Берто Симона. Эдит Пиаф

   - Я бы очень хотела, чтобы так было, но ты прекрасно знаешь, что уже давно никто на нее не имеет влияния. Что ты хочешь, Эдит живет без любви, она, как корабль без экипажа, плывет по течению. Нужно найти ей мужчину.
   Ей не хватало мужчины в доме. Тем, кто жил возле нее, было на все наплевать: обслуживали ее, и все. Они боялись потерять такое хорошее место, где мадам ничем не занималась, ничего не замечала, где деньги текли как вода... А это питает маленькие ручейки, и они превращаются в большие реки. У этих же было стремление стать широкими потоками.
   Когда Лулу объявил охоту на бутылки, когда каждый закуток был досконально обыскан: под двуспальной кроватью, в аптечке, в гардеробе, в комоде, в туалете, в рояле - всюду, где можно спрятать бутылку, включая мусорный ящик,- Эдит, видя, что выпить нечего, впадала в дикую ярость и крушила все вокруг или в ночной рубашке и шлепанцах, накинув только пальто, убегала в ночную тьму, чтобы приземлиться за первой попавшейся стойкой бара.
   Утром раздавался телефонный звонок, и снимавшая трубку Элен, жена шофера, слышала голос неизвестного бармена: "Приезжайте за своей мадам, за Эдит Пиаф. Уже шесть часов, и мы закрываемся, а она не хочет уходить и орет: "Я твоя!" Нам пора спать. Захватите, кстати, чековую книжку, за ней порядочно записано".
   Шофер с женой, Марк Бонель и Клод, как группа захвата, отправлялись доставлять на дом хозяйку, которая, в зависимости от настроения, пыталась иногда прихватить с собой то игральный аппарат, то электрический бильярд, то оконные занавески.
   В теперешних запоях Эдит не было ничего веселого.
   Как-то вечером, незадолго до отъезда в Америку, она решила репетировать, начала петь и вдруг остановилась на полуслове.
   - Я забыла в ванной одну вещь.
   - Я вам принесу, Эдит,- сказал Клод.
   - Нет, пойдем вместе.
   После пребывания в больнице Эдит не выносила одиночества ни на минуту. Ее надо было сопровождать повсюду, и особенно в туалет, причем ей было не важно, кто в данный момент был рядом, мужчина или женщина,- она оставляла дверь приоткрытой и была спокойна.
   Вскоре она вернулась. Глаза ее блестели. Она запела, но тут же стала хохотать:
   - Я не могу... Слова толкаются у меня в горле, хотят выскочить все одновременно. Не толкайтесь!.. Они меня не слушают! Во рту их слишком много... пойду выплюну...
   Она снова ушла. Вернулась бледная, с запавшими ноздрями, каплями пота на лбу.
   - Эдит, тебе плохо?
   - Плохо. Снова мешают говорить. Сейчас приду...
   Через несколько секунд раздался ее вопль и звон разбитого стекла.
   Все бросились к ней. Клод - первый. Она стояла в своей комнате на кровати и с криком швыряла в угол пустые и полные бутылки с пивом, где они разбивались о стену. Это был приступ белой горячки. "Пауки, мыши,- кричала она,- убейте их, они лезут сюда! Их лапы... их лапы царапают меня...". Эдит срывала с себя одежду, раздирала ногтями лицо, руки и кричала, кричала.
   "Это невозможно было вынести,- рассказывал потом Клод.- Симона, Симона! Она талантливая, она великая, как же с ней может быть такое?!" У него на глазах были слезы.
   Ночью приехала "скорая", и ее увезли. С ней едва могли справиться двое мужчин. Эдит ужасно мучилась. Снова ее заперли в клинике. Через месяц она оттуда вышла, обессиленная, но выздоровевшая.
   "Момона, родная, что я вынесла - хуже быть не может! Как они
   надо мной издевались! Это лечение, как любовь, начало хорошее, но
   конец - врагу не пожелаешь.
   В первый день ко мне явилась сестра, здоровенная бабища с
   мощными бицепсами, там полно таких, как в полиции, и приняла у
   меня заказ на еду. Я, разумеется, не растерялась: для начала
   заказала белое вино, в течение дня - пиво, к обеду простое
   красное и под конец виски.
   "Сестричка" четко выполнила заказ и следила за тем, чтобы я
   все выпивала. Ты ж понимаешь, меня не пришлось уговаривать, и к
   вечеру я была совсем косая: пела, хохотала, жалела только, что
   никого со мной не было.
   Знаешь, врачи себе особенно головы не ломают. Методы здесь
   такие же, как при наркомании. Каждый день уменьшают дозу, но
   одновременно подмешивают рвотное лекарство. Поэтому, когда тебе
   подают бокал с вином и ты знаешь, что если выпьешь, то будет
   рвать, тебя уже от одного вида начинает тошнить. Подлее пытки не
   придумать! Я не знала, на каком я свете. Как больная собака, я
   выла на своей кровати: "Довольно! Довольно!" Несколько раз у меня
   повторялись приступы, и я видела отвратительных, скользких,
   волосатых сороконожек. Клянусь тебе, в это время розовые слоны не
   появляются! Невыносимые мучения!
   В жизни не могла себе представить, что наши веселые выпивки
   затянут меня в эту бездну. Курс лечения от алкоголизма
   отвратителен до омерзения. Но, клянусь, Момона, те, у кого
   хватает воли пойти на это,- настоящие люди!"
   У нее оставалось только десять дней, чтобы подготовить программу для Америки, но тем не менее она уехала в полной форме.
   Одиннадцать месяцев - долгий срок: из Нью-Йорка в Голливуд, из Лас-Вегаса в Чикаго, из Рио в Буэнос-Айрес... Особенно, если не пить ничего, кроме молока и фруктового сока! Эдит вымоталась до предела, но вернулась счастливая.
   "Ты не можешь себе представить, что это была за поездка!
   Длинновато, правда, но великолепно.
   Во Фриско* меня ждал сюрприз. На рейде стоял французский
   военный корабль "Жанна д'Арк". Командир пригласил меня. Ты ведь
   знаешь, я никогда не могла моряку сказать "нет"! Я отправилась с
   друзьями и с американскими журналистами.
   ______________
   * Сан-Франциско.
   Командир прислал за мной катер, и когда мы поднялись на
   борт, знаешь, что я увидела? Мои любимые матросики стояли по
   стойке "смирно", как для встречи адмирала. Мало того, команда у
   трапа салютовала мне оружием - мне, Эдит Пиаф!
   Видела бы ты, какие лица были у янки! Поняли, как мы умеем
   делать по большому счету!
   Как я жалела, что тебя не было со мной! Как бы ты смеялась,
   что я принимаю военно-морской парад! Между нами говоря, флот у
   меня в долгу. В свое время скольких парней с красными помпонами
   мы осчастливили, а, Момона?
   Молодые ребята там придумывают такое,, хоть стой, хоть
   падай. В день Нового года студенты Колумбийского университета
   уговорили меня спеть им "Аккордеониста" перед статуей Свободы. На
   открытом воздухе, да еще в такой мороз, я, наверно, хрипела
   немного, но петь для них было прекрасно. От их криков "Гип, гип,
   гип, урра!" "Свобода" могла пошатнуться на пьедестале.
   Вполне понятно, что потом всех одолела жажда. Кажется, я
   произвожу на американцев такое действие. Один журналист даже
   писал: "Для шампанского в США Эдит Пиаф - лучше всякой рекламы.
   Как только она начинает петь в ночных ресторанах, у всех от
   волнения пересыхает в горле".
   Да, вот еще что было забавное: один парижанин решил прислать
   мне новогоднее поздравление в большом конверте. Адреса он не знал
   и написал: "Эдит Пиаф. Соединенные Штаты". Уже в Париже на
   конверте приписали: "Парижские почтовые служащие". Можешь себе
   представить, сколько этому письму пришлось гоняться за мной! В
   каждом городе на почте что-нибудь прибавляли: "Присоединяемся",
   "Почтовики из Чикаго вас любят", "Лос-Анджелес не отстанет от
   других"... Когда я его наконец получила, на конверте не осталось
   ни одного свободного местечка! В конце концов почтовики, наверно,
   испугались, что письмо может потеряться, и доставили мне его с
   нарочным. Так он, вместо того чтобы постучать в дверь, просвистел
   "Жизнь в розовом свете". Разве не прелесть?
   Подумай, целый год я не дышала воздухом парижских улиц, не
   видела друзей! Это же бесконечно долго! Я была в сетке гастролей,
   как муха в паутине. Никакой возможности вырваться. Но все прошло
   хорошо. Американцы хотели бы, чтобы я повторила такое турне. Они
   меня удивительно хорошо принимали. Я их очень люблю, но пока с
   ответом подожду!"
   Я смотрю на Эдит, которая ходит по гостиной и осматривает все так критически, как будто в ее отсутствие могли подменить стены. Я нахожу, что она хорошо выглядит, не отечна, руки почти нормальные. Но я знаю, что теперь никогда не буду спокойна, всегда буду в страхе, что все может повториться сначала.
   В гостиную вносят чемоданы, Эдит присаживается на один из них.
   - Знаешь, сидеть довольно удобно. Пусть они тут так и остаются. В этом чертовом сарае всегда не хватает стульев. Кстати, я ведь теперь до полудня пью только воду, за обедом маленький бокал вина, днем только молоко (я его не очень люблю), а вечером две-три рюмки красного.
   - Чувствуешь себя хорошо?
   - Неплохо. Но до чего же скучна примерная жизнь! Видишь эту стопку нот на рояле? Работы навалом!
   Она не глядя берет с рояля листок, читает, наигрывает и звонит по телефону Гит.
   - Гит, я вернулась. Что ты делала, пока меня не было?.. Написала музыку к "Ласковой Ирме"?.. Довольна?.. Хорошо. А еще что написала для меня?.. Да? Тогда давай быстро сюда. Твое место здесь. Где ты болтаешься? Я не могу жить без тебя. До чего же мне тебя не хватало!
   В течение дня эта фраза повторялась неоднократно. И каждый раз Эдит была искренна. Ей действительно не хватало всех нас.
   Не успела Маргерит усесться за рояль, как Эдит протянула ей какой-то текст.
   - Вот прочти. Это "Зал ожидания" Мишеля Ривгоша. У него талант лезет из ушей. Я его пригласила.
   Маргерит еще не дочитала текст, как Эдит уже говорила:
   - Прослушай эту пластинку. Я откопала эту вещь в Южной Америке, когда мы были в Перу. Ее пела испанка.
   - О, Эдит, как это прекрасно!- восклицала Гит,- поставь еще раз...
   - Но мне нужны слова. Кто их напишет?
   Их написал Мишель Ривгош, и песня стала называться "Толпа".
   Толпа нас уносит,
   Влечет за собой,
   Кружит, привлекает друг к другу,
   И мы уже - единое целое.
   Мишель был последней находкой Эдит. Изящный, с маленькими усиками, брови как нарисованные, волосы в лирическом беспорядке - типаж рокового соблазнителя-аргентинца из немых фильмов. Очень приятный, умный, необыкновенно талантливый человек, немного отстающий от ритма событий. Он написал "Толпу", но жизнь на бульваре Ланн - это вихрь.
   Великая Пиаф вернулась. Она готовит свою "Олимпию-58", которая станет одной из лучших ее программ. Авторы новых песен - Пьер Деланэ и Мишель Ривгош. Но если Мишель втягивается в образ жизни Эдит, принимает ее манеру работать, становится одним из ее ночных друзей, то в Пьере Деланэ навсегда остается что-то от чиновника, которым он был прежде. Для него ночью полагается спать или, если нужно, работать. Он недоволен, ему кажется, что время тратится впустую. Он не знает, что к Эдит нужно приноравливаться, что она работает, только когда на нее накатывает, но тогда все должны "ложиться костьми". Тем не менее он написал для нее "Старую гвардию", "Дьявол на площади Бастилии" и "Ты ее не слышишь".
   Все снова стянулись к Эдит. Здесь и Клод, добрый, расторопный, преданный,- он не опоздал к моменту возвращения своей хозяйки.
   Сольный концерт в "Олимпии" был подготовлен за несколько недель. Весь дом был в радостном оживлении. Мы, ее старые спутники, снова обрели свою прежнюю Эдит. Атмосфера почти такая, как в момент появления нового мужчины. И он в самом деле появляется: это Феликс Мартэн.
   Перед выступлением в "Олимпии" Эдит решила обкатать свою программу в провинции. Как обычно, Лулу все организовал. Хорошо зная хозяйку, он ее предупредил:
   - В вашей программе выступает новичок: некто Феликс Мартэн.
   - Я тебе доверяю,- ответила Эдит.
   В первый вечер гастролей в Туре Эдит, как обычно, перед выступлением тряслась от страха - неподходящий момент для визита вежливости. Сидя перед зеркалом, она гримировалась (что тоже всегда ее раздражало), когда в дверь постучали.
   Вошел довольно красивый молодой человек, метр восемьдесят семь роста, независимого вида.
   - Добрый вечер, Эдит. Я Феликс Мартэн.
   Может, Эдит и не всосала хороших манер с молоком матери, но этот тип, по-видимому, не понимал, что она - "Эдит Пиаф", и представился так, будто он был сыном Господа Бога... "Знаете, я Иисус, сын Бога-отца...". Это ей не понравилось. Только она собралась поставить его на место, как он добавил оказывается, он не кончил:
   - Очень рад, что буду работать с вами, большое спасибо.
   - Не за что...
   Может быть, ему и недоставало хороших манер, но способности у него были.
   Эдит приходит его слушать один раз, другой, третий. На сцене он циник, но она задумывается: а не скрывается ли за этим нежное сердце? Он исполняет: "У тебя красивый галстук", "Выпиши мне чек", "Музыка для..." Она слушает его и никак не может решиться. Однако она уверена: в нем есть индивидуальность. Чем больше она на него смотрит, тем красивее ей кажется его фигура, и она начинает думать, что, если этот парень скажет: "Я люблю тебя", сердце замрет настолько, насколько это нужно.
   Некоторое время спустя Эдит мне звонит:
   - Момона, свершилось, я обручилась с любовью.
   И все началось по новой...
   Но на этот раз не она, а я задала вопрос:
   - Что ты в нем нашла?
   - Для меня он - коктейль. В нем есть что-то от Монтана: метр восемьдесят семь роста и тоже был докером; от Мёрисса: холоден, в жанре "ты меня из себя не выведешь"; от Пусеа - красивый прощелыга.
   - Ну, знаешь, это не мужчина, а клоун!
   Но больше всего ей нравится собственное принятое решение: переделать Феликса Мартэна, сделать из него настоящего артиста. Уже давно ее руки никого не лепили. Не теряя времени, она заявляет Лулу: "Звони Кокатриксу, я хочу, чтобы Мартэн пел в моей программе в "Олимпии".
   Раз Пиаф так хочет, Брюно ей доверяет. Он возьмет немого петь в "Тоске", если Эдит этого пожелает. Впрочем, чем меньше ему стоят другие исполнители, тем выгодней, а имя Феликса Мартэна недостаточно известно, чтобы предъявлять особые претензии. Все складывается к лучшему. Хуже обстоит дело со сроками: у Эдит только полтора месяца для изготовления нового Мартэна. Такой, какой он есть, Феликс ей не нравится. Его нужно всему научить, нужно, чтобы он прошел школу Пиаф.
   Эдит не теряет ни минуты. Она звонит Маргерит, Анри Конте и своему последнему открытию, Мишелю Ривгошу: "Я завтра еду в Невер, встретимся в поезде, мне нужно показать вам новичка. Он будет выступать со мной в "Олимпии", и я хочу сменить ему репертуар". И вот все трое сопровождают ее в Невер. Она их хорошо знает, никто из них не может ей отказать...
   В тот же вечер она усаживает их за работу. Через два дня они возвращаются в Париж выжатые как лимоны, с пустой головой, мечтающие только о том, чтобы проспать двадцать четыре часа кряду. Но к возвращению из гастролей песни готовы.
   В течение примерно месяца она весело нахлестывает свою упряжку. Готовит собственное выступление, работает над новым Мартэном. Феликс неподатлив, у него свои взгляды, редко совпадающие со взглядами Эдит. Они часто и всерьез ссорятся, что напоминает до некоторой степени стычки, которые у нее бывали с Ивом и "Компаньонами".
   - Ты будешь петь о любви.
   - Я для этого не гожусь.
   - Годишься! Секрет успеха в любви.
   - Но я не шлюха.
   - Вот именно. Шлюхи не поют о любви, они ею занимаются...
   Разумеется, права окажется Эдит, и Феликс Мартэн будет петь: "Я люблю тебя, любовь моя".
   Из Феликса не вышло настоящего патрона, но он все-таки получил свой голубой костюм. Он встал в ряды "Piaf's boys"*, как их называл Шарль Азнавур. У него было слишком мало времени, чтобы узнать Эдит; я вообще не понимала, как им удавалось оставаться вдвоем.
   ______________
   * "Piaf's boys" - "мальчики Пиаф" (англ.)
   Вернувшись из турне, перед выступлением в "Олимпии" Эдит еще сумела сняться в "Любовниках завтрашнего дня". "Понимаешь, Момона, если я не снимусь сейчас, потом на фильм у меня уже не будет времени".
   А у нас не было времени перевести дух. Эдит снова была прежней - Эдит грандиозных периодов. Чтобы встретиться с ней, мне приходилось обегать несколько мест. Например, она мне звонит: "Приезжай!" Приезжаю домой - она на студии. Мчусь туда. "Мадам Пиаф заезжала на минутку, она поехала в "Олимпию". Но когда она зовет, являться нужно немедленно, поэтому мне, разумеется, попадает: "Интересно, где тебя носило? Если тебя зовут сегодня, это значит сегодня, а не завтра!"
   У фильма "Любовники завтрашнего дня" была долгая история. Пьер Брассёр, с которым Эдит любила посидеть за рюмочкой, придумал как-то удачный сюжет и написал сценарий. Он понравился Эдит. Она рассказала о нем Марселю Блистэну, потом, как это часто бывает в кино, замешенное тесто отставили. Но надо думать, дрожжи были крепкие, потому что не успела Эдит возвратиться из Америки, как Марсель позвонил ей: "Ты свободна? Через два месяца мы начинаем съемки "Любовников завтрашнего дня".
   Вместе с Эдит снимались Мишель Оклер, Арман Местраль, ее давняя подруга Мона Гуайа (это был ее последний фильм), Реймон Суплекс и Франсис Бланш. С Франсисом Эдит всегда было весело. Оба любили розыгрыши, хохмы, хорошие шутки. Съемки шли быстро и гладко.
   Пьер Брассёр написал не только сценарий, но и песню для Эдит: "И, однако..." Отношения между ними складывались Очень" забавно. Вначале они не сумели понять друг друга. Пьер был бы очень непротив нырнуть хотя бы раз в постель Эдит; она тоже была "за". Но это не произошло, потому что в день, когда он собрался ей это предложить, с ней был какой-то спутник; ни она, ни я не могли потом вспомнить кто. Пьер вздохнул: "Не повезло..."
   Спустя несколько лет на киносъемках он, смеясь, заявил Эдит: "Ты тогда упустила свой шанс!" - "Сам виноват, надо было на меня насесть, ты мне очень нравился, а тот, с кем я была, не имел никакого значения".
   Мне очень нравился Пьер, но я была рада, что в роли патрона он не выступил. С трудом я могла себе представить соединение этих двух индивидуальностей. В доме и без того было мало посуды...
   О том, как они познакомились, у каждого была своя версия. Он был уверен, что встретил ее у Луи Лепле, но Эдит не упускала случая, чтобы освежить в его памяти другое: "Ты со мной познакомился совсем не у Луи, а на танцульке в "Турбийоне". Я еще не была Пиаф и пела в рупор куплеты под оркестр. Ты пришел в группе спортсменов и, когда я спустилась в зал после выступления, сказал мне: "Ах, это вы та малютка, которая только что пела в рупор!"
   Если он и не очень хорошо помнил встречу, то саму Эдит он помнил прекрасно, потому что всегда мечтал написать для нее песни. Однажды он позвонил Эдит и сказал:
   "Я написал песню. Вчера вечером я перечитывал "Дикарку" Ануя, и одна из последних реплик меня поразила, это как раз для тебя: "Всегда где-нибудь будет бродить потерявшая хозяина собака, и это помешает мне чувствовать себя счастливой". Я нашел, что это прекрасно, и попросил у Ануя разрешения сделать из этой реплики песню. Он сначала заколебался, но когда я сказал: "Это для Пиаф, ей понравится", он ответил: "Если для нее, тогда согласен".
   Так была написана песня "И, однако..."
   И, однако...
   Всегда где-нибудь будет бродить потерявшая хозяина собака,
   И это помешает мне чувствовать себя счастливой.
   По окончании съемок Марсель Блистэн устроил коктейль. Франсис Бланш с философским видом, сидя в уголке, посасывал трубку, но ему было скучно. Он ждал свою сообщницу - Эдит. Она вошла, заразительно смеясь.
   - Франсис, послушай. Гит мне сегодня рассказала поразительную вещь, это вам полезно знать. Оказывается, злиться нельзя, это вредно для здоровья! Именно поэтому на свете столько больных. Нет, нет, не смейся... Когда ты ревнуешь, или сердишься, или дуешься, ты посылаешь заряд адреналина в надпочечники и у тебя начинают болеть почки. Так вот, я кончаю с этим, больше не буду злиться!
   Она не успевает закончить фразу, как замечает одну из своих лучших подруг... Эдит открывает рот. Франсис смотрит на нее, Эдит сгибается пополам, кладет руки на поясницу и восклицает:
   - Аи, мои почки!
   Весь вечер она играла в эту игру. Никогда мы так не смеялись. Если за спину хваталась не она, то хватался Франсис.
   Такой Эдит всегда бывала раньше.
   Ночи на бульваре Ланн становятся все короче. Темп репетиций убыстряется. Все куда-то бегут, суетятся. Клод старается всюду поспеть. Эдит кричит, шутит. Эта музыка всем нам хорошо знакома!
   Плюс ко всему - Мартэн. Мне о нем просто нечего сказать, прошел как сквозняк в доме, не продержался и четырех месяцев. Самый короткий срок из всех, получивших голубой костюм!
   Эдит полна идей. Давно уже она не была в такой форме. Хочется верить, что это воскрешение, что так будет продолжаться годы. Но это солнце Аустерлица; никогда больше оно не взойдет.
   Пока же мы счастливы, полны надежд. Да и как не обманываться! Все внушает нам веру. Мы все вместе перекусываем на кухне. Среди нас какая-то случайная женщина, которой не объяснили, что она не "У Максима", и она продолжает оставаться в шляпе... Мишель Ривгош, новый потрясающий поэт-песенник, и верная Гит тоже здесь. Разговор идет о песнях. Эдит прерывает всех; "Я вспоминаю одну песню..." - и вдруг замирает на месте: "Я вспоминаю одну песню...", но это же здорово! С мелодией в таком духе..." - и она напевает мотив, который звучит у нее в ушах уже несколько дней.
   Мартэн говорит, что напишет слова с ней вместе.
   - Вот видишь, ты все-таки пришел к песне о любви!- смеется Эдит.
   Среди ее друзей композитор Ж.-П.Мулен. Эдит говорит ему: "Живо за рояль!"
   Ее творческий порыв увлекает всех. Еда забыта. Всю ночь кипит работа. Феликс во весь свой огромный рост вытянулся в кресле, сон свалил его с ног... Эдит призывает его к порядку.
   - Эй, здесь сначала все вместе работают. Спят потом!
   - Я этого не знал,- отвечает Феликс.
   Эдит взрывается. Меня разбирает смех.
   Возвратились добрые старые времена. К утру песня готова. Она принесет успех Феликсу Мартэну в "Олимпии". Эдит, свежая, как зяблик на заре, презрительно бросает: "Момона, свари им кофе, они на ногах не держатся!"
   Я смотрю на них. Глаза у всех слипаются. Придется их будить, чтобы они его выпили!
   - Слабаки! Пойдем с тобой в ванную, поболтаем!
   На этот раз Брюно Кокатрикс перестраховывается: с самого начала приглашает Эдит на четыре месяца. И снова она побивает все рекорды: и по срокам и по сборам. Больше, чем когда-либо, она - Великая Пиаф. Эдит счастлива? Не совсем: любовь к Феликсу Мартэну едва теплится в ее сердце.
   "Момона, на время контракта в "Олимпии" его хватит!" - Прогноз звучал не слишком обнадеживающе, но и он оказался чересчур оптимистичным. Феликс Мартэн выдохся через два месяца.
   "Я не знал, что такое Эдит Пиаф! Вот это класс!"
   А мне она сказала: "Видишь ли, Момона, у него широкие плечи, но на него нельзя опереться!"
   Я знаю, что она несправедлива, что дело не в плечах. Ее надо любить ради нее самой, не ожидая вознаграждения. С ней часто трудно, приступы ее гнева не всегда легко выносить, она язвительна, иногда до жестокости, деспотична, ревнива, требовательна, и, однако, к ней можно обратиться с любой просьбой, она всегда готова все отдать. Такова Эдит. Но для Феликса Мартэна она никогда не была большой любовью. Поэтому его можно понять. Кроме того, властность и уверенность Эдит подкреплялись славой и деньгами. Сколько подонков твердили ей, что она самая великая, самая красивая, самая лучшая. Но когда неоновый фасад Эдит Пиаф гас, оставалась женщина с лицом наркоманки и алкоголички, с сердцем, покрытым рубцами, ранами, следами множества ударов. Ни один мужчина не пощадил ее. Каждый отметил своим шрамом.
   Чтобы выстоять, Эдит снова стала прикладываться к рюмке. Немного, но вспышки гнева окрашиваются в тона злости и ненависти. Тогда Мартэн переходит в атаку: он считает, что крепко стоит на ногах: он - "американская звезда" Пиаф, после нее он не останется без контрактов... он ей не прислуга и, вообще, достаточно самостоятелен, чтобы плыть на своих парусах.
   Это разрыв. Сердце Эдит по-настоящему не задето, ему нанесли царапину, но оно кровоточит!
   "Понимаешь, этот был первым после периода пустоты, периода
   безумия. Я думала, он вытащит меня из ямы, а он, сам того не
   понимая, толкает меня в нее головой вперед".
   Задета гордость Эдит, ее самолюбие. Мужчина ее оставил. Она пала так низко, что ее можно бросить, плюнуть ей в душу!.. Каждый день в течение двух месяцев ей придется встречаться с Мартэном, чья гримерная - рядом, придется выносить его самодовольную улыбку! Правда, это продлится недолго. У дверей "Олимпии" ее уже ждет Жорж Мустаки. Он молод, красив, талантлив. Для нее он будет той первой катастрофой, которая повлечет за собой лавину всех остальных.
   Жорж Мустаки каждый вечер поет в "Колледж Инн" на Монпарнасе. Ловкости ему не занимать. Он ставит на туза червей, разыгрывая восхищенное обожание. С Эдит это козырная карта. Не проходит и двух дней после разрыва с Мартэном, как в ее гримерной раздается стук в дверь.
   "Когда он вошел, Момона, меня словно током ударило. Давно я
   этого не испытывала. Изящный, глаза ласковые, улыбка мальчишки,
   который пришел на праздник. Весело и просто он рассказал мне, что
   пишет песни и исполняет их в одном ночном ресторанчике на
   Монпарнасе и что хотел бы просить меня приехать его послушать,
   потому что мое мнение для него очень важно. Представляешь
   картину?"
   Я представляла, как если бы видела своими глазами.
   "Я ответила: "Хорошо, поедем сегодня". На моем месте ты бы
   умерла со смеху, если бы видела, как я выходила из "Олимпии"
   после концерта. Робер (мой шофер) ждет меня с машиной. Я качаю
   головой и сажусь в драндулет Мустаки: стиральная машина на