Берто Симона. Эдит Пиаф

   Ни одного генерала она не знала, но если бы Мишелю грозила опасность, можно не сомневаться: она пошла бы к военному министру. Смелости ей было не занимать! Мы не знали, как он выкрутится, но на следующий вечер он был в "Бобино", и Эдит спела его песню. Ее приняли не так, как мы ожидали. Концовку публика не ощутила, ей казалось, что песня не закончена. Но потом "Аккордеонист" имел огромный успех. Было продано восемьсот пятьдесят тысяч пластинок, колоссальная цифра по тем временам. Эдит пела эту песню в течение двадцати лет, с 1940 по 1960 год.
   Эдит сказала Мишелю: "Поклянись, что ты принесешь мне еще песни". Он поклялся. Но когда мы с ним встретились через какое-то время, он выглядел совсем по-другому. Я сразу поняла, что с ним произошло что-то очень странное. У него было лицо загнанного, запуганного насмерть человека.
   - Эдит, все кончено. Тебе не разрешат петь мои песни. Я еврей и должен носить желтую звезду. Начинается с этого, а потом...
   Но ужасного "потом" не было. Она дала денег на его переход в свободную зону. Мы увиделись только после Освобождения. Он написал для нее прекрасные песни: "Господин Ленобль", "Что ты сделала с Джоном?", "Праздник продолжается", "Телеграмма", "Заигранная пластинка", "По ту сторону улицы".
   В комнатке на седьмом этаже,
   В конце коридора,
   Он прошептал: "Я люблю тебя",
   Я ответила: "Я тебя люблю".
   А по ту сторону улицы
   Живет девушка, бедная девушка,
   Она ничего не знает о любви,
   О ее безумных радостях...
   По ту сторону улицы...
   Эдит очень ценила талант Мишеля, которого продолжала называть лейтенантиком.
   - Мне нравится, что Мишель пишет и текст и музыку. У него сразу получается готовая песня. Так бывает очень редко. Это божий дар. Его мелодии запоминаются сразу, как будто они давно носились в воздухе.
   Они много работали вместе.
   Но вернемся в 1941 год. Эдит искала автора песни. Она без конца звонила по телефону Маргерит Монно:
   - Но это лее твоя обязанность, Гит, найди мне кого-нибудь.
   - Для чего?- спрашивала Гит.
   - Для песен. Для любви у меня есть.
   - Я ищу, Эдит... Я все время ищу...
   Эдит вешала трубку.
   - Я идиотка, что прошу ее об этом; она уже забыла, зачем я ей звоню.
   Десять минут или час спустя звонила Гит.
   - Нашла?- кричала в трубку Эдит.
   - Дорогая, я как раз хотела просить тебя напомнить, что я должна была найти.
   Фильм "Монмартр-на-Сене" принес Эдит то, что она искала: нового автора песен и... новую любовь.
   Дуэт Пиаф -Мёрисс, сыгравший "Равнодушного красавца", привлек внимание режиссера Лакомба. Пьеса три месяца шла в Париже и пользовалась успехом во всей Франции; публика знала Поля и Эдит, это стоило использовать. И Лакомб предложил Эдит сценарий фильма, который назывался "Монмартр-на-Сене".
   Эдит уже снималась в 1937 году. Она пела в фильме "Холостячки", где играла Мари Бель. Особого впечатления исполнение Эдит не произвело. В "Монмартре-на-Сене" у нее был не эпизод с песней, а главная роль.
   Полю нравилось сниматься. Поскольку они работали вместе, он все еще был в доме. Жизнь текла спокойно: теперь Эдит была к нему равнодушна.
   Эдит любила сниматься, единственным неудобством было то, что приходилось очень рано вставать. Студия присылала за Эдит машину. Я, разумеется, тоже должна была ехать - Эдит ни в коем случае не хотела быть одна в гримерной.
   В первый же день в столовой киностудии Жорж Лакомб представил Эдит высокого, красивого, элегантного мужчину. В волосах у него сверкали серебряные нити, а в глазах - озорные искорки. Это был Анри Конте пресс-атташе фильма. Жорж сказал Конте: "Я поручаю тебе Эдит".
   В тот же момент все было решено. Если Поль и не увез свои вещи немедленно, то только потому, что Анри не мог к нам переехать.
   С первого взгляда я поняла, что это "наш" парень. В тот же вечер во время "заседания" в ванной комнате Эдит спросила:
   - Тебе понравился этот Анри?
   - Очень. Нам подойдет.
   - Значит, договорились. У нас еще никогда не было журналиста, он работает в газете "Пари-суар" и пишет о кино для журнала "Синемондиаль". Кроме всего прочего, он будет нам полезен.
   8 августа 1941 года Анри Конте написал об Эдит:
   "Да, сомнений нет. Маленькая женщина, неподвижная и
   серьезная, стоявшая под аркой из серого камня,- это Эдит Пиаф. Ее
   присутствие было для меня неожиданным, так как я пришел на
   встречу, которую она мне назначила, намного раньше срока. Она не
   одна. Возле нее мужчина, и я тотчас замечаю, что у него злое,
   жесткое выражение лица. Этому человеку не свойственна жалость,
   снисхождение, прощение. Мне кажется, я узнаю Поля Мёрисса.
   ...Однако нет, она не плачет. Она похожа на несчастного
   ребенка, который надеется, чего-то ждет: то ли волшебного
   счастья, то ли наивной и простой любви, той, о которой поет в
   своих песнях народ. Мне хочется сочинить песню для этой Пиаф:
   У того, кого я полюблю,
   Будет седина на висках,
   Блеск золота на запястье
   И красивая сорочка...
   ...Она еще не заговорила, но я уже знаю, что она скажет.
   Потому что в ее глазах, в протянутых руках я вдруг вижу мольбу, я
   ее узнаю, она стара, как мир, это мольба, надрывающий душу, но
   напрасный стон: "Останься со мной... Я тебя еще люблю... У меня
   есть только ты... останься..."
   ...Из чего сделано сердце Пиаф? Любое другое на его месте
   давно бы разорвалось.
   ...Эдит Пиаф еще больше наклонила голову, как будто она
   слишком тяжела для нее. Я вижу ее запавшие глаза, которые ничего
   не хотят больше видеть.
   ..."Что делать? Утешать? Но как? Я думаю о всех этих песнях,
   в которых слышатся ее собственные рыдания, биение ее сердца и та
   удивительная сила, которую она черпает в самой себе, в своей
   груди, в своей жизни.
   Сумеет ли она выстоять? Ее плечи кажутся мне слабыми.
   И у меня в голове, независимо от меня, складываются слова
   другой песни:
   Она хочет знать: может ли Сена
   Убаюкать ее горе?
   Она хочет знать: если она прыгнет,
   Не пожалеет ли она об этом?
   До меня доносится журчание ручья, влажный смех реки: Эдит
   Пиаф тихо плачет".
   Никогда ни один мужчина не мог устоять перед Эдит. Не было никаких причин, чтобы и этот не заключил ее в свои объятия.
   В течение дня я несколько раз восклицала: "Какой он хороший, Эдит, какой он хороший!" Она радовалась, а я говорила от всего сердца, я действительно так думала. Эдит была переполнена счастьем.
   В ней было много чистоты и целомудрия. Еще в те времена, когда мы пели на улице, она смотрела на торговок цветами у метро: "Как ты думаешь, когда-нибудь мужчина подарит мне букетик цветов, вот так, на улице?"
   С тех пор ей дарили столько цветов, что можно было открыть магазин... Она была довольна, это было свидетельством успеха, но... "Не убеждай меня, что эти готовые букеты дарят от сердца; их покупают за деньги. Вот букетик фиалок, другое дело, это надо захотеть, нужно достать из кармана монеты, а потом нести в руках, не боясь показаться смешным... Это поступок".
   Анри это сделал совершенно естественно. Эдит светилась от счастья, она нашла свою любовь.
   Официальный разрыв с Полем прошел безболезненно. Они оба устали друг от друга, а усталость облегчает расставание.
   Они дождались окончания съемок. Друг на друга они не сердились, каждый был неудовлетворен другим. Поль аккуратно сложил в чемоданы свои вещи. Он поцеловал Эдит:
   - Желаю тебе с Анри большого счастья.
   Нужно отдать ему справедливость, он не был слеп.
   Когда он уходил, мне хотелось сделать ему реверанс, как маркизу, настолько он был в образе.
   глава восьмая. "Биду-бар"
   После ухода Поля мы переменили квартиру, но далеко не уехали, а стали жить в доме напротив, соседнем с "Биду-баром". Удобней было бы просто пробить дверь - случались вечера, когда мы не могли попасть ключом в замочную скважину.
   Когда Эдит меняла мужчину, она любила менять и обстановку. Она говорила: "Понимаешь, Момона, воспоминания на следующее утро - это как похмелье, от них болит голова. Их надо откладывать на будущее, после того, как сделаешь генеральную уборку и выметешь весь мусор".
   У Эдит с Анри отношения сложились сразу: оба были одной породы. Он очень много писал о ней. Ей это нравилось, она понимала, что реклама является составной и необходимой частью ее профессии. "Момона, имя актера это как любовник; если его долго не видишь, если он отсутствует, о нем забывают".
   Для Эдит Анри в первую очередь был красивым мужчиной, который ей нравился. Она не подозревала, что он-то и окажется тем автором песен, в котором она так нуждалась.
   Анри был полной противоположностью Полю. Он с удовольствием проводил с нами время в "Биду-баре". Я ему не мешала, жизнь втроем его не отпугивала, он ко мне очень хорошо относился, мы сразу подружились.
   Однажды, когда мы сидели в "Биду-баре", он сказал Эдит:
   - Не знаю, будет ли тебе интересно узнать, но я когда-то писал песни. Мне было двадцать лет. Одну положил на музыку Жак Симон: "Морское путешествие". Ее пела Люсьенна Буайе, но успеха не имела, это был не ее жанр.
   - Тем лучше, значит, не сладкая патока.
   А что у тебя еще есть?
   - Нет, я разочаровался и перестал. Но с тех пор как узнал тебя, начал снова.
   Эдит, конечно, бросилась ему на шею.
   После Реймона Ассо Анри Конте писал для Эдит большее всех и лучше всех. Его песни всегда оставались в ее репертуаре. Среди них "Нет весны", которую он написал на краешке стола за двадцать пять минут на пари с ней: Эдит поспорила, что ему это не удастся; "Господин Сен-Пьер", "Сердечная история", "Свадьба", "Брюнет и блондин", "Падам... Падам...", "Браво, клоун!".
   Я король, я пресыщен славой.
   Браво!Браво!
   Словно рана - мой смех кровавый,
   Браво! Браво!
   Эдит хотела, чтобы Анри принадлежал только ей, а он уже долгие годы жил с одной певицей. Не в привычках Эдит было долго делить мужчину с кем-то. Но Анри она все прощала: он умел ее рассмешить. И хотя Анри был любовником Эдит, он не был по-настоящему ее мужчиной, он не жил у нас в доме. К большому сожалению. Потому что тогда мы не прожили бы в таком угаре с сорок первого по сорок четвертый год.
   Был разгар оккупации. Запреты, облавы, черный рынок, заложники, объявления с приказами, аусвайсы со свастикой. Было ощущение такой непрочности, что жили кое-как, стараясь урвать от жизни что только можно и повеселиться, когда удавалось. Смех казался "временным", после него наступало похмелье. Никогда мы столько не пили. Надо было согреться и забыться.
   Имя Эдит начинало приносить деньги. У нее не было недостатка в контрактах. Она получала три тысячи франков за концерт. Это было немало, но она могла бы получать гораздо больше. К сожалению, у нее не было никого, кто занимался бы ее делами. Иногда она выступала в двух местах за вечер. Получался роскошный заработок - шесть тысяч. Но деньги текли у нее из рук как песок. Во-первых, был "Биду-бар", который съедал немало. Во-вторых, черный рынок. Килограмм масла, стоивший ранее четыреста--пятьсот франков, в сорок четвертом году стал стоить тысячу двести, тысячу пятьсот. Повар Чанг вечером набивал холодильник продуктами, а к утру он оказывался пуст. У китайца была своя тактика.
   - Мамамизель, он не любит масла; Мамамизель, он не любит, когда розбиф, жаркое не целый. Тогда моя унести домой.
   И уносил. Чтобы не выбрасывать. У нашего Чанга была жена и пятеро детей. Всех надо было кормить. А у Эдит было много друзей; с одними она только что познакомилась, других знала несколько дней, и все хотели что-нибудь урвать. Каждый изобретал свой способ. Например, сидеть с мрачным видом. Она спрашивала:
   - Что с тобой? Почему голову повесил? Выпей.
   - Не могу. Душа не лежит. У меня неприятности.
   - Любовные?
   - Нет, денежные.
   - Ну если дело только в этом, можно уладить.
   Говоривший на это и рассчитывал.
   Другие шептали Эдит на ухо: "Мой отец еврей, он старик. Его нужно переправить в свободную зону. Я боюсь за него. А сам на нуле". "Сколько надо?" - спрашивала Эдит. Тариф был от десяти до пятидесяти тысяч франков, в Испанию даже сто. Если Эдит не могла дать всю сумму, она давала хотя бы часть.
   Встречались и женщины, чьих сыновей надо было укрыть от обязательной службы в Германии. Эдит давала деньги; через два- три месяца те же люди приходили с другой историей.
   Многие солдатские и офицерские лагеря в Германии объявили ее своим шефом. Она отправляла посылки. Для тех, кто сидел в лагерях, сердце Эдит было трехцветным, как французское знамя, а кошелек всегда открыт. "Я слишком любила солдат,- говорила она,- чтобы их бросить в беде".
   Была еще одна категория людей - те, кто старался всучить разные вещи, иногда нужные, а зачастую нет.
   Эдит не была тщеславной, но она гордилась своим именем, и тогда играли на этой струне, без конца произнося "мадам Пиаф". Совсем недавно ей говорили: "Эй, девчонка! Греби сюда, у тебя хорошенькие гляделки!" или "Отваливай, девчонка, хватит, надоела!" Легко понять, что она чувствовала, когда ее называли "мадам Пиаф".
   - С вашим именем, мадам Пиаф, нужно носить песцовый мех.
   - Ты что думаешь, Момона?
   Попробуйте сказать ребенку, который блестящими глазами смотрит на рождественскую елку: "Это не для тебя". Но если бы только это! Наша новая квартира на улице Анатоль-де-ля-Форж была проходным двором, ночлежкой: туда приходили, уходили, оставались, спали где придется - на наших кроватях, в креслах, на полу. Получалось просто. Когда мы компанией выходили из "Биду-бара", обычно уже наступал комендантский час и метро не работало. "Заходите, переночуете,- говорила Эдит.- Выпьем по последней и перекусим" .
   Мы были беззащитны. В доме не было мужчины. Жаль, что этим мужчиной не стал Анри, добрый, красивый. Морщины на его лице свидетельствовали об уме, они были гармоничны, как план Парижа. В нем было что-то от Гавроша, и это очень нравилось Эдит, но в этом Гавроше чувствовалась порода. "Видишь, Момона, это такой тип людей - берут тебя за задницу так, что ты не можешь возразить. Мне это нравится". Она не лгала. Ни Эдит, ни я не могли подняться по лестнице впереди Анри без того, чтобы он нас не похлопал. Быстро и ловко! Для него этот жест был, скорее, проявлением вежливости и внимания.
   Анри все время колебался; он хотел перейти жить к нам, но та женщина его крепко держала. Сколько из-за этого было сцен! Время от времени он объявлял: "Девочки, на этот раз решено. Готовьтесь, в будущем месяце переезжаю".
   Мы покупали ему трусы, носки, пижамы, рубашки - все необходимое по ценам черного рынка, без талонов, раскладывали по ящикам комода и радовались. Эдит говорила: "Осталась неделя! Скоро в доме будет мужчина. Все изменится".
   Но Анри не приходил. Тогда Эдит в гневе выбрасывала все купленное, топтала ногами белье и вместе с ним свои надежды. Она кричала: "Отнеси все это на помойку!"
   Анри появлялся в дверях без чемодана. Какой актер! В глазах стояли слезы. "Эдит, прости. Она плакала, цеплялась за меня, я уступил. Дадим ей еще несколько дней...".
   Это повторялось не один раз. Наконец мы поняли, что никогда он к нам не придет. Анри любил певиц, но больше всего он любил удобства. А та, вторая, была отличной хозяйкой. Она за ним хорошо смотрела. На нем всегда были отглаженные рубашки, безупречные складки на брюках, начищенные башмаки. Он выглядел так же элегантно, как Поль...
   Если в доме не было мужчины, Эдит не знала удержу.
   Днем все шло более или менее нормально. Анри рассказывал ей разные истории. Он был в курсе всех событий, знал сплетни обо всех знаменитостях. Эдит любила перемывать косточки, и ей лучше было не попадаться на зубок.
   А самое главное - они с Анри очень много работали, и с ними всегда была Гит. В работе никого не было требовательнее Эдит. Ей аккомпанировали Даниэль Уайт, молодой человек лет двадцати семи, и Вальберг, чуть постарше. Она заставляла их вкалывать как каторжных. Но никто никогда не жаловался. Это маленькое существо было властно, как диктатор. Несмотря на бедлам, царивший в доме, несмотря на все безумства, Эдит всегда сохраняла ясный ум. Она бросалась в работу, как олимпийская чемпионка в бассейн. Ей всегда нужно было побить очередной рекорд. Она не знала усталости.
   Я недоумевала: из чего она сделана? Откуда берет силы?.. Работа начиналась обычно часов в пять-шесть вечера и заканчивалась на рассвете. Если в это время шли концерты, то все начиналось около часу ночи.
   Если Реймон научил ее технической стороне профессии, грамматике, то Анри объяснил ей, как этим пользоваться для того, чтобы подняться выше, чтобы стать Великой Пиаф.
   Ассо был учителем требовательным и властным. Конте не командовал, не проявлял упорства, он старался ее понять. Умел ее слушать, обсуждать вопросы - эхо очень помогало Эдит в ее поисках. Именно с ним. сама еще того не сознавая, она приобретала командную хватку и становилась той, кому в свою очередь в скором времени предстояло начать формировать других.
   Эдит прочитывала сотни песен. У ней было совершенно точное представление о том, каким должен быть ее текст. "Песня - это рассказ. Публика должна в него верить. Для публики я воплощаю любовь. У меня все должно разрываться внутри и кричать - таков мой образ; я могу быть счастливой, но недолго, мой физический облик мне этого не позволяет. Мне нужны простые слова. Моя публика не думает, она как под дых получает то, о чем я пою. И в моих песнях должна быть поэзия, которая заставляет мечтать".
   Когда Эдит выбирала наконец свою песню, ей играли мелодию. Слова и музыку она разучивала одновременно, никогда их не разделяла. "Они должны войти в меня вместе. В песне слова и музыка неотделимы друг от друга".
   Если ей давали советы, которые она не принимала, она говорила: "Моя консерватория - улица. Мой ум - интуиция".
   После того как она выучивала песню, в работу включались автор и композитор. Для них начиналась драма, хождение по мукам. В разгар репетиции Эдит останавливалась, иногда настолько внезапно, что пианист продолжал играть. Тогда она кричала: "Стой!" Или: "Заткнись! Анри, замени мне это слово. Оно у меня не звучит правдиво! Я его и выговорить не могу, оно слишком сложно для меня".
   Затем она обрушивалась на Гит, которая с отсутствующим видом ожидала, когда до нее дойдет очередь. "Гит, проснись! Вот послушай это место: "тра-ла-ла ла-лэр" - так не годится. Это длинно, это вяло, это тянется, как резина. Я не плачу, а растекаюсь, как оплывшая свечка. А мне здесь нужен крик. Вот примерно так: "Тра-ла ла-ла!". Суше к концу, короче! Нужно, чтобы это обрывалось внезапно, потому что девушка не может выдержать. Если она будет продолжать, она начнет скулить, и поэтому она обрывает. Понимаешь?"
   Все всё понимали, но нужно было найти решение. Так длилось часами.
   По-моему, одна из самых прекрасных репетиций была, когда они работали над песней "Это чудесно". Слова написал Анри Конте, музыку - Маргерит Монно.
   Когда мы вместе,
   Счастье не спускает с нас глаз...
   Это чудесно...
   Когда мы влюблены,
   Наступают прекрасные рассветы...
   Это чудесно...
   Жизнь окрашивается в голубой цвет
   Мазками солнечной кисти,
   Потому что ты меня любишь...
   Это чудесно!
   Текст Анри казался Эдит недостаточно простым, а музыка Маргерит чересчур небесной. Гит очень любила скрипки; как только речь шла о счастье, ей нужен был большой оркестр, она снова превращалась в вундеркинда. Они спорили десять дней!
   Когда период лихорадки кончался, Эдит начинала петь. Она пела все время: в ванной комнате, в постели. Она будила Анри и других, чтобы спеть им по телефону последний вариант.
   Жесты приходили к ней во время работы. Она их не искала, она ждала, что они придут сами, естественно родятся из слов. К жестам на сцене она проявляла большую сдержанность, не то что в жизни! "Понимаешь, жест отвлекает глаза и слух, когда слишком много смотрят, хуже слушают. Я не хочу, чтоб меня смотрели, я хочу, чтобы меня слушали".
   Как-то один журналист задал ей вопрос:
   - Вы отрабатываете жесты перед зеркалом?
   Эдит смеялась до упаду.
   - Вы можете себе представить, что я кривляюсь перед зеркалом? Разве я клоун? Моя цель не в том, чтобы публика хохотала, я не на манеже!
   Что касается мизансцен песен, Эдит искала их только на сцене. Окончательно она доводила свою песню уже на публике. Если же замечала, что, исполняя песню, думает о чем-то постороннем, тотчас же убирала ее из программы. "Я делаю все механически, так не годится".
   Именно в этот странный период Эдит нашла свою манеру работы над песней. Потом она оттачивала, совершенствовала ее, но метода уже не меняла. И именно эта манера в сочетании с ее непоколебимой волей и одержимостью позволили ей стать Первой леди Песни с большой буквы.
   Папа Лепле, Реймон, Жан Кокто, Ивонна де Врэ - все что-то ей дали. Теперь количество переходило в качество.
   Умение неистово работать, труд муравья, на который оказалась способна стрекоза, заставили Жана Кокто написать о ней: "Мадам Пиаф гениальна. Она неподражаема. Другой такой никогда не было и не будет. Подобно Иветте Жильбер или Ивонне Жорж, Рашели или Режан, она, как звезда, одиноко сгорает от пожирающего ее внутреннего огня в ночном небе Франции".
   После напряженной работы Эдит всегда была счастлива и ей хотелось побыть с Анри, приласкаться к нему, прижаться к нему ночью, но он говорил:
   - Эдит, мне пора домой.
   - Ну останься еще немножко,- умоляла Эдит,- хоть один раз...
   Но Анри умел уклониться элегантно.
   - Эдит, маленькая моя, наступает комендантский час... ночью ходить опасно.
   И она уступала.
   - Иди, любовь моя, иди. Ты же знаешь, как ты мне дорог. Только бы с тобой ничего не случилось.
   И Анри растворялся в зловещей ночи оккупированного Парижа. Но ему ничто не грозило: как у всех журналистов, у него был ночной пропуск. Я знала об этом, Эдит - нет. Ей бы это доставило много горя.
   Для того чтобы Эдит не беспокоилась, как он добрался до дому, была выработана целая система телефонных звонков: вернувшись, он звонил нам и после двух звон-т ков вешал трубку, потом опять звонил и вешал трубку после трех звонков. Это означало, что все в порядке, а также то, что раньше завтрашнего дня мы его не увидим.
   Это вроде бы должно было успокаивать Эдит. Но горькая складка ее рта говорила об обратном: она представляла себе Анри в объятиях другой.
   Нужно отдать Эдит справедливость: соперницу она не щадила. В любое время ночи она могла позвонить к Анри домой. Если отвечал женский голос, она говорила: "Позовите Анри, это по делу!" И говорила о работе или о любви, в зависимости от настроения. Когда вешала трубку, спрашивала меня: "Как ты думаешь, она подслушивала?"
   Так родилась одна из лучших песен Анри и Эдит: "Респектабельный мужчина".
   - Анри, у меня гениальная мысль, напишем песню о Поле Мёриссе. Приезжай.
   - Не могу, Эдит. Комендантский час. Объясни мне, я тебя слушаю.
   - Вот, мне пришла в голову фраза: "Он был настолько респектабельный мужчи на..." А дальше - не знаю. Но она, то есть я в песне, должна быть простодушной и недалекой, а он покорил ее роскошными манерами. На самом же деле он смеялся над нею и ему было на нее наплевать. Улавливаешь?
   - Да. Завтра поговорим.
   - Нет, нужно ковать железо, пока горячо, я чувствую, что могу сейчас много придумать. У меня есть аусвайс, я сейчас возьму фиакр и приеду за тобой. Фиакры не останавливают.
   Она так и сделала. По дороге она ликовала:
   - Я его подловила, Момона! Подловила! Пусть его девка повертится!
   Естественно, в эту ночь сочинение песни намного не продвинулось.
   - Я хочу провести с тобою целую ночь. Я имею право.
   Дня через два Анри принес нам книгу.
   - Это "Бэк Стрит". Тебе поможет в сочинении песни. Для тебя эта история будет понятна.
   Из-за этой книги они чуть не оказались на волоске от окончательного разрыва. Эдит прочла ее залпом за ночь. Без выпивки, так как она не могла читать, если пила: с детства у нее осталось неустойчивое зрение, если она выпивала, у нее все плыло перед глазами.
   На следующий день, в ванной, она выложила мне все, что у нее было на сердце - большой камень. Присев на край ванны, она пересказала мне сюжет "Бэк Стрит" - историю бедной девушки, прожившей всю жизнь, не смея показаться рядом с человеком, которого она любила.
   - Он издевается надо мной! Подсунуть мне такое! Я не "мадам Бэк Стрит"! Та - бедная недотепа! Что общего со мной? Причем тут моя песня "Респектабельный мужчина"? Песню я буду петь, потому что она слишком хорошая, но в остальном - пошел он к черту! Слишком дорогой платы хочет за ту единственную ночь! Как вспомню, что принесла ему кофе в постель! Подожди, я так этого не оставлю!
   Когда Анри появился с букетиком фиалок (он ей часто их приносил), Эдит сказала:
   - Положи их куда хочешь, с ними ты выглядишь так, как будто к тебе не пришли на свидание.
   Он нагнулся, чтобы ее поцеловать, она отвернулась.
   - Не время. Садись. Зачем ты мне дал эту книгу? Что я - бедная дура, готовая ждать тебя всю жизнь? Значит, мсье угодно, чтобы я сидела дома, плакала, вязала, готовила обед, к которому вы не соизволите явиться, издалека следила за вашим счастьем?.. Ну, так ты попал пальцем в небо! Я покажу тебе, как я сыграю роль безутешной девочки из "Бэк Стрит", которую бросил негодяй твоей породы. Ты что, представляешь меня в роли жертвы? Чьей? Постельного героя? Меня! Эдит Пиаф! Нет, ты меня не разглядел! Тебя я одного в жизни ждала! Да у меня мужчин было и будет, как в телефонной книге! Клянусь, ты такие рога у меня будешь носить - проткнешь потолок к соседям сверху!
   Если бы Кокто это слышал, он написал бы новую пьесу.
   Но Эдит страдала и, чтобы отомстить Анри, решила заставить его ревновать. Она внушила себе, что влюблена в драматического актера Эмона.