Блейк Дженнифер. Обольщение по-королевски

   — Ну вот, — произнес Дон Педро свистящим шепотом прямо в ухо девушке, прижимая ее к своей груди, быстро вздымающейся от учащенного дыхания, — я покажу тебе сейчас, как обращаются со шлюхой, которая вздумала взять в руки нож.
   Глаза Анджелины застлала от боли кровавая пелена, испанец подтащил ее за волосы к ближайшей кровати и швырнул лицом вниз. Она сильно ударилась животом о деревянный край кровати, ноги ее оставались на полу, а лицо было прижато к матрасу. Анджелина почувствовала тяжесть, навалившуюся ей на плечи, затем острие холодной стали на затылке, и тут же услышала сухой треск разрываемой одежды.
   Анджелина, содрогаясь всем телом, ощущала скользящий вниз по спине клинок кинжала, которым испанец разрезал ткань ее платья, а затем Анджелина поняла, что вместе с платьем с нее падает на пол и разрезанное на спине нижнее белье, она ясно ощутила обнажившейся спиной сквозняк, гулявший по комнате. Мужская рука, лежащая на ее бедре, начала мять и щипать ее тело. Когда кинжал дошел до талии, где были собраны в складки ее юбки, Анджелина почувствовала резкое натяжение ткани, впившейся ей в живот — испанец старался перерезать образовавшиеся здесь утолщения материи. Через мгновение она будет лежать совершенно голая, беспомощная, в непристойной позе, неспособная воспрепятствовать мести испанца, в какой бы форме эта месть ни последовала. Анджелина извивалась, пытаясь лягать атамана ногами, вертела головой, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, чувствуя, как с каждым мгновением атаман распаляется, и его свистящее дыхание становится затрудненным и частым.
   Неожиданный грохот потряс стены хижины. Дверь черного хода рывком распахнулась настежь, и створка ее со всего маха ударила в стену, сорвавшись с одной петли. Дон Педро сразу же отпустил Анджелину, злобно бранясь по-испански; Анджелина взобралась на матрас и обернулась, чтобы увидеть, что происходит. В проеме двери стояли люди, одетые в бело-золотые мундиры с пистолетами в руках, позади них толпились вооруженные длинноствольными ружьями мужчины с грубыми лицами. Всем отрядом предводительствовал атлетически сложенный человек с мрачным выражением лица, с белокурыми, отливающими золотом волосами, его синие глаза были зло прищурены.
   — Рольф, — выдохнула Анджелина.
   С криками изумления и испуга разбойники, расположившиеся у огня, повскакали с мест, рассыпавшись в разные стороны и хватаясь за оружие. Клэр закачалась на месте и, как будто только что до нее дошло сознание собственной совершенной наготы, попыталась закрыть тело скрещенными руками. Перед домом слышались звуки оружейной стрельбы, разрывавшие непроглядную тьму ночи.
   Рольф замер на пороге, и хотя выражение его лица было бесстрастным, он мгновенно окинул стремительным взглядом всю сцену, оценивая ситуацию, прежде чем остановить взор на Анджелине. Радостное чувство облегчения охватило все ее существо. Оно придало Анджелине новые силы, и когда испанец прыгнул к ней на кровать, пытаясь схватить ее, девушка вырвалась из его рук и соскользнула на пол. В развевающейся разорванной на спине одежде, она метнулась к Рольфу и бросилась ему на грудь. Он подхватил ее и заключил в спасительные надежные объятия. А вокруг них в это время гремели пистолетные и оружейные выстрелы, слышался шум рукопашного боя, в который вступили люди Мак-Каллафа. Ошеломленная всем происходящим, Клэр стала нерешительно пробираться поближе к Анджелине и Рольфу.
   Но Дон Педро, смирившийся с потерей одного трофея, не хотел упускать второй. Он внезапно набросился на Клэр со спины, схватив ее поперек туловища и используя ее теплое обнаженное тело в качестве прикрытия для себя. Клэр громко вскрикнула и тут же умолкла, слезы отчаянья навернулись на ее глазах.
   — Оставайся на месте, приятель, — злобно проговорил испанец, обращаясь к Рольфу, безошибочно распознав в нем предводителя.
   — Эта женщина ничего не значит для меня — она мне не нужна. Слишком подержанная вещь, у нее нет гордости, в ее пустых глазах нет чувства. Так что, если ты только надумаешь тронуть меня, я перережу ей горло. Мне это сделать будет так же легко, как повару свернуть шею цыпленку.
   Телохранители принца до этого не вмешивались в потасовку, сделав один-два выстрела. Но теперь вперед выступили Мейер и порывистый взволнованный Андре, собираясь напасть на испанца. Однако тот поднял свой кинжал, блеснувший отточенным клинком, и приставил к нежному белому горлу Клэр.
   — Стойте! — подал Рольф резкую и твердую команду.
   В доме воцарилась тишина. Сопротивление людей испанца, находящихся в помещении, было уже к тому времени подавлено, хотя с улицы все еще доносились возбужденные крики и выстрелы, свидетельствующие о продолжавшейся схватке. Андре и телохранители принца замерли на месте, глядя, как Дон Педро, увлекающий за собой Клэр, пробирался к выходу на улицу.
   Но предпринять что-либо против его побега было невозможно. Находясь в крепких объятиях Рольфа, Анджелина чувствовала, как напряглись все его мышцы и судорога бессилия и полной беспомощности, пробежала по телу молодого человека. Наблюдая, как Клэр опять уходит из-под самого его носа, Рольф испытывал бессильную ярость.
   Испанец распахнул дверь и с ухмылкой на лице подкрутил кончики своих опущенных подковообразных усов вверх.
   — Пойдете за мной, ребята, найдете эту бабу мертвой в луже крови. — И он ступил за порог. Были слышны шаги его тяжелых сапог и шлепанье босых ног Клэр. Затем послышались крики, стрельба, придушенный вскрик и, наконец, удаляющийся стук копыт.
   Свита принца подоспела вовремя, выйдя, наконец, во двор. Телохранители поддержали огнем людей Мак-Каллафа и пришли на помощь самому шотландцу, который находился под перекрестным огнем противников, прячась за поленицу дров. Содействие людей принца обеспечило перевес сил в пользу шайки Мак-Каллафа. Лишившись своего главаря и видя превосходящие силы соперника, люди испанца покинули поле боя, вскочили на своих лошадей и сломя голову бросились по дороге в том же направлении, в котором ускакал Дон Педро.
   — Победу в схватке может одержать и дурак, если на его стороне преимущество в людях и оружии, — произнес Рольф, стоя над распростертым на попоне рядом с разведенным костром Мак-Каллафом.
   — Ты называешь меня дураком прямо в лицо и думаешь, что тебе это сойдет с рук, потому что знаешь: я — твой должник, — проворчал Мак-Каллаф. — Я, конечно, сказал, что отказываюсь от требования выкупа за тебя и твоих людей и даже за Андре Делакруа в обмен на спасение моей головы, но это вовсе не значит, что я буду молча глотать твои оскорбления, лежа на земле!
   — А как же иначе. Тебе придется потерпеть! — продолжал насмехаться над ним Рольф, взметнув одну бровь вверх, и посмеиваясь синими глазами, устремленными вниз на главаря разбойников.
   В ответ Мак-Каллаф только сверкнул гневным взглядом. Он охал и взвизгивал, пока Анджелина накладывала ему повязку на раненое колено. Шотландец был подстрелен, в одну из последних атак разыгравшегося сражения пистолетная пуля угодила ему в ногу, глубоко разорвав ткани и задев кость.
   — Все равно мы обратили их в бегство, как побитых собак, поджавших свои вонючие хвосты, — ворчал Мак-Каллаф.
   — Да, но самый бешеный из них пес перекинул Клэр через луку седла и был таков.
   — Как жаль, — произнес шотландец голосом, в котором не слышалось ни тени сожаления, и взглянул на Анджелину с выражением притворной озабоченности на лице.
   — Это более чем жаль. Это означает, что всю операцию по спасению надо начинать сначала, чтобы окончательно разбить испанца, и как можно быстрее.
   — И все из-за той женщины?
   — Именно из-за нее, — ответил Рольф, прохаживаясь упругой походкой взад и вперед. — И ради твоего собственного покоя. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что хотя ты превратил убежище испанца в пепел и развеял по ветру все награбленные им богатства, твоему врагу понадобится менее месяца, чтобы обустроить новое логово и накрасть достаточное количество добра для своего пропитания, а тогда он снова начнет делать набеги на твою территорию.
   — Это верно, чтоб ему ослепнуть!
   — Тогда что же ты приобрел своей победой? — Мак-Каллаф засопел.
   — Я тебя отлично раскусил, ты хитрый дьявол. Ты просто добиваешься, чтобы мои люди помогли тебе вернуть ту женщину, хотя у меня не укладыается в голове, зачем она тебе, когда у тебя есть Анджелина.
   — Зачем? Да затем, что она прекрасная прислуга! — отвечал Рольф и глазом не моргнув.
   Шотландец понимал, что над ним смеются, и опять засопел. Им понадобилось разбить лагерь в нескольких милях от того ада, в который было превращено логово испанца. Надо было оказать срочную помощь раненым, кроме того люди страшно устали да и кони, преодолевшие огромное расстояние в эту ночь, нуждались в отдыхе. Мейер, Оскар и Андре помогли в уходе за ранеными. И теперь все вместе — разбойники Мак-Каллафа, телохранители Рольфа с вновь принятым в их ряды луизианцем Андре — лежали у костра, завернувшись в одеяла. Шотландец настоял на том, чтобы именно Анджелина, и никто другой, занялась его раненым коленом, пусть даже в последнюю очередь, после того, как перевяжет тяжелораненых. Анджелина не возражала. Чем больше работы, тем было лучше для нее. Она боялась досуга, боялась тех мыслей и воспоминаний, которые снова начнут одолевать ее.
   Когда она закончила обрабатывать рану главаря шайки, Рольф помог ей подняться на ноги.
   — Можно мне немного попить? — спросил Мак-Каллаф, повернувшись на бок, и скосил свои карие хитрые глаза на Анджелину.
   Прежде чем та успела ответить, Рольф сказал:
   — Если ты сумеешь принести себе воды. Анджелина и так достаточно сделала для тебя.
   — Спорю, что тебе самому этого было бы недостаточно, — проворчал шотландец им вслед.
   Хотя Рольф слышал эти последние слова, он не нашел нужным отвечать на них. Рольф повел Анджелину от костра к небольшому углублению в земле, уютно застеленному одеялами, сереющими в предрассветных сумерках. Когда они проходили между спящими телами, один из мужчин застонал, а Элис, которую захватили люди Мак-Каллафа дрожащую от ужаса, снова запричитала, уцепившись руками в пустую колыбель, с которой не хотела расставаться.
   Длинный мужской плащ, накинутый на плечи Анджелины, чтобы уберечь ее от сырого холода и скрыть разорванное на спине платье, волочился по земле и цеплялся за ветки и сухую колкую траву. Когда Анджелина укуталась в него и приподняла полы, она вдруг подумала о совершенно нагой Клэр. Неужели ей не дали никакой одежды в такой холод? И где она теперь, ее кузина? Все еще с Доном Педро или он бросил ее, как ненужную вещь, где-нибудь по дороге? И вообще жива ли она еще? Освальд и Густав были предусмотрительно посланы по следу шайки, чтобы подобрать Клэр в том случае, если ее оставят по пути. Полученные ими указания состояли также в том, чтобы не сближаться с разбойниками, бдительно избегать нападения из засады и не делать попыток спасти Клэр силой, поскольку это может последней стоить жизни.
   Анджелине казалось, что такого осторожного наблюдения недостаточно, что надо принимать активные меры по спасению кузины. Хотя, какие именно, она не знала, но чувствовала себя виноватой перед Клэр, как будто бросила ее в беде. И тем более уехать сейчас отсюда, не оказав помощи кузине, выглядело бы как явное предательство. Хотя Анджелина понимала, что ничего не сможет сделать одна, не могла она упрекнуть в бездействии и Рольфа с его свитой. Их действия были скованы опасением за жизнь Клэр, как стальными оковами.
   Теперь уже испанец наверняка будет начеку против любого дерзкого налета на свои ряды, подобного тому, который вырвал из его рук Анджелину и разрушил его лагерь. Пройдет немало времени, пока он опять забудется и потеряет бдительность, и, может быть, подумает, что Клэр не представляет больше ценности для Мак-Каллафа и всех тех, кто находится вместе с ним. И тогда только испанец решит, что, пожалуй, никого не заботит, вернется ли он на пепелище своего прежнего лагеря или остановится в какой-нибудь заболоченной чаще, кишащей змеями. Но сколько времени понадобится, чтобы все это произошло своим естественным порядком, никто с уверенностью сказать не мог.
   Вытянувшись под одеялами, Анджелина время от времени начинала дрожать в нервном ознобе. Казалось, что источник судорог находится где-то в глубине нее, и оттуда волны дрожи распространяются по всему телу. Анджелина знала, что дрожит не от холода, ей было тепло лежать рядом с Рольфом, который, впрочем, избегал лишних прикосновений к ней. Дрожь Анджелины была последствием тех событий, которые довелось пережить ей этой ночью, это была ответная реакция ее организма на страх и унижение, подавляемые ею в себе вплоть до настоящего момента, когда наконец все кончилось, и она имела право расслабиться.
   Анджелина думала, что дрожь скоро пройдет, но она все не проходила. Судороги пробегали по ее телу, зубы стучали, а нервы были натянуты, как струна.
   — Анджелина… — прошептал Рольф, повернувшись к ней и слегка касаясь ее плеча. — Что с тобой?
   Ей было трудно повернуться к нему лицом, она не знала, что он думает обо всем случившемся — об испанце и о ней самой, о той непристойной сцене, которую принц, к счастью, прервал своим вторжением.
   Но, в конце концов, ее потребность в ласке стала столь настоятельной, что у Анджелины больше не было сил сопротивляться.
   — Обними меня, — выдохнула она еле слышно, дрожащим голосом, — пожалуйста, обними меня.
   Он обнял и притянул ее к себе, его руки осторожно высвободили прижатые плечом волосы и нежно убрали их за спину Анджелины. Ей было уютно и покойно в его объятиях, лишенных страсти. Анджелину успокаивали его губы, чуть касающиеся ее лба, и тихо, нежно шепчущие ей слова утешения.
   — Успокойся, дорогая моя. Выбрось из головы все страшные воспоминания, прогони от себя все призраки этой ночи. Ты в безопасности, и я не отдам тебя никому, даже в последнюю минуту жизни. Я никогда не потребую от тебя того, чего ты не сможешь дать мне. Верь мне и прости за те страдания, которые я причинил тебе. Я знаю, они, как эхо, напоминают тебе события этой ужасной ночи. Пусть моя любовь послужит тебе защитой от всех наваждений и вселит в твою душу мир и покой.
   Эти слова медленно проникали в сознание Анджелины и когда они, наконец, достигли ее сердца, она замерла. Глубоко вдохнув воздух, она попыталась ровно, размеренно дышать, чувствуя гулкое биение сердца Рольфа щекой, прижатой к его груди, ощущая обволакивающее тепло его тела. Когда она, наконец, заговорила, ее голос звучал спокойно и как будто безразлично:
   — Любовь?
   — Я бы преподнес ее тебе сияющую и переливающуюся всеми цветами радуги в шикарной обертке, перевязанной лентами. Если бы я только мог. Но я не могу, поэтому прими ее потускневшую от причиненных тебе страданий, неприкрашенную и кажущуюся неуклюжей от своих слишком больших размеров.
   — О, Рольф! — произнесла Анджелина, сглатывая комок соленых слез, подступивших к горлу, — признайся честно, — я пойму, — что слова эти вырвались у тебя от угрызений совести, как знак раскаянья…
   — Это неправда, — просто сказал он.
   — Тогда… тогда я не могу принять твою любовь, пока ты не возьмешь взамен мою.
   Это вырвалось у нее помимо воли, она и не подозревала, что может произнести подобные слова. Казалось, они сами сорвались с ее уст, поднявшись откуда-то из глубины, где долго таились и ждали своего часа.
   — О большем я не мог и мечтать, — сказал он тихо.
   Его объятия были все также бесстрастны. В них не чувствовалось напряжения желания. Это тревожило Анджелину, у которой начала разгораться кровь.
   Она беспокойно зашевелилась и откинула голову назад, чтобы заглянуть ему в лицо. Он смотрел на нее, но Анджелина не могла отчетливо разглядеть черты его лица, в его слегка поблескивающих в темноте глазах отражались серые предрассветные сумерки. Набравшись смелости, она подняла руку и провела кончиками пальцев по его щеке, по твердой челюсти и дальше по сухожилиям напряженной шеи. Потом она повернула его голову и дотронулась разомкнутыми мягкими губами до его подавшегося ей навстречу рта. Он ответил ей, задержав ее губы в своих, пока она сама не прервала поцелуй. Тогда между ними воцарилась тишина. Рольф сдержанно, ровно дышал.
   — Нам осталось мало времени для сна, всего до восхода солнца. Спи.
   Слова Рольфа, судя по сжатому стилю речи, свидетельствовали о том, что на душе принца не было покоя, несмотря на нежелание показывать это.
   — А если я не могу?
   — Ты должна.
   Она опустила ресницы, все еще водя пальцем по раковине его уха, и спросила тихим мелодичным голосом:
   — А ты уверен, что я должна спать?
   — Это поможет мне принять нужное решение.
   — Не… не требовать от меня большего, чем я могу дать?
   — А что, если я потребую этого от тебя?
   — Анджелина, я всего лишь человек.
   — Ты принц, который однажды станет королем, и должен подчиняться правилам, предписываемым тебе твоим долгом, среди которых есть и такое — «положение обязывает». Или в Рутении существуют другие обычаи на этот счет?
   Рольф зашелся в беззвучном смехе. И когда он заговорил, его голос все еще дрожал от сдерживаемого хохота.
   — Анджелина, ты неподражаема! Я бы охотно доказал тебе мою верность этой традиции, если бы ты не была физически так измотана и утомлена.
   — Это не должно заботить тебя.
   — Как это не должно? Все, что так или иначе влияет на твое самочувствие, заботит меня.
   — А моя потребность в ласке, в любви — тоже?
   — Настойчивая до наглости, вот ты какая, — вздохнув, сделал он заключение.
   — Ты так считаешь?
   — Это как раз то, что мне в тебе и нравится. Лежи смирно, береги свои силы и разреши мне самому все сделать. Я буду заниматься с тобою любовью, может быть, и не совсем благородным способом, зато с королевской щедростью.
   Рольф раздел ее, рассыпая ласки и шепча нежные страстные слова, воспевающие ее стройное тело, жемчужную гладкость кожи, благоухание волос и все ее дышащее негой существо. Впрочем, восторг их друг другом был обоюдный, восхищение — разделенным. Нежно и настойчиво он выведал у Анджелины, заставив назвать полуразборчивым шепотом, самые отзывчивые и чувствительные участки ее тела. Они тихо перешептывались, лежа под одеялами в стороне от остальных, наслаждаясь своим уединением и полной гармонией чувств и ощущений, казалось, он стремится найти дверь и проникнуть внутрь ее существа, но хочет, чтобы она сама по доброй воле дала ему ключи от этой двери. Он коснулся ее груди горячим влажным языком и положил свои огрубевшие, привыкшие к обращению с оружием ладони на ее тонкую талию. Но его руки притягивал ее шелковистый плоский живот, и он, помедлив, двинулся дальше — еще ниже, дотрагиваясь губами до чувствительных участков ее тела, возбуждая их одним своим прикосновением. Он раздвинул ее бедра, лаская внутреннюю поверхность ног, и продвигаясь дальше вниз до чувствительной области ее колен, а другая его рука в это время проникла в ее лоно.
   Анджелина не могла больше оставаться холодной и бесчувственной, она больше не была погружена в свое беспросветное одиночество. Она горела огнем, ее кожа пылала, и постепенно, теряя чувство опоры, Анджелина погрузилась в волны томительной страсти. Когда же он прижался горячим ртом туда, где только что была его рука, Анджелина задышала часто и порывисто, поглаживая мягкие волнистые волосы Рольфа своей неуверенной ладонью, как бы умоляя его прекратить и одновременно благословляя на этот дерзкий поступок. Она не помнила себя, впав в небывалый экстаз.
   Ее сознание растворилось, а мышцы оцепенели от испытываемого нарастающего желания. Анджелина начала задыхаться, усталость была давно забыта, она взмывала вверх на волне бурного восторга, стремительно приближаясь к блаженному мигу. И, наконец, она достигла его, охваченная последней судорогой возбужденной до предела чувственной радости. Прежде чем Анджелина миновала этот апогей сладострастия, Рольф расстегнул брюки, крепко прижал ее к себе, закинув на себя одну ногу и мягко вошел по орошенному горячим соком наслаждения следу в лоно Анджелины. Она коснулась кончиками пальцев его лица, скользнула по его шее и обвила руками плечи, шепча проникновенным голосом:
   — О, Рольф, о Рольф!..
   — Как ты себя чувствуешь? Если тебе придется выдержать еще один приступ, ты останешься в живых?
   — Я умру, если его не будет, — прошептала она.
   Слова были произнесены, и нарастающее возбуждение вновь охватило ее; их дыхание сливалось в одно, темп телодвижений все увеличивался, пока вихрь чувств не достиг своей кульминации, растворившись в восторге, где исчезла реальность и все представления о прошедшем и будущем. Полнота разделенного счастья и взаимности охватила их обоих в этот редкий миг гармонии. Рассвет тем временем набирал силу, бросив первые, еще робкие, косые лучи на землю, разгоняя последние ночные тени и играя серебряно-золотистыми бликами в глазах Анджелины и Рольфа, которые все еще не хотели размыкать объятий. Заглянув в их глаза лучи солнца не нашли и следа мрака и тьмы, а только еще ярче высветили сияющую в них радость.

Глава 15

   — Я длиннохвостый сын болот с кошачьими глазами! Мой отец был медведем гризли, а мать наполовину пантерой, а наполовину орлицей. Я умею скакать верхом на аллигаторе с такой же легкостью, как на маленьком пони, останавливаю быка на бегу и использую многоводную Миссисипи как личную плевательницу. А ну вставайте все и идите сюда! Ау!
   Этот дикий крик разорвал тишину. Анджелина подняла голову от рукоделья — она чинила одну из мужских рубашек, разорванных во многих местах в эти последние дни, последовавшие за налетом на логово испанца. Над огнем в котле кипело варево, предназначенное на обед людям Мак-Каллафа, которые находились тут же и занимались кто чем, развалившись на полу: одни пили, другие играли в карты, третьи стонали от боли в местах все еще незаживших ран.
   — Что за черт? — воскликнул Мак-Каллаф, вскакивая с кресла и ругаясь последними словами, потому что нечаянно задел больное колено о ножку стола. — Это похоже…
   Рольф с выражением тревоги в синих глазах оставил свое занятие — он чистил в это время пистолет. В комнате воцарилась тишина.
   — Так ты выйдешь ко мне или нет, ты, паршивый, побитый молью шотландец с головой, лысой, как бильярдный шар? А? Отвечай!
   — О Господи! — в бороде Мак-Каллафа сверкнула кривая ухмылка и он поспешно захромал к двери. Его люди тоже повскакивали с мест и устремились за ним.
   Анджелина отложила шитье в сторону и заинтригованная вместе с Рольфом последовала к выходу.
   Молодой мужчина огромного роста восседал верхом на коне прямо перед ступенями, ведущими в коридор дома. Он был хорошо одет: в длиннополый сюртук из тонкой серой шерсти, кремовый жилет, вышитый черным шелком и темно-желтые брюки, заправленные в начищенные сапоги для верховой езды, достигавшие середины его икр. Когда молодой человек заметил Анджелину, он вежливо приподнял шляпу, демонстрируя свои рыжеватые волосы, обрамляющие широкое смуглое лицо с правильными чертами и темно-серыми глазами.
   — Мадемуазель Фортин, — сказал он с изумлением.
   — Мистер Боуи, — произнесла Анджелина, улыбаясь.
   — Вы когда-то звали меня просто Джимом, — улыбнулся в ответ молодой человек и тут же скосил тяжелый взгляд в сторону Мак-Каллафа. — Могу я спросить, как вы попали сюда?
   Контраст между спокойной благовоспитанной манерой, с которой он обращался к Анджелине и недавним хриплым воплем, каким окликают обычно перевозчики на реке или обитатели лесной глуши своих приятелей, был просто поразителен.
   — Послушай, Джим, слезай со своей лошади, — поспешно вмешался шотландец, — и я тебе все сам объясню.
   — Хорошо, если бы ты это сделал побыстрее. Я давно знаком с мадемуазель Фортин, наши семьи были соседями, когда мы жили под городом Сент-Мартинвиллем, пока в прошлом году моему отцу не взбрела в голову мысль переехать в более уединенное место. Мне вовсе не нравится то обстоятельство, что леди такого благородного происхожения находится в столь неподходящем месте у безбожных людей, подобных тебе.
   Мак-Каллаф проглотил последние слова, сказанные в его адрес, с довольно спокойным видом.
   — Я расскажу тебе всю эту историю, когда мы войдем в дом. Эй, Джек, возьми его лошадь!
   Джим Боуи спешился с ловкостью, которую трудно было предположить в столь большом и громоздком мужчине. Сунув шляпу под мышку, он направился к Анджелине и, взяв ее руку, склонился над ней. При этом взгляд, брошенный им на Рольфа, который хозяйским жестом держал Анджелину за талию, был еще менее дружелюбным, чем тон, которым гость беседовал с Мак-Каллафом.
   Оба мужчины были, по-видимому, равны по своей физической силе, хотя Боуи немного превосходил Рольфа в росте и весе. Но зато Рольф был более зрелым мужчиной, старше двадцатичетырехлетнего Боуи четырьмя или пятью годами, которые давали ему преимущество в жизненном опыте и еще в чем-то трудно определимом словами. Он выдержал пристальный взгляд молодого человека довольно терпеливо, прищурив свои яркие глаза и склонив голову в знак вежливого приветствия, когда Мак-Каллаф поспешил довольно неуклюже представить их друг другу.