Берто Симона. Эдит Пиаф

   Лопаясь от гордости, он вернулся в свою Калифорнию. Но там, видимо, если в чем и был недостаток, так не в басах, и ему сказали: "Подожди маленько! Чтобы у нас петь, одного желания мало. Займи-ка очередь". Видимо, у этой очереди был длинный хвост, так как только после того, как он научился продавать газеты, доставлять на дом молоко, стеречь машины на стоянке, ему удалось спеть на радио семнадцать раз в день текст, полный поэзии - о пачке сигарет. Он справился, и ему подкинули еще газированные напитки, жвачку, похоронные принадлежности. В том же жанре он обслуживал в эфире избирательную кампанию Рузвельта. А заодно и избирательную кампанию Дьюи его соперника!
   В рекламном тексте не развернешься. Все равно как в точном времени по телефону. Бесконечные повторы, никаких неожиданностей. А мальчику Эдди их хотелось! И вот он расстается со своей женой Элен и своей дочкой Таней и приезжает в Париж попытать счастья! Он считал, что после войны американцев в Париже любят. Что он американец, у него было на роже написано.
   Он сунулся вначале на радио Пари-Интер, потом Люсьенна Буайе помогла ему устроиться в "Клуб де л'Опера". Он выступал недолго у Лео Маржан и у Сузи Солидор. Уж лучше, чем анонимно воспевать прелести жевательной резинки! По крайней мере он выходил на эстраду собственной персоной. Но деньги на него дождем не сыпались!
   Как и для многих других, его шансом стала Эдит. У нее было поразительное чутье. Там, где еще никто ничего не замечал, она нюхом чуяла талант. Я просто руками разводила. Она судила не по внешнему вида', а смотрела в корень. Она точно предвидела, кем станут через пять-шесть лет обратившиеся к ней люди; и именно на это нацеливалась, когда начинала заниматься ими.
   Ей всегда нравились мужчины, которые умели брать быка за рога. Константин - это, конечно, не Ив Монтан, но он тоже рвался в бой. С ним Эдит начала тоже с французского языка. Это было необходимо со всех точек зрения какие уж тут беседы? Эдит терпеть не могла повторять два раза одно и то же! Ее полагалось понимать сразу, и чаще - с полуслова!
   Хоть и на тарабарском языке, но Эдди все же удалось рассказать Эдит о своей жизни. Он от нее ничего не скрыл. Она знала, что он женат, но расстался с женой Элен и что обожает свою дочь Таню. Окончательный разрыв с женой не вызывал сомнений - он никогда о ней не думал.
   Эдит мне говорила: "Я рада, что он ушел от жены раньше, чем встретил меня. По крайней мере меня не будут обвинять в том, что я разбила семью! Он свободен, это уже хорошо! И вообще в Америке разводятся легко".
   Вот так мужчины и обводили ее вокруг пальца. Она верила всем их россказням, заглатывала как ликер для дам: приятно, сладко и голову кружит.
   Однажды к ней пришел молодой певец по имени Леклерк для прослушивания. Константин тоже присутствовал. Это были сплошные любовные серенады. Он обрушил на нас потоки любви. Мы плыли по ним всеми стилями: кролем, по-собачьи, баттерфляем - на все вкусы! Вдруг посреди песни Константин встает и выбегает со слезами на глазах. Эдит бросает все и сломя голову несется за ним, в полной уверенности, что Эдди выскочил как безумный, потому что наконец понял, как она его любит. Доказательство: он чуть не плакал!
   - Догоняю его, Момона, и спрашиваю: "Что с тобой, любимый?" И представляешь, слышу в ответ: "Я вспомнил про Элен!"
   Когда она вернулась, на ней лица не было: "В одно мгновенье, двумя словами! Но это мгновенье, Момона, надо было пережить!"
   На ее долю выпал не один такой удар... Сколько ей причиняли боли...
   За это она заставляла расплачиваться других, в частности, тем, что заставляла подчиняться собственным странностям. Например, мне она запретила есть масло. "Масло есть нельзя, потому что, когда оно касается неба, оно размягчает мозговую жилу, и человек теряет интеллект!"
   Она, разумеется, не верила в эту чушь, но это ее забавляло. Ей нравилось, чтобы ей повиновались. Меня она не провела. Она сама не любила масла - вот в чем была зарыта собака! Она требовала, чтобы другие любили или не любили то же, что и она.
   В ресторане она хватала меню и заказывала для всех. Иногда она этим пользовалась, чтобы отомстить. Через несколько дней после того, как душещипательные песни о любви вызвали слезы по бывшей супруге на глазах Эдди, мы большой компанией отправились в ресторан.
   Эдит заказала десять порций ветчины с петрушкой. Это было ее новое гастрономическое открытие, и каждый вечер, хочешь не хочешь, все жевали одно и то же.
   Константин попросил себе сосисок. Поскольку все смеялись, никто не обратил на это внимания. Когда Эдит увидела, что Эдди собирается спокойно навернуть что-то другое, вместо ветчины, она завопила: "Нужно иметь куриные мозги, чтобы жрать сосиски!" И отняла у него тарелку. "Вот, попробуйте",сказала она, обращаясь к другим. Каждый взял кусочек, съел и сказал: "Очень невкусно". Когда тарелка вернулась к Константину, она была пуста... И больше ничего он не получил.
   Теперь в Булони нам больше не нужно было привозить танцовщиц из "Лидо" - народу толклось, как на ярмарке. Развлечений хватало. У каждого был свой сольный номер.
   Эдит одновременно готовила свои четвертые гастроли в Америке и двухмесячное турне по Франции.
   Пьер Рош не вернулся из Канады, и она решила до поездки в США взять с собой Шарля: "Я хочу посмотреть, как ты выглядишь один на сцене. Тебе это будет полезно". Излишне говорить, что Константин тоже вошел в состав команды.
   В нашем доме в Булони работа кипела, как на заводе. Эдит, Константин и Азнавур - когда ему давали возможность - репетировали без передышки. Кроме того, здесь толклись музыканты, приятели: Лео Ферре со своей женой Мадлен, Гит, Робер Ламурё, забегавший мимоходом поухаживать за Эдит,- он не оставлял ее совсем в покое и был прав. И всякие незнакомые люди, которых я в жизни в глаза не видела и которые все говорили одно и то же: "Мадам Пиаф меня знает. Я ее друг". Я смеялась, потому что Эдит мне говорила: "Гони его в шею!"
   В любой час ночи я варила кофе, жарила фриты, подавала вино, делала бутерброды. Все это было бы даже весело, совсем хорошо, если бы не мои собственные трудности. К несчастью, скоро они станут видны невооруженным глазом. Я была беременна. Мне еще повезло, что Эдит до сих пор ничего не заметила!
   Это не было случайностью, я хотела ребенка, но не смела ей признаться. Однажды утром я решилась:
   - Эдит, у меня скоро будет ребенок.
   Я ждала гнева, но получилось хуже.
   - Момона, это неправда! Ты не могла такое сделать!
   Если бы у меня была настоящая мать, она произнесла бы именно эти слова.
   Разумеется, она сейчас же сказала об этом Константину. Он встретил новость очень хорошо: "Но Эдит, это же very marvellous.* Очень. Ребенка посылает небо. Это very happy.** Он приносит счастье в дом. Для женщины новая жизнь в животе - это прекрасно, волнующе..."
   ______________
   * Very marvellous - чудесно (англ.)
   ** Very happy - большое счастье (англ.)
   Эдит смотрела на это по-другому. Она считала, что я обманула ее доверие. А что если я буду любить ребенка больше, чем ее?
   Эдди по-мужски, терпеливо, не торопясь, разложил ей все по полочкам. Он нашел нужные слова. Две минуты назад она и слышать не хотела об ожидаемом ребенке, три минуты спустя она готова была разорвать меня за то, что я еще не родила. Все переменилось. Я всегда признательна Константину за то, что он сделал для меня в тот день. Ведь в конце концов его это не касалось!
   "Твой ребенок, Момона, все равно что мой. Поэтому никаких глупостей, слышишь! Нужно быть очень осторожной. Красота и сила ребенка закладывается в животе матери. Чтобы он был красивым, ты не должна смотреть на то, что уродливо. И я сама буду следить за тем, как ты питаешься".
   Она не ослабляла слежки ни на минуту. Когда мы были в кино, она брала меня за руку. И если решала, что зрелище недостаточно красиво, вредно для маленького, она мне ее сжимала. "Момона, не смотри, я тебе запрещаю!"
   Все остальное было в том же духе.
   "Пей пиво, будет больше молока!" - Проблема стояла остро. Я вообще не представляла себе, как буду кормить младенца - он мог бы в ротик засосать мою грудь целиком! По каплям, как из пипетки.
   Все вокруг знали: Момона беременна и следует считать, что это хорошо.
   Во времена Анри Конте Эдит устроила нам спектакль со своим желанием родить ребенка. Притворялась она и когда утверждала, что надо оценивать мужчину с точки зрения, хороший ли он бугай-производитель или нет! Но в этом была доля истины. Ей было горько оттого, что ее доченька умерла в нищете, а теперь, когда у нее полно денег, она не может иметь ребенка.
   Она не упустила такого прекрасного повода, чтобы обратиться к столику и спросить у него, кто у меня будет: девочка или мальчик? И отважный столик ответил: "Мальчик. И нужно назвать его Марселем!"
   Ввиду моего состояния Эдит навязала Шарлю еще одну обязанность: опекать меня.
   "Шарль, пойди с Момоной. Я тебе ее доверяю. Береги ее как
   зеницу ока! Ты отвечаешь за нее и за маленького"!
   И во всех кабаре, куда мы ходили, а пузо мое становилось все больше и больше, Шарль подставлял мне стул, Шарль держал мою сумку, Шарль следил за тем, что я пью. "Ничего спиртного, ей вредно",- приказала Эдит. Бедный Шарль, какая для него была скука - таскаться всюду с женщиной, у которой живот на нос лез! Бедняга, я связывала его по рукам. Но он все выносил.
   Если, к несчастью, в присутствии Эдит Шарль забывал вдруг взять меня под руку на улице, раздавалось оглушительное: "Шарль!" Все прохожие оборачивались, как по команде, на этот знаменитый сильный голос. До последней минуты Шарль стоически нес свой крест.
   За несколько дней до моих родов Эдит забеспокоилась: "Нельзя, чтобы это произошло в мое отсутствие. Если ты уверена в сроках, это должно случиться скоро. Причем роды могут начаться неожиданно. Я скажу Шарлю, чтобы всегда носил твой чемоданчик!" Теперь он должен был таскать не только меня, но и мои вещи! "Гордись!- говорила ему Эдит.- Ведешь под руку беременную женщину!" Предупредительность и ласковое внимание Шарля я никогда не забуду.
   Приближение счастливого события ничего не изменило в нашей жизни. Эдит повсюду таскала меня с собой. Однажды в семь часов утра мы всей компанией весело вывалились из кабаре, как вдруг я остановилась как вкопанная.
   - Все. Началось.
   - Пошли,- скомандовала Эдит.
   И мы отправились: я, тяжело опираясь на руку Шарля, затем Эдит с Эдди и остальные. Все вместе мы заявились в клинику. Несмотря на схватки, мне было очень смешно. Медицинская сестра обращалась к Шарлю с многозначительным "мсье", а он не мог ей сказать: "Вы ошибаетесь, мадам, я не отец!"
   В жизни еще никто так не прибывал в родильный дом. Как будто ввалилась свадьба с пьяными гуляками...
   Эдит величественно заявила сестре: "Мы - члены семьи". Уверена, что бедняжка никогда не видела подобного семейства!
   Как только меня уложили в постель, "семья" вошла в комнату и Эдит властно сказала мне; "Мы тебя не бросим тут одну, так что поторопись Момона, мне спать хочется".
   Поторопиться... Я только этого и хотела, у меня от боли все плыло перед глазами. "А мы пока выпьем шампанского!.." - заключила Эдит.
   Спасло родильный дом от погрома только то, что шампанского не оказалось... Эдит ушла, оставив на месте Шарля, чтобы он, чуть что, звонил.
   Я управилась быстро. В десять часов утра (через три часа) я родила крупного мальчика, которого назвали Марселем; крестной матерью была, разумеется, Эдит. Чертов столик не ошибся!
   Я родила вовремя, Эдит уезжала в турне с Эдди и Азнавуром. Она хотела, чтобы я поехала с ней, но это было невозможно, я должна была заниматься ребенком. Каждый раз, когда я могла, я приезжала к ним на три дня.
   Бедный Шарль, каким хождением по мукам было для него это турне! Я начала думать, может, у него призвание к мученичеству...
   Константин все еще не избавился от своего чудовищного акцента, и о его успехах в провинции лучше было не говорить. Эдит рвала и метала, а попадало, конечно, Шарлю.
   Он занимался всем: начиная от багажа Эдит и кончая ведением концерта. Вдобавок он открывал представление.
   "Шарль, ты будешь выступать первым, потому что нужен за
   кулисами во время концерта".
   И Шарль, без всякой репетиции, наспех переодевшись, бежал на всех парах на сцену, чтобы спеть свои песенки публике, которой он был нужен как прошлогодний снег. У него были провалы за провалами. И какие провалы! Можно было подумать, что его неудачи доставляли Эдит удовольствие. Если в какой-то из вечеров у него дела шли не так плохо, как обычно, назавтра Эдит ему приказывала:
   - Сегодня выбросишь второй и четвертый куплеты из своей песни. Не будешь их петь.
   - Но Эдит... от нее же ничего не останется,- робко протестовал Шарль.
   - Мне лучше знать. Тебе нельзя долго торчать на сцене. Ты не нравишься публике.
   И Шарль подчинялся, выбрасывал... Песня теряла смысл, а Шарль - почву под ногами. Эдит торжествующе провозглашала:
   - Видишь, я была права. Даже в сокращенном виде твоя песня никуда не годится.
   Шарль принужденно улыбался и объяснял мне: "Ничего. Я учусь ремеслу". И продолжал турне. У него был кров над головой, он был сыт и ухожен и писал песни. Ему не нужно было ломать голову, где бы перехватить бутерброд. Он именно этого и хотел. Он готовил себе будущее.
   Однажды вечером, по возвращении в Париж, Шарль торжественно явился в новом черном костюме. Он считал, что выглядит шикарно, и был страшно доволен.
   Эдит облила его ушатом холодной воды:
   - Под меня работаешь?
   - Но, Эдит...
   - Замолчи. Такой же костюм я заказала Эдди. Как я появлюсь между вами двумя? Оба в черном, как из похоронного бюро! Вернись и переоденься.
   И он послушался.
   Разумеется, она не заказывала такого костюма для Эдди. Но она почувствовала, что в черном Шарль становится чем-то похож на нее, а этого она не могла допустить. Как певец он ее раздражал. "Стиль Пиаф хорош для меня. Для мужчины он не годится!"
   Эдит была не права. Шарль никогда ни в чем не подражал ей. У всех, кого она создала, от Монтана до Сарапо, можно было найти жесты, интонации а ля Пиаф. Но не у Шарля. И тем не менее по существу он был к ней ближе всех остальных. Поэтому она лезла на стенку. Она знала, что после нее только один человек способен будет потрясать простых людей, брать их за сердце, выворачивать им душу, как умеет она. Это - Азнавур.
   Я очень любила Шарля. Он был настоящим другом, одним из немногих, абсолютно честных с Эдит. Мы с ним друг друга понимали, может быть, потому, что родились под одним знаком: в первой декаде Близнецов. Во всяком случае, это нас сближало.
   День отъезда в Америку приближался. Мы жили в полном трансе. Эдит метала громы и молнии. Шарль разрывался на части, но не терял бодрости и веселости. Он говорил: "Мне еще одеть шапку с колокольчиками, на ноги бубенчики, и буду я человек-оркестр!"
   Я любила эту суету, неразбериху... было хорошо, радостно.
   Эдит работала, пела, кричала, нападала на Гит, на Мишеля Эмера, Анри Конте, Реймона Ассо... словом, брала за грудки всех композиторов, кто ей попадался под руку. Она занималась английским с преподавателем, репетировала переведенные песни и учила наизусть маленькие тексты объявлений, которые должна была произносить по ходу спектакля. В промежутках она выступала то в ночном ресторане, то в мюзик-холле и таскала меня за собой к Жаку Эму и к Жаку Фату.
   На этот раз она заказала себе двадцать семь платьев, манто, всякую ерунду и семнадцать пар туфель... Она решила, что я тоже должна быть на высоте: "Я повезу тебя к Жаку Фату, ты не должна выглядеть рядом со мной, как нищенка. Помнишь, Момона, я тебе говорила, что буду одевать тебя у лучших портных?" Я все помнила и наслаждалась тем, что смогу напялить на себя самые дорогие роскошные тряпки! Я заранее предвкушала, как прошвырнусь в них по Елисейским полям!
   Предвкушать-то предвкушала, да вышло иначе. Несмотря на то, что я уже называлась "матерью семейства", Эдит продолжала обращаться со мной как с молоденькой девушкой. По ее воле я носила сетку на волосах и не красилась. "Ты - как я, твой стиль - простота... У тебя лицо мадонны..." Раз я была как она - что могло быть лучше!
   У Жака Фата, у Эма все ходили перед мадам Пиаф на задних лапках. Еще бы. Она оставляла у них миллионы за платья, которые не носила. Однажды у меня на глазах она за полчаса истратила на платья три миллиона! Когда покупки доставили на дом, она бросилась их примерять, но в другой обстановке ей показалось, что они к ней не идут: "Я не манекенщица, они на мне не сидят!" И платья остались висеть в гардеробе. В следующий раз все повторилось сначала. Эдит, всегда такая властная, твердо знающая, что ей надо, терялась, попадала под влияние продавца. "Понимаешь, Момона, великие модельеры знают свое дело".
   Доказательства не заставили себя ждать.
   Не успевали мы переступить порог у Фата, как начиналось кино: "Скорее, примерки для мадам Пиаф! Сообщите немедленно мсье Фату..."
   Сплошные улыбки, ужимки и комплименты.
   - Сегодня я выбираю не себе, а сестре. Она едет со мной в Нью-Йорк. Мы будем встречаться с людьми, ходить на приемы...
   - Ну, разумеется, мадам Пиаф...- говорила продавщица.- Называйте меня мадам Ортанс.
   Нам это напоминало публичный дом. Все вокруг кудахтали, щебетали, вертелись вокруг меня, присматривались, оценивали.
   - Я вам ее вручаю,- величественно говорила Эдит продавщице Ортанс,распоряжайтесь за меня. Я вам полностью доверяю!
   Если кому-то и надо было доверять, то им в последнюю очередь! Они решали за меня. Я не имела права ни слова сказать.
   - Это совершенно ваш стиль,- ворковали они, внутренне надрываясь от смеха, потому что не настолько потеряли чувство реального, чтобы не сознавать, что превращали меня в дрессированную собачку.
   На последней примерке Эдит присутствовала сама. Когда меня вырядили как чучело, мне нужно было еще крутиться вокруг себя как манекенщице. Хор продавщиц во главе с самим Фатом - он "снизошел" прийти - распевал на все лады: "Бесподобно... Как вам идет... Это ваш цвет..."
   Я не верила ни одному слову. Эдит с видом знатока давала указания. Когда она покупала для себя, она тоже не смела им возражать, но для меня другое дело.
   - Длиннее... Короче... Выше... Бант переколите...
   - Как вы правы, мадам Пиаф!..- восклицали негодяйки.
   Я молчала как пришибленная. На меня напал столбняк при одной мысли о том, что, выйдя из их проклятой примерочной, я в этом же виде должна пойти по улице!
   Эдит сама не носила купленных платьев, но я была обязана их надевать. Она таскала меня за собой по Нью-Йорку в таком виде, как будто я собралась на маскарад. Даже добрый и тактичный Лулу смеялся надо мной. Он говорил: "Не думай, что тебя привезли даром. Проезд стоит дорого. Тебя привезли затем, чтобы ты нас смешила, как в цирке".
   Так оно и было. Когда директор "Версаля" увидел меня, он минут пять не мог отвести от меня глаз. На его лице было написано: "Что это такое? На грани фантастики..."
   Эдит самоуверенным тоном заявила ему: "У меня великолепная сестра. Милая, правда?"
   Какое "милая"?! Пугало!
   Я так и не поняла, не нарочно ли это делала "тетя Зизи"? С Эдит не всегда можно было понять, то ли она говорит всерьез, то ли разыгрывает. Меня часто подмывало ее спросить, но я не смела. Когда она покупала мне платья, украшения, она таким тоном меня спрашивала: "Тебе идет? Ты рада?" - что я боялась испортить ей удовольствие.
   Перед отъездом в Соединенные Штаты Эдит решила устроить несколько званых ужинов. "Понимаешь, Момона, так полагается. Я уезжаю на два месяца. Чтобы меня не забыли". Не думаю, чтобы те, кто присутствовал на этих ужинах, смог их забыть. При всем желании это было невозможно.
   Она решила пригласить Мишель Морган; отчасти из-за Анри Видаля, который ей нравился: они вместе снимались в фильме "Монмартр-на-Сене". Тогда Анри еще не был женат на Мишель.
   Мебель, стол, стулья, сервизы, столовое серебро, скатерти и салфетки мы все взяли напрокат...
   "Момона, сначала я приглашу Мишель Морган, потому что это женщина высшего круга, но простая!" Главное оказалось не то, что она простая, а то, что она хорошо воспитана! Вряд ли кому-нибудь еще привелось видеть подобный ужин. Мишель Морган никогда в жизни так не смеялась, как в тот момент, когда официант вывалил лангусту ей в декольте! Слава богу, обстановка разрядилась, а то лангуста на груди - это уже слишком.
   Все делалось вопреки здравому смыслу. Кофе пили не все, потому что у нас не хватало собственных чашек, а напрокат мы их забыли заказать! Еще до прихода Мишель Морган Эдит распорядилась, кто будет пить кофе, а кто нет.
   Шарлю и мне кофе не полагалось. Но по рассеянности Шарль ответил "да", когда предлагали кофе, и все услышали громкий, как раскат грома, голос Эдит: "Шарлю не подавать! Он после кофе плохо спит!"
   В тот вечер я убедилась, что Мишель Морган в самом деле исключительная женщина. После ужина позвонила кормилица, у которой жил Марсель, и сообщила, что мальчик заболел. Она жила в пригороде, довольно далеко. Я звонила каждый час, узнавала о его состоянии. И вот Мишель Морган, которую я видела в первый раз в жизни, не поехала после ужина по ночным клубам вместе со всеми продолжать веселье. Она осталась и всю ночь просидела со мной. Несмотря на беспокойство, я испытывала угрызения совести: а вдруг Эдит куда-нибудь закатится вместе с Анри Видалем, я ведь знала, на что она способна!
   Я была счастлива, что не одна, и была очарована этой удивительной женщиной. Она рассказывала мне о своем маленьком сыне Майке таким нежным, таким ангельским голосом...
   На рассвете вернулась Эдит в сопровождении Анри Видаля. Мишель отнеслась к этому настолько естественно, что я подумала, что беспокоилась напрасно.
   После ее ухода Эдит мне сказала: "Понимаешь, Момона, эту женщину я уважаю".
   И можете мне поверить - что-что, а чувство уважения Эдит было внушить нелегко!
   До отъезда в Америку оставалось несколько дней. И тут все пошло наперекосяк. Во-первых, впервые в жизни я наотрез отказалась сопровождать Эдит. Она начала кричать на меня. Я это предвидела и держалась твердо.
   - Я не могу оставить сына на два месяца.
   Константин попытался спустить дело на тормозах.
   - Она приедет позднее.
   - Она поедет сейчас или никогда.
   Надо было вмешаться Шарлю:
   - Послушайте, Эдит, она права. Мальчик еще совсем крохотный. Эдди дело говорит. Симона подъедет позже!
   Как это у него с языка слетело!
   - А ты что вмешиваешься? Ты вообще никуда не поедешь! Я начинаю с Канады, и у меня для тебя там ничего нет.
   Гроза бушевала вовсю. Молнии сверкали со всех сторон.
   Впервые Шарль возразил:
   - Это не имеет значения, Эдит. Я к вам все равно приеду.
   Эдит разразилась хохотом.
   - В тот день, когда ты приедешь, волк в лесу сдохнет!
   Но она плохо знала Шарля. Не прошло и недели после ее приезда в Канаду, как она получила телеграмму:
   "Задержан Эйлис Айленде.* Вышлите залог пятьсот долларов.
   Азнавур".
   ______________
   * Элис Айленд - остров, на котором расположены иммиграционные
   службы.
   Шарль сдержал-таки слово и приехал в Америку. Палубным пассажиром, как эмигрант. А так как у него не было ни контракта, ни денег иммиграционные власти ему сказали: "Пожалуйте на Эйлис Айленд, здесь дают суп бесплатно!"
   Эдит была в восторге. Подобные поступки она обожала. "Он не такой лопух, каким выглядит! Сумел-таки приехать". И конечно, выслала залог.
   Отказавшись сопровождать Эдит, я доказала свою независимость, но надолго она мне была не нужна. Марсель жил у кормилицы, за ним был хороший присмотр. Мне безумно хотелось к Эдит. Я говорила себе: "Черт, с нее станется - оставит меня загнивать здесь одну!"
   Уезжая, Эдди меня заверял: "Не огорчайся, еще приедешь". Время шло, он мог уже забыть про меня... Но нет, вдруг присылает билет до Нью-Йорка. Это было очень хорошо с его стороны. Но как оказалось, не так уж бескорыстно.
   Не прошло и трех дней с моего приезда, как я заметила, что Эдди ходит темнее тучи. Долго так продолжаться не могло.
   - Что с тобой?- спрашивает Эдит.
   - Ничего... Скоро Cristmas...* а я не увижу свою девочку. Она в Калифорнии.
   ______________
   * Cristmas - Рождество (англ.)
   - Почему?
   - Жена против.
   Он был хитер как черт, знал, как взяться за дело. Эдит взорвалась, наговорила кучу ужасных вещей о его жене и приказала ехать к дочери.
   Утром, в день отъезда, Эдди брился и насвистывал. Проводив его до такси, Эдит бросила сухо:
   - Не забудь вернуться!
   Ну этого можно было не опасаться! Такси не успело завернуть за угол, как Эдит, пожав плечами, промолвила:
   - Момона, мне кажется, он меня обвел вокруг пальца...
   - Да нет, он же поехал к дочери.
   Все прошло гладко. Эдди позвонил и сказал, что Таня без ума от радости, и тра-та-та и тра-та-та... Я чувствовала, что он перебарщивает и что Эдит не до конца ему верит.
   - Момона, он ни слова не сказал о жене... Ты считаешь, что это нормально?
   - А почему он должен говорить о ней? Что в ней такого? Все жены одинаковы! Для него было важно увидеть дочь.
   Придраться было не к чему, Эдди регулярно звонил по телефону. К счастью, в его отсутствие нам скучать не пришлось.
   Шарль хотел поехать в Канаду повидать Роша, но Эдит слышать об этом не хотела.
   - Нет. С ним у тебя никогда ничего не получится. Оставь его.
   Эдит как в воду глядела. Но Шарль был очень верным человеком. Он настаивал: