Страница:
Пальцы нидэ мелькали, словно стремительная нескончаемая драка десяти червей; бумажки свивались, будто в станке, кольца отлетали в сторону в ритме минут на часах – Лье невольно сверился с цифрами браслета.
– Сорок три в час, – сквозь зубы отозвался он на вопросительный взгляд Уле.
– Вернемся к Единству, – нидэ поднял глаза, не замедляя темпа. – Как оно может мной заняться?
– Это ты мне плетёшь?.. – зачарованно молвила Сихо.
– Да. Отдохни пока. Уле, поясни мне...
– Великое Небо... Слу-ушай, Нии, ты в самом деле неплод? Вечные просто люди так не могут.
– Как раз могут. Нас ничто не отвлекает.
Лье издал носом неопределённый (возможно, обиженный) звук.
– А где так выучился? научи меня, а?
– Я с детства всё плёл и вязал, – заунывным голосом протянул нидэ, не глядя на рукоделие. – Верёвочки, шнурочки, проволочки. Превзошёл всех в своей деревне. Это от Неба, нельзя научиться. Сейчас заработаю обед.
– Э, мы так до завтра прождём! – встрепенулся Лье. – Сихо, нажимай! Втроём как раз к ужину управимся.
– Единство помогает разрешать трудовые споры, – промолвил Уле, с радостью убедившись, что рознь в коллективе улеглась и всех победила идея вкусно поужиначь в выходной. – Если ты уточнишь, юрист какого профиля тебя устроит, я переговорю со своими, и на неделе мы пригласим сюда специалиста.
– Любой узел распутают, – прибавил Лье. – Наши законники головастые, можешь смело на них рассчитывать.
– Мне тоже обещали бумаги оформить, – не удержалась Сихо от того, чтобы похвалиться, с какими верными людьми сошлась.
Общая работа сближает; Форт ощутил, что принят в эту небольшую компанию. Но в том, что узел его проблемы по силам юристам Единства, он тяжко сомневался. Была только надежда разузнать, сколько стоят его проделки в глазах туанской юстиции и есть ли какие-нибудь законные лазейки, чтобы если не уйти из-под удара, то хоть уклониться от него.
– А ваш человек меня не сдаст? – спросил он Уле напрямик.
– Как можно! вы же в убежище. Я буду свидетельствовать в вашу пользу.
И здесь Форт – может быть, впервые за все дни, проведённые на ТуаТоу – понял, что он не одиночка в пустыне.
– А ты не пробовал лечиться? – увивалась вокруг Форта Сихо. – Может, тебя не взаправду обесплодили? Я читала, так бывает. Живёт-живёт просто человек и – бамс! – фаза пришла! А ты на индекс генов проверялся, сколько у тебя? триста из четырёхсот есть?
Тараторить о нескромном Сихо развезло после того, как келарь засчитал сплетённое Возчиком Нии рекордное число колец как малый подвиг благочестия и вручил ему карманный цитатник Пятикнижия для мирян.
– Вам, нидэ, ведом священный язык. Читайте и благоговейте, да осияет вас заря безоблачного Неба.
При келаре Сихо, понятно, тоже не молчала – твердила, какой Возчик молодец. Лье не нравилось, как мункэ смотрит на плечистого выродка. Воистину, фаза так ум туманит, что в фонарный столб влюбиться можно. Тем более она столько травилась, аж глаза опухли. А ведь дело шло на лад, к «плоду единодушного согласия» – так нет же, Возчик появился!..
– Нет, со мной безнадёжно, – отпирался Форт, в задумчивом отупении изучая книжицу. Священная азбука, вот оно что. Ни бельмеса не понять, кроме пары строк: «Компьютерный перевод фрагментов Пяти Книг на моторный язык ЗАПРЕЩЁН, Наказание – штраф 3200 отов и 2 года ссылки в суровую обитель с тяжкой епитимьей. Публичное чтение ТОЛЬКО в храме при небослужениях». Крепко завинчено; это вам не экуменизм Вселенской церкви, а культ что надо.
Лье потеплел – ха, Возчику не по нутру ухлёстывания Сихо! За славным ужином, почти совсем простив ему рост, мясистую мощь, плоскорылость и четырёхкратно клятую приманчивость нидэ для остроносеньких, он принялся воспитывать Сихо.
– Да он пахнет, как бельё из прачечной! – нашёптывал он ей на ухо. – Стиральным порошком, понюхай! Его цветы не распустятся. Брось, не мечтай. Цветку нужен цветок... Гляди, у него руки не гнутся. И ноги как палки.
– Ты ешь, Нии, – советовал подобревший Нию. – Совсем ничего не скушал!
– И ест по крошке, – рассеянно вздохнула Сихо, любуясь строгим поведением Возчика. Какой он бескорыстный, какой здоровенный! Но с неплодами браки не заключают – разве что по контракту, понарошку...
Позже предстояло выдавить туанский корм из реактора и уминать свой брикет ночью под одеялом, как мамины гостинцы в общей спальне пансиона. Люди за трапезным столиком подобрались куда образованней льешей из Цементных выселок и могли заподозрить неладное при виде скользкой замазки, которой питался Форт.
– У нас в колонии забыта грамота, – с притворным сожалением поведал он Уле. – Кто бы мне почитал?
– Бедный ваш край! – Уле воздел руки, бегло утерев салфеткой рот. – Я готов почитать.
– Что за колония такая? – мгновенно придвинулся Лье, чуткий на слух, как голодная крыса.
– Очень-очень отдалённая, – ответил Уле скорбной миной, но бровями приказал: «Брысь!» – Идём к тебе в келью, душа моя Нии, поговорим о Небе.
– Я не отдарилась, – дёрнула локтем Сихо, чтобы Лье не удерживал. – За угощение следует вручить подарок! Вот, душенька Возчик, прими. Что успела захватить, не погнушайся.
«Уже и „душенька"!.. Вымрет р-народ, жди – через нас размножатся», – Лье вспомнил, сколько довелось ему видеть лиц, чья чистокровная острота сглажена смешением крови.
– Парень сердится, – заметил Форт, когда они с Уле уединились в комнатке, отведённой Возчику. – На лице написано.
– Это мой телохранитель. Не ссорьтесь с ним, пожалуйста.
– Что, серьёзный боец?
– При случае он может пробежать по потолку.
– Кажется, я ему путь не заступал...
– Сихо нездорова, её сердце мается. Ей надо стать просто человеком, а тело пропитано гормонами. Назначили семь сеансов перегонки лимфы, пока прошла всего один...
«Цветистость лика», – листал Форт подаренный блокнот, где пестрели рисованные лица и схематичные фигуры в узорах. «Цветистость корпуса и конечностей». «Фасоны конца дня», «фасон законченного хулигана», «фасон неприступной мужественности». Последние страницы были плоскими обоймами – в кармашки вложены полоски, оставлявшие на пальцах разноцветные следы. «Соответствуйте модной красе в любом состоянии!»
– Я вижу, вам неудобно, – сокрушался Уле. – Вы не просто так поспешили уйти от стола. Уверяю, вы всем здесь понравились.
– С моей-то походкой и физиономией?..
– В этом нет вины. Но те, кто пострадал до рождения, часто ведут себя иначе. Льготы развращают их. А у вас есть профессия, вы умелец. По сравнению с Сихо вы добились гораздо большего.
– Понравилось, что нидэ угощает туа? – Форт уже разобрался с разницей в тональности и долготе звука, отличавшей название расы от просто людей.
– Да, – Уле сел на коврик. – Мне горько, если вы столкнулись с расовыми предрассудками. Это трудно побороть. Боюсь, так будет всегда. Но вы сделали шаг навстречу, вызвались помочь – как мы в Единстве.
– Ваши могут спрятать человека? незаметно вывезти?
– Ах, не могу вам лгать! Мы действуем в рамках закона, легально.
– Всегда?
На лице Уле выступила слабая, но явственная маска стыдливости.
– Иногда дело решается на уровне дружеских связей, по личной договорённости. Как бы частным образом. Но ваш случай особый – вы открыто обратились к белым. Нельзя подставлять их.
– Ясно. Завтра пойду покупать телефон. Кстати, для подключения надо что-нибудь предъявить? водительские права, страховой полис?
– Зачем? – Уле заморгал с неподдельным любопытством.
– Чтобы зарегистрировать мой номер.
– Не понимаю. Его просто аннулируют, когда вы перестанете платить.
До въезда в автономии Форт был уверен, что родился, жил и умер в самом свободном и демократичном из обществ. Он с детства затвердил, что Федерация – светоч свободы, и благодать её демократии – предмет зависти всех иномирян, особенно тоталитарных и имперских. Правда, в Федерации систематически случались мелкие и крупные свинства, кто-то мёр с голоду, кого-то убивали, всюду проверяли документы, происходили облавы, иногда бомбили жилые кварталы, обыскивали на улице и молотили дубинками, перлюстрировали бумажную и электронную почту, составляли горы досье на неблагонадёжных – но с этим федералы как-то свыклись, и гордиться свободой оно не мешало.
Но тут он неожиданно осознал, что до сих пор жил, как в Буолиа на выселках, и лишь сейчас узнал, что такое настоящая свобода.
Он мог назваться любым именем и даже огрызком вместо имени, и никто не требовал от него удостоверить свою личность. Он мог разгуливать в карнавальной маске, и никто не заставлял её снять. Он, совершенно чуждый туанцам, непринуждённо разъезжал и расхаживал по их планете, и если им слегка пренебрегали, то лишь по сходству с расой, в незапамятные времена спалившей мир, а в остальном не чинили никаких препятствий.
– Расскажи, что разрешено вашим... в рамках закона, – попросил он Уле.
На завтрак Сихо грела остатки ужина. Всем хватит поклевать, даже тяжёлому Возчику; он неедяка, словно постится.
Сихо думала о Расстриге. С началом суток, едва солнце зашло, Лье плавно свернул ухаживания, и его вынесло из кельи – побалагурить с милицейскими охранниками, узнать, кто поступил за день в Лазурную Ограду. Оч-чень непростой муун этот Расстрига. Притворяется бездельником – а всё примечает, всё на ум берёт. И той ночью... Сихо подёрнуло по телу холодком – двоих ухлопал, как конфету съел! Теперь обхаживает, улещает, чтобы, значит, полюбила и не выдала. Ишь, хитрый! О цветах поёт. Она вздохнула над вкусно дымящим судком и недовольно скосила глаз на затёртые крем-пудрой женские пятна, расползшиеся по тылу кисти. Любовный яд, хуже нет! И в храмовую больницу топать неохота – лежать, ждать, пока насосы прогоняют через себя лимфу...
– К чему ты испытываешь тяготение? – нудил Нию, по немощи способный толковать лишь о законах и профессиональном образовании. – Я бы, поверь опыту, советовал учиться на строителя.
Сихо открыла рот, желая ответить, что скреплять стенные панели ей не по плечу, пусть этим верзилы-нидэ занимаются. Но тут вошёл Возчик – и рот Сихо замер нараспашку.
Не нуждаясь во сне, Форт за ночь обстоятельно изучил её подарок, перечитал все рекомендации визажистов, сделал выводы и подобрал подходящий, на его взгляд, макияж, чтобы вполне соответствовать стандартам ТуаТоу.
Когда он явился компании в полной боевой размалёвке совершенного мужчины, эффект превзошёл все ожидания. Лье издал стон: «Ооо, не могу!!» – и повалился на лежак, стуча руками, как в агонии. Нию так громко сглотнул слюну, словно подавился собственным языком, а Уле в панике вскочил, крича:
– Салфетки! Воды! Какой ужас!
– Что-то не так? – заворочал Возчик головой.
– Не трожь термос!!! – Лье метнулся наперехват, чтобы Уле впопыхах не умыл Возчика кипятком.
Сихо захохотала, потом завизжала со всхлипами, смущённо сунув лицо в ладони.
– Нии, кто тебя надоумил?!
– Прошу, – как положено смехачу-затейнику, Возчик хранил ледяную невозмутимость, – объясните мне, что неправильно.
– Цветистый! – изнемогал Лье, корчась на ложе. – Сухостой в цвету!..
– Нии, так нельзя, – Уле подступал с намоченной салфеткой. – Ты же неплод. Люди засмеют. На, сотри.
– Странно. Я действовал по инструкции, – взяв влажный листок, Возчик стал снимать грим. – Написано: «Между фазами приемлемы фасоны...»
– Где у тебя между? ты же без индекса! – у Лье от смеха выступил наливной румянец. – А... не сердись, хорошо? я только спрошу. У вас, может, свой обычай? ну, в колонии?
– В нашей колонии красятся только мункэ, – Форт избавился от полос и растушевок узора, очистил руки и смял салфетку. Свойство блокировать мимику показалось ему даром Неба. Спасибо, что не вышел так на улицу. В общем, дёшево отделался – всего-то четверых насмешил. Правда, в галерее слышалось со стороны: «Ой, ой!», – но он не догадывался, к чему это относится.
– Возчик, не принимай за обиду! – Лье примиряюще замахал гибкими руками. – Слишком неожиданно это всё выглядело! Ну, ошибся ты, с кем не случается. Колонисты так чудят порой... очень давно вы от людей оторвались!
– Я не думала, – каялась Сихо, – я от чистой души подарила... Хочешь, Возчик, я наложу тебе краски, как надо? Очень тоненько, чуть-чуть.
После, когда Возчик ушёл по делам в город, она призналась Лье:
– Кожа у него как неживая, задубелая. Несчастный он! А руки ловкие. И верно, пахнет, будто вымытый, словно мыло в кожу въелось.
В ответ Лье, едва касаясь, провёл кончиками пальцев по её щеке и втянул её запах. Она захотела дать ему пощёчину, но передумала и лишь предупредила опасливым шёпотом:
– Я тебя боюсь.
Файтау запомнился Форту какой-то туманной, неяркой красотой. Смущало отсутствие твёрдой прямоты пересекающихся улиц, но понемногу он освоился и ощутил, что в какой-то мере может подражать походке туанцев. Он стал более непринуждённо наблюдать за всем вокруг, загнав тревогу поглубже – ей, как сторожевой собаке разума, следует знать своё место, а не будоражить рассудок непрестанным беспокойным лаем.
Дело было даже не в возможности бродить где вздумается, не боясь полиции. Форт прекрасно помнил свой город с его чередованием тесно громоздящихся ввысь бигхаусов, населённых манхлом щербатых руин, охраняемых благополучных районов и серых пространств дешёвых домов на окраинах, с торчащими полицейскими башнями в нимбах багровых сигнальных ламп и штырях следящих антенн. Стелющиеся облака ядовитых заводских дымов и молитвы о перемене ветра, чтобы тучи раздирающей горло взвеси унесло в другую сторону. Сообщения об уровне радиации в утренней сводке погоды и восходящие огни корабельных дюз над космодромом. Искусственная брикетированная еда, похожая на пищу киборгов...
Здесь ничего этого не было и в помине. Он исколесил немало лиг, но не видел ни заржавленных кривых строений, ни дорог в колдобинах, ни холмистых свалок, курящихся тошнотворной гарью, вообще ни клока невозделанной, заброшенной земли. Города туанцев не росли вверх, они стелились извивами вдоль рек, и светлые тонкостенные дома походили на этажерки с цветами, где ярусы жилищ то выступали, то были углублены в тень; сколько-нибудь заметное уплотнение и высота зданий встречались в деловых центрах, но шаг в сторону – крыши разрежались зеленью, тонули в ней, и город быстро рассыпался на кучки пригородов, органично вписанных в рельеф местности. Ни дымка, ни выбросов в атмосферу, ни выхлопов – топливных движков тут словно не знали, зато вращались трёхлопастные ветряки, и крыши отблёскивали солнечными батареями.
И еда. Шука и Эну в поездке пришлось накормить; так он наглядно узнал, чем питаются туанцы. В первый момент подумалось, что продукты – муляжи из синтетических белков и нефтяного жира. Он следил, как льеши едят. Съев по куску, они уставились друг на друга. «Настоящее», – блаженно шепнула Эну, облизывая пальцы, и оба накинулись на содержимое квадратной тарелки-кюветы. «А можно ещё, отец?» Меж тем сидели они не в элитном ресторане, а в вокзальной столовой «скорая пища». В Сэнтрал-Сити продовольствие из фермерских хозяйств доступно далеко не всем и не везде; нередко оно было завозным с других планет, вроде экологически чистой Мегары.
Видимо, подлинное ощущение независимости приходит не от ежедневных мантр-заклинаний о свободе, льющихся из телевизора, а в тот момент, когда ты можешь дышать чистым воздухом, жить не в номерной ячейке, а в доме, есть пищу, а не пластмясо родом из синтезатора, к не чувствуешь, что твой телефон прослушивается, твои слова записываются, а твои воззрения анализируют невидимые некие в погонах и с дипломами психолингвистов.
Вот с верой здесь было напряжно – милиция, суровые обители... Но ведь должны быть у цивилизации хоть какие-нибудь маленькие недостатки!
Уле времени даром не тратил – пока Форт осторожно изучал возможности спутникового телефона, не рискуя пока выходить на «Вела Акин», врач связался со своим Единством, и по возвращении Форт обнаружил в келье двух новеньких – бесполого и мункэ. Скромно одетые в тёмное, они обсуждали с Нию какие-то юридические казусы, связанные с трудоустройством.
– Вот, Возчик Нии, наш клиент, – радушно представил его Уле. – Пройдёмте к нему и поговорим.
– Мы вас слушаем, – бесполый вёл себя с тщательной вежливостью. – Никакой записи не будет. Это предварительное обсуждение; мы выясним, какие у вас трудности, и обсудим, что можно сделать. Брат Книгочей предупредил, что дело ваше – весьма деликатное. Секретность мы соблюдаем полностью.
– Нии, доверяйте им, – подбодрил Уле.
– Меня зовут Фортунат Кермак, – начал Форт. – Я законтрактован контуанской фирмой «Вела Акин» как капитан космического грузового судна «Холтон Дрейг». Мы стартовали с космодрома Икола-2...
Юристы мало что не почернели лицами и, обменявшись безмолвными взглядами, дружно поднялись и вышли из кельи, не прощаясь.
Когда готовишься в мастера устного жанра, после такого дебюта впору задуматься о смене амплуа. Форт в полном недоумении посмотрел на Уле, который тоже заметно изменился в цвете.
– И какую непристойность я сделал на этот раз?..
– Небо святое, пресветлое... – вдохнул Уле, отчаянно поводя головой. – Что же вы раньше молчали про Иколу-2?!!
– Да я вообще про всё молчал! Объясни, что произошло?!
– Вы – эйджи, – Уле схватился за лоб, словно его внезапно охватило жаром лихорадки. – Небо... но до чего вы похожи на неплода!
– Хватит про неплодов, надоело! Говори, в чём загвоздка!
– Единство... мы... О, как бы вам сказать... Мы сейчас боремся с кораблями «Вела Акин». Зачем вы молчали?!.. Фольт, вы оказалась в крайне неприятной ситуации.
– Это я понял ещё на орбите, когда нас подбили военные. Мой бортинженер погиб. Да, я застрелил стражника, но, чёрт подери, почему эти двое встали и ушли?!
– Вам объясняли, зачем вас нанимают? – наклонился Уле; цвет горя стал покидать его лицо.
– Перевозка па Атлар каких-то гранулированных химикалий. Это законная работа, нас обслуживали на легальном космодроме...
– Я не о том. Значит, вам неизвестна подоплёка? Помните, я говорил о забастовке пилотов?
– Да; но что общего между «Вела Акин» и...
– Они воспользовались вашим незнанием языка и обстановки, – почти причитал Уле вполголоса, стискивая переплетённые пальцы. – Фольт, «Вела Акин»– преступная фирма, руководимая ворами. Они наняли корабли, чтобы разрушить забастовку. Сколько вам пообещали заплатить?
– Обещали хорошо – пять тысяч за рейс, три бортинженеру, – у Форта начали закрадываться самые страшные для честного пилота подозрения – что его использовали, как...
– Отов?
– Нет, бассов.
– Переведите в оты!
– Две четыреста для капитана, а для...
– Фольт, это гроши! вас наняли за сущие тиоты! Туанский капитан грузовика не пойдёт в рейс меньше чем за семь тысяч! Вы осознаёте?! На вашем примере цену труда сбросили почти втрое!
– Ты хочешь сказать, что я – скэб? – с болью далось Форту противное, грязное слово. – Штрейкбрехер – так?
– Да, ломатель забастовки.
Сила, с какой Фольт опустил кулак на пол, испугала Уле. Казалось, всё в келье вздрогнуло, а прозвучавшее ругательство лингвоук не сумел передать иначе, как «Бу-бу!»
– Уле, я говорю правду, – совладав с собой, выговорил Фольт. – Я ничего не знал о пилотах. Клянусь! Иначе я отказался бы от найма. У нас на такое соглашается лишь последняя мразь.
– О, думаю, вы говорите искренне. Но поймите и нас! Мы поддерживаем профсоюз пилотов, иначе Единство рискует потерять авторитет у одной из самых высокооплачиваемых категорий рабочих. Мы выступаем за всех, кто может жить, лишь продавая знания, умения и навыки. Это сложная работа; вы видели, где я оказался из-за неё... И случай пилотов тем сложнее, что у них смешанный кастовый состав – ведь космолётчиков набирают не по знатности, а по особым требованиям к выносливости и быстроте реакции. Вот мы и подключились, потому что помогаем без учёта кастовых различий.
– Выходит, я зря завёл тебя на это, – проговорил Форт, начав подниматься. На нём каменным ярмом лежал позор пусть невольного, но настоящего предательства, пилотского бесчестия. – Я не туанец и не состою в вашем профсоюзе. Мне нечего решать с вами.
– Нет, погодите! – Уле вскочил раньше. – Не уходите! Я сейчас верну юристов. Они сильно расстроены, но дело поправимо. Вы даже представить не можете, как вы нам нужны!
– Это ещё зачем? – насторожился Форт.
– Вы не знакомы с кое-какими подробностями. Конечно, телевидение их почти не освещает, вы и слышать не могли... Вас сбили, ведь так?
– Видимо, атаковали сквозным оружием, – заметив интерес Уле, Форт предпочёл высказаться более округло.
– Вот-вот. Теперь это чрезвычайно важный пункт в споре с «Вела Акин». Единство – я уверен! – предоставит вам помощь, какая понадобится, если вы детально опишете, как случилось, что корабль попал под обстрел.
– Я ни звука не скажу, пока ты не растолкуешь, почему Единству нужны эти сведения, – вновь сел Форт. – И почему они стоят так дорого, что ты готов обещать полную поддержку мне, чужаку. Кстати, где гарантия, что твои дружки сейчас не звонят в полицию?!..
– Храни нас Небо от такого безрассудства! – испуганно побледнел Уле. – Храмовое убежище и тайна! К тому же юристы обещали вам неразглашение.
– Знаешь, люди часто говорят одно, а делают совсем другое. Особенно когда дело касается денег или каких-нибудь групповых интересов.
– Мы, – Уле вытянулся, словно его оскорбили, – потому и существуем, что держим слово и верны принципам. Если бы мы предавали, то давно бы развалились. Кто нам тогда поверит?.. В конце концов, вы тоже рабочий, хоть и из другого мира. Не сомневаюсь, что у вас наниматели так же стремятся снизить заработки, увеличить нормативы и рабочий день. Знаете, во сколько лет я впервые вошёл в фазу?
– Я не спрашивал тебя о личном.
– Считайте, что спросили, – нетерпеливо повёл рукой Уле. – В двадцать! позже всех сверстников! А почему? учился как безумный. Надо мной смеялись: «Книгочей бесполый!» Они становились фазными, а я оставался просто человеком. Трудовая перегрузка и усиленная нервная активность тормозят и заглушают фазовые переходы. Догадываетесь, чем грозит нам усталость? Массовым бесплодием. А размножаться перестанут самые способные – цветы нации, носители лучшей наследственности. Кто будет рождать вместо них? мутанты и бездельники. И это при том, что мы утилизуем каждого восьмого малька и каждого десятого – стерилизуем. Угнетая биологию трудящихся, мы лишаем себя будущего. Ещё лет семьсот-восемьсот, и если ничто не изменится, вся экономика будет работать на прокорм инвалидов и льготников, а космические корабли мы переплавим на костыли и протезы... И не думайте, что это не коснётся вас. Может быть, наши цивилизации и не друзья, но я убедился – вы, как человек, готовы понять, что у нас немало общего, и нас тревожит одно. Помогите нам, и мы отдаримся.
– Конкретно, – твёрдо сказал Форт. – Чего вы от меня хотите?
– Лакут, – Уле присел совсем рядом. – Система Лакут. Вам знакомо это название?
– Положим, – не моргнув глазом, солгал Форт.
– Ваш корабль имел на борту Лакут?
– А как насчёт организовать мне свободный выезд с планеты?
– Так «да» или «нет»?
– Ты не ответил на мой вопрос. И сдаётся мне, твой ответ от моего не зависит. У вас принципы, а мне не хочется сидеть в вашей тюрьме из-за того, что мне продали плохой переводчик.
– Я должен посовещаться с руководством, – отступил Уле. – Я не могу один санкционировать такие... мероприятия.
– Вот и подождём, пока твоё руководство дозреет до решения. Надеюсь, у вас найдется время для раздумий.
Уле едва не заскрипел зубами. Последние корабли, арендованные «Вела Акин», готовились покинуть Иколу-2, а с ними вместе улетал секрет: установили на грузовиках «Филипсен» аппараты Лакут, или они летели не оснащенными? То есть сейчас на оставшихся судах наверняка уже стояло все, что должно стоять – но на сбитом грузовике?..
– Я потороплю их. Но обещайте мне не покидать убежище насовсем. Пожалуйста!
– Ты хочешь вовсе запретить мне выходить из храма?..
– Договоримся так – не дольше, чем на три часа.
– Подходит. Даю слово. Само собой, моё имя и то, откуда я, остаётся в секрете.
– Фольт, – глаза Уле остановились, не мигая, – неужели вы думаете, что я могу разоблачить вас, который меня...
– На твой счёт, душа моя, я ничего не думаю. Но за всех своих ты отвечать не можешь.
– Я сейчас же отведу их в молельню и возьму с них обет молчания. Это вас успокоит?
– Вполне, – кивнул Форт, подумав: «Пора звонить в „Вела Акин". Конечно, они поступили со мной по-свински, но... плоха та мышь, которая одну лазейку знает. Надо разведать, что это за штука – Лакут, и что она значила для нас с Марианом».
Блок 11
– Сорок три в час, – сквозь зубы отозвался он на вопросительный взгляд Уле.
– Вернемся к Единству, – нидэ поднял глаза, не замедляя темпа. – Как оно может мной заняться?
– Это ты мне плетёшь?.. – зачарованно молвила Сихо.
– Да. Отдохни пока. Уле, поясни мне...
– Великое Небо... Слу-ушай, Нии, ты в самом деле неплод? Вечные просто люди так не могут.
– Как раз могут. Нас ничто не отвлекает.
Лье издал носом неопределённый (возможно, обиженный) звук.
– А где так выучился? научи меня, а?
– Я с детства всё плёл и вязал, – заунывным голосом протянул нидэ, не глядя на рукоделие. – Верёвочки, шнурочки, проволочки. Превзошёл всех в своей деревне. Это от Неба, нельзя научиться. Сейчас заработаю обед.
– Э, мы так до завтра прождём! – встрепенулся Лье. – Сихо, нажимай! Втроём как раз к ужину управимся.
– Единство помогает разрешать трудовые споры, – промолвил Уле, с радостью убедившись, что рознь в коллективе улеглась и всех победила идея вкусно поужиначь в выходной. – Если ты уточнишь, юрист какого профиля тебя устроит, я переговорю со своими, и на неделе мы пригласим сюда специалиста.
– Любой узел распутают, – прибавил Лье. – Наши законники головастые, можешь смело на них рассчитывать.
– Мне тоже обещали бумаги оформить, – не удержалась Сихо от того, чтобы похвалиться, с какими верными людьми сошлась.
Общая работа сближает; Форт ощутил, что принят в эту небольшую компанию. Но в том, что узел его проблемы по силам юристам Единства, он тяжко сомневался. Была только надежда разузнать, сколько стоят его проделки в глазах туанской юстиции и есть ли какие-нибудь законные лазейки, чтобы если не уйти из-под удара, то хоть уклониться от него.
– А ваш человек меня не сдаст? – спросил он Уле напрямик.
– Как можно! вы же в убежище. Я буду свидетельствовать в вашу пользу.
И здесь Форт – может быть, впервые за все дни, проведённые на ТуаТоу – понял, что он не одиночка в пустыне.
– А ты не пробовал лечиться? – увивалась вокруг Форта Сихо. – Может, тебя не взаправду обесплодили? Я читала, так бывает. Живёт-живёт просто человек и – бамс! – фаза пришла! А ты на индекс генов проверялся, сколько у тебя? триста из четырёхсот есть?
Тараторить о нескромном Сихо развезло после того, как келарь засчитал сплетённое Возчиком Нии рекордное число колец как малый подвиг благочестия и вручил ему карманный цитатник Пятикнижия для мирян.
– Вам, нидэ, ведом священный язык. Читайте и благоговейте, да осияет вас заря безоблачного Неба.
При келаре Сихо, понятно, тоже не молчала – твердила, какой Возчик молодец. Лье не нравилось, как мункэ смотрит на плечистого выродка. Воистину, фаза так ум туманит, что в фонарный столб влюбиться можно. Тем более она столько травилась, аж глаза опухли. А ведь дело шло на лад, к «плоду единодушного согласия» – так нет же, Возчик появился!..
– Нет, со мной безнадёжно, – отпирался Форт, в задумчивом отупении изучая книжицу. Священная азбука, вот оно что. Ни бельмеса не понять, кроме пары строк: «Компьютерный перевод фрагментов Пяти Книг на моторный язык ЗАПРЕЩЁН, Наказание – штраф 3200 отов и 2 года ссылки в суровую обитель с тяжкой епитимьей. Публичное чтение ТОЛЬКО в храме при небослужениях». Крепко завинчено; это вам не экуменизм Вселенской церкви, а культ что надо.
Лье потеплел – ха, Возчику не по нутру ухлёстывания Сихо! За славным ужином, почти совсем простив ему рост, мясистую мощь, плоскорылость и четырёхкратно клятую приманчивость нидэ для остроносеньких, он принялся воспитывать Сихо.
– Да он пахнет, как бельё из прачечной! – нашёптывал он ей на ухо. – Стиральным порошком, понюхай! Его цветы не распустятся. Брось, не мечтай. Цветку нужен цветок... Гляди, у него руки не гнутся. И ноги как палки.
– Ты ешь, Нии, – советовал подобревший Нию. – Совсем ничего не скушал!
– И ест по крошке, – рассеянно вздохнула Сихо, любуясь строгим поведением Возчика. Какой он бескорыстный, какой здоровенный! Но с неплодами браки не заключают – разве что по контракту, понарошку...
Позже предстояло выдавить туанский корм из реактора и уминать свой брикет ночью под одеялом, как мамины гостинцы в общей спальне пансиона. Люди за трапезным столиком подобрались куда образованней льешей из Цементных выселок и могли заподозрить неладное при виде скользкой замазки, которой питался Форт.
– У нас в колонии забыта грамота, – с притворным сожалением поведал он Уле. – Кто бы мне почитал?
– Бедный ваш край! – Уле воздел руки, бегло утерев салфеткой рот. – Я готов почитать.
– Что за колония такая? – мгновенно придвинулся Лье, чуткий на слух, как голодная крыса.
– Очень-очень отдалённая, – ответил Уле скорбной миной, но бровями приказал: «Брысь!» – Идём к тебе в келью, душа моя Нии, поговорим о Небе.
– Я не отдарилась, – дёрнула локтем Сихо, чтобы Лье не удерживал. – За угощение следует вручить подарок! Вот, душенька Возчик, прими. Что успела захватить, не погнушайся.
«Уже и „душенька"!.. Вымрет р-народ, жди – через нас размножатся», – Лье вспомнил, сколько довелось ему видеть лиц, чья чистокровная острота сглажена смешением крови.
– Парень сердится, – заметил Форт, когда они с Уле уединились в комнатке, отведённой Возчику. – На лице написано.
– Это мой телохранитель. Не ссорьтесь с ним, пожалуйста.
– Что, серьёзный боец?
– При случае он может пробежать по потолку.
– Кажется, я ему путь не заступал...
– Сихо нездорова, её сердце мается. Ей надо стать просто человеком, а тело пропитано гормонами. Назначили семь сеансов перегонки лимфы, пока прошла всего один...
«Цветистость лика», – листал Форт подаренный блокнот, где пестрели рисованные лица и схематичные фигуры в узорах. «Цветистость корпуса и конечностей». «Фасоны конца дня», «фасон законченного хулигана», «фасон неприступной мужественности». Последние страницы были плоскими обоймами – в кармашки вложены полоски, оставлявшие на пальцах разноцветные следы. «Соответствуйте модной красе в любом состоянии!»
– Я вижу, вам неудобно, – сокрушался Уле. – Вы не просто так поспешили уйти от стола. Уверяю, вы всем здесь понравились.
– С моей-то походкой и физиономией?..
– В этом нет вины. Но те, кто пострадал до рождения, часто ведут себя иначе. Льготы развращают их. А у вас есть профессия, вы умелец. По сравнению с Сихо вы добились гораздо большего.
– Понравилось, что нидэ угощает туа? – Форт уже разобрался с разницей в тональности и долготе звука, отличавшей название расы от просто людей.
– Да, – Уле сел на коврик. – Мне горько, если вы столкнулись с расовыми предрассудками. Это трудно побороть. Боюсь, так будет всегда. Но вы сделали шаг навстречу, вызвались помочь – как мы в Единстве.
– Ваши могут спрятать человека? незаметно вывезти?
– Ах, не могу вам лгать! Мы действуем в рамках закона, легально.
– Всегда?
На лице Уле выступила слабая, но явственная маска стыдливости.
– Иногда дело решается на уровне дружеских связей, по личной договорённости. Как бы частным образом. Но ваш случай особый – вы открыто обратились к белым. Нельзя подставлять их.
– Ясно. Завтра пойду покупать телефон. Кстати, для подключения надо что-нибудь предъявить? водительские права, страховой полис?
– Зачем? – Уле заморгал с неподдельным любопытством.
– Чтобы зарегистрировать мой номер.
– Не понимаю. Его просто аннулируют, когда вы перестанете платить.
До въезда в автономии Форт был уверен, что родился, жил и умер в самом свободном и демократичном из обществ. Он с детства затвердил, что Федерация – светоч свободы, и благодать её демократии – предмет зависти всех иномирян, особенно тоталитарных и имперских. Правда, в Федерации систематически случались мелкие и крупные свинства, кто-то мёр с голоду, кого-то убивали, всюду проверяли документы, происходили облавы, иногда бомбили жилые кварталы, обыскивали на улице и молотили дубинками, перлюстрировали бумажную и электронную почту, составляли горы досье на неблагонадёжных – но с этим федералы как-то свыклись, и гордиться свободой оно не мешало.
Но тут он неожиданно осознал, что до сих пор жил, как в Буолиа на выселках, и лишь сейчас узнал, что такое настоящая свобода.
Он мог назваться любым именем и даже огрызком вместо имени, и никто не требовал от него удостоверить свою личность. Он мог разгуливать в карнавальной маске, и никто не заставлял её снять. Он, совершенно чуждый туанцам, непринуждённо разъезжал и расхаживал по их планете, и если им слегка пренебрегали, то лишь по сходству с расой, в незапамятные времена спалившей мир, а в остальном не чинили никаких препятствий.
– Расскажи, что разрешено вашим... в рамках закона, – попросил он Уле.
На завтрак Сихо грела остатки ужина. Всем хватит поклевать, даже тяжёлому Возчику; он неедяка, словно постится.
Сихо думала о Расстриге. С началом суток, едва солнце зашло, Лье плавно свернул ухаживания, и его вынесло из кельи – побалагурить с милицейскими охранниками, узнать, кто поступил за день в Лазурную Ограду. Оч-чень непростой муун этот Расстрига. Притворяется бездельником – а всё примечает, всё на ум берёт. И той ночью... Сихо подёрнуло по телу холодком – двоих ухлопал, как конфету съел! Теперь обхаживает, улещает, чтобы, значит, полюбила и не выдала. Ишь, хитрый! О цветах поёт. Она вздохнула над вкусно дымящим судком и недовольно скосила глаз на затёртые крем-пудрой женские пятна, расползшиеся по тылу кисти. Любовный яд, хуже нет! И в храмовую больницу топать неохота – лежать, ждать, пока насосы прогоняют через себя лимфу...
– К чему ты испытываешь тяготение? – нудил Нию, по немощи способный толковать лишь о законах и профессиональном образовании. – Я бы, поверь опыту, советовал учиться на строителя.
Сихо открыла рот, желая ответить, что скреплять стенные панели ей не по плечу, пусть этим верзилы-нидэ занимаются. Но тут вошёл Возчик – и рот Сихо замер нараспашку.
Не нуждаясь во сне, Форт за ночь обстоятельно изучил её подарок, перечитал все рекомендации визажистов, сделал выводы и подобрал подходящий, на его взгляд, макияж, чтобы вполне соответствовать стандартам ТуаТоу.
Когда он явился компании в полной боевой размалёвке совершенного мужчины, эффект превзошёл все ожидания. Лье издал стон: «Ооо, не могу!!» – и повалился на лежак, стуча руками, как в агонии. Нию так громко сглотнул слюну, словно подавился собственным языком, а Уле в панике вскочил, крича:
– Салфетки! Воды! Какой ужас!
– Что-то не так? – заворочал Возчик головой.
– Не трожь термос!!! – Лье метнулся наперехват, чтобы Уле впопыхах не умыл Возчика кипятком.
Сихо захохотала, потом завизжала со всхлипами, смущённо сунув лицо в ладони.
– Нии, кто тебя надоумил?!
– Прошу, – как положено смехачу-затейнику, Возчик хранил ледяную невозмутимость, – объясните мне, что неправильно.
– Цветистый! – изнемогал Лье, корчась на ложе. – Сухостой в цвету!..
– Нии, так нельзя, – Уле подступал с намоченной салфеткой. – Ты же неплод. Люди засмеют. На, сотри.
– Странно. Я действовал по инструкции, – взяв влажный листок, Возчик стал снимать грим. – Написано: «Между фазами приемлемы фасоны...»
– Где у тебя между? ты же без индекса! – у Лье от смеха выступил наливной румянец. – А... не сердись, хорошо? я только спрошу. У вас, может, свой обычай? ну, в колонии?
– В нашей колонии красятся только мункэ, – Форт избавился от полос и растушевок узора, очистил руки и смял салфетку. Свойство блокировать мимику показалось ему даром Неба. Спасибо, что не вышел так на улицу. В общем, дёшево отделался – всего-то четверых насмешил. Правда, в галерее слышалось со стороны: «Ой, ой!», – но он не догадывался, к чему это относится.
– Возчик, не принимай за обиду! – Лье примиряюще замахал гибкими руками. – Слишком неожиданно это всё выглядело! Ну, ошибся ты, с кем не случается. Колонисты так чудят порой... очень давно вы от людей оторвались!
– Я не думала, – каялась Сихо, – я от чистой души подарила... Хочешь, Возчик, я наложу тебе краски, как надо? Очень тоненько, чуть-чуть.
После, когда Возчик ушёл по делам в город, она призналась Лье:
– Кожа у него как неживая, задубелая. Несчастный он! А руки ловкие. И верно, пахнет, будто вымытый, словно мыло в кожу въелось.
В ответ Лье, едва касаясь, провёл кончиками пальцев по её щеке и втянул её запах. Она захотела дать ему пощёчину, но передумала и лишь предупредила опасливым шёпотом:
– Я тебя боюсь.
Файтау запомнился Форту какой-то туманной, неяркой красотой. Смущало отсутствие твёрдой прямоты пересекающихся улиц, но понемногу он освоился и ощутил, что в какой-то мере может подражать походке туанцев. Он стал более непринуждённо наблюдать за всем вокруг, загнав тревогу поглубже – ей, как сторожевой собаке разума, следует знать своё место, а не будоражить рассудок непрестанным беспокойным лаем.
Дело было даже не в возможности бродить где вздумается, не боясь полиции. Форт прекрасно помнил свой город с его чередованием тесно громоздящихся ввысь бигхаусов, населённых манхлом щербатых руин, охраняемых благополучных районов и серых пространств дешёвых домов на окраинах, с торчащими полицейскими башнями в нимбах багровых сигнальных ламп и штырях следящих антенн. Стелющиеся облака ядовитых заводских дымов и молитвы о перемене ветра, чтобы тучи раздирающей горло взвеси унесло в другую сторону. Сообщения об уровне радиации в утренней сводке погоды и восходящие огни корабельных дюз над космодромом. Искусственная брикетированная еда, похожая на пищу киборгов...
Здесь ничего этого не было и в помине. Он исколесил немало лиг, но не видел ни заржавленных кривых строений, ни дорог в колдобинах, ни холмистых свалок, курящихся тошнотворной гарью, вообще ни клока невозделанной, заброшенной земли. Города туанцев не росли вверх, они стелились извивами вдоль рек, и светлые тонкостенные дома походили на этажерки с цветами, где ярусы жилищ то выступали, то были углублены в тень; сколько-нибудь заметное уплотнение и высота зданий встречались в деловых центрах, но шаг в сторону – крыши разрежались зеленью, тонули в ней, и город быстро рассыпался на кучки пригородов, органично вписанных в рельеф местности. Ни дымка, ни выбросов в атмосферу, ни выхлопов – топливных движков тут словно не знали, зато вращались трёхлопастные ветряки, и крыши отблёскивали солнечными батареями.
И еда. Шука и Эну в поездке пришлось накормить; так он наглядно узнал, чем питаются туанцы. В первый момент подумалось, что продукты – муляжи из синтетических белков и нефтяного жира. Он следил, как льеши едят. Съев по куску, они уставились друг на друга. «Настоящее», – блаженно шепнула Эну, облизывая пальцы, и оба накинулись на содержимое квадратной тарелки-кюветы. «А можно ещё, отец?» Меж тем сидели они не в элитном ресторане, а в вокзальной столовой «скорая пища». В Сэнтрал-Сити продовольствие из фермерских хозяйств доступно далеко не всем и не везде; нередко оно было завозным с других планет, вроде экологически чистой Мегары.
Видимо, подлинное ощущение независимости приходит не от ежедневных мантр-заклинаний о свободе, льющихся из телевизора, а в тот момент, когда ты можешь дышать чистым воздухом, жить не в номерной ячейке, а в доме, есть пищу, а не пластмясо родом из синтезатора, к не чувствуешь, что твой телефон прослушивается, твои слова записываются, а твои воззрения анализируют невидимые некие в погонах и с дипломами психолингвистов.
Вот с верой здесь было напряжно – милиция, суровые обители... Но ведь должны быть у цивилизации хоть какие-нибудь маленькие недостатки!
Уле времени даром не тратил – пока Форт осторожно изучал возможности спутникового телефона, не рискуя пока выходить на «Вела Акин», врач связался со своим Единством, и по возвращении Форт обнаружил в келье двух новеньких – бесполого и мункэ. Скромно одетые в тёмное, они обсуждали с Нию какие-то юридические казусы, связанные с трудоустройством.
– Вот, Возчик Нии, наш клиент, – радушно представил его Уле. – Пройдёмте к нему и поговорим.
– Мы вас слушаем, – бесполый вёл себя с тщательной вежливостью. – Никакой записи не будет. Это предварительное обсуждение; мы выясним, какие у вас трудности, и обсудим, что можно сделать. Брат Книгочей предупредил, что дело ваше – весьма деликатное. Секретность мы соблюдаем полностью.
– Нии, доверяйте им, – подбодрил Уле.
– Меня зовут Фортунат Кермак, – начал Форт. – Я законтрактован контуанской фирмой «Вела Акин» как капитан космического грузового судна «Холтон Дрейг». Мы стартовали с космодрома Икола-2...
Юристы мало что не почернели лицами и, обменявшись безмолвными взглядами, дружно поднялись и вышли из кельи, не прощаясь.
Когда готовишься в мастера устного жанра, после такого дебюта впору задуматься о смене амплуа. Форт в полном недоумении посмотрел на Уле, который тоже заметно изменился в цвете.
– И какую непристойность я сделал на этот раз?..
– Небо святое, пресветлое... – вдохнул Уле, отчаянно поводя головой. – Что же вы раньше молчали про Иколу-2?!!
– Да я вообще про всё молчал! Объясни, что произошло?!
– Вы – эйджи, – Уле схватился за лоб, словно его внезапно охватило жаром лихорадки. – Небо... но до чего вы похожи на неплода!
– Хватит про неплодов, надоело! Говори, в чём загвоздка!
– Единство... мы... О, как бы вам сказать... Мы сейчас боремся с кораблями «Вела Акин». Зачем вы молчали?!.. Фольт, вы оказалась в крайне неприятной ситуации.
– Это я понял ещё на орбите, когда нас подбили военные. Мой бортинженер погиб. Да, я застрелил стражника, но, чёрт подери, почему эти двое встали и ушли?!
– Вам объясняли, зачем вас нанимают? – наклонился Уле; цвет горя стал покидать его лицо.
– Перевозка па Атлар каких-то гранулированных химикалий. Это законная работа, нас обслуживали на легальном космодроме...
– Я не о том. Значит, вам неизвестна подоплёка? Помните, я говорил о забастовке пилотов?
– Да; но что общего между «Вела Акин» и...
– Они воспользовались вашим незнанием языка и обстановки, – почти причитал Уле вполголоса, стискивая переплетённые пальцы. – Фольт, «Вела Акин»– преступная фирма, руководимая ворами. Они наняли корабли, чтобы разрушить забастовку. Сколько вам пообещали заплатить?
– Обещали хорошо – пять тысяч за рейс, три бортинженеру, – у Форта начали закрадываться самые страшные для честного пилота подозрения – что его использовали, как...
– Отов?
– Нет, бассов.
– Переведите в оты!
– Две четыреста для капитана, а для...
– Фольт, это гроши! вас наняли за сущие тиоты! Туанский капитан грузовика не пойдёт в рейс меньше чем за семь тысяч! Вы осознаёте?! На вашем примере цену труда сбросили почти втрое!
– Ты хочешь сказать, что я – скэб? – с болью далось Форту противное, грязное слово. – Штрейкбрехер – так?
– Да, ломатель забастовки.
Сила, с какой Фольт опустил кулак на пол, испугала Уле. Казалось, всё в келье вздрогнуло, а прозвучавшее ругательство лингвоук не сумел передать иначе, как «Бу-бу!»
– Уле, я говорю правду, – совладав с собой, выговорил Фольт. – Я ничего не знал о пилотах. Клянусь! Иначе я отказался бы от найма. У нас на такое соглашается лишь последняя мразь.
– О, думаю, вы говорите искренне. Но поймите и нас! Мы поддерживаем профсоюз пилотов, иначе Единство рискует потерять авторитет у одной из самых высокооплачиваемых категорий рабочих. Мы выступаем за всех, кто может жить, лишь продавая знания, умения и навыки. Это сложная работа; вы видели, где я оказался из-за неё... И случай пилотов тем сложнее, что у них смешанный кастовый состав – ведь космолётчиков набирают не по знатности, а по особым требованиям к выносливости и быстроте реакции. Вот мы и подключились, потому что помогаем без учёта кастовых различий.
– Выходит, я зря завёл тебя на это, – проговорил Форт, начав подниматься. На нём каменным ярмом лежал позор пусть невольного, но настоящего предательства, пилотского бесчестия. – Я не туанец и не состою в вашем профсоюзе. Мне нечего решать с вами.
– Нет, погодите! – Уле вскочил раньше. – Не уходите! Я сейчас верну юристов. Они сильно расстроены, но дело поправимо. Вы даже представить не можете, как вы нам нужны!
– Это ещё зачем? – насторожился Форт.
– Вы не знакомы с кое-какими подробностями. Конечно, телевидение их почти не освещает, вы и слышать не могли... Вас сбили, ведь так?
– Видимо, атаковали сквозным оружием, – заметив интерес Уле, Форт предпочёл высказаться более округло.
– Вот-вот. Теперь это чрезвычайно важный пункт в споре с «Вела Акин». Единство – я уверен! – предоставит вам помощь, какая понадобится, если вы детально опишете, как случилось, что корабль попал под обстрел.
– Я ни звука не скажу, пока ты не растолкуешь, почему Единству нужны эти сведения, – вновь сел Форт. – И почему они стоят так дорого, что ты готов обещать полную поддержку мне, чужаку. Кстати, где гарантия, что твои дружки сейчас не звонят в полицию?!..
– Храни нас Небо от такого безрассудства! – испуганно побледнел Уле. – Храмовое убежище и тайна! К тому же юристы обещали вам неразглашение.
– Знаешь, люди часто говорят одно, а делают совсем другое. Особенно когда дело касается денег или каких-нибудь групповых интересов.
– Мы, – Уле вытянулся, словно его оскорбили, – потому и существуем, что держим слово и верны принципам. Если бы мы предавали, то давно бы развалились. Кто нам тогда поверит?.. В конце концов, вы тоже рабочий, хоть и из другого мира. Не сомневаюсь, что у вас наниматели так же стремятся снизить заработки, увеличить нормативы и рабочий день. Знаете, во сколько лет я впервые вошёл в фазу?
– Я не спрашивал тебя о личном.
– Считайте, что спросили, – нетерпеливо повёл рукой Уле. – В двадцать! позже всех сверстников! А почему? учился как безумный. Надо мной смеялись: «Книгочей бесполый!» Они становились фазными, а я оставался просто человеком. Трудовая перегрузка и усиленная нервная активность тормозят и заглушают фазовые переходы. Догадываетесь, чем грозит нам усталость? Массовым бесплодием. А размножаться перестанут самые способные – цветы нации, носители лучшей наследственности. Кто будет рождать вместо них? мутанты и бездельники. И это при том, что мы утилизуем каждого восьмого малька и каждого десятого – стерилизуем. Угнетая биологию трудящихся, мы лишаем себя будущего. Ещё лет семьсот-восемьсот, и если ничто не изменится, вся экономика будет работать на прокорм инвалидов и льготников, а космические корабли мы переплавим на костыли и протезы... И не думайте, что это не коснётся вас. Может быть, наши цивилизации и не друзья, но я убедился – вы, как человек, готовы понять, что у нас немало общего, и нас тревожит одно. Помогите нам, и мы отдаримся.
– Конкретно, – твёрдо сказал Форт. – Чего вы от меня хотите?
– Лакут, – Уле присел совсем рядом. – Система Лакут. Вам знакомо это название?
– Положим, – не моргнув глазом, солгал Форт.
– Ваш корабль имел на борту Лакут?
– А как насчёт организовать мне свободный выезд с планеты?
– Так «да» или «нет»?
– Ты не ответил на мой вопрос. И сдаётся мне, твой ответ от моего не зависит. У вас принципы, а мне не хочется сидеть в вашей тюрьме из-за того, что мне продали плохой переводчик.
– Я должен посовещаться с руководством, – отступил Уле. – Я не могу один санкционировать такие... мероприятия.
– Вот и подождём, пока твоё руководство дозреет до решения. Надеюсь, у вас найдется время для раздумий.
Уле едва не заскрипел зубами. Последние корабли, арендованные «Вела Акин», готовились покинуть Иколу-2, а с ними вместе улетал секрет: установили на грузовиках «Филипсен» аппараты Лакут, или они летели не оснащенными? То есть сейчас на оставшихся судах наверняка уже стояло все, что должно стоять – но на сбитом грузовике?..
– Я потороплю их. Но обещайте мне не покидать убежище насовсем. Пожалуйста!
– Ты хочешь вовсе запретить мне выходить из храма?..
– Договоримся так – не дольше, чем на три часа.
– Подходит. Даю слово. Само собой, моё имя и то, откуда я, остаётся в секрете.
– Фольт, – глаза Уле остановились, не мигая, – неужели вы думаете, что я могу разоблачить вас, который меня...
– На твой счёт, душа моя, я ничего не думаю. Но за всех своих ты отвечать не можешь.
– Я сейчас же отведу их в молельню и возьму с них обет молчания. Это вас успокоит?
– Вполне, – кивнул Форт, подумав: «Пора звонить в „Вела Акин". Конечно, они поступили со мной по-свински, но... плоха та мышь, которая одну лазейку знает. Надо разведать, что это за штука – Лакут, и что она значила для нас с Марианом».
Блок 11
«Мэгги Грэхан» покинула Иколу-2 без помех, с часу на час заканчивалась погрузка балкеров «Ватер Хорс» и «Моранж». Судейская палата автономии Договорных Патрициев, где находилась Икола-2, вновь отклонила иски Единства и Главштаба; тормозил и правительский арбитраж – Луи Маколь улыбался, приветствуя ведомственные нестыковки. Затем он мрачнел – армейцы, пользуясь правом промежуточной посадки, опустили на Иколу-2 небольшое судно, доверху начинённое разведывательной аппаратурой, нагло инсценировали поломку и теперь неторопливо изучали на расстоянии терминал химических грузов, где заполнялись «Феланд-44» и «Гвардеро». На «Феланде-44» обвалом сыпались неполадки – то рвался рукав подачи гранулята, то обнаруживались дефекты в переборках засыпных отсеков или выходила из строя магистраль нагнетания газа-наполнителя; всё это вызывало нездоровый интерес технической инспекции и влекло за собой дополнительные траты – тому на лапу, этому на лапу. Нервничая, Маколь отрядил на Иколу-2 своего специалиста (тоже не бесплатно!), но технарь, облазив «Феланд», нашёл лишь то, что корабль стар и сильно нуждается в ремонте.