Белецкая Екатерина. История с продолжением

   – Открывайте, – распорядился руководитель проекта, – если будет нападать, применять оружие разрешаю.
   Дверь открыли. Лин лежал на полу подле входа. Он разбил себе руки, дверь изнутри была покрыта вмятинами от ударов, но металл выдержал, на то он и металл. Всё вокруг было забрызгано кровью, Лин, видимо уже не понимая, что делает, бросался на дверь всем телом, стремясь вырваться, он разбил себе голову и плечи, балахон на нём был изорван в клочья. Он не шевелился.
   – Проверьте, – Павел Васильевич щёлкнул пальцами и указал на Лина.
   – Живой пока что, только ослабел сильно, – отрапортовал через несколько минут пришедший врач. – Если сейчас позволите ему помочь, выживет.
   – Хорошо, действуйте.
   – Понесли. Не ударьте его головой, она и так у него разбита… Павел Васильевич, начать колоть героин? Боюсь, что без этого…
   – Да, колите. Раз уж мы пошли на такие меры… только не устройте передозировку, труп мне не нужен.
   – Хорошо. Наверх его и под капельницу. И привязать, а то неровен час… Снимите с него эти тряпки, не испачкайте кушетку, – распорядился врач. – А героин ему нравился, – сообщил врач, когда шестёрки поволокли Лина к лифту. – Я ему говорю – мол, друг у тебя умер, а он… – врач хихикнул, – дозу просит. Здорово подсел, и всего за полтора месяца. Прочно. Теперь, если оклемается, наш будет. Сам на карачках приползёт…
   – Идиот, – поморщился Павел Васильевич. – Он уже не приполз, хотя должен был. Жаль. Ведь ему и в голову не пришло, с помощью чего он мог добиться и наркотика, и свободы. Но – нет. На «нет» и суда нет. Не хочу брать грех на душу, не по себе как-то. Сохраните ему жизнь в любом случае. Пытки отменить, хватит, почти восемнадцать лет этим балуемся. Если выяснится, что он… не выдержал, возьмите его к себе. Вы живёте один, насколько я знаю, и он вас особо не стеснит. Да и деньги вам не помешают.
   – И много ли стоит подобная услуга?
   – Двадцать тысяч.
   – За такую сумму – хоть двоих.
   – Второй вам не понадобится, о нём есть, кому позаботится. Помните о деньгах.
   – Простите, я не очень понял вас, – врач на секунду задумался, – вы решили просто… оставить всё, как есть? Но ведь, насколько я понимаю, эти двое были вам для чего-то нужны, не так ли? А теперь вы…
   – Это не ваше дело. Идите, работайте. То, что я вам сказал, действительно лишь в том случае, если его психика и впрямь серьёзно пострадала.
   – По-моему, ни один нормальный человек, даже наркоман, не сможет трое суток подряд так буйствовать. Не хватит сил. А этот…
   – Именно поэтому я и допустил возможность того, что он не в себе. Приступайте, через пару дней доложите.
   – До свидания, Павел Васильевич, – врач остался стоять на пороге камеры, все ушли, он был один. Он порылся в карманах, выудил ключ от камеры, закрыл её и пошёл наверх. Он не торопился. Он обдумывал то, что ему было сказано. Да, двадцать тысяч – это приятно. Вот только довесок плоховат – буйный. Врач не испытывал к этому человеку, которого ему предстояло некоторое время опекать, никаких чувств, разве что лёгкое любопытство – с чего это вдруг сам Павел Васильевич проявляет такую странную заботу к этому полуседому измождённому парню, которого сам же велел раньше посадить на иглу? Это было выше его разумения. Зачем? А, ладно… Говорят – сделаем, чего нам стоит… И вправду, надо идти работать, а то загнутся двадцать тысяч. Это будет жалко.
 

* * *

   Тот, кого здесь все называли Павлом Васильевичем, выехал из-за ограды десятого комбината и погнал машину прочь, всё дальше и дальше. “Судьба… – думал он. – Да что вы все о ней знаете? Ровно ничего. Это странно – со временем учиться любить своих врагов. Или не любить, просто понимать. Я проиграл. Все мы проиграли. На этот раз. Посмотрим, что будет дальше”.
   Он остановил машину возле моста над маленькой тёмной речкой, вышел и побрёл не спеша к невысокому, покрытому жухлой бурой травой, берегу. Ноябрьский ветер, холодный, мокрый, рвал с него плащ. Он стоял на берегу и смотрел в небо… которое стало ему почти родным. Скоро придётся возвращаться. Странно. Он вдруг осознал, что не хочет обратно.
   “Бедные… но они сильнее. Пока сильнее… И страна эта, похоже, тоже оказалась сильнее, чем мы предполагали. Но ничего. Время есть. Мы же не торопимся. Нам некуда торопиться. Мы не хотели ничего плохого, они, вероятно, тоже. Просто у нас разные методы. А хотим мы, по сути, одного. Только одного. Покоя.”
   Время покоя пока не пришло. Надо было действовать. “Интересно, это всё когда-нибудь кончится? – подумал Павел Васильевич… вернее, не Павел Васильевич, а Карздгаш Орром… – Или эта история имеет бесконечное продолжение?…”
 

* * *

   Туман. Совершенно верно, туман. Именно он скрывает от бешенства… или от ужаса. Темнота и туман. И горечь. Сильная горечь с отзвуком мяты и серого перца. Это не вкус, это жизнь. Это теперь просто такая жизнь. Не была, а стала. Так надо…
   Лин лежал неподвижно, глядя в низкий потолок. Если к нему не подходили, он мог так лежать сутками. Он не говорил. Ему было хорошо и так. Иногда хорошо, иногда – плохо. Если был героин – хорошо. Если не было… это была мука, медленная, тягучая боль постепенно заполняла всё его существо и он начинал тихо, почти не слышно плакать – от бессилия. Его новый хозяин не испытывал к Лину ничего – ни жалости, ни сочувствия. Он уже понял, что его временный жилец просто-напросто медленно угасает, и никак не препятствовал этому процессу. Он вовсе не хотел как-то мучить Лина или издеваться над ним, почти никогда не забывал вовремя сделать укол наркотика. Лин фактически перестал есть, он не мог понять, что вообще надо делать с тарелкой, поставленной перед ним. Врач иногда пытался кормить Лина насильно, но это происходило нечасто – раз в два, а то и в три дня.
   – Да, рыжий, – иногда говорил врач, приходя домой после работы. – Лежишь всё? Ну, лежи… Вот ты помрёшь, и всё хорошо будет. Квартирку поменяю, поближе к центру, машину тоже пора другую… А пока и потерпеть не грех.
   Лин не обращал на эти речи никакого внимания. Он, как всегда, лежал в своём углу на матрасе, постеленном прямо на пол, и молчал. Неделю за неделей. Худой, измождённый, с посеревшим и помертвевшим лицом и потухшим взглядом, Лин являл собой поистине жалкое зрелище.
   – Скоро, – сказал как-то врач. – Я таких видел… наркоманов. Надолго не задержится. И слава Богу…
 

* * *

   Вечер выдался на редкость снежным и холодным. Врач уже успел вернуться домой, поужинать и сделать Лину его вечернюю дозу. Теперь он валялся перед телевизором, потягивая пиво, и смотрел программу “Время”. В последние дни новости стали на редкость любопытными. Лин прибывал в блаженном беспамятстве, грезил с открытыми глазами. Всё было тихо и мирно. Врач и не предполагал, что произойдёт в следующий момент.
   Стена комнаты, вернее, её свободный участок между книжными полками и ковром, вдруг потерял статичность, он заколыхался, как простыня под ветром. Тонкий, резкий звук, словно лопнула гитарная струна, заставил врача обернуться. Он повернул голову на шум и оторопел – из стены прямо на него выходили люди. Женщина, на вид лет тридцати, высокая, стройная, темноволосая, подошла к нему и со всей силы ударила ладонью по лицу.
   – Тёрис рабе! – процедила она. – Ублюдок…
   Двое мужчин, которые вошли следом за ней, уже были возле Лина.
   – Айкис! – позвал один из них. – Вызывай остальных, скорее!
   – Хорошо, Данир. Я вот только с этим, – она ткнула пальцем во врача, всё ещё сидевшего в кресле, – хотела разобраться.
   – Не стоит, времени нет. Оссе!
   – Ин кас, – покачал головой второй мужчина. – Надо везти. Я не могу понять, что с ним. Может, этот знает?
   – Что с ним делали? – спросила у врача женщина, которую все называли Айкис. – Объясняй поживее, мы торопимся.
   – Он получает героин… наркотик такой, – забормотал врач, – шесть доз в сутки… и ещё… он же сумасшедший… сошёл с ума… три месяца тому назад… Не выдержал ломки…
   – Образец, живо, – приказала Айкис. – Образец той гадости, с помощью которой вы его держите в таком состоянии…
   – Никто его не держит! – врач испугался, но вида старался не показывать. – Он сам…
   – Образец, урод!
   – Айкис, мы ждём внизу, – сказал Данир, поднимая Лина на руки. – Поторопись.
   – Идите, – Айкис махнула рукой. – Я сейчас, – она проводила Данира и Оссе взглядом, подошла к врачу и спросила: – Где второй?
   – Я не знаю, – сказал врач. Женщина, хоть была ниже его ростом и явно слабее, не вызывала желания вступать с ней в драку – уж слишком была необычна. – Я сам не видел, но мне сказали, что он умер…
   – Когда?
   – Пару месяцев назад. Из-за чего – не знаю, хоть режьте. Мне сказали позаботиться об этом, ну я и…
   – Живи дальше, – сказал Айкис, подходя к стене. – Думай больше. И молчи. Счастливее будешь.
   – Но… – врач шагнул к Айкис и спросил: – Кто вы?
   – Кто я? – повторила та. – Не спрашивай. Сама не знаю. Понятно?
   – Не очень, – признался врач. – Кто он вам? – он кивнул на стену.
   – Можно сказать – сын, – тихо ответила Айкис и спустя мгновение вышла вслед за остальными. Потрясённый врач так и остался стоять посреди пустой комнаты. Он почти ничего не понял, но ему и не суждено было понять – в ту же ночь к нему пришли те самые люди, что по его приказу два месяца назад забрали из Юриной квартиры Лина. На это раз они забрали жизнь врача, быстро, не церемонясь. Так было нужно, а кому это понадобилось – их не волновало. Они не думали, они делали. Думали за них другие.
 

* * *

   Надо просто стоять и смотреть. Так сказала Айкис. И Жанна стояла. Она не плакала, у неё давным-давно не осталось слёз. Только боль потери, постоянная, невосполнимая. Девятнадцать лет. Из них – год в полной прострации, остальные восемнадцать – в поиске. Когда она сказала о своём решении родителям, отец повернулся к ней спиной и вышел – чтобы дочь не видела его слёз. А мама… мама поняла. И сумела уже позже убедить отца в том, что этот выбор для их дочки – один из самых важных в жизни. И Жанна в тот же день присоединилась к третьей группе детекторного поиска, работавшей в Доме. Последний раз она выходила на улицу почти три земных месяца назад – слишком уж свежим стал след, который они то теряли, то находили годы подряд. Отвлекаться было никак нельзя. К тому же она была единственной ненаказанной на всю группу. И что теперь?… Просто стоять и смотреть. Уже который день. На то, что осталось от её Лина. На этот мечущийся ужас, к которому никто ни разу даже не рискнул войти не во время сна. “Это не Лин, – в который уж раз думала она. – Он не мог таким стать. Не верю”.
   Лин сидел на полу, седые волосы скрывали измождённое лицо. Из камеры только что удалили несколько приборов, которые, в какой уж раз, показали свою полную неэффективность.
   – Ничего не получается, – сказала Айкис, подходя к Жанне и становясь у неё за спиной. – Ты сама видишь – он блокирует любое воздействие. К нему невозможно пробиться… кто только не пробовал. Я и не знала, что он владеет психотехникой на таком уровне…
   – Никто не знал, – прошептала Жанна. – Я тоже. Я всё-таки пойду к нему, Айкис. Рано или поздно пойду… только мне кажется, что время идти уже наступило.
   – Девочка моя, не стоит… – Айкис покачала головой. – Он агрессивен, мало ли что…
   – Вот вы и последите. Вы меня всё равно не поймёте, Айкис. Мы с вами слишком разные. Вы никогда не умели того, что умею я.
   – И что же это такое?
   – Вы никогда не умели любить… Вот что, – Жанна повернулась лицом к Айкис, – распорядитесь на счёт его комнаты, установите там пару дополнительных систем… какие пожелаете, на ваш выбор… и сегодня же переведите его туда. Хватит над ним измываться. Он этого не заслужил.
   – Кто будет наблюдать за ним и контролировать? Тут он хотя бы от самого себя защищён…
   – Я. Всё, Айкис. И не пытайтесь мне помешать, вы же знаете, что…
   – Бог с тобой. Делай, что хочешь, – Айкис обречёно махнула рукой. – Я помогу по мере сил. Если сумею…
   – Спасибо, Айкис. Да, пока я не забыла… когда он последний раз спал?
   – Три дня назад. А ты говоришь…
   – Ничего, всё будет в порядке. Я справлюсь.
   – Удачи, девочка. Она тебе очень понадобится…
 

* * *

   Дни тянулись за днями, ночи сменяли новые ночи… и ничего не менялось. Лина по мере сил лечили, Айкис и остальным пришлось порядком повозиться, чтобы снять зависимость от наркотика, но дальше этого дело не продвинулось. От Лина постепенно все отступились, с ним осталась лишь Жанна, да ещё Айкис примерно через день заходила проверить, как дела. Лин был не в себе. Окружающих он узнавал, но реагировал на них весьма различно – одних встречал сумбурными бессвязными речами, другие, входя к нему в комнату, натыкались на стену непроницаемого молчания. Только Жанна находила силы не опускать рук и продолжать на что-то надеяться, во что-то верить. Сама толком не понимая, во что.
   – Как дела? – обычно спрашивала Айкис, входя. Картина, которую она заставала, была почти неизменна – Лин, забившийся в какой-нибудь угол, и Жанна, сидящая неподалёку в немом отчаянии.
   – Всё то же, – отвечала Жанна. – И не спали, и не ели. Теперь вот чего-то боимся, а чего – непонятно… Айкис, не подходите, не надо…
   – Сколько не спал?
   – Вторые сутки пошли.
   – Диагноста и стол, – распоряжалась Айкис в пространство, – комплект номер восемнадцать.
   – Вы обещали снять наблюдение, – говорила Жанна, на что Айкис каждый раз лгала одно и то же:
   – Я его только что восстановила, на время. Сейчас сниму.
   Дальше всё происходило тоже по одному-единственному сценарию, без вариаций – Жанна исхитрялась как-то прицепить Лину к кисти руки пластинку контроля, через минуту он засыпал, его вытаскивали из угла, где он сидел до этого, и дело брала в свои руки Айкис.
   – Проспит до вечера, – говорила она, – можешь не следить, это с гарантией. Питание я поставила, так что ещё пара дней у нас в запасе есть…
   – Я сниму это всё раньше, – предупреждала Жанна. – Ему это не нравится.
   – Откуда ты можешь знать?
   – Я просто знаю.
   – Дело твоё, – вздыхала Айкис.
   Через день всё повторялось снова.
 

* * *

   Жанна находилась с Лином непрерывно, почти не отлучаясь из комнаты, без малого месяц. Она постоянно, при любой возможности, старалась говорить с ним, смысл слов значения не имел, главное в них было то, что и сама Жанна понимала не до конца – вера. Именно благодаря этой вере, а не чему-то ещё, к Лину стал постепенно возвращаться рассудок. В один из вечеров Лин вдруг понял, что ему говорила Жанна. Та каждый вечер часами упрашивала его лечь спать, он почти совсем перестал спать, ночи превратились в серию кошмаров. Но тут… Что-то изменилось. После того, как Жанна в очередной раз сказала:
   – Рыжий, ну полежи немножко, ночь, все спят… – Лин покорно лёг и закрыл глаза. Жанна тихонечко села рядом с ним и принялась ласково гладить его по волосам. Лина трясло, словно от лихорадки, и Жанна решила попробовать дать ему какое-нибудь слабенькое снотворное, на всякий случай. Она встала, чтобы принести лекарства, но тут Лин вдруг взял её за руку и тихо произнёс:
   – Жанна.
   Это звучало, как констатация факта, но Жанна ответила, осторожно освобождая руку:
   – Я здесь, милый. Сейчас кое-что принесу и посижу с тобой. Хорошо?
   Лин не ответил. Жанна снова присела рядом с ним. Он уснул быстро, даже быстрее, чем она успела вернуться с лекарством. “Получилось, – подумала Жанна, – что-то у меня получилось. Сама не пойму, что, но это что-то… особенное. Спи, рыжий, спи, я так устала. Я устала бояться за то, что не получится… что ты навсегда останешься таким… спи, это правильно”. Жанна присела рядом с кроватью и вскоре задремала сама.
 

* * *

   Лин проснулся ночью. С минуту он лежал, силясь понять, где он, и что с ним. Осознание пришло внезапно и страшно, всё, что было до этой ночи, вдруг встало перед ним, как на картине. Лин поднялся с кровати и подошёл к окну. Там, внизу, притаилась осень, чёрная и всеобъемлющая. Он прижался лбом к стеклу и глянул в ночь.
   – Господи… заберите меня отсюда, – прошептал он. Исхода не было. Была лишь страшная боль от потери, отчаяние и страх.
   Лин отошёл от окна и побрёл в ванную.
   – Стекло, – приказал он еле слышно. – Толщина – одна восьмая ис. Создать зеркало.
   Стена в секунду перестроила структуру и Лин оторопело уставился на собственное отражение. Это предел, предел всему… Кошмар!… Все сомнения вдруг разом куда-то испарились. Лин поднял руку, примерился, и со всех сил ударил по стеклу. Во все стороны брызнули осколки. Лин нагнулся, поднял один и полосонул себе по левой руке, чуть повыше кисти.
 

* * *

   – Жанна, девочка, не плакать нужно, а радоваться! Ты сумела всё сдвинуть с мёртвой точки, тебе за такой подвиг нужно…
   – Айкис, перестаньте, ради Бога!… Он же едва не умер…
   – Не преувеличивай, – отмахнулась Айкис. – Царапина. Через три минуты всё было в полном порядке…
   – Да, хорошая у вас система слежения… Лучше не бывает. Вы же обещали, Айкис!… Совесть у вас есть?
   – Есть! И ещё есть долг, который я, как представитель…
   – Я понимаю, конечно… А вы себя представьте на моём месте, – Жанна отвернулась от Айкис и тихо произнесла:
   – Вы меня напугали…
   – Прости, но время было дорого.
   – Что он делает, Господи ты Боже мой… Зачем?… – Жанна запустила руки в волосы и снова заплакала. – Я так надеялась, а он…
   – Не плачь, не надо… – Айкис подошла к Жанне и обняла её за плечи. Она с большим трудом сдерживалась, чтобы тоже не расплакаться. Разговор происходил в той же комнате. Лин всё ещё спал – испугавшиеся того, что он над собой сотворил сотрудники не пожалели препаратов и спать Лину предстояло часов двадцать, если не больше. Сигнал на систему пришёл ночью, двое дежурных прежде всего вызвали Айкис и сразу рванули по координатам в комнату. Лин к тому времени успел упасть в обморок от потери крови, поэтому больших проблем с ним не возникло – рану закрыли, восстановили первоначальный объём крови и ввели снотворное. Узнав сколько, Айкис пригрозила удавить того, кто это сделал. А потом и состоялся этот разговор с Жанной. Слава Богу, от него и Айкис и Жанне стало легче – тяжесть того, что говорить в слух они не могли и не хотели, растворилась. Теперь можно было снова на что-то надеяться.

Круг

   Пробуждение. После медленного падения вниз, всё вниз – побуждение. После смерти. После всего. Когда уже ясно, что существование твоё – бред, когда ясно, что ничего не было и не будет, потому что просто-напросто не может быть. Пробуждение. Слишком чётко он видел мир вокруг себя, слишком ясным стало ранее помутнённое сознание. Он знал, где он. Он легко мог догадаться, что с ним. Он слишком хорошо понял, что произошло.
   Он поднял к глазам левую руку и поразился тонкости и прозрачности вен. В душе шевельнулась ещё одна страшная догадка. Он испугался так, как никогда ещё не пугался в своей жизни. Рефлекторно из горла его рванулся крик, но воздух, простой воздух, обжёг лёгкие, словно жидкий огонь.
   – Тише, тише, – произнёс голос совсем рядом с ним, – так боролся за смерть, а жить боишься?…
   – Айкис… вы не поняли. Я уже умер, давно умер. Еще там. Это уже не я… то, что сейчас…
   – Прости, – прошептала она в ответ, – я так надеялась… прости… Это не ты, Дзеди, это я… После того, что сделала…
   – Айкис, я больше не могу! Отпустите меня, – он заплакал, – ну не надо, прошу вас… Ну, пожалуйста… ну дайте мне умереть… мне обещали… пожалуйста… я не могу… зачем я вам?… отпустите…
   – Перестань, Дзеди! – теперь плакала и Айкис. – Пощади меня, ну зачем ты так… прекрати… это я, это всё я, гадина… ну не надо… я же люблю тебя… только никогда не говорила об этом…
   – Меня никто никогда не любил! – Пятый посмотрел ей прямо в глаза, и она поспешно отвернулась. – И вам я тоже не нужен… я никому не нужен. И даже смерти я не нужен… – он судорожно вздохнул. Голова внезапно закружилась, его повело. Он закрыл глаза. “Всё равно с собой рассчитаюсь, – подумал он. – Чего бы мне это не стоило. И никто мне не сможет помешать. На этот раз – никто. Хватит им всем Пятого, поиграли. В этот раз – наверняка”.
   – Уходите, – сказал он Айкис. Голос его стал холодным и отчуждённым. – Я хочу побыть один.
   Айкис вышла. “Буду пробовать до тех пор, пока не получится, – решил он, – мало того, что все ненавидят меня… так ещё и я сам ненавижу себя… и с этим пора кончать, – отсутствие боли придало ему уверенности. – Хоть что-то я вправе решить сам?…”
   В праве… Насмешил, нечего сказать. Что говорить!… Ладно, не сейчас, чуть позже. Ушла – и хорошо. Так надо. Рвать вены на руках зубами он научился ещё очень давно, чуть ли не в один из самых первых побегов. Что годилось там – сгодится и здесь. Не будем торопить события, ещё успеем наиграться… но попытка – не пытка. Так, это у нас будет первая проба… чёрт, у меня совсем своей крови, что ли, не осталось? Что это за мерзость такая?…
   Айкис вернулась в комнаты минут через двадцать.
   – Ну, и?… – спросила она. – Зачем?
   – Посмотрел, что получится, – голова немного кружилась от слабости.
   – И что получилось?…
   – Хорошая у вас система. Новая?
   – Новая.
   – Да, разработка довольно удачная. Но мы ещё посмотрим, настолько ли она удачна, как кажется, – Пятый посмотрел на Айкис, и та поспешно отвела взгляд.
 

* * *

   Несколько дней полного тумана и бесплодных попыток. Остервенение и отчаяние, броски из крайности в крайность. Что, что, что теперь делать?! Уйти не дают, эта сволочь постоянно рядом… стоит только что-то предпринять – и вот она, тут как тут… молчать? Пробовать и молчать? Он и так уже понял, что ничего из этого не выйдет. Там, в Москве, на Земле, он хоть как-то мог решать свою судьбу. Можно было перестать есть, к примеру. Или перестать дышать. Смерть ходила рядом, как послушная собака – только свистни, и вот она. А тут… верную и ласковую смерть к нему просто не подпускали. Гнали прочь, и она уходила. Пятому было её почему-то жалко – как же так? За что ей, бедняге, такое разочарование?
   …Две сменные бригады врачей, какой-то бессвязный, сумбурный разговор с Ренни, совершенно по-дурацки всё получилось, Ренни он сначала не узнал… тот пытался что-то спрашивать, мелькали какие-то полузабытые имена, Пятый отвечал невпопад… Ренни просил его о чем-то, спрашивал опять и опять одно и то же – кто это сделал? Ответь, ты знаешь, кто это с вами сделал? А Пятый в полной растерянности молчал, с трудом понимая – кто перед ним и что от него хотят. Позже подошел второй врач, Пятый не помнил, как его зовут… они заговорили друг с другом, второй врач размахивал руками, кричал…
   – Ренни, – Пятый вдруг вспомнил какой-то странный кусок из прошлого, – ты выиграл тендер? – спросил он.
   – Нет, Дзеди, – Ренни сел рядом с ним, отрицательно покачал головой. – Я больше не играю в эти игры.
   – Да… – почему-то Пятому казалось, что это очень нужно сейчас сказать. – Я тоже не играю. Я уже проиграл… давно проиграл…
   – Ты поправишься, – твердо сказал Ренни. Второй доктор, кажется, Дауд, кивнул.
   – Нет, не нужно, – Пятый понял, что об этом говорить легче, – поверь мне, не нужно. Я не хотел этого…
   – Ты помнишь Кодекс?
   – Нет… я ничего не помню, Ренни. Прости, я и тебя помню как-то… плохо… словно ты очень далеко…
   – Может быть, – тихо сказал Ренни. – Не так уж ты и не прав.
   – Ренни, мне надо умереть, понимаешь? – Пятый решил попробовать – а вдруг? – Я уже давно решил, а… мне почему-то все мешают…
   – По Кодексу мы не можем поддержать твое решение, – тихо сказал Ренни.
   – Ты недееспособен, – заметил Дауд. – Ты под чужой ответственностью…
   – Айкис? – спросил Пятый.
   – Нет, – ответил Ренни. – Мы пока не можем говорить…
   “Это так важно, – думал он позже, лёжа в полном одиночестве в своей комнате. – Так важно… что придётся об этом говорить. А я не хочу… но скажу. Так всем станет легче – и Айк, и мне… а главное, смерти. И Лину, как же я забыл о нём… ему же скучно там одному… а мне так тяжело здесь… так устал”. Туман… пустота, отрешённость, туман… и решение, которое было принято.
 

* * *

   – Айкис, – голос его звучал ровно и отчуждённо, – скажите мне, это всё будет продолжаться ещё долго?
   – О чём ты? – Айкис сидела на стуле рядом с его кроватью.
   – Всё о том же. Вы ничего не знаете, – Пятый пристально смотрел на неё и думал с ужасом – поймёт или нет?
   – Что я не знаю? – переспросила она.
   – Тогда, ещё там… Айкис, мы вошли в резонанс с эгрегором… у нас не было другого выхода.
   – Что вы сделали? – Айкис сидела неподвижно, закрыв глаза.
   – Мы не придумали ничего другого, – Пятый говорил совершенно бесстрастно, – Этот эгрегор… Мы взяли его на себя, замкнули… И если я теперь не умру, то тогда…
   – И думать забудь, – отчеканила Айкис.
   – Почему?…
   – Потому, что я так сказала! – взорвалась она. – Дурак! О, Господи… Дзеди, зачем? Как вы могли…
   – По-другому мы точно не могли, – отрезал Пятый. – Если я не умру, могут погибнуть, в лучшем случае погибнуть, миллионы людей. Вам их не жалко?
   – Я не имею права…
   – Я тоже! Вам придётся, Айкис, держать меня всю жизнь в таком состоянии, как сейчас. Не забудьте сказать об этом Ренни с Даудом. Иначе…
   – Иначе ты постараешься всё сделать так, чтобы я не успела. И чтобы они не успели, – добавила Айкис. – Дурак… ты не знаешь и половины из того, что знаю я…