Страница:
– Нет, это просто какой-то подлец! До чего упрямый, а! – возмущался Лукич. – Надо было оставить этот шунт ещё на месяц!…
– Лин, у тебя совесть есть? – спрашивал Пятый.
– Да иди ты… – вяло огрызался Лин и натягивал одеяло на голову.
– Лин, перевернись на спину, мне надо…
– Не хочу!… Отстаньте от меня…
– Лин, мне надо снять швы, – строго сказал Лукич.
– Завтра…
– Нет, сейчас! Я тоже упрямый, – Лукич сдёрнул с Лина одеяло и силой перевернул на спину. – И не рыпайся!
– Да что вы все – с ума посходили!… Не трогайте!…
– Лин, заткнись, – ласково попросил Пятый. – Лежи и молчи.
– Я же сказал, что… ой! Больно же!…
– Терпи. Пятый, пойди и позови кого-нибудь на подмогу.
– Зачем?
– Держать этого идиота.
– Я сам могу, – Пятый подошёл к Лину и так на того глянул, что Лин сразу притих. – Пойдёт?
– Пойдёт. Так и стой. Я скоро всё сделаю, рыжий. Осталось немного. Да, накладывать эти швы – процесс гораздо более трудоёмкий и долгий, чем их снимать… всё. Свободен. Можешь спать дальше.
– Я теперь не хочу, – ответил Лин, садясь. За последние дни ему существенно полегчало. Ходить он, правда, ещё не мог. А вот сидеть получалось очень даже ничего. – Пятый, помоги добраться до стула.
– Зачем? – спросил Лукич.
– Сидеть у окна и считать ворон, – зло ответил Лин. – Зачем ещё? Что тут можно делать?
Лин скучал и ничего не предпринимал, чтобы это как-то скрыть. Он, в отличии от Пятого, никогда не был сдержанным. А после болезни он стал ещё более раздражительным и вспыльчивым, чем до неё. Конечно, это можно было понять. И простить. Если бы Лин, как таковой, был бы кому-нибудь, кроме Пятого, нужен. То есть нужен просто так, не для дела. Поэтому его поведение вызывало преимущественно не сочувствие, а возмущение. Лин в тайне мечтал вернуться поскорее в “тим”, только бы не видеть этих надоевших лиц и не слушать упрёки. Даже в “тиме” было легче. Там, по крайней мере, не было этого постоянного осуждения. Там просто били. И всё.
– Лин, не надо пока тащиться к окну. Тебе полагается лежать два часа. После того, как снимают швы, нужно полежать, и только потом…
– Может, хватит? – едко спросил Лин. – Сколько можно…
– Это разговор ни о чём, – тихо произнёс Пятый. – И мы его прекратим.
– Пятый, я был не прав…
– Я знаю. И что с того?
– Прости.
– Хорошо, если ты считаешь себя виноватым, – Пятый стоял спиной к Лину и смотрел в окно. Как будто что-то решал для себя.
– Хочешь дёрнуть? – напрямую спросил Лин. Пятый кивнул, не оборачиваясь. – Зачем?
– Просто так.
– Может, не стоит? – Лин потихонечку поднялся на ноги и, морщась от боли в шве, поковылял к стулу, что стоял подле окна. – Нарвёшься…
– Ну и что? Я тоже устал от всего. И тоже хочу всё прекратить. Только я говорю об этом редко.
– Пятый, сколько лет прошло, а ты всё…
– Да, я о том же. Прошло… четырнадцать лет прошло, Лин. Вернее, почти пятнадцать, – Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего – ни осуждения, ни раздражения. Усталость. – Я так долго не выдержу, Лин. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой – в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то…
– “Кто-то” – что? – не понял Лин.
– Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом – чинить. Как к людям. И всё… только это… жизнь бы получила смысл, понимаешь?
– Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?…
– Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице… и так же пусто, как в моей душе… Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо?
– Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?…
– Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче…
– Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем.
– Нет, можем! Я чувствую, как меня жрёт этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое… Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я…
– Да что ты, – усмехнулся Лин. – Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то… глупости это всё. Жрёт!… Это – как наркотик, дружок. Мы оба – уже не те, что были раньше. Мы – часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели… память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит.
– Лин, ты не понял, – Пятый говорил медленно, едва слышно. – Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я… я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри… да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне – кто я теперь?
– Никто, – ответил Лин. – Даже я не скажу.
– Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это – не идеи, не стимулы… даже не пресловутое становление… Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь?
– Я это тоже чувствую. Только… не вывернул, конечно… а словно бы вложил что-то внутрь души.
– Огонь, – прошептал Пятый.
– Да, – ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: – Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит…
– Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные.
– И что у тебя получилось? – с сарказмом спросил Лин. – Опять из-за глаз?
– Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут…
– Ну-ка, ну-ка, просвети…
– А тут – с чертями, ни много, ни мало.
– Да, великолепно, – печально вздохнул Лин. – Чего только о себе не узнаешь!… Нет, это правда?
– Естественно правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы – посланники дьявола, потом эти… как их?… Забыл.
– Исчадия ада, – подсказал Лин.
– Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим.
– Класс какой! – Лин даже привстал от волнения. – А что ещё говорили?
– Это всё, что я услышал, – признался Пятый. – Я курил за углом, а они у окна трепались.
– Кто?…
– Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём.
– Брось, не бери в голову. Покоя… – Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. – Спать ляжешь?
– Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом.
– Опять про меня? – с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. – Не надоело?…
– Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу до стадии “Господи”.
– Это ещё что такое?
– Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был – Господи, куда мы попали? Второй – Господи, что же нам делать? Третий будет – Господи, что же мы наделали? А последний – это уже не вопрос, а так… просто – Господи… И всё.
– Может, ты и прав, – заметил Лин. – Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли?
– Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я… я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так?
– Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало… – Лин был смущён.
– Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока – безрезультатно.
– Я тоже подумаю, – пообещал Лин. – Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, – добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. – Передашь?
– Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь… Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай…
– Я подумаю, Дзеди. А статус… его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню.
– Я её хорошо помню, а что толку?… Система опознает истинный статус.
– Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.
Время
– Лин, у тебя совесть есть? – спрашивал Пятый.
– Да иди ты… – вяло огрызался Лин и натягивал одеяло на голову.
– Лин, перевернись на спину, мне надо…
– Не хочу!… Отстаньте от меня…
– Лин, мне надо снять швы, – строго сказал Лукич.
– Завтра…
– Нет, сейчас! Я тоже упрямый, – Лукич сдёрнул с Лина одеяло и силой перевернул на спину. – И не рыпайся!
– Да что вы все – с ума посходили!… Не трогайте!…
– Лин, заткнись, – ласково попросил Пятый. – Лежи и молчи.
– Я же сказал, что… ой! Больно же!…
– Терпи. Пятый, пойди и позови кого-нибудь на подмогу.
– Зачем?
– Держать этого идиота.
– Я сам могу, – Пятый подошёл к Лину и так на того глянул, что Лин сразу притих. – Пойдёт?
– Пойдёт. Так и стой. Я скоро всё сделаю, рыжий. Осталось немного. Да, накладывать эти швы – процесс гораздо более трудоёмкий и долгий, чем их снимать… всё. Свободен. Можешь спать дальше.
– Я теперь не хочу, – ответил Лин, садясь. За последние дни ему существенно полегчало. Ходить он, правда, ещё не мог. А вот сидеть получалось очень даже ничего. – Пятый, помоги добраться до стула.
– Зачем? – спросил Лукич.
– Сидеть у окна и считать ворон, – зло ответил Лин. – Зачем ещё? Что тут можно делать?
Лин скучал и ничего не предпринимал, чтобы это как-то скрыть. Он, в отличии от Пятого, никогда не был сдержанным. А после болезни он стал ещё более раздражительным и вспыльчивым, чем до неё. Конечно, это можно было понять. И простить. Если бы Лин, как таковой, был бы кому-нибудь, кроме Пятого, нужен. То есть нужен просто так, не для дела. Поэтому его поведение вызывало преимущественно не сочувствие, а возмущение. Лин в тайне мечтал вернуться поскорее в “тим”, только бы не видеть этих надоевших лиц и не слушать упрёки. Даже в “тиме” было легче. Там, по крайней мере, не было этого постоянного осуждения. Там просто били. И всё.
– Лин, не надо пока тащиться к окну. Тебе полагается лежать два часа. После того, как снимают швы, нужно полежать, и только потом…
– Может, хватит? – едко спросил Лин. – Сколько можно…
– Это разговор ни о чём, – тихо произнёс Пятый. – И мы его прекратим.
* * *
Смеркалось. Погода испортилась, небо стали затягивать низкие облака. В окно бил ветер, не по зимнему тёплый, влажный. За окном уже не возможно было что-либо различить – всё заволокло тяжёлой мутной мглой…– Пятый, я был не прав…
– Я знаю. И что с того?
– Прости.
– Хорошо, если ты считаешь себя виноватым, – Пятый стоял спиной к Лину и смотрел в окно. Как будто что-то решал для себя.
– Хочешь дёрнуть? – напрямую спросил Лин. Пятый кивнул, не оборачиваясь. – Зачем?
– Просто так.
– Может, не стоит? – Лин потихонечку поднялся на ноги и, морщась от боли в шве, поковылял к стулу, что стоял подле окна. – Нарвёшься…
– Ну и что? Я тоже устал от всего. И тоже хочу всё прекратить. Только я говорю об этом редко.
– Пятый, сколько лет прошло, а ты всё…
– Да, я о том же. Прошло… четырнадцать лет прошло, Лин. Вернее, почти пятнадцать, – Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего – ни осуждения, ни раздражения. Усталость. – Я так долго не выдержу, Лин. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой – в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то…
– “Кто-то” – что? – не понял Лин.
– Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом – чинить. Как к людям. И всё… только это… жизнь бы получила смысл, понимаешь?
– Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?…
– Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице… и так же пусто, как в моей душе… Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо?
– Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?…
– Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче…
– Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем.
– Нет, можем! Я чувствую, как меня жрёт этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое… Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я…
– Да что ты, – усмехнулся Лин. – Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то… глупости это всё. Жрёт!… Это – как наркотик, дружок. Мы оба – уже не те, что были раньше. Мы – часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели… память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит.
– Лин, ты не понял, – Пятый говорил медленно, едва слышно. – Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я… я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри… да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне – кто я теперь?
– Никто, – ответил Лин. – Даже я не скажу.
– Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это – не идеи, не стимулы… даже не пресловутое становление… Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь?
– Я это тоже чувствую. Только… не вывернул, конечно… а словно бы вложил что-то внутрь души.
– Огонь, – прошептал Пятый.
– Да, – ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: – Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит…
– Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные.
– И что у тебя получилось? – с сарказмом спросил Лин. – Опять из-за глаз?
– Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут…
– Ну-ка, ну-ка, просвети…
– А тут – с чертями, ни много, ни мало.
– Да, великолепно, – печально вздохнул Лин. – Чего только о себе не узнаешь!… Нет, это правда?
– Естественно правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы – посланники дьявола, потом эти… как их?… Забыл.
– Исчадия ада, – подсказал Лин.
– Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим.
– Класс какой! – Лин даже привстал от волнения. – А что ещё говорили?
– Это всё, что я услышал, – признался Пятый. – Я курил за углом, а они у окна трепались.
– Кто?…
– Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём.
– Брось, не бери в голову. Покоя… – Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. – Спать ляжешь?
– Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом.
– Опять про меня? – с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. – Не надоело?…
– Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу до стадии “Господи”.
– Это ещё что такое?
– Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был – Господи, куда мы попали? Второй – Господи, что же нам делать? Третий будет – Господи, что же мы наделали? А последний – это уже не вопрос, а так… просто – Господи… И всё.
– Может, ты и прав, – заметил Лин. – Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли?
– Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я… я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так?
– Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало… – Лин был смущён.
– Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока – безрезультатно.
– Я тоже подумаю, – пообещал Лин. – Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, – добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. – Передашь?
– Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь… Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай…
– Я подумаю, Дзеди. А статус… его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню.
– Я её хорошо помню, а что толку?… Система опознает истинный статус.
– Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.
Время
Если бы кто-нибудь спросил их тогда, что они чувствовали в те годы, когда жили на предприятие, они бы ответили, что это похоже на омут, на водоворот, в который их затягивало, медленно и бесповоротно. Всё меньше света, всё глубже и темнее вода, всё холоднее и тише становится вокруг. Омут. Тишина под тёмной водой… Но вот только спрашивать тогда было некому. И незачем…
Тем не менее они жили. Сбегали, боролись, пытались как-то выплывать из этого огромного и страшного водоворота… но это было тщетно. Вода почти всегда оказывается сильнее людей и люди сдаются. Рано или поздно. Водоворот назывался “жизнь”. Как ни странно, они учились правильно вести себя в этом водовороте. Побеги стали более удачными, не потому, что их плохо охраняли, а лишь по тому, что и Лин, и Пятый поняли, как и что надо делать. Конечно, не всё и не всегда проходило гладко. Бежали они по два-три раза в год, не стараясь как-то особенно подгадать время. Когда им становилось совсем невмоготу от голода и побоев, они выбирались с предприятия и шли в Москву, в один из подвалов, которые присмотрели себе для жилья. Летом им удавалось отдохнуть и подлечиться, зимой же они часто сами в скором времени возвращались обратно – холод гнал их назад, справляться с ним было трудно. Труднее, чем с потерей сил от постоянных избиений и унижений.
Пятый помнит это всё по сей день с той же ясностью, как будто это происходило вчера. Но вспоминать не любит. Это можно понять. Но помнит…
…выйти было необходимо, они это понимали. Подонки из смены ранили Лина, когда они проходили верхний пост. Пятый тащил истекающего кровью друга на своих плечах десять километров, потом сумел залезть вместе с Лином в кузов какого-то грузовика. До Москвы они доехали только глубокой ночью. Лину было совсем плохо, Пятый потом выхаживал его дней десять, не меньше. А после приехали надсмотрщики, которые вычислили подвал, избили их обоих и отвезли на предприятие…
…Летом они вышли очень хорошо, чисто, без крови, без побоев, и целый месяц шлялись по городу – чтоб не поймали невзначай. За этот месяц они сумели отоспаться на полгода вперёд. Хороший был побег, да и лето то было хорошим – не таким жарким, как следующее…
…а следующее лето принесло с собой страшную жару – горели леса, от постоянного сухого зноя листья деревьев приобрели к середине июля грязновато-бурую окраску. С попутками им не повезло, и пока они дошли до города, им стало совсем уж хреново. Особенно Лину. Он еле шёл и на подходе к подъезду стал всё чаще и чаще спотыкаться. Пятый твёрдо взял его за локоть, с тревогой отметив, что рука Лина стала очень горячей. Как только они вошли в подвал, Лин потерял сознание и очнулся лишь через двое суток. В результате они провели в подвале лишние десять дней – и один, и другой в результате этой прогулки основательно перегрелись и потом долго болели.
…был этот дурацкий побег осенью, когда Лина поймали почти сразу, и Пятый в результате сбежал один, сбежал очень неудачно, да к тому же сильно простудился по дороге. Тем не менее он не остался сидеть на одном месте, а целую неделю бродил по городу. Простудился ещё сильнее. Добывать деньги на еду сил не было. Прятаться – тоже. В полубреду он умудрился зайти в первый попавшийся подъезд, лёг возле почтовых ящиков и уснул. На него наткнулась какая-то девчонка. Толковая девчонка оказалась, что и говорить, хоть и маленькая. Шума не подняла, взрослых звать не стала. Сходила за аспирином в аптеку, благо та была близко, притащила откуда-то термос с чаем… Потом, через несколько дней (эти дни Пятый провёл на чердаке её дома, там было тепло и он довольно быстро поправился) она принесла Пятому деньги – рубля полтора мелкими монетками. Он попытался было отказаться, но она чуть не расплакалась, и деньги он взял. В следующий побег он зашёл к ней домой, принёс три рубля. Её не было дома, поэтому он оставил деньги её матери…
…несколько побегов подряд им с Лином невероятно везло – никаких неприятностей… а потом Пятый понял, что их с Лином все эти побеги водили. Наблюдали за каждым шагом. “Я на это не согласен”, – сказал Лин. “Я тоже”, – ответил Пятый. И в следующий раз…
…они впервые угнали машину кого-то из надсмотрщиков. Это было смело. Это было глупо. Но это было единственным выходом. И они не просчитались. Всё получилось. Кроме завершения, не столь изящного, как начало операции. Лин уснул за рулём и они на малой скорости слегка поцеловали дерево. Правда, кроме фары ничего не пострадало. И то хорошо. Машину они бросили у того самого моста, где в своё время оставили машину Лукича в первый свой побег…
…машины они стали угонять систематически, надсмотрщики избивали их за это страшным образом, но они всё равно продолжали угонять. Как одержимые. Потом кто-то из мужиков обратил внимание на то, что после побегов машины стали ездить как-то лучше. То есть никакого волшебства в этом, конечно, не было, просто Пятый стал пробовать немного доводить паршивые механизмы до ума, чтобы доехать до Москвы. Поняв, что Пятый чинит машины, надсмотрщики стали иногда, вместо того, чтобы тащить его или Лина в девятую, гнать их на улицу, на починку шаловливых “Жигулей”. Пятый и Лин не возражали. Не потому, что их как-то привлекала починка машин, а лишь потому, что возражение было в данном случае смерти подобно. А потом…
…один раз им обоим крупно повезло – в своих блужданиях по городу они наткнулись на вокзал. Там в срочном порядке требовались грузчики. И они в течение каких-то трёх дней сумели заработать по пятьдесят рублей каждый. Это был праздник. Они отдыхали три недели, ели когда им хотелось и что им хотелось, подолгу спали. И решили припрятать остатки денег на следующий побег…
…то, что они спрятали полгода назад деньги, им помогло, и очень. Вышли они плохо, оба были больны, да ещё и побег пришёлся на зиму, лютую и снежную. Без денег бы они пропали. А так, с деньгами, прожили в подвале почти две недели. Хоть отоспались тогда. И то хорошо…
Проект “Сизиф” был запущен в 1963 году. Институт “Очакого-4” провёл в то время беспрецедентную, не имеющую аналогов, разработку: учёными этого института была создана модель живого существа, обладавшая начатками интеллекта. Генетика в данной области была задействована лишь отчасти, далеко не в том объёме, в каком она используется например, при клонирование. Фактически, это была разработка небольшой группы биоинженеров, сумевшей добиться за очень короткий срок фантастических как для того времени, так и для нашего, результатов. Мало того, модели совершенствовались, их стали производить не штучно, а серийно, технология это позволяла. К сожалению, все подобные достижения невозможны без применения некоей немного отстоящей силы, в частности – Кинстрея, обратившего внимание на такую интересную область развития нашей науки. На наше счастье Кинтрей в то время тоже не обладал всеми нужными знаниями в данной области, он тоже находился в процессе поиска. Именно этим поиском на протяжение двадцати с лишним лет и занимались и наши учёные (те, что остались живы), и некоторое количество учёных Кинстрея. Наши, естественно, не знали, с кем они работают. Те, кто сумел догадаться, что дело нечисто или погибали, или исчезали бесследно, не успев ничего рассказать. Вполне естественно то, что попавшая на Землю компания страшно заинтересовали рабочую группу Кинстрея, во главе которой стоял некий Карздгаш Орром, заинтересовала прежде всего тем, что у себя дома имела доступ к нужной информации. Так же естественно было то, что их выкрали, именно выкрали прямо из-под носа у Айкис. Странным кажется другое. Первое – упорство, с каким Орром держался за явно бесперспективных для него людей. Второе – прекращение развития данной области. И третье – резкое увеличение производства образцов модели 6/11, явно тупиковой… Складывается такое впечатление, что Орром в то время чего-то ждал, чего-то столь важного для себя, что стал отдавать противоречивые и странные приказы. Или что он чего-то боялся. К тому же область эта оказалась Оррому и компании явно не по зубам – не доросли. И то хорошо.
Здание предприятий (всех без исключения) строились в сильно заболоченной местности и имели систему шлюзов, позволявшую затопить подземные этажи меньше, чем за час. Надземных этажей было два, подземных этажей – четыре, на каждом из них базировалось по пять “тимов” – комнат для команд из десяти “рабочих”, и по пять залов – помещений, где модели проходили испытания. Всего “тимов” на каждом предприятии двадцать, но считались они десятками – две десятки [2], первого уровня и второго. Например: “тим” номер семь, второй подземный этаж или первый уровень. Залы устроены очень интересно – очень длинные, шестьдесят метров, они имели наклонный пол, примерно пятнадцать градусов. В пол вмонтированы рельсы, по которым двигалась вагонетка с грузами – десятью ящиками по пятьдесят или по сто килограмм (в зависимости от вида испытаний).
Для надсмотрщиков на каждом этаже были предусмотрены каптёрки. Кроме лестниц имелся так же лифт, ходивший между вторым наземным и четвёртым подземным этажами. На лифте доставлялись в “тимы” новые “рабочие”, часто ездили надсмотрщики, контролёры, кураторы. Обычно, если лифт работал, по лестницам предпочитали не ходить.
Ещё одной интересной конструктивной особенностью предприятий являлся четвёртый подземный этаж. Дело в том, что в своё время было рассчитано, что тела погибших рабочих дешевле всего утилизировать не вывозя и кремируя, а отправляя прямиком в специальные бункеры с серной кислотой. Раз в три месяца кислоту обновляли. На бумаге это всё, конечно, выглядит пристойно и логично, но на практике процедура “утилизации органических отходов” выглядела, прямо скажу, пренеприятно. Утилизация происходила один раз в неделю – по пятницам, тела рабочих, погибших за неделю, сносились к бункеру – вмонтированным в пол створкам, фельдшер (иногда – приезжающий, иногда – свой, постоянно работающий на данном предприятии) проводил освидетельствование, трупы складывались на створки, куратор (чаще он, но иногда кто-то из надсмотрщиков) приводил в действие механизм, эти створки открывались и смыкались вновь. И всё. Только при этом надо помнить о том, что рабочий мог, к примеру, погибнуть в воскресение или в понедельник и тело его до освидетельствования и утилизации могло неделю лежать в “тиме” или в зале. Представили? Вот то-то. Конечно, температура воздуха на нижних этажах предприятия и в жаркие дни выше пятнадцати градусов редко поднималась, а обычно была ещё ниже, но… словом, вы меня поняли. И не будем больше об этом.
Какие цели преследовали создатели “рабочих”? Наши, земные учёные, никогда толком не задавались этим вопросом, им было не до того. Конечно, и перед ними открывались тогда некие заманчивые перспективы, это бесспорно. Но вот кто чётко знал, чего хочет – так это группа Кинстрея. Им была нужна дешёвая, быстро возобновляемая (на случай потерь) рабочая сила. Причём не чёрнорабочие, а в достаточной мере продвинутые создания, способные выполнять сложные поручения, работать в горячих зонах, и пр., и т. п. На наше счастье тогда группе не удалось добиться успеха в данной области – “рабочие” получались во-первых фактически не разумными (понимали только ряд примитивных команд), а во-вторых – бессловесными. Репродуктивной функции они тоже были лишены. Тем не менее то, что получалось, проходило испытания на выносливость и прочность – на тот случай, если придётся применять полученную информацию по этой модели на практике. Средний срок жизни модели составлял три месяца (в зависимости от тяжести и длительности испытаний), иногда наиболее удачные и выносливые экземпляры проживали и по полгода. Кстати сказать, сами экспериментаторы планировали срок жизни моделей на срок в пятнадцать-шестнадцать лет, с запасом. Но испытания требовали максимальной отдачи, поэтому, вероятно, не один из “рабочих” не прожил столько. Состав “тимов” пополнялся каждые три месяца.
“Тим” состоял из десяти “рабочих”, и контролировался тремя надсмотрщиками, один из которых ведал в данном “тиме” документацией. Официально “тим” был закреплён за этим самым надсмотрщиком. К примеру, восьмой “тим” второго уровня, в котором находились Лин и Пятый, несколько лет подряд (почти все семидесятые годы) был закреплён за Никитой, потом им короткий срок (с семьдесят девятого по восьмидесятый) попал в подчинение Андрея, а затем перешёл к Юре (с восьмидесятого до восемьдесят шестого). Надсмотрщик ведал прежде всего документацией – каждый поступивший рабочий фиксировался в общем журнале “тима”, а потом на него заводилась карточка, в которой указывались следующие данные:
*номер серии
*номер в “тиме”
*время прибытия “рабочего” на предприятие
*виды испытаний, сроки прохождения (таблица)
*время смерти
*причина смерти (причина смерти часто указывалась неверно, т. к. надсмотрщики иногда добивали “рабочих” – один больной “рабочий” сильно влияет и на работу “тима” в целом).
Каждому “рабочему” присваивался номер, состоявший из следующих позиций:
1. Номер предприятия (от 01 до 09)
2. Этаж (от 01 до 04)
3. Номер “тима” (от 01 до 10)
4. Номер в “тиме” (от 01 до 10, потом следовала точка)
5. Серия в эксперименте (Х/Х)
Таким образом, полный номер того же Пятого был 030485.6/11, а Лина 030487.6/11 (последние цифры в данном случае были взяты лишь для отвода глаз, полная информация о пленниках находилась лишь у самого высокого начальства, простые надсмотрщики не имели к ней доступа).
Заполненные карточки, подписанные после проведённого освидетельствования фельдшером, отправлялись в отдел статистики.
Рабочий день в “тиме” длился двадцать часов, на отдых отводилось четыре часа в сутки. Кормили “рабочих” раз в двое суток неким подобием баланды – чаще всего перловкой с капустой. “Рабочие” пользоваться ложками не умели, ели из мисок, поставленных на пол. Доступ к воде “рабочим” давали лишь в определённые часы, три раза в сутки. Комнаты “тимов” имели в полу сливные отверстия, все отходы жизнедеятельности “рабочих” смывались (через день), а сами помещения раз в неделю хлорировались.
Надсмотрщики работали в режиме “сутки через двое”. “Рабочий день” в “тиме” начинался с подъёма “тима”, затем “рабочих” уводили в зал. Основные испытания проводились на выносливость – “рабочие” таскали стокилограммовые ящики из нижней части зала в верхнюю, затем грузили этими ящиками тележку, спускали её в нижнюю часть зала и весь цикл повторялся заново. Так же проводились испытания на скорость, в этом случае стокилограммовые ящики заменялись пятидесятикилограммовыми. Эти два вида испытаний были основными, но кроме них существовали ещё и специфические испытания – работа без доступа к воде, работа при повышенной температуре в помещении (залы имели отдельную систему обогрева, не зависевшую от общей, которая просуществовала очень недолго) и т. д. Впрочем, подобного рода испытания проводились редко. Надсмотрщик был обязан следить за точностью выполнения команд, за слаженностью действий “рабочих”, за соблюдением правил (к примеру, “рабочие” должны были укладывать свои ящики в тележку в соответствии со своими номерами в “тиме”). Провинившихся наказывали нещадно, каждый надсмотрщик имел на вооружении как минимум плётку, не говоря уж о личном оружии, положенном по уставу.
Тем не менее они жили. Сбегали, боролись, пытались как-то выплывать из этого огромного и страшного водоворота… но это было тщетно. Вода почти всегда оказывается сильнее людей и люди сдаются. Рано или поздно. Водоворот назывался “жизнь”. Как ни странно, они учились правильно вести себя в этом водовороте. Побеги стали более удачными, не потому, что их плохо охраняли, а лишь по тому, что и Лин, и Пятый поняли, как и что надо делать. Конечно, не всё и не всегда проходило гладко. Бежали они по два-три раза в год, не стараясь как-то особенно подгадать время. Когда им становилось совсем невмоготу от голода и побоев, они выбирались с предприятия и шли в Москву, в один из подвалов, которые присмотрели себе для жилья. Летом им удавалось отдохнуть и подлечиться, зимой же они часто сами в скором времени возвращались обратно – холод гнал их назад, справляться с ним было трудно. Труднее, чем с потерей сил от постоянных избиений и унижений.
Пятый помнит это всё по сей день с той же ясностью, как будто это происходило вчера. Но вспоминать не любит. Это можно понять. Но помнит…
…выйти было необходимо, они это понимали. Подонки из смены ранили Лина, когда они проходили верхний пост. Пятый тащил истекающего кровью друга на своих плечах десять километров, потом сумел залезть вместе с Лином в кузов какого-то грузовика. До Москвы они доехали только глубокой ночью. Лину было совсем плохо, Пятый потом выхаживал его дней десять, не меньше. А после приехали надсмотрщики, которые вычислили подвал, избили их обоих и отвезли на предприятие…
…Летом они вышли очень хорошо, чисто, без крови, без побоев, и целый месяц шлялись по городу – чтоб не поймали невзначай. За этот месяц они сумели отоспаться на полгода вперёд. Хороший был побег, да и лето то было хорошим – не таким жарким, как следующее…
…а следующее лето принесло с собой страшную жару – горели леса, от постоянного сухого зноя листья деревьев приобрели к середине июля грязновато-бурую окраску. С попутками им не повезло, и пока они дошли до города, им стало совсем уж хреново. Особенно Лину. Он еле шёл и на подходе к подъезду стал всё чаще и чаще спотыкаться. Пятый твёрдо взял его за локоть, с тревогой отметив, что рука Лина стала очень горячей. Как только они вошли в подвал, Лин потерял сознание и очнулся лишь через двое суток. В результате они провели в подвале лишние десять дней – и один, и другой в результате этой прогулки основательно перегрелись и потом долго болели.
…был этот дурацкий побег осенью, когда Лина поймали почти сразу, и Пятый в результате сбежал один, сбежал очень неудачно, да к тому же сильно простудился по дороге. Тем не менее он не остался сидеть на одном месте, а целую неделю бродил по городу. Простудился ещё сильнее. Добывать деньги на еду сил не было. Прятаться – тоже. В полубреду он умудрился зайти в первый попавшийся подъезд, лёг возле почтовых ящиков и уснул. На него наткнулась какая-то девчонка. Толковая девчонка оказалась, что и говорить, хоть и маленькая. Шума не подняла, взрослых звать не стала. Сходила за аспирином в аптеку, благо та была близко, притащила откуда-то термос с чаем… Потом, через несколько дней (эти дни Пятый провёл на чердаке её дома, там было тепло и он довольно быстро поправился) она принесла Пятому деньги – рубля полтора мелкими монетками. Он попытался было отказаться, но она чуть не расплакалась, и деньги он взял. В следующий побег он зашёл к ней домой, принёс три рубля. Её не было дома, поэтому он оставил деньги её матери…
…несколько побегов подряд им с Лином невероятно везло – никаких неприятностей… а потом Пятый понял, что их с Лином все эти побеги водили. Наблюдали за каждым шагом. “Я на это не согласен”, – сказал Лин. “Я тоже”, – ответил Пятый. И в следующий раз…
…они впервые угнали машину кого-то из надсмотрщиков. Это было смело. Это было глупо. Но это было единственным выходом. И они не просчитались. Всё получилось. Кроме завершения, не столь изящного, как начало операции. Лин уснул за рулём и они на малой скорости слегка поцеловали дерево. Правда, кроме фары ничего не пострадало. И то хорошо. Машину они бросили у того самого моста, где в своё время оставили машину Лукича в первый свой побег…
…машины они стали угонять систематически, надсмотрщики избивали их за это страшным образом, но они всё равно продолжали угонять. Как одержимые. Потом кто-то из мужиков обратил внимание на то, что после побегов машины стали ездить как-то лучше. То есть никакого волшебства в этом, конечно, не было, просто Пятый стал пробовать немного доводить паршивые механизмы до ума, чтобы доехать до Москвы. Поняв, что Пятый чинит машины, надсмотрщики стали иногда, вместо того, чтобы тащить его или Лина в девятую, гнать их на улицу, на починку шаловливых “Жигулей”. Пятый и Лин не возражали. Не потому, что их как-то привлекала починка машин, а лишь потому, что возражение было в данном случае смерти подобно. А потом…
…один раз им обоим крупно повезло – в своих блужданиях по городу они наткнулись на вокзал. Там в срочном порядке требовались грузчики. И они в течение каких-то трёх дней сумели заработать по пятьдесят рублей каждый. Это был праздник. Они отдыхали три недели, ели когда им хотелось и что им хотелось, подолгу спали. И решили припрятать остатки денег на следующий побег…
…то, что они спрятали полгода назад деньги, им помогло, и очень. Вышли они плохо, оба были больны, да ещё и побег пришёлся на зиму, лютую и снежную. Без денег бы они пропали. А так, с деньгами, прожили в подвале почти две недели. Хоть отоспались тогда. И то хорошо…
* * *
Время шло. Так бывает всегда, хочется нам того или нет. Смешно, правда?… Не очень?… Что ж, каждый имеет право на собственные суждения или мысли. А как же. Вот только Пятый и Лин постепенно стали ощущать, что это их право постепенно начинает исчезать и растворяться. Менялись надсмотрщики, приходило и уходило в небытие какое-то начальство… им исполнилось по тридцать, они почти забыли про это, опомнились, когда их общий День рождения был давно позади. С каждым годом становилось одновременно и тяжелее, и легче. Тяжелее – потому, что прожитые в этом ужасе годы давили всё сильней и сильней. Легче – потому, что они привыкали. Человек может привыкнуть почти что ко всему. Даже к медленной смерти. Даже своей. А потом опять и опять приходили новые и новые надсмотрщики и “рабочие”. И двигалось всё дальше и дальше время. Фактически, уже наше с вами время.“Сизиф”
Пожалуй, стоит сказать о самом проекте “Сизиф”. Некоторые, доселе неясные моменты стоило, вероятно прояснить и раньше, но им как-то не находилось места. Итак.Проект “Сизиф” был запущен в 1963 году. Институт “Очакого-4” провёл в то время беспрецедентную, не имеющую аналогов, разработку: учёными этого института была создана модель живого существа, обладавшая начатками интеллекта. Генетика в данной области была задействована лишь отчасти, далеко не в том объёме, в каком она используется например, при клонирование. Фактически, это была разработка небольшой группы биоинженеров, сумевшей добиться за очень короткий срок фантастических как для того времени, так и для нашего, результатов. Мало того, модели совершенствовались, их стали производить не штучно, а серийно, технология это позволяла. К сожалению, все подобные достижения невозможны без применения некоей немного отстоящей силы, в частности – Кинстрея, обратившего внимание на такую интересную область развития нашей науки. На наше счастье Кинтрей в то время тоже не обладал всеми нужными знаниями в данной области, он тоже находился в процессе поиска. Именно этим поиском на протяжение двадцати с лишним лет и занимались и наши учёные (те, что остались живы), и некоторое количество учёных Кинстрея. Наши, естественно, не знали, с кем они работают. Те, кто сумел догадаться, что дело нечисто или погибали, или исчезали бесследно, не успев ничего рассказать. Вполне естественно то, что попавшая на Землю компания страшно заинтересовали рабочую группу Кинстрея, во главе которой стоял некий Карздгаш Орром, заинтересовала прежде всего тем, что у себя дома имела доступ к нужной информации. Так же естественно было то, что их выкрали, именно выкрали прямо из-под носа у Айкис. Странным кажется другое. Первое – упорство, с каким Орром держался за явно бесперспективных для него людей. Второе – прекращение развития данной области. И третье – резкое увеличение производства образцов модели 6/11, явно тупиковой… Складывается такое впечатление, что Орром в то время чего-то ждал, чего-то столь важного для себя, что стал отдавать противоречивые и странные приказы. Или что он чего-то боялся. К тому же область эта оказалась Оррому и компании явно не по зубам – не доросли. И то хорошо.
Предприятия
Стоит рассказать подробней о сети предприятий, созданных для испытания моделей. Сеть включала в себя девять предприятий, с первого по девятое, и предприятие номер один – комбинат. Каждое предприятие обслуживалось военизированной охраной и штатом надсмотрщиков. Теперь – подробней об архитектуре.Здание предприятий (всех без исключения) строились в сильно заболоченной местности и имели систему шлюзов, позволявшую затопить подземные этажи меньше, чем за час. Надземных этажей было два, подземных этажей – четыре, на каждом из них базировалось по пять “тимов” – комнат для команд из десяти “рабочих”, и по пять залов – помещений, где модели проходили испытания. Всего “тимов” на каждом предприятии двадцать, но считались они десятками – две десятки [2], первого уровня и второго. Например: “тим” номер семь, второй подземный этаж или первый уровень. Залы устроены очень интересно – очень длинные, шестьдесят метров, они имели наклонный пол, примерно пятнадцать градусов. В пол вмонтированы рельсы, по которым двигалась вагонетка с грузами – десятью ящиками по пятьдесят или по сто килограмм (в зависимости от вида испытаний).
Для надсмотрщиков на каждом этаже были предусмотрены каптёрки. Кроме лестниц имелся так же лифт, ходивший между вторым наземным и четвёртым подземным этажами. На лифте доставлялись в “тимы” новые “рабочие”, часто ездили надсмотрщики, контролёры, кураторы. Обычно, если лифт работал, по лестницам предпочитали не ходить.
Ещё одной интересной конструктивной особенностью предприятий являлся четвёртый подземный этаж. Дело в том, что в своё время было рассчитано, что тела погибших рабочих дешевле всего утилизировать не вывозя и кремируя, а отправляя прямиком в специальные бункеры с серной кислотой. Раз в три месяца кислоту обновляли. На бумаге это всё, конечно, выглядит пристойно и логично, но на практике процедура “утилизации органических отходов” выглядела, прямо скажу, пренеприятно. Утилизация происходила один раз в неделю – по пятницам, тела рабочих, погибших за неделю, сносились к бункеру – вмонтированным в пол створкам, фельдшер (иногда – приезжающий, иногда – свой, постоянно работающий на данном предприятии) проводил освидетельствование, трупы складывались на створки, куратор (чаще он, но иногда кто-то из надсмотрщиков) приводил в действие механизм, эти створки открывались и смыкались вновь. И всё. Только при этом надо помнить о том, что рабочий мог, к примеру, погибнуть в воскресение или в понедельник и тело его до освидетельствования и утилизации могло неделю лежать в “тиме” или в зале. Представили? Вот то-то. Конечно, температура воздуха на нижних этажах предприятия и в жаркие дни выше пятнадцати градусов редко поднималась, а обычно была ещё ниже, но… словом, вы меня поняли. И не будем больше об этом.
* * *
“Рабочие”. Кто они такие и для чего они нужны? “Рабочими”, или моделями, на предприятиях называли подопытные образцы различных серий, проходящие испытания. “Рабочих” производили в весьма и весьма больших количествах (так и просятся слова из песни: “Широка страна моя родная”) – примерно по две, а то и по две с половиной тысячи в серии. Если серия оказывалась удачной, то производство особей образцов могло происходить на протяжение нескольких лет, а количество особей в серии достигало двадцати тысяч экземпляров. Так, к примеру, произошло с серией 6/11. Её производство шло почти восемь лет.Какие цели преследовали создатели “рабочих”? Наши, земные учёные, никогда толком не задавались этим вопросом, им было не до того. Конечно, и перед ними открывались тогда некие заманчивые перспективы, это бесспорно. Но вот кто чётко знал, чего хочет – так это группа Кинстрея. Им была нужна дешёвая, быстро возобновляемая (на случай потерь) рабочая сила. Причём не чёрнорабочие, а в достаточной мере продвинутые создания, способные выполнять сложные поручения, работать в горячих зонах, и пр., и т. п. На наше счастье тогда группе не удалось добиться успеха в данной области – “рабочие” получались во-первых фактически не разумными (понимали только ряд примитивных команд), а во-вторых – бессловесными. Репродуктивной функции они тоже были лишены. Тем не менее то, что получалось, проходило испытания на выносливость и прочность – на тот случай, если придётся применять полученную информацию по этой модели на практике. Средний срок жизни модели составлял три месяца (в зависимости от тяжести и длительности испытаний), иногда наиболее удачные и выносливые экземпляры проживали и по полгода. Кстати сказать, сами экспериментаторы планировали срок жизни моделей на срок в пятнадцать-шестнадцать лет, с запасом. Но испытания требовали максимальной отдачи, поэтому, вероятно, не один из “рабочих” не прожил столько. Состав “тимов” пополнялся каждые три месяца.
“Тим” состоял из десяти “рабочих”, и контролировался тремя надсмотрщиками, один из которых ведал в данном “тиме” документацией. Официально “тим” был закреплён за этим самым надсмотрщиком. К примеру, восьмой “тим” второго уровня, в котором находились Лин и Пятый, несколько лет подряд (почти все семидесятые годы) был закреплён за Никитой, потом им короткий срок (с семьдесят девятого по восьмидесятый) попал в подчинение Андрея, а затем перешёл к Юре (с восьмидесятого до восемьдесят шестого). Надсмотрщик ведал прежде всего документацией – каждый поступивший рабочий фиксировался в общем журнале “тима”, а потом на него заводилась карточка, в которой указывались следующие данные:
*номер серии
*номер в “тиме”
*время прибытия “рабочего” на предприятие
*виды испытаний, сроки прохождения (таблица)
*время смерти
*причина смерти (причина смерти часто указывалась неверно, т. к. надсмотрщики иногда добивали “рабочих” – один больной “рабочий” сильно влияет и на работу “тима” в целом).
Каждому “рабочему” присваивался номер, состоявший из следующих позиций:
1. Номер предприятия (от 01 до 09)
2. Этаж (от 01 до 04)
3. Номер “тима” (от 01 до 10)
4. Номер в “тиме” (от 01 до 10, потом следовала точка)
5. Серия в эксперименте (Х/Х)
Таким образом, полный номер того же Пятого был 030485.6/11, а Лина 030487.6/11 (последние цифры в данном случае были взяты лишь для отвода глаз, полная информация о пленниках находилась лишь у самого высокого начальства, простые надсмотрщики не имели к ней доступа).
Заполненные карточки, подписанные после проведённого освидетельствования фельдшером, отправлялись в отдел статистики.
Рабочий день в “тиме” длился двадцать часов, на отдых отводилось четыре часа в сутки. Кормили “рабочих” раз в двое суток неким подобием баланды – чаще всего перловкой с капустой. “Рабочие” пользоваться ложками не умели, ели из мисок, поставленных на пол. Доступ к воде “рабочим” давали лишь в определённые часы, три раза в сутки. Комнаты “тимов” имели в полу сливные отверстия, все отходы жизнедеятельности “рабочих” смывались (через день), а сами помещения раз в неделю хлорировались.
Надсмотрщики работали в режиме “сутки через двое”. “Рабочий день” в “тиме” начинался с подъёма “тима”, затем “рабочих” уводили в зал. Основные испытания проводились на выносливость – “рабочие” таскали стокилограммовые ящики из нижней части зала в верхнюю, затем грузили этими ящиками тележку, спускали её в нижнюю часть зала и весь цикл повторялся заново. Так же проводились испытания на скорость, в этом случае стокилограммовые ящики заменялись пятидесятикилограммовыми. Эти два вида испытаний были основными, но кроме них существовали ещё и специфические испытания – работа без доступа к воде, работа при повышенной температуре в помещении (залы имели отдельную систему обогрева, не зависевшую от общей, которая просуществовала очень недолго) и т. д. Впрочем, подобного рода испытания проводились редко. Надсмотрщик был обязан следить за точностью выполнения команд, за слаженностью действий “рабочих”, за соблюдением правил (к примеру, “рабочие” должны были укладывать свои ящики в тележку в соответствии со своими номерами в “тиме”). Провинившихся наказывали нещадно, каждый надсмотрщик имел на вооружении как минимум плётку, не говоря уж о личном оружии, положенном по уставу.