Страница:
– Какие бывают трудности при неизвлекаемости? – спросила она военврача как можно твёрже.
– Тошнота после операции, – мимоходом отозвался тот. – Улго, в позицию четыре.
Она легла животом на гладкий узкий стол; бусины в теле недовольно защипались, когда их – вдоль позвоночника – пересчитал потусторонний свет сканера.
– Пять центров коммутации. Главный – третий.
– Глубже. Нет ли хвостов во внутренних органах?
– Хвост у сердца, – голоса становились гулкими, громадными, уходили в глубокую тьму. Кто-то возился у Баркутэ в спине, под кожей, но боли и страха не было. – Лаикэна, по шестому межреберью. Дептес, отсечь главный узел. Улго, она слышит?.. Сильная, как подъёмный кран.
Здесь Баркутэ перестала слышать; одновременно с этим Форт, прочитав свой текст как на линго, так и на великом языке, скрепил оба листа подписью. Сам не ведая о том, он подписал Луи путёвку на Атлар.
Туанский прямой угол насчитывает 80 делений, называемых метами. При наклоне экватора к плоскости орбиты в 5 и 6/20 меты до широты 55 зима – не более чем пасмурный «сезон небесных слёз», да и тот недолог. Но имперская база, где армия Дома Гилаут хранила Форта, стояла на 69-й мете, и в месяце малан здесь выпадал настоящий снег.
Невысокие однообразные корпуса жилой части были соединены крытыми галереями, которые не отапливались, и туанцы пробегали их рысцой или набрасывали пальто, похожие на ватный халат, в котором удирает от служебных псов условный «преступник» на тренировке. Сперва охрана удивлялась, как легко одетый Форт спокойно прогуливается на холодке, потом перестала.
Понизив теплоотдачу тела, он подставил ладонь падающим снежинкам. Влажные хлопья налипали на кожу и рукав, лениво расплываясь крошечными лужицами. Низкое серое небо прорвалось голубой солнечной трещиной, косой сноп золотых лучей заблистал, лаская мерный снегопад и высвечивая пологие бугры охристых гор у горизонта. С мачт базы сонно сочились трескучие сигналы, где-то прогудел электрокар, тянущий череду контейнеров на колёсах, донёсся звонкий окрик – но Форт не воспринимал звуков, кроме шелеста снега.
– Э-хэ, – предупредил голос сзади: «Ты не один».
Баркутэ тщательно застегнула на себе долгополое пальто, завязала башлык и спрятала руки в рукава, как в муфту. К лицу её возвращалась природная, не намалёванная белизна.
– Как жутко холодно, – промолвила она, желая завязать беседу. Обычно она не выжимала из себя больше двух слов подряд.
– Средне. Всё тает.
– Я раньше не видела зиму. Первый раз.
Прежде Форт не замечал, чтобы она пользовалась пальто и выходила из здания. По совести сказать, он и саму её встречал с десяток раз, не больше.
– И как впечатление?
– Неприятно. Я немного болела от холода. На меня кашлянул инструктор, и я заразилась, а ему хоть бы что. А ты совсем не болеешь?
Форт пропустил вопрос мимо ушей. Ему вспомнился недавний разговор с военюристом. На экране тот был в лёгкой светло-синей рубашке, за спиной его золотом и зеленью светилось окно, затканное какими-то вьюнками. Непринуждённый и раскованный, изысканный и витиеватый в речах. Ни тени озабоченности на лице, служба ему не в тягость. Наверняка на откровенность о том, что сидеть в квадрате стен и ждать судебного решения, означающего переход из неволи в неволю, для нормального человека равносильно пытке, юрист ответил бы дежурным утешением. Поэтому Форт не стал выкладываться перед ним. С имплантом он тоже не собирался толковать о гнетущем душу. Хоть ненадолго отрешиться и читать причудливые пути снежинок в воздухе – такие разные, так щедро насыщающие скудный мир ощущений робота... Даже насморка не схватишь! Здоров, как надмогильный камень. Порой становится как-то неловко морочить медиков базы, регулярно выдающих ему пищу киборгов и ёмкости подзарядки жидкостной системы.
Мир монотонного коловращения, как маховик в закрытом кожухе. Скрываться с Шуком и Эну было не в пример занятнее. Впору ради разнообразия сбежать и, пока не поймают – ощутить себя подвижным, быстрым, вёртким, выбирающим дорогу в сложно меняющейся ситуации. Где-то там, за землисто-рыжими горами, за безднами перелётов – свобода. Где она живёт, кто скажет?
– Я скоро уезжаю.
– Вот как? И куда?
– Мне разрешили поселиться в землях Дома. Условно, на полтора года. Армейская полиция... – она осмелилась вынуть руку из муфты и поймать снежинку, – ... расследовала, не воруха ли я.
– Спросили бы у душеньки Луи Маколя.
– Он пропал куда-то, вроде как улетел. Я работала у него законно! – с вызовом повысила она голос.
– Без комментариев.
– Я никого не убивала.
– Просто училась, как это делать.
– Ты не знаешь всего... – отвела она взгляд.
«Ты тоже, – подумал Форт. – Может быть, у нас одна история. Ведь и меня обучали, обрубив все выходы».
– Мне предложили готовиться на солдата.
– Значит, сменят узел в голове на свой.
– Удалять нити встанет дороже. А так я почти гожусь.
– В лазутчики?
– Мне не велели говорить, в какие войска.
– Ну прощай, – отпустил Форт от себя родственную душу, чтобы та шла на новый виток подчинения.
– Вот, – положив ему в руку высохший, расплющенный в книге цветок, она повернулась и исчезла в галерее.
Форт прикрыл подарок от снежинок, погладил пальцем – тонок, шелковист, кожа просвечивает сквозь лиловые лепестки.
На южных широтах «сезон небесных слёз» выдался светлым и тёплым; ждали восточных ветров с пылью из Буолиа, но прогноз не сбылся – зимние урожаи не пострадали, цены на продукты питания снизились. Приютская каша шла за полтиота миска, и Шук прямо-таки обжирался, чувствуя, что там, где без проблем прощупывались рёбра, появились вполне человеческие бока из мяса. Он побирался и поворовывал у храмов; кроме того, его подкармливала Эну, устроенная от приюта в квартальную столовку – правда, прочистив лимфу и заметно потеряв краски желания, она стала другой: задирала нос, оттопыривала пальчики и наряжалась как городская, даже говор начала перенимать.
– Не зови меня «ты» при владельцах, понял?
– У! а как – «госпожой посудомойкой», что ли?!
– И при поварах зови на «вы», а то жрать не вынесу. Стой за крыльцом и жди, как все стоят, в положенное время. Не заявляйся мне сюда когда попало.
– Чего это ты важная стала?! – возмутился Шук. – Ты же моя крысочка, Энуну... – полез он с лаской, чтобы вернуть былое, но хлёстко получил тряпкой по лапам.
– Ц! будешь ты мне напоминать! Крысочку ему – а крысеняточек не хошь? – подразнила Эну противной гримасой. – От всяких лишайных мне мальков не надо. Баста, я в просто люди выхожу. Ты тест по алфавиту сдал?
Чтобы не отвечать, Шук стал насвистывать и пританцовывать на месте, по-модному выпятив губу.
– Гольтепа безграмотная, – Эну вдруг понравилось называть вещи своими именами. – Тебя обратно вышлют за пустую голову. Ты по помойным бакам лазить разучился? или больше по карманам шаришь? Ещё и приговор на лоб наклеят.
– Ну, вышлют – и чего такого? – отбивал Шук чечётку. – Нам по зонам жить не привыкать. А-ля-ля, постановление мне зачитали, а-ля-ля. В зону, мама, я поеду, меня поезд повезёт...
– Назад, в седьмую, на Цементные? – всё-таки ей было любопытно, куда отправят милого-постылого.
– Не, я туда ни ногой. Там теперь хозяин – Муа! Толстого и Канэ распатронили и засадили в колонию с усиленным режимом. Муа меня до верёвки доведёт, начнёт каждый день хлыстать. А-ля-ля! А я им трепет закатил, как настоящий! Себя, сказал, порешу, а в седьмую ни за что. Так и написали – в пятую. Там курорт...
– Говорила тебе – учись! – в Эну напоследок разыгралась сердитая горечь. – Я помогла бы. Здесь неучёных не держат. Ты сам не захотел, а то билет бы дали, чтобы тут жить.
– Подтирка твой билет, – язвительно бросил Шук, пряча досаду. – Не угодишь – и отнимут. Просись тогда ко мне!
– Вот уж куда не собираюсь! Я, – Эну горделиво пригладила хорошо причёсанные волосы, – сдала на должность, па другой неделе перейду в раздатчицы. Позовёшь посудомойку, я не выйду. Ты меня в зоне не дождёшься, я теперь буду гражданка автономии. Могу и в кулинарное училище...
– Это когда ещё! сколько годов пороги обивать, документ выклянчивать...
– Ты-то получил уже! Наверняка в сводку опознания внесли: «крадун карманный».
– Ага, а с тобой рядом записали: «умви-красноверка», – огрызнулся Шук – и тряпка влепилась ему в физиономию.
– Эну, долго милостыню раздаёшь, – выглянул ладный полукровка, повар по салатам, и нахмурился: на щеке побирушки горел свежий удар. – Это еще что?
– Хамло, – дёрнула Эну плечиком. – А ещё ленту приютскую носит!
Не дожидаясь выволочки, Шук пошёл по проулку от столовой, поняв, что больше Эну его не накормит.
Форт ожидал приговора без охраны. У него был пропуск судебного присутствия, с ним он сюда вошёл, с ним мог и выйти в любой момент, но идти ему было некуда – параметры его лица и тела хранились в базе биометрического контроля, и на ближайшем транспортном узле его деликатно задержали бы и передали армейской полиции.
Свобода перемещения в землях Дома, как и в автономиях, на поверку оказалась иллюзией, скрывающей глубоко потаённую службу глобального наблюдения. Как и в Сэнтрал-Сити, учёту и поголовному включению в реестр подлежали честные граждане, которые до такой степени не замечали слежки, что забывали о её существовании, а крадуны и воры ловчились проскользнуть между липких нитей вездесущей паутины телеглаз и датчиков. Отчасти могла выручить маска, но гостям с иных планет – наравне с льешами и умви – масок носить не разрешалось. Никаких сомнений, что где-то уже старательно записано: «Склонен обманно выдавать себя за нидского урода» и приложена сканограмма в трёх проекциях.
Неподконвойный и мнимо свободный, он постоянно ощущал на себе нашивку «Подсудимый» и что-то похожее на кандалы. Судебные приставы, худощавые туа в неяркой униформе, безучастно похаживали по зальчику без мебели, где на стенах красовались щиты с изречениями и портреты выдающихся судей. Маски знаменитых туанских законников напоминали забрала хоккейных вратарей; у ныне здравствующих они скрывали лица, подчёркивая беспристрастность, у воспаривших к Небу лежали рядом на подушечках. Некоторые особо неподкупные выделялись масками с отверстиями только для уст и носа, а вместо глаз – ничего. Форт насчитал семерых местных Фемид обоего пола; меч и весы им заменяли булавовидный жезл и отвес с грузиком и полукруглой градуированной линейкой.
Нестерпимо ждать, зная, что твоя судьба решается за стенкой толщиной меньше ладони, а ты не слышишь ни звука из судьбоносных речей. Форт измерял зальчик шагами, от томительной скуки считая и перемножая одинаковые досочки паркета, затем стал рассчитывать износ древесины по истиранию лакового слоя. Бесплодно, зато отвлекает.
Наконец из высокой двери вышли военюрист и Акиа, ради почтения к суду облачённые в шикарные мундиры с выпушками и кружевами; Форт живо свернул к ним с протоптанного пути.
– Кермак, ваше дело закончено, – просиял военюрист. – Фактически суд согласился со всеми нашими доводами. В подобных случаях, когда обвинение уступает оправданию, полагается послать цветы и обвинителю, и защитнику, и судьям.
– Букеты шести оттенков, непременно свежие, не менее двадцати цветков в букете, – пояснил Акиа. – Дизайн вам подскажут в любом флористическом магазине.
– Мне присылать сюда, – военюрист подал визитную ленточку.
– И что в итоге? что решили-то? – переводил Форт глаза с одного на другого.
– Мы приложили все усилия. Приговор очень милостивый, снисходительный.
– Сколько лет мне дали?
– И на линго отпечатано, – кружевной юрист взмахнул листком, вынутым из файл-папки. – Знак уважительного отношения к вам.
– Сколько?
– Два года.
– Без зачёта месяцев, прожитых на базе, – Акиа, поискав на плече отсутствующую крысу, провёл ладонью по воротнику, и без того безупречно лежащему. Волосы его были убраны в четыре пучка, стекающих на спину.
Форт не успел осмыслить срок, как военюрист прибавил:
– Форма отбытия наказания – каторжный труд на рабочем месте с обязательным государственным трудоустройством по основной специальности.
– Что?! – вырвалось у Форта. – Как это?!..
– Нерационально посылать вас, скажем, на каменоломню, – растолковал юрист. – В качестве пилота вы принесёте обществу больше пользы. Опять-таки у пилотов зарплата намного выше, и вам легче будет выплатить штраф за...
Форт лишился дара речи, даже счётную функцию в мозгу вышибло. Работа в роли каторги!!! Круг замкнулся – сбежав из федеральной неволи, он прямым попаданием угодил в кресло пилота-каторжника на туанском корабле. Дьявол, Небо пресвятое, да неужели никак не вырваться из этого кольца рабства?!
Он думал – а порой и опасался, – что чувства его атрофировались. Какое там! все живёхоньки! Такой водоворот в груди образовался – не хватит ни зла, ни ругани на всех известных языках, чтобы его из себя выплеснуть.
– Что за издевательство! – заорал он, наступая на светло-синюю парочку. – Я не согласен!! отменяйте! Лучше камни молотком колоть!
Готовые вмешаться приставы замерли, взявшись за рукояти хлыстов. Судя по накалу страстей, эйджи не менее как собирался швырнуть офицеров на паркет и часа три топтать их бездыханные тела.
– Я не понимаю, – захлопал глазами военюрист. – Вы стремились к минимальному наказанию – но дальнейшее сокращение срока невозможно. По убийству стражника не амнистируют, тем более при ваших обстоятельствах. А каменщики зарабатывают мало!
– Штраф, – остановился Форт. – Что за штраф?
– Я не дочитал приговор, а вы ругаетесь. Возмещение семье стражника.
– Не берите в голову, – вмешался Акиа. – Страховая премия за катастрофу велика, она покроет вам часть компенсации.
– Что, и страховка туда уйдёт?!
– Целиком.
– Выходит, я останусь без гроша?!
– Простите, Кермак, этот вопрос вам следовало задать себе при встрече со стражником, до выстрела.
– Интересно знать, что мне всё-таки перепадёт?.. – Тёмное отчаяние нахлынуло на Форта, смолой заливая все гневные порывы.
– Часть жалованья пилота. Именно поэтому решение суда обязывает принять вас на корабль по специальности.
– А лингвоук? Я должен получить с тех, кто его смастерил!
– Печально, но получать не с кого. Вы не сохранили товарный чек, а автоперевозчик, как выяснилось, изготовлен по-пиратски какой-то – очевидно, контуанской – мастерской. Розыск в этом направлении ничего не дал.
– Каторжный труд, – повторил Форт. – Каторжный труд... Поганое ворьё... чтоб им передохнуть...
– Разделяю ваше пожелание, – уловив момент, Акиа слабо притронулся к его запястью. – Поверьте, в день нашего свидания я сожалел, что не могу в полной мере применить власть к... некоторому известному вам человеку.
– Ладно. Ничего не вернёшь и не изменишь, – Форт вскинул лицо. – Но если я когда-нибудь встречу Луи Маколя, ему придётся долго лечиться.
– Пусть ваша встреча произойдёт не на туанской территории, включая корабли, – быстро уточнил Акиа. – Но я бы советовал не акцентировать внимание на его особе. Луи Маколей – множество, и в вашем мире, полагаю, тоже.
– Моих рук не хватит намять морду всем, кому следует.
– Обратитесь к опыту полиции. Воров можно обуздать, лишь действуя вместе и согласованно.
– Да – в единстве.
– Я от вас этого слова не слышал, – прикрыл агатовые глаза Акиа. – Будьте счастливы.
Кожа его ладони была нежна, как лепестки цветка, лежащего у Форта в записной книжке.
Блок 13
– Тошнота после операции, – мимоходом отозвался тот. – Улго, в позицию четыре.
Она легла животом на гладкий узкий стол; бусины в теле недовольно защипались, когда их – вдоль позвоночника – пересчитал потусторонний свет сканера.
– Пять центров коммутации. Главный – третий.
– Глубже. Нет ли хвостов во внутренних органах?
– Хвост у сердца, – голоса становились гулкими, громадными, уходили в глубокую тьму. Кто-то возился у Баркутэ в спине, под кожей, но боли и страха не было. – Лаикэна, по шестому межреберью. Дептес, отсечь главный узел. Улго, она слышит?.. Сильная, как подъёмный кран.
Здесь Баркутэ перестала слышать; одновременно с этим Форт, прочитав свой текст как на линго, так и на великом языке, скрепил оба листа подписью. Сам не ведая о том, он подписал Луи путёвку на Атлар.
Туанский прямой угол насчитывает 80 делений, называемых метами. При наклоне экватора к плоскости орбиты в 5 и 6/20 меты до широты 55 зима – не более чем пасмурный «сезон небесных слёз», да и тот недолог. Но имперская база, где армия Дома Гилаут хранила Форта, стояла на 69-й мете, и в месяце малан здесь выпадал настоящий снег.
Невысокие однообразные корпуса жилой части были соединены крытыми галереями, которые не отапливались, и туанцы пробегали их рысцой или набрасывали пальто, похожие на ватный халат, в котором удирает от служебных псов условный «преступник» на тренировке. Сперва охрана удивлялась, как легко одетый Форт спокойно прогуливается на холодке, потом перестала.
Понизив теплоотдачу тела, он подставил ладонь падающим снежинкам. Влажные хлопья налипали на кожу и рукав, лениво расплываясь крошечными лужицами. Низкое серое небо прорвалось голубой солнечной трещиной, косой сноп золотых лучей заблистал, лаская мерный снегопад и высвечивая пологие бугры охристых гор у горизонта. С мачт базы сонно сочились трескучие сигналы, где-то прогудел электрокар, тянущий череду контейнеров на колёсах, донёсся звонкий окрик – но Форт не воспринимал звуков, кроме шелеста снега.
– Э-хэ, – предупредил голос сзади: «Ты не один».
Баркутэ тщательно застегнула на себе долгополое пальто, завязала башлык и спрятала руки в рукава, как в муфту. К лицу её возвращалась природная, не намалёванная белизна.
– Как жутко холодно, – промолвила она, желая завязать беседу. Обычно она не выжимала из себя больше двух слов подряд.
– Средне. Всё тает.
– Я раньше не видела зиму. Первый раз.
Прежде Форт не замечал, чтобы она пользовалась пальто и выходила из здания. По совести сказать, он и саму её встречал с десяток раз, не больше.
– И как впечатление?
– Неприятно. Я немного болела от холода. На меня кашлянул инструктор, и я заразилась, а ему хоть бы что. А ты совсем не болеешь?
Форт пропустил вопрос мимо ушей. Ему вспомнился недавний разговор с военюристом. На экране тот был в лёгкой светло-синей рубашке, за спиной его золотом и зеленью светилось окно, затканное какими-то вьюнками. Непринуждённый и раскованный, изысканный и витиеватый в речах. Ни тени озабоченности на лице, служба ему не в тягость. Наверняка на откровенность о том, что сидеть в квадрате стен и ждать судебного решения, означающего переход из неволи в неволю, для нормального человека равносильно пытке, юрист ответил бы дежурным утешением. Поэтому Форт не стал выкладываться перед ним. С имплантом он тоже не собирался толковать о гнетущем душу. Хоть ненадолго отрешиться и читать причудливые пути снежинок в воздухе – такие разные, так щедро насыщающие скудный мир ощущений робота... Даже насморка не схватишь! Здоров, как надмогильный камень. Порой становится как-то неловко морочить медиков базы, регулярно выдающих ему пищу киборгов и ёмкости подзарядки жидкостной системы.
Мир монотонного коловращения, как маховик в закрытом кожухе. Скрываться с Шуком и Эну было не в пример занятнее. Впору ради разнообразия сбежать и, пока не поймают – ощутить себя подвижным, быстрым, вёртким, выбирающим дорогу в сложно меняющейся ситуации. Где-то там, за землисто-рыжими горами, за безднами перелётов – свобода. Где она живёт, кто скажет?
– Я скоро уезжаю.
– Вот как? И куда?
– Мне разрешили поселиться в землях Дома. Условно, на полтора года. Армейская полиция... – она осмелилась вынуть руку из муфты и поймать снежинку, – ... расследовала, не воруха ли я.
– Спросили бы у душеньки Луи Маколя.
– Он пропал куда-то, вроде как улетел. Я работала у него законно! – с вызовом повысила она голос.
– Без комментариев.
– Я никого не убивала.
– Просто училась, как это делать.
– Ты не знаешь всего... – отвела она взгляд.
«Ты тоже, – подумал Форт. – Может быть, у нас одна история. Ведь и меня обучали, обрубив все выходы».
– Мне предложили готовиться на солдата.
– Значит, сменят узел в голове на свой.
– Удалять нити встанет дороже. А так я почти гожусь.
– В лазутчики?
– Мне не велели говорить, в какие войска.
– Ну прощай, – отпустил Форт от себя родственную душу, чтобы та шла на новый виток подчинения.
– Вот, – положив ему в руку высохший, расплющенный в книге цветок, она повернулась и исчезла в галерее.
Форт прикрыл подарок от снежинок, погладил пальцем – тонок, шелковист, кожа просвечивает сквозь лиловые лепестки.
На южных широтах «сезон небесных слёз» выдался светлым и тёплым; ждали восточных ветров с пылью из Буолиа, но прогноз не сбылся – зимние урожаи не пострадали, цены на продукты питания снизились. Приютская каша шла за полтиота миска, и Шук прямо-таки обжирался, чувствуя, что там, где без проблем прощупывались рёбра, появились вполне человеческие бока из мяса. Он побирался и поворовывал у храмов; кроме того, его подкармливала Эну, устроенная от приюта в квартальную столовку – правда, прочистив лимфу и заметно потеряв краски желания, она стала другой: задирала нос, оттопыривала пальчики и наряжалась как городская, даже говор начала перенимать.
– Не зови меня «ты» при владельцах, понял?
– У! а как – «госпожой посудомойкой», что ли?!
– И при поварах зови на «вы», а то жрать не вынесу. Стой за крыльцом и жди, как все стоят, в положенное время. Не заявляйся мне сюда когда попало.
– Чего это ты важная стала?! – возмутился Шук. – Ты же моя крысочка, Энуну... – полез он с лаской, чтобы вернуть былое, но хлёстко получил тряпкой по лапам.
– Ц! будешь ты мне напоминать! Крысочку ему – а крысеняточек не хошь? – подразнила Эну противной гримасой. – От всяких лишайных мне мальков не надо. Баста, я в просто люди выхожу. Ты тест по алфавиту сдал?
Чтобы не отвечать, Шук стал насвистывать и пританцовывать на месте, по-модному выпятив губу.
– Гольтепа безграмотная, – Эну вдруг понравилось называть вещи своими именами. – Тебя обратно вышлют за пустую голову. Ты по помойным бакам лазить разучился? или больше по карманам шаришь? Ещё и приговор на лоб наклеят.
– Ну, вышлют – и чего такого? – отбивал Шук чечётку. – Нам по зонам жить не привыкать. А-ля-ля, постановление мне зачитали, а-ля-ля. В зону, мама, я поеду, меня поезд повезёт...
– Назад, в седьмую, на Цементные? – всё-таки ей было любопытно, куда отправят милого-постылого.
– Не, я туда ни ногой. Там теперь хозяин – Муа! Толстого и Канэ распатронили и засадили в колонию с усиленным режимом. Муа меня до верёвки доведёт, начнёт каждый день хлыстать. А-ля-ля! А я им трепет закатил, как настоящий! Себя, сказал, порешу, а в седьмую ни за что. Так и написали – в пятую. Там курорт...
– Говорила тебе – учись! – в Эну напоследок разыгралась сердитая горечь. – Я помогла бы. Здесь неучёных не держат. Ты сам не захотел, а то билет бы дали, чтобы тут жить.
– Подтирка твой билет, – язвительно бросил Шук, пряча досаду. – Не угодишь – и отнимут. Просись тогда ко мне!
– Вот уж куда не собираюсь! Я, – Эну горделиво пригладила хорошо причёсанные волосы, – сдала на должность, па другой неделе перейду в раздатчицы. Позовёшь посудомойку, я не выйду. Ты меня в зоне не дождёшься, я теперь буду гражданка автономии. Могу и в кулинарное училище...
– Это когда ещё! сколько годов пороги обивать, документ выклянчивать...
– Ты-то получил уже! Наверняка в сводку опознания внесли: «крадун карманный».
– Ага, а с тобой рядом записали: «умви-красноверка», – огрызнулся Шук – и тряпка влепилась ему в физиономию.
– Эну, долго милостыню раздаёшь, – выглянул ладный полукровка, повар по салатам, и нахмурился: на щеке побирушки горел свежий удар. – Это еще что?
– Хамло, – дёрнула Эну плечиком. – А ещё ленту приютскую носит!
Не дожидаясь выволочки, Шук пошёл по проулку от столовой, поняв, что больше Эну его не накормит.
Суббота, 7 августа 6242 года
Имперское время – тайхэ, 9 алга 1298 года
Форт ожидал приговора без охраны. У него был пропуск судебного присутствия, с ним он сюда вошёл, с ним мог и выйти в любой момент, но идти ему было некуда – параметры его лица и тела хранились в базе биометрического контроля, и на ближайшем транспортном узле его деликатно задержали бы и передали армейской полиции.
Свобода перемещения в землях Дома, как и в автономиях, на поверку оказалась иллюзией, скрывающей глубоко потаённую службу глобального наблюдения. Как и в Сэнтрал-Сити, учёту и поголовному включению в реестр подлежали честные граждане, которые до такой степени не замечали слежки, что забывали о её существовании, а крадуны и воры ловчились проскользнуть между липких нитей вездесущей паутины телеглаз и датчиков. Отчасти могла выручить маска, но гостям с иных планет – наравне с льешами и умви – масок носить не разрешалось. Никаких сомнений, что где-то уже старательно записано: «Склонен обманно выдавать себя за нидского урода» и приложена сканограмма в трёх проекциях.
Неподконвойный и мнимо свободный, он постоянно ощущал на себе нашивку «Подсудимый» и что-то похожее на кандалы. Судебные приставы, худощавые туа в неяркой униформе, безучастно похаживали по зальчику без мебели, где на стенах красовались щиты с изречениями и портреты выдающихся судей. Маски знаменитых туанских законников напоминали забрала хоккейных вратарей; у ныне здравствующих они скрывали лица, подчёркивая беспристрастность, у воспаривших к Небу лежали рядом на подушечках. Некоторые особо неподкупные выделялись масками с отверстиями только для уст и носа, а вместо глаз – ничего. Форт насчитал семерых местных Фемид обоего пола; меч и весы им заменяли булавовидный жезл и отвес с грузиком и полукруглой градуированной линейкой.
Нестерпимо ждать, зная, что твоя судьба решается за стенкой толщиной меньше ладони, а ты не слышишь ни звука из судьбоносных речей. Форт измерял зальчик шагами, от томительной скуки считая и перемножая одинаковые досочки паркета, затем стал рассчитывать износ древесины по истиранию лакового слоя. Бесплодно, зато отвлекает.
Наконец из высокой двери вышли военюрист и Акиа, ради почтения к суду облачённые в шикарные мундиры с выпушками и кружевами; Форт живо свернул к ним с протоптанного пути.
– Кермак, ваше дело закончено, – просиял военюрист. – Фактически суд согласился со всеми нашими доводами. В подобных случаях, когда обвинение уступает оправданию, полагается послать цветы и обвинителю, и защитнику, и судьям.
– Букеты шести оттенков, непременно свежие, не менее двадцати цветков в букете, – пояснил Акиа. – Дизайн вам подскажут в любом флористическом магазине.
– Мне присылать сюда, – военюрист подал визитную ленточку.
– И что в итоге? что решили-то? – переводил Форт глаза с одного на другого.
– Мы приложили все усилия. Приговор очень милостивый, снисходительный.
– Сколько лет мне дали?
– И на линго отпечатано, – кружевной юрист взмахнул листком, вынутым из файл-папки. – Знак уважительного отношения к вам.
– Сколько?
– Два года.
– Без зачёта месяцев, прожитых на базе, – Акиа, поискав на плече отсутствующую крысу, провёл ладонью по воротнику, и без того безупречно лежащему. Волосы его были убраны в четыре пучка, стекающих на спину.
Форт не успел осмыслить срок, как военюрист прибавил:
– Форма отбытия наказания – каторжный труд на рабочем месте с обязательным государственным трудоустройством по основной специальности.
– Что?! – вырвалось у Форта. – Как это?!..
– Нерационально посылать вас, скажем, на каменоломню, – растолковал юрист. – В качестве пилота вы принесёте обществу больше пользы. Опять-таки у пилотов зарплата намного выше, и вам легче будет выплатить штраф за...
Форт лишился дара речи, даже счётную функцию в мозгу вышибло. Работа в роли каторги!!! Круг замкнулся – сбежав из федеральной неволи, он прямым попаданием угодил в кресло пилота-каторжника на туанском корабле. Дьявол, Небо пресвятое, да неужели никак не вырваться из этого кольца рабства?!
Он думал – а порой и опасался, – что чувства его атрофировались. Какое там! все живёхоньки! Такой водоворот в груди образовался – не хватит ни зла, ни ругани на всех известных языках, чтобы его из себя выплеснуть.
– Что за издевательство! – заорал он, наступая на светло-синюю парочку. – Я не согласен!! отменяйте! Лучше камни молотком колоть!
Готовые вмешаться приставы замерли, взявшись за рукояти хлыстов. Судя по накалу страстей, эйджи не менее как собирался швырнуть офицеров на паркет и часа три топтать их бездыханные тела.
– Я не понимаю, – захлопал глазами военюрист. – Вы стремились к минимальному наказанию – но дальнейшее сокращение срока невозможно. По убийству стражника не амнистируют, тем более при ваших обстоятельствах. А каменщики зарабатывают мало!
– Штраф, – остановился Форт. – Что за штраф?
– Я не дочитал приговор, а вы ругаетесь. Возмещение семье стражника.
– Не берите в голову, – вмешался Акиа. – Страховая премия за катастрофу велика, она покроет вам часть компенсации.
– Что, и страховка туда уйдёт?!
– Целиком.
– Выходит, я останусь без гроша?!
– Простите, Кермак, этот вопрос вам следовало задать себе при встрече со стражником, до выстрела.
– Интересно знать, что мне всё-таки перепадёт?.. – Тёмное отчаяние нахлынуло на Форта, смолой заливая все гневные порывы.
– Часть жалованья пилота. Именно поэтому решение суда обязывает принять вас на корабль по специальности.
– А лингвоук? Я должен получить с тех, кто его смастерил!
– Печально, но получать не с кого. Вы не сохранили товарный чек, а автоперевозчик, как выяснилось, изготовлен по-пиратски какой-то – очевидно, контуанской – мастерской. Розыск в этом направлении ничего не дал.
– Каторжный труд, – повторил Форт. – Каторжный труд... Поганое ворьё... чтоб им передохнуть...
– Разделяю ваше пожелание, – уловив момент, Акиа слабо притронулся к его запястью. – Поверьте, в день нашего свидания я сожалел, что не могу в полной мере применить власть к... некоторому известному вам человеку.
– Ладно. Ничего не вернёшь и не изменишь, – Форт вскинул лицо. – Но если я когда-нибудь встречу Луи Маколя, ему придётся долго лечиться.
– Пусть ваша встреча произойдёт не на туанской территории, включая корабли, – быстро уточнил Акиа. – Но я бы советовал не акцентировать внимание на его особе. Луи Маколей – множество, и в вашем мире, полагаю, тоже.
– Моих рук не хватит намять морду всем, кому следует.
– Обратитесь к опыту полиции. Воров можно обуздать, лишь действуя вместе и согласованно.
– Да – в единстве.
– Я от вас этого слова не слышал, – прикрыл агатовые глаза Акиа. – Будьте счастливы.
Кожа его ладони была нежна, как лепестки цветка, лежащего у Форта в записной книжке.
Блок 13
– Он утверждает, что мне показалось, и с ним всё в порядке. Мол, медик допустил, и нечего придираться. Но, может быть, ты посмотришь, как он выглядит?.. – Старшим, он же первый пилот, вопросительно скосился на капитана. – Знаешь, когда летаешь с кем-нибудь месяц за месяцем, то перестаёшь цепляться к цвету лица и тому, как дёргаются глаза. В конце концов, допуск на пилотаж можешь отменить лишь ты; моё дело – доложить.
– Добро, я справлюсь у медика.
– Не хочу навязываться со своим мнением, но наглядней будет убедиться лично. По-моему, дело обстоит хуже, чем отмечено в медкарте.
– Ты полагаешь, он договорился с...
– Я этого не сказал, – поспешно возразил старпом. – А вот то, что человек готов отбыть вахту любой ценой, это факт. Кто угодно, купив дом в кредит, рвался бы налетать побольше часов на активной части траектории. Особенно на подходе к Экуне. Я похож на фантазёра?
– Нет, на инспектора страховой госкомпании, – недовольно бросил капитан.
– Я предупредил, а ты поступай как хочешь. Как-то не радует меня возможность вписаться во что-нибудь орбитальное. Вокруг Экуны целый рой вертится, знай уворачивайся.
– Не паникуй, Луган. Всё решаемо и будет решено. Иди спать. Ты сам выглядишь никак.
– Тем более есть смысл полюбоваться на того, кто имеет нулевой вид в начале вахты.
Они беседовали тише, чем вполголоса, чтобы разговор не долетел до третьего пилота – эйджи, навязанного компании по госразнарядке. Незачем делить с ним проблемы, касающиеся своих. Для чужака он вёл себя вполне терпимо, в друзья не набивался и не выставлял напоказ, как некоторые подлизы, свою восторженную любовь к великой ТуаТоу. Молчит и мастерит фигурки из отслуживших срок деталек – лучше и желать нечего. Он стал обычным для пилотского отсека, как общий стол или настенные часы – существо без неожиданных поступков.
– Я подожду, пока ты примешь решение. Уютнее спать без забот.
Поглядев вслед капитану, Луган сел напротив маленькой витрины с зеленью. Неподвижные, с мягкой подсветкой, растения давали отдых глазам. Надо ловить минуты рассеянного созерцания, чтобы сошло судорожное напряжение с мышц, регулирующих кривизну хрусталиков. Он не мог отделаться от цифровой ряби и изменчивых геометрических фигур, засоривших зрение за тринадцать часов вахты. Экранные знаки возникали на листьях, бежали по стеклу, потрескивали внутри черепа.
Не помешал бы четвёртый пилот. Но трое сменщиков – уже неплохо; эйджи заметно разгрузил напряжённость труда. Как не-гражданину, ему платили меньше, и на кошельке Лугана его участие почти не сказывалось. Должно быть, и в дирекции компании были довольны, принимая за полцены опытного сотрудника.
Нормативы. Ставки. Луган закрыл глаза; восьмислойные потоки цифр, искривляясь, поползли перед внутренним взором. «Хутла» густо наваривала оты на ближних перевозках, а тот, кто думал продать ей свои услуги, взвешивал в голове заработок и усталость. В госсекторе зарплаты пожиже, но твёрже гарантии. Хвала Небу, что воровской «Вела Акин» не удалось обвалить цену на пилотов!
– Как вахта? – спросил эйджи, не отрывая глаз от неторопливого мелкого монтажа.
– Прошла спокойно, – сдержанно отозвался Луган. – Но это Экуна, здесь легко не бывает.
Вместительный грузопассажирский сундук с прямо-таки библейским именем «Hoax», принадлежащий «Хутле», был занят на досветовых двухнедельных рейсах к Экуне, второй в системе; следующей была орбита ТуаТоу. Туанцы, как выяснил Форт по справочникам, упрямо осваивали ближайшую планету, стараясь посредством глобального плана «Атмосфера и вода» сделать её полностью пригодной для жизни. Начали этот труд ещё нидэ, и, несмотря на перерыв, связанный с Бурей, имперцы добились многого – население Экуны выросло до пятисот миллионов (после этого туа скрипят, что-де эйджи множатся как микробы!). Освоенный мир мог прокормить половину из них за счёт теплиц и синтезаторов, питавшихся солнечной энергией, – тепла от солнца Экуна получала чуть ли не вдвое больше метрополии. Но Экуна зависела от ТуаТоу, как плод, связанный пуповиной с матерью. Форт не встречал более ярых патриотов и имперских шовинистов, чем экунты. Наверное, случись кому-нибудь низложить Дом Гилаут и заявить о снижении расходов на главную колонию, весь флот Экуны очертя голову ринется на ТуаТоу восстанавливать династию кормильцев.
Форта успели утомить плакаты с ржаво-серыми пейзажами Экуны, огромным солнцем, запредельными просторами парников под надувным небом – и счастливый рекламный малёк в лёгком кислородном приборе, а рядом стишок: «Я маску с гордостью ношу, к экунтам я принадлежу!»
Пилотировать у Экуны было не проще, чем в кишащем станциями и кораблями пространстве близ ТуаТоу. То и дело пустота, изрезанная линиями маршрутов, взрывалась призрачным пламенем – сквозь пространственные бреши быстроходные суда достигали Экуны за минуты, но их водили особые импланты, чей мозг напрямую связан с управлением. Медлительный «Hoax» и иже с ним приходилось водить вручную, опираясь на помощь компьютеров.
Итог такого вождения сидел сейчас, слепо воззрившись на растения в прозрачном коробе вроде аквариума.
А что второй пилот?..
Вскоре капитан вернулся и вновь завёл приглушенный разговор с Луганом. Форт повысил чувствительность своей акустики. Неполные переборки делили узкую кают-компанию на подотсеки – столовую, она же зал, и сектор отдыха. Скрытые переборкой, старпом и капитан были уверены, что секретничают.
– Совсем никуда. Уверяет, что ничего не принимал. Велел ему готовиться к сдаче вахты, поведу сам.
– Поставь эйджи. У тебя перед посадкой дел будет невпроворот, а ты с вахты выйдешь измотанный.
– Он две подряд не выстоит. Или выстоит, но на второй пойдут ошибки. Мозг-то у него настоящий, значит – слабый. На последнем отрезке пилот обязан быть свеж, как только что раскрывшийся цветок.
Форт перешёл в подотсек отдыха, держа на ладони игрушечного робота, чем-то похожего на широко известного Келахота из мультфильмов.
– У нас всё благополучно?
– Да, Фольт.
– Я что-то услышал о втором пилоте...
– Он на вахте, работает.
– Не о работе – о здоровье.
– Не беспокойся.
– Возможно, это не предназначалось для моих ушей...
Луган и командир обменялись одноглазыми косыми взглядами.
– ...но я не хотел бы остаться в стороне, если могу помочь.
– Пока об этом речи нет.
– Я согласен взять вахту Нке в придачу к своей. Все доводы прозвучали – кроме моего.
– Это было бы уместно, Фольт, касайся дело перегонного участка, – капитан был тактичен, как принято в кают-компаниях. – Движение у Экуны плотное, мы должны выдержать график, а после двух смен внимание порой нарушается.
– То есть приказать вы не можете.
– И не прикажу.
– А разрешить?
«Вроде не рвач, – рассуждал гудящим умом Луган, – не автогонщик. Зачем так себя ломать? есть же приемлемый вариант...»
– Полноразмерные манёвры на внешней орбите, со включёнными гравиторами, – напомнил капитан. – И это после двадцати часов подхода.
– На Экуне сильная диспетчерская служба; они передают верную картину движения. Достаточно будет видеть её.
– Хорошо, – капитан разумно предположил, что эйджи будет класть аргумент за аргументом, пока не добьётся своего или не услышит: «Я не доверяю твоей квалификации и твоему мозгу, что питается кровезаменителем, а у нас полторы тысячи народа на борту». – Регулярно проверяй свою точность. Иди, смени Нке.
– Ты? – удивился Нке, вставая из кресла. – Я ожидал...
– Он изменил порядок, – вглядевшись, Форт согласился с Луганом. Нке осунулся, тепловой рисунок на лице был искажён и неровен. И ещё руки... Тремор можно скрыть в общении, жестикулируя или жёстко держась за что-нибудь, но от зрения в ином масштабе времени нервной дрожи не скроешь. – Поправляйся.
– Да... возможно, я в самом деле... думаю, скоро всё наладится, – Нке колебался между неприязнью к эйджи, отнявшему у него доходные часы, и страхом сорваться по-настоящему. – Он перевернул распорядок вахт?
– В точности не знаю. Сейчас моя очередь.
Под главным экраном все прикрепили свои картинки, что кому по душе. Капитан – свой дом среди клумб, Нке – чей-то профиль, похожий на египетскую фреску, Луган – дорогой художественный вензель из трав и тонких, ломких тел оливковых насекомых. Форт поставил с края планш-икону Мариана, которая теперь принадлежала ему. Лицо на открытке вызывало у туанцев внутренний протест – впрочем, они скрывали его, хотя вопросы вслух задавали. «Кто это?» «Оно единственное божество – или одно из многих?» «А почему на лице много волос?» Слово «бритьё» применительно к лицу им было неизвестно.
– Вахту принял пилот Фортунат Кермак.
– Гала, связь и телеметрия – вас понял.
– Маэкилиута, навигация – вас понял.
Туанское судовое управление не нравилось Форту. Оно основывалось на физиологии зрения и мозга создателей, и адаптировать его под чужаков туа не собирались. Выход данных в объёме экрана рисовался несколькими фазами бегущих числовых данных, часто несинхронных там, где решались перспективные задачи – скажем, предстоящие реакции гравиторов на смену линейного и углового ускорений. В идеале, когда корабль совершал манёвры, массивные штучные грузы в трюмах «Ноаха» даже не вздрагивали, а пассажиры не испытывали толчков, наблюдая смещение звёзд в окнах обзора. Но помимо цифр, сменяющихся на бегу, в экране шевелились трёхмерные фигуры-хамелеоны, чьи цвет, формы и фактура трансформировались со скоростью пульса. Пара дополнительных экранов (глазки врозь, пилот!) лишь ненамного облегчала слежение. Предполагалось, что унитарное управление судном призвано сосредоточить внимание пилота, но на деле превращалось в игру с расплывчатыми правилами. Форту приходилось слышать брань тех, кому выпало работать с неприспособленной туанской или ньягонской техникой: «Они нарочно поставляют это, чтобы нас ума лишить». Неправда. Туа и сами сдвигались умом, просиживая смены у экранов. Взять хотя бы Нке...
– Добро, я справлюсь у медика.
– Не хочу навязываться со своим мнением, но наглядней будет убедиться лично. По-моему, дело обстоит хуже, чем отмечено в медкарте.
– Ты полагаешь, он договорился с...
– Я этого не сказал, – поспешно возразил старпом. – А вот то, что человек готов отбыть вахту любой ценой, это факт. Кто угодно, купив дом в кредит, рвался бы налетать побольше часов на активной части траектории. Особенно на подходе к Экуне. Я похож на фантазёра?
– Нет, на инспектора страховой госкомпании, – недовольно бросил капитан.
– Я предупредил, а ты поступай как хочешь. Как-то не радует меня возможность вписаться во что-нибудь орбитальное. Вокруг Экуны целый рой вертится, знай уворачивайся.
– Не паникуй, Луган. Всё решаемо и будет решено. Иди спать. Ты сам выглядишь никак.
– Тем более есть смысл полюбоваться на того, кто имеет нулевой вид в начале вахты.
Они беседовали тише, чем вполголоса, чтобы разговор не долетел до третьего пилота – эйджи, навязанного компании по госразнарядке. Незачем делить с ним проблемы, касающиеся своих. Для чужака он вёл себя вполне терпимо, в друзья не набивался и не выставлял напоказ, как некоторые подлизы, свою восторженную любовь к великой ТуаТоу. Молчит и мастерит фигурки из отслуживших срок деталек – лучше и желать нечего. Он стал обычным для пилотского отсека, как общий стол или настенные часы – существо без неожиданных поступков.
– Я подожду, пока ты примешь решение. Уютнее спать без забот.
Поглядев вслед капитану, Луган сел напротив маленькой витрины с зеленью. Неподвижные, с мягкой подсветкой, растения давали отдых глазам. Надо ловить минуты рассеянного созерцания, чтобы сошло судорожное напряжение с мышц, регулирующих кривизну хрусталиков. Он не мог отделаться от цифровой ряби и изменчивых геометрических фигур, засоривших зрение за тринадцать часов вахты. Экранные знаки возникали на листьях, бежали по стеклу, потрескивали внутри черепа.
Не помешал бы четвёртый пилот. Но трое сменщиков – уже неплохо; эйджи заметно разгрузил напряжённость труда. Как не-гражданину, ему платили меньше, и на кошельке Лугана его участие почти не сказывалось. Должно быть, и в дирекции компании были довольны, принимая за полцены опытного сотрудника.
Нормативы. Ставки. Луган закрыл глаза; восьмислойные потоки цифр, искривляясь, поползли перед внутренним взором. «Хутла» густо наваривала оты на ближних перевозках, а тот, кто думал продать ей свои услуги, взвешивал в голове заработок и усталость. В госсекторе зарплаты пожиже, но твёрже гарантии. Хвала Небу, что воровской «Вела Акин» не удалось обвалить цену на пилотов!
– Как вахта? – спросил эйджи, не отрывая глаз от неторопливого мелкого монтажа.
– Прошла спокойно, – сдержанно отозвался Луган. – Но это Экуна, здесь легко не бывает.
Вместительный грузопассажирский сундук с прямо-таки библейским именем «Hoax», принадлежащий «Хутле», был занят на досветовых двухнедельных рейсах к Экуне, второй в системе; следующей была орбита ТуаТоу. Туанцы, как выяснил Форт по справочникам, упрямо осваивали ближайшую планету, стараясь посредством глобального плана «Атмосфера и вода» сделать её полностью пригодной для жизни. Начали этот труд ещё нидэ, и, несмотря на перерыв, связанный с Бурей, имперцы добились многого – население Экуны выросло до пятисот миллионов (после этого туа скрипят, что-де эйджи множатся как микробы!). Освоенный мир мог прокормить половину из них за счёт теплиц и синтезаторов, питавшихся солнечной энергией, – тепла от солнца Экуна получала чуть ли не вдвое больше метрополии. Но Экуна зависела от ТуаТоу, как плод, связанный пуповиной с матерью. Форт не встречал более ярых патриотов и имперских шовинистов, чем экунты. Наверное, случись кому-нибудь низложить Дом Гилаут и заявить о снижении расходов на главную колонию, весь флот Экуны очертя голову ринется на ТуаТоу восстанавливать династию кормильцев.
Форта успели утомить плакаты с ржаво-серыми пейзажами Экуны, огромным солнцем, запредельными просторами парников под надувным небом – и счастливый рекламный малёк в лёгком кислородном приборе, а рядом стишок: «Я маску с гордостью ношу, к экунтам я принадлежу!»
Пилотировать у Экуны было не проще, чем в кишащем станциями и кораблями пространстве близ ТуаТоу. То и дело пустота, изрезанная линиями маршрутов, взрывалась призрачным пламенем – сквозь пространственные бреши быстроходные суда достигали Экуны за минуты, но их водили особые импланты, чей мозг напрямую связан с управлением. Медлительный «Hoax» и иже с ним приходилось водить вручную, опираясь на помощь компьютеров.
Итог такого вождения сидел сейчас, слепо воззрившись на растения в прозрачном коробе вроде аквариума.
А что второй пилот?..
Вскоре капитан вернулся и вновь завёл приглушенный разговор с Луганом. Форт повысил чувствительность своей акустики. Неполные переборки делили узкую кают-компанию на подотсеки – столовую, она же зал, и сектор отдыха. Скрытые переборкой, старпом и капитан были уверены, что секретничают.
– Совсем никуда. Уверяет, что ничего не принимал. Велел ему готовиться к сдаче вахты, поведу сам.
– Поставь эйджи. У тебя перед посадкой дел будет невпроворот, а ты с вахты выйдешь измотанный.
– Он две подряд не выстоит. Или выстоит, но на второй пойдут ошибки. Мозг-то у него настоящий, значит – слабый. На последнем отрезке пилот обязан быть свеж, как только что раскрывшийся цветок.
Форт перешёл в подотсек отдыха, держа на ладони игрушечного робота, чем-то похожего на широко известного Келахота из мультфильмов.
– У нас всё благополучно?
– Да, Фольт.
– Я что-то услышал о втором пилоте...
– Он на вахте, работает.
– Не о работе – о здоровье.
– Не беспокойся.
– Возможно, это не предназначалось для моих ушей...
Луган и командир обменялись одноглазыми косыми взглядами.
– ...но я не хотел бы остаться в стороне, если могу помочь.
– Пока об этом речи нет.
– Я согласен взять вахту Нке в придачу к своей. Все доводы прозвучали – кроме моего.
– Это было бы уместно, Фольт, касайся дело перегонного участка, – капитан был тактичен, как принято в кают-компаниях. – Движение у Экуны плотное, мы должны выдержать график, а после двух смен внимание порой нарушается.
– То есть приказать вы не можете.
– И не прикажу.
– А разрешить?
«Вроде не рвач, – рассуждал гудящим умом Луган, – не автогонщик. Зачем так себя ломать? есть же приемлемый вариант...»
– Полноразмерные манёвры на внешней орбите, со включёнными гравиторами, – напомнил капитан. – И это после двадцати часов подхода.
– На Экуне сильная диспетчерская служба; они передают верную картину движения. Достаточно будет видеть её.
– Хорошо, – капитан разумно предположил, что эйджи будет класть аргумент за аргументом, пока не добьётся своего или не услышит: «Я не доверяю твоей квалификации и твоему мозгу, что питается кровезаменителем, а у нас полторы тысячи народа на борту». – Регулярно проверяй свою точность. Иди, смени Нке.
– Ты? – удивился Нке, вставая из кресла. – Я ожидал...
– Он изменил порядок, – вглядевшись, Форт согласился с Луганом. Нке осунулся, тепловой рисунок на лице был искажён и неровен. И ещё руки... Тремор можно скрыть в общении, жестикулируя или жёстко держась за что-нибудь, но от зрения в ином масштабе времени нервной дрожи не скроешь. – Поправляйся.
– Да... возможно, я в самом деле... думаю, скоро всё наладится, – Нке колебался между неприязнью к эйджи, отнявшему у него доходные часы, и страхом сорваться по-настоящему. – Он перевернул распорядок вахт?
– В точности не знаю. Сейчас моя очередь.
Под главным экраном все прикрепили свои картинки, что кому по душе. Капитан – свой дом среди клумб, Нке – чей-то профиль, похожий на египетскую фреску, Луган – дорогой художественный вензель из трав и тонких, ломких тел оливковых насекомых. Форт поставил с края планш-икону Мариана, которая теперь принадлежала ему. Лицо на открытке вызывало у туанцев внутренний протест – впрочем, они скрывали его, хотя вопросы вслух задавали. «Кто это?» «Оно единственное божество – или одно из многих?» «А почему на лице много волос?» Слово «бритьё» применительно к лицу им было неизвестно.
– Вахту принял пилот Фортунат Кермак.
– Гала, связь и телеметрия – вас понял.
– Маэкилиута, навигация – вас понял.
Туанское судовое управление не нравилось Форту. Оно основывалось на физиологии зрения и мозга создателей, и адаптировать его под чужаков туа не собирались. Выход данных в объёме экрана рисовался несколькими фазами бегущих числовых данных, часто несинхронных там, где решались перспективные задачи – скажем, предстоящие реакции гравиторов на смену линейного и углового ускорений. В идеале, когда корабль совершал манёвры, массивные штучные грузы в трюмах «Ноаха» даже не вздрагивали, а пассажиры не испытывали толчков, наблюдая смещение звёзд в окнах обзора. Но помимо цифр, сменяющихся на бегу, в экране шевелились трёхмерные фигуры-хамелеоны, чьи цвет, формы и фактура трансформировались со скоростью пульса. Пара дополнительных экранов (глазки врозь, пилот!) лишь ненамного облегчала слежение. Предполагалось, что унитарное управление судном призвано сосредоточить внимание пилота, но на деле превращалось в игру с расплывчатыми правилами. Форту приходилось слышать брань тех, кому выпало работать с неприспособленной туанской или ньягонской техникой: «Они нарочно поставляют это, чтобы нас ума лишить». Неправда. Туа и сами сдвигались умом, просиживая смены у экранов. Взять хотя бы Нке...