Страница:
– У тебя уже координация движений от потери крови нарушилась, кретин! Все, я выезжаю, буду через…
– Вас того… не пропустят… – Лин говорил тихо, но, вероятно, сумел собраться, потому, что речь его обрела связность. – Вы рискуете… вас могут на КПП задержать до выяснения, понимаете?… Если бы Валентина Николаевна…
– Пока она приедет, ты можешь… – Гаяровский не договорил. В прихожую вышел Пятый и, кивнув на аппарат, спросил:
– Рыжий?
– Да, – ответил Гаяровский. Он вкратце обрисовал Пятому ситуацию, тот на секунду задумался, потом резко кивнул.
– Едем, – сказал Пятый. – Дайте мне трубку. Лин?… слушай внимательно. Сейчас выйдешь на проходную, еще лучше – прямо на КПП, но только не на улице стой, а зайди в караулку… ну, мало ли… они тебя тоже знают… сиди и жди нас… «Жигули», да… светло-бежевые… мы скоро… нет, я нормально, потом расскажу… все, жди.
– Пятый, тебе надо остаться дома, у тебя температура, – начал было врач, но Пятый, повернувшись к нему, тихо сказал:
– Лина вам не отдадут. Без вас он запросто истечет кровью. Валентины нет, и, скорее всего, не будет до завтра. Это надо принять, как факт, быстро собираться и ехать. Что же до моей температуры – пройдет, это не пуля в голове, и не последствия общения с Андреем в комнате номер девять. Все в порядке. Едем.
КПП была ярко освещена, метался туда-сюда ставший уже привычным Пятому прожектор на вышке, выхватывающий из темноты то кусок леса, то заграждение, то угол двора предприятия. В луче света и лес, и само предприятие, низкое, приземистое, уродливое здание, выглядели отвратительными, гнетущее тяжелое ощущение усиливалось еще и оттого, что на улице не было ни одного человека. Только прожектор на решетчатой вышке – глаз, не дающий ни малейшего шанса. И – тишина. Почти абсолютная. Шум дороги не достигал этого места. Гаяровский, попавший в окрестности «трешки» впервые, поежился и спросил:
– И вот тут вы живете?…
– Почти, – тихо ответил Пятый. – Внизу. Ладно, я пошел. Сидите и ждите. Из машины не выходить ни под каким видом. Вышку заметили?
– Еще бы, – Гаяровский в замешательстве посмотрел на Пятого. Луч прожектора метнулся к ним, на секунду осветил салон, выхватив из темноты призраки их лиц, и исчез.
– Это займет несколько минут. И вот еще, чуть не забыл. Пересядьте на заднее сиденье, Лина я пихну к вам, а потом нам нужно будет ехать очень быстро. Вы так ездить не умеете.
– Зачем быстро? – удивился Гаяровский. – Ты толком объяснишь, в чем дело?
– Во-первых, за нами могут погнаться, – ответил Пятый.
– Как?! – опешил врач. – Я никого не вижу… и зачем, ты же говорил с ними.
– Ну и что? – пожал плечами Пятый. – Я же спросил – вы видите вышку? Вы кивнули. А на вышке стоит пулемет. По-моему, даже два, но я не проверял. Именно с этой вышки началось наше с вами знакомство. Это периметр.
– А во-вторых? – с тщательно скрываемым испугом спросил Гаяровский.
– А, во-вторых, вы сами сказали, что Лину плохо. Поэтому надо быстрее попасть в больницу.
– Все так. Ладно, иди. Только быстрее. Очень неприятное место…
– Еще бы, – без тени улыбки сказал Пятый. – Вы себе слабо представляете, насколько.
Он выскользнул из машины и быстро пошел к проходной. Его окликнули, он махнул рукой. Гаяровский наблюдал за ним, ощущая смутное беспокойство. Наконец дверь открылась, и Пятый скрылся внутри. Дверь открылась минут через десять, когда Гаяровский начал уже сильно волноваться. Пятый вел под руку Лина, который шел более чем неуверенно – его шатало из стороны в сторону, словно пьяного. К лицу Лин приживал окровавленную тряпку неопределенного происхождения. Гаяровский, не взирая на запрет Пятого, выскочил из машины, подхватил шатающегося Лина под другую руку и втолкнул его в салон. Пятый уже садился на водительское место. На секунду он обернулся, и Гаяровский поразился выражению его лица – это была неприкрытая злоба, почти бешенство. Глаза лихорадочно блестели, Пятого просто трясло от злости.
– Какого черта вы вышли? – процедил он сквозь зубы.
– Но… надо же было помочь, и я…
– Идиот, – Пятый ткнул ключом в замок зажигания. – Почему все кретины так любят притворяться умными?…
Он завел машину и, не дожидаясь, когда прогреется мотор, рванул с места. Через несколько минут, когда грунтовка осталась позади, Пятый прямо со второй скорости врубил четвертую и вдавил газ в пол.
– Не надо, – попросил Гаяровский. – Ты убьешь движок…
– Надо, – отрезал Пятый. – Посмотрите на Лина.
Гаяровский потряс рыжего за плечо и обнаружил, что Лин не откликается. Вадим Алексеевич перевернул его на спину и сдавленно охнул. Мало того, что рыжий был бледен, как мел, нижняя половина его лица была перепачкана засохшей кровью, мало того, что под обоими глазами у него налились гематомы, а на переносице – здоровенный синяк… хуже всего было то, что кровотечение продолжалось. Гаяровский кое-как усадил Лина, сунул ему под спину свою куртку и вытащил из-под стекла аптечку.
– Что вы ищите? – не оборачиваясь спросил Пятый.
– Перекись и нашатырь, – ответил Гаяровский. – Должен тебе заметить, что твоя идея ехать быстро по такой дороге…
– Понял, но ничем не могу помочь, – машина пошла еще быстрее. Гаяровский подумал, что ему действительно никогда не удастся выжать из своих «Жигулей» сто пятьдесят с гаком. – Что вы хотите сделать?
– Привести его в себя и попробовать приостановить кровотечение. Я открою окно, если ты не возражаешь.
– Открывайте. Только не сильно, и так аэродинамика паршивая, да еще и ветер боковой.
– Ему воздух нужен, – начал было возражать Гаяровский, но Пятый его прервал:
– Занимайтесь своим делом, а мне не мешайте заниматься своим. Вы меня отвлекаете, – машина, взвизгнув тормозами, вошла в поворот. – Ни слова больше.
Гаяровский справедливо решил, что бороться с хамством – бесполезное занятие, поэтому промолчал. Пятый, казалось, полностью слился с машиной, для него не существовало с этот момент ничего, кроме обледенелой дороги, скорости и ночи. Пост ГАИ они проскочили так, как его проскакивают преступники в детективных фильмах – не просто с ветерком, а еще и сбив какое-то дорожное заграждение, по счастью деревянное и нетяжелое. Гаяровский услышал только хруст под колесами и успел подумать, что резина, похоже, осталось цела – иначе бы они в момент разбились.
У больницы Пятый подогнал машину вплотную к крыльцу, и, резко повернувшись, спросил:
– Что?
– Сиди, я за каталкой. Не остановил я ничего, и в себя он не пришел. Быстрее надо…
– Так идите, что вы пялитесь на меня, как баран на новые ворота! – взорвался Пятый. – Или мне самому все за вас сделать?!
Гаяровский молча вышел из машины. Через минуту он вернулся в сопровождении санитаров с каталкой, Лина спешно повезли наверх, а Пятый остался один. Он медленно, не торопясь, запер машину, проверил все дверцы и тоже побрел наверх. В ординаторской никого не было, поэтому Пятый просто положил ключи от машины на стол, а потом пошел в сторону палат. То, что в палату его никто не пустит, он знал, но все же надеялся хоть одним глазком увидеть Лина. Это ему удалось – Лина положили во вторую терапию, дверь в палату была из матового стекла, и Пятый смог рассмотреть, что Лином занимаются сразу двое врачей. Искать Гаяровского Пятому совершенно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он отошел от двери и двинулся вглубь темного коридора, удивляясь тому, как громко звучат его собственные шаги… По дороге он вспомнил, что там, в конце этого коридора, имеется пара лавочек, на которых можно если и не полежать, то хотя бы посидеть. И точно, память его не подвела. Выбрав самый скудно освещенный угол, Пятый сел, опустил голову на руки и вдруг ощутил удивительное спокойствие и отрешенность. Руки почему-то враз стали слабыми, голова – неожиданно тяжелой, спина заныла, глаза закрывались сами собой. Он тяжело вздохнул, привалился плечом к стене и прикрыл глаза. Дальше он почти ничего не помнил. Так, какие-то смутные обрывки. Голоса рядом… знакомые, но ненужные…
– …да где, как не здесь… хорошо, что я знаю все эти места… смотри, вон…
– …забыли… Вадим, мы же просто про него забыли… слушай, а ты серьезно, что он так на тебя?…
– …да так, что мало не покажется… едва ли не матом… вместо благодарности, должно быть…
– …слушай, если уж здесь… проследить… мест нет… понимаю…
– …место можно… ладно… не надо, я сам… хотя погоди…
– …горит весь!… Вадя, у него сорок…
– …уйди с дороги… не мешайся под ногами… не надо, я донесу… позови дежурного!…
Когда он проснулся окончательно, уже давно наступил день. Возле кровати обнаружилась серая от усталости Валентина, которая с ходу резко спросила:
– Ты чего Вадиму натрепал, а? Совесть есть?!
– Как Лин? – не отвечая, спросил Пятый.
– Выкарабкался. Переливание крови ему делали, до шести утра держали…
– Остановили?
– Да, остановили, – едко сказала Валентина. – С большим трудом. Как ты посмел, скотина, так разговаривать с Вадимом? Нашел себе объект для словесного поноса! По-хорошему, он вообще бы не должен был тебя сюда впускать! Человек тратит свое время, едет, сидит с тобой, потом кидается в эту авантюру, ты его подставил так, что тебе и не снилось, сволочь ты этакая! Ты соображаешь, что делаешь, а? Привезти человека на «третье»… да его же убить могли!…
– Лин поправится? – спросил Пятый ровно.
– Да, поправится, – резко ответила Валентина и вышла, шибанув дверью палаты так, что стекла жалобно звякнули.
…На улице было совсем темно и шел дождь. Сначала Пятый удивился – почему стемнело так быстро? а потом сообразил, что он, оказывается, ходит по улице уже довольно долго. Свитер и брюки вымокли насквозь, абсолютно мокрые волосы постоянно сваливались на глаза, мешали смотреть под ноги… Пару раз он упал, впрочем это уже не имело никакого значения… Через некоторое время он почувствовал, что его трясет – видимо, начался мороз. До этого момента он холода не ощущал, а теперь подумал, что надо бы пойти и погреться в подвале. Дом нашелся неожиданно быстро – Пятый несказанно удивился этому, ему казалось, что он ушел из знакомых мест еще несколько часов назад. Замок скорее всего заело, Пятый провозился с ним почти полчаса – ключи почему-то не нашлись на обычном месте, в щели между бетонными блоками. Весь этот день и вечер был каким-то странным и неправильным, поэтому Пятый почти не обратил внимание на то, что подвал тоже выглядит как-то немного непривычно. Впрочем, ему было все равно. Он пробрался в дальний угол, лег у теплых труб и задумался. На Валентину он не обиделся, ни в коем разе, просто… она была не права, вот и все. И Гаяровскому он не хамил. И подставлять никого не хотел. Он просто очень сильно волновался за рыжего. Теперь он немного полежит тут, отдохнет, а потом придет к ним, и все им расскажет. Они поймут…
Мысли были вялые и ни чему не обязывающие. Постепенно он начал впадать в оцепенение, думать не было сил. Он просто лежал, привалившись спиной к трубе и отчужденно глядя в подвальное окошко, в котором почему-то вставал очень красивый восход… просто картинка из детской книжки… было немного душно, временами ему начинало казаться, что надо выйти и сделать снаружи что-то очень важное, только он никак не мог вспомнить – что. Позже он про это забыл… Восход в окне неожиданно сменился темнотой, столь полной и непроницаемой, что она казалась чем-то, что можно осязать. Он протянул руку вперед и погладил темноту, на ощупь она оказалась неожиданно твердой и шершавой… Пятый удивился – ведь она только что выглядела мягкой, как ткань… Потом он неожиданно увидел, в подвале светло, но и свет был каким-то неправильным – серым, туманным… Предметы, его окружавшие, выглядели расплывчато и нереально, они словно выцвели, потеряли все цвета, кроме серого… но и он мерк, растворялся в самом себе, таял, исчезал в никуда…
Пятый не мог понять, сколько прошло времени, где он находится и что происходит вокруг него. Через какой-то неопределенный промежуток времени он почувствовал, что тело его почти полностью перестало повиноваться ему, и подумал, что это, наверное, хорошо… теперь-то уж точно никто не заставит его идти в зал или в «девятую» – как можно заставить что-то сделать человека, если у него нет тела?… Подвал снова погрузился в ту же осязаемую темноту… Дальше был какой-то отрезок времени, о котором у Пятого не сохранилось никаких воспоминаний, потом он ощутил, что его сильно ударили по груди и чей-то голос над головой рявкнул: «Дыши, дрянь!», но дышать совершенно не хотелось. Говоривший это понял, поэтому по груди снова ударили, потом ее сдавили, принуждая к вдоху… откуда-то потянуло свежим воздухом, снегом, ранней зимой… его опять насильно заставили вдохнуть… и все провалилось.
Потом он снова вынырнул из небытия, ненадолго, на какие-то секунды. В воздухе резко и неприятно пахло нашатырем, какой-то человек тряс его за плечо и постоянно повторял:
– Проснулся, живо!… Посмотрел на меня!… Глаза открыл быстро, козел!… На счет «три» резко выдохнул, понял? Считаю. Раз… два… три… давай!
Пятый послушно выдохнул – и тут его бронхи обожгла страшная боль. Он почувствовал, что ни за какие сокровища мира он не вдохнет. Ни за что. В глазах потемнело…
– Дыши сам, урод долбанный!…
Дальше снова на какое-то время стало больно, и снова все пропало.
Пятый молчал. Он уже все знал – и про то, что его привезли на восьмой день после того, как он ушел, всего в грязи, с реанимационной травмой – перелом ребер и с температурой тридцать два. Что несколько дней он пролежал в коме, что первая попытка снять его с аппарата едва не закончилась плохо. Валентина, на вторые сутки увидев, что он выбрался, сразу же уехала домой и не звонит… и, скорее всего, не приедет вообще и не позвонит больше… Лина она, кстати, забрала с собой, потому что после такой встряски ему надо приходить в себя как минимум месяц…
Поэтому он молчал. После того, как его перевели в обычную палату, прошло трое суток. Гаяровский зашел за это время один раз, наорал на Пятого и удалился. Пятый теперь ни с кем не разговаривал. Ел, что давали, потом, невзирая на боль в заживающих ребрах, отворачивался к стене и замирал. Если ему и хотелось чего-то – так это только поскорее смотаться подальше от больницы, Гаяровского, и, желательно, медицины вообще.
После первого памятного разговора Гаяровский зашел к Пятому еще раз, через день. Он сел на стул у окна, потер пальцами подбородок и произнес:
– Н-да… ты понимаешь, что ты сделал? Ты в состоянии понять, что ни Валентина, ни я с тобой никаких дел иметь больше не захотим, и не будем, даже под страхом смертной казни? Судя по упорному молчанию, дошло. Так вот, милый мой. Умирай теперь, как знаешь. Я больше шутом гороховым себя выставить не позволю. Если бы не Лена с ее бабским сочувствием, гнить бы тебе сейчас в том подвале. Так что двигай отсюда со своей дешевой философией.
Охранник на проходной проводил его обалделым взглядом. Пятый беспрепятственно спустился вниз и, поколебавшись секунду, вошел в свой зал. Дежурил Юра. Он встревожено посмотрел на Пятого и спросил:
– Ты чего, из больницы смылся? – Пятый кивнул. – Ну ты вообще… бледный такой… пойдем, приляжешь, что ли.
Он отвел Пятого в каптерку, помог лечь на раскладушку. Ночь, проведенная на «третьем» была, пожалуй, первой по-настоящему спокойной ночью за все это время. Пятый хорошо выспался, потом подменил Колю, которому срочно надо было отъехать в город, перекинулся несколькими словами с Юрой, который дал ему поесть хлеба, потом помог Никите дотащить баланду для «четверки», за что ему перепало от Никиты несколько вареных в шкуре картофелин и пара яблок… Надсмотрщики его не трогали – видели, что он болен, знали, что вернулся сам. А может, просто получили сверху распоряжение…
Ни Валентина, ни Лена, ни Лин не появлялись. Прошел почти что месяц после начала событий, приближался Новый год. Пятый уже снова работал в «тиме» – двух недель ему хватило на то, чтобы восстановиться полностью. По крайней мере, он не падал, когда надо было тащить ящик, спокойно выдерживал двадцать рабочих часов, время, отведенное для сна спал, хотя иногда и мучался кошмарами. Ребра зажили окончательно, кашель, мучавший его почти месяц, прошел. В «девятую» его пока не водили, вероятно, надсмотрщиков все еще пугала перспектива того, что он может не выдержать допроса.
На «третьем» предприятии поселилось какое-то неестественное спокойствие, даже Андрей почему-то присмирел, если от него кому-то и доставалось – то только по делу. Пятый ждал, во что перерастет это спокойствие – он прожил на предприятии достаточно долго, и знал, что за такими периодами затишья следуют обычно большие перемены. И он не ошибся. После Нового года половина надсмотрщиков ушла в загул. Да и причина затишья получила свое объяснение – оказывается, народ ждал квартиры. А получив (или не получив), занялся привычным делом – начал пить.
Снова потекли бесконечные дни, полные боли – в «девятую» он попадал почти каждый день, те надсмотрщики, которые жилья так и не дождались, срывали злобу на всем и всех – несколько раз дело даже доходило до драк. Пятый устал за эти дни больше, чем за предыдущий месяц. Он перестал есть, ему становилось все хуже, но теперь рассчитывать было не на что, и Пятому оставалось только одно – терпеть. И он терпел, внутренне смирившись с тем, что помощи не будет, и что придется либо умирать, либо пытаться уходить самостоятельно… впрочем, от этой мысли он вскоре отказался – понял, что сил не хватит даже на то, чтобы подняться наверх. Он почти перестал реагировать на побои, сносил все молча, покорно. Впрочем, если он попадал в Колину или Юрину смену, ему иногда давали передохнуть – Юра пару раз даже не водил его в зал, а Коля пытался подкармливать, но безуспешно – от одного вида еды Пятому становилось дурно. Остальные надсмотрщики только удивлялись – не ест почти две недели, а все же как-то умудряется по двадцать часов в сутки таскать ящики.
Потом вернулась Валентина. Оказывается, она брала отпуск за свой счет. Вниз она не спускалась, но Пятому удалось узнать от Коли, что рыжий этот месяц прожил у нее дома. Лин сильно болел, сказал Коля, Валентина его привозила сюда, несколько дней назад, он плохо выглядел – осунувшийся, глаза потухшие. Валентина сказала, что у него был нервный срыв. Что еще пару недель она его не отпустит. Пятый в ответ кивнул, словно соглашаясь с услышанным, но ничего не ответил. Да и что было отвечать?… И зачем? Тем более, что говорить ему не хотелось – несколько дней назад его снова сильно избили и разговаривать было все еще больно.
Какое-то время прошло в неведении. В «девятую» его теперь водили каждый день. А потом вернулась Лена.
Пятый спал на своем законном месте, прикрывая голову рукой. Конечно, он не мог видеть, как Лена подошла, но открыл глаза сразу же после того, как она потрясла его за плечо. Пятый проснулся от удивления – его уже очень долго никто так не будил. Кое-как сев, он поднял взгляд и увидел Лену, сидящую перед ним на корточках и с тревогой смотревшую ему в глаза.
– Как ты тут? – спросила она шепотом.
– Нормально, – тоже шепотом ответил Пятый. – Я в порядке.
– Я вижу, в каком ты порядке… давай я тебе хоть хлеба принесу. Хочешь?
Пятый отрицательно покачал головой. Есть не хотелось, хотелось пить. И очень хотелось принять таблетку анальгина, чтобы хоть немного приглушить боль от побоев. Хоть на полчаса…
– Спасибо, не стоит, – ответил он. – Лен, как там рыжий?
– Была бы его воля – жил бы в медпункте… он очень тебя ждет, Пятый. Он считает, что перед тобой виноват, и он теперь боится даже…
– Что?! – Пятого словно током ударило. – Что ты сказала?!
– Боится… А Валентина уже совсем не сердится на тебя… и Гаяровский тоже… Они очень переживают из-за того, что так с тобой обошлись, и не знают, что им теперь делать…
– Это они тебя послали? – спросил Пятый.
– Нет, я сама пришла. Они не знают… Пятый, ты плохо выглядишь, тебе же можно хотя бы на двое суток освобождение выписать. Пойдем, а?
– Погоди, – Пятый встал, прошелся по «тиму», остановился у двери. – В голове не укладывается… – он потер ладонями виски, поморщился. – Лена… я не смогу, наверное… я действительно страшно виноват, и философия у меня действительно дешевая, и я действительно дурак, какого еще поискать… Ты что-то путаешь.
– Путаю? – Лена сделала большие глаза. – Пойдем. Все сам увидишь.
Осторожно прикрыв дверь «тима», они вышли в коридор и пошил к лестнице. Поднявшись наверх, Пятый по привычке хотел прикрыть рукой глаза, но Лена сказала, что не нужно – сейчас вечер. Через минуту они подошли к двери медпункта и Пятый в замешательстве остановился у порога.
– Подожди тут, – попросила Лена. – Я понимаю, ты идти боишься, наверное… сейчас, секунду.
Она скрылась в медпункте. Пятый встал напротив двери, привалившись спиной к стене, тяжело вздохнул. Зря он пошел, сейчас начнется… В то, что Валентина действительно переменила свое мнение о нем, он не верил.
Дверь открылась и на пороге показался Лин. За его спиной маячила Лена, она, кажется, была чем-то довольна.
– Господи… – прошептал Лин. Лицо его исказила гримаса отчаяния, он неуверенно сделал шаг вперед. – Пятый, прости… я не хотел…
– Рыжий, что ты!… – Пятый чувствовал, что у него почему-то разом пропали все слова. – Это ты меня прости, я не подумал… у меня, наверное, что-то с головой было не то… Лин… я так виноват перед всеми вами…
– Да заткнись ты, идиот! – раздраженно крикнул Лин.
– Сам дурак! – с чувством сказал Пятый, ощущая, что с его плеч падает огромная, непосильная ноша, которая все это время тянула его к земле сильнее, чем все ящики и плетки. – Рыжий…
Несколько минут они стояли обнявшись, неподвижно, и Пятый все эти минуты думал, что ближе Лина у него на свете никого нет, что только один человек во всем мире способен волноваться за него до такой степени, что может заболеть, что… «Впрочем, я и сам хорош, – подумал он. – Я тоже за него боюсь. Примерно в той же степени… Гаяровского кто привез? Правильно…»
– Все нормально, Лин, – сказал он тихо. – Мы друг друга стоим. Верно?
– Верно, – тихо вздохнул Лин. – Пойдем, тут холодно.
– Вас того… не пропустят… – Лин говорил тихо, но, вероятно, сумел собраться, потому, что речь его обрела связность. – Вы рискуете… вас могут на КПП задержать до выяснения, понимаете?… Если бы Валентина Николаевна…
– Пока она приедет, ты можешь… – Гаяровский не договорил. В прихожую вышел Пятый и, кивнув на аппарат, спросил:
– Рыжий?
– Да, – ответил Гаяровский. Он вкратце обрисовал Пятому ситуацию, тот на секунду задумался, потом резко кивнул.
– Едем, – сказал Пятый. – Дайте мне трубку. Лин?… слушай внимательно. Сейчас выйдешь на проходную, еще лучше – прямо на КПП, но только не на улице стой, а зайди в караулку… ну, мало ли… они тебя тоже знают… сиди и жди нас… «Жигули», да… светло-бежевые… мы скоро… нет, я нормально, потом расскажу… все, жди.
– Пятый, тебе надо остаться дома, у тебя температура, – начал было врач, но Пятый, повернувшись к нему, тихо сказал:
– Лина вам не отдадут. Без вас он запросто истечет кровью. Валентины нет, и, скорее всего, не будет до завтра. Это надо принять, как факт, быстро собираться и ехать. Что же до моей температуры – пройдет, это не пуля в голове, и не последствия общения с Андреем в комнате номер девять. Все в порядке. Едем.
* * *
До предприятия они добрались без затруднений – дорога по вечернему времени опустела, начался гололед, поэтому машин почти совсем не было. Гаяровский, сидевший за рулем, тихо чертыхался сквозь зубы, ругая во все тяжкие тоненькую ледяную корку, покрывшую дорогу, Пятый же молча отвернулся к окну и, казалось, полностью отрешился от происходящего. Ему снова стало скверно, но другого выхода из сложившейся ситуации он не видел, поэтому приходилось терпеть. Лес, мелькавший за окном, слился в неясную темную полосу, стремительно уносившуюся прочь, фонарей было мало, дорога едва виднелась в темноте. Когда свернули на подсыпную, ведущую к самому предприятию, едва не угодили в кювет – темнота стала совсем уже непроглядной. Снег, которому так удивился Пятый утром, растаял, и ночь, казалось, заполнила собой все – и пространство между деревьями, и дорогу, и небо над головой…КПП была ярко освещена, метался туда-сюда ставший уже привычным Пятому прожектор на вышке, выхватывающий из темноты то кусок леса, то заграждение, то угол двора предприятия. В луче света и лес, и само предприятие, низкое, приземистое, уродливое здание, выглядели отвратительными, гнетущее тяжелое ощущение усиливалось еще и оттого, что на улице не было ни одного человека. Только прожектор на решетчатой вышке – глаз, не дающий ни малейшего шанса. И – тишина. Почти абсолютная. Шум дороги не достигал этого места. Гаяровский, попавший в окрестности «трешки» впервые, поежился и спросил:
– И вот тут вы живете?…
– Почти, – тихо ответил Пятый. – Внизу. Ладно, я пошел. Сидите и ждите. Из машины не выходить ни под каким видом. Вышку заметили?
– Еще бы, – Гаяровский в замешательстве посмотрел на Пятого. Луч прожектора метнулся к ним, на секунду осветил салон, выхватив из темноты призраки их лиц, и исчез.
– Это займет несколько минут. И вот еще, чуть не забыл. Пересядьте на заднее сиденье, Лина я пихну к вам, а потом нам нужно будет ехать очень быстро. Вы так ездить не умеете.
– Зачем быстро? – удивился Гаяровский. – Ты толком объяснишь, в чем дело?
– Во-первых, за нами могут погнаться, – ответил Пятый.
– Как?! – опешил врач. – Я никого не вижу… и зачем, ты же говорил с ними.
– Ну и что? – пожал плечами Пятый. – Я же спросил – вы видите вышку? Вы кивнули. А на вышке стоит пулемет. По-моему, даже два, но я не проверял. Именно с этой вышки началось наше с вами знакомство. Это периметр.
– А во-вторых? – с тщательно скрываемым испугом спросил Гаяровский.
– А, во-вторых, вы сами сказали, что Лину плохо. Поэтому надо быстрее попасть в больницу.
– Все так. Ладно, иди. Только быстрее. Очень неприятное место…
– Еще бы, – без тени улыбки сказал Пятый. – Вы себе слабо представляете, насколько.
Он выскользнул из машины и быстро пошел к проходной. Его окликнули, он махнул рукой. Гаяровский наблюдал за ним, ощущая смутное беспокойство. Наконец дверь открылась, и Пятый скрылся внутри. Дверь открылась минут через десять, когда Гаяровский начал уже сильно волноваться. Пятый вел под руку Лина, который шел более чем неуверенно – его шатало из стороны в сторону, словно пьяного. К лицу Лин приживал окровавленную тряпку неопределенного происхождения. Гаяровский, не взирая на запрет Пятого, выскочил из машины, подхватил шатающегося Лина под другую руку и втолкнул его в салон. Пятый уже садился на водительское место. На секунду он обернулся, и Гаяровский поразился выражению его лица – это была неприкрытая злоба, почти бешенство. Глаза лихорадочно блестели, Пятого просто трясло от злости.
– Какого черта вы вышли? – процедил он сквозь зубы.
– Но… надо же было помочь, и я…
– Идиот, – Пятый ткнул ключом в замок зажигания. – Почему все кретины так любят притворяться умными?…
Он завел машину и, не дожидаясь, когда прогреется мотор, рванул с места. Через несколько минут, когда грунтовка осталась позади, Пятый прямо со второй скорости врубил четвертую и вдавил газ в пол.
– Не надо, – попросил Гаяровский. – Ты убьешь движок…
– Надо, – отрезал Пятый. – Посмотрите на Лина.
Гаяровский потряс рыжего за плечо и обнаружил, что Лин не откликается. Вадим Алексеевич перевернул его на спину и сдавленно охнул. Мало того, что рыжий был бледен, как мел, нижняя половина его лица была перепачкана засохшей кровью, мало того, что под обоими глазами у него налились гематомы, а на переносице – здоровенный синяк… хуже всего было то, что кровотечение продолжалось. Гаяровский кое-как усадил Лина, сунул ему под спину свою куртку и вытащил из-под стекла аптечку.
– Что вы ищите? – не оборачиваясь спросил Пятый.
– Перекись и нашатырь, – ответил Гаяровский. – Должен тебе заметить, что твоя идея ехать быстро по такой дороге…
– Понял, но ничем не могу помочь, – машина пошла еще быстрее. Гаяровский подумал, что ему действительно никогда не удастся выжать из своих «Жигулей» сто пятьдесят с гаком. – Что вы хотите сделать?
– Привести его в себя и попробовать приостановить кровотечение. Я открою окно, если ты не возражаешь.
– Открывайте. Только не сильно, и так аэродинамика паршивая, да еще и ветер боковой.
– Ему воздух нужен, – начал было возражать Гаяровский, но Пятый его прервал:
– Занимайтесь своим делом, а мне не мешайте заниматься своим. Вы меня отвлекаете, – машина, взвизгнув тормозами, вошла в поворот. – Ни слова больше.
Гаяровский справедливо решил, что бороться с хамством – бесполезное занятие, поэтому промолчал. Пятый, казалось, полностью слился с машиной, для него не существовало с этот момент ничего, кроме обледенелой дороги, скорости и ночи. Пост ГАИ они проскочили так, как его проскакивают преступники в детективных фильмах – не просто с ветерком, а еще и сбив какое-то дорожное заграждение, по счастью деревянное и нетяжелое. Гаяровский услышал только хруст под колесами и успел подумать, что резина, похоже, осталось цела – иначе бы они в момент разбились.
У больницы Пятый подогнал машину вплотную к крыльцу, и, резко повернувшись, спросил:
– Что?
– Сиди, я за каталкой. Не остановил я ничего, и в себя он не пришел. Быстрее надо…
– Так идите, что вы пялитесь на меня, как баран на новые ворота! – взорвался Пятый. – Или мне самому все за вас сделать?!
Гаяровский молча вышел из машины. Через минуту он вернулся в сопровождении санитаров с каталкой, Лина спешно повезли наверх, а Пятый остался один. Он медленно, не торопясь, запер машину, проверил все дверцы и тоже побрел наверх. В ординаторской никого не было, поэтому Пятый просто положил ключи от машины на стол, а потом пошел в сторону палат. То, что в палату его никто не пустит, он знал, но все же надеялся хоть одним глазком увидеть Лина. Это ему удалось – Лина положили во вторую терапию, дверь в палату была из матового стекла, и Пятый смог рассмотреть, что Лином занимаются сразу двое врачей. Искать Гаяровского Пятому совершенно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он отошел от двери и двинулся вглубь темного коридора, удивляясь тому, как громко звучат его собственные шаги… По дороге он вспомнил, что там, в конце этого коридора, имеется пара лавочек, на которых можно если и не полежать, то хотя бы посидеть. И точно, память его не подвела. Выбрав самый скудно освещенный угол, Пятый сел, опустил голову на руки и вдруг ощутил удивительное спокойствие и отрешенность. Руки почему-то враз стали слабыми, голова – неожиданно тяжелой, спина заныла, глаза закрывались сами собой. Он тяжело вздохнул, привалился плечом к стене и прикрыл глаза. Дальше он почти ничего не помнил. Так, какие-то смутные обрывки. Голоса рядом… знакомые, но ненужные…
– …да где, как не здесь… хорошо, что я знаю все эти места… смотри, вон…
– …забыли… Вадим, мы же просто про него забыли… слушай, а ты серьезно, что он так на тебя?…
– …да так, что мало не покажется… едва ли не матом… вместо благодарности, должно быть…
– …слушай, если уж здесь… проследить… мест нет… понимаю…
– …место можно… ладно… не надо, я сам… хотя погоди…
– …горит весь!… Вадя, у него сорок…
– …уйди с дороги… не мешайся под ногами… не надо, я донесу… позови дежурного!…
* * *
Утро не так уж сильно отличалось от ночи – было пасмурно, темно, только что лед на дорогах снова превратился в лужи. И вся разница. Пятый промучался кошмарами почти всю эту недолгую ночь, почему-то ему снились какие-то странные перевернутые деревья, коридоры, стекла… Впрочем, сон про деревья утром получил объяснение, причем совершенно реалистическое – кровать, на которой он спал, стояла почти вплотную к окну, и деревья из него действительно было видно. Все остальное Пятый так и не понял – то ли бред, то ли галлюцинации…Когда он проснулся окончательно, уже давно наступил день. Возле кровати обнаружилась серая от усталости Валентина, которая с ходу резко спросила:
– Ты чего Вадиму натрепал, а? Совесть есть?!
– Как Лин? – не отвечая, спросил Пятый.
– Выкарабкался. Переливание крови ему делали, до шести утра держали…
– Остановили?
– Да, остановили, – едко сказала Валентина. – С большим трудом. Как ты посмел, скотина, так разговаривать с Вадимом? Нашел себе объект для словесного поноса! По-хорошему, он вообще бы не должен был тебя сюда впускать! Человек тратит свое время, едет, сидит с тобой, потом кидается в эту авантюру, ты его подставил так, что тебе и не снилось, сволочь ты этакая! Ты соображаешь, что делаешь, а? Привезти человека на «третье»… да его же убить могли!…
– Лин поправится? – спросил Пятый ровно.
– Да, поправится, – резко ответила Валентина и вышла, шибанув дверью палаты так, что стекла жалобно звякнули.
* * *
Одеться было делом нескольких минут. Покинуть больницу – и того проще. Никто и не подумал ему мешать. Скорее всего, они просто не предусмотрели саму возможность того, что он решит куда-то уйти.…На улице было совсем темно и шел дождь. Сначала Пятый удивился – почему стемнело так быстро? а потом сообразил, что он, оказывается, ходит по улице уже довольно долго. Свитер и брюки вымокли насквозь, абсолютно мокрые волосы постоянно сваливались на глаза, мешали смотреть под ноги… Пару раз он упал, впрочем это уже не имело никакого значения… Через некоторое время он почувствовал, что его трясет – видимо, начался мороз. До этого момента он холода не ощущал, а теперь подумал, что надо бы пойти и погреться в подвале. Дом нашелся неожиданно быстро – Пятый несказанно удивился этому, ему казалось, что он ушел из знакомых мест еще несколько часов назад. Замок скорее всего заело, Пятый провозился с ним почти полчаса – ключи почему-то не нашлись на обычном месте, в щели между бетонными блоками. Весь этот день и вечер был каким-то странным и неправильным, поэтому Пятый почти не обратил внимание на то, что подвал тоже выглядит как-то немного непривычно. Впрочем, ему было все равно. Он пробрался в дальний угол, лег у теплых труб и задумался. На Валентину он не обиделся, ни в коем разе, просто… она была не права, вот и все. И Гаяровскому он не хамил. И подставлять никого не хотел. Он просто очень сильно волновался за рыжего. Теперь он немного полежит тут, отдохнет, а потом придет к ним, и все им расскажет. Они поймут…
Мысли были вялые и ни чему не обязывающие. Постепенно он начал впадать в оцепенение, думать не было сил. Он просто лежал, привалившись спиной к трубе и отчужденно глядя в подвальное окошко, в котором почему-то вставал очень красивый восход… просто картинка из детской книжки… было немного душно, временами ему начинало казаться, что надо выйти и сделать снаружи что-то очень важное, только он никак не мог вспомнить – что. Позже он про это забыл… Восход в окне неожиданно сменился темнотой, столь полной и непроницаемой, что она казалась чем-то, что можно осязать. Он протянул руку вперед и погладил темноту, на ощупь она оказалась неожиданно твердой и шершавой… Пятый удивился – ведь она только что выглядела мягкой, как ткань… Потом он неожиданно увидел, в подвале светло, но и свет был каким-то неправильным – серым, туманным… Предметы, его окружавшие, выглядели расплывчато и нереально, они словно выцвели, потеряли все цвета, кроме серого… но и он мерк, растворялся в самом себе, таял, исчезал в никуда…
Пятый не мог понять, сколько прошло времени, где он находится и что происходит вокруг него. Через какой-то неопределенный промежуток времени он почувствовал, что тело его почти полностью перестало повиноваться ему, и подумал, что это, наверное, хорошо… теперь-то уж точно никто не заставит его идти в зал или в «девятую» – как можно заставить что-то сделать человека, если у него нет тела?… Подвал снова погрузился в ту же осязаемую темноту… Дальше был какой-то отрезок времени, о котором у Пятого не сохранилось никаких воспоминаний, потом он ощутил, что его сильно ударили по груди и чей-то голос над головой рявкнул: «Дыши, дрянь!», но дышать совершенно не хотелось. Говоривший это понял, поэтому по груди снова ударили, потом ее сдавили, принуждая к вдоху… откуда-то потянуло свежим воздухом, снегом, ранней зимой… его опять насильно заставили вдохнуть… и все провалилось.
Потом он снова вынырнул из небытия, ненадолго, на какие-то секунды. В воздухе резко и неприятно пахло нашатырем, какой-то человек тряс его за плечо и постоянно повторял:
– Проснулся, живо!… Посмотрел на меня!… Глаза открыл быстро, козел!… На счет «три» резко выдохнул, понял? Считаю. Раз… два… три… давай!
Пятый послушно выдохнул – и тут его бронхи обожгла страшная боль. Он почувствовал, что ни за какие сокровища мира он не вдохнет. Ни за что. В глазах потемнело…
– Дыши сам, урод долбанный!…
Дальше снова на какое-то время стало больно, и снова все пропало.
* * *
– Ну, здравствуй, Пятый, – в голосе Гаяровского звучал сарказм размером с останкинскую телебашню. – Это, надо так понимать, была программа-максимум, да? Спасибо тебе, дорогой! – хирург с усмешкой поклонился, приложив правую руку к груди. – Особое спасибо – за экскурсию по подвалам. Больше сорока домов – это своего рода рекорд. Век не забуду!… Замечательно время провели, целых восемь дней, переполненных впечатлениям. Тебе мало, что у рыжего было сотрясение мозга и кровотечение, нет, тебе понадобилось, чтобы Лин оказался с нервным срывом, а половина работников больницы с карманными фонариками искала тебя по подвалам. Ты никого без работы не оставил – ни нас, ни реанимацию, ни терапию. Мне очень понравилось, как тебя нам доставили – ввезли каталку в коридор, бросили посредине и спросили – ваше? Правильно, кому еще такое дерьмо может понадобиться?!Пятый молчал. Он уже все знал – и про то, что его привезли на восьмой день после того, как он ушел, всего в грязи, с реанимационной травмой – перелом ребер и с температурой тридцать два. Что несколько дней он пролежал в коме, что первая попытка снять его с аппарата едва не закончилась плохо. Валентина, на вторые сутки увидев, что он выбрался, сразу же уехала домой и не звонит… и, скорее всего, не приедет вообще и не позвонит больше… Лина она, кстати, забрала с собой, потому что после такой встряски ему надо приходить в себя как минимум месяц…
Поэтому он молчал. После того, как его перевели в обычную палату, прошло трое суток. Гаяровский зашел за это время один раз, наорал на Пятого и удалился. Пятый теперь ни с кем не разговаривал. Ел, что давали, потом, невзирая на боль в заживающих ребрах, отворачивался к стене и замирал. Если ему и хотелось чего-то – так это только поскорее смотаться подальше от больницы, Гаяровского, и, желательно, медицины вообще.
После первого памятного разговора Гаяровский зашел к Пятому еще раз, через день. Он сел на стул у окна, потер пальцами подбородок и произнес:
– Н-да… ты понимаешь, что ты сделал? Ты в состоянии понять, что ни Валентина, ни я с тобой никаких дел иметь больше не захотим, и не будем, даже под страхом смертной казни? Судя по упорному молчанию, дошло. Так вот, милый мой. Умирай теперь, как знаешь. Я больше шутом гороховым себя выставить не позволю. Если бы не Лена с ее бабским сочувствием, гнить бы тебе сейчас в том подвале. Так что двигай отсюда со своей дешевой философией.
* * *
На следующий день Пятый ушел. До предприятия он добрался с трудом – все еще сильно болели ребра, от недоедания его шатало, да и несколько дней в реанимации тоже не прошли даром.Охранник на проходной проводил его обалделым взглядом. Пятый беспрепятственно спустился вниз и, поколебавшись секунду, вошел в свой зал. Дежурил Юра. Он встревожено посмотрел на Пятого и спросил:
– Ты чего, из больницы смылся? – Пятый кивнул. – Ну ты вообще… бледный такой… пойдем, приляжешь, что ли.
Он отвел Пятого в каптерку, помог лечь на раскладушку. Ночь, проведенная на «третьем» была, пожалуй, первой по-настоящему спокойной ночью за все это время. Пятый хорошо выспался, потом подменил Колю, которому срочно надо было отъехать в город, перекинулся несколькими словами с Юрой, который дал ему поесть хлеба, потом помог Никите дотащить баланду для «четверки», за что ему перепало от Никиты несколько вареных в шкуре картофелин и пара яблок… Надсмотрщики его не трогали – видели, что он болен, знали, что вернулся сам. А может, просто получили сверху распоряжение…
Ни Валентина, ни Лена, ни Лин не появлялись. Прошел почти что месяц после начала событий, приближался Новый год. Пятый уже снова работал в «тиме» – двух недель ему хватило на то, чтобы восстановиться полностью. По крайней мере, он не падал, когда надо было тащить ящик, спокойно выдерживал двадцать рабочих часов, время, отведенное для сна спал, хотя иногда и мучался кошмарами. Ребра зажили окончательно, кашель, мучавший его почти месяц, прошел. В «девятую» его пока не водили, вероятно, надсмотрщиков все еще пугала перспектива того, что он может не выдержать допроса.
На «третьем» предприятии поселилось какое-то неестественное спокойствие, даже Андрей почему-то присмирел, если от него кому-то и доставалось – то только по делу. Пятый ждал, во что перерастет это спокойствие – он прожил на предприятии достаточно долго, и знал, что за такими периодами затишья следуют обычно большие перемены. И он не ошибся. После Нового года половина надсмотрщиков ушла в загул. Да и причина затишья получила свое объяснение – оказывается, народ ждал квартиры. А получив (или не получив), занялся привычным делом – начал пить.
Снова потекли бесконечные дни, полные боли – в «девятую» он попадал почти каждый день, те надсмотрщики, которые жилья так и не дождались, срывали злобу на всем и всех – несколько раз дело даже доходило до драк. Пятый устал за эти дни больше, чем за предыдущий месяц. Он перестал есть, ему становилось все хуже, но теперь рассчитывать было не на что, и Пятому оставалось только одно – терпеть. И он терпел, внутренне смирившись с тем, что помощи не будет, и что придется либо умирать, либо пытаться уходить самостоятельно… впрочем, от этой мысли он вскоре отказался – понял, что сил не хватит даже на то, чтобы подняться наверх. Он почти перестал реагировать на побои, сносил все молча, покорно. Впрочем, если он попадал в Колину или Юрину смену, ему иногда давали передохнуть – Юра пару раз даже не водил его в зал, а Коля пытался подкармливать, но безуспешно – от одного вида еды Пятому становилось дурно. Остальные надсмотрщики только удивлялись – не ест почти две недели, а все же как-то умудряется по двадцать часов в сутки таскать ящики.
Потом вернулась Валентина. Оказывается, она брала отпуск за свой счет. Вниз она не спускалась, но Пятому удалось узнать от Коли, что рыжий этот месяц прожил у нее дома. Лин сильно болел, сказал Коля, Валентина его привозила сюда, несколько дней назад, он плохо выглядел – осунувшийся, глаза потухшие. Валентина сказала, что у него был нервный срыв. Что еще пару недель она его не отпустит. Пятый в ответ кивнул, словно соглашаясь с услышанным, но ничего не ответил. Да и что было отвечать?… И зачем? Тем более, что говорить ему не хотелось – несколько дней назад его снова сильно избили и разговаривать было все еще больно.
Какое-то время прошло в неведении. В «девятую» его теперь водили каждый день. А потом вернулась Лена.
* * *
В «тиме» была «условная ночь» – рабочие спали, впрочем к тому моменту в «тиме» живых было – раз, два – и обчелся. Новая партия «рабочих» еще не приходила, а от старой осталось только три особи, да и те явно доживали последние дни.Пятый спал на своем законном месте, прикрывая голову рукой. Конечно, он не мог видеть, как Лена подошла, но открыл глаза сразу же после того, как она потрясла его за плечо. Пятый проснулся от удивления – его уже очень долго никто так не будил. Кое-как сев, он поднял взгляд и увидел Лену, сидящую перед ним на корточках и с тревогой смотревшую ему в глаза.
– Как ты тут? – спросила она шепотом.
– Нормально, – тоже шепотом ответил Пятый. – Я в порядке.
– Я вижу, в каком ты порядке… давай я тебе хоть хлеба принесу. Хочешь?
Пятый отрицательно покачал головой. Есть не хотелось, хотелось пить. И очень хотелось принять таблетку анальгина, чтобы хоть немного приглушить боль от побоев. Хоть на полчаса…
– Спасибо, не стоит, – ответил он. – Лен, как там рыжий?
– Была бы его воля – жил бы в медпункте… он очень тебя ждет, Пятый. Он считает, что перед тобой виноват, и он теперь боится даже…
– Что?! – Пятого словно током ударило. – Что ты сказала?!
– Боится… А Валентина уже совсем не сердится на тебя… и Гаяровский тоже… Они очень переживают из-за того, что так с тобой обошлись, и не знают, что им теперь делать…
– Это они тебя послали? – спросил Пятый.
– Нет, я сама пришла. Они не знают… Пятый, ты плохо выглядишь, тебе же можно хотя бы на двое суток освобождение выписать. Пойдем, а?
– Погоди, – Пятый встал, прошелся по «тиму», остановился у двери. – В голове не укладывается… – он потер ладонями виски, поморщился. – Лена… я не смогу, наверное… я действительно страшно виноват, и философия у меня действительно дешевая, и я действительно дурак, какого еще поискать… Ты что-то путаешь.
– Путаю? – Лена сделала большие глаза. – Пойдем. Все сам увидишь.
Осторожно прикрыв дверь «тима», они вышли в коридор и пошил к лестнице. Поднявшись наверх, Пятый по привычке хотел прикрыть рукой глаза, но Лена сказала, что не нужно – сейчас вечер. Через минуту они подошли к двери медпункта и Пятый в замешательстве остановился у порога.
– Подожди тут, – попросила Лена. – Я понимаю, ты идти боишься, наверное… сейчас, секунду.
Она скрылась в медпункте. Пятый встал напротив двери, привалившись спиной к стене, тяжело вздохнул. Зря он пошел, сейчас начнется… В то, что Валентина действительно переменила свое мнение о нем, он не верил.
Дверь открылась и на пороге показался Лин. За его спиной маячила Лена, она, кажется, была чем-то довольна.
– Господи… – прошептал Лин. Лицо его исказила гримаса отчаяния, он неуверенно сделал шаг вперед. – Пятый, прости… я не хотел…
– Рыжий, что ты!… – Пятый чувствовал, что у него почему-то разом пропали все слова. – Это ты меня прости, я не подумал… у меня, наверное, что-то с головой было не то… Лин… я так виноват перед всеми вами…
– Да заткнись ты, идиот! – раздраженно крикнул Лин.
– Сам дурак! – с чувством сказал Пятый, ощущая, что с его плеч падает огромная, непосильная ноша, которая все это время тянула его к земле сильнее, чем все ящики и плетки. – Рыжий…
Несколько минут они стояли обнявшись, неподвижно, и Пятый все эти минуты думал, что ближе Лина у него на свете никого нет, что только один человек во всем мире способен волноваться за него до такой степени, что может заболеть, что… «Впрочем, я и сам хорош, – подумал он. – Я тоже за него боюсь. Примерно в той же степени… Гаяровского кто привез? Правильно…»
– Все нормально, Лин, – сказал он тихо. – Мы друг друга стоим. Верно?
– Верно, – тихо вздохнул Лин. – Пойдем, тут холодно.