Белецкая Екатерина. История с продолжением

   – Давай…
   За два часа они собрали полную корзину. Встречные грибники смотрели им вслед с завистью, Валентина довольно улыбалась, а Пятый лишь пожимал плечами – он не мог понять, чего тут такого особенного. Его гораздо больше занимал лес, а какие-то шляпки на ножках не волновали абсолютно.
   Миновав просеку, они вышли на опушку и как по команде замерли, очарованные потрясающим видом, который открылся им. Осенний простор, пронизанный лучами прозрачного солнца, щемящее чудное чувство тоски и радости одновременно – нечто огромное и живое словно заключило их на секунду в свои объятия…
   – Ке и про-та… – прошептал Пятый. – Осень в холмах…
   – Что ты сказал? – не поняла Валентина.
   – Осень в холмах. Был у нас такой… сюжет… – Пятый замялся. – Про осень. Почти такую же, как эта…
   – Фильм?
   – Да нет, не фильм. Сюжет… об усталой душе, – Пятый замолк, вспоминая. – Да, правильно… даже не о душе, а о душах. В некотором смысле это классика.
   – Да что ты вообще в литературе понимаешь? – спросила Валентина. – Ты, по-моему, кроме ящиков, ничего в жизни не видел.
   – Вы ошибаетесь, – ответил Пятый. – Я читал ваших классиков. Там, в этих книгах – всё мёртвое. Характеры, души… мелочные или мечущиеся. Старые проблемы – добро и зло, ненависть и любовь, высокие страсти… скучно.
   – Ишь ты, выискался! – покачала головой Валентина. – Ты, наверное, не дорос до классики.
   – Не знаю. Может быть. Просто когда каждый день ждёшь, что тебя… – Пятый кашлянул, запнулся, – что тебя убьют, становится смешно читать, как она ожидала его под старым деревом и думала о пение птиц и кваканье жаб…
   – А о чем же тогда этот твой сюжет?…
   – Выбор, – ответил Пятый. – Сюжет не мой, но проблема в нём поднята очень близкая мне. Выбор. Вернее, невозможность выбора…
   – О чём там? – спросила Валентина.
   – Начинается всё довольно тривиально – двое мужчин приезжают на отдых, один из них встречает женщину, влюбляется в неё, она в него… Всё бы было нормально, будь они простыми людьми. Но они… от них слишком много зависит. Кее и Имро… они были…
   – Кем были? – спросила Валентина.
   – Воинами, – Пятый поморщился – опять не находил нужного слова. – Адана, женщина, поняла это… и попросила их о помощи… оказать которую они не имели права…
   – И что?…
   – Кончается всё плохо. Имро решается сделать то, о чём просит любимая женщина, Кее не может бросить друга, Адана… она слишком поздно понимает, что попросила о невозможном… Они все гибнут, страшно, нелепо. Но этого мало. Их гибель тянет за собой гибель ещё многих и многих людей.
   – В общем, момент – и в море. А суть-то в чём?
   – Только в том, что нельзя совершать поступков, заведомо обречённых на провал. И нельзя приносить себя в жертву. И надо думать, что делаешь. И думать перед тем, как делать… И что иногда думать бесполезно… А сюжет… Я всё очень сильно упростил, сюжет специфичен, его трудно воспринять в том виде, в котором он знаком мне, но… – Пятый примолк. Он пристально смотрел куда-то вдаль, черты его лица смягчились, взгляд потеплел, словно оттаял. – Это был очень хороший сюжет. Печальный, но хороший.
   Валентина пожала плечами.
   – А сам говорил, что не про любовь, – заметила она.
   – Да как же без неё, без подлой. Это как приправа, без которой всё пресно и скучно.
   – А как же ты без неё? Неужели ни разу в жизни не влюблялся?
   – Не довелось, – коротко сказал Пятый. Он поднял с земли корзинку с грибами, провёл рукой по голове, приглаживая растрёпанные ветром волосы. – Пойдёмте, уже третий час, а в четыре придёт машина…
 

* * *

   Жить дальше… Легко сказать. Она превосходно понимала, что Пятый с Лином не врут. Им незачем, да и по характеру они правдивы до колик в желудке. А раз не врут… Что теперь? Что с того?… Предупредили, заботливые. Уж лучше ничего вообще не знать, хоть помирать не так страшно. А когда знаешь… ой-ой-ой, как страшненько-то делается!… Как говориться, – мама, роди меня обратно. А может, всё обойдётся? Понадеяться на русский “авось”? Можно. И хорошо, что можно. Хоть что-то можно.
 

* * *

   Сколько их было, этих дней!… Не передать. Таких разных и в то же время – таких одинаковых. Дней, напрочь лишённых каких бы то ни было устремлений, дней, смысл которых был столь прост и неказист… жить. Не важно, с целью или без. Дней, когда он просыпался в полутёмном подвале и с удивлением говорил себе – я живой. И тело моё живо, и душа ещё не успела умереть. Или когда он, вернувшись вечером в тот же подвал, видел Лина, живого и спокойного, просто Лина, который, к примеру, ставил кипятить банку с водой для чая – душа его радовалась. Самое трудное – это научиться радости. Такой, какая она для тебя.

Сердце ветра

Двое

   – Вадь, ты можешь приехать и сменить меня?
   Вадим Алексеевич удивился. Редко, очень редко звучали в голосе Валентины такие просительные нотки. Обычно (к этому он уже привык и смирился) голос нынешней Валентины был не просто уверенным, в нем даже стала присутствовать некая властность. А тут…
   – В чем дело, Валя? – Гаяровский решил, что стоит быть пожестче, просто так, на всякий случай.
   – Понимаешь… – она замялась. – Я сегодня маму перевожу, я нашла обмен, помнишь, говорили про это?
   – Помню, и что? Ну молодец, ну нашла. Я-то тут при чем?
   – Пятый у меня дома.
   – И что с того? Он чуть не каждый месяц у тебя, про это все знают.
   – Кроме мамы. Вадь, я не могу его оставить одного, но и маме объяснить, что я взяла работу на дом, я тоже не могу.
   – Что с ним на этот раз? – поинтересовался Гаяровский. Он уже знал, что согласится, но все же стоило для начала прояснить ситуацию.
   – Туберкулез опять. Его уже двое суток знобит, прямо трясет всего, ему плохо, вставать не может…
   – Привезла когда? – спросил Вадим Алексеевич.
   – Я не привозила, он двое суток назад пришел…
   – «Не виноватая я, он сам пришел!» – передразнил Гаяровский. – Ладно, посижу. Ты во сколько обратно вернешься?
   – Вечером, часов в десять. Надо же хоть как-то мебель поставить, распаковаться, сам понимаешь. Да еще пока машина придет, пока то, пока се… Вадь, я тебя умоляю!…
   – Кончай волынку, скоро буду. Лекарства нужны или нет?
   – Все есть, ничего не надо. Просто посидеть, может, водички дать… Он даже не просит ничего, лежит – и все. Выберется сам, я больше чем уверенна в этом, но антибиотики я решили пока что делать. Мало ли что… Я все-таки волнуюсь… Вадим, я тут еще…
   – Валя, если мы станем про все твои дела разговаривать, я до завтра не доеду, – предупредил Гаяровский. – Все, пока.
 

* * *

   – Ну чего, клиент, как жизнь? – Вадим Алексеевич сел на стул рядом с диваном, на котором лежал Пятый, потянулся, зевнул. – На что жалуешься на этот раз? Мне тут Валя доложила, что тебя два дня подряд лихорадит.
   – Холодно, – Пятый подтянул повыше одеяло. – Знобит постоянно, да так, что зуб на зуб не попадает.
   – Ты сам как думаешь – туберкулез, или нет?
   – Не уверен, – покачал головой Пятый. – Прошлое обострение выглядело не так, я же помню… Вадим Алексеевич, а дверь точно закрыта?
   – Закрыта конечно.
   – А окна? – Пятый выглядел растерянным. – Может, просто дует?…
   – И окна тоже. До такой степени холодно?
   – Не то слово. И голова какая-то дурная. Словно туман… хочу руку поднять, а она поднимается, как в воде, медленно…
   – Температуру мерили?
   – Да, тридцать пять с копейками. Спать все время хочется, только нормально не получается. Постоянно от холода просыпаюсь.
   – Так за чем дело стало? Пойдем греться.
   – Куда? – не понял Пятый.
   – В ванную. Посидишь там, я горячую открою, паром подышишь. Подняться помочь?
   – Нет, спасибо, я сам. Вадим Алексеевич, там где-то были мои вещи… я только не помню, куда их Валентина Николаевна положила.
   Гаяровский прошелся по комнате, заглянул в шкаф и, поколебавшись секунду, вытащил оттуда первые же попавшиеся пижамные штаны и какой-то старый свитер Валентининого мужа.
   – Твои я не нашел, но, по-моему, это сойдет. Олег это, наверное, и не носит, ему женушка кое-что поновей прикупила. Давай, одевайся, и пошли.
   Оделся Пятый сам, но Гаяровский видел, что ему трудно – руки и ноги действительно слушались плохо. Гаяровский заметил на правой руке Пятого множество следов от уколов и пару новых гематом, а на левой – длинную ссадину. Такая же ссадина красовалась на плече. Когда Пятый натягивал свитер, майка, которая уже была на нем, задралась, и Гаяровский на секунду увидел у него на ребрах здоровенный синяк, уже налившийся черным цветом.
   – Это тебя так в «девятой» приложили? – поинтересовался он.
   – Нет, на этот раз – «Зарница», – пояснил Пятый.
   – Чего? – не понял Гаяровский. – Какая «Зарница»?
   – Это такая игра, – Пятый встал с кровати, пошатнулся, Гаяровский поддержал его и они неспешно пошли в сторону ванной. На пороге Пятый приостановился, бросил взгляд в окно и удивленно сказал:
   – Снег… вот это да… а два дня назад не было…
   – Только вчера лег, пора уже, – кивнул Гаяровский. – Так что такое «Зарница»?
   – Юра иногда подходит и предупреждает, что мужики хотят поразмяться, – Пятый потряс головой. – Иногда даже кормят еще раз… скорее всего для того, чтобы лучше бегал. Я принимаю к сведению, инсценирую побег, но далеко не ухожу, прячусь, вожу их… Всем очень весело.
   – И чем это обычно кончается?
   – Пятьдесят на пятьдесят. Иногда удается уйти, иногда ловят. Тут есть четкое условие, его поставили Коля и Юрка – я не имею права выходить определенное время из определенного квадрата. Продержался – свободен. Встреча на шоссе, на безопасном расстояние от охотников. Лин всегда им машет, изображая прощание…
   – Он тоже играет? – со вздохом спросил Гаяровский.
   – У нас не так много альтернатив, – вздохнул Пятый. – Всего четыре. Зал, «девятая», ремонт машин и «Зарница». Но «Зарница» – это только летом и осенью. Зимой и весной в лесу тяжело передвигаться. Снег и грязь, понимаете ли…
   – А если поймают? – Гаяровский помог Пятому сесть на низкую скамеечку и открыл горячую воду.
   – Приводят обратно, слегка бьют по морде, потом шумно празднуют победу. Впрочем, ловят не столь уж часто.
   – А в этот раз?
   – Не поймали. Вышли, показались друг другу – и разошлись с миром. – Пятый привалился плечом к стене, прикрыл глаза. – Они обратно, а я – в Москву. Это было оговорено, я сразу предупредил, что если мне повезет, я уйду. И ушел.
   – Тебе плохо? – спросил Гаяровский.
   – Нет, просто хочется спать. Вы были правы, тут действительно гораздо теплее… Кстати, мне эта «Зарница» нравится… хорошая игра… не злая…
   – Что тебе колола Валя?
   – Я не помню, ампулы там, в комнате, – неразборчиво пробормотал Пятый. – Можно я…
   – Спи, конечно. Только не свались. Я сейчас подойду, слышишь?
   Пятый не ответил. Голова его упала на грудь, глаза закрылись. Гаяровский принес из комнаты плед, укрыл Пятого. Плед, конечно, отсыреет. А Валя, конечно, будет ругаться. Ладно, ерунда… Гаяровский поставил чайник, отыскал заварку, заварил чай и вернулся в ванную.
   – Эй, – позвал он и потряс Пятого за плечо. – Давай-ка чаю выпьем, а потом ты мне расскажешь, что там дальше было.
   – Спасибо… – Пятый поднял глаза и Гаяровский увидел, что у него явно поднялась температура. Причем сильно – глаза лихорадочно блестели, на скулах появился нездоровый румянец, лицо покрывала испарина. – Только можно не горячего?…
   – Теплого, – заверил Гаяровский. – Ты согрелся?
   – Более чем… странно… когда заснул, было холодно, а проснулся – стало жарко… может, можно пойти обратно? А то тут душно…
   – Обратно не надо, по крайней мере пока. То, что взмок и температура поднялась – это хорошо. Токсины надо вывести, понимаешь? А для этого надо пить и потеть. Доступно?
   – Какие токсины? – не понял Пятый.
   – Да антибиотики проклятые, которыми Валя тебя пичкала почем зря!… Давай, пей чай, а потом будем думать, как тебя еще можно прогреть получше. Знаешь, Валя – хороший фельдшер, но диагност она – отвратительный. Ты-то сам понял, что с тобой?
   – Нет…
   – О, Боже!… Ты простыл самым тривиальным и пошлым образом. И лечиться тебе надо тоже тривиально и пошло – чай с малиной, ингаляции, спать побольше. И все. Через неделю забудешь, что вообще чем-то болел. А она что сделала? Стала тебя антибиотиками кормить. Впрочем, пуганая ворона куста боится…
   – Давайте тогда плед унесем, а то…
   – Хрен с ним, с пледом. Забудь. Садись поудобнее и получай удовольствие. Сейчас я лимон принесу, нашел у Вали в загашнике.
   – Вадим Алексеевич, спасибо, – Пятый взял у Гаяровского чашку с чаем и аккуратно поставил ее на кафельный пол ванной. – Наверно, не стоит брать лимон… вдруг она рассердится?…
   – Это я рассержусь. Вернее, уже рассердился, – успокоил его Гаяровский. – Тоже мне, ученица чародея! Это надо было так…
   – По-моему, ничего страшного. Я бы вполне нормально перенес эти антибиотики… по крайней мере, я спокойно переносил их раньше…
   – Совсем не факт. Ладно, ты давай, рассказывай дальше.
   – О чем? – Пятый немного удивленно посмотрел на Вадима Алексеевича.
   – Что с тобой было после этой «Зарницы»?
   – А, вы про это… собственно, я всего лишь решил сделать то, что собирался сделать довольно давно… – Пятый понял, что уйти от разговора не удастся, и принялся рассказывать, иногда с надеждой поглядывая на врача – может, тот разрешит остановиться?…
 

* * *

   …До города он добрался легко. Не так легко, как хотелось бы, но, в принципе, и неплохо – удалось поймать попутку. Возле кольцевой с машиной пришлось расстаться – она уходила по МКАД к северу, а Пятому на этот раз нужно было попасть в город с южного направления. Поэтому в Москву он вошел на этот раз пешком.
   С погодой ему чудно повезло – мало того, что удалось добраться засветло, до заката еще оставалось около двух часов, так еще и выглянуло солнце, и стало совсем уж хорошо. Мелочи типа синяка на боку его почти не волновали…
 

* * *

   – …кстати, – начал Гаяровский. – А откуда синяк?
   – Вы станете смеяться, Вадим Алексеевич, – мрачно сказал Пятый. – Может, не надо?…
   – А все же?
   – Я упал с дерева, – Пятый опустил глаза, тяжело вздохнул и тихо добавил: – Хорошо, что меня не слышит Лин!… Вот уж кто сейчас точно загнулся бы со смеху…
   – А ссадина на руке откуда? – полюбопытствовал Гаяровский, старательно хмурясь и изображая интерес.
   – А это я убегал. После того, как упал с дерева. На это, к сожалению, обратили внимание четыре надсмотрщика, – еще тише сказал Пятый.
   – И убежал? – Гаяровский уже понял, что спросил зря.
   – Как видите, – Пятого аж передернуло – врать он не умел, а говорить такую правду ему было невероятно стыдно. – Можно продолжать?
   – Конечно, – заверил Гаяровский. – Я весь внимание. Рассказывай.
 

* * *

   …Еще в позапрошлый побег Пятый нашел где-то карту Москвы и обнаружил на ней при ближайшем рассмотрении заповедник Царицыно. В прошлый побег попасть туда не удалось – они бежали вместе, Лин был нездоров, поэтому поехать туда, куда хотелось, у Пятого в очередной раз не получилось. Этот побег, с точки зрения Пятого, подходил идеально – Лин остался на предприятии, Валентина о побеге пока ничего не знала, побоев он избежал (жалкие ссадины Пятый побоями не считал), да и погода благоприятствовала. До места он добрался на рейсовом автобусе минут за двадцать. И принялся бродить по запущенному осеннему парку… что-то в нем было, что – Пятый и сам толком не мог объяснить. Почувствовал потребность побыть одному именно в таком месте…
   …Гаяровский видел – Пятый что-то явно не договаривает. Строить догадки и предположения он и не пытался. Временами понять Пятого было совершенно невозможно – обычно последовательный и более чем разумный в своих поступках, он вдруг срывался, совершал что-то, что можно было бы назвать безрассудным, несуразным, даже глупым… но Гаяровский отчетливо понимал – то, что может показаться на первый взгляд нелогичным и странным, на самом деле имеет более чем серьезное объяснение. Поэтому он не приставал до поры с расспросами, а просто сидел и слушал…
   …так вот. Уже ночью он набрел на дворец. Что интересно – в этом дворце явно никто никогда не жил…
   – Почему? – спросил Гаяровский. – Ну-ка давай твою версию.
   – Эманации… ничего нет. Я слушал, старался понять – но там пусто. Символы какие-то есть, в них что-то изначально было заложено… но это «что-то» уже почти исчезло со временем… очень странно…
   – Ты понял все совершенно правильно. Это Екатерининский дворец, там действительно никто не жил. Как ты только догадался?…
   – Печаль. Это место… оно словно обижено на то, что было забыто. Но и печаль очень старая… ее тоже почти что нет…
   – Но красиво, правда?
   – Правда… наверное… я почти не видел, было уже темно… внизу вода, обрыв, деревья… а потом начался ветер… Вы знаете, Вадим Алексеевич, там, перед этим пустым дворцом есть такая поляна… а потом там стоит церковь… все это – и дворец, и поляна, и храм, – давным-давно пришло в запустение, но… между храмом и дворцом в эту ночь было сердце ветра…
   – Что было?… – удивился Гаяровский.
   – Не знаю, как это назвать правильно, но… ветер не просто дул на этой поляне. Он там жил. И я жил эту ночь там же, вместе с ним…
   – И где конкретно ты в результате… прожил, если это можно так назвать, ту ночь? – нахмурился хирург. Пятый поднял на него глаза, и Гаяровский искренне поразился этому взгляду – в нем стояла боль, и – одновременно – столь глубокое понимание сущего, что боль начинала казаться радостью…
   – Возле дворца… я не спал, сидел и слушал… это невозможно передать словами… ветер и ночь… они умеют как-то рассказывать… о том, что только они и знают… знают про то, что только они действительно вечны… что пройдут годы и годы, что кто-то, может быть, изменит то место, на котором они сейчас поселились… но все равно, рано или поздно, они встретятся тут – ветер и ночь… и все станет, как прежде… – Пятый смотрел куда-то в сторону, мимо врача, мимо стен, мимо времени, глаза его были широко открыты, зрачки расширились – словно он видел в тот момент ту великую темноту, которая посетила его той памятной ночью…
   – Ты скоро начнешь говорить стихами, – заметил Гаяровский. – И что было потом?
   – Ничего… – слабо дернул плечом Пятый. – Утром я поехал к Валентине Николаевне. Собственно, это все. Она не говорила, как там Лин?
   – Говорила. Нормально. Коля после вашей «Зарницы» взял больничный, так что Лин по совместительству командует «шестеркой». Можешь за него не волноваться. По крайней мере, пока.
   – Это хорошо, – Пятый зевнул, прикрыв рот ладонью, и умоляюще посмотрел на Гаяровского. – Вадим Алексеевич, можно мне лечь?
   – Спать хочешь?
   – Глаза не открываются, – признался Пятый. – Можно?
   – Ложись прямо здесь, – распорядился Гаяровский. – Только сначала скажи – в ушах часом не звенит?
   – Постоянно. Давление? – вяло поинтересовался Пятый, укладываясь на пол. Гаяровский помог ему пристроить под голову свернутый плед.
   – Оно самое. Спи, я сейчас тонометр принесу… ванны эти – просто смех какой-то, – пожаловался сам себе Гаяровский. – Пятый, убери руку, а то наступлю… пол очень холодный?
   – Теплее, чем в «тиме», – сонно ответил Пятый. – Только из-под двери дует.
   – Ладно, это мы поправим. Отдыхай.
 

* * *

   Чай они пили все-таки на кухне. Пятый выглядел уже получше – он, не взирая на протест Гаяровского, все-таки вымылся, потом переоделся в чистую одежду. Его все еще сильно тянуло в сон – сказывались двое суток, во время которых он основательно вымотался, но все же, по сравнению с утренним состоянием, ему стало не в пример легче.
   – Слушай, ты, философ доморощенный, – сказал Гаяровский, – вот объясни ты мне такую вещь. Мы, москвичи, сидим тут, в своем родном городе, постоянно. Так?
   – Так, – осторожно согласился Пятый.
   – Тогда скажи мне, почему ты, невесть откуда взявшийся дорогой товарищ, видишь и ощущаешь какие-то эманации, о которых мы слыхом не слыхивали?
   – Трудно сказать. Может быть, мое восприятие в какой-то мере острее…
   – Твое? – засмеялся Гаяровский. – Посмотри на себя! Тебе по ребрам заехали, руку разодрали, до этого наваляли столько, что зашивать можно – и ты этого всего просто не воспринял. А увидел какие-то старые развалины… там, небось, еще и кирпичи со стен падали, да? – Пятый кивнул. – Так вот, увидел – и что-то такое понял?
   – К чему вы клоните? – Пятый выжидающе посмотрел на Гаяровского. – Вы пытаетесь доказать мне, что я ненормален?
   – А как ты сам считаешь?
   – Скорее нет, чем да, – согласился Пятый.
   – Что есть «нет»? – поинтересовался Гаяровский.
   – Это не шизофрения, это ближе к шизотимии, – осторожно сказал Пятый. – Пограничное состояние. Неустойчивое. Или туда, или… Неужели вы считаете, что у меня в этих условиях был хоть малейший шанс остаться нормальным?
   – Не знаю, – поморщился врач. – Но, по-моему, можно было сообразить в этом случае несколько моментов… К примеру, можно было доехать до Вали, взять у нее одежду или машину, а потом двинуться на эту твою поляну хоть на всю ночь. Так?
   – Нет, не так, – отрицательно покачал головой Пятый. – Совсем не так. Вы мыслите логично и правильно – есть набор определенных условий, есть набор определенных действий. Например, если погода плохая, надо одеть теплую одежду. Так?
   – Совершенно верно, – согласился Гаяровский. – И что, по-твоему, неправильно в этом построении?
   – Все, – отрезал Пятый. – Для меня – все. Оставьте формальную логику – и вы поймете. Есть одно главное, определяющее условие – необходимость какого-то действия. Причем и необходимость, и действие – абстрактны, они не воспринимаются с обывательской позиции вообще. С обывательской позиции это выглядит именно так, как вы и увидели – такой-то должен оказаться в таком-то месте в такое-то время. Если окажется – это уже не обывательская позиция – этот такой-то сумеет соблюсти условие, мало того, он сам превратится в условие. Изменит внутреннюю позицию.
   – Бред сумасшедшего, – без колебаний ответил Гаяровский. – Держи градусник. Давай-давай, не стесняйся…
   – Может, я попробую объяснить проще? – спросил Пятый.
   – Валяй.
   – Ладно… по-моему, проще уже некуда… мне надо было оказаться на этой поляне потому, что мне надо было оказаться на этой поляне.
   – Иначе что? – с интересом спросил Гаяровский.
   – Иначе меня бы там не было, – пожал плечами Пятый. – Вы пытаетесь найти вывод. Его искать бесполезно.
   – Ага, перевести все на рефлексивный уровень… не морочь мне голову.
   – Вадим Алексеевич, поймите, это просто одно из условий для… – Пятый осекся. Он никогда бы не сумел объяснить Гаяровскому, что это такое – плавить собственную душу, искать несуществующие ответы на непоставленные вопросы. Он нес на себе материал, он был «условием», он (и Лин) несли в себе отражение цепи эгрегора этого мира, поэтому они оба автоматически тоже превращались в «условия»… И один, и второй занимали вполне определенные внутренние позиции, иногда, правда, очень редко, они меняли эти позиции… собственно, именно за этим Пятый и отправился в тот старый парк… а ведь порядочно было мест, подумал Пятый, куда они уходили друг от друга и вообще ото всех, чтобы либо подтянуться на уровень выше, либо просто закрепиться на ранее занятой позиции… «Сердце ветра» – это было так… развлечение для подсознания. А на уровне сознания в ту ночь был сдан сложнейший экзамен, полностью подтвердивший его статус, с таким трудом обретенный всего-то четыре недели назад. Как Лин сказал? «Серый воин… обалдеть…» Этот экзамен занял всего несколько секунд, только вот сил после него хватило только на то, чтобы как-то добраться до Валентины и позвонить в дверь…
   – Давай термометр, – строго сказал Гаяровский. Пятый с трудом отвлекся от своих мыслей и спросил:
   – И что там?
   – Почти тридцать девять. Лучше бы ты лежал, правда… или аспирин прими, все-таки стоит попробовать… – Гаяровский не закончил – в прихожей зазвонил телефон. – Посиди, я сейчас. Может, Валентина про нас вспомнила?
   Пятый пожал плечами. Гаяровский вышел в прихожую и снял трубку.
 

* * *

   Звонил Лин. Гаяровского он в первый момент не узнал, и очень огорчился – подумал, что не туда попал.
   – Вадим Алексеевич, это правда вы? – поняв, с кем он говорит, Лин обрадовался. – Может, вы мне сможете подсказать?… А?… Я чего-то… недопонял… может, я того… что-то делаю не так?…
   Голос у Лина заплетался, и он почему-то говорил немного в нос.
   – В чем дело, рыжий? – спросил Гаяровский.
   – Меня Андрей ударил… ребром ладони по переносице… вот… а она идет и не останавливается… я хотел Валентину… эту… Николаевну спросить…
   – Давно он тебя ударил? – Гаяровский инстинктивно насторожился.
   – Еще днем… то есть, вечером… часа три, что ли… или четыре… я что-то не соображу… Я викасол принимал… и сидел… только что-то ничего не получается…
   – Лин, крови много?
   – Наверно… – Лин говорил неуверенно. – Я не того… то есть, не считал…
   – Рыжий, послушай. Ты можешь отвечать?
   – Могу… попробую…
   – Вытяни правую руку, закрой глаза и попади пальцем указательным в кончик носа, понял? Попал?
   – Нет… но я же не пьяный, у меня просто кровь из носа идет…