Страница:
…Свет в комнате на ночь не погасили. Лин приоткрыл воспалённые слезящиеся глаза и попытался поглубже вздохнуть – хотя стало немного полегче, ему всё ещё казалось, что слишком душно. И больно. Почему-то болела шея… и левый бок тоже болел, словно… словно в нём что-то было. И страшно хотелось пить. И было холодно.
– Лин, – Пятый сидел рядом, осунувшийся, измождённый, глаза запали… – Лин, это я… ты меня узнал?…
Узнал?! Господи, о чём он?… Лин попытался сказать, что – да, узнал, но говорить он не мог – боль в горле не позволила. Лин едва заметно кивнул.
– Лин, молчи, хорошо? – попросил Пятый. – У тебя трубка в горле, и я не знаю, можно ли говорить. Ты что-то хочешь? Лучше кивни, когда я спрошу…
– Пить… – кое-как прохрипел Лин. Господи, как плохо-то! Внутри всё разрывалось от нестерпимой боли. Глаза закрывались, свет был слишком ярким и режущим, голова кружилась. Он почти терял сознание от слабости.
– Я сейчас, – сказал Пятый. – Я мигом.
Разбудить Лукича оказало более чем легко – как только скрипнула дверь, тот сел и приказал:
– Рассказывай.
– Он очнулся, пить просит. Вы не подойдёте посмотреть?
– Иду. Вы там воду приготовили для него?
– Надежда Михайловна оставила кипячёную с лимоном, – ответил Пятый, пока они бежали к медпункту.
– Это она молодец… Так, рыжий, как наши дела? – спросил Лукич Лина, присаживаясь на край кровати.
– Плохо… – прохрипел Лин. – Больно очень…
– А что ты хочешь?! – удивился Лукич. – Так, что тут у нас? ага, выходит экссудат, выходит… поменьше, но есть…
– Ему говорить можно? – спросил Пятый.
– Шепотом, – ответил Лукич. – Давай-ка попробуем дать попить. Ложку дай, Пятый. Нет, не маленькую, десертную. Вот ту… ага, спасибо. Лин, глотай очень осторожно, постарайся не поперхнуться. Молодец, выпил.
– А ещё?… – Лин проводил руку Лукича таким преданным взглядом, что тот усмехнулся, но, покачав головой, ответил:
– Больше нельзя. Ты помнишь, хоть как-то, что с тобой было? Нет? Я тебя просвещу. У тебя был разбит кишечник, начался воспалительный процесс, пошла интоксикация. Было очень сильно упущено время. Мы тебя оперировали, во время операции ты у нас помирал целых три раза. Про это ты, конечно, помнить не можешь. Понимаешь, пораженная ткань очень плохо срастается, одно кровотечение у тебя уже было, ты едва не преставился, потом… словом, если ты выпьешь больше, чем сейчас, может начаться рвота и могут разойтись швы. Тогда мне придётся давать тебе наркоз ещё раз, а я, как врач, могу тебе гарантировать, что из этого наркоза ты уже не выйдешь. Всё понял?
Лин кивнул.
– Вот и молодец. Поспи часок, а потом ещё попьёшь. Всё, я пошёл.
Лин заснул ещё до того, как Лукич подошёл к двери. У выхода он остановился и сказал Пятому:
– Проснётся – опять дай воды. Если, конечно, рвоты не будет. Пить давай по одной ложке, понял? Иначе угробишь его к чертям. И проверяй хоть изредка дренаж, мало ли что…
– Хорошо… Алексей Лукич, почему он такой бледный? – жалобно спросил Пятый. – Ему хуже?
– Как ты мне надоел! – Лукич шибанул дверью и раздраженно удалился.
Пятый снова подсел к Лину. Примерно через два часа тот снова проснулся. Пятый первым делом спросил:
– Не тошнит?
– Нет… я пить хочу…
– Сейчас. Помнишь, как Лукич говорил? Пей потихоньку.
– Дай ещё…
– Нельзя. Очень больно?
Лин не ответил – он уже уснул. За ночь он просыпался ещё раз шесть, не меньше, и выпил почти треть банки воды. Под утро Пятый было немного прикорнул на стуле, но тут Лин проснулся снова. И первым делом захотел, ни много, ни мало, встать. Из этого, естественно, ничего не вышло.
– Пятый… – прошептал он. Пятый встрепенулся и наклонился к Лину, чтобы лучше слышать. – Я пойду…
– Куда?!
– В туалет… помоги подняться…
– И не думай даже! Я позову Лукича, я сейчас!…
Пятый высунулся в коридор и крикнул:
– Алексей Лукич, идите сюда!
Лукич пришёл через минуту, сонный и злой, как чёрт.
– Чего такое? – спросил он раздраженно.
– Он собрался идти в туалет, – сообщил Пятый. – Вот я и…
– Ты сам катетер поставить не можешь? Или не знаешь, как судно выглядит?… Шкаф открой и найди лоток.
– Я не знаю… А если?…
– Он не сможет, там всё разрезано к чёрту. Пойди, погуляй, я сам управлюсь. Минут через десять возвращайся.
Пятый ушёл. Он немного постоял у окна, посмотрел на занимающийся рассвет, на неподвижный и сонный двор, на низкое небо. Оттепель… Ветер, наверное, влажный и тёплый. Он прислонился лбом к стеклу и с минуту стоял неподвижно, отдыхая. Потом вернулся в медпункт.
– Так, дружок, – Лукич мыл руки над раковиной и что-то мурлыкал себе под нос. – Тебе даю сейчас полтора часа на отдых. Пойди покури, умойся, поспи часок – и назад. Ему получше. Почки, похоже, заработали. И хорошо. Так что иди, отдыхай, пока можно. Я посижу, покараулю.
– А сигарету дадите?
– У охраны попросишь. Постарайся уснуть, на тебе лица нет. Ты ел вчера?
– Нет… не смог. Ладно, я пойду. Он спит?
– Спит. Как сурок. Всё! Пошёл вон, изверг!…
Лукич снял с Лина одеяло, быстро обтёр ему руки и ноги влажным полотенцем, потом снял повязку, обработал длинный (от солнечного сплетения до низа живота) шов йодоформом, наложил новую повязку, протёр спиртом кожу около дренажа, катетера, поменял влажную салфетку на канюле. Затем снова укрыл Лина и принялся обыскивать шкаф на предмет грелок. Нашёл три штуки, наполнил горячей водой, сунул одну Лину в ноги, другие пристроил по бокам. Притащил второе одеяло, укутал его, а затем открыл окно.
– Вот так-то, – наставительно сказал Лукич в пространство. – Теперь посмотрим, кто тут заказывает музыку.
Через полчаса приехала смена. И, естественно, почти в полном составе завалила в комнату.
– Ну, чего, не помер ночью? – с порога спросил Семён. – А чего это тут такая холодина?
– Я проветриваю, – невозмутимо ответил Лукич.
– А… понятно. Володь, ты погляди, а он ожил немножко. Даже губы порозовели… Как дышит?
– Да ничего, старается, как может. Вы кислород привезли?
– Да, подушку.
– А почему не баллон?
– А была бы охота возиться! Лукич, ну ты расскажи, что ли… чего таишься? Плохо, что ли?
– Да нет. Почки работают, всю ночь пить просил, а под утро пробрало так, что о-го-го… Сам идти хотел. Так что лучше. Говорить начал связно. Полегчало. А вы там этого идиота не видали?
– Пятого, что ли? Спит на полу перед дверью.
– Тащите сюда, – распорядился Лукич. – Постелите ему на кушетке, поставьте чаю…
– Эй, Лукич! – позвал из коридора Володя. – Он сказал, что даст мне по роже, если я не оставлю его в покое!
– Тогда пусть валяется, – пожал плечами Лукич. – Устал я, дорогие мои. Пойду, подремлю немножко. Последите за ним, пока я…
– Алексей Лукич… – Лин приоткрыл глаза, он говорил еле слышно. – Холодно…
– Сейчас, закрою, – сказал Лукич. – Вы всё поняли? – обратился он к удивлённой второй бригаде. – Лин, постарайся поспать, а то вы тут всю ночь колобродили с Пятым, даже его я спать отправил. Понял?
Лин кивнул и снова закрыл глаза.
– У кошки девять жизней, – сказал кто-то.
– Ага, как же, – грустно усмехнулся Лукич. – Вы тут поосторожней, ладно? А то он вполне может попробовать куда-нибудь прогуляться, он уже хотел это сегодня сделать.
– Лукич, трубку пока оставить?
– Оставь, а то мне боязно снимать, – ответил Алексей Лукич. – Он пока что слабый, да ещё и глупый он у нас по жизни. Прошу запомнить. Кто останется?
– Я обещала, я и посижу, – ответила Надежда Михайловна. – Идите вы пока что все отсюда, я как-нибудь сама разберусь.
– Пошли. Сейчас назначения сделаю – и спать.
– Ну чего ты ходишь? Спал бы, коли можно. Тебя же отпустили.
– Я не хочу, – ответил Пятый. – Я там полежал немножко, отдохнул. Всё в порядке. Как тут?
– Да никак. Спит он. Ночью намаялся, небось?
– Честно говоря, да. Пить просил, спал плохо, жаловался…
– Да я не про него, я про тебя.
– А… я не заметил, – Пятый подошёл к окну и задёрнул хиленькую занавеску. – Светло слишком, вам не кажется?
– Нет, не кажется, – ответила Надежда Михайловна. – Отодвинь обратно, а то мало ли что.
– Как скажете, – Пятый отошёл от окна. – Я вас, наверное, довёл совсем. Простите, если что не так…
– Да всё так было, – ответила она. – Вот когда ты вошёл… у тебя такое лицо было… хорошее, что ли. Словно светилось изнутри.
– Сон приснился… словно мы снова молодые, Лин и я… смешно так было… и хорошо, вы правильно сказали. Словно в тёплом море искупаться – такое вспомнить…
– Арги?… – послышался шепот с кровати. Пятый и Надежда Михайловна подошли к Лину. Тот посмотрел на Пятого прояснившимися глазами и попытался улыбнуться. – Тебе тоже?…
– Ты бы помолчал, – посоветовала медсестра. – Вредно с канюлей много говорить. Хуже может стать.
– Да, рыжий, – ответил Пятый. Он говорил тоже очень тихо, почти что шепотом. – Мне тоже приснилась охота на аргов… наша с тобой первая и последняя охота… весело было, правда?
– Правда, – прошептал Лин в ответ и снова улыбнулся. Еле-еле, он уже устал, был слишком слабым. – Это… это греет… изнутри…
– Попей водички – и спи, – распорядилась Надежда Михайловна. – Ты поди отсюда, Пятый, не стой над душой, посиди в уголочке. Потом наговоритесь, а ему пока что спать нужно, а не болтать.
– Пятый… погоди… – попросил Лин. Пятый снова наклонился к нему, чтобы лучше слышать. – Ты… был… один?…
– Нет, с вами, – ответил Пятый. – С тобой. И с Айкис. Только в стороне от вас. Вспомнил?
– Да… Дзеди…
– Что?
– Я… хотел…
– Я всё знаю. Спи, рыжий, тебе нельзя сейчас говорить, – Пятый посмотрел на медсестру, словно спрашивая совета – что же делать? Как остановить этого дурака, чтобы он не навредил сам себе?
– Вот я сейчас пойду к врачам, – с угрозой в голосе сказала Надежда Михайловна, – и попрошу, чтобы тебе капельницу поставили. И будешь мучаться лежать, как вчера – ни пошевелиться, ни подвинуться. Понял?
Лин, не смотря на то, что был сам не прочь пошутить, всегда был очень доверчивым. А теперь, когда он находился в столь плачевном состоянии, он верил вообще всем подряд. Всерьёз опасаясь, что медсестра выполнит свою угрозу, он закрыл глаза и мгновенно уснул – и от страха перед капельницей, и из-за того, что глаза слипались а голова кружилась.
– Выберется он, как мне кажется, – сказала медсестра.
– Почему вы так уверены? – спросил Пятый.
– Глаза у него хорошие стали. Ясные, осмысленные. А были плохие совсем. Там уже муть стояла, я много раз такое видела. Редко кто с ясными глазами умирает, уж поверь мне…
– Но умирает всё-таки?
– Я же сказала тебе – редко. Ой, доведёшь ты меня, чует моё сердце, – вздохнула медсестра. – Выживете он, сколько повторять можно одно и тоже?
– Всё, молчу, – примирительно ответил Пятый. – Поставить вам чаю?
– Поставь, – согласилась она. – Сам-то будешь?…
– Курить я его отпустила. Всё бегает, курит. Каждые полчаса, а то и чаще…
– Не спал?
– И не думал даже.
– А этот? – Лукич кивнул на Лина.
– Спит и пьёт. Вроде пока ничего, держится. Экссудат выходит, дренаж я бы пока не снимала…
– Смеёшься – “не снимала”?! Да его недели через три, не раньше, можно снять будет. Да и то, если… сама понимаешь. Почки как?
– Боится теперь. Больно очень. И стесняется меня, дурак. Катетером только и справляемся…
– Но моча есть?
– Есть.
– Надо пробовать кормить. Был бы он не такой слабый, я бы ещё сутки его голодом поморил. Но тут, сама понимаешь…
– А чего понимать? Дай Бог, если двадцать пять кило всего весит. Кости и кожа. На капельницах мы его не вытянем, надо пробовать давать есть. По нулевой, послеоперационной. Авось получится, – Надежда Михайловна подсела к Лину и тихонько потрепала его по волосам. – Эй, сынок!… Просыпайся давай… Сейчас мы его спросим, Алексей Лукич, – сказала она. – Эй, милый… да я это, я… Тётя Надя… ты кушать хочешь?
Лин её не понял. Он ещё до конца не проснулся, и всё никак не мог сообразить – кто его разбудил, и что от него хотят.
– Надь, ты погоди, дай ему маленько очухаться. Он ещё дурной со сна. Сейчас отойдёт – и спросим. А пока попить ему принеси. Сколько за раз даёте?
– Три ложки. Он ещё просит, но нельзя, ты же сам дозу назначал… Смотри, вроде проснулся.
– Лин, ты есть хочешь? – Лукич присел на краешек кровати. Лин на секунду прислушался к своим ощущениям а затем с сомнением поглядел на врача. – Скорее всего не хочешь, – ответил за него Лукич, – но начинать надо. А то помрёшь. Про то, что ты худой, знаешь?
Лин кивнул.
– Жить хочешь?
Лин опять кивнул.
– Говорить больно?
– Да… сухо во рту… Алексей Лукич…
– Что, милый?
– Пятый не спит… совсем… Алексей Лукич…
– Молчать! Всё, не продолжай, я понял. Вот пока ты есть не начнёшь, он спать не ляжет, – Лукич вовсю делал за спиной знаки Надежде Михайловне, мол иди, перехватывай того остолопа, который курит. Та поняла и потихонечку вышла в коридор.
– Лин, ты сейчас попьёшь, потом отдохнёшь ещё капельку, а потом попробуешь поесть. Совсем немножко, ладно? Чайную ложку сможешь осилить – и то хорошо будет.
– А вы… меня… больше резать… не будете?…
– Ну что ты несёшь, право слово!… Ну кому надо тебя резать, глупый?… Совсем больной, да ещё и на голову тоже, по-моему, долбанутый… Всё, закрыта тема. Лучше скажи – болит сильно? Обезболить? Или потерпишь?
– Больно… но если надо… то потерплю…
– Кому это надо? Тебе, мне, Пятому? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди… Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее?
– Сильнее ему не надо, – сказал вошедший Пятый. “Слава Богу, предупредила, – понял Алексей Лукич. – Успела. Теперь твоя очередь, дружок”,
– А почему?
– Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу.
– Хорошо, уговорили… я постараюсь. Согласен, на всё… Хорошо…
– Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость…
Пятый молча помогал Лукичу – подавал то, что тот просил, делал что-то. Но – на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином.
– Ну что? – спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. – Как ты?
– Пятый, у меня… рука болит… левая… – Лин жалобно посмотрел на Пятого. – Очень…
– Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу.
Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза.
– Так лучше? – спросил Пятый.
– Да… что бы я… без тебя… делал… – Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. – Пятый… я хотел спросить…
– Что?
– Долго мне… ещё… осталось так?…
– И даже не думай! Сказал тоже – “долго”! Пока не поправишься, – строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. – Сказали же, что ты…
– А если… болеть?… Долго?…
– Я не знаю, – честно ответил Пятый. – Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что?
– Я устал… не хочу… мучаться…
– Ты эти разговоры прекрати! Устал!… Помучаешься, не развалишься, – Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. – Рука прошла?
– Да, нормально… ты посидишь?…
– Да куда ж я денусь. Спи, горе моё!
– Я не привык… сидя спать…
“Может, она права? – подумал Пятый. – Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело… Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле… Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам – чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут”.
Пятый просидел с Лином три часа – и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич.
– Что это ты делаешь? – спросил он, прикрывая дверь в коридор.
– Он жаловался, что рука болит, вот я и… – начал было Пятый.
– Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный.
– Капризничает он, – признался Пятый. – Всё ему не так.
– Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно – плохо. А придирается – значит, немножко ожил.
– Ему можно будет полежать? – спросил Пятый.
– Нет, отёк усилится. Ты пока пойди покури, а мы его покормим и понаблюдаем, – Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. – Хочешь – полежи немножко.
– Не хочу, – Пятый поднялся со стула. – Когда мне возвращаться?
– Через часок-полтора. Сменишь нас.
– Зачем пришёл так рано? – спросила она сварливо.
– Как он?
– Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?…
– Он один?
– Лукич с ним сидит, караулит.
– Рвоты не было? – с тревогой спросил Пятый.
– Говорят тебе – не было. На всякий случай царукал ему вкололи. Иди, отдыхай.
– Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, – Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась.
– Ладно, сиди. Только в комнату не лезь.
Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час.
– Сидишь? – спросила она.
Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги.
– Ну как? – спросил он.
– Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь.
Пятый отрицательно покачал головой.
Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого.
– Он что – в обморок там упал? – с интересом спросил Лукич.
– Нет. Но, по-моему, собирался, – Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. – Во частит, а! За сотню.
– Пятый, ты сколько суток на ногах? – спросил Лукич.
– Шесть, по-моему, – неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи.
– А не ел ты сколько?
– Не знаю… столько же, наверное. А что?
– А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому…
– Что поэтому?
– Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял?
– Я не хочу…
– Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально… не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром – посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал.
Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг – все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи… Только спать…
Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой.
– Грязный, как чёрт, – с осуждением сказал он. – Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти не долго.
Он подошёл к Лину.
– Что, довёл друга? – с упрёком спросил он. Лин промолчал. – Не стыдно?
– Я не хотел… – ответил Лин тихо. – Я…
– Я знаю, что ты не нарочно, – успокоил его Лукич. – Просто…
– Да ничего… я же… вижу… что не прав… но…
– Успокойся. Всё будет хорошо. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется.
– У вас… одеяла для него… нету?… – спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже – усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему – Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные – чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый – понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец.
– Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт.
– Он мне… не поверит… – Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. – Лучше вы…
– Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль.
– Сил нет… может, привязать?…
– Не выйдет. Боюсь я тебя трогать. Терпи тогда. Пить будешь?
– Да. Только немножко…
– Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, – ворчал он. – Так ведь это ещё и вредно! И вообще – как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам.
Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл – вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво – усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг.
– Совсем измучался, – заметила Надежда Михайловна. – Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу.
– А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете – истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём – почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса – уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился – до сих пор загадка.
– И наоборот бывало?
– А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности – то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому – на “трёшке” нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь – пусто. А Пятый… куда он денется. Отоспится.
– Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так?
– Так, – согласился Лукич. – Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы – просто прислуга при господах. Нам сказали – мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват… уволь.
– Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом…
– Братом? – удивился Лукич. – Это что-то новое. Он так и сказал – с братом?
– Не совсем. Это не важно.
– К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла?
– Хорошо. Мне-то что?… Хоть про марсиан напишу.
– Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму – далеко за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать.
– А мне показалось…
– Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь – как они ещё живы? Может, и правда Бог есть и он им как-то помогает?… Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но… Я расстроился, когда понял, что Лин останется жив.
– Почему?! – несказанно удивилась Надежда Михайловна.
– Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Вот поэтому я и расстроился. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё – по кругу… Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для третьего, пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте.
– Лин, – Пятый сидел рядом, осунувшийся, измождённый, глаза запали… – Лин, это я… ты меня узнал?…
Узнал?! Господи, о чём он?… Лин попытался сказать, что – да, узнал, но говорить он не мог – боль в горле не позволила. Лин едва заметно кивнул.
– Лин, молчи, хорошо? – попросил Пятый. – У тебя трубка в горле, и я не знаю, можно ли говорить. Ты что-то хочешь? Лучше кивни, когда я спрошу…
– Пить… – кое-как прохрипел Лин. Господи, как плохо-то! Внутри всё разрывалось от нестерпимой боли. Глаза закрывались, свет был слишком ярким и режущим, голова кружилась. Он почти терял сознание от слабости.
– Я сейчас, – сказал Пятый. – Я мигом.
Разбудить Лукича оказало более чем легко – как только скрипнула дверь, тот сел и приказал:
– Рассказывай.
– Он очнулся, пить просит. Вы не подойдёте посмотреть?
– Иду. Вы там воду приготовили для него?
– Надежда Михайловна оставила кипячёную с лимоном, – ответил Пятый, пока они бежали к медпункту.
– Это она молодец… Так, рыжий, как наши дела? – спросил Лукич Лина, присаживаясь на край кровати.
– Плохо… – прохрипел Лин. – Больно очень…
– А что ты хочешь?! – удивился Лукич. – Так, что тут у нас? ага, выходит экссудат, выходит… поменьше, но есть…
– Ему говорить можно? – спросил Пятый.
– Шепотом, – ответил Лукич. – Давай-ка попробуем дать попить. Ложку дай, Пятый. Нет, не маленькую, десертную. Вот ту… ага, спасибо. Лин, глотай очень осторожно, постарайся не поперхнуться. Молодец, выпил.
– А ещё?… – Лин проводил руку Лукича таким преданным взглядом, что тот усмехнулся, но, покачав головой, ответил:
– Больше нельзя. Ты помнишь, хоть как-то, что с тобой было? Нет? Я тебя просвещу. У тебя был разбит кишечник, начался воспалительный процесс, пошла интоксикация. Было очень сильно упущено время. Мы тебя оперировали, во время операции ты у нас помирал целых три раза. Про это ты, конечно, помнить не можешь. Понимаешь, пораженная ткань очень плохо срастается, одно кровотечение у тебя уже было, ты едва не преставился, потом… словом, если ты выпьешь больше, чем сейчас, может начаться рвота и могут разойтись швы. Тогда мне придётся давать тебе наркоз ещё раз, а я, как врач, могу тебе гарантировать, что из этого наркоза ты уже не выйдешь. Всё понял?
Лин кивнул.
– Вот и молодец. Поспи часок, а потом ещё попьёшь. Всё, я пошёл.
Лин заснул ещё до того, как Лукич подошёл к двери. У выхода он остановился и сказал Пятому:
– Проснётся – опять дай воды. Если, конечно, рвоты не будет. Пить давай по одной ложке, понял? Иначе угробишь его к чертям. И проверяй хоть изредка дренаж, мало ли что…
– Хорошо… Алексей Лукич, почему он такой бледный? – жалобно спросил Пятый. – Ему хуже?
– Как ты мне надоел! – Лукич шибанул дверью и раздраженно удалился.
Пятый снова подсел к Лину. Примерно через два часа тот снова проснулся. Пятый первым делом спросил:
– Не тошнит?
– Нет… я пить хочу…
– Сейчас. Помнишь, как Лукич говорил? Пей потихоньку.
– Дай ещё…
– Нельзя. Очень больно?
Лин не ответил – он уже уснул. За ночь он просыпался ещё раз шесть, не меньше, и выпил почти треть банки воды. Под утро Пятый было немного прикорнул на стуле, но тут Лин проснулся снова. И первым делом захотел, ни много, ни мало, встать. Из этого, естественно, ничего не вышло.
– Пятый… – прошептал он. Пятый встрепенулся и наклонился к Лину, чтобы лучше слышать. – Я пойду…
– Куда?!
– В туалет… помоги подняться…
– И не думай даже! Я позову Лукича, я сейчас!…
Пятый высунулся в коридор и крикнул:
– Алексей Лукич, идите сюда!
Лукич пришёл через минуту, сонный и злой, как чёрт.
– Чего такое? – спросил он раздраженно.
– Он собрался идти в туалет, – сообщил Пятый. – Вот я и…
– Ты сам катетер поставить не можешь? Или не знаешь, как судно выглядит?… Шкаф открой и найди лоток.
– Я не знаю… А если?…
– Он не сможет, там всё разрезано к чёрту. Пойди, погуляй, я сам управлюсь. Минут через десять возвращайся.
Пятый ушёл. Он немного постоял у окна, посмотрел на занимающийся рассвет, на неподвижный и сонный двор, на низкое небо. Оттепель… Ветер, наверное, влажный и тёплый. Он прислонился лбом к стеклу и с минуту стоял неподвижно, отдыхая. Потом вернулся в медпункт.
– Так, дружок, – Лукич мыл руки над раковиной и что-то мурлыкал себе под нос. – Тебе даю сейчас полтора часа на отдых. Пойди покури, умойся, поспи часок – и назад. Ему получше. Почки, похоже, заработали. И хорошо. Так что иди, отдыхай, пока можно. Я посижу, покараулю.
– А сигарету дадите?
– У охраны попросишь. Постарайся уснуть, на тебе лица нет. Ты ел вчера?
– Нет… не смог. Ладно, я пойду. Он спит?
– Спит. Как сурок. Всё! Пошёл вон, изверг!…
* * *
– Так… что прежде всего? Чистота – залог здоровья. А уж при интоксикации – сам Бог велел…Лукич снял с Лина одеяло, быстро обтёр ему руки и ноги влажным полотенцем, потом снял повязку, обработал длинный (от солнечного сплетения до низа живота) шов йодоформом, наложил новую повязку, протёр спиртом кожу около дренажа, катетера, поменял влажную салфетку на канюле. Затем снова укрыл Лина и принялся обыскивать шкаф на предмет грелок. Нашёл три штуки, наполнил горячей водой, сунул одну Лину в ноги, другие пристроил по бокам. Притащил второе одеяло, укутал его, а затем открыл окно.
– Вот так-то, – наставительно сказал Лукич в пространство. – Теперь посмотрим, кто тут заказывает музыку.
Через полчаса приехала смена. И, естественно, почти в полном составе завалила в комнату.
– Ну, чего, не помер ночью? – с порога спросил Семён. – А чего это тут такая холодина?
– Я проветриваю, – невозмутимо ответил Лукич.
– А… понятно. Володь, ты погляди, а он ожил немножко. Даже губы порозовели… Как дышит?
– Да ничего, старается, как может. Вы кислород привезли?
– Да, подушку.
– А почему не баллон?
– А была бы охота возиться! Лукич, ну ты расскажи, что ли… чего таишься? Плохо, что ли?
– Да нет. Почки работают, всю ночь пить просил, а под утро пробрало так, что о-го-го… Сам идти хотел. Так что лучше. Говорить начал связно. Полегчало. А вы там этого идиота не видали?
– Пятого, что ли? Спит на полу перед дверью.
– Тащите сюда, – распорядился Лукич. – Постелите ему на кушетке, поставьте чаю…
– Эй, Лукич! – позвал из коридора Володя. – Он сказал, что даст мне по роже, если я не оставлю его в покое!
– Тогда пусть валяется, – пожал плечами Лукич. – Устал я, дорогие мои. Пойду, подремлю немножко. Последите за ним, пока я…
– Алексей Лукич… – Лин приоткрыл глаза, он говорил еле слышно. – Холодно…
– Сейчас, закрою, – сказал Лукич. – Вы всё поняли? – обратился он к удивлённой второй бригаде. – Лин, постарайся поспать, а то вы тут всю ночь колобродили с Пятым, даже его я спать отправил. Понял?
Лин кивнул и снова закрыл глаза.
– У кошки девять жизней, – сказал кто-то.
– Ага, как же, – грустно усмехнулся Лукич. – Вы тут поосторожней, ладно? А то он вполне может попробовать куда-нибудь прогуляться, он уже хотел это сегодня сделать.
– Лукич, трубку пока оставить?
– Оставь, а то мне боязно снимать, – ответил Алексей Лукич. – Он пока что слабый, да ещё и глупый он у нас по жизни. Прошу запомнить. Кто останется?
– Я обещала, я и посижу, – ответила Надежда Михайловна. – Идите вы пока что все отсюда, я как-нибудь сама разберусь.
– Пошли. Сейчас назначения сделаю – и спать.
* * *
…Пятый пришёл в комнату ровно через час, как и обещал. Надежда Михайловна поглядела на него укоризненно и сказала недовольно:– Ну чего ты ходишь? Спал бы, коли можно. Тебя же отпустили.
– Я не хочу, – ответил Пятый. – Я там полежал немножко, отдохнул. Всё в порядке. Как тут?
– Да никак. Спит он. Ночью намаялся, небось?
– Честно говоря, да. Пить просил, спал плохо, жаловался…
– Да я не про него, я про тебя.
– А… я не заметил, – Пятый подошёл к окну и задёрнул хиленькую занавеску. – Светло слишком, вам не кажется?
– Нет, не кажется, – ответила Надежда Михайловна. – Отодвинь обратно, а то мало ли что.
– Как скажете, – Пятый отошёл от окна. – Я вас, наверное, довёл совсем. Простите, если что не так…
– Да всё так было, – ответила она. – Вот когда ты вошёл… у тебя такое лицо было… хорошее, что ли. Словно светилось изнутри.
– Сон приснился… словно мы снова молодые, Лин и я… смешно так было… и хорошо, вы правильно сказали. Словно в тёплом море искупаться – такое вспомнить…
– Арги?… – послышался шепот с кровати. Пятый и Надежда Михайловна подошли к Лину. Тот посмотрел на Пятого прояснившимися глазами и попытался улыбнуться. – Тебе тоже?…
– Ты бы помолчал, – посоветовала медсестра. – Вредно с канюлей много говорить. Хуже может стать.
– Да, рыжий, – ответил Пятый. Он говорил тоже очень тихо, почти что шепотом. – Мне тоже приснилась охота на аргов… наша с тобой первая и последняя охота… весело было, правда?
– Правда, – прошептал Лин в ответ и снова улыбнулся. Еле-еле, он уже устал, был слишком слабым. – Это… это греет… изнутри…
– Попей водички – и спи, – распорядилась Надежда Михайловна. – Ты поди отсюда, Пятый, не стой над душой, посиди в уголочке. Потом наговоритесь, а ему пока что спать нужно, а не болтать.
– Пятый… погоди… – попросил Лин. Пятый снова наклонился к нему, чтобы лучше слышать. – Ты… был… один?…
– Нет, с вами, – ответил Пятый. – С тобой. И с Айкис. Только в стороне от вас. Вспомнил?
– Да… Дзеди…
– Что?
– Я… хотел…
– Я всё знаю. Спи, рыжий, тебе нельзя сейчас говорить, – Пятый посмотрел на медсестру, словно спрашивая совета – что же делать? Как остановить этого дурака, чтобы он не навредил сам себе?
– Вот я сейчас пойду к врачам, – с угрозой в голосе сказала Надежда Михайловна, – и попрошу, чтобы тебе капельницу поставили. И будешь мучаться лежать, как вчера – ни пошевелиться, ни подвинуться. Понял?
Лин, не смотря на то, что был сам не прочь пошутить, всегда был очень доверчивым. А теперь, когда он находился в столь плачевном состоянии, он верил вообще всем подряд. Всерьёз опасаясь, что медсестра выполнит свою угрозу, он закрыл глаза и мгновенно уснул – и от страха перед капельницей, и из-за того, что глаза слипались а голова кружилась.
– Выберется он, как мне кажется, – сказала медсестра.
– Почему вы так уверены? – спросил Пятый.
– Глаза у него хорошие стали. Ясные, осмысленные. А были плохие совсем. Там уже муть стояла, я много раз такое видела. Редко кто с ясными глазами умирает, уж поверь мне…
– Но умирает всё-таки?
– Я же сказала тебе – редко. Ой, доведёшь ты меня, чует моё сердце, – вздохнула медсестра. – Выживете он, сколько повторять можно одно и тоже?
– Всё, молчу, – примирительно ответил Пятый. – Поставить вам чаю?
– Поставь, – согласилась она. – Сам-то будешь?…
* * *
– Надя, а куда этот пошёл? – Лукич стоял на пороге.– Курить я его отпустила. Всё бегает, курит. Каждые полчаса, а то и чаще…
– Не спал?
– И не думал даже.
– А этот? – Лукич кивнул на Лина.
– Спит и пьёт. Вроде пока ничего, держится. Экссудат выходит, дренаж я бы пока не снимала…
– Смеёшься – “не снимала”?! Да его недели через три, не раньше, можно снять будет. Да и то, если… сама понимаешь. Почки как?
– Боится теперь. Больно очень. И стесняется меня, дурак. Катетером только и справляемся…
– Но моча есть?
– Есть.
– Надо пробовать кормить. Был бы он не такой слабый, я бы ещё сутки его голодом поморил. Но тут, сама понимаешь…
– А чего понимать? Дай Бог, если двадцать пять кило всего весит. Кости и кожа. На капельницах мы его не вытянем, надо пробовать давать есть. По нулевой, послеоперационной. Авось получится, – Надежда Михайловна подсела к Лину и тихонько потрепала его по волосам. – Эй, сынок!… Просыпайся давай… Сейчас мы его спросим, Алексей Лукич, – сказала она. – Эй, милый… да я это, я… Тётя Надя… ты кушать хочешь?
Лин её не понял. Он ещё до конца не проснулся, и всё никак не мог сообразить – кто его разбудил, и что от него хотят.
– Надь, ты погоди, дай ему маленько очухаться. Он ещё дурной со сна. Сейчас отойдёт – и спросим. А пока попить ему принеси. Сколько за раз даёте?
– Три ложки. Он ещё просит, но нельзя, ты же сам дозу назначал… Смотри, вроде проснулся.
– Лин, ты есть хочешь? – Лукич присел на краешек кровати. Лин на секунду прислушался к своим ощущениям а затем с сомнением поглядел на врача. – Скорее всего не хочешь, – ответил за него Лукич, – но начинать надо. А то помрёшь. Про то, что ты худой, знаешь?
Лин кивнул.
– Жить хочешь?
Лин опять кивнул.
– Говорить больно?
– Да… сухо во рту… Алексей Лукич…
– Что, милый?
– Пятый не спит… совсем… Алексей Лукич…
– Молчать! Всё, не продолжай, я понял. Вот пока ты есть не начнёшь, он спать не ляжет, – Лукич вовсю делал за спиной знаки Надежде Михайловне, мол иди, перехватывай того остолопа, который курит. Та поняла и потихонечку вышла в коридор.
– Лин, ты сейчас попьёшь, потом отдохнёшь ещё капельку, а потом попробуешь поесть. Совсем немножко, ладно? Чайную ложку сможешь осилить – и то хорошо будет.
– А вы… меня… больше резать… не будете?…
– Ну что ты несёшь, право слово!… Ну кому надо тебя резать, глупый?… Совсем больной, да ещё и на голову тоже, по-моему, долбанутый… Всё, закрыта тема. Лучше скажи – болит сильно? Обезболить? Или потерпишь?
– Больно… но если надо… то потерплю…
– Кому это надо? Тебе, мне, Пятому? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди… Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее?
– Сильнее ему не надо, – сказал вошедший Пятый. “Слава Богу, предупредила, – понял Алексей Лукич. – Успела. Теперь твоя очередь, дружок”,
– А почему?
– Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу.
– Хорошо, уговорили… я постараюсь. Согласен, на всё… Хорошо…
– Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость…
Пятый молча помогал Лукичу – подавал то, что тот просил, делал что-то. Но – на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином.
– Ну что? – спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. – Как ты?
– Пятый, у меня… рука болит… левая… – Лин жалобно посмотрел на Пятого. – Очень…
– Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу.
Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза.
– Так лучше? – спросил Пятый.
– Да… что бы я… без тебя… делал… – Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. – Пятый… я хотел спросить…
– Что?
– Долго мне… ещё… осталось так?…
– И даже не думай! Сказал тоже – “долго”! Пока не поправишься, – строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. – Сказали же, что ты…
– А если… болеть?… Долго?…
– Я не знаю, – честно ответил Пятый. – Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что?
– Я устал… не хочу… мучаться…
– Ты эти разговоры прекрати! Устал!… Помучаешься, не развалишься, – Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. – Рука прошла?
– Да, нормально… ты посидишь?…
– Да куда ж я денусь. Спи, горе моё!
– Я не привык… сидя спать…
“Может, она права? – подумал Пятый. – Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело… Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле… Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам – чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут”.
Пятый просидел с Лином три часа – и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич.
– Что это ты делаешь? – спросил он, прикрывая дверь в коридор.
– Он жаловался, что рука болит, вот я и… – начал было Пятый.
– Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный.
– Капризничает он, – признался Пятый. – Всё ему не так.
– Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно – плохо. А придирается – значит, немножко ожил.
– Ему можно будет полежать? – спросил Пятый.
– Нет, отёк усилится. Ты пока пойди покури, а мы его покормим и понаблюдаем, – Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. – Хочешь – полежи немножко.
– Не хочу, – Пятый поднялся со стула. – Когда мне возвращаться?
– Через часок-полтора. Сменишь нас.
* * *
Пятый вернулся в медпункт раньше, чем через час – волновался. Надежда Михайловна встретила его на пороге.– Зачем пришёл так рано? – спросила она сварливо.
– Как он?
– Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?…
– Он один?
– Лукич с ним сидит, караулит.
– Рвоты не было? – с тревогой спросил Пятый.
– Говорят тебе – не было. На всякий случай царукал ему вкололи. Иди, отдыхай.
– Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, – Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась.
– Ладно, сиди. Только в комнату не лезь.
Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час.
– Сидишь? – спросила она.
Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги.
– Ну как? – спросил он.
– Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь.
Пятый отрицательно покачал головой.
* * *
На следующий день Лину стало получше. Он стал просить, чтобы в комнате выключили свет – мешает спать. Чтобы не ходили – от шума болит голова. Чтобы отвязали руку – опять затекает. Чтобы дали хоть немножко полежать. Чтобы… Всё кончилось тем, что Лукич прогнал Пятого прочь из медпункта и, немало не стесняясь, наорал на Лина так, что тот сразу сник.Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого.
– Он что – в обморок там упал? – с интересом спросил Лукич.
– Нет. Но, по-моему, собирался, – Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. – Во частит, а! За сотню.
– Пятый, ты сколько суток на ногах? – спросил Лукич.
– Шесть, по-моему, – неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи.
– А не ел ты сколько?
– Не знаю… столько же, наверное. А что?
– А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому…
– Что поэтому?
– Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял?
– Я не хочу…
– Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально… не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром – посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал.
Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг – все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи… Только спать…
Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой.
– Грязный, как чёрт, – с осуждением сказал он. – Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти не долго.
Он подошёл к Лину.
– Что, довёл друга? – с упрёком спросил он. Лин промолчал. – Не стыдно?
– Я не хотел… – ответил Лин тихо. – Я…
– Я знаю, что ты не нарочно, – успокоил его Лукич. – Просто…
– Да ничего… я же… вижу… что не прав… но…
– Успокойся. Всё будет хорошо. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется.
– У вас… одеяла для него… нету?… – спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже – усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему – Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные – чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый – понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец.
– Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт.
– Он мне… не поверит… – Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. – Лучше вы…
– Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль.
– Сил нет… может, привязать?…
– Не выйдет. Боюсь я тебя трогать. Терпи тогда. Пить будешь?
– Да. Только немножко…
* * *
Пятого разбудили к ужину. Проснулся он с трудом, вставать ему совершенно не хотелось, но Лукич заставил его встать, сходить в душевую для надсмотрщиков, помыться, переодеться в чистую одежду.– Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, – ворчал он. – Так ведь это ещё и вредно! И вообще – как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам.
Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл – вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво – усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг.
– Совсем измучался, – заметила Надежда Михайловна. – Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу.
– А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете – истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём – почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса – уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился – до сих пор загадка.
– И наоборот бывало?
– А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности – то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому – на “трёшке” нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь – пусто. А Пятый… куда он денется. Отоспится.
– Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так?
– Так, – согласился Лукич. – Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы – просто прислуга при господах. Нам сказали – мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват… уволь.
– Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом…
– Братом? – удивился Лукич. – Это что-то новое. Он так и сказал – с братом?
– Не совсем. Это не важно.
– К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла?
– Хорошо. Мне-то что?… Хоть про марсиан напишу.
– Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму – далеко за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать.
– А мне показалось…
– Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь – как они ещё живы? Может, и правда Бог есть и он им как-то помогает?… Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но… Я расстроился, когда понял, что Лин останется жив.
– Почему?! – несказанно удивилась Надежда Михайловна.
– Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Вот поэтому я и расстроился. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё – по кругу… Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для третьего, пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте.