не обижает он её. Что-то есть у них такое, общее».
   – И конечно, бонусы, – лингвоук нашёл подходящее слово, но затем его вновь пробило на жаргон, – с хабара. А если вам державная династия не в зад упёрлась, то и подарочки по дням рожденья царственной семьи...
   «Кто же писал программу лингвоука? – мучило Форта. – Не иначе, грамотный заключённый за двести тиот в сутки плюс баланда повышенной жирности...»
   – Что ещё за подарочки?
   – Эээ... – Шук забоялся, что хватил лишнего – или звёздный из ненавистников правящего Дома Гилаут. – Так, малясь конфет, малясь какой-нибудь одёжки... как полагается...
   Форт бросил клик под ноги распяленному у стены кандидату в небожители.
   – Вот задаток. Бери.
   О-о! клик! вот щедрость отца!
   Шук мигом сгрёб клик, повернул так, эдак – торцы гладкие, чистый клик, не меченый; на просвет видна голубая жилка, заряжен. Эх, от-счётчика нет, узнать, сколько отец отвалил! Обыкновенно, если повезёт добыть клик, стараешься скорее его с рук долой; даже скупщик не скажет, сколько в нём отов, а спросит: «Какие баны возьмёшь? на жратву – триста, на гульбу – полста, барахольных – полтораста», – и гадай потом, какой был заряд.
   Нет, этого клика скупщику не видать.
   Дал и Эну поглядеть – та не верила глазам. Но она первая спохватилась воздать отцу почести.
   – Отныне мы ваши! – протянула руки и бух перед ним. – Отец, назовите нам свое прославленное имя!
   Чужак помедлил, точно прицениваясь – стоят ли они брошенных отов.
   – Зовите меня Форт.
   Звёздные – р-говорящие, их слова и имена не прожуёшь.
   – Отец Фойт! я, Шук, ваш верный слуга.
   – Эну, ваша служанка.
   – Принято, – отец подбросил пистолет ладонью, потом взял его в обе руки и переломил. Как сухой сучок! во силища у выродка! Шука дёрнуло ледяной искрой по хребту – а ну как ударит? Кулак насквозь пройдёт, как через оконную бумагу.
   – Чтоб я таких вещей у вас больше не видел. За работу, детки.
   – Я сейчас бегу к Толстому...
   – ...а я с отцом останусь, если чего надо.
   – Шу-ук, – Эну незаметно подёргала дружка за рукав, – дай мне клик.
   – Зачем тебе?
   – Козырну. Пусть знает!..
   – Ну... на. Ты не очень там.
   – Не учи.
   Эну ветром полетела от Развалины с кликом в кулаке; сердце её рвалось наружу. Боль и страх последней недели, сковавшие её, словно цепью, исчезли, казалось, радость исцелила настрадавшееся тело. Держись, Толстый, сунешься ещё своей лапой!
   Отец вроде не звал – а многоножка вошла, сняла поклажу; крышка у неё наверху отъехала назад, и показались тонкие щупальца. Разомкнув пояс, отец Фойт сбросил башмаки, спустил лохматые брюки – Шук для приличия отвёл глаза. Ну, чужак и чужак, значит, так у них заведено, что на людях раздеться не срам. Одно ясно, что Фойт – чужак отменно крепкий, если ему тьфу на хозяйские мины. Шандарахнуло – пыль столбом, а он целёхонек, только оглушило да ноги поцарапало. За таким не пропадешь.
   – Пить хочешь? – спросил отец, навинчивая на щупальце головку со щипцами.
   – Спасибо, отец, – Шук помахал рукой.
   – Вода вон, в канистре. Очищенная.
   – После попью, отец.
   Многоножка струёй воздуха смела с пола остатки песка, разложила брюки и принялась щипцами соединять рваные края. Сожмёт – место цело, и так дальше.
   Вроде всё улеглось и решилось, а Шук был взбудоражен, душа не на месте. Эну, крыса, упрыгала, хоть бы один «зонтик» оставила! Беспокойство не отпускало, и Шук вынул трубку «сладкого», прыснул в ноздрю пару раз.
   – Что ты там нюхаешь?
   – Так, волнуюсь, отец.
   – Вон же вода, разведи...
   – Что разведи? – до Шука не дошло.
   – Эту шипучку вашу.
   Звёздный, да вдобавок неплод, в люльке охолощённый – где ему знать, как человека в мужском виде крутить может...
   – Я «пшик» не пью, отец.
   – Крепковат?
   – Мне пока рано, отец. Меня мало били.
   – И долго надо бить, чтобы «пшиком» заняться?
   – Месяца два до полусмерти. Или подстрелят, а не убьют – тоже...
   Отец смотрел, как многоножка латает брюки.
   – Я заметил, что тут на «пшик» недолго перейти.
   – Морду бить не скупятся, это вы верно сказали.
   – Давно хулиганишь?
   – Не особо. Я, как с инкубатора вернулся, сначала ходил в школу, а потом...
   – Откуда пришёл?
   – С инкубатора... куда мальков сдают на вырост.
   И вправду отец с неба рухнул. Шук сам не ждал, а оказался кое в чём умнее его. Смехотища – отца, звёздного, простым вещам учить!.. Шук вежливо, не зарываясь, стал просвещать того, кого бы слушать молчком и мотать на бигуди.
   – Это такая штука – малёк родится, и его...
   А маленького даже увидеть не дали, его – в мясорубку!
   «В мясорубку моего, нашего малька!»
   – ...его...
   Мучаюсь, говорю им. – сделайте что-нибудь! А они – терпи, терпи, роды-то терпела, сейчас, немножко... какое немножко! Один плюётся – инструмент, говорит, совсем никуда... пошли менять, а я лежу...
   – ...его...
   «А если она побежала и с ней плохо сделается? вдруг кровь потечёт?!.. его... Всё из головы вон! ей же нельзя! наверное...»
   – Я слушаю.
   – Отец, – Шук встал. – Можно, я за Эну следом... Я быстро! до выселок и назад.
   – Сиди. Что с ней станется.
   – Отец, она после родов, вчера вернулась.
   – Вот как! Поздравляю.
   – Да нет, малёк не получился, а как бы с ней...
   – Понятно, – отец закрыл многоножку. – Покажи её след.
   Они вышли наружу, многоножка – впереди.
   – Вот след! и вот...
   Многоножка дунула вверх по откосу с неожиданной скоростью и скрылась в кустах.
   – Успокойся. В случае чего домчит ее на выселки. Там есть кому помочь?
   В автомате Форт был уверен, в свеженанятой служанке – нет. Скорее уж она припустится втрое быстрей, когда паук за спиной закричит, помахивая лапами: «Не спеши, я довезу!» Но хотя бы Шук не будет вскакивать ежеминутно и глядеть в ту сторону.
   – Помогут... Спасибо вам, отец.
   – Не за что. Вы ведь отныне мои. Пойдём-ка в тень.
   Отец сел дочинивать брюки сам – робот отдал ему щипцы. Шук принял ещё понюшку «сладкого».
   – Так про инкубатор...
   – Да, простите, отец... Малька посмотрят, какой он, и дают матери, пока он обвыкнется. Потом в инкубатор, там его вырастят быстро и назад.
   – Сам по себе разве не вырастет?
   – О-о, это долго ждать, отец. А так – уже сможет ходить, говорить...
   Форт хмыкнул, потянул свежий шов на разрыв – держит! – и принялся за другой. На транзитных станциях о ТуаТоу рассказывали разное – в частности, что там делают из эмбрионов взрослых болванов, внедряя им в мозг зомбические мысли. Выходит, доля истины в россказнях есть. Затратное, должно быть, удовольствие – младенцев инкубировать... Хотя биотехнологии достигли многого – погрузить тело в тёплый гель, штекер в вену, штепсель в артерию, воздуховод в горло, кишки заполнить безопасной пеной и раскрутить обмен веществ на полную мощность, какой в жизни не бывает. Если поставить это на поток, реально из новорождённых делать подросших детишек за месяцы вместо нескольких лет.
   – Этих выростков ведь всему учить надо.
   – Там, отец, главному научат, пока растёшь во сне. А остального дома нахватаешься.
   – Полагаю, носить оружие тебя учили не там.
   – Нет, это здесь.
   – На каторге бывал?
   – Собираюсь.
   – Мать, отец у тебя есть?
   – Папаша помер, мать жива. Ещё брат...
   – Тоже гуляет с пистолетом или уже арестовали?
   – Нет, отец, – Щук посерьёзнел и распрямился. – Он старший, читал много и по правительской разнарядке в город попал, выучился, технарем работает. Давно, я ещё мелким был – он баны покупал и присылал нам.
   – Еду, что ли?
   – Баны... – откуда звёздному знать про баны? как льешу-мальку знать про оты... – Такие, отец, талоны – на жратву, на воду, в общем, на всё.
   Форт встряхнул брюки – готовы наконец. Швы заметно, но не слишком.
   – За девку не дрожи, дошла хорошо.
   «Радио! – расчухал Шук. – По радио связь с многоножкой! У него микрофон в ухе? Или вживлёнка в башке?»
   – Техник – работа нужная, – мудро заметил отец, вдеваясь. – А попади ты в город, чем бы занялся?
   Шук про город не то чтобы думал – страстно мечтал. Думать – значит, всерьёз, а о разнарядке позволено только мечтать. Это выигрыш в жизни. В городах с разнарядкой, говорят, получше, там много льешей за оты работают.
   – Не знаю, отец, – ответил Шук, однако вообразил себя шофёром. Льешу легче этого добиться. Водить по трассам автопоезда... Почётно! Катишь поперёк всей Буолиа, ведёшь сцепку в семь-восемь фур, скорость девяносто лиг в час, а на обочине-то – Толстый! На, гада, гляди путевой лист! честный товар, не то что у тебя на складе.
   Отец достал из багажной сумки кобуру с крупной пушкой, приладил к поясу и остановил глаза на Шуке.
   И не отводил их.
   И не мигал.
   Смотрел молча.
   Шук сжался пружиной – ой, что-то неладное! отец вмиг сделался чужим донельзя, хуже, чем вначале. Переводчик заморочил Шука, ведь Фойт пользовался своим жёстким р-говорящим голосом, вот и сейчас – «хрр... врр... » – и переводчик за ним:
   – Только не становись космическим пилотом. Это опасная, тяжёлая профессия.
   Эну ворвалась домой, как летний шквал, мимо мамаши, взвинченная, горячая; кровать, подушку долой – и ну рыться в своих узелках и коробках.
   – Нагулялась? А о семье и думать забыла? полдня по кустам! За полдня баны теперь шиш получишь! и жрать не дам, вот Небом клянусь!
   Но Эну оглохла. Выставив зеркальце, алой пастой жирно провела от висков к щекам, вытянула из-за ворота тайно хранимый талисман Красной Веры в виде слюбившихся Мууна и Мункэ, чтобы болтался поверх рубахи. Когда же Эну разулась и на тыле босых ступней намазала пастой знаки птиц, мамаша совсем лишилась голоса. Правда, ненадолго.
   – Не выпущу, – сказала она сипло. – Веруй здесь. Не себя, тебя жалею. Будь двадцать раз красноверка, а на улицу свою ересь не тащи.
   – Мать, – с весёлым отчаянием Эну приблизилась к ней в упор, – я теперь не твоя. Я гниючие баны видеть не могу. И завод по мне хоть весь сгори, я и не плюну. Я ухожу, мать. На, смотри.
   – Ааа... – задохнулась мамаша, уставясь на клик, где играла и светилась голубая жилка.
   – Это – моё. Я иду, пусти.
   До этого момента мать считала, что Эну с ума свихнулась. С первородками случается, особенно кто урода носит – плохой малёк кровь и лимфу отравит, яд дитячий бьёт матери в голову, да ещё врачи всякого зла под кожу впустят – от этого и вопят, и лицом колотятся, и в каменный карьер бросаются. Но клик в ладони Эну означал совсем другое, а что – не догадаешься. В растерянности мать пропустила Эну к двери.
   Всё осталось позади, всё, всё. Высельчане, редкие на улице в рабочий час, не цыкали вслед, не окликали ни дружески, ни шуткой. По дороге шла мункэ – женщина в полном смысле слова, красноверка со всеми знаками и босая без малейшего стыда. На бледном лице пламенело – «Я мункэ», в мягкой походке слышалось – «Я мункэ», движение влитого в женскую форму тела говорило – «Я мункэ и горда собой».
   К Толстому Эну вошла запросто, как если бы за его спиной не висели портрет Правителя и полицейский Устав, а сам он не был облечён никакими полномочиями, ни даже внушающим почтение мундиром.
   – Привет, господин младший командир, – сказала она и, улыбаясь, показала ему кончик языка.
   Обрюзглый, кислый, он при виде шикарно наглой мункэ застыл и насторожился.
   Эну села, закинув ногу за ногу, пошевелила пальчиками ноги и окатила Толстого водой прежде, чем тот вскипел:
   – Отец Фойт прибыл оттуда. Зовет тебя. Какое-то срочное дельце.
   – Отец... Фойт? – повторил Толстый, недоуменно насупясь.
   – Отец Фойт. Да, вот ещё – дай-ка от-счётчик, я свой дома забыла.
   Толстый пододвинул ей счетчик. Эну приложила клик, и появилось число 7. Семь отов. Клик без оболочного счётчика, явно выломан, но сумма для заводской девчонки чрезмерная.
   Торжество Эну нарушил рядовой, часом раньше отлучившийся проверить донос – точно ли в доме Нуэ Луунии действует игорный притон. Эну и его потрясла своим обликом, но не настолько, чтобы он забыл о службе.
   – Командир, есть новости.
   – Что?! – рявкнул Толстый.
   – Слышали взрыв из долины и потом... Кин-Забулдыга говорит, что видел робота на огородах, какого-то не нашего робота. Кин трезвый; я думаю...
   – Отставить. Иди... посмотри по улицам.
   – Есть, – отсалютовал рядовой и – налево кругом! – покинул помещение.
   Толстый совершенно овладел собой. Явились звёздные, и некий отец Фойт желает встретиться с ним... Отец лично сошёл с КонТуа? Нет, Эну голову вскружило, и она явно завысила чин Фойта в воровской семье – отцы так не прибывают, это самое большее приёмный сын. Однако визит важный, встретиться необходимо.
   Как влезла между ним и отцом Фойтом эта маленькая потаскушка, Толстому было удивительно и непонятно; надо выяснить, почему так случилось. И как-то Фойт расточительно щедр к льешской рвани. Семь отов! Так и начинается проникновение звёздной семьи в чужие земли. Подарочек тому, подарочек сему – глядишь, вся льешня участка куплена и разбегается с завода, чтоб на горбу таскать незаконные товары с места тайной высадки к трассе, где ждут шофёры.
   Он, Толстый, честно поддерживал отношения с семейством отца Дью-среднего, правил игры не нарушал. Имени «Фойт» ему никто не называл, значит, не от Дью послан. Конечно! а то предупредили бы: «Жди». Выходит, сюда решила влезть другая семья. Мелкое, видно, семейство, если покупает пропылённых цементом умви, ублажающих безработную шпану. И сегодня прислали Фойта для переговоров, завязать отношения. Но отказываться не стоит. Главное – не нарушать интересов Дью. Не один участковый в Буолиа дружит с двумя звёздными семьями...
   Что-то Эну слишком смело держится. Ещё бы! ей, которая и пять тиот не стоит, дали семь отов на карманные расходы! Но хамит так, словно соблазнила звёздного взять её на КонТуа и напоследок хочет понахальничать с хозяином участка... И Фойт поддался на её уловки? Мог поддаться. Толстого и самого мало-помалу забирало от запаха мункэ. Мужская фаза сказывается.
   Или это ловушка ОЭС? всё подстроено? Первая забота ОЭС – держать заслон между звёздными и планетарными семействами, но в Буолиа ни тем, ни другим просто негде развернуться в полный размах, это гиблые задворки Туа..
   Необходима проверка.
   – Идём, – сухо бросил Толстый, – посмотрим, кто такой... Фойт.

Блок 4

   – Орбанди Н.С.Месхандор, командарм, – представился ладный и стройный военачальник. Этот образчик древней р-говорящей аристократии звёздного Ниданга был словно отлит из белого олова; стоическое одноцветие его лица говорило о твёрдой воле и самообладании, а светло-синяя форма блистала чистотой. Руки он держал сомкнутыми в замок, веки были прикрыты.
   – Акиа, эксперт-лазутчик, – скромно, в одно имя, назвался держащийся чуть позади командарма упруго-гибкий человек с грустными глазами «морской вдовицы», покидающей кладку икры. Глаза этой трогательной мягкотелой птицы глубин вдохновили не одного живописца и поэта, но мало кто решался положить палец в её режущий роговой клюв. За псевдонимом «Акиа» полупрозрачно таилась родословная в десятки поколений долгогривых господ и кованые кастовые зарукавья.