Страница:
В доме у нас температура начинала подниматься. Эдит, которая совершенно не интересовалась спортом и абсолютно в нем не разбиралась, спрашивала всех и каждого: "Вы понимаете в боксе?"
Если ей отвечали "нет", она вспыхивала; "Как это люди могут не интересоваться боксом! Надо быть совершенно лишенным всякого любопытства! В жизни нужно все знать. Нет, правда, есть люди, которым наплевать на все на свете!"
Других она просила: "Объясни мне, какие шансы у Марселя?" Что бы ей ни говорили, она была довольна, лишь бы это было в пользу Марселя. Любой болельщик за Сердана мог просить Эдит О чем угодно. Отказа не было. Многие не терялись. Не хочу называть имён. Слишком длинный список. Эдит сияла и хохотала.
На улице Леконт-де-Лиль Эдит много времени проводила в ожидании. Марсель разрывался между Касабланкой, Парижем и тренировками. Никогда она столько не вязала, как в тот период. Сплошные свитера для любимого боксера. Чудовищного вида! Эдит вязала хорошо, но выбирала нитки, которые ей нравились - "радостные" цвета! До того "радостные", что глаза на лоб лезли. Марсель надевал их на тренировки, чтобы потеть. И со свойственной ему исключительной добротой говорил: "Моя Эдит, если я буду драться хорошо, в этом будет твоя заслуга: никогда у меня не было свитеров, таких теплых и таких просторных".
Я-то видела в глазах Марселя ласковое лукавство, но Эдит ничего не замечала и была счастлива. Она расцветала. Быстро хватала спицы, шерсть скорей! За новое вязанье!
Невозможно себе представить, насколько был деликатен Марсель. Он не получил образования, его ничему не учили, но он всегда знал, как нужно поступать, чтобы не обидеть. Он обладал безошибочным тактом. Никогда я не слышала, чтобы он хвастался. Все, что он делал, он делал просто, не выставляя напоказ свои козыри, не набивая себе цены.
В своей среде, которая была не чище нашей, где также занимались подозрительными махинациями, где происходили грязные, темные истории, где наносились предательские удары ниже пояса, и все с одной целью: заграбастать побольше денег,- Марсель ничем не запятнал себя. И отнюдь не по невезению. Он все сознавал и говорил Эдит, которую это возмущало: "Оставь их. Жалкие люди. Не нужно тратить силы на то, чтобы давить слабых".
"Настоящего Марселя я узнала не в постели, а на улице,
рассказала мне Эдит в тот день, когда встретила его с одним
арабом, другом детства.- Он вел его за руку - тот был почти слеп.
Каждое утро Марсель водил его к окулисту на процедуры. Это был
несчастный боксер из Касабланки. Марсель вызвал его в Париж. Он
оплатил все: проживание, переезд, лечение. Все.
Ты знаешь, как я ревнива. Я заметила, что Марсель часто
уходит куда-то. Смотрит на часы и говорит мне: "Я через час
вернусь, у меня деловое свидание". В конце концов я не выдержала,
мне нужно было знать. Я тебе сказала, что встретила его, это
неправда. Я следила за ним.
Когда Марсель увидел меня на улице, я не посмела ему
признаться. Он бы не понял. Он решил, что мы встретились
случайно, и все мне рассказал. Даже от меня он все скрыл, но не
солгал, что у него свидание. Помимо лечения он заходил к своему
другу и днем, чтобы тот не чувствовал себя заброшенным. Кому, как
не мне, знать, как долго тянется время в темноте!
Я заплакала от радости. Я не могла себе представить, что на
свете существуют такие мужчины. Как подумаю, что есть идиоты,
которые говорят: "Все боксеры - грубые животные", хочется иметь
такие кулаки, как у Марселя, чтобы набить им морду".
Я тоже любила Марселя - по-другому, чем Эдит, но так же сильно. Он был моим другом.
У меня не было карманных денег. Такова была воля Эдит. Она готова была за все платить, но не давала мне ни гроша наличными. Она обращалась со мной как с ребенком: "Когда у тебя заводятся деньги, ты делаешь глупости. Со мной тебе денег не нужно. Они у тебя не держатся". В этом была вся Эдит, которая вообще не знала, куда деваются деньги. И та же Эдит, абсолютно не способная экономить, делала взносы на мое имя в сберегательную кассу.
Мне не на что было даже купить газету или сигареты, выпить в баре вина. Марсель жалел меня и подкидывал кое-что. Понемногу, но часто. Он изобрел способ: "Момона, у тебя есть сигареты?" И в зависимости от ответа, доставал бумажник.
По счастливому совпадению, в то время, когда у Сердана в Нью-Йорке должен был состояться матч, Эдит предложили контракт в "Версале" за семь тысяч долларов в неделю. Из-за тренировок Марселю пришлось уехать раньше. Эдит с радостью поехала бы с ним, но Люсьен Рупп воспротивился: "Без глупостей. Вам нельзя приезжать вместе. Газеты поднимут шум, и спортивные круги будут недовольны".
Луи Барье был того же мнения: "Это вам повредит. Американцы знают, что Марсель женат, и не на вас. У вас может быть роман, над которым проливают слезы машинистки в небоскребах, но вы не должны приезжать вместе, как официальная пара.".
"Ладно",- сказала Эдит. И в тот же вечер поручила мне сопровождать Марселя. Я должна была о нем заботиться.
- Момона, я тебе его доверяю, смотри за ним. Он ничего не умеет. Этот страшный боксер - настоящий ребенок...
- Послушай, Эдит, но я же ездил один.
- Позволь мне судить. Кто разложит твои рубашки, твои носки, развесит в шкафу твои костюмы? Я не хочу, чтобы к ним прикасались чужие женщины, даже горничные.
Я уехала с Марселем, помогла ему устроиться в гостинице и вернулась в Париж за Эдит.
Разумеется, когда три дня спустя мы прилетели в Нью-Йорк, Люсьен Рупп взял ее за горло.
- Эдит, я рассчитываю на вас. Для Марселя этот матч - вопрос жизни. Он не должен потерпеть поражения.
- Никто не знает, что я здесь. Мой контракт начинается через десять дней. Я приехала ради Марселя, и я его увижу.
- Не сердитесь. Я кое-что придумал.
- Так бы сразу и говорили!
- Вот. Марсель тренируется в спортивном лагере Лок-Шелдрейк, в ста шестидесяти километрах от Нью-Йорка. По приезде он остановился в отеле "Эванс"; я нашел неподалеку маленький семейный пансион для вас.
- Почему мы не можем жить в том же отеле?
- Эдит, вы же знаете Америку. Если мужчина и женщина не женаты, они не могут жить в одной комнате. Вы этим погубите карьеру Марселя! А так вы проведете два дня вместе в этом пансионе, а затем вернетесь в Нью-Йорк и будете там спокойно ждать его возвращения.
- Если все так заранее условлено,- сказала Эдит с притворным видом,- я согласна.
Мы стартовали, как на автомобильных гонках. Нельзя было медлить, чтобы не узнали о приезде Эдит.
А потом началась совершенно фантастическая история.
В словах Люсьена: "Я организовал то, я устроил это" - не было ни капли правды. Обо всем распорядился Марсель, и первой его заботой было найти для нас пансион поблизости от своего отеля. Люсьен должен был быть между нами связным.
Люсьен отвез нас в пансион, где для всех мы были сестрами, путешествующими по Америке. Мы раскладывали свои вещи, когда прозвонил колокольчик к ужину, и мы быстро спустились. Впервые, вероятно, Эдит пришла к столу вовремя. Ее здесь все интересовало, она ведь никогда не бывала в подобных местах. Я, впрочем, тоже. Мы жили или в развалюхах или во дворцах, но это были гостиницы, а не пансионы. За столом нас представили: никто никого не знал, обстановка была скованной.
За едой Эдит ни к чему не притронулась, но все перекладывала на мою тарелку, говоря, что нельзя обижать хозяйку: "Будь вежливой, Момона, мы же за границей". В этом тоже была вся Эдит, которой на условности было наплевать.
Наконец ужин кончился. Но так как был день рождения одного из сыновей хозяйки, а все происходило по-семейному, в столовую внесли чудовищных размеров торт, типично американский. Чего в нем только не было: сбитые сливки, кокосовый орех, шоколад, смородина, миндаль, ореховое масло, кленовый сироп, савойский бисквит... В жизни бы не подумала, что все это можно соединить вместе! Торт был так огромен, что я невольно пересчитала гостей.
Пока я приходила в себя, мне положили кусок, который не умещался на тарелке. Скосила глаза на тарелку Эдит - та же картина. Я подумала: "Неужели мне придется съесть обе порции?.." И пришлось. "Момона, забери мой кусок. Меня от одного вида тошнит. И съешь. Это именинный торт, что о нас подумают?"
Не знаю, что обо мне можно было подумать, но ночью я чуть не умерла. Каждый раз, закрывая глаза, я снова видела это чудовище, и меня начинало тошнить. Эдит смеялась до упаду и пела мне "С днем рожденья поздравляю...".
Люсьену и Марселю с трудом удалось оторваться от журналистов и добраться до нашего пансиона. Одного взгляда на Эдит Марселю было достаточно, чтобы понять, что здесь она не останется.
Несмотря на радость встречи, без сцены не обошлось. Эдит спросила преувеличенно любезно:
- Где наша комната?
Люсьен воскликнул:
- Но ведь это невозможно! Тренировки, дисциплина...
Она не дала ему кончить.
- Послушайте, вы начинаете мне действовать на нервы. Перестаньте ныть. Ступайте и вернетесь, когда вас позовут. Вы мне не муж, не любовник и даже не импресарио. Поэтому заткнитесь. Ничего не случится с вашим чемпионом. Но постель - это наше личное дело, и вас не касается. Уходите, не мозольте мне глаза!
Люсьен замолчал, но очень расстроился. Марсель ласковым голосом объяснил Эдит всю важность тренировки и необходимость соблюдения спортивных правил. Так как она обожала Марселя, она успокоилась.
- Если ты считаешь, что так нужно, Марсель, что это для твоей пользы, пусть будет так. Но я не могу не видеть тебя.
- Положись на меня, Эдит, сегодня вечером все будет улажено.
Этот застенчивый человек, уважающий спортивные правила, загорелся опасной и безумной идеей. Он решил провезти нас в свой лагерь, нарушив тем самым все спортивные законы. Он имел право видеться только со своими тренером и напарником. Если бы стало известно, что Марсель Сердан укрывает в лагере двух женщин, его бы немедленно дисквалифицировали. Скандал погубил бы его карьеру.
Утром мы попрощались с изготовительницей праздничных тортов и уехали на такси. Настоящее кино! На перекрестке мы остановили машину и вылезли на обочину дороги. Удивленный шофер спросил нас:
- Вы возвращаетесь пешком или будете голосовать?
И услышал в ответ:
- Yes, Buffalo Bill come back with his horse!*
______________
* "Yes, Buffalo Bill come back with his horse!" - "Да, Буффало
Билл возвращается верхом на лошади!" (англ.)
Он долго смеялся.
Несколько минут спустя приехал Марсель; он был один, без Люсьена. Вероятно, с трудом от него отделался. На лесной дорожке он поместил нас в багажник и запер на ключ.
- Если меня попросят его открыть, я скажу, что потерял ключ, и поеду его искать.
К счастью, у американских "кораблей" багажники, как трюмы. В лагере Лок-Шелдрейк у каждого боксера был домик, бунгало. Марсель приметил один свободный, расположенный в отдалении от других, и привез нас в него.
Все же, если подумать, надо было быть безумцем, чтобы решиться на такое. Ведь нас мог обнаружить любой, кто пришел бы убрать в доме или проверить проводку.
"Понимаешь, Эдит,- объяснял, смеясь, Марсель,- считается, что любовь очень вредит боксерам перед матчем. У них слабеют ноги, они теряют дыхание и силы".
Он доказал как раз обратное. Все ночи он проводил с Эдит и никогда еще не был в лучшей спортивной форме.
Итак, мы устроились в бунгало. Поскольку оно не предназначалось для заселения, в нем не было никакой еды, горячая вода отключена. Вечером Марсель приносил нам сэндвичи, пряча их под курткой. А так как любовь вызывает аппетит, ночью он съедал добрую половину. Завтрак, следовательно, мы "пропускали".
Пили мы только воду из-под крана. Еще счастье, что ее не перекрыли. Каждый раз, когда Эдит пила, она сама от себя приходила в умиление:
- Ты подумай, как же я люблю Марселя, если это хлебаю... Отравлюсь... как пить дать!
Далее все приобретало более драматический характер:
- В ней чертова уйма микробов. Ты никогда не видела каплю воды под микроскопом?
- Нет, а ты?
- Тоже нет, но знаю. Один военный врач мне объяснял. Он только что вернулся из колоний, был в полном курсе.
- Но мы-то не в колониях, а в Америке.
- Еще страшнее. Они сыплют в воду столько дезинфекции, что кожа сходит с желудка. Видишь, к чему приводит любовь: к самоубийству!
И мы хохотали, но не громко. Нас могли услышать.
Этот курс водолечения был очень труден для Эдит, которая всегда пила вино. Чуть больше, чуть меньше, но каждый день. Она не валилась с ног, споить ее было трудно, но всегда пребывала слегка навеселе. То, что она теперь перешла на воду, служило, быть может, самым веским доказательством любви, которую Эдит когда-либо испытывала к мужчине.
Мы жили почти впотьмах. Днем шторы были закрыты. Ночью нельзя было зажигать свет, и мы ложились спать с курами. Что за жизнь!
Вечером Марсель приходил счастливый, в хорошем настроении. Раз или два он раздобыл пива, обычно он приносил молоко. Эдит смеялась: "Что мы тебе телята?"
Он брал ее на руки и кружил в воздухе. Он обожал это. Эдит ему пела:
Счастлива от всего, счастлива от ничего,
Лишь бы ты был здесь...
Но она говорила за себя, я ведь не получала ночной компенсации в постели, и от нашей дачной жизни лезла на стенку. Десять дней монастырского режима довели меня до ручки.
Через две недели нас ожидала награда: Марселя - чемпионат мира, нас свобода!
Вывез он нас из лагеря так же, как и привез,- в багажнике. Это было в день официального приезда Эдит. Американцы так и не поняли, как это она оказалась в Нью-Йорке, миновав аэродром Ла Гардиа.
Мы заняли две меблированные квартиры, одну над другой. Это было очень удобно, и соблюдались все приличия.
За Марселем следила Спортивная федерация, которая шутить не любит. Считалось, что его оберегают. Отель кишел сыщиками, похожими на гангстеров типа Аль Капоне из фильмов о временах сухого закона.
Становилось по-настоящему страшно. Марселю угрожали в письмах и по телефону. В таком стиле: "Напрасно тренируешься, ты даже на ринг не поднимешься". Или: "Мы с тобой разделаемся, прежде чем ты прикоснешься к нашему Тони..."
Марсель смеялся, Люсьен нервничал, Эдит лезла на стенку:
"Они здесь гангстеры все до единого! Ты не в Париже, Марсель. Нужно принять меры предосторожности".
Она вообразила, что Марселя могут отравить, и нашла решение: превратила меня в морскую свинку. Она заказывала бифштекс и говорила: "Момона, съешь половину". Вторая шла Марселю. То же самое она делала с овощами, фруктами. "Разрежь грушу пополам и съешь". Остаток доедал Марсель.
Так было в продолжение всего времени перед матчем. Из ее мужчин я ни для кого бы этого не сделала, клянусь, ни для кого. Но он - другое дело.
Чтобы понять, что такое чемпионат мира в Нью-Йорке, нужно его пережить. Все в движении - люди, от мала до велика, деньги, от доллара до миллионов.
Спортивные журналисты упрекали и обвиняли Эдит:
"Марсель Сердан не ведет аскетического образа жизни, как полагается чемпиону", "Он дорого за это заплатит", "Титул чемпиона еще не в кармане", "Его любовная связь наносит ущерб тренировкам".
Эдит волновалась, боялась оказаться виноватой. Она молилась святой Терезе. Давала обеты - мне не говорила какие, чтобы потом иметь возможность внести поправки. Она не находила себе места. Почва уходила у нее из-под ног, и у меня тоже. Эдит отыскала церковь со статуей святой Терезы, и за один раз мы поставили туда столько свечей, сколько она не получала за целый год.
Накануне и в день чемпионата мы почти не видели Марселя. Это было невозможно, настолько усилили охрану. Люсьен ходил за ним по пятам. Общее напряжение настолько возросло, что дольше, казалось, не выдержать. Про американцев не скажешь, что это легкие или мягкие люди.
21 сентября 1948 года мы приехали на Мэдисон Скуэр Гарден в машине Марселя, который сам спокойно сидел за рулем; Тони появился с треском и грохотом, под крики "ура" и при вспышках магния.
Какая у них была уверенность! Американец с автостоянки сказал нам: "Вам нет смысла ставить машину. Встреча с французом будет короткой. Наш разделается с ним за две минуты". Он не узнал Марселя, который сказал спокойно, повернувшись к Эдит: "Вот видишь, я скоро вернусь".
Потом он поцеловал ее и ушел своей обычной неторопливой походкой. Его широкая спина закрыла на минуту вход в раздевалку. Пришел Люсьен, чтобы провести нас на места.
В зале было жарко. И вообще, мне все очень не понравилось. Здесь зрелище устраивается на ринге, как в театре на сцене, но на удобства зрителей наплевать. Болельщики - закаленный народ. Я была не из их числа.
Боксеры вышли на ринг под вопли и свист. Весь зал кричал и так сильно топал, что дрожали кресла.
У Эдит личико сделалось маленьким и бледным, на нем не осталось ничего, кроме беспокойства. Она взяла меня за руку, как делала всегда в серьезных обстоятельствах. Я старалась держаться, но выглядела, вероятно, не лучше.
Закрывая глаза, я до сих пор слышу удары гонга, эхом отдававшиеся у меня в голове и во всем теле в тот вечер. И слышу, конечно, что говорили люди. Все, разумеется, были знатоками. Мы, к счастью, не очень разбирались, а то бы, наверно, не выдержали.
Среди публики были женщины в мехах, мужчины в смокингах. И множество типов в шляпах и с вонючими сигарами; они жевали окурки, жевали жвачку и сплевывали куда попало.
Все это терялось наверху в темноте и дыму, а ринг, как операционный стол, был освещен большими белыми лампами.
"Момона, я закрою глаза. Когда все кончится, ты мне
скажешь".
Ни на секунду она не закрыла глаз. При каждом ударе, который получал Марсель, она вонзала в меня свои ногти. Я ничего не чувствовала, мне было так же плохо, как ей.
Во время перерыва после первого раунда было видно, как живот Марселя втягивался, грудь вздымалась.
- Тебе не кажется, что он задыхается?
- Нет, он переводит дыхание.
Понимавший по-французски сказал:
- Он бережет силы.
Прошли второй и третий раунды, в четвертом Тони Заль рассвирепел. Он чуть не перебросил Марселя через канат. Эдит обезумела. Американцы как с цепи сорвались. Эдит взывала к святой Терезе, ругала Тони, стучала ногами об пол, а кулаками - по шляпе парня, сидевшего впереди нее. Очевидно, во время матча люди перестают быть нормальными. Парень не возмущался, он ничего не чувствовал.
Раздался удар гонга. Заль лежал на канатах, Марсель шел в свой угол. На середине ринга он обернулся и увидел, что Заль свалился, как куль муки. Марсель выпрямился и подошел к своим помощникам. Он был зеленого цвета.
Арбитр вывел Марселя на середину ринга и, подняв его руку, крикнул:
- Marcel Cerdan is champion in the world!*
______________
* "Marcel Cerdan is champion in the world!" - "Марсель Сердан
чемпион мира!" (англ.)
Клубок подкатил к горлу!
На мачтах взметнулись французские флаги. Раздались звуки "Марсельезы". Все встали. Эдит, бледная как полотно, молча держала меня за руку. Ее ручка лежала в моей, мягкая, как из воска. Я посмотрела на нее. Мы были одни среди всех этих орущих и хохочущих американцев. Многие ее узнали и вообще видели, что мы француженки. Они вели честную игру. Они подняли нас на руки с криком: "French, french girls!.."* Остальное до нас не дошло, это было что-то крепкое. Мы уже не понимали, на каком мы свете. Мы опьянели от волнения и усталости. Эдит была в таком изнеможении, что казалось, будто это она выиграла чемпионат мира. Победа Марселя была отчасти и ее победой!
______________
* "French, french girls!.." - "Французские, французские
девушки!" (англ.)
Несколько раз у меня мелькала мысль: "Бедная Маринетта, ведь это она, а не Эдит должна была быть здесь". Но как пела Эдит: "Такова жизнь!.."
И не время было об этом размышлять.
Парень, сидевший впереди нас, рассмешил Эдит, подарив ей измятую шляпу со словами: "Возьмите. Носить ее больше нельзя, но для вас - какой сувенир!"
Мы не пошли к Марселю в раздевалку, там было больше народу, чем в метро в часы пик, а Эдит надо было ехать на концерт в "Версаль".
Когда вечером она вышла на сцену, все встали, приветствуя ее. Из глаз у нее покатились крупные слезы, она их вытерла и сказала: "Простите. Я слишком счастлива".
Во время ее выступления вдруг раздались аплодисменты. Это в зал вошел Марсель. Он смутился и тихонько сел за один из столиков. После концерта мы подсели к нему, и он выпил с нами бокал вина.
Все посетители "Версаля" хотели бы быть на нашем месте! Как мы были горды! Это был наш чемпион.
В зале творилось что-то невообразимое, все говорили только о нем, все его приглашали. А он, отклонив все предложения, спокойно вышел с Эдит на улицы Нью-Йорка, держа ее ручку в своей, только что нокаутировавшей чемпиона.
Они пережили новый медовый месяц. Никогда они еще не любили друг друга так сильно.
Марсель вернулся во Францию, куда его вызвали. Эдит закончила свой контракт, и после этого они встретились снова. Им часто приходилось расставаться.
Эдит изобрела безотказную систему связи. Правда, дорогую и утомительную. Когда Марсель бывал в Касабланке, она писала ему письмо. Я садилась в самолет, отвозила письмо Марселю и привозила обратно ответ. Я проделывала это три раза в неделю. На линии Париж - Касабланка, казалось, только я одна и летала.
"Я не хочу, чтобы чужие руки касались наших писем. И потом,
я не доверяю, их могут потерять. На почте работают такие же люди,
как все другие!"
Эдит вела утомительную жизнь. Она изматывала всех, кто жил рядом с ней. И если бы еще речь шла только о фантазиях вроде моих путешествий. У нее не было в жизни никакого распорядка, вплоть до того, что не было определенного времени суток для сна. Когда она решала, что хочет спать, я должна была уложить ее в постель, подоткнуть одеяло, дать затычки для ушей, черную маску для глаз (она не переносила ни малейшего луча света), и только тогда она мне говорила: "Иди ложись, Момона". К моменту ее пробуждения, даже не зная, проснулась она или нет, я должна была уже быть на ногах.
Если она решала, что не хочет спать, приходилось бодрствовать вместе с ней. Как-то, когда она была на грани нервного истощения, один ее друг, врач, дал ей лошадиную дозу снотворного. Но лекарство не подействовало, и Эдит продолжала беситься нам назло. Тогда он ей сделал инъекцию. Она закрыла глаза, мы ее положили в постель и вышли на цыпочках из комнаты. Десять минут спустя, когда все уже спали мертвым сном, нас разбудил громовой голос: "Что это вы все спите? Слабосильная команда! Пойдем, Момона, сварим кофе всем придуркам".
Было шесть часов утра.
Пока шла подготовка в чемпионату, Эдит страшно переживала за Марселя, хотела, чтобы он победил. Из любви к нему она отказалась от бессонных ночей, вела более нормальный образ жизни. Но это было наперекор ее натуре. Она всегда жила ночью.
Когда Марселя с ней не было, она возвращалась к старым привычкам и, стоило ему появиться, увлекала за собой в этот круговорот. "Марсель, не ложись спать, не оставляй меня. Мне без тебя скучно. Я тебя так мало вижу. Раз мы вместе, нужно пользоваться каждой минутой. Ты же сильный. Ты это доказал. Тренируйся, когда ты не со мной".
Марсель был от нее без ума и уступал.
Нашлись люди, которые стали говорить и писать, что Марсель превратился в светского боксера, что его проучит Ла Мотта, встреча с которым ему предстояла и во время которой он должен был подтвердить свой титул чемпиона. Не было печали! Марсель и Эдит проживали свой роман, остальное их не интересовало.
Эдит искушала судьбу. Марсель был в Париже и наконец приступил к упорным тренировкам. Вскоре должна была состояться его встреча в Нью-Йорке с Ла Мотта. Эдит снова стала почти благоразумной. Дома царил мир и покой.
Дата отъезда была назначена, Марсель простился со всеми своими друзьями, которые были также и нашими.
Мы жили по-прежнему на улице Леконт де Лиль. В глубине столовой у нас стоял огромный освещенный аквариум, занимавший часть стены. Декоратор, обставлявший квартиру, сказал Эдит, что это сейчас очень модно. С другой стороны аквариума был выход в коридор.
В вечер после назначенного отъезда Марселя Эдит пригласила на обед всех, с кем он уже простился накануне...
У Эдит было прекрасное настроение. Она готовилась разыграть своих гостей, она это очень любила.
За столом было очень весело. Все говорили о Марселе. Вечерние газеты уже поместили его фотографии... Мадам Бретон сказала:
- В этот час Марсель уже должен прибыть в Нью-Йорк. С нами ему было бы веселее...
- А хотите, я хлопну три раза в ладоши, и перед вами предстанет Марсель? Посмотрите вон туда за аквариум!
Догадливые подумали: "Сейчас мы увидим фотографию Сердана".
Эдит театрально хлопнула в ладоши, и из-за аквариума появился Марсель.
Все оторопели.
У меня по спине пробежала дрожь: зеленый свет, струящиеся водоросли, рыбы, проплывавшие перед его лицом... Марсель был похож на утопленника. Два месяца спустя его уже не было в живых...
Он улетел на следующий день. Матч состоялся. Ла Мотта победил. Марсель потерял титул чемпиона.
Вернулся Марсель не таким, как прежде. Было очевидно, что он тяжело переживает поражение. Марсель был ответственным человеком и понимал, что шампанское и бессонные ночи не способствуют победам на ринге.
Назавтра в одной из газет появился крупный заголовок: "Эдит Пиаф принесла несчастье Сердану". Были и другие статьи, все они без зазрения совести обвиняли Эдит.
Как всегда, Марсель ласково утешал ее: "Не обращай на них внимания. Я был не в форме, это правда, но это случается со всеми боксерами. Я возьму реванш, и мы сделаем все, чтобы победить, верно, Эдит?"
Если ей отвечали "нет", она вспыхивала; "Как это люди могут не интересоваться боксом! Надо быть совершенно лишенным всякого любопытства! В жизни нужно все знать. Нет, правда, есть люди, которым наплевать на все на свете!"
Других она просила: "Объясни мне, какие шансы у Марселя?" Что бы ей ни говорили, она была довольна, лишь бы это было в пользу Марселя. Любой болельщик за Сердана мог просить Эдит О чем угодно. Отказа не было. Многие не терялись. Не хочу называть имён. Слишком длинный список. Эдит сияла и хохотала.
На улице Леконт-де-Лиль Эдит много времени проводила в ожидании. Марсель разрывался между Касабланкой, Парижем и тренировками. Никогда она столько не вязала, как в тот период. Сплошные свитера для любимого боксера. Чудовищного вида! Эдит вязала хорошо, но выбирала нитки, которые ей нравились - "радостные" цвета! До того "радостные", что глаза на лоб лезли. Марсель надевал их на тренировки, чтобы потеть. И со свойственной ему исключительной добротой говорил: "Моя Эдит, если я буду драться хорошо, в этом будет твоя заслуга: никогда у меня не было свитеров, таких теплых и таких просторных".
Я-то видела в глазах Марселя ласковое лукавство, но Эдит ничего не замечала и была счастлива. Она расцветала. Быстро хватала спицы, шерсть скорей! За новое вязанье!
Невозможно себе представить, насколько был деликатен Марсель. Он не получил образования, его ничему не учили, но он всегда знал, как нужно поступать, чтобы не обидеть. Он обладал безошибочным тактом. Никогда я не слышала, чтобы он хвастался. Все, что он делал, он делал просто, не выставляя напоказ свои козыри, не набивая себе цены.
В своей среде, которая была не чище нашей, где также занимались подозрительными махинациями, где происходили грязные, темные истории, где наносились предательские удары ниже пояса, и все с одной целью: заграбастать побольше денег,- Марсель ничем не запятнал себя. И отнюдь не по невезению. Он все сознавал и говорил Эдит, которую это возмущало: "Оставь их. Жалкие люди. Не нужно тратить силы на то, чтобы давить слабых".
"Настоящего Марселя я узнала не в постели, а на улице,
рассказала мне Эдит в тот день, когда встретила его с одним
арабом, другом детства.- Он вел его за руку - тот был почти слеп.
Каждое утро Марсель водил его к окулисту на процедуры. Это был
несчастный боксер из Касабланки. Марсель вызвал его в Париж. Он
оплатил все: проживание, переезд, лечение. Все.
Ты знаешь, как я ревнива. Я заметила, что Марсель часто
уходит куда-то. Смотрит на часы и говорит мне: "Я через час
вернусь, у меня деловое свидание". В конце концов я не выдержала,
мне нужно было знать. Я тебе сказала, что встретила его, это
неправда. Я следила за ним.
Когда Марсель увидел меня на улице, я не посмела ему
признаться. Он бы не понял. Он решил, что мы встретились
случайно, и все мне рассказал. Даже от меня он все скрыл, но не
солгал, что у него свидание. Помимо лечения он заходил к своему
другу и днем, чтобы тот не чувствовал себя заброшенным. Кому, как
не мне, знать, как долго тянется время в темноте!
Я заплакала от радости. Я не могла себе представить, что на
свете существуют такие мужчины. Как подумаю, что есть идиоты,
которые говорят: "Все боксеры - грубые животные", хочется иметь
такие кулаки, как у Марселя, чтобы набить им морду".
Я тоже любила Марселя - по-другому, чем Эдит, но так же сильно. Он был моим другом.
У меня не было карманных денег. Такова была воля Эдит. Она готова была за все платить, но не давала мне ни гроша наличными. Она обращалась со мной как с ребенком: "Когда у тебя заводятся деньги, ты делаешь глупости. Со мной тебе денег не нужно. Они у тебя не держатся". В этом была вся Эдит, которая вообще не знала, куда деваются деньги. И та же Эдит, абсолютно не способная экономить, делала взносы на мое имя в сберегательную кассу.
Мне не на что было даже купить газету или сигареты, выпить в баре вина. Марсель жалел меня и подкидывал кое-что. Понемногу, но часто. Он изобрел способ: "Момона, у тебя есть сигареты?" И в зависимости от ответа, доставал бумажник.
По счастливому совпадению, в то время, когда у Сердана в Нью-Йорке должен был состояться матч, Эдит предложили контракт в "Версале" за семь тысяч долларов в неделю. Из-за тренировок Марселю пришлось уехать раньше. Эдит с радостью поехала бы с ним, но Люсьен Рупп воспротивился: "Без глупостей. Вам нельзя приезжать вместе. Газеты поднимут шум, и спортивные круги будут недовольны".
Луи Барье был того же мнения: "Это вам повредит. Американцы знают, что Марсель женат, и не на вас. У вас может быть роман, над которым проливают слезы машинистки в небоскребах, но вы не должны приезжать вместе, как официальная пара.".
"Ладно",- сказала Эдит. И в тот же вечер поручила мне сопровождать Марселя. Я должна была о нем заботиться.
- Момона, я тебе его доверяю, смотри за ним. Он ничего не умеет. Этот страшный боксер - настоящий ребенок...
- Послушай, Эдит, но я же ездил один.
- Позволь мне судить. Кто разложит твои рубашки, твои носки, развесит в шкафу твои костюмы? Я не хочу, чтобы к ним прикасались чужие женщины, даже горничные.
Я уехала с Марселем, помогла ему устроиться в гостинице и вернулась в Париж за Эдит.
Разумеется, когда три дня спустя мы прилетели в Нью-Йорк, Люсьен Рупп взял ее за горло.
- Эдит, я рассчитываю на вас. Для Марселя этот матч - вопрос жизни. Он не должен потерпеть поражения.
- Никто не знает, что я здесь. Мой контракт начинается через десять дней. Я приехала ради Марселя, и я его увижу.
- Не сердитесь. Я кое-что придумал.
- Так бы сразу и говорили!
- Вот. Марсель тренируется в спортивном лагере Лок-Шелдрейк, в ста шестидесяти километрах от Нью-Йорка. По приезде он остановился в отеле "Эванс"; я нашел неподалеку маленький семейный пансион для вас.
- Почему мы не можем жить в том же отеле?
- Эдит, вы же знаете Америку. Если мужчина и женщина не женаты, они не могут жить в одной комнате. Вы этим погубите карьеру Марселя! А так вы проведете два дня вместе в этом пансионе, а затем вернетесь в Нью-Йорк и будете там спокойно ждать его возвращения.
- Если все так заранее условлено,- сказала Эдит с притворным видом,- я согласна.
Мы стартовали, как на автомобильных гонках. Нельзя было медлить, чтобы не узнали о приезде Эдит.
А потом началась совершенно фантастическая история.
В словах Люсьена: "Я организовал то, я устроил это" - не было ни капли правды. Обо всем распорядился Марсель, и первой его заботой было найти для нас пансион поблизости от своего отеля. Люсьен должен был быть между нами связным.
Люсьен отвез нас в пансион, где для всех мы были сестрами, путешествующими по Америке. Мы раскладывали свои вещи, когда прозвонил колокольчик к ужину, и мы быстро спустились. Впервые, вероятно, Эдит пришла к столу вовремя. Ее здесь все интересовало, она ведь никогда не бывала в подобных местах. Я, впрочем, тоже. Мы жили или в развалюхах или во дворцах, но это были гостиницы, а не пансионы. За столом нас представили: никто никого не знал, обстановка была скованной.
За едой Эдит ни к чему не притронулась, но все перекладывала на мою тарелку, говоря, что нельзя обижать хозяйку: "Будь вежливой, Момона, мы же за границей". В этом тоже была вся Эдит, которой на условности было наплевать.
Наконец ужин кончился. Но так как был день рождения одного из сыновей хозяйки, а все происходило по-семейному, в столовую внесли чудовищных размеров торт, типично американский. Чего в нем только не было: сбитые сливки, кокосовый орех, шоколад, смородина, миндаль, ореховое масло, кленовый сироп, савойский бисквит... В жизни бы не подумала, что все это можно соединить вместе! Торт был так огромен, что я невольно пересчитала гостей.
Пока я приходила в себя, мне положили кусок, который не умещался на тарелке. Скосила глаза на тарелку Эдит - та же картина. Я подумала: "Неужели мне придется съесть обе порции?.." И пришлось. "Момона, забери мой кусок. Меня от одного вида тошнит. И съешь. Это именинный торт, что о нас подумают?"
Не знаю, что обо мне можно было подумать, но ночью я чуть не умерла. Каждый раз, закрывая глаза, я снова видела это чудовище, и меня начинало тошнить. Эдит смеялась до упаду и пела мне "С днем рожденья поздравляю...".
Люсьену и Марселю с трудом удалось оторваться от журналистов и добраться до нашего пансиона. Одного взгляда на Эдит Марселю было достаточно, чтобы понять, что здесь она не останется.
Несмотря на радость встречи, без сцены не обошлось. Эдит спросила преувеличенно любезно:
- Где наша комната?
Люсьен воскликнул:
- Но ведь это невозможно! Тренировки, дисциплина...
Она не дала ему кончить.
- Послушайте, вы начинаете мне действовать на нервы. Перестаньте ныть. Ступайте и вернетесь, когда вас позовут. Вы мне не муж, не любовник и даже не импресарио. Поэтому заткнитесь. Ничего не случится с вашим чемпионом. Но постель - это наше личное дело, и вас не касается. Уходите, не мозольте мне глаза!
Люсьен замолчал, но очень расстроился. Марсель ласковым голосом объяснил Эдит всю важность тренировки и необходимость соблюдения спортивных правил. Так как она обожала Марселя, она успокоилась.
- Если ты считаешь, что так нужно, Марсель, что это для твоей пользы, пусть будет так. Но я не могу не видеть тебя.
- Положись на меня, Эдит, сегодня вечером все будет улажено.
Этот застенчивый человек, уважающий спортивные правила, загорелся опасной и безумной идеей. Он решил провезти нас в свой лагерь, нарушив тем самым все спортивные законы. Он имел право видеться только со своими тренером и напарником. Если бы стало известно, что Марсель Сердан укрывает в лагере двух женщин, его бы немедленно дисквалифицировали. Скандал погубил бы его карьеру.
Утром мы попрощались с изготовительницей праздничных тортов и уехали на такси. Настоящее кино! На перекрестке мы остановили машину и вылезли на обочину дороги. Удивленный шофер спросил нас:
- Вы возвращаетесь пешком или будете голосовать?
И услышал в ответ:
- Yes, Buffalo Bill come back with his horse!*
______________
* "Yes, Buffalo Bill come back with his horse!" - "Да, Буффало
Билл возвращается верхом на лошади!" (англ.)
Он долго смеялся.
Несколько минут спустя приехал Марсель; он был один, без Люсьена. Вероятно, с трудом от него отделался. На лесной дорожке он поместил нас в багажник и запер на ключ.
- Если меня попросят его открыть, я скажу, что потерял ключ, и поеду его искать.
К счастью, у американских "кораблей" багажники, как трюмы. В лагере Лок-Шелдрейк у каждого боксера был домик, бунгало. Марсель приметил один свободный, расположенный в отдалении от других, и привез нас в него.
Все же, если подумать, надо было быть безумцем, чтобы решиться на такое. Ведь нас мог обнаружить любой, кто пришел бы убрать в доме или проверить проводку.
"Понимаешь, Эдит,- объяснял, смеясь, Марсель,- считается, что любовь очень вредит боксерам перед матчем. У них слабеют ноги, они теряют дыхание и силы".
Он доказал как раз обратное. Все ночи он проводил с Эдит и никогда еще не был в лучшей спортивной форме.
Итак, мы устроились в бунгало. Поскольку оно не предназначалось для заселения, в нем не было никакой еды, горячая вода отключена. Вечером Марсель приносил нам сэндвичи, пряча их под курткой. А так как любовь вызывает аппетит, ночью он съедал добрую половину. Завтрак, следовательно, мы "пропускали".
Пили мы только воду из-под крана. Еще счастье, что ее не перекрыли. Каждый раз, когда Эдит пила, она сама от себя приходила в умиление:
- Ты подумай, как же я люблю Марселя, если это хлебаю... Отравлюсь... как пить дать!
Далее все приобретало более драматический характер:
- В ней чертова уйма микробов. Ты никогда не видела каплю воды под микроскопом?
- Нет, а ты?
- Тоже нет, но знаю. Один военный врач мне объяснял. Он только что вернулся из колоний, был в полном курсе.
- Но мы-то не в колониях, а в Америке.
- Еще страшнее. Они сыплют в воду столько дезинфекции, что кожа сходит с желудка. Видишь, к чему приводит любовь: к самоубийству!
И мы хохотали, но не громко. Нас могли услышать.
Этот курс водолечения был очень труден для Эдит, которая всегда пила вино. Чуть больше, чуть меньше, но каждый день. Она не валилась с ног, споить ее было трудно, но всегда пребывала слегка навеселе. То, что она теперь перешла на воду, служило, быть может, самым веским доказательством любви, которую Эдит когда-либо испытывала к мужчине.
Мы жили почти впотьмах. Днем шторы были закрыты. Ночью нельзя было зажигать свет, и мы ложились спать с курами. Что за жизнь!
Вечером Марсель приходил счастливый, в хорошем настроении. Раз или два он раздобыл пива, обычно он приносил молоко. Эдит смеялась: "Что мы тебе телята?"
Он брал ее на руки и кружил в воздухе. Он обожал это. Эдит ему пела:
Счастлива от всего, счастлива от ничего,
Лишь бы ты был здесь...
Но она говорила за себя, я ведь не получала ночной компенсации в постели, и от нашей дачной жизни лезла на стенку. Десять дней монастырского режима довели меня до ручки.
Через две недели нас ожидала награда: Марселя - чемпионат мира, нас свобода!
Вывез он нас из лагеря так же, как и привез,- в багажнике. Это было в день официального приезда Эдит. Американцы так и не поняли, как это она оказалась в Нью-Йорке, миновав аэродром Ла Гардиа.
Мы заняли две меблированные квартиры, одну над другой. Это было очень удобно, и соблюдались все приличия.
За Марселем следила Спортивная федерация, которая шутить не любит. Считалось, что его оберегают. Отель кишел сыщиками, похожими на гангстеров типа Аль Капоне из фильмов о временах сухого закона.
Становилось по-настоящему страшно. Марселю угрожали в письмах и по телефону. В таком стиле: "Напрасно тренируешься, ты даже на ринг не поднимешься". Или: "Мы с тобой разделаемся, прежде чем ты прикоснешься к нашему Тони..."
Марсель смеялся, Люсьен нервничал, Эдит лезла на стенку:
"Они здесь гангстеры все до единого! Ты не в Париже, Марсель. Нужно принять меры предосторожности".
Она вообразила, что Марселя могут отравить, и нашла решение: превратила меня в морскую свинку. Она заказывала бифштекс и говорила: "Момона, съешь половину". Вторая шла Марселю. То же самое она делала с овощами, фруктами. "Разрежь грушу пополам и съешь". Остаток доедал Марсель.
Так было в продолжение всего времени перед матчем. Из ее мужчин я ни для кого бы этого не сделала, клянусь, ни для кого. Но он - другое дело.
Чтобы понять, что такое чемпионат мира в Нью-Йорке, нужно его пережить. Все в движении - люди, от мала до велика, деньги, от доллара до миллионов.
Спортивные журналисты упрекали и обвиняли Эдит:
"Марсель Сердан не ведет аскетического образа жизни, как полагается чемпиону", "Он дорого за это заплатит", "Титул чемпиона еще не в кармане", "Его любовная связь наносит ущерб тренировкам".
Эдит волновалась, боялась оказаться виноватой. Она молилась святой Терезе. Давала обеты - мне не говорила какие, чтобы потом иметь возможность внести поправки. Она не находила себе места. Почва уходила у нее из-под ног, и у меня тоже. Эдит отыскала церковь со статуей святой Терезы, и за один раз мы поставили туда столько свечей, сколько она не получала за целый год.
Накануне и в день чемпионата мы почти не видели Марселя. Это было невозможно, настолько усилили охрану. Люсьен ходил за ним по пятам. Общее напряжение настолько возросло, что дольше, казалось, не выдержать. Про американцев не скажешь, что это легкие или мягкие люди.
21 сентября 1948 года мы приехали на Мэдисон Скуэр Гарден в машине Марселя, который сам спокойно сидел за рулем; Тони появился с треском и грохотом, под крики "ура" и при вспышках магния.
Какая у них была уверенность! Американец с автостоянки сказал нам: "Вам нет смысла ставить машину. Встреча с французом будет короткой. Наш разделается с ним за две минуты". Он не узнал Марселя, который сказал спокойно, повернувшись к Эдит: "Вот видишь, я скоро вернусь".
Потом он поцеловал ее и ушел своей обычной неторопливой походкой. Его широкая спина закрыла на минуту вход в раздевалку. Пришел Люсьен, чтобы провести нас на места.
В зале было жарко. И вообще, мне все очень не понравилось. Здесь зрелище устраивается на ринге, как в театре на сцене, но на удобства зрителей наплевать. Болельщики - закаленный народ. Я была не из их числа.
Боксеры вышли на ринг под вопли и свист. Весь зал кричал и так сильно топал, что дрожали кресла.
У Эдит личико сделалось маленьким и бледным, на нем не осталось ничего, кроме беспокойства. Она взяла меня за руку, как делала всегда в серьезных обстоятельствах. Я старалась держаться, но выглядела, вероятно, не лучше.
Закрывая глаза, я до сих пор слышу удары гонга, эхом отдававшиеся у меня в голове и во всем теле в тот вечер. И слышу, конечно, что говорили люди. Все, разумеется, были знатоками. Мы, к счастью, не очень разбирались, а то бы, наверно, не выдержали.
Среди публики были женщины в мехах, мужчины в смокингах. И множество типов в шляпах и с вонючими сигарами; они жевали окурки, жевали жвачку и сплевывали куда попало.
Все это терялось наверху в темноте и дыму, а ринг, как операционный стол, был освещен большими белыми лампами.
"Момона, я закрою глаза. Когда все кончится, ты мне
скажешь".
Ни на секунду она не закрыла глаз. При каждом ударе, который получал Марсель, она вонзала в меня свои ногти. Я ничего не чувствовала, мне было так же плохо, как ей.
Во время перерыва после первого раунда было видно, как живот Марселя втягивался, грудь вздымалась.
- Тебе не кажется, что он задыхается?
- Нет, он переводит дыхание.
Понимавший по-французски сказал:
- Он бережет силы.
Прошли второй и третий раунды, в четвертом Тони Заль рассвирепел. Он чуть не перебросил Марселя через канат. Эдит обезумела. Американцы как с цепи сорвались. Эдит взывала к святой Терезе, ругала Тони, стучала ногами об пол, а кулаками - по шляпе парня, сидевшего впереди нее. Очевидно, во время матча люди перестают быть нормальными. Парень не возмущался, он ничего не чувствовал.
Раздался удар гонга. Заль лежал на канатах, Марсель шел в свой угол. На середине ринга он обернулся и увидел, что Заль свалился, как куль муки. Марсель выпрямился и подошел к своим помощникам. Он был зеленого цвета.
Арбитр вывел Марселя на середину ринга и, подняв его руку, крикнул:
- Marcel Cerdan is champion in the world!*
______________
* "Marcel Cerdan is champion in the world!" - "Марсель Сердан
чемпион мира!" (англ.)
Клубок подкатил к горлу!
На мачтах взметнулись французские флаги. Раздались звуки "Марсельезы". Все встали. Эдит, бледная как полотно, молча держала меня за руку. Ее ручка лежала в моей, мягкая, как из воска. Я посмотрела на нее. Мы были одни среди всех этих орущих и хохочущих американцев. Многие ее узнали и вообще видели, что мы француженки. Они вели честную игру. Они подняли нас на руки с криком: "French, french girls!.."* Остальное до нас не дошло, это было что-то крепкое. Мы уже не понимали, на каком мы свете. Мы опьянели от волнения и усталости. Эдит была в таком изнеможении, что казалось, будто это она выиграла чемпионат мира. Победа Марселя была отчасти и ее победой!
______________
* "French, french girls!.." - "Французские, французские
девушки!" (англ.)
Несколько раз у меня мелькала мысль: "Бедная Маринетта, ведь это она, а не Эдит должна была быть здесь". Но как пела Эдит: "Такова жизнь!.."
И не время было об этом размышлять.
Парень, сидевший впереди нас, рассмешил Эдит, подарив ей измятую шляпу со словами: "Возьмите. Носить ее больше нельзя, но для вас - какой сувенир!"
Мы не пошли к Марселю в раздевалку, там было больше народу, чем в метро в часы пик, а Эдит надо было ехать на концерт в "Версаль".
Когда вечером она вышла на сцену, все встали, приветствуя ее. Из глаз у нее покатились крупные слезы, она их вытерла и сказала: "Простите. Я слишком счастлива".
Во время ее выступления вдруг раздались аплодисменты. Это в зал вошел Марсель. Он смутился и тихонько сел за один из столиков. После концерта мы подсели к нему, и он выпил с нами бокал вина.
Все посетители "Версаля" хотели бы быть на нашем месте! Как мы были горды! Это был наш чемпион.
В зале творилось что-то невообразимое, все говорили только о нем, все его приглашали. А он, отклонив все предложения, спокойно вышел с Эдит на улицы Нью-Йорка, держа ее ручку в своей, только что нокаутировавшей чемпиона.
Они пережили новый медовый месяц. Никогда они еще не любили друг друга так сильно.
Марсель вернулся во Францию, куда его вызвали. Эдит закончила свой контракт, и после этого они встретились снова. Им часто приходилось расставаться.
Эдит изобрела безотказную систему связи. Правда, дорогую и утомительную. Когда Марсель бывал в Касабланке, она писала ему письмо. Я садилась в самолет, отвозила письмо Марселю и привозила обратно ответ. Я проделывала это три раза в неделю. На линии Париж - Касабланка, казалось, только я одна и летала.
"Я не хочу, чтобы чужие руки касались наших писем. И потом,
я не доверяю, их могут потерять. На почте работают такие же люди,
как все другие!"
Эдит вела утомительную жизнь. Она изматывала всех, кто жил рядом с ней. И если бы еще речь шла только о фантазиях вроде моих путешествий. У нее не было в жизни никакого распорядка, вплоть до того, что не было определенного времени суток для сна. Когда она решала, что хочет спать, я должна была уложить ее в постель, подоткнуть одеяло, дать затычки для ушей, черную маску для глаз (она не переносила ни малейшего луча света), и только тогда она мне говорила: "Иди ложись, Момона". К моменту ее пробуждения, даже не зная, проснулась она или нет, я должна была уже быть на ногах.
Если она решала, что не хочет спать, приходилось бодрствовать вместе с ней. Как-то, когда она была на грани нервного истощения, один ее друг, врач, дал ей лошадиную дозу снотворного. Но лекарство не подействовало, и Эдит продолжала беситься нам назло. Тогда он ей сделал инъекцию. Она закрыла глаза, мы ее положили в постель и вышли на цыпочках из комнаты. Десять минут спустя, когда все уже спали мертвым сном, нас разбудил громовой голос: "Что это вы все спите? Слабосильная команда! Пойдем, Момона, сварим кофе всем придуркам".
Было шесть часов утра.
Пока шла подготовка в чемпионату, Эдит страшно переживала за Марселя, хотела, чтобы он победил. Из любви к нему она отказалась от бессонных ночей, вела более нормальный образ жизни. Но это было наперекор ее натуре. Она всегда жила ночью.
Когда Марселя с ней не было, она возвращалась к старым привычкам и, стоило ему появиться, увлекала за собой в этот круговорот. "Марсель, не ложись спать, не оставляй меня. Мне без тебя скучно. Я тебя так мало вижу. Раз мы вместе, нужно пользоваться каждой минутой. Ты же сильный. Ты это доказал. Тренируйся, когда ты не со мной".
Марсель был от нее без ума и уступал.
Нашлись люди, которые стали говорить и писать, что Марсель превратился в светского боксера, что его проучит Ла Мотта, встреча с которым ему предстояла и во время которой он должен был подтвердить свой титул чемпиона. Не было печали! Марсель и Эдит проживали свой роман, остальное их не интересовало.
Эдит искушала судьбу. Марсель был в Париже и наконец приступил к упорным тренировкам. Вскоре должна была состояться его встреча в Нью-Йорке с Ла Мотта. Эдит снова стала почти благоразумной. Дома царил мир и покой.
Дата отъезда была назначена, Марсель простился со всеми своими друзьями, которые были также и нашими.
Мы жили по-прежнему на улице Леконт де Лиль. В глубине столовой у нас стоял огромный освещенный аквариум, занимавший часть стены. Декоратор, обставлявший квартиру, сказал Эдит, что это сейчас очень модно. С другой стороны аквариума был выход в коридор.
В вечер после назначенного отъезда Марселя Эдит пригласила на обед всех, с кем он уже простился накануне...
У Эдит было прекрасное настроение. Она готовилась разыграть своих гостей, она это очень любила.
За столом было очень весело. Все говорили о Марселе. Вечерние газеты уже поместили его фотографии... Мадам Бретон сказала:
- В этот час Марсель уже должен прибыть в Нью-Йорк. С нами ему было бы веселее...
- А хотите, я хлопну три раза в ладоши, и перед вами предстанет Марсель? Посмотрите вон туда за аквариум!
Догадливые подумали: "Сейчас мы увидим фотографию Сердана".
Эдит театрально хлопнула в ладоши, и из-за аквариума появился Марсель.
Все оторопели.
У меня по спине пробежала дрожь: зеленый свет, струящиеся водоросли, рыбы, проплывавшие перед его лицом... Марсель был похож на утопленника. Два месяца спустя его уже не было в живых...
Он улетел на следующий день. Матч состоялся. Ла Мотта победил. Марсель потерял титул чемпиона.
Вернулся Марсель не таким, как прежде. Было очевидно, что он тяжело переживает поражение. Марсель был ответственным человеком и понимал, что шампанское и бессонные ночи не способствуют победам на ринге.
Назавтра в одной из газет появился крупный заголовок: "Эдит Пиаф принесла несчастье Сердану". Были и другие статьи, все они без зазрения совести обвиняли Эдит.
Как всегда, Марсель ласково утешал ее: "Не обращай на них внимания. Я был не в форме, это правда, но это случается со всеми боксерами. Я возьму реванш, и мы сделаем все, чтобы победить, верно, Эдит?"