Страница:
Я заплакала от радости. Ведь без Эдит я не жила.
Швейцар снизу сообщил ей по телефону: "Сестра мадам". Это было похоже на водевиль, но у меня стоял ком в горле.
Перед дверью в коридоре отеля я приложила руку к сердцу, чтобы оно не выскочило. Я боялась: наши встречи не всегда проходили гладко. Я так давно не видела Эдит. Я постучала и услышала ее голос: "Входи".
Она стояла спиной ко мне, лицом к окну. Она смотрела на улицу, сжимая рукой занавеску. Как кадр из фильма. Она обернулась ко мне и сказала: "Видишь, Момона, я всегда жду..." И правда, вся жизнь ее прошла в ожидании.
Ноги у меня были как ватные. Я смотрела на нее, мне стало чуть не дурно, все произошло слишком быстро. Еще час назад я была на бензоколонке с руками, вымазанными машинным маслом, а сейчас - стояла перед ней. Эдит смотрела на меня... Я изменилась, стала печальней, у меня для этого было достаточно причин. Но она, как она была хороша, как она светилась от нового счастья!
Она стояла у окна (между нами было несколько метров ковра), я - у двери, а мне казалось, нас разделяют тысячи километров. Но через несколько секунд я очутилась в ее объятиях. Она плакала от радости, целовала меня, говорила: "Момона, как я счастлива, ты не можешь себе представить. Я люблю и любима самым замечательным человеком на земле, и ты со мной... Момона, мне страшно, я, кажется, умру от счастья..."
Счастье - не горе, от него не умирают.
Эдит осмотрела меня с ног до головы. Ну, какой у меня мог быть вид! Она открыла шкаф: полно платьев... И это показалось мне странным. Значит, возле нее не было никого, кто бы выманивал у нее деньги. "Возьми, что тебе нравится".
Затем она заказала чай в номер. Платья, чай... Ничего нельзя было понять! Я ее не узнавала. Ее серый костюм восхитительно сидел на мне.
Она подстраховалась: "Предупреждаю, Момона, этого человека я люблю". Я поняла, что это означало: не смей на него поднимать глаз, не смей критиковать. Все серьезно. Мне хотелось поскорей его увидеть. Через два бесконечных часа мы услышали стук в дверь. Он! "Входи!" - крикнула Эдит.
Земля разверзлась у меня под ногами. Я услышала: "Марсель Сердан, а это Момона..." Он подошел ко мне со своей ангельской улыбкой и протянул мне руку. Эдит смотрела на нас с беспокойством: понравимся ли мы друг другу?
Какое мужество мне понадобилось, чтобы, глядя ей в глаза, сказать: "Ты права. Он в самом деле замечательный".
Ни он, ни я не сказали ни слова о прошлом. Это было невозможно. Она смотрела на нас как доверчивый ребенок. Сказать ей правду? Сказать, что Деда Мороза не существует?
Мы застыли, как восковые фигуры в музее Гревэн. Нужно было что-то делать. Эдит не терпелось рассказать мне о своей любви. Это блюдо нужно было подавать горячим. К счастью, Марсель догадался уйти. Мы остались одни.
Она меня коротко спросила:
- Что ты делала все это время?
- Расскажу позднее.
Ей только этого и надо было. Она начала свой рассказ.
"Сначала я должна тебе рассказать о своем разрыве с Жобером.
Лопнешь от смеха.
Марсель жил у меня в моей квартире в Нью-Йорке. Жобер часто
звонил, он находил, что я медлю с возвращением. Однажды вечером
меня не было дома. Жобер позвонил и, услышав мужской голос в
трубке, сухо спросил:
- Кто это?
- Марсель Сердан.
- Что вы там делаете?
- Я не могу вам этого сказать, но вам лучше не возвращаться.
Повесил трубку и лег спать. Когда я вернулась, на своей
подушке я нашла клочок бумаги:
"Звонил Жобер и... долго объяснять. Разбуди меня".
- Потрясающий парень, да?"
Я разделяла мнение Эдит. Сам того не зная, Марсель отомстил за меня Жоберу. И моему злорадству суждено было длиться довольно долго. В течение нескольких месяцев двери дома оставались для него закрыты, несмотря на то, что совместные контракты Жобера и Эдит еще продолжались. Она пела с "Компаньонами" в одном кабаре, а следовательно, встречалась там с Жобером. Я, как могла, издевалась над ним. Вечером перед уходом я каждый раз ему говорила: "До свиданья, Жан-Луи, мы идем прямо домой, потому что завтра с утра мне нужно заняться делами Марселя!" Жобер бесился.
На этот раз мы были не в ванной. Эдит сидела в гостиной на диване, уютно устроившись, подложив под себя ноги.
В джемпере и юбке она была похожа на Эдит начала своей карьеры. Только эти юбка и джемпер стоили дорого. И волосы стали короче. Она сама их подстригла однажды вечером в Нью-Йорке. Ей было жарко, парикмахера под рукой не оказалось, а она никогда не любила ждать. Схватила ножницы - и раз, раз прошлась вокруг головы. Это ей открыло шею, которая у нее была довольно короткой, сверху она волос не трогала, и они падали ей на лоб. Прическу эту, родившуюся по воле случая и из-за ее нетерпения, она сохранила навсегда.
Я всматривалась в ее лицо, пытаясь понять, что в ней изменилось. Она стала спокойной. Это женщина, довольная жизнью. Как это важно! В уголке дивана она почти не занимает места. Ее руки неподвижны, а глаза сияют... Они освещают все вокруг, они горят, они прекрасны.
"Как я познакомилась с Марселем?"
Вот оно, начало истории.
"Представь себе, однажды в "Клубе пятерых", в конце сорок шестого года, ко мне подвели "марокканского бомбардира". Это была судьба! Мы при всех пожали друг другу руки!"
Их первая встреча была трогательной. Марсель был очень робок. Ему представили "Великую Эдит Пиаф", для него она была тогда и навсегда осталась такой. Он не отдавал себе отчета, что сам тоже был "Великим Марселем Серданом". В другой сфере, но таким же, как она.
"И тут я подумала: "У него глаза не такие, как у других". А потом, знаешь,- что мне тебе врать - больше о нем не вспоминала. Поводов для встреч у нас не было. Во всем виновата Америка! Я пела в "Версале". Менеджер Марселя Люсьен Рупп устроил для него матчи в "Мэдисон Скуэр Гардене".
В своей квартире в Нью-Йорке я чувствовала себя никому не нужной, особенно после истории с Джоном Глендайлом.
Вдруг зазвонил телефон. Это был Марсель. Я переспросила:
- Марсель? Простите, а как ваша фамилия?
- Сердан. Боксер. Вы не помните? Мы познакомились в "Клубе пятерых". Я в Нью-Йорке.
Мне было ужасно смешно. От смущения он делал большие паузы. С него, наверное, пот градом катился.
- Как же, как же,- говорю,- я вас не забыла.
- Знаете, я тоже. (Он облегченно рассмеялся.) А не поужинать ли нам вместе? Я за вами заеду.
Разумеется, я согласилась.
"Делаю" себе лицо, надеваю лучшее платье. Знаешь, такое, на вид простое, но стоит на вес золота. Не успела одеться, как он явился. Одна нога здесь, другая там!
- Скорей,- говорит,- умираю с голоду.
Выходим на улицу: ни машины, ни такси.
- Это тут совсем близко!
Пошли пешком. Еле поспеваю. Он делает шаг, я - три. Такой темп невозможно выдержать. Почему он выбрал бокс? Надо было спортивную ходьбу. Летит вперед и ничего не видит вокруг. Непробиваем как стена.
Входим в какую-то забегаловку. Влезаю на табурет - после марафона альпинизм! Под нос мне суют тарелку "пастрами". Вываренное сухое мясо клошар есть не будет! Горчица - вырви глаз! Потом дают мятное мороженое. Все запивается стаканом пива. Каторжника с Гвианы и то стошнит. За все про все сорок центов.
Невоспитан да к тому же скуп! Стоило разряжаться и мазаться! Удачный вечер!
Марсель смотрит на меня и улыбается своей доброй улыбкой. Он ничего не понял.
- Пошли?
- Ах так, значит, это была закуска? Нельзя сказать, чтобы она вас разорила. И это называется "пригласить даму в ресторан"?
Марсель покраснел до ушей. Он взял меня за руку, не сжимал, но держал крепко. Испариться я не могла.
- Простите, я не сообразил. Я так обычно ужинаю. Но вы, конечно, правы, с вами все должно быть по-другому.
Такси. По дороге ни слова. Старался даже не смотреть в мою сторону. Приехали в "Павильон", самый шикарный ресторан в Нью-Йорке. Вот так в наш первый с Марселем вечер я съела два ужина.
С тех пор мы больше не расставались.
Первый шаг пришлось сделать мне, потому что он не представлял себе, что это возможно. Он робел передо мной, хотя он настоящий мужчина".
Эдит не верила своему счастью: ее обожает мужчина, который делает все, что она хочет, не потому, что нуждается в ней или боится криков и сцен, а потому, что очень любит.
Он так же знаменит, как она. У него своя публика, у нее своя. Когда они вместе и их встречают аплодисментами, это относится в равной степени к обоим. Счастье, что у них разные профессии. Никогда их имена не будут вместе на одной афише.
"Когда он полюбил меня, все остальное перестало иметь для
него значение. Марсель верный и преданный человек. Маринетта, его
жена, дала ему сыновей, это свято. Но любит он меня...
Она должна меня ненавидеть; я на ее месте уже давно бы
устроила скандал, но она знает, что тогда его потеряет. Он об
этом никогда не говорит, но думает, понимаешь?"
Эдит не знала, до какой степени я ее понимала. Я знала, что Марсель человек удивительно чистый, прямой, что он не создан для лжи и по-своему страдает, без комплексов, но страдает.
К тому же я знала свою Эдит, и мне нетрудно было многое домыслить. Свою любовь она не прятала за семью замками. Когда она любила мужчину, она показывала его всем.
"Ты меня знаешь, Момона. Я не могу скрывать свои чувства.
Однажды мы пережили чудесные мгновения.
Как-то поздно вечером Марселю пришла удивительная мысль:
- Пойдем на гулянье.
Было уже за полночь.
- Ты с ума сошел. У них тут не бывает гуляний.
- Бывает, на Конни Айленде.
Никогда никто мне об этом не говорил. И надо же было, чтобы
сказал Марсель.
Конни Айленд - это целые гектары гулянья. Аттракционы у
американцев не какая-нибудь там карусель времен моего дедушки.
Когда выходишь оттуда, ноги дрожат, голова кружится, сердце
готово выпрыгнуть! Пока соберешь себя по частям!
Мы наелись сосисок, вафель и мороженого. Мне хотелось, чтобы
эта ночь никогда не кончалась, чтобы все продолжало петь,
кружиться, смеяться...
Марсель посадил меня в вагончик... Американские горы у них
высокие, как небоскребы. Марсель выл от восторга, а я делала вид,
что мне страшно, и прижималась к нему. Что со мной могло
случиться в его объятиях! Мне ничто не грозило. А визжать
доставляло удовольствие! Это входило в программу веселья.
Когда мы спустились на землю, сотни американцев принялись
вопить: "It's Cerdan!* Гип, тип, гип ура!" И так без конца. Потом
они узнали меня и стали орать на наш мотив: "Жизнь в ро-зо-вом!
Жизнь в ро-зо-вом!"
______________
* "It's Cerdan!" - "Это Сердан!" (англ.)
И я запела, Момона, как пела на улице. В воздухе стоял
праздничный аромат: пахло жареной картошкой, сахаром, потом. Со
всех сторон неслась музыка. Не можешь себе представить, что это
было!
В другой раз я пошла на матч смотреть Марселя. Он так
захотел.
- Я не хочу, Марсель, мне страшно.
- Мне тоже страшно, когда ты выступаешь, но я прихожу тебя
слушать. Ты всего прекрасней, когда поешь. Бокс - моя работа.
Нужно видеть, как мужчина делает свое дело, чтобы узнать его
по-настоящему.
Его доводы всегда так просты, что возражать невозможно.
Вначале я зажмурилась, Я слышала звуки ударов по голому
телу, и мне было больно. Я боялась, что все они сыплются на него.
А публика кричала, свистела, в воздухе висел табачный дым. Вокруг
все хрустели кукурузой, щелкали орешками. Это было ужасно. Я
открыла глаза.
Кончилось тем, что, скрючившись в своем кресле (мы бы могли
поместиться там с тобой вдвоем), я орала: "Давай, Марсель,
давай!"
Это был он и не он! Он не спускал глаз с противника, таких
глаз я у него никогда не видела, жесткие, быстрые, прищуренные.
Он победил. Но у него была рассечена скула, подбит глаз. Чуть не
плача, я бросилась к нему, как мать, которая хочет утешить своего
ребенка, когда тот возвращается в крови.
Очень мягко он оттолкнул меня: "Не нужно, Эдит. Это пустяки.
Это входит в мою работу".
Ну, разве не прекрасный ответ! Он такой милый. Если бы ты
знала, до чего он милый!"
Я знала.
"Журналисты так старались, так бегали за нами, что Марсель
согласился на пресс-конференцию. "Идиллия двух французских
"звезд" в Нью-Йорке" - лакомый кусок для всех газет! Пришли все
до одного. Кто курил, кто жевал резинку, кто вытащил ручку, кто
еще нет.
Марсель пошел напролом. Он всегда идет прямым путем. Если бы
ты слышала, как он им выдал! Мне он сказал: "Ты ничего не должна
говорить; я бы вообще хотел, чтобы тебя здесь не было". Но я не
уходила, я хотела все слышать.
Там был запасной выход, я спряталась за дверью. Марсель
стоял так, что никто не мог к ней пройти.
"Ну так вот. Вас интересует только одно. Значит, не будем
зря терять времени. Вы хотите знать, люблю ли я Эдит? Да.
Любовница ли она мне? Она мне любовница только потому, что я
женат. Если бы я не был женат и у меня не было детей, то она
стала бы моей женой. А теперь пусть тот, кто никогда не изменял
своей жене, поднимет руку".
Все остолбенели.
"Вы можете задавать мне любые вопросы, но на эту тему я все
сказал. Завтра я увижу, джентльмены вы или нет".
Назавтра в газетах о нас не было ни слова, а я получила
огромную, как небоскреб, корзину цветов с запиской: "От
джентльменов женщине, которую любят больше всего на свете!"
Во Франции такого не дождешься!
Момона, ты меня не узнаешь. Марсель меня изменил. У него
такое чистое сердце, что, когда он на меня смотрит, я чувствую
себя отмытой, как будто в моей жизни ничего не было.
С другими мне всегда хотелось начинать все с нуля. С ним я
это сделала".
В жизни Эдит произошла еще одна значительная перемена. С Марселем она ни за что не платила. Бумажник вынимал он.
"Знаешь, не так-то легко заставить его принять подарок. Но я
нашла выход: как только он мне что-нибудь дарит, я тотчас делаю
ему подарок в ответ.
Вот смотри, Момона. Он купил мне мое первое норковое манто.
Какая красота!"
Это было трогательно. Нет, гораздо сильнее. У вас сердце переворачивалось, когда вы видели, как ее маленькая рука гладила мех, погружалась в него, брала его полными пригоршнями. И дело было не в качестве и не в цене подарка, ей на это было наплевать. Эдит сама могла заплатить за него. Лаская мех, она ласкала Марселя, наслаждалась любовью, в которую погружалась...
"Норковое манто... Мне бы в жизни в голову не пришло, а ему
пришло! Ты бы видела, как он доставал чековую книжку,- лорд!
Я со всех ног бросилась к Картье и купила ему пару запонок
самых лучших, с бриллиантами, и еще часы и цепочку, все, что
попалось на глаза! Он достоин всего самого лучшего. Когда я ему
все принесла, он радовался как ребенок. Он схватил меня на руки,
поднял в воздух и стал кружить по комнате.
Он сводит меня с ума, Момона. Я теряю разум. Единственно,
мне больно, что мы не все время вместе. У нас разные профессии...
И потом Маринетта. Я внушаю себе: он прав, что не оставляет ее,
но все равно страдаю.
Завтра встаем пораньше и едем к портному. Марсель в этом
ничего не понимает. У него нет вкуса, в Африке родился. Ничего,
научу его уму-разуму. Итак, нужно его одеть...".
Для меня все повторялось заново... "Для начала нужно его одеть...". Сколько раз я слышала эту фразу!
Эдит обожала одевать своих мужчин. Все через это прошли. Бедняга Марсель, он однажды пришел во Дворец спорта в сером костюме в полоску шириной с мизинец. Эдит и мне заказала такой. Он у меня еще сохранился, я его никогда не носила, настолько он был некрасив. А на Марселе, в довершение, была фиолетовая рубашка и жуткий галстук с оранжевыми разводами...
Марсель был самый лучший человек на свете, воплощенная доброта. Он спросил: "Дорогая, ты думаешь, я могу все это надеть?"
Она отвечала: "У тебя нет вкуса, Марсель, ты ничего не понимаешь!- И обернулась ко мне.- Момона, как он тебе?"
Я не знала куда глаза девать. Как я могла признаться, что это чудовищно? Эдит решила бы, что я ее нарочно расстраиваю, хочу поссориться. И я отвечала без зазрения совести: "Великолепно! Какой красавец!"
"Да?..- тянул Марсель в недоумении, не веря своим глазам.- Ну, раз ты говоришь, что это хорошо, так и быть, надену..."
Но он очень огорчался. Он просто страдал. Другие тоже страдали, но он как никто. Он испытывал глубокое убеждение, что Эдит в интеллектуальном плане стоит намного выше него. Он рассчитывал, что она воспитает его, даст ему образование, научит держаться. Он полагался на нее во всем, всего от нее ждал.
За кулисами во время концертов Эдит этот великан сжимался в комочек. Он смотрел на нее и слушал с замиранием сердца! Его больше всего поражал ее голос. Каждый раз он мне повторял: "Представляешь, ведь она весит всего треть моего веса; я дуну на нее - она рассыплется! Такая кроха и такой голос! В голове не укладывается!"
Каждый вечер после концерта из гримерной Эдит приходилось забирать кучу вещей: стакан, капли для носа, платок, косметические салфетки, таблетки аспирина, карандаш, тетрадь, учебники английского и т.д. Она ничего не оставляла. Все увозилось, а назавтра привозилось снова.
Когда Марсель бывал с нами, он обязательно проверял: "Момона, ты ее кошелку не забыла? А платье ты взяла?"
Много времени спустя, после смерти Марселя, я продолжала слышать в гримерной его голос: "А платье?"
Не знаю почему, но у Эдит всегда было только одно платье для сцены, с которым она не расставалась. На моей обязанности лежало содержать его в порядке. Было недопустимо оставлять его в театре. Каждый день дома я его чистила и гладила, а вечером везла в театр.
Однажды в Нью-Йорке со мной чуть не случился разрыв сердца. Эдит в трусиках, загримированная и причесанная, нагибается, чтобы надеть туфли.
- "Платье!.." - слышу я ее голос в полную силу.
Поворачиваюсь, чтобы снять его с вешалки, и застываю... Платья нет! Я забыла его на Парк-авеню.
А помощник режиссера объявляет: "Five minutes, miss Piaf!"*
______________
* "Five minutes, miss Piaf!" - "Через пять минут Ваш выход, мисс
Пиаф!" (англ.)
Не говоря ни слова, я хватаю такси и лечу за платьем. Уличное движение там еще напряженнее, чем здесь, американцы же не признают опозданий, а их полиция строго наказывает за превышение скорости. Что это была за гонка!
Когда я вернулась с платьем, я думала, что Эдит меня разорвет. Но, увидев мое перевернутое лицо, она обняла меня, сжала мне руку и пошла на сцену. У меня гора с плеч свалилась!
Эдит не могла любить кого-нибудь, не заботясь о нем, не стремясь принести ему пользу. Она решила заставить Марселя читать.
Как-то в начале их знакомства она застала его за чтением "Пим, Пам, Пум" и "Газеты Микки". В его огромных лапищах эти книжонки особенно смотрелись!
- Тебе не стыдно, Марсель, в твоем-то возрасте!
Смущенный, он ответил:
- Это забавно. Тебе стоило бы тоже почитать.
- Марсель, когда у человека такое имя, как у тебя, когда он личность, нужно учиться. Я училась.
- Ты так считаешь?
- Я куплю тебе книги.
И Эдит засадила добрую душу за чтение, притом за настоящие книги: "Виа Мала", "Сарн", "Свора", "В поисках правды". Не особенно развлекательное чтение.
- Почему ты заставляешь меня читать, когда такая хорошая погода? Мне хочется пройтись.
- Я училась так, Марсель.
- Тогда другое дело.
И он мужественно продолжал, так как был уверен, что она права, что она ни в чем не может ошибаться.
Мы жили уже не в "Кларидже". Эдит сняла маленький особняк на улице Леконт-де-Лиль. Впервые она жила в доме, который сама обставила.
"Понимаешь, отель, даже самый лучший, не годится, когда в твоей жизни появляется такой мужчина, как Марсель".
Для него она хотела быть самой лучшей, самой красивой - словом, самой, самой! Однажды все это совпало.
Эдит выступала в "АВС", когда принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский прибыли в Париж. Принцесса никогда не слышала Эдит. Она попросила, чтобы Эдит выступила на приеме у Каррера, где принцесса должна была присутствовать неофициально. Когда вас лично просит выступить будущая королева Англии, это, знаете ли, производит впечатление!
Однажды утром нам кто-то позвонил и представился: "Я такой-то с Кэ д'Орсэ".* Кэ д'Орсэ? Мы понятия не имели, что это такое! Никогда не слышали. Эдит отрицательно покачала головой, но Бижарша, прикрывая трубку рукой, быстро объяснила, в чем дело.
______________
* На Кэ д'Орсэ помещается министерство иностранных дел Франции.
Эдит взорвалась от радости: "Момона, я достойна его! (Как будто нужно было догадываться - кого?) Принцесса Елизавета хочет меня видеть!"
Это случилось в воскресенье. У Эдит было два концерта: дневной и вечерний. Она их провела как обычно, но в машине английского посольства разволновалась. А Эдит не так легко было поразить! Улица - хорошая школа, там учишься не дрейфить. Только там не встречаешь королев! Шофер был англичанин. Немыслимо было и пытаться поговорить с ним о Елизавете.
Перед выходом на сцену у Каррера Эдит перекрестилась, постучала по дереву - словом, исполнила весь обычный ритуал и сказала мне: "Я должна быть сегодня лучше всех. Я представляю Францию. Сама будущая английская королева приехала на меня посмотреть". (Для нас, обычных парижан, она была все равно что королева!)
И она спела от всего своего французского сердца.
После концерта в гримерной ее ждал заведующий протокольным отделом, очень представительный человек, произносивший гладкие фразы, которые мы не привыкли слушать. Он сообщил о желании принцессы пригласить Эдит разделить с нею ужин...
Это было так произнесено, как будто Эдит оказывает ей честь. Вот что значит "вежливость королей".
Эдит ответила согласием, но я чувствовала, что сейчас было бы в самый раз поднести ей стаканчик рома, который дают выпить приговоренному к казни. В следующий момент ее охватила паника, и она бросила взгляд на меня. "Это невозможно. Одна я не могу. Только с моей сестрой". Раз я была членом ее семьи, возражений не последовало. Глава протокола оставил нас на несколько минут, чтобы мы приготовились. Эдит была совершенно растерянна. Она пыталась собраться с мыслями, но ничего не получалось.
"Момона, как приседают? Как разговаривают с королевой? А,
ладно, в конце концов она женщина, как всякая другая. Пошли!"
Легко говорить! Думала она иначе.
У Елизаветы была приятная улыбка, она подала Эдит руку. Эдит быстро изобразила нечто вроде реверанса. Вряд ли шеф протокола когда-либо видел подобное. Принцесса усадила Эдит рядом с собой. Я оказалась напротив Елизаветы и Филиппа.
Я не смела поднести бокал к губам, Эдит также. Разговор шел очень странный. Я слушала его как в тумане.
"Понимаете, я пела не так хорошо, как бы мне хотелось спеть
для вас. У меня сегодня было два концерта - дневной и вечерний.
Сорок две песни с трех часов до двенадцати - большая нагрузка.
Голос садится...".
Принцесса улыбалась. Она всячески старалась успокоить Эдит и на великолепном французском языке - нам так говорить и не снилось - произносила фразы, смысл которых, если перевести на нашу речь, означал: "Совершенное исполнение", "Напрасное беспокойство", "Большой талант".
Я в ужасе слушала, как Эдит все время повторяет: "Да, но если бы вы меня слышали не после двух концертов... Вот тогда бы вы поняли..."
И так без конца. Больше она ничего не могла придумать. Да и что могли придумать за столом принцессы две бывшие девицы из заведения Лулу? Мы были как в столбняке.
У Елизаветы была приятная улыбка, чисто английская, но очаровательная. Она отвечала Эдит: "Я понимаю вас..."
Мыслимое ли дело! Что у нас могло быть общего с женщиной, всосавшей королевские манеры с молоком матери?
Наконец, принцесса сообщила, что ее отец, Георг V, был бы рад иметь в своей коллекции пластинок записи песен Эдит. Это был деликатный способ дать понять, что Эдит Пиаф понравилась бы королю.
В наивной простоте Эдит ответила: "Хорошо. Завтра пришлю; где вы остановились?" (!)
Наконец все кончилось. Мы уехали. Все прошло как сон. Мы даже не поняли, сколько времени это длилось.
Когда мы остались одни, Эдит сказала: "А у нее мужик что надо!" И она повторила несколько раз на разные лады: "Я сегодня чокалась с принцессой и ее герцогом! Жаль, что Марсель не видел, вот бы он гордился мной. В беседе я, кажется, не блеснула, а, Момона? Но со стороны рядом с ней, наверно, выглядела прилично..."
Знаменитый матч Сердана с Тони Залем приближался. Марсель упорно тренировался, и мы вместе с ним. Эдит относилась к этому очень серьезно, а когда она к чему-нибудь серьезно относилась, ничем другим мы не занимались.
Люсьен Рупп надоедал ей ужасно. Он без конца повторял: "Эдит, ты любишь своего чемпиона? Тогда не слишком увлекайтесь любовью, ноги становятся вялые, а Тони Заль быстр, как метеор. Когда Марсель ест у тебя, следи за его диетой. И пусть он не засиживается по вечерам. Он должен спать, как ребенок, десять часов в сутки".
"Морочит мне голову твой дружок",- говорила Эдит Марселю, смеясь.
Когда Марсель бывал в Париже, мы вели странную жизнь. Он ложился спать вместе с курами. Эдит, которая давала концерты, ложилась в четыре утра, я тоже, но вставала я раньше Марселя, около восьми часов, чтобы приготовить ему фруктовый сок. Едва все было готово, как появлялся Марсель. Он - свеж, как огурчик, я - в полусне. Позади Марселя, в таком же голубом спортивном костюме ("Сборная Франции"), я совершала утреннюю пробежку. Посмотреть один раз, как я подпрыгивала за чемпионом,- никакого театра не надо!
Швейцар снизу сообщил ей по телефону: "Сестра мадам". Это было похоже на водевиль, но у меня стоял ком в горле.
Перед дверью в коридоре отеля я приложила руку к сердцу, чтобы оно не выскочило. Я боялась: наши встречи не всегда проходили гладко. Я так давно не видела Эдит. Я постучала и услышала ее голос: "Входи".
Она стояла спиной ко мне, лицом к окну. Она смотрела на улицу, сжимая рукой занавеску. Как кадр из фильма. Она обернулась ко мне и сказала: "Видишь, Момона, я всегда жду..." И правда, вся жизнь ее прошла в ожидании.
Ноги у меня были как ватные. Я смотрела на нее, мне стало чуть не дурно, все произошло слишком быстро. Еще час назад я была на бензоколонке с руками, вымазанными машинным маслом, а сейчас - стояла перед ней. Эдит смотрела на меня... Я изменилась, стала печальней, у меня для этого было достаточно причин. Но она, как она была хороша, как она светилась от нового счастья!
Она стояла у окна (между нами было несколько метров ковра), я - у двери, а мне казалось, нас разделяют тысячи километров. Но через несколько секунд я очутилась в ее объятиях. Она плакала от радости, целовала меня, говорила: "Момона, как я счастлива, ты не можешь себе представить. Я люблю и любима самым замечательным человеком на земле, и ты со мной... Момона, мне страшно, я, кажется, умру от счастья..."
Счастье - не горе, от него не умирают.
Эдит осмотрела меня с ног до головы. Ну, какой у меня мог быть вид! Она открыла шкаф: полно платьев... И это показалось мне странным. Значит, возле нее не было никого, кто бы выманивал у нее деньги. "Возьми, что тебе нравится".
Затем она заказала чай в номер. Платья, чай... Ничего нельзя было понять! Я ее не узнавала. Ее серый костюм восхитительно сидел на мне.
Она подстраховалась: "Предупреждаю, Момона, этого человека я люблю". Я поняла, что это означало: не смей на него поднимать глаз, не смей критиковать. Все серьезно. Мне хотелось поскорей его увидеть. Через два бесконечных часа мы услышали стук в дверь. Он! "Входи!" - крикнула Эдит.
Земля разверзлась у меня под ногами. Я услышала: "Марсель Сердан, а это Момона..." Он подошел ко мне со своей ангельской улыбкой и протянул мне руку. Эдит смотрела на нас с беспокойством: понравимся ли мы друг другу?
Какое мужество мне понадобилось, чтобы, глядя ей в глаза, сказать: "Ты права. Он в самом деле замечательный".
Ни он, ни я не сказали ни слова о прошлом. Это было невозможно. Она смотрела на нас как доверчивый ребенок. Сказать ей правду? Сказать, что Деда Мороза не существует?
Мы застыли, как восковые фигуры в музее Гревэн. Нужно было что-то делать. Эдит не терпелось рассказать мне о своей любви. Это блюдо нужно было подавать горячим. К счастью, Марсель догадался уйти. Мы остались одни.
Она меня коротко спросила:
- Что ты делала все это время?
- Расскажу позднее.
Ей только этого и надо было. Она начала свой рассказ.
"Сначала я должна тебе рассказать о своем разрыве с Жобером.
Лопнешь от смеха.
Марсель жил у меня в моей квартире в Нью-Йорке. Жобер часто
звонил, он находил, что я медлю с возвращением. Однажды вечером
меня не было дома. Жобер позвонил и, услышав мужской голос в
трубке, сухо спросил:
- Кто это?
- Марсель Сердан.
- Что вы там делаете?
- Я не могу вам этого сказать, но вам лучше не возвращаться.
Повесил трубку и лег спать. Когда я вернулась, на своей
подушке я нашла клочок бумаги:
"Звонил Жобер и... долго объяснять. Разбуди меня".
- Потрясающий парень, да?"
Я разделяла мнение Эдит. Сам того не зная, Марсель отомстил за меня Жоберу. И моему злорадству суждено было длиться довольно долго. В течение нескольких месяцев двери дома оставались для него закрыты, несмотря на то, что совместные контракты Жобера и Эдит еще продолжались. Она пела с "Компаньонами" в одном кабаре, а следовательно, встречалась там с Жобером. Я, как могла, издевалась над ним. Вечером перед уходом я каждый раз ему говорила: "До свиданья, Жан-Луи, мы идем прямо домой, потому что завтра с утра мне нужно заняться делами Марселя!" Жобер бесился.
На этот раз мы были не в ванной. Эдит сидела в гостиной на диване, уютно устроившись, подложив под себя ноги.
В джемпере и юбке она была похожа на Эдит начала своей карьеры. Только эти юбка и джемпер стоили дорого. И волосы стали короче. Она сама их подстригла однажды вечером в Нью-Йорке. Ей было жарко, парикмахера под рукой не оказалось, а она никогда не любила ждать. Схватила ножницы - и раз, раз прошлась вокруг головы. Это ей открыло шею, которая у нее была довольно короткой, сверху она волос не трогала, и они падали ей на лоб. Прическу эту, родившуюся по воле случая и из-за ее нетерпения, она сохранила навсегда.
Я всматривалась в ее лицо, пытаясь понять, что в ней изменилось. Она стала спокойной. Это женщина, довольная жизнью. Как это важно! В уголке дивана она почти не занимает места. Ее руки неподвижны, а глаза сияют... Они освещают все вокруг, они горят, они прекрасны.
"Как я познакомилась с Марселем?"
Вот оно, начало истории.
"Представь себе, однажды в "Клубе пятерых", в конце сорок шестого года, ко мне подвели "марокканского бомбардира". Это была судьба! Мы при всех пожали друг другу руки!"
Их первая встреча была трогательной. Марсель был очень робок. Ему представили "Великую Эдит Пиаф", для него она была тогда и навсегда осталась такой. Он не отдавал себе отчета, что сам тоже был "Великим Марселем Серданом". В другой сфере, но таким же, как она.
"И тут я подумала: "У него глаза не такие, как у других". А потом, знаешь,- что мне тебе врать - больше о нем не вспоминала. Поводов для встреч у нас не было. Во всем виновата Америка! Я пела в "Версале". Менеджер Марселя Люсьен Рупп устроил для него матчи в "Мэдисон Скуэр Гардене".
В своей квартире в Нью-Йорке я чувствовала себя никому не нужной, особенно после истории с Джоном Глендайлом.
Вдруг зазвонил телефон. Это был Марсель. Я переспросила:
- Марсель? Простите, а как ваша фамилия?
- Сердан. Боксер. Вы не помните? Мы познакомились в "Клубе пятерых". Я в Нью-Йорке.
Мне было ужасно смешно. От смущения он делал большие паузы. С него, наверное, пот градом катился.
- Как же, как же,- говорю,- я вас не забыла.
- Знаете, я тоже. (Он облегченно рассмеялся.) А не поужинать ли нам вместе? Я за вами заеду.
Разумеется, я согласилась.
"Делаю" себе лицо, надеваю лучшее платье. Знаешь, такое, на вид простое, но стоит на вес золота. Не успела одеться, как он явился. Одна нога здесь, другая там!
- Скорей,- говорит,- умираю с голоду.
Выходим на улицу: ни машины, ни такси.
- Это тут совсем близко!
Пошли пешком. Еле поспеваю. Он делает шаг, я - три. Такой темп невозможно выдержать. Почему он выбрал бокс? Надо было спортивную ходьбу. Летит вперед и ничего не видит вокруг. Непробиваем как стена.
Входим в какую-то забегаловку. Влезаю на табурет - после марафона альпинизм! Под нос мне суют тарелку "пастрами". Вываренное сухое мясо клошар есть не будет! Горчица - вырви глаз! Потом дают мятное мороженое. Все запивается стаканом пива. Каторжника с Гвианы и то стошнит. За все про все сорок центов.
Невоспитан да к тому же скуп! Стоило разряжаться и мазаться! Удачный вечер!
Марсель смотрит на меня и улыбается своей доброй улыбкой. Он ничего не понял.
- Пошли?
- Ах так, значит, это была закуска? Нельзя сказать, чтобы она вас разорила. И это называется "пригласить даму в ресторан"?
Марсель покраснел до ушей. Он взял меня за руку, не сжимал, но держал крепко. Испариться я не могла.
- Простите, я не сообразил. Я так обычно ужинаю. Но вы, конечно, правы, с вами все должно быть по-другому.
Такси. По дороге ни слова. Старался даже не смотреть в мою сторону. Приехали в "Павильон", самый шикарный ресторан в Нью-Йорке. Вот так в наш первый с Марселем вечер я съела два ужина.
С тех пор мы больше не расставались.
Первый шаг пришлось сделать мне, потому что он не представлял себе, что это возможно. Он робел передо мной, хотя он настоящий мужчина".
Эдит не верила своему счастью: ее обожает мужчина, который делает все, что она хочет, не потому, что нуждается в ней или боится криков и сцен, а потому, что очень любит.
Он так же знаменит, как она. У него своя публика, у нее своя. Когда они вместе и их встречают аплодисментами, это относится в равной степени к обоим. Счастье, что у них разные профессии. Никогда их имена не будут вместе на одной афише.
"Когда он полюбил меня, все остальное перестало иметь для
него значение. Марсель верный и преданный человек. Маринетта, его
жена, дала ему сыновей, это свято. Но любит он меня...
Она должна меня ненавидеть; я на ее месте уже давно бы
устроила скандал, но она знает, что тогда его потеряет. Он об
этом никогда не говорит, но думает, понимаешь?"
Эдит не знала, до какой степени я ее понимала. Я знала, что Марсель человек удивительно чистый, прямой, что он не создан для лжи и по-своему страдает, без комплексов, но страдает.
К тому же я знала свою Эдит, и мне нетрудно было многое домыслить. Свою любовь она не прятала за семью замками. Когда она любила мужчину, она показывала его всем.
"Ты меня знаешь, Момона. Я не могу скрывать свои чувства.
Однажды мы пережили чудесные мгновения.
Как-то поздно вечером Марселю пришла удивительная мысль:
- Пойдем на гулянье.
Было уже за полночь.
- Ты с ума сошел. У них тут не бывает гуляний.
- Бывает, на Конни Айленде.
Никогда никто мне об этом не говорил. И надо же было, чтобы
сказал Марсель.
Конни Айленд - это целые гектары гулянья. Аттракционы у
американцев не какая-нибудь там карусель времен моего дедушки.
Когда выходишь оттуда, ноги дрожат, голова кружится, сердце
готово выпрыгнуть! Пока соберешь себя по частям!
Мы наелись сосисок, вафель и мороженого. Мне хотелось, чтобы
эта ночь никогда не кончалась, чтобы все продолжало петь,
кружиться, смеяться...
Марсель посадил меня в вагончик... Американские горы у них
высокие, как небоскребы. Марсель выл от восторга, а я делала вид,
что мне страшно, и прижималась к нему. Что со мной могло
случиться в его объятиях! Мне ничто не грозило. А визжать
доставляло удовольствие! Это входило в программу веселья.
Когда мы спустились на землю, сотни американцев принялись
вопить: "It's Cerdan!* Гип, тип, гип ура!" И так без конца. Потом
они узнали меня и стали орать на наш мотив: "Жизнь в ро-зо-вом!
Жизнь в ро-зо-вом!"
______________
* "It's Cerdan!" - "Это Сердан!" (англ.)
И я запела, Момона, как пела на улице. В воздухе стоял
праздничный аромат: пахло жареной картошкой, сахаром, потом. Со
всех сторон неслась музыка. Не можешь себе представить, что это
было!
В другой раз я пошла на матч смотреть Марселя. Он так
захотел.
- Я не хочу, Марсель, мне страшно.
- Мне тоже страшно, когда ты выступаешь, но я прихожу тебя
слушать. Ты всего прекрасней, когда поешь. Бокс - моя работа.
Нужно видеть, как мужчина делает свое дело, чтобы узнать его
по-настоящему.
Его доводы всегда так просты, что возражать невозможно.
Вначале я зажмурилась, Я слышала звуки ударов по голому
телу, и мне было больно. Я боялась, что все они сыплются на него.
А публика кричала, свистела, в воздухе висел табачный дым. Вокруг
все хрустели кукурузой, щелкали орешками. Это было ужасно. Я
открыла глаза.
Кончилось тем, что, скрючившись в своем кресле (мы бы могли
поместиться там с тобой вдвоем), я орала: "Давай, Марсель,
давай!"
Это был он и не он! Он не спускал глаз с противника, таких
глаз я у него никогда не видела, жесткие, быстрые, прищуренные.
Он победил. Но у него была рассечена скула, подбит глаз. Чуть не
плача, я бросилась к нему, как мать, которая хочет утешить своего
ребенка, когда тот возвращается в крови.
Очень мягко он оттолкнул меня: "Не нужно, Эдит. Это пустяки.
Это входит в мою работу".
Ну, разве не прекрасный ответ! Он такой милый. Если бы ты
знала, до чего он милый!"
Я знала.
"Журналисты так старались, так бегали за нами, что Марсель
согласился на пресс-конференцию. "Идиллия двух французских
"звезд" в Нью-Йорке" - лакомый кусок для всех газет! Пришли все
до одного. Кто курил, кто жевал резинку, кто вытащил ручку, кто
еще нет.
Марсель пошел напролом. Он всегда идет прямым путем. Если бы
ты слышала, как он им выдал! Мне он сказал: "Ты ничего не должна
говорить; я бы вообще хотел, чтобы тебя здесь не было". Но я не
уходила, я хотела все слышать.
Там был запасной выход, я спряталась за дверью. Марсель
стоял так, что никто не мог к ней пройти.
"Ну так вот. Вас интересует только одно. Значит, не будем
зря терять времени. Вы хотите знать, люблю ли я Эдит? Да.
Любовница ли она мне? Она мне любовница только потому, что я
женат. Если бы я не был женат и у меня не было детей, то она
стала бы моей женой. А теперь пусть тот, кто никогда не изменял
своей жене, поднимет руку".
Все остолбенели.
"Вы можете задавать мне любые вопросы, но на эту тему я все
сказал. Завтра я увижу, джентльмены вы или нет".
Назавтра в газетах о нас не было ни слова, а я получила
огромную, как небоскреб, корзину цветов с запиской: "От
джентльменов женщине, которую любят больше всего на свете!"
Во Франции такого не дождешься!
Момона, ты меня не узнаешь. Марсель меня изменил. У него
такое чистое сердце, что, когда он на меня смотрит, я чувствую
себя отмытой, как будто в моей жизни ничего не было.
С другими мне всегда хотелось начинать все с нуля. С ним я
это сделала".
В жизни Эдит произошла еще одна значительная перемена. С Марселем она ни за что не платила. Бумажник вынимал он.
"Знаешь, не так-то легко заставить его принять подарок. Но я
нашла выход: как только он мне что-нибудь дарит, я тотчас делаю
ему подарок в ответ.
Вот смотри, Момона. Он купил мне мое первое норковое манто.
Какая красота!"
Это было трогательно. Нет, гораздо сильнее. У вас сердце переворачивалось, когда вы видели, как ее маленькая рука гладила мех, погружалась в него, брала его полными пригоршнями. И дело было не в качестве и не в цене подарка, ей на это было наплевать. Эдит сама могла заплатить за него. Лаская мех, она ласкала Марселя, наслаждалась любовью, в которую погружалась...
"Норковое манто... Мне бы в жизни в голову не пришло, а ему
пришло! Ты бы видела, как он доставал чековую книжку,- лорд!
Я со всех ног бросилась к Картье и купила ему пару запонок
самых лучших, с бриллиантами, и еще часы и цепочку, все, что
попалось на глаза! Он достоин всего самого лучшего. Когда я ему
все принесла, он радовался как ребенок. Он схватил меня на руки,
поднял в воздух и стал кружить по комнате.
Он сводит меня с ума, Момона. Я теряю разум. Единственно,
мне больно, что мы не все время вместе. У нас разные профессии...
И потом Маринетта. Я внушаю себе: он прав, что не оставляет ее,
но все равно страдаю.
Завтра встаем пораньше и едем к портному. Марсель в этом
ничего не понимает. У него нет вкуса, в Африке родился. Ничего,
научу его уму-разуму. Итак, нужно его одеть...".
Для меня все повторялось заново... "Для начала нужно его одеть...". Сколько раз я слышала эту фразу!
Эдит обожала одевать своих мужчин. Все через это прошли. Бедняга Марсель, он однажды пришел во Дворец спорта в сером костюме в полоску шириной с мизинец. Эдит и мне заказала такой. Он у меня еще сохранился, я его никогда не носила, настолько он был некрасив. А на Марселе, в довершение, была фиолетовая рубашка и жуткий галстук с оранжевыми разводами...
Марсель был самый лучший человек на свете, воплощенная доброта. Он спросил: "Дорогая, ты думаешь, я могу все это надеть?"
Она отвечала: "У тебя нет вкуса, Марсель, ты ничего не понимаешь!- И обернулась ко мне.- Момона, как он тебе?"
Я не знала куда глаза девать. Как я могла признаться, что это чудовищно? Эдит решила бы, что я ее нарочно расстраиваю, хочу поссориться. И я отвечала без зазрения совести: "Великолепно! Какой красавец!"
"Да?..- тянул Марсель в недоумении, не веря своим глазам.- Ну, раз ты говоришь, что это хорошо, так и быть, надену..."
Но он очень огорчался. Он просто страдал. Другие тоже страдали, но он как никто. Он испытывал глубокое убеждение, что Эдит в интеллектуальном плане стоит намного выше него. Он рассчитывал, что она воспитает его, даст ему образование, научит держаться. Он полагался на нее во всем, всего от нее ждал.
За кулисами во время концертов Эдит этот великан сжимался в комочек. Он смотрел на нее и слушал с замиранием сердца! Его больше всего поражал ее голос. Каждый раз он мне повторял: "Представляешь, ведь она весит всего треть моего веса; я дуну на нее - она рассыплется! Такая кроха и такой голос! В голове не укладывается!"
Каждый вечер после концерта из гримерной Эдит приходилось забирать кучу вещей: стакан, капли для носа, платок, косметические салфетки, таблетки аспирина, карандаш, тетрадь, учебники английского и т.д. Она ничего не оставляла. Все увозилось, а назавтра привозилось снова.
Когда Марсель бывал с нами, он обязательно проверял: "Момона, ты ее кошелку не забыла? А платье ты взяла?"
Много времени спустя, после смерти Марселя, я продолжала слышать в гримерной его голос: "А платье?"
Не знаю почему, но у Эдит всегда было только одно платье для сцены, с которым она не расставалась. На моей обязанности лежало содержать его в порядке. Было недопустимо оставлять его в театре. Каждый день дома я его чистила и гладила, а вечером везла в театр.
Однажды в Нью-Йорке со мной чуть не случился разрыв сердца. Эдит в трусиках, загримированная и причесанная, нагибается, чтобы надеть туфли.
- "Платье!.." - слышу я ее голос в полную силу.
Поворачиваюсь, чтобы снять его с вешалки, и застываю... Платья нет! Я забыла его на Парк-авеню.
А помощник режиссера объявляет: "Five minutes, miss Piaf!"*
______________
* "Five minutes, miss Piaf!" - "Через пять минут Ваш выход, мисс
Пиаф!" (англ.)
Не говоря ни слова, я хватаю такси и лечу за платьем. Уличное движение там еще напряженнее, чем здесь, американцы же не признают опозданий, а их полиция строго наказывает за превышение скорости. Что это была за гонка!
Когда я вернулась с платьем, я думала, что Эдит меня разорвет. Но, увидев мое перевернутое лицо, она обняла меня, сжала мне руку и пошла на сцену. У меня гора с плеч свалилась!
Эдит не могла любить кого-нибудь, не заботясь о нем, не стремясь принести ему пользу. Она решила заставить Марселя читать.
Как-то в начале их знакомства она застала его за чтением "Пим, Пам, Пум" и "Газеты Микки". В его огромных лапищах эти книжонки особенно смотрелись!
- Тебе не стыдно, Марсель, в твоем-то возрасте!
Смущенный, он ответил:
- Это забавно. Тебе стоило бы тоже почитать.
- Марсель, когда у человека такое имя, как у тебя, когда он личность, нужно учиться. Я училась.
- Ты так считаешь?
- Я куплю тебе книги.
И Эдит засадила добрую душу за чтение, притом за настоящие книги: "Виа Мала", "Сарн", "Свора", "В поисках правды". Не особенно развлекательное чтение.
- Почему ты заставляешь меня читать, когда такая хорошая погода? Мне хочется пройтись.
- Я училась так, Марсель.
- Тогда другое дело.
И он мужественно продолжал, так как был уверен, что она права, что она ни в чем не может ошибаться.
Мы жили уже не в "Кларидже". Эдит сняла маленький особняк на улице Леконт-де-Лиль. Впервые она жила в доме, который сама обставила.
"Понимаешь, отель, даже самый лучший, не годится, когда в твоей жизни появляется такой мужчина, как Марсель".
Для него она хотела быть самой лучшей, самой красивой - словом, самой, самой! Однажды все это совпало.
Эдит выступала в "АВС", когда принцесса Елизавета и герцог Эдинбургский прибыли в Париж. Принцесса никогда не слышала Эдит. Она попросила, чтобы Эдит выступила на приеме у Каррера, где принцесса должна была присутствовать неофициально. Когда вас лично просит выступить будущая королева Англии, это, знаете ли, производит впечатление!
Однажды утром нам кто-то позвонил и представился: "Я такой-то с Кэ д'Орсэ".* Кэ д'Орсэ? Мы понятия не имели, что это такое! Никогда не слышали. Эдит отрицательно покачала головой, но Бижарша, прикрывая трубку рукой, быстро объяснила, в чем дело.
______________
* На Кэ д'Орсэ помещается министерство иностранных дел Франции.
Эдит взорвалась от радости: "Момона, я достойна его! (Как будто нужно было догадываться - кого?) Принцесса Елизавета хочет меня видеть!"
Это случилось в воскресенье. У Эдит было два концерта: дневной и вечерний. Она их провела как обычно, но в машине английского посольства разволновалась. А Эдит не так легко было поразить! Улица - хорошая школа, там учишься не дрейфить. Только там не встречаешь королев! Шофер был англичанин. Немыслимо было и пытаться поговорить с ним о Елизавете.
Перед выходом на сцену у Каррера Эдит перекрестилась, постучала по дереву - словом, исполнила весь обычный ритуал и сказала мне: "Я должна быть сегодня лучше всех. Я представляю Францию. Сама будущая английская королева приехала на меня посмотреть". (Для нас, обычных парижан, она была все равно что королева!)
И она спела от всего своего французского сердца.
После концерта в гримерной ее ждал заведующий протокольным отделом, очень представительный человек, произносивший гладкие фразы, которые мы не привыкли слушать. Он сообщил о желании принцессы пригласить Эдит разделить с нею ужин...
Это было так произнесено, как будто Эдит оказывает ей честь. Вот что значит "вежливость королей".
Эдит ответила согласием, но я чувствовала, что сейчас было бы в самый раз поднести ей стаканчик рома, который дают выпить приговоренному к казни. В следующий момент ее охватила паника, и она бросила взгляд на меня. "Это невозможно. Одна я не могу. Только с моей сестрой". Раз я была членом ее семьи, возражений не последовало. Глава протокола оставил нас на несколько минут, чтобы мы приготовились. Эдит была совершенно растерянна. Она пыталась собраться с мыслями, но ничего не получалось.
"Момона, как приседают? Как разговаривают с королевой? А,
ладно, в конце концов она женщина, как всякая другая. Пошли!"
Легко говорить! Думала она иначе.
У Елизаветы была приятная улыбка, она подала Эдит руку. Эдит быстро изобразила нечто вроде реверанса. Вряд ли шеф протокола когда-либо видел подобное. Принцесса усадила Эдит рядом с собой. Я оказалась напротив Елизаветы и Филиппа.
Я не смела поднести бокал к губам, Эдит также. Разговор шел очень странный. Я слушала его как в тумане.
"Понимаете, я пела не так хорошо, как бы мне хотелось спеть
для вас. У меня сегодня было два концерта - дневной и вечерний.
Сорок две песни с трех часов до двенадцати - большая нагрузка.
Голос садится...".
Принцесса улыбалась. Она всячески старалась успокоить Эдит и на великолепном французском языке - нам так говорить и не снилось - произносила фразы, смысл которых, если перевести на нашу речь, означал: "Совершенное исполнение", "Напрасное беспокойство", "Большой талант".
Я в ужасе слушала, как Эдит все время повторяет: "Да, но если бы вы меня слышали не после двух концертов... Вот тогда бы вы поняли..."
И так без конца. Больше она ничего не могла придумать. Да и что могли придумать за столом принцессы две бывшие девицы из заведения Лулу? Мы были как в столбняке.
У Елизаветы была приятная улыбка, чисто английская, но очаровательная. Она отвечала Эдит: "Я понимаю вас..."
Мыслимое ли дело! Что у нас могло быть общего с женщиной, всосавшей королевские манеры с молоком матери?
Наконец, принцесса сообщила, что ее отец, Георг V, был бы рад иметь в своей коллекции пластинок записи песен Эдит. Это был деликатный способ дать понять, что Эдит Пиаф понравилась бы королю.
В наивной простоте Эдит ответила: "Хорошо. Завтра пришлю; где вы остановились?" (!)
Наконец все кончилось. Мы уехали. Все прошло как сон. Мы даже не поняли, сколько времени это длилось.
Когда мы остались одни, Эдит сказала: "А у нее мужик что надо!" И она повторила несколько раз на разные лады: "Я сегодня чокалась с принцессой и ее герцогом! Жаль, что Марсель не видел, вот бы он гордился мной. В беседе я, кажется, не блеснула, а, Момона? Но со стороны рядом с ней, наверно, выглядела прилично..."
Знаменитый матч Сердана с Тони Залем приближался. Марсель упорно тренировался, и мы вместе с ним. Эдит относилась к этому очень серьезно, а когда она к чему-нибудь серьезно относилась, ничем другим мы не занимались.
Люсьен Рупп надоедал ей ужасно. Он без конца повторял: "Эдит, ты любишь своего чемпиона? Тогда не слишком увлекайтесь любовью, ноги становятся вялые, а Тони Заль быстр, как метеор. Когда Марсель ест у тебя, следи за его диетой. И пусть он не засиживается по вечерам. Он должен спать, как ребенок, десять часов в сутки".
"Морочит мне голову твой дружок",- говорила Эдит Марселю, смеясь.
Когда Марсель бывал в Париже, мы вели странную жизнь. Он ложился спать вместе с курами. Эдит, которая давала концерты, ложилась в четыре утра, я тоже, но вставала я раньше Марселя, около восьми часов, чтобы приготовить ему фруктовый сок. Едва все было готово, как появлялся Марсель. Он - свеж, как огурчик, я - в полусне. Позади Марселя, в таком же голубом спортивном костюме ("Сборная Франции"), я совершала утреннюю пробежку. Посмотреть один раз, как я подпрыгивала за чемпионом,- никакого театра не надо!