Страница:
- Я не могу так поступить с Пьером. Мы столько пережили вместе!
- Слушай, здесь тебе нечего делать, мне ты не нужен. Я тебе обещала переделать нос, вот и займись этим. И время для размышлений будет, и мысли придут другие. Особенно когда будешь выглядеть по-другому. Пока будешь лежать в клинике, сделай для меня переложение "Иезавель".
Речь шла об американской песне, которую пел Фрэнки Лен и которая очень нравилась Эдит, Шарль сделал из нее один из самых известных шлягеров.
В который раз мы оказались без мужчины. Но у Эдит было свое мнение на этот счет, и это мнение называлось Джон Гарфильд.
Она могла влюбляться, как гимназистка, увидев кого-то на сцене или на экране. Однажды она потащила меня в театр. Давали "Гамлета". "Момона, там мне один человек нравится. Я его мимоходом видела, надо приглядеться".
Каждый вечер перед выступлением в "Версале" мы приглядывались к Джону Гарфильду в шекспировском костюме. Самое ужасное было то, что ни я, ни она не понимали ни слова. Я, правда, соглашалась с Эдит, когда она говорила: "Ах, Момона, до чего же он хорош, собака! До чего красив!" Но это не было переводом из "Гамлета"!
Не знаю, сколько раз мы отсидели эту чертову пьесу... После десяти я сбилась со счета. Шарль уже ходил с наклейкой на новом носу, а мы все еще продолжали таскаться в проклятый театр.
Эдит говорила мне на полном серьезе: "Я его изучаю. Понимаешь, если изучу, ему от меня не уйти!" Он и не ушел. Она получила то, что хотела - его жаркие объятия.
Потом она мне говорила: "Добиться добилась, но стоила ли овчинка выделки?.. А, Момона?" Кто бы ей возражал, только не я.
На следующий день после счастливой ночи Эдит прождала Джона с утра до вечера. Ни слуху ни духу. И ни завтра, ни послезавтра. Она была в ярости. Через месяц - мы собирались уезжать из Нью-Йорка - зазвонил телефон. Мужской голос спросил:
- Алло, это кто?
Эдит ответила:
- Эдит.
И услышала:
- Говорит Джон.
- А! Ну ты даешь! Где ты набрался наглости?
- До вечера!
И повесил трубку. Но его поезд уже ушел. Давно вернулся Эдди, и Джон больше не интересовал Эдит. Поэтому когда вечером он предстал, величественный, как испанский гранд, то в вестибюль к нему вышла не Эдит, а я. Он решил, что она на него обиделась, но так и не понял, за что...
Когда Эдди вернулся, вкусив семейных радостей, у него был вид одновременно довольный и смущенный: вид человека, который ловко оставил нас в дураках. Поскольку, по словам Эдит, она со своей стороны могла себя кое в чем упрекнуть, то не стала задавать лишних вопросов. Все разговоры вертелись вокруг Шарля и его нового носа.
- Ну, как ты себе нравишься?- спросила Эдит.
- Вообще... я как-то изменился. Когда мельком вижу себя в зеркале, мне кажется, я встречаюсь с каким-то приятелем, и только через секунду осознаю, что это я.
- Как ты его находишь, Момона?
- Очень хорошо.
- А ты, Эдди?
- Совершенно другой человек.
А Шарль думал: "Заметят ли в Париже это изменение?"
Перед отъездом из Америки Эдит близко познакомилась с генералом Эйзенхауэром. Он пришел на ее концерт в "Версаль" и, как и принцесса Елизавета, пригласил ее за свой стол вместе с Эдди, который был очень горд знакомством с тем, кто вскоре должен был стать президентом его страны.
Встреча прошла почти запросто. Эдит была польщена, но не более. Генералы на нее не производили такого впечатления, как принцессы. Все держались свободно. Генерал попросил Эдит спеть его любимую песню "Autumn Leaves" ("Осенние листья"). Она ее никогда не пела, я очень боялась, что она собьется, но все прошло хорошо.
Генерал знал массу французских песен и все время спрашивал Эдит: "А такую песню вы знаете? А такую?" Ему было очень весело, и он пел вместе с ней. Американцы не то что англичане: их стиль - простота, но в этом - тоже класс!
Отъезд не предвещал осложнений. Мы забирали с собой Эдди и Шарля. С Пьером Рошем все обошлось безболезненно. Он женился на канадке Аглае, которая не захотела покинуть свою страну... Они с Шарлем расстались мирно.
Эдит была в восторге. Наконец он принадлежал ей безраздельно! "Шарль, теперь ты увидишь! Положись на меня!" Шарль уже видел. С Эдит у него был безнадежный случай: она больше не боялась, что он её покинет, и вертела им как хотела.
Сразу по приезде Эдит слетала в Касабланку повидать Маринетту и троих ребятишек Сердана: Марселя, Рене и Пополя, которых она очень любила. Но там не задержалась: ее ждала "Маленькая Лили".
С этой музыкальной комедией была целая история, разговоры о ней тянулись уже два года. "Маленькая Лили" - это триумф воли Эдит, так как каждый, от кого зависела судьба постановки, тянул в свою сторону и никто не хотел иметь дела друг с другом.
Митти Гольдин, всемогущий директор "АВС", заказал Марселю Ашару музыкальную комедию под этим названием. Марсель Ашар рассказал нам историю, лучше которой для Эдит было трудно придумать. Она захотела, чтобы ее поставил Реймон Руло. Он же разорался, что "никогда ноги его не будет на сцене, принадлежащей Митти Гольдину, и уж, во всяком случае, никогда он не станет работать над пьесой Ашара"! Автор в свою очередь требовал, чтобы художником-постановщиком была Лили де Нобили, о которой Гольдин и слышать не хотел. Единственной, кого все принимали безоговорочно, была Маргерит Монно.
Между собой они встречались по-дружески, и каждый другому клялся, что с остальными ни за что работать не будет. Поскольку вместе собираться они отказывались, Эдит пришлось взять на себя роль "связного" и встречаться со всеми по очереди. Но дело не двигалось с места. Однако, если Эдит решила, что она чего-то добьется, она не отступалась.
"Момона, морочат они мне голову! Я решила играть "Маленькую
Лили" в "АВС", в постановке Реймона Руло, в декорациях Лили
Нобили, и я буду ее играть! У них здоровые глотки, но я их
переору!"
Я лично в этом сомневалась. Мне довелось присутствовать на нескольких их заседаниях. Я была уверена, что никогда в жизни им не договориться - так они поливали друг друга. И оказалась не права. Все это было на публику! Как только Эдит сказала: "Я держу банк и сдаю карты!" - все тут же притихли. Но какой риск!
Когда начали распределять роли, все снова чуть не развалилось. Эдит решила, что роль Спенсера, гангстера, должен получить Эдди. По внешним данным он для нее очень подходил, по внутренним - нет. Митти о нем и слышать не хотел, он говорил: "Ходит как медведь на задних лапах, чудовищный акцент..." Тут уж ржали все, потому что после тридцати лет жизни в Париже Митти говорил так, будто только вчера приехал из Одессы!
Уговорил Митти Реймон Руло: "Сделаем купюры в тексте,- сказал он.Гангстеры - это люди дела, говорят они мало!"
Молодого премьера Марио должен был играть шансонье Пьер Дестай, но с этим так тянули, что он оказался занятым, и тогда Эдит предложила отдать роль никому не известному Роберу Ламурё. Тут вдруг у всех оказалось единое мнение - все были против! Но Эдит обладала одним качеством: стоило ей хоть раз заметить у человека талант, она об этом не забывала. Митти и Руло рвали на себе волосы. "Два дебютанта в афише, я разорен!" - рыдал Митти, который, кстати говоря, не так уж много вложил в это предприятие. "Я двоих таких не потяну!" - вторил ему Руло. Не считая Эдит, которая как актриса не была второй Сарой Бернар!
Начало вышло многообещающим. Но самое лучшее приберег Марсель Ашар на десерт. Оказывается, два года споры шли о пьесе, которая еще не была написана! Существовало только название: "Маленькая Лили" и песни.
Марсель Ашар с большим увлечением писал тексты, к которым Маргерит Монно должна была сочинить музыку.
"В музыкальной комедии главное - это музыка и песни, остальное "заполнитель",- говорила Эдит, которая терпеть не могла учить наизусть драматические тексты. Марсель Ашар был в восторге от того, что она его так прекрасно понимала. Один Руло был недоволен - видите ли, он считал, что для спектакля нужна пьеса!
В день первой репетиции, очень довольный, поглядывая на окружающих хитрым глазом через свои иллюминаторы - он носил огромные очки,- Марсель принес несколько листков и раздал их актерам.
- Вот, детки, первая сцена.
- Но мне нужна вся пьеса, чтобы ставить спектакль!- вскричал Руло.
- Не беспокойтесь, она у меня в голове.
Через десять дней "Маленькая Лили" появилась на свет, и надо сказать, она была довольно крепко сбита. Работал Ашар по ночам и каждое утро, свежий, как плотвичка, только что выскочившая из воды, приносил следующую сцену. Мы ждали с нетерпением, как роман с продолжением.
Я не пропустила ни одной репетиции. И на это была причина: Эдит дала мне роль. Я была одной из модисток, и в первом акте у меня даже была реплика. Я говорила Эдит: "В своей девственности ты никого не убедишь". Каждый раз на нас в этом месте нападал смех. Еще бы!
Когда Ашар появлялся со своими листочками в руках в сопровождении жены Жюльетты, потрясающей бабы, все опрометью бросались к нему.
- Это я - убийца?- спрашивал Эдди.
- Я женюсь на Маленькой Лили?- задавал вопрос Ламурё.
И Марсель Ашар отвечал посмеиваясь:
- В конце, ребятки... Как публика, вы все узнаете в конце!
Руло не терял времени и постепенно превращал роль Спенсера (Эдди) в немую.
Несмотря на усиленные занятия и прилагаемые старания, Эдди все еще говорил по-французски с ужасным акцентом. Руло без зазрения совести командовал: "Повторите "Страшно"... (Эдди не мог выговорить "р"). Не получается? Ничего, старина, мы это выкинем!" И он вычеркивал карандашом целую реплику. Эдит это не нравилось. "Не нужно,- успокаивал ее Реймон,волноваться за Спенсера. Его роль: бицепсы, кулаки, рожа, шляпа. Если у него будет мало текста, пьеса только выиграет, а Константин ничего не потеряет".
У Митти были свои соображения: "Пусть он не поет, это замедляет действие..."
И однажды в кабинет Гольдина состоялось совещание, во время которого в зале "АВС" подпрыгивали кресла. Голос Эдит, рассерженной до крайности, был, вероятно, слышен на бульваре Пуассоньер! "Вы думаете, я последняя дура? Кретины! От ваших уловок меня тошнит! Пользуетесь тем, что Эдди плохо говорит по-французски, и сводите его роль к нулю! Он будет петь и будет играть, иначе я все бросаю! Я готова заплатить неустойку!"
Это - краткое содержание, все было гораздо выразительней и гораздо дольше. Они уступили Эдит. Руло пожал плечами, а Митти сказал: "Ноги моей больше не будет в этом театре, который перестал быть моим!" Целую неделю он заходил в зал и не разговаривал с Эдит.
Если бы она могла предположить, какой сюрприз ей готовит Эдди, она бы его так не отстаивала! Репетиции были в разгаре, когда однажды утром Константин взял у меня из рук поднос с завтраком для Эдит:
"Дай мне. Я сам отнесу breakfast* Эдит."
______________
* Breakfast - завтрак (англ.)
Такое случилось впервые: Эдди сам был не прочь, чтобы ему подавали завтрак в постель. То, что он хотел сказать Эдит, действительно нельзя было откладывать. Но он оказался неважным психологом. Разбудить Эдит плохой новостью! Нужно было прихватить с собой щит, чем прикрыться. "Эдит, видишь ли... я подумал... будет лучше, в общем, я вызвал в Париж жену...".
Не успел он закончить, как кофе, сахар, чашка - все, что стояло на подносе, полетело ему в лицо. И она это приправила еще текстом в стиле Пиаф лучших времен. "Так вот, значит, как ты ездил к дочери! Негодяй! Ты обманул меня с собственной женой" и т, д.
В двух словах, дело было так: Эдди, увидев свою дочь, увиделся и с женой, и они решили все начать сначала.
Эдит не хотела показать, но ее это ранило. Правда, на следующий день она уже не думала об этой истории, но у нее не было времени обеспечить тылы: на носу премьера "Маленькой Лили".
Поэтому, когда Эдди - он уже переехал от нас и считал, что прощен,спросил, может ли он представить ей свою жену, Эдит ответила: "Ну, конечно! Приведи её завтра на репетицию".
На следующий день Эдит долго одевалась и красилась: "Ты понимаешь, Момона, нельзя мне быть в затрапезном виде рядом с его американкой".
По рассказам Эдди мы представляли ее себе одним из тех волшебных созданий, производство которых в Америке поставлено на конвейер.
Приходим в театр. Возле Эдди чуть-чуть сбоку видим изумительной красоты блондинку, элегантную, как манекенщица. Конечно, это она! Эдит устремляется к ней. Константин поворачивается - сзади него (он ее собой заслонял) маленькая, ничем не примечательная женщина, в вязаной шапочке, из-под которой торчат волосы, прямые, как палки. Ее-то он и представил Эдит. Другая была Пралин, одна из красивейших женщин Парижа.
Эдит корчилась от смеха; как любовник Константин был уничтожен, стерт, вычеркнут из ее жизни. Но они навсегда остались друзьями. В вечер генеральной Эдит за него волновалась. Основания были. Внешне он был очень хорош. Косая сажень в плечах... Но текст полностью до публики он не доносил. Понимать удавалось с пятого на десятое. Зато, когда он запел, он-таки одержал свою маленькую победу. Хотя на месте его жены я бы особенно не радовалась! Эдди слишком правдиво и нежно обнимал Эдит, когда пел:
Маленькая и такая милая,
Своими детскими глазами
Ты переворачиваешь мою жизнь
И наполняешь ее беспокойством.
А я эгоист.
Ему бисировали, он выиграл.
Песня, которую Эдит исполняла в конце спектакля, принесла ей огромный успех. Она ее очень любила. С первого дня она говорила Ашару: "Эта песня, Марсель, как бы резюмирует мою жизнь, но она оптимистична. Если бы я когда-нибудь написала книгу о себе, я взяла бы ее эпиграфом".
Завтра будет день...
Когда все потеряно, все только начинается.
Завтра будет день...
Пресса была великолепной. Семь месяцев "Маленькая Лили" держала афишу! Это могло бы продолжаться и дольше, если бы Эдит не попала в свою первую автомобильную катастрофу, которая положила начало "черной" серии. "Маленькая Лили" вызывала особый интерес еще и тем, что, посмотрев пьесу один раз, можно было через неделю снова прийти в театр и увидеть совсем другой спектакль.
Я уже говорила, что Эдит совершенно не запоминала текстов ролей и терпеть не могла их учить. Три акта для нее были слишком длинными. А когда у нее случался провал памяти, она вставляла первое, что приходило в голову. Эдди со своей стороны с трудом вспоминал французские слова и поэтому заменял их английскими или просто пропускал. Неистощимый на выдумки Робер Ламурё спасал положение, но иногда он попадал в такой переплет, что для того, чтобы выкрутиться, ему приходилось их переплюнуть! Получалось в духе комедии дель арте, живая импровизация!
Публика много смеялась, и таким образом, благодаря музыкальной комедии Марселя Ашара, началась карьера Робера Ламурё и Эдди Константина, которой они обязаны тому, что Эдит настояла на их участии в этом спектакле. Свою благодарность Константин выразил в книге воспоминаний "Этот человек не опасен". Он пишет: "Эдит Пиаф научила меня, как и нескольких других, всему, что касается того, как должен держаться певец на сцене. Она помогла мне поверить в себя, а я совсем в себя не верил. Внушила желание бороться, а у меня совсем не было этого желания. Напротив, я плыл по течению. Чтобы я стал кем-то, она убедила меня, что я уже кто-то. У нее был дар выявлять, усиливать чужую индивидуальность. Она не уставала повторять: "Ты из того теста, Эдди, из которого выпекают "звезды"! "Когда я слышал эти слова от нее, "звезды" первой величины, по моим жилам пробегал электрический ток".
Но Константин так и не узнал, что, желая придать ему уверенности в себе, Эдит еще и платила. Когда Митти взял Константина, он положил ему две тысячи франков. А Эдди считал, что получает пять. Разницу доплачивала Эдит. Она делала то же во время турне и гала-концертов.
В этой тайной помощи тому, в кого она верила, была вся Эдит!
глава четырнадцатая. Начало "черной" серии
Когда Лулу привел к нам Андре Пусса, он мне понравился. Славный прощелыга, типа Бельмондо, с честным, крепким рукопожатием. Приветливая улыбка, и с первых слов ясно, что парижанин. На самом деле это был плотный, непрозрачный человек из цемента, в которого забыли вложить сердце, в прошлом известный велосипедный гонщик. В этой профессии ноги изнашиваются, увы, быстрее, чем все остальное. Теперь ему хотелось познакомиться с миром артистов. С Эдит он попал в самую точку. Лучше партнерши трудно придумать!
Андре пришел в "АВС" на "Маленькую Лили". Эдит вгляделась в него и расхохоталась:
- Да ведь я вас знаю!
- Знаете, мы встречались в Нью-Йорке. Это было... в 1948 году. Я был чемпионом в велогонке на Мэдисон Скуэр Гарден. Я приходил слушать вас в "Версаль". "Глотнуть парижского воздуха!" Как было здорово вас услышать! А какой у вас был успех! Я гордился, что американцы так принимают нашу девчонку! Я заорал: "Аккордеониста!" Вы засмеялись и сказали: "В зале есть француз!"
- Верно, а потом с Лулу и вашим приятелем мы пошли во французский ресторан...
Начало было положено, поскольку они ударились в "воспоминания детства"... С Шарлем мы обсудили шансы Андре и решили, что он не тянет! После этой встречи Пусс исчез, Эдит о нем не вспоминала. Как всегда, когда она была на распутье, через ее жизнь проходило много случайных людей... Мы с Шарлем не чаяли, когда остановится этот вальс нежных чувств. Эдит изматывалась до последней степени и изматывала нас всех, пытавшихся не отставать от нее. Она отдавалась всему со страстью, как дервиши, которые в своем безумии кружатся, пока не падают без сил. Она жила каждый день так, будто завтра должна была умереть. Даже в малом, в простых удовольствиях она стремилась насладиться до конца, исчерпать все до предела. Она объедалась блюдами, которые ей нравились, на остальное было наплевать... Нас уже с души воротило, а она испытывала такое же наслаждение, как будто проглатывала первый кусок.
Маргерит Монно научила ее любить серьезную музыку, классическую. Однажды случайно Эдит услышала по радио Девятую симфонию Бетховена. Гит была при этом. Эдит посмотрела на нас с яростью.
- Гит, почему ты не дала мне это послушать раньше?.. Шарль, а ты знал, что есть такая музыка?
- Да.
Шарлю влетело больше всех.
- Так, значит, ты считал, что это не про меня? Ступай и сейчас же купи пластинку!
Она смотрела на нас так, будто мы ее предали. Все чувствовали себя виноватыми, даже я, которая совсем в музыке не разбиралась.
Разумеется, последующие недели мы только и слушали что Девятую симфонию. Кто бы к нам ни приходил, Эдит сразу говорила: "Я сейчас тебе поставлю потрясающую музыку". И чтобы он ее как следует прочувствовал, заводила пластинку два-три раза подряд. У нас уже болели уши, а она продолжала слушать ее в том же экстазе.
Так же обстояло дело и с книгами. Все мы должны были читать те, которые ей нравились, и часами обсуждать их с ней. Мы должны были читать ей вслух те места, которые она особенно любила. Я до сих пор помню наизусть куски из "Виа Мала", "Большой Стаи", "Сарна", "Старика и моря", "Грохота и Ярости".
Была одна книга, которая ее особенно потрясла, сложнейшая штука про "относительность"! Нужно было очень любить, чтобы читать про атомы и нейтроны. Посложнее "Мадам Бовари". Но Эдит это нравилось. "Видишь, Момона, эту галиматью понимать трудно. Когда ты читаешь, то сознаешь, что на своем земном шарике ты полное ничтожество. Но одновременно ты ощущаешь, что, чем ты меньше и ничтожней, тем ты значительней и величественней. Ты - целый мир, понимаешь?"
Я отвечала: "Да", чтобы доставить ей удовольствие. Но я больше разделяла ее мнение, когда она утверждала: "Клянусь, Андре Жид - это нечто!"
Так могло длиться днями и ночами. К счастью для нас, она читала мало. У нее быстро уставали глаза, да и работа отнимала много времени. Я имею в виду не только репетиции, она работала постоянно: на улице, в ресторане, на людях, повсюду она смотрела, слушала; все будило ее воображение и рождало новые идеи.
Она не ходила в музеи, но Жаку Буржа все же удалось познакомить ее с некоторыми картинами, и она делилась со всеми своим восторгом: "Коро, Рембрандт - до чего же были талантливые люди..."
Эдит обожала кино. Когда ей нравился какой-нибудь фильм, она закупала целый ряд и брала с собой всех своих друзей. Мы с Шарлем знали почем фунт лиха! Все уже давно попрятались кто куда, а нас она продолжала таскать с собой. Девятнадцать раз смотрели мы фильм "Третий"!* Шарль до сих пор вспоминает об этом, как о кошмарном сне. Он засыпал, Эдит толкала его:
______________
* "Третий" - фильм, сделанный по сценарию Грэма Грина, признан
одной из вершин киноискусства.
- Шарль, ты дрыхнешь?.. Шарль, да пойми, это прекрасно!
- Да, да, конечно,- говорил Шарль, еле продирая глаза.
Счастье еще, что у нее был вкус, нам не приходилось смотреть дрянь. Но она не допускала жульничества: приходить нужно было к началу фильма. "Понимаешь, Момона, я с самого начала готовлюсь к моему эпизоду".
Дело в том, что она могла ходить без конца смотреть фильм только ради одного единственного фрагмента, который приводил ее в восхищение. "В "Третьем" есть место, Момона, когда Орсон Уэллс поднимает глаза... Смотри не пропусти!" На мое несчастье, это был финальный кадр!
Для большей уверенности, что я не упущу ни малейшего жеста, буду так же переживать, как и она сама, что со мной она не одна, Эдит держала меня за руку и сжимала ее в нужных местах. "Вот, Момона, смотри... Как он прекрасен!"
Перевести дыхание можно было, лишь когда в ее жизни появлялся мужчина, которым она была занята по горло.
Я чувствовала, что Шарль долго у нас не продержится. Он оставался с Эдит только из чувства преданной дружбы. Его дела шли все лучше, медленно, но верно. Каждый вечер он выступал в клубе "Карольс", платили ему немного две тысячи франков за вечер, но у него был уверенный успех.
Тем не менее Эдит продолжала давать ему свои советы: "Шарль, ты робеешь перед публикой, а ведь ты не трусливого десятка. Много воды еще утечет, пока ты себе купишь "Роллс-Ройс"..."
Пусть так, но пока она была очень довольна, что у него появились сбережения. Однажды к нам явился слесарь, чтобы отключить газ, в доме не было ни гроша. Мы вывернули все карманы - пусто. Горничной надоело нас выручать, мадам без того была ей много должна! К концу каждого месяца Эдит обязательно занимала у нее! И тут наш Шарль взбежал через две ступеньки в свою комнатку на третий этаж, где он к тому времени обосновался, и вернулся гордый, как папа римский, неся три бумажки по тысяче франков.
Эдит оценила этот жест. Со времен Сердана ни один мужчина не раскрывал ради нее своего бумажника. Для нее важно было то, что это шло от сердца. На деньги как таковые ей было наплевать. Подумаешь, газ, электричество! Отключайте, ну и что? Переедем в отель "Кларидж"!
В эту историю трудно поверить, особенно если знать, что в то время гонорары Эдит доходили до трехсот-четырехсот тысяч франков за выступление. Она оставалась такой, даже когда ей платили миллион двести пятьдесят тысяч франков за концерт.
Лулу приходил в отчаяние, рвал на себе волосы. Он вваливался с перевернутым лицом, падал в кресло и восклицал:
- Послушайте, Эдит, так не может продолжаться, вы разоритесь!
Эдит смеялась:
- Уже разорена! Подумаешь, какое дело, поступай, как я, смейся!
- Я не могу, Эдит. Но что вы делаете с вашими деньгами?
- Не знаю,- отвечала Эдит.- Может, ты знаешь, Момона?
Спрашивать об этом меня! Я была сделана из того же теста. Я тоже не отдавала себе отчета. Думаю, это происходило потому, что в конце концов мы всегда добывали деньги, даже в самое трудное, самое черное для нас время. Всегда у нас были деньги на еду, на вино, на развлечения. Мы знали, как зарабатывают деньги, мы видели, как они уплывают, но мы не умели их беречь, а главное, не знали зачем.
- Но, Эдит, ведь может наступить день, когда вам понадобятся сбережения!
- Ты шутишь или смеешься надо мной? Я всегда буду петь, Лулу, а в тот день, когда перестану,- сдохну, заруби себе на носу. Я бы очень хотела доставить тебе удовольствие, но откладывать деньги - никогда! Я не капиталистка. Будущее? Что о нем думать! Обойдется без меня!
Лулу мог с ней соглашаться или нет, но он за нее беспокоился. Однажды ему пришла в голову гениальная мысль, которую он ей принес еще тепленькую.
- Вот что, Эдит. Заведите два счета в банке. Каждый раз, когда у вас будут поступления, вы их будете делить на две части. Брать на расходы вы будете только с одного счета, как будто другого вообще не существует.
- А знаешь, Момона, Лулу хитро придумал! Наконец у меня всегда будет в запасе какая-то сумма, которую я смогу истратить, когда мне захочется.
С поступлениями все было четко, мадам Бижар следила за этим. Эдит радовалась. Славная Бижарша говорила:
- Господин Барье придумал прекрасный метод, мы уже накопили около трех миллионов!
Эдит посмеивалась, и было над чем: она уже все истратила. Вместо того чтобы снимать деньги с одного счета, она снимала с обоих.
- Понимаешь, Момона, получается очень здорово: я выписываю вместо одного чека два, и тогда кажется, что денег у меня тоже вдвое больше.
Деньги в руках Эдит были как вода, как песок, они лились сквозь пальцы... Подсчитать ее расходы за день не представлялось возможным. В ресторане нас всегда было самое меньшее человек десять, а ходили мы туда каждый вечер после ее выступлений в "АВС". Потом всей компанией отправлялись в обход ночных ресторанов, и в каждом из них полагалась бутылка шампанского на нос. Если Эдит была в настроении, она угощала и всех присутствовавших в зале. Деньги текли! А подарки, профессиональные расходы, а траты на друзей, а машины и остальное... Не говоря о колоссальных налогах!
Как-то однажды друзья сказали Эдит: "Вам следовало бы купить ферму под Парижем: это приятно, приносит доходы, и вы могли бы ездить туда на уик-энды".
- Слушай, здесь тебе нечего делать, мне ты не нужен. Я тебе обещала переделать нос, вот и займись этим. И время для размышлений будет, и мысли придут другие. Особенно когда будешь выглядеть по-другому. Пока будешь лежать в клинике, сделай для меня переложение "Иезавель".
Речь шла об американской песне, которую пел Фрэнки Лен и которая очень нравилась Эдит, Шарль сделал из нее один из самых известных шлягеров.
В который раз мы оказались без мужчины. Но у Эдит было свое мнение на этот счет, и это мнение называлось Джон Гарфильд.
Она могла влюбляться, как гимназистка, увидев кого-то на сцене или на экране. Однажды она потащила меня в театр. Давали "Гамлета". "Момона, там мне один человек нравится. Я его мимоходом видела, надо приглядеться".
Каждый вечер перед выступлением в "Версале" мы приглядывались к Джону Гарфильду в шекспировском костюме. Самое ужасное было то, что ни я, ни она не понимали ни слова. Я, правда, соглашалась с Эдит, когда она говорила: "Ах, Момона, до чего же он хорош, собака! До чего красив!" Но это не было переводом из "Гамлета"!
Не знаю, сколько раз мы отсидели эту чертову пьесу... После десяти я сбилась со счета. Шарль уже ходил с наклейкой на новом носу, а мы все еще продолжали таскаться в проклятый театр.
Эдит говорила мне на полном серьезе: "Я его изучаю. Понимаешь, если изучу, ему от меня не уйти!" Он и не ушел. Она получила то, что хотела - его жаркие объятия.
Потом она мне говорила: "Добиться добилась, но стоила ли овчинка выделки?.. А, Момона?" Кто бы ей возражал, только не я.
На следующий день после счастливой ночи Эдит прождала Джона с утра до вечера. Ни слуху ни духу. И ни завтра, ни послезавтра. Она была в ярости. Через месяц - мы собирались уезжать из Нью-Йорка - зазвонил телефон. Мужской голос спросил:
- Алло, это кто?
Эдит ответила:
- Эдит.
И услышала:
- Говорит Джон.
- А! Ну ты даешь! Где ты набрался наглости?
- До вечера!
И повесил трубку. Но его поезд уже ушел. Давно вернулся Эдди, и Джон больше не интересовал Эдит. Поэтому когда вечером он предстал, величественный, как испанский гранд, то в вестибюль к нему вышла не Эдит, а я. Он решил, что она на него обиделась, но так и не понял, за что...
Когда Эдди вернулся, вкусив семейных радостей, у него был вид одновременно довольный и смущенный: вид человека, который ловко оставил нас в дураках. Поскольку, по словам Эдит, она со своей стороны могла себя кое в чем упрекнуть, то не стала задавать лишних вопросов. Все разговоры вертелись вокруг Шарля и его нового носа.
- Ну, как ты себе нравишься?- спросила Эдит.
- Вообще... я как-то изменился. Когда мельком вижу себя в зеркале, мне кажется, я встречаюсь с каким-то приятелем, и только через секунду осознаю, что это я.
- Как ты его находишь, Момона?
- Очень хорошо.
- А ты, Эдди?
- Совершенно другой человек.
А Шарль думал: "Заметят ли в Париже это изменение?"
Перед отъездом из Америки Эдит близко познакомилась с генералом Эйзенхауэром. Он пришел на ее концерт в "Версаль" и, как и принцесса Елизавета, пригласил ее за свой стол вместе с Эдди, который был очень горд знакомством с тем, кто вскоре должен был стать президентом его страны.
Встреча прошла почти запросто. Эдит была польщена, но не более. Генералы на нее не производили такого впечатления, как принцессы. Все держались свободно. Генерал попросил Эдит спеть его любимую песню "Autumn Leaves" ("Осенние листья"). Она ее никогда не пела, я очень боялась, что она собьется, но все прошло хорошо.
Генерал знал массу французских песен и все время спрашивал Эдит: "А такую песню вы знаете? А такую?" Ему было очень весело, и он пел вместе с ней. Американцы не то что англичане: их стиль - простота, но в этом - тоже класс!
Отъезд не предвещал осложнений. Мы забирали с собой Эдди и Шарля. С Пьером Рошем все обошлось безболезненно. Он женился на канадке Аглае, которая не захотела покинуть свою страну... Они с Шарлем расстались мирно.
Эдит была в восторге. Наконец он принадлежал ей безраздельно! "Шарль, теперь ты увидишь! Положись на меня!" Шарль уже видел. С Эдит у него был безнадежный случай: она больше не боялась, что он её покинет, и вертела им как хотела.
Сразу по приезде Эдит слетала в Касабланку повидать Маринетту и троих ребятишек Сердана: Марселя, Рене и Пополя, которых она очень любила. Но там не задержалась: ее ждала "Маленькая Лили".
С этой музыкальной комедией была целая история, разговоры о ней тянулись уже два года. "Маленькая Лили" - это триумф воли Эдит, так как каждый, от кого зависела судьба постановки, тянул в свою сторону и никто не хотел иметь дела друг с другом.
Митти Гольдин, всемогущий директор "АВС", заказал Марселю Ашару музыкальную комедию под этим названием. Марсель Ашар рассказал нам историю, лучше которой для Эдит было трудно придумать. Она захотела, чтобы ее поставил Реймон Руло. Он же разорался, что "никогда ноги его не будет на сцене, принадлежащей Митти Гольдину, и уж, во всяком случае, никогда он не станет работать над пьесой Ашара"! Автор в свою очередь требовал, чтобы художником-постановщиком была Лили де Нобили, о которой Гольдин и слышать не хотел. Единственной, кого все принимали безоговорочно, была Маргерит Монно.
Между собой они встречались по-дружески, и каждый другому клялся, что с остальными ни за что работать не будет. Поскольку вместе собираться они отказывались, Эдит пришлось взять на себя роль "связного" и встречаться со всеми по очереди. Но дело не двигалось с места. Однако, если Эдит решила, что она чего-то добьется, она не отступалась.
"Момона, морочат они мне голову! Я решила играть "Маленькую
Лили" в "АВС", в постановке Реймона Руло, в декорациях Лили
Нобили, и я буду ее играть! У них здоровые глотки, но я их
переору!"
Я лично в этом сомневалась. Мне довелось присутствовать на нескольких их заседаниях. Я была уверена, что никогда в жизни им не договориться - так они поливали друг друга. И оказалась не права. Все это было на публику! Как только Эдит сказала: "Я держу банк и сдаю карты!" - все тут же притихли. Но какой риск!
Когда начали распределять роли, все снова чуть не развалилось. Эдит решила, что роль Спенсера, гангстера, должен получить Эдди. По внешним данным он для нее очень подходил, по внутренним - нет. Митти о нем и слышать не хотел, он говорил: "Ходит как медведь на задних лапах, чудовищный акцент..." Тут уж ржали все, потому что после тридцати лет жизни в Париже Митти говорил так, будто только вчера приехал из Одессы!
Уговорил Митти Реймон Руло: "Сделаем купюры в тексте,- сказал он.Гангстеры - это люди дела, говорят они мало!"
Молодого премьера Марио должен был играть шансонье Пьер Дестай, но с этим так тянули, что он оказался занятым, и тогда Эдит предложила отдать роль никому не известному Роберу Ламурё. Тут вдруг у всех оказалось единое мнение - все были против! Но Эдит обладала одним качеством: стоило ей хоть раз заметить у человека талант, она об этом не забывала. Митти и Руло рвали на себе волосы. "Два дебютанта в афише, я разорен!" - рыдал Митти, который, кстати говоря, не так уж много вложил в это предприятие. "Я двоих таких не потяну!" - вторил ему Руло. Не считая Эдит, которая как актриса не была второй Сарой Бернар!
Начало вышло многообещающим. Но самое лучшее приберег Марсель Ашар на десерт. Оказывается, два года споры шли о пьесе, которая еще не была написана! Существовало только название: "Маленькая Лили" и песни.
Марсель Ашар с большим увлечением писал тексты, к которым Маргерит Монно должна была сочинить музыку.
"В музыкальной комедии главное - это музыка и песни, остальное "заполнитель",- говорила Эдит, которая терпеть не могла учить наизусть драматические тексты. Марсель Ашар был в восторге от того, что она его так прекрасно понимала. Один Руло был недоволен - видите ли, он считал, что для спектакля нужна пьеса!
В день первой репетиции, очень довольный, поглядывая на окружающих хитрым глазом через свои иллюминаторы - он носил огромные очки,- Марсель принес несколько листков и раздал их актерам.
- Вот, детки, первая сцена.
- Но мне нужна вся пьеса, чтобы ставить спектакль!- вскричал Руло.
- Не беспокойтесь, она у меня в голове.
Через десять дней "Маленькая Лили" появилась на свет, и надо сказать, она была довольно крепко сбита. Работал Ашар по ночам и каждое утро, свежий, как плотвичка, только что выскочившая из воды, приносил следующую сцену. Мы ждали с нетерпением, как роман с продолжением.
Я не пропустила ни одной репетиции. И на это была причина: Эдит дала мне роль. Я была одной из модисток, и в первом акте у меня даже была реплика. Я говорила Эдит: "В своей девственности ты никого не убедишь". Каждый раз на нас в этом месте нападал смех. Еще бы!
Когда Ашар появлялся со своими листочками в руках в сопровождении жены Жюльетты, потрясающей бабы, все опрометью бросались к нему.
- Это я - убийца?- спрашивал Эдди.
- Я женюсь на Маленькой Лили?- задавал вопрос Ламурё.
И Марсель Ашар отвечал посмеиваясь:
- В конце, ребятки... Как публика, вы все узнаете в конце!
Руло не терял времени и постепенно превращал роль Спенсера (Эдди) в немую.
Несмотря на усиленные занятия и прилагаемые старания, Эдди все еще говорил по-французски с ужасным акцентом. Руло без зазрения совести командовал: "Повторите "Страшно"... (Эдди не мог выговорить "р"). Не получается? Ничего, старина, мы это выкинем!" И он вычеркивал карандашом целую реплику. Эдит это не нравилось. "Не нужно,- успокаивал ее Реймон,волноваться за Спенсера. Его роль: бицепсы, кулаки, рожа, шляпа. Если у него будет мало текста, пьеса только выиграет, а Константин ничего не потеряет".
У Митти были свои соображения: "Пусть он не поет, это замедляет действие..."
И однажды в кабинет Гольдина состоялось совещание, во время которого в зале "АВС" подпрыгивали кресла. Голос Эдит, рассерженной до крайности, был, вероятно, слышен на бульваре Пуассоньер! "Вы думаете, я последняя дура? Кретины! От ваших уловок меня тошнит! Пользуетесь тем, что Эдди плохо говорит по-французски, и сводите его роль к нулю! Он будет петь и будет играть, иначе я все бросаю! Я готова заплатить неустойку!"
Это - краткое содержание, все было гораздо выразительней и гораздо дольше. Они уступили Эдит. Руло пожал плечами, а Митти сказал: "Ноги моей больше не будет в этом театре, который перестал быть моим!" Целую неделю он заходил в зал и не разговаривал с Эдит.
Если бы она могла предположить, какой сюрприз ей готовит Эдди, она бы его так не отстаивала! Репетиции были в разгаре, когда однажды утром Константин взял у меня из рук поднос с завтраком для Эдит:
"Дай мне. Я сам отнесу breakfast* Эдит."
______________
* Breakfast - завтрак (англ.)
Такое случилось впервые: Эдди сам был не прочь, чтобы ему подавали завтрак в постель. То, что он хотел сказать Эдит, действительно нельзя было откладывать. Но он оказался неважным психологом. Разбудить Эдит плохой новостью! Нужно было прихватить с собой щит, чем прикрыться. "Эдит, видишь ли... я подумал... будет лучше, в общем, я вызвал в Париж жену...".
Не успел он закончить, как кофе, сахар, чашка - все, что стояло на подносе, полетело ему в лицо. И она это приправила еще текстом в стиле Пиаф лучших времен. "Так вот, значит, как ты ездил к дочери! Негодяй! Ты обманул меня с собственной женой" и т, д.
В двух словах, дело было так: Эдди, увидев свою дочь, увиделся и с женой, и они решили все начать сначала.
Эдит не хотела показать, но ее это ранило. Правда, на следующий день она уже не думала об этой истории, но у нее не было времени обеспечить тылы: на носу премьера "Маленькой Лили".
Поэтому, когда Эдди - он уже переехал от нас и считал, что прощен,спросил, может ли он представить ей свою жену, Эдит ответила: "Ну, конечно! Приведи её завтра на репетицию".
На следующий день Эдит долго одевалась и красилась: "Ты понимаешь, Момона, нельзя мне быть в затрапезном виде рядом с его американкой".
По рассказам Эдди мы представляли ее себе одним из тех волшебных созданий, производство которых в Америке поставлено на конвейер.
Приходим в театр. Возле Эдди чуть-чуть сбоку видим изумительной красоты блондинку, элегантную, как манекенщица. Конечно, это она! Эдит устремляется к ней. Константин поворачивается - сзади него (он ее собой заслонял) маленькая, ничем не примечательная женщина, в вязаной шапочке, из-под которой торчат волосы, прямые, как палки. Ее-то он и представил Эдит. Другая была Пралин, одна из красивейших женщин Парижа.
Эдит корчилась от смеха; как любовник Константин был уничтожен, стерт, вычеркнут из ее жизни. Но они навсегда остались друзьями. В вечер генеральной Эдит за него волновалась. Основания были. Внешне он был очень хорош. Косая сажень в плечах... Но текст полностью до публики он не доносил. Понимать удавалось с пятого на десятое. Зато, когда он запел, он-таки одержал свою маленькую победу. Хотя на месте его жены я бы особенно не радовалась! Эдди слишком правдиво и нежно обнимал Эдит, когда пел:
Маленькая и такая милая,
Своими детскими глазами
Ты переворачиваешь мою жизнь
И наполняешь ее беспокойством.
А я эгоист.
Ему бисировали, он выиграл.
Песня, которую Эдит исполняла в конце спектакля, принесла ей огромный успех. Она ее очень любила. С первого дня она говорила Ашару: "Эта песня, Марсель, как бы резюмирует мою жизнь, но она оптимистична. Если бы я когда-нибудь написала книгу о себе, я взяла бы ее эпиграфом".
Завтра будет день...
Когда все потеряно, все только начинается.
Завтра будет день...
Пресса была великолепной. Семь месяцев "Маленькая Лили" держала афишу! Это могло бы продолжаться и дольше, если бы Эдит не попала в свою первую автомобильную катастрофу, которая положила начало "черной" серии. "Маленькая Лили" вызывала особый интерес еще и тем, что, посмотрев пьесу один раз, можно было через неделю снова прийти в театр и увидеть совсем другой спектакль.
Я уже говорила, что Эдит совершенно не запоминала текстов ролей и терпеть не могла их учить. Три акта для нее были слишком длинными. А когда у нее случался провал памяти, она вставляла первое, что приходило в голову. Эдди со своей стороны с трудом вспоминал французские слова и поэтому заменял их английскими или просто пропускал. Неистощимый на выдумки Робер Ламурё спасал положение, но иногда он попадал в такой переплет, что для того, чтобы выкрутиться, ему приходилось их переплюнуть! Получалось в духе комедии дель арте, живая импровизация!
Публика много смеялась, и таким образом, благодаря музыкальной комедии Марселя Ашара, началась карьера Робера Ламурё и Эдди Константина, которой они обязаны тому, что Эдит настояла на их участии в этом спектакле. Свою благодарность Константин выразил в книге воспоминаний "Этот человек не опасен". Он пишет: "Эдит Пиаф научила меня, как и нескольких других, всему, что касается того, как должен держаться певец на сцене. Она помогла мне поверить в себя, а я совсем в себя не верил. Внушила желание бороться, а у меня совсем не было этого желания. Напротив, я плыл по течению. Чтобы я стал кем-то, она убедила меня, что я уже кто-то. У нее был дар выявлять, усиливать чужую индивидуальность. Она не уставала повторять: "Ты из того теста, Эдди, из которого выпекают "звезды"! "Когда я слышал эти слова от нее, "звезды" первой величины, по моим жилам пробегал электрический ток".
Но Константин так и не узнал, что, желая придать ему уверенности в себе, Эдит еще и платила. Когда Митти взял Константина, он положил ему две тысячи франков. А Эдди считал, что получает пять. Разницу доплачивала Эдит. Она делала то же во время турне и гала-концертов.
В этой тайной помощи тому, в кого она верила, была вся Эдит!
глава четырнадцатая. Начало "черной" серии
Когда Лулу привел к нам Андре Пусса, он мне понравился. Славный прощелыга, типа Бельмондо, с честным, крепким рукопожатием. Приветливая улыбка, и с первых слов ясно, что парижанин. На самом деле это был плотный, непрозрачный человек из цемента, в которого забыли вложить сердце, в прошлом известный велосипедный гонщик. В этой профессии ноги изнашиваются, увы, быстрее, чем все остальное. Теперь ему хотелось познакомиться с миром артистов. С Эдит он попал в самую точку. Лучше партнерши трудно придумать!
Андре пришел в "АВС" на "Маленькую Лили". Эдит вгляделась в него и расхохоталась:
- Да ведь я вас знаю!
- Знаете, мы встречались в Нью-Йорке. Это было... в 1948 году. Я был чемпионом в велогонке на Мэдисон Скуэр Гарден. Я приходил слушать вас в "Версаль". "Глотнуть парижского воздуха!" Как было здорово вас услышать! А какой у вас был успех! Я гордился, что американцы так принимают нашу девчонку! Я заорал: "Аккордеониста!" Вы засмеялись и сказали: "В зале есть француз!"
- Верно, а потом с Лулу и вашим приятелем мы пошли во французский ресторан...
Начало было положено, поскольку они ударились в "воспоминания детства"... С Шарлем мы обсудили шансы Андре и решили, что он не тянет! После этой встречи Пусс исчез, Эдит о нем не вспоминала. Как всегда, когда она была на распутье, через ее жизнь проходило много случайных людей... Мы с Шарлем не чаяли, когда остановится этот вальс нежных чувств. Эдит изматывалась до последней степени и изматывала нас всех, пытавшихся не отставать от нее. Она отдавалась всему со страстью, как дервиши, которые в своем безумии кружатся, пока не падают без сил. Она жила каждый день так, будто завтра должна была умереть. Даже в малом, в простых удовольствиях она стремилась насладиться до конца, исчерпать все до предела. Она объедалась блюдами, которые ей нравились, на остальное было наплевать... Нас уже с души воротило, а она испытывала такое же наслаждение, как будто проглатывала первый кусок.
Маргерит Монно научила ее любить серьезную музыку, классическую. Однажды случайно Эдит услышала по радио Девятую симфонию Бетховена. Гит была при этом. Эдит посмотрела на нас с яростью.
- Гит, почему ты не дала мне это послушать раньше?.. Шарль, а ты знал, что есть такая музыка?
- Да.
Шарлю влетело больше всех.
- Так, значит, ты считал, что это не про меня? Ступай и сейчас же купи пластинку!
Она смотрела на нас так, будто мы ее предали. Все чувствовали себя виноватыми, даже я, которая совсем в музыке не разбиралась.
Разумеется, последующие недели мы только и слушали что Девятую симфонию. Кто бы к нам ни приходил, Эдит сразу говорила: "Я сейчас тебе поставлю потрясающую музыку". И чтобы он ее как следует прочувствовал, заводила пластинку два-три раза подряд. У нас уже болели уши, а она продолжала слушать ее в том же экстазе.
Так же обстояло дело и с книгами. Все мы должны были читать те, которые ей нравились, и часами обсуждать их с ней. Мы должны были читать ей вслух те места, которые она особенно любила. Я до сих пор помню наизусть куски из "Виа Мала", "Большой Стаи", "Сарна", "Старика и моря", "Грохота и Ярости".
Была одна книга, которая ее особенно потрясла, сложнейшая штука про "относительность"! Нужно было очень любить, чтобы читать про атомы и нейтроны. Посложнее "Мадам Бовари". Но Эдит это нравилось. "Видишь, Момона, эту галиматью понимать трудно. Когда ты читаешь, то сознаешь, что на своем земном шарике ты полное ничтожество. Но одновременно ты ощущаешь, что, чем ты меньше и ничтожней, тем ты значительней и величественней. Ты - целый мир, понимаешь?"
Я отвечала: "Да", чтобы доставить ей удовольствие. Но я больше разделяла ее мнение, когда она утверждала: "Клянусь, Андре Жид - это нечто!"
Так могло длиться днями и ночами. К счастью для нас, она читала мало. У нее быстро уставали глаза, да и работа отнимала много времени. Я имею в виду не только репетиции, она работала постоянно: на улице, в ресторане, на людях, повсюду она смотрела, слушала; все будило ее воображение и рождало новые идеи.
Она не ходила в музеи, но Жаку Буржа все же удалось познакомить ее с некоторыми картинами, и она делилась со всеми своим восторгом: "Коро, Рембрандт - до чего же были талантливые люди..."
Эдит обожала кино. Когда ей нравился какой-нибудь фильм, она закупала целый ряд и брала с собой всех своих друзей. Мы с Шарлем знали почем фунт лиха! Все уже давно попрятались кто куда, а нас она продолжала таскать с собой. Девятнадцать раз смотрели мы фильм "Третий"!* Шарль до сих пор вспоминает об этом, как о кошмарном сне. Он засыпал, Эдит толкала его:
______________
* "Третий" - фильм, сделанный по сценарию Грэма Грина, признан
одной из вершин киноискусства.
- Шарль, ты дрыхнешь?.. Шарль, да пойми, это прекрасно!
- Да, да, конечно,- говорил Шарль, еле продирая глаза.
Счастье еще, что у нее был вкус, нам не приходилось смотреть дрянь. Но она не допускала жульничества: приходить нужно было к началу фильма. "Понимаешь, Момона, я с самого начала готовлюсь к моему эпизоду".
Дело в том, что она могла ходить без конца смотреть фильм только ради одного единственного фрагмента, который приводил ее в восхищение. "В "Третьем" есть место, Момона, когда Орсон Уэллс поднимает глаза... Смотри не пропусти!" На мое несчастье, это был финальный кадр!
Для большей уверенности, что я не упущу ни малейшего жеста, буду так же переживать, как и она сама, что со мной она не одна, Эдит держала меня за руку и сжимала ее в нужных местах. "Вот, Момона, смотри... Как он прекрасен!"
Перевести дыхание можно было, лишь когда в ее жизни появлялся мужчина, которым она была занята по горло.
Я чувствовала, что Шарль долго у нас не продержится. Он оставался с Эдит только из чувства преданной дружбы. Его дела шли все лучше, медленно, но верно. Каждый вечер он выступал в клубе "Карольс", платили ему немного две тысячи франков за вечер, но у него был уверенный успех.
Тем не менее Эдит продолжала давать ему свои советы: "Шарль, ты робеешь перед публикой, а ведь ты не трусливого десятка. Много воды еще утечет, пока ты себе купишь "Роллс-Ройс"..."
Пусть так, но пока она была очень довольна, что у него появились сбережения. Однажды к нам явился слесарь, чтобы отключить газ, в доме не было ни гроша. Мы вывернули все карманы - пусто. Горничной надоело нас выручать, мадам без того была ей много должна! К концу каждого месяца Эдит обязательно занимала у нее! И тут наш Шарль взбежал через две ступеньки в свою комнатку на третий этаж, где он к тому времени обосновался, и вернулся гордый, как папа римский, неся три бумажки по тысяче франков.
Эдит оценила этот жест. Со времен Сердана ни один мужчина не раскрывал ради нее своего бумажника. Для нее важно было то, что это шло от сердца. На деньги как таковые ей было наплевать. Подумаешь, газ, электричество! Отключайте, ну и что? Переедем в отель "Кларидж"!
В эту историю трудно поверить, особенно если знать, что в то время гонорары Эдит доходили до трехсот-четырехсот тысяч франков за выступление. Она оставалась такой, даже когда ей платили миллион двести пятьдесят тысяч франков за концерт.
Лулу приходил в отчаяние, рвал на себе волосы. Он вваливался с перевернутым лицом, падал в кресло и восклицал:
- Послушайте, Эдит, так не может продолжаться, вы разоритесь!
Эдит смеялась:
- Уже разорена! Подумаешь, какое дело, поступай, как я, смейся!
- Я не могу, Эдит. Но что вы делаете с вашими деньгами?
- Не знаю,- отвечала Эдит.- Может, ты знаешь, Момона?
Спрашивать об этом меня! Я была сделана из того же теста. Я тоже не отдавала себе отчета. Думаю, это происходило потому, что в конце концов мы всегда добывали деньги, даже в самое трудное, самое черное для нас время. Всегда у нас были деньги на еду, на вино, на развлечения. Мы знали, как зарабатывают деньги, мы видели, как они уплывают, но мы не умели их беречь, а главное, не знали зачем.
- Но, Эдит, ведь может наступить день, когда вам понадобятся сбережения!
- Ты шутишь или смеешься надо мной? Я всегда буду петь, Лулу, а в тот день, когда перестану,- сдохну, заруби себе на носу. Я бы очень хотела доставить тебе удовольствие, но откладывать деньги - никогда! Я не капиталистка. Будущее? Что о нем думать! Обойдется без меня!
Лулу мог с ней соглашаться или нет, но он за нее беспокоился. Однажды ему пришла в голову гениальная мысль, которую он ей принес еще тепленькую.
- Вот что, Эдит. Заведите два счета в банке. Каждый раз, когда у вас будут поступления, вы их будете делить на две части. Брать на расходы вы будете только с одного счета, как будто другого вообще не существует.
- А знаешь, Момона, Лулу хитро придумал! Наконец у меня всегда будет в запасе какая-то сумма, которую я смогу истратить, когда мне захочется.
С поступлениями все было четко, мадам Бижар следила за этим. Эдит радовалась. Славная Бижарша говорила:
- Господин Барье придумал прекрасный метод, мы уже накопили около трех миллионов!
Эдит посмеивалась, и было над чем: она уже все истратила. Вместо того чтобы снимать деньги с одного счета, она снимала с обоих.
- Понимаешь, Момона, получается очень здорово: я выписываю вместо одного чека два, и тогда кажется, что денег у меня тоже вдвое больше.
Деньги в руках Эдит были как вода, как песок, они лились сквозь пальцы... Подсчитать ее расходы за день не представлялось возможным. В ресторане нас всегда было самое меньшее человек десять, а ходили мы туда каждый вечер после ее выступлений в "АВС". Потом всей компанией отправлялись в обход ночных ресторанов, и в каждом из них полагалась бутылка шампанского на нос. Если Эдит была в настроении, она угощала и всех присутствовавших в зале. Деньги текли! А подарки, профессиональные расходы, а траты на друзей, а машины и остальное... Не говоря о колоссальных налогах!
Как-то однажды друзья сказали Эдит: "Вам следовало бы купить ферму под Парижем: это приятно, приносит доходы, и вы могли бы ездить туда на уик-энды".