Страница:
– Пойдём наверх, – позвала она. Лена встала и пошла вслед за Айкис на верхнюю палубу. Наверху Айкис, к превеликому удивлению Лены, вытащила из кармана пачку американских сигарет и протянула Лене. Поколебавшись секунду, Лена вынула сигарету. Айкис прикурила, Лена последовала её примеру. И тут же закашлялась с непривычки.
– Не курила раньше? – спросила Айкис.
– Нет, пару раз, может быть…
– Понятно. У нас это тоже не поощряется.
– Да мне не нравится, – возразила Лена. – Айкис… простите, но я ровным счётом ничего не понимаю. Ни где я, ни кто вы, ни что это за место. И вообще, что происходит?
– Я бы у тебя хотела узнать, что происходит, – Айкис покачала головой. – Понимаешь, они пропали почти двадцать лет назад. Всё это время мы занимались фактически бесплодными поисками, и тут, вдруг… появляешься ты. То, что у вас там творятся какие-то странные и нехорошие процессы – мы знали. Но то, что он пишет – переходит всякие границы. Насколько я знаю Дзеди, он всегда очень трезво и правильно мог оценить положение вещей. Но такая ситуация, из которой один выход – смерть?… На него это не похоже. Я пока не понимаю, что с ним случилось. Лена, а как он попал в аварию?
– Самоубийство, – Лена встала и подошла к окну, – Валентина Николаевна сказала тогда, что он это от отчаяния сделал. Может, и так. У него не получилось, его спасли. Но он… он слишком слабый был, чтобы поправиться. Вот мы и ухаживали за ним, как могли. Семь месяцев. И теперь… – Лена осеклась. – Айкис, а зачем вы едете? Он же просил…
– Я не могу его там бросить, Лена. Пока есть хоть какой-то шанс – я обязана его использовать.
– Вы хотите сказать…
– Именно. Не знаю, получится у нас, или нет, но мы постараемся. Очень постараемся.
– Он не хотел, чтобы… он жить не хочет, вы понимаете? А особенно после того, как умер Лин. До этого мы хоть на что-то надеялись…
– Он пишет об этом, что верно, то верно. Но он всего не знает. Так же, как и ты, между прочим. Давай по порядку, хорошо? – Лена кивнула. – Это место называется Окист, планета-лаборатория. Та большая деревня, из которой мы выехали – Дом… потом объясню. Пятый работал раньше у меня, потом я его… и его друзей, наказала, не имея на это права… ладно, это частности. Дальше я не знаю, так получилось, мы их потеряли и ищем по сию пору… Теперь-то, конечно, можно не искать, всё более ли менее ясно…
Они замолчали. Каждая думала о своём. Одна – об удивительном пути, пройденном ею сегодня, другая – о Боге, и ещё о том, что чудеса всё же бывают на этом свете и иногда случаются с простыми смертными… Вдали показался тот самый холм, с которого Лена и начала своё путешествие по этой необычной стране.
Всё вокруг снова пришло в движение. Непонятным образом они очутились на склоне холма и Лена, задыхаясь, уже бежала вверх, вверх, всё вверх, к тому блоку, из которого вышла.
Они остановились тяжело дыша и, не сговариваясь, разом посмотрели вниз. Цепочка людей растянулась по склону, кто-то пытался подогнать механизм максимально близко к тропе. Люди, приехавшие с ними, уже остановились рядом с ними и выжидающе смотрели на Айкис. Наступила тишина, слышалось лишь дыхание людей, да шум ветра, свободно гуляющего между блоками. Все ждали.
– Пошли, – произнесла Айкис и первой вошла в блок, ведя Лену за руку…
– Ты успела… – а потом, с неимоверным удивлением и болью, – Айкис?!
Пятый приподнялся на локте и тихо, но внятно, проговорил:
– Ёт соре! Со ин кас, Айкис!… Дай мне умереть, прошу тебя…
– Дзеди… та эпре… не надо, умоляю тебя! Остановись, не надо!
– Поздно… – его лицо посерело, глаза затягивала мутная плёнка, – слава… Богу…
Потом Лена снова увидела себя бегущей по склону холма. Непонятным образом рядом с ней очутились Валентина и Юра.
Дорогу к Дому Лена почему-то не могла узнать. Да и скорость механизма была гораздо ниже той, на которой они добирались сюда.
Валентина и Юра ошарашено смотрели то друг на друга, то на Лену. Их попросили не покидать кабины, не мешать. И они сидели, не зная, что делать дальше. Юра и Валентина ждали, что скажет Лена. Сама же Лена видела сейчас столько одно – эти страшные мёртвые глаза. Её трясло.
– Ленка, что такое творится?! – Юра с трудом владел собой. – Куда нас тащат? Что всё это значит?
– Подожди, Юр, – Лена поморщилась, словно от яркого света, – Валентина Николаевна, вы тут пока посидите, хорошо?… Я вам потом всё объясню… ну, что знаю… а пока я эту хочу найти… ну, Айкис эту… Я должна знать, что с ним.
– Ты не поняла, что ли? – спросила Валентина. – Умер. Отмучался…
– Вы тут пока посидите, – Лена встала.
– Лена, я с тобой. Юр, посиди тут, посторожи. Если нас не будет долго – тогда пойди, поищи.
Лена, а вслед за ней и Валентина, вышли в общий коридор. Лена спросила проходившего мимо неё юношу:
– Где Айкис?
– Все там, – юноша махнул рукой в хвостовую часть машины. Тут только Лена заметила, что это и не юноша вовсе, что этому человеку уже порядочно лет. Хотя о возрасте говорили только глаза – уж больно много в них всего помещалось, не по годам, которые здесь, видимо, играли роль второстепенную. – Мы его еле держим и, боюсь, до Дома не дотянем. Только если Айкис с Даниром что-нибудь придумают. Вы им не мешайте, она и так злая, как я не знаю, что…
– Почему? – спросила Валентина.
– Он её опять сумел перехитрить, – человек печально улыбнулся, – они с Лином в своё время здорово её обошли подставили, она вызверилась на них, выслала… сроком на год… так она говорила. А потом мы их потеряли. Искали девятнадцать лет. А теперь он, мёртвый, почти сумел просочиться у неё сквозь пальцы.
– Это как?
– Посмотрите – сами увидите. Правда, боюсь, не поймете…
– А откуда вы так хорошо знаете русский? – полюбопытствовала Валентина.
– А я у вас там несколько лет провёл. Его искал. Ну, то есть, конечно, не только его… и остальных тоже. Так запутаться! – человек покачал головой. – Несчастный… и такой молодой, совсем мальчишка. Тридцать девять лет…
– А сколько вам? – повинуясь внутреннему голосу спросила Лена.
– Мне? Двести девяносто семь. Пойдёмте, я вас провожу.
Помещение, в которое они попали, было размером приблизительно три на четыре, почти что с Ленкину комнату. Дальше порога они не прошли, человек знаком остановил их. В кабине сидело и стояло человек десять. Перед каждым висела в воздухе полупрозрачная пластина размером примерно в две ладони.
– Пробой, уровень семь, – сказал кто-то. Люди одновременно коснулись своих пластин. Через секунду:
– Пробой, уровень девять.
– Айкис, останови машину, попробуем воспользоваться здешним генератором.
– Оссе, останавливай сам, – голос Айкис звенел от напряжения, – я поняла, в чём дело…
– Вход снят, – мужской низкий голос, – сейчас…
– Я сама, убери это…
– Валентина Николаевна, – прошептала Лена, – вон он…
– Вижу, – тоже шепотом ответила та.
Пятый лежа на узком высоком столе посреди каюты. Его полностью освободили от одежды и от повязок. Валентина подумала, что только сейчас поняла до конца, что же с ним произошло. Смотреть на Пятого было страшно. “Он совсем мёртвый, – пронеслось у неё в голове, – на что они надеются?” Она несмело сделал шаг вперёд. Только тут она заметила, что ко всем крупным венам на его теле подведены какие-то прозрачные трубки, настолько тонкие и незаметные, что рассмотреть их было весьма сложно. Трубки оканчивались не иглами, нет, они свободно уходили в ткани, словно составляли с ними единое целое…
– Пробой, уровень четырнадцать, – сказал кто-то.
– Это конец, не сумеем, – проговорила та женщина, которую Айкис называла Нейс, – не стоит, Айкис, оставь…
– Отвяжись! – Айкис подошла к Пятому, осторожно повернула ему голову набок и тут Лена увидела в её руке точно такую же капсулу, как та, что отдал ей Пятый. Айкис секунду постояла рядом с ним, затем бережно положила пальцы ему на шею и несильно надавила.
– Хирург! – приказала она. Крошечная матовая сфера повисла над её руками и через секунду исчезла из виду.
– Пробой уровня восемь закрыт, – нестройным хором сказало сразу несколько голосов.
– Данир! – позвала Айкис. – Смени меня, пригоню сюда катер. А то мы стоим, а время идёт. – Айкис держала свою ладонь там же, где и раньше, Лена поняла, что не просто так.
– Я сам, – высокий темноволосый мужчина поднялся и спросил, – чей катер?
– Мой, конечно, – ответила Айкис, – чей ещё… мы сможем продержаться, пока ты…
– Я скоро буду, – Данир ободряюще улыбнулся и шагнул в стену. Девушка, рядом с которой он только что стоял, восхищённо покачала головой и с уважением сказала:
– Энриас! Мастер…
– Вот кто был мастер, – Нейвис кивнула на Пятого.
– Пока ещё есть, а не был, – поправила её Айкис. – Вы почему интубацию не сделали до сих пор?
– Там делать нечего, лёгких нет. Одни обрывки.
– Ну почему я всё должна делать сама?! – взорвалась Айкис.
– Мы нормально снабжаем, можешь посмотреть, если не веришь, – возразила Нейвис.
– Пробой уровня четырнадцать закрыт, – отрапортовала та девушка, что хвалила Данира.
– Остальные?
– Без изменений, – Нейвис подошла к Айкис, – давай я тебя сменю.
– Хорошо, – Нейвис и Айкис поменялись местами, – Оссе! Будь любезен, просмотри все повреждения. И закрой, пока не поздно. Что с мозгом?
– После остановки сердца подключили к питанию сразу.
– А остальное?
– Четыре минуты. Хотя немного странно то, что по всем показателям он умер гораздо раньше, – заметил Оссе. Он накладывал на раны лёгкий, блестящий, белый материал, мгновенно прилипавший к коже. – Примерно три часа назад. Возни с ним будет!… Это же решето, а не человек. Энергетика в минусе, даже не на нуле…
– Пробои уровней один, четыре, десять, одиннадцать закрыты.
– Много ещё осталось? – спросила Айкис.
– Ерунда, – ответил кто-то, – один второстепенные. А он и вправду может выдержать. Вот только эта операция сожрёт все наши деньги, которую Айкис столько времени копила…
– Тебе что важно – деньги или душа твоя бессмертная?
– Да молчу я, Айк, молчу, – примирительно сказал человек. – Вот только если с ним будет тоже, что было с Лином…
– Лина же убили, – тихо проговорила Лена. Однако все головы разом повернулись к ней. В этот момент машина тронулась, а в каюту вошёл Данир и произнёс:
– Во-первых, мы скоро будем на месте. Во-вторых, у него пошло сердце, а вы этого даже не заметили. А в-третьих, Лин у нас уже пять ваших месяцев, девочка моя, но то, что с ним было – и происходит посейчас… Словами не передать…
– Сейчас он лучше, – возразила Айкис, – а первое время… он был безумен, когда мы его забрали. И кроме того…
– У вас это, кажется, называлось словом “наркотики”. А ещё он экранирует любое постороннее вмешательство так, будто обучался психовоздействию эти девятнадцать лет. Его невозможно вылечить, мы отступились. Кто-то хотел сломать его психику – и сломал. По-моему, это хуже смерти, – добавил Данир.
– Их хотели разделить. Разделили. Надеялись, что в отчаяние они согласятся на все условия, – еле слышно добавила Айкис.
– Но не учли того, что в этом самом отчаяние заключена немалая сила… Хотя, впрочем, важно ли это?… Не пора ли нам всем, наконец, проснуться и сделать то, что должно?… – Данир пристально посмотрел на Айкис, потом перевел взгляд на Пятого. – Он, пожалуй, сделал. По крайней мере то, что считал важным и необходимым. Я не могу этого сказать про нас, но я скажу только одно – сны кончились. Любые – и страшные, и прекрасные. Осталась только явь. Всегда остается только явь…
Лин
Та страшная ночь в больнице стоила Лину, как ему показалось, почти всех сил. Очутившись у Юры дома, он, не раздеваясь, повалился на кровать. То снотворное, которое дал врач, он проглотил ещё в машине, и оно действовало катастрофически быстро. У Лина всё плыло перед глазами. Снотворное, хотя и притупило восприятие, не дало, к несчастью, нужного эффекта. Лин видел перед собой эту страшную в своей реальности картину – автобус, дорога, лужа крови на асфальте… Лин скрипел зубами от бессилия и отчаяния. Ведь только вчера… да нет, сегодня!… Господи, ведь и вправду сегодня они стояли на пороге этой самой квартиры… и Пятый тоже стоял здесь, вот на этом самом месте! А теперь… теперь Пятый там, во всём этом белом ужасе, он умирает… Лин не понял, хотя стремился понять всем сердцем – почему?! Для чего Пятый сделал это? Что чувствовал он тогда, когда… и почему он так сказал: “Ю зуадже, Лин. Ио лефеп, ю дихслу. Та нис…” Прости, Лин. Это невозможно, я ухожу… Что невозможно? Почему Пятый, который никогда не опускал рук, который боролся до последнего, который в своё время орал на того же Лина, как сумасшедший, когда тот решил было, что уже всё, тогда, когда они выбирались из этого чёртового леса… нет, не так… но Пятый никогда не смог бы так поступить – малодушно, что ли… не по-своему…
Лин попытался было встать, но ноги его не держали. Он кое-как, хватаясь за стены, дошёл до ванной и стал жадно пить холодную воду из-под крана. Его мутило. В голове шумело, и не только из-за таблеток. Лин ощущал слабые позывы цепи, с которой был связан, она уже почуяла, что происходит что-то неладное…
Почему?! Как же так? Они же хотели уйти вместе, а теперь… даже попрощаться не успели… Лин стоял над раковиной, ухватившись за неё обеими руками, чтобы не свалиться, и бездумно наблюдал за потоком воды, который, сворачиваясь в тугой витой шнур, уходил в слив. Господи! Сними с моих плеч эту тяжесть, не выдержат же плечи, сломаются… Как близко, и как далеко… всё неправильно, всё не так. Придумай что-нибудь другое, Господи, нам надоел этот сюжет, он примитивен… но от этого боль меньше не становится.
Лин, забыв закрыть воду, вернулся в комнату. Он лёг прямо на пол и закрыл глаза. Спать. Нет, не могу. Надо, это поможет. Спать. Заснуть не получилось. Лин просто лежал на полу, уставившись в потолок. Разум отказывался служить – слишком всё было страшно. “Этого не может быть, – думал Лин, – не может быть…” В то же время он чувствовал странное, отрешённое спокойствие – словно кончилось что-то очень ужасное, словно они оба, и он, и Пятый, освободились разом от всех тягот, от всех страданий. Пятому не выжить, это было ясно с самого начала. Так что же его, Лина, тут ещё может удержать? Лин слабо усмехнулся, горько, с покаянием… Да ничего. Он ведь сам придумал эту штуку с цепью, сам начал. Выходит, придётся и заканчивать тоже самому. Ещё совсем немножко пожить, собраться с духом, а потом… может, так же, как Пятый. Может, по-другому. Лин ещё пока не решил – как. Не решил – когда. Но он уже твёрдо знал для себя, что сумеет.
Ночь стёрла грани между явью и сном. Это был не сон и не явь, это было некое промежуточное состояние – между болью и радостью, между жизнью и смертью. Всё решено. Оставалось только ждать.
– Куда вы меня везёте?
– Это тебе не касается, – снизошёл до ответа один из охранников, – заткнись и иди.
Лин повиновался. Ему было уже почти всё равно. Тупо болело где-то в груди, он шёл, на улице они остановились, ожидая машину. “Всё, как тогда, – подумалось Лину, – вот только тогда нас было пятеро, а теперь остался я один”.
Он не понял, на какое предприятие его отвезли на этот раз. Они было неразличимы, схожи, как уродливые братья-близнецы. “Мне этого не выдержать, – думал Лин, – я больше не могу”. Его снова били, он снова молчал. Били долго, но безрезультатно. Лин несколько раз терял сознание, потому что мучители были новые, они не умели останавливаться вовремя, чтобы дать жертве хоть немного придти в себя. Руки, прикрученные к крюкам верёвками, затекли и потеряли чувствительность. Снова обморок. Снова – свет. “Ещё пара часов – и мне не нужно будет брать грех на душу, – подумал Лин. – Это будет хорошо…” Вскоре, однако, избиение прекратили, Лина отвязали и оттащили в камеру. Через некоторое время в камеру вошёл человек в халате, со шприцем в руке.
– Больно? – спросил он. Лин не ответил. – Сейчас пройдет. И даже больше того.
Укола Лин не ощутил, но то, что последовало за ним… это был рай. Счастье. Волшебный сон. Освобождение. Боль ушла, пропала. А потом, немного позже, появились эти чудные, нереальные, но прекрасные видения. Сны…
Лин не знал, сколько прошло времени. Когда очнулся – понял, что лежать неудобно, затекли ноги, боль от побоев гуляет волнами по всему телу. Лин не мог понять, день сейчас или ночь, где он, и что с ним. Он помнил, что с Пятым случилась большая беда, что, по идее, он, Лин, должен быть в больнице, поблизости… “Что такое? – подумал он. – Что со мной?” В сердце вгрызалась тоска, отчаяние. “Что они со мной делают?”
Дверь камеры открылась. Надсмотрщики. Трое. Лин покорно встал и вышел – терять ему было нечего. Совсем. Снова побои. Снова боль. На этот раз – не так сильно и не так долго, как в первый раз. Они видели, что их жертва слишком слаба, чтобы выдержать более длительную пытку.
На третьем часу в камеру вошёл Павел Васильевич. Он остановился на пороге и спросил:
– Лин, может, хватит? Пора начать говорить. Своим молчанием ты ничего путного не добьёшься. Понял? – это было сказано почти весело. Странное это было веселье – темная комната, тусклая лампочка под потолком, узкая дверь… и два человека, которые и не люди вовсе, хоть и выглядят людьми. Один – хозяин положения, вальяжно стоящий подле двери, другой – привязанный за руки к крюкам, вбитым в стену. Один – полный жизни, второй – полумёртвый. Но живой видел, что проиграл, или почти проиграл своему противнику. – Лин, ты знаешь, что за укол тебе вчера делали? – Лин отрицательно покачал головой, говорить он не мог, страшно болели разбитые в кровь губы. – Это героин. Если ты не в курсе, то я поясню. Героин – наркотик. Ты знаешь, что это такое? – Слабый кивок. – Ты представляешь, что тебя ждёт? Учти, это – последнее предупреждение. Больше не будет. Через месяц-другой ты сам приползёшь ко мне на коленях и будешь просить, чтобы я тебя выслушал. А я ещё подумаю, стоит ли это вообще делать, – Павел Васильевич стряхнул с рукава пушинку и удалился. Вошёл давешний человек со шприцем.
– Привет! – весело поздоровался он. – Полетаем? Вот и хорошо…
В камере никто не появлялся очень долго, и Лин всё сильнее ощущал другую боль – о её существование он узнал не так давно. Бред, в котором Лин видел человека со шприцем, входящего в его камеру, заменил ему сон, а просыпаясь, он видел лишь пустое помещение и обитую железными листами дверь. Через несколько часов дверь открылась и в ней в самом деле показался человек, который обычно приносил наркотик. Лин вскочил ему навстречу, однако тот поднял руку и повелительно произнёс:
– Сядь и послушай, – он встал на пороге камеры, привалился к косяку двери и тихо произнёс: – Умер дружок твой, я только сегодня узнал. Ещё в больнице, на третьи сутки, в реанимации. Я бы и раньше тебе это сказал, да сам узнал только сегодня. Такие вот у тебя хреновые дела. Понял?
Лин кивнул. Новость не ошеломила его, нет, но Лин чувствовал, как исчезают остатки сил, как что-то пропадает из его души… навсегда, безвозвратно… боли не было, лишь страшное разочарование – последняя надежда исчезла. Он стоял, тупо уставившись в пол, не в силах сделать и шага, словно его вдруг разбил паралич. Пустота. Вот подходящее слово. Всё. Что есть свобода? Свобода есть пустота, возведённая в степень. Вот она, свобода. Такая, какой ей должно быть.
– Ломает сильно? – полюбопытствовал человек. Лин не понял вопроса, поэтому тот переспросил: – Дозу-то хочешь, или повременим?
– Нет! – у Лина словно что-то полыхнуло перед глазами. – Нет, сейчас! Ради Бога…
– Ну только если. Рукав закатай…
Это была не свобода, Лин ошибся. Это была самая жестокая шутка, какую один человек способен сыграть с другим.
– Кто-нибудь… – стонал Лин, – помогите же!… Помогите! Господи… нелюди… Больно…
Только эхо.
– Помогите! – что было мочи закричал Лин. Никого. Его постепенно стало охватывать отчаяние. Он подошёл к двери и ударил по ней кулаком. Металл отозвался гулким холодным звуком. Лин ещё раз треснул по двери. И ещё. И ещё. Постепенно он вошёл в раж, удары сыпались на дверь без перерыва, металл стонал… Лин бросился на дверь, стремясь высадить её, он ударился плечом, но даже не заметил этого. Желание вырваться из камеры теперь отождествлялось у него с болью, он и сам не понял, когда это произошло, но теперь он знал чётко – стоит только выйти наружу – и боль прекратиться. Он со всей мочи заколотил в дверь двумя руками.
– Сволочи! Выпустите, слышите! – это было исступление, он уже сам не замечал, что кричит. – Я вас убью всех!… Выпустите!…
– Третьи сутки, – отрапортовал тот. – Мы, согласно вашему распоряжению, никого не впускаем на уровень. Прекратили давать героин, заранее укрепили дверь. Всё выполнили по вашему приказанию.
– И что? Никакого эффекта?
– Эффект есть, но не тот, что был нужен. Я вызвал врача, он вынес вердикт даже не подходя к двери. Мы, кстати, предполагаем, что это небезопасно.
– Он агрессивен?
– Вероятно, да. Судя по этим воплям… – начальник охраны замялся.
– Что сказал врач?
– Если его там оставить, он скоро погибнет. Обезвоживание, стресс, ломка. К тому же он в силах и себя покалечить, слышите, как по двери молотит? Почти не перестаёт, трое суток на ногах.
– Он не говорил никаких фраз… типа: “Я расскажу” или чего-то подобного?
– Нет, – начальник охраны отрицательно покачал головой.
– Сколько он ещё сможет выдержать?
– Не знаю. Врач только руками разводил. Говорил, что, по идее, он уже должен был либо сдаться, либо отключится от усталости, но вы же слышите…
– Пока продолжайте, – распорядился Павел Васильевич. – Обо всех изменениях докладывайте мне, держите в курсе, поняли?
– Так точно. Какой срок определите как самый больший из возможных?
– Ещё двое суток, – Павел Васильевич повернулся и вышел.
– Не курила раньше? – спросила Айкис.
– Нет, пару раз, может быть…
– Понятно. У нас это тоже не поощряется.
– Да мне не нравится, – возразила Лена. – Айкис… простите, но я ровным счётом ничего не понимаю. Ни где я, ни кто вы, ни что это за место. И вообще, что происходит?
– Я бы у тебя хотела узнать, что происходит, – Айкис покачала головой. – Понимаешь, они пропали почти двадцать лет назад. Всё это время мы занимались фактически бесплодными поисками, и тут, вдруг… появляешься ты. То, что у вас там творятся какие-то странные и нехорошие процессы – мы знали. Но то, что он пишет – переходит всякие границы. Насколько я знаю Дзеди, он всегда очень трезво и правильно мог оценить положение вещей. Но такая ситуация, из которой один выход – смерть?… На него это не похоже. Я пока не понимаю, что с ним случилось. Лена, а как он попал в аварию?
– Самоубийство, – Лена встала и подошла к окну, – Валентина Николаевна сказала тогда, что он это от отчаяния сделал. Может, и так. У него не получилось, его спасли. Но он… он слишком слабый был, чтобы поправиться. Вот мы и ухаживали за ним, как могли. Семь месяцев. И теперь… – Лена осеклась. – Айкис, а зачем вы едете? Он же просил…
– Я не могу его там бросить, Лена. Пока есть хоть какой-то шанс – я обязана его использовать.
– Вы хотите сказать…
– Именно. Не знаю, получится у нас, или нет, но мы постараемся. Очень постараемся.
– Он не хотел, чтобы… он жить не хочет, вы понимаете? А особенно после того, как умер Лин. До этого мы хоть на что-то надеялись…
– Он пишет об этом, что верно, то верно. Но он всего не знает. Так же, как и ты, между прочим. Давай по порядку, хорошо? – Лена кивнула. – Это место называется Окист, планета-лаборатория. Та большая деревня, из которой мы выехали – Дом… потом объясню. Пятый работал раньше у меня, потом я его… и его друзей, наказала, не имея на это права… ладно, это частности. Дальше я не знаю, так получилось, мы их потеряли и ищем по сию пору… Теперь-то, конечно, можно не искать, всё более ли менее ясно…
Они замолчали. Каждая думала о своём. Одна – об удивительном пути, пройденном ею сегодня, другая – о Боге, и ещё о том, что чудеса всё же бывают на этом свете и иногда случаются с простыми смертными… Вдали показался тот самый холм, с которого Лена и начала своё путешествие по этой необычной стране.
Всё вокруг снова пришло в движение. Непонятным образом они очутились на склоне холма и Лена, задыхаясь, уже бежала вверх, вверх, всё вверх, к тому блоку, из которого вышла.
Они остановились тяжело дыша и, не сговариваясь, разом посмотрели вниз. Цепочка людей растянулась по склону, кто-то пытался подогнать механизм максимально близко к тропе. Люди, приехавшие с ними, уже остановились рядом с ними и выжидающе смотрели на Айкис. Наступила тишина, слышалось лишь дыхание людей, да шум ветра, свободно гуляющего между блоками. Все ждали.
– Пошли, – произнесла Айкис и первой вошла в блок, ведя Лену за руку…
* * *
Войдя, Лена увидела первым делом Валентину, застывшую в немом удивление посреди комнаты, и лишь за тем услышала голос Пятого:– Ты успела… – а потом, с неимоверным удивлением и болью, – Айкис?!
Пятый приподнялся на локте и тихо, но внятно, проговорил:
– Ёт соре! Со ин кас, Айкис!… Дай мне умереть, прошу тебя…
– Дзеди… та эпре… не надо, умоляю тебя! Остановись, не надо!
– Поздно… – его лицо посерело, глаза затягивала мутная плёнка, – слава… Богу…
Потом Лена снова увидела себя бегущей по склону холма. Непонятным образом рядом с ней очутились Валентина и Юра.
Дорогу к Дому Лена почему-то не могла узнать. Да и скорость механизма была гораздо ниже той, на которой они добирались сюда.
Валентина и Юра ошарашено смотрели то друг на друга, то на Лену. Их попросили не покидать кабины, не мешать. И они сидели, не зная, что делать дальше. Юра и Валентина ждали, что скажет Лена. Сама же Лена видела сейчас столько одно – эти страшные мёртвые глаза. Её трясло.
– Ленка, что такое творится?! – Юра с трудом владел собой. – Куда нас тащат? Что всё это значит?
– Подожди, Юр, – Лена поморщилась, словно от яркого света, – Валентина Николаевна, вы тут пока посидите, хорошо?… Я вам потом всё объясню… ну, что знаю… а пока я эту хочу найти… ну, Айкис эту… Я должна знать, что с ним.
– Ты не поняла, что ли? – спросила Валентина. – Умер. Отмучался…
– Вы тут пока посидите, – Лена встала.
– Лена, я с тобой. Юр, посиди тут, посторожи. Если нас не будет долго – тогда пойди, поищи.
Лена, а вслед за ней и Валентина, вышли в общий коридор. Лена спросила проходившего мимо неё юношу:
– Где Айкис?
– Все там, – юноша махнул рукой в хвостовую часть машины. Тут только Лена заметила, что это и не юноша вовсе, что этому человеку уже порядочно лет. Хотя о возрасте говорили только глаза – уж больно много в них всего помещалось, не по годам, которые здесь, видимо, играли роль второстепенную. – Мы его еле держим и, боюсь, до Дома не дотянем. Только если Айкис с Даниром что-нибудь придумают. Вы им не мешайте, она и так злая, как я не знаю, что…
– Почему? – спросила Валентина.
– Он её опять сумел перехитрить, – человек печально улыбнулся, – они с Лином в своё время здорово её обошли подставили, она вызверилась на них, выслала… сроком на год… так она говорила. А потом мы их потеряли. Искали девятнадцать лет. А теперь он, мёртвый, почти сумел просочиться у неё сквозь пальцы.
– Это как?
– Посмотрите – сами увидите. Правда, боюсь, не поймете…
– А откуда вы так хорошо знаете русский? – полюбопытствовала Валентина.
– А я у вас там несколько лет провёл. Его искал. Ну, то есть, конечно, не только его… и остальных тоже. Так запутаться! – человек покачал головой. – Несчастный… и такой молодой, совсем мальчишка. Тридцать девять лет…
– А сколько вам? – повинуясь внутреннему голосу спросила Лена.
– Мне? Двести девяносто семь. Пойдёмте, я вас провожу.
Помещение, в которое они попали, было размером приблизительно три на четыре, почти что с Ленкину комнату. Дальше порога они не прошли, человек знаком остановил их. В кабине сидело и стояло человек десять. Перед каждым висела в воздухе полупрозрачная пластина размером примерно в две ладони.
– Пробой, уровень семь, – сказал кто-то. Люди одновременно коснулись своих пластин. Через секунду:
– Пробой, уровень девять.
– Айкис, останови машину, попробуем воспользоваться здешним генератором.
– Оссе, останавливай сам, – голос Айкис звенел от напряжения, – я поняла, в чём дело…
– Вход снят, – мужской низкий голос, – сейчас…
– Я сама, убери это…
– Валентина Николаевна, – прошептала Лена, – вон он…
– Вижу, – тоже шепотом ответила та.
Пятый лежа на узком высоком столе посреди каюты. Его полностью освободили от одежды и от повязок. Валентина подумала, что только сейчас поняла до конца, что же с ним произошло. Смотреть на Пятого было страшно. “Он совсем мёртвый, – пронеслось у неё в голове, – на что они надеются?” Она несмело сделал шаг вперёд. Только тут она заметила, что ко всем крупным венам на его теле подведены какие-то прозрачные трубки, настолько тонкие и незаметные, что рассмотреть их было весьма сложно. Трубки оканчивались не иглами, нет, они свободно уходили в ткани, словно составляли с ними единое целое…
– Пробой, уровень четырнадцать, – сказал кто-то.
– Это конец, не сумеем, – проговорила та женщина, которую Айкис называла Нейс, – не стоит, Айкис, оставь…
– Отвяжись! – Айкис подошла к Пятому, осторожно повернула ему голову набок и тут Лена увидела в её руке точно такую же капсулу, как та, что отдал ей Пятый. Айкис секунду постояла рядом с ним, затем бережно положила пальцы ему на шею и несильно надавила.
– Хирург! – приказала она. Крошечная матовая сфера повисла над её руками и через секунду исчезла из виду.
– Пробой уровня восемь закрыт, – нестройным хором сказало сразу несколько голосов.
– Данир! – позвала Айкис. – Смени меня, пригоню сюда катер. А то мы стоим, а время идёт. – Айкис держала свою ладонь там же, где и раньше, Лена поняла, что не просто так.
– Я сам, – высокий темноволосый мужчина поднялся и спросил, – чей катер?
– Мой, конечно, – ответила Айкис, – чей ещё… мы сможем продержаться, пока ты…
– Я скоро буду, – Данир ободряюще улыбнулся и шагнул в стену. Девушка, рядом с которой он только что стоял, восхищённо покачала головой и с уважением сказала:
– Энриас! Мастер…
– Вот кто был мастер, – Нейвис кивнула на Пятого.
– Пока ещё есть, а не был, – поправила её Айкис. – Вы почему интубацию не сделали до сих пор?
– Там делать нечего, лёгких нет. Одни обрывки.
– Ну почему я всё должна делать сама?! – взорвалась Айкис.
– Мы нормально снабжаем, можешь посмотреть, если не веришь, – возразила Нейвис.
– Пробой уровня четырнадцать закрыт, – отрапортовала та девушка, что хвалила Данира.
– Остальные?
– Без изменений, – Нейвис подошла к Айкис, – давай я тебя сменю.
– Хорошо, – Нейвис и Айкис поменялись местами, – Оссе! Будь любезен, просмотри все повреждения. И закрой, пока не поздно. Что с мозгом?
– После остановки сердца подключили к питанию сразу.
– А остальное?
– Четыре минуты. Хотя немного странно то, что по всем показателям он умер гораздо раньше, – заметил Оссе. Он накладывал на раны лёгкий, блестящий, белый материал, мгновенно прилипавший к коже. – Примерно три часа назад. Возни с ним будет!… Это же решето, а не человек. Энергетика в минусе, даже не на нуле…
– Пробои уровней один, четыре, десять, одиннадцать закрыты.
– Много ещё осталось? – спросила Айкис.
– Ерунда, – ответил кто-то, – один второстепенные. А он и вправду может выдержать. Вот только эта операция сожрёт все наши деньги, которую Айкис столько времени копила…
– Тебе что важно – деньги или душа твоя бессмертная?
– Да молчу я, Айк, молчу, – примирительно сказал человек. – Вот только если с ним будет тоже, что было с Лином…
– Лина же убили, – тихо проговорила Лена. Однако все головы разом повернулись к ней. В этот момент машина тронулась, а в каюту вошёл Данир и произнёс:
– Во-первых, мы скоро будем на месте. Во-вторых, у него пошло сердце, а вы этого даже не заметили. А в-третьих, Лин у нас уже пять ваших месяцев, девочка моя, но то, что с ним было – и происходит посейчас… Словами не передать…
– Сейчас он лучше, – возразила Айкис, – а первое время… он был безумен, когда мы его забрали. И кроме того…
– У вас это, кажется, называлось словом “наркотики”. А ещё он экранирует любое постороннее вмешательство так, будто обучался психовоздействию эти девятнадцать лет. Его невозможно вылечить, мы отступились. Кто-то хотел сломать его психику – и сломал. По-моему, это хуже смерти, – добавил Данир.
– Их хотели разделить. Разделили. Надеялись, что в отчаяние они согласятся на все условия, – еле слышно добавила Айкис.
– Но не учли того, что в этом самом отчаяние заключена немалая сила… Хотя, впрочем, важно ли это?… Не пора ли нам всем, наконец, проснуться и сделать то, что должно?… – Данир пристально посмотрел на Айкис, потом перевел взгляд на Пятого. – Он, пожалуй, сделал. По крайней мере то, что считал важным и необходимым. Я не могу этого сказать про нас, но я скажу только одно – сны кончились. Любые – и страшные, и прекрасные. Осталась только явь. Всегда остается только явь…
Лин
End
Лин, когда его забрали, был действительно не в себе. То, что с ним произошло, фатально повлияло на его и так нестабильную психику. А случилось с ним вот что.Та страшная ночь в больнице стоила Лину, как ему показалось, почти всех сил. Очутившись у Юры дома, он, не раздеваясь, повалился на кровать. То снотворное, которое дал врач, он проглотил ещё в машине, и оно действовало катастрофически быстро. У Лина всё плыло перед глазами. Снотворное, хотя и притупило восприятие, не дало, к несчастью, нужного эффекта. Лин видел перед собой эту страшную в своей реальности картину – автобус, дорога, лужа крови на асфальте… Лин скрипел зубами от бессилия и отчаяния. Ведь только вчера… да нет, сегодня!… Господи, ведь и вправду сегодня они стояли на пороге этой самой квартиры… и Пятый тоже стоял здесь, вот на этом самом месте! А теперь… теперь Пятый там, во всём этом белом ужасе, он умирает… Лин не понял, хотя стремился понять всем сердцем – почему?! Для чего Пятый сделал это? Что чувствовал он тогда, когда… и почему он так сказал: “Ю зуадже, Лин. Ио лефеп, ю дихслу. Та нис…” Прости, Лин. Это невозможно, я ухожу… Что невозможно? Почему Пятый, который никогда не опускал рук, который боролся до последнего, который в своё время орал на того же Лина, как сумасшедший, когда тот решил было, что уже всё, тогда, когда они выбирались из этого чёртового леса… нет, не так… но Пятый никогда не смог бы так поступить – малодушно, что ли… не по-своему…
Лин попытался было встать, но ноги его не держали. Он кое-как, хватаясь за стены, дошёл до ванной и стал жадно пить холодную воду из-под крана. Его мутило. В голове шумело, и не только из-за таблеток. Лин ощущал слабые позывы цепи, с которой был связан, она уже почуяла, что происходит что-то неладное…
Почему?! Как же так? Они же хотели уйти вместе, а теперь… даже попрощаться не успели… Лин стоял над раковиной, ухватившись за неё обеими руками, чтобы не свалиться, и бездумно наблюдал за потоком воды, который, сворачиваясь в тугой витой шнур, уходил в слив. Господи! Сними с моих плеч эту тяжесть, не выдержат же плечи, сломаются… Как близко, и как далеко… всё неправильно, всё не так. Придумай что-нибудь другое, Господи, нам надоел этот сюжет, он примитивен… но от этого боль меньше не становится.
Лин, забыв закрыть воду, вернулся в комнату. Он лёг прямо на пол и закрыл глаза. Спать. Нет, не могу. Надо, это поможет. Спать. Заснуть не получилось. Лин просто лежал на полу, уставившись в потолок. Разум отказывался служить – слишком всё было страшно. “Этого не может быть, – думал Лин, – не может быть…” В то же время он чувствовал странное, отрешённое спокойствие – словно кончилось что-то очень ужасное, словно они оба, и он, и Пятый, освободились разом от всех тягот, от всех страданий. Пятому не выжить, это было ясно с самого начала. Так что же его, Лина, тут ещё может удержать? Лин слабо усмехнулся, горько, с покаянием… Да ничего. Он ведь сам придумал эту штуку с цепью, сам начал. Выходит, придётся и заканчивать тоже самому. Ещё совсем немножко пожить, собраться с духом, а потом… может, так же, как Пятый. Может, по-другому. Лин ещё пока не решил – как. Не решил – когда. Но он уже твёрдо знал для себя, что сумеет.
Ночь стёрла грани между явью и сном. Это был не сон и не явь, это было некое промежуточное состояние – между болью и радостью, между жизнью и смертью. Всё решено. Оставалось только ждать.
* * *
Их было четверо и они знали, что им нужно делать. Дверь Юриной квартиры оказалась для них пустяковой преградой – её просто отжали и вошли. Эти люди превосходно работали – профессионально, тихо, быстро. Их не интересовали вещи или деньги, они не были ворами. Им был нужен Лин. Их предупредили, что он может оказать сопротивление. К этому они тоже были готовы. Но в данном вопросе их ждало разочарование – Лин не сопротивлялся. Мало того, чтобы вывести его из квартиры, им пришлось чуть ли не тащить его на руках – идти он не мог, ноги не несли. Он понимал, что происходит, но ничего не делал – не осталось сил, переживания стоили слишком дорого. Он лишь тихо, но внятно, осведомился у своих конвоиров:– Куда вы меня везёте?
– Это тебе не касается, – снизошёл до ответа один из охранников, – заткнись и иди.
Лин повиновался. Ему было уже почти всё равно. Тупо болело где-то в груди, он шёл, на улице они остановились, ожидая машину. “Всё, как тогда, – подумалось Лину, – вот только тогда нас было пятеро, а теперь остался я один”.
Он не понял, на какое предприятие его отвезли на этот раз. Они было неразличимы, схожи, как уродливые братья-близнецы. “Мне этого не выдержать, – думал Лин, – я больше не могу”. Его снова били, он снова молчал. Били долго, но безрезультатно. Лин несколько раз терял сознание, потому что мучители были новые, они не умели останавливаться вовремя, чтобы дать жертве хоть немного придти в себя. Руки, прикрученные к крюкам верёвками, затекли и потеряли чувствительность. Снова обморок. Снова – свет. “Ещё пара часов – и мне не нужно будет брать грех на душу, – подумал Лин. – Это будет хорошо…” Вскоре, однако, избиение прекратили, Лина отвязали и оттащили в камеру. Через некоторое время в камеру вошёл человек в халате, со шприцем в руке.
– Больно? – спросил он. Лин не ответил. – Сейчас пройдет. И даже больше того.
Укола Лин не ощутил, но то, что последовало за ним… это был рай. Счастье. Волшебный сон. Освобождение. Боль ушла, пропала. А потом, немного позже, появились эти чудные, нереальные, но прекрасные видения. Сны…
Лин не знал, сколько прошло времени. Когда очнулся – понял, что лежать неудобно, затекли ноги, боль от побоев гуляет волнами по всему телу. Лин не мог понять, день сейчас или ночь, где он, и что с ним. Он помнил, что с Пятым случилась большая беда, что, по идее, он, Лин, должен быть в больнице, поблизости… “Что такое? – подумал он. – Что со мной?” В сердце вгрызалась тоска, отчаяние. “Что они со мной делают?”
Дверь камеры открылась. Надсмотрщики. Трое. Лин покорно встал и вышел – терять ему было нечего. Совсем. Снова побои. Снова боль. На этот раз – не так сильно и не так долго, как в первый раз. Они видели, что их жертва слишком слаба, чтобы выдержать более длительную пытку.
На третьем часу в камеру вошёл Павел Васильевич. Он остановился на пороге и спросил:
– Лин, может, хватит? Пора начать говорить. Своим молчанием ты ничего путного не добьёшься. Понял? – это было сказано почти весело. Странное это было веселье – темная комната, тусклая лампочка под потолком, узкая дверь… и два человека, которые и не люди вовсе, хоть и выглядят людьми. Один – хозяин положения, вальяжно стоящий подле двери, другой – привязанный за руки к крюкам, вбитым в стену. Один – полный жизни, второй – полумёртвый. Но живой видел, что проиграл, или почти проиграл своему противнику. – Лин, ты знаешь, что за укол тебе вчера делали? – Лин отрицательно покачал головой, говорить он не мог, страшно болели разбитые в кровь губы. – Это героин. Если ты не в курсе, то я поясню. Героин – наркотик. Ты знаешь, что это такое? – Слабый кивок. – Ты представляешь, что тебя ждёт? Учти, это – последнее предупреждение. Больше не будет. Через месяц-другой ты сам приползёшь ко мне на коленях и будешь просить, чтобы я тебя выслушал. А я ещё подумаю, стоит ли это вообще делать, – Павел Васильевич стряхнул с рукава пушинку и удалился. Вошёл давешний человек со шприцем.
– Привет! – весело поздоровался он. – Полетаем? Вот и хорошо…
* * *
Время исчезло. Его уже не существовало. В этом мире присутствовали лишь три вещи – боль, героин и сон. Лин уже почти не сознавал, что с ним происходит, он молча, просто по инерции, терпел побои, ведь за ними следовал укол наркотика, служивший в этом новом мире избавлением от страданий. Потом наступали страшные часы (дни? недели?), во время которых не было ничего, кроме боли и тоски. Некоторое время спустя Лин поймал себя на том, что с нетерпением ждёт, когда его снова начнут бить – ведь укол всегда следовал за избиением. Только одно удерживало его от попытки как-то свести счёты с самим собой – он не знал, что с Пятым. Безумная надежда на то, что друг жив, иногда посещала его и тогда Лин словно бы и сам оживал, старался как-то собраться с силами… Впрочем, подобное случалось всё реже и реже. А потом…В камере никто не появлялся очень долго, и Лин всё сильнее ощущал другую боль – о её существование он узнал не так давно. Бред, в котором Лин видел человека со шприцем, входящего в его камеру, заменил ему сон, а просыпаясь, он видел лишь пустое помещение и обитую железными листами дверь. Через несколько часов дверь открылась и в ней в самом деле показался человек, который обычно приносил наркотик. Лин вскочил ему навстречу, однако тот поднял руку и повелительно произнёс:
– Сядь и послушай, – он встал на пороге камеры, привалился к косяку двери и тихо произнёс: – Умер дружок твой, я только сегодня узнал. Ещё в больнице, на третьи сутки, в реанимации. Я бы и раньше тебе это сказал, да сам узнал только сегодня. Такие вот у тебя хреновые дела. Понял?
Лин кивнул. Новость не ошеломила его, нет, но Лин чувствовал, как исчезают остатки сил, как что-то пропадает из его души… навсегда, безвозвратно… боли не было, лишь страшное разочарование – последняя надежда исчезла. Он стоял, тупо уставившись в пол, не в силах сделать и шага, словно его вдруг разбил паралич. Пустота. Вот подходящее слово. Всё. Что есть свобода? Свобода есть пустота, возведённая в степень. Вот она, свобода. Такая, какой ей должно быть.
– Ломает сильно? – полюбопытствовал человек. Лин не понял вопроса, поэтому тот переспросил: – Дозу-то хочешь, или повременим?
– Нет! – у Лина словно что-то полыхнуло перед глазами. – Нет, сейчас! Ради Бога…
– Ну только если. Рукав закатай…
Это была не свобода, Лин ошибся. Это была самая жестокая шутка, какую один человек способен сыграть с другим.
* * *
Бить его почти перестали, в этом не было необходимости. От побоев не было ровно никакого толку, героин справлялся с делом куда эффективнее. Теперь Лин почти всё время проводил в камере, лёжа на полу или сидя у стены. Он отказывался разговаривать с людьми, не ел, почти не пил. Он ждал только одного – дозы. В сутки он четыре раза получал героин, причём и этого становилось мало. Хотелось ещё. Доза – и всё хорошо. Доза – и порядок. Серые стены вокруг расцветут яркими красками, уйдут, растворятся в мареве. Можно шагнуть и полететь и никто не скажет, что так не бывает. Сила… огромная сила… совершенство на самой грани. Скорее… я не хочу назад. Пусть всё будет хорошо. Пусть всё идёт так и дальше. Так надо, это выше понимания, но так надо. Он постепенно начал терять память, мысли утратили ясность и остроту, что была присуща им раньше. Лин погружался всё глубже и глубже в недра своего отчаяния, расцвеченного видениями и образами. Прошлое его уже почти не тревожило, словно и не было его вовсе.* * *
Что-то изменилось. Время вдруг обрело реальность. Он ощущал всё нарастающее беспокойство и раздражение, в один момент он вдруг понял, что его страшно пугают тесные стены его камеры, он терпел, сколько хватило сил, этот страх и всё усиливающуюся боль, а затем начал кричать, чтобы его выпустили. Но в коридоре за дверью царила полная тишина, лишь эхо от его крика множилось, отражаясь от стен.– Кто-нибудь… – стонал Лин, – помогите же!… Помогите! Господи… нелюди… Больно…
Только эхо.
– Помогите! – что было мочи закричал Лин. Никого. Его постепенно стало охватывать отчаяние. Он подошёл к двери и ударил по ней кулаком. Металл отозвался гулким холодным звуком. Лин ещё раз треснул по двери. И ещё. И ещё. Постепенно он вошёл в раж, удары сыпались на дверь без перерыва, металл стонал… Лин бросился на дверь, стремясь высадить её, он ударился плечом, но даже не заметил этого. Желание вырваться из камеры теперь отождествлялось у него с болью, он и сам не понял, когда это произошло, но теперь он знал чётко – стоит только выйти наружу – и боль прекратиться. Он со всей мочи заколотил в дверь двумя руками.
– Сволочи! Выпустите, слышите! – это было исступление, он уже сам не замечал, что кричит. – Я вас убью всех!… Выпустите!…
* * *
– Сколько это уже продолжается? – спросил Павел Васильевич у начальника охраны третьего подземного этажа предприятия номер десять, оно же – комбинат.– Третьи сутки, – отрапортовал тот. – Мы, согласно вашему распоряжению, никого не впускаем на уровень. Прекратили давать героин, заранее укрепили дверь. Всё выполнили по вашему приказанию.
– И что? Никакого эффекта?
– Эффект есть, но не тот, что был нужен. Я вызвал врача, он вынес вердикт даже не подходя к двери. Мы, кстати, предполагаем, что это небезопасно.
– Он агрессивен?
– Вероятно, да. Судя по этим воплям… – начальник охраны замялся.
– Что сказал врач?
– Если его там оставить, он скоро погибнет. Обезвоживание, стресс, ломка. К тому же он в силах и себя покалечить, слышите, как по двери молотит? Почти не перестаёт, трое суток на ногах.
– Он не говорил никаких фраз… типа: “Я расскажу” или чего-то подобного?
– Нет, – начальник охраны отрицательно покачал головой.
– Сколько он ещё сможет выдержать?
– Не знаю. Врач только руками разводил. Говорил, что, по идее, он уже должен был либо сдаться, либо отключится от усталости, но вы же слышите…
– Пока продолжайте, – распорядился Павел Васильевич. – Обо всех изменениях докладывайте мне, держите в курсе, поняли?
– Так точно. Какой срок определите как самый больший из возможных?
– Ещё двое суток, – Павел Васильевич повернулся и вышел.