Страница:
– Да-да, деловито отвечает Виктория, – подожди, сейчас приду.
И посовещавшись с Валентиной, пошушукавшись, она поднимается, выходит и следует в мой номер. По лестнице выстроились, как на параде, друзья авиаторы, и я на каждой ступеньке представляю:
"Мужики, познакомьтесь, моя жена!" Все восторженно жмут ладошку Вики и клянчат автограф первой в мире. А Вика их всех одаривает улыбкой, которую хочется взять под стекло и повесить бирку с номером.
Награждает инвентаризованной гримаской и обещает: Да-да, конечно, конечно, обязательно, завтра, завтра…
Наконец, заходим в мой номер. Я выставляю на обозрение огромную, битком набитую сумку, торжественно вынимаю оттуда дешевую деревянную куропатку с раскрашенной красной грудкой, объясняю, что это мой подарок Маше. Вика умиляется, я, вдруг, обнимаю её, притягиваю к себе, и мы почти минуту стоим вот так неподвижно. Она вытянула руки по швам и сжалась, я охватил её своими лапами, мы оба молчим и не шевелимся, а снизу снова звучат нескончаемые "вива!" и аплодисменты…
– Слушай, – говорю, неужели ты и сейчас думаешь о нём?
– Да, – отвечает, – и сейчас думаю…
По-деловому быстро рассматривает убранство моего номера, отмечает, что я неплохо устроился, хвалит вид из окна (хоть он и покрыт кромешной тьмой) и так же по-деловому объявляет, что ей уже давно пора возвращаться к Валентине. Мы оба выходим, я тащу сумку с куропаткой и книгами, идем вниз и встречаем на лестнице пилота
Сергея. Я их знакомлю, объясняю, что это мой единственный в гостинице друг и к тому же настоящий скульптор по дереву, рассказываю про его африканские статуэтки. Сергей приглашает к себе в номер на вернисаж, а Виктория тут же клянчит у него какой-нибудь кусочек красного дерева. Восторженно поддатый Серега ведет нас наверх и дарит ей чертовски для него ценную полуметровую заготовку.
Вика хватает её, словно бриллиантовые сережки, а я теряюсь в догадках, зачем ей этот красный пень. Сергей просит взамен автограф первой в мире. Вика обещает (так, кстати, и не выполнив обещания за суетой) мы все втроем спускаемся вниз к выходу. Я укладываю в
Мерседес свою сумку с португальскими книгами и куропаткой, пластиковый пакет с деревяшкой, и мы снова понимаемся в ресторан.
Там расходимся. Вика идет во главу стола, а мы с Сергеем пристраиваемся к группке авиаторов, вылезших из номеров на шум тостов и бульканье халявных напитков. Я стою рядом с пилотом
Серегой, штурманом Володей, ленинградским белобрысым радистом
Игорем, затесавшимся в их компанию только что приехавшим из Донецка врачом инфекционистом Колей и, вдруг, замечаю, что в углу зала мой добрый приятель, администратор гостиницы Карлуш, разливает по стаканам порции Гавана клуба и кидает в каждую по кусочку льда.
Расталкиваю толпу, пробиваюсь к нему и говорю, что мне нужно пять порций. Он верит и начинает их готовить, а я, вдруг, вижу, как женская космическая свита важно поднимается из-за стола, шествует через зал к лестнице и к стоящим внизу черным Мерседесам. Мне, естественно, нужно бежать за ними, догнать Вику, что-то сказать, хотя бы до свиданья, до завтра, выяснить, как мы увидимся, ибо завтра вечером они уже улетают обратно. Нужно, но я не могу. Ведь,
Карлуш по моей же просьбе заполняет стаканы и пихает в них льдинки.
Я, подпрыгивая от нетерпения, жду, хватаю все пять фужеров, протискиваюсь в угол, где их столь жаждут, вручаю, быстро опрокидываю в рот свою порцию и несусь вниз.
Там тишина и пустота. Мерседесы уже укатили, и я, как всегда, опоздал. Вот и всё. Вот и кончилось посещение отеля Кошта ду Сол официально всё еще моей женой Викторией Самвеловной Погосовой и сопровождающими её лицами. Целых девять месяцев все мои эротические бредни сводились к мысли, что когда-нибудь она войдет в мой номер. И она действительно вошла, находилась в нем целых пять минут, и я даже успел на какое-то мгновенье её обнять. А та призналась, что даже в этот миг думала о нем. Я стою и смотрю в пустоту дороги, по которой только что проехала моя Вика. Стою до тех пор, пока не приходит мысль, что я вот тут, торчу как мудак, а там ром на халяву дают. И спешу наверх в ресторан.
Праздник продолжается. Карлуш по-прежнему наполняет высокие тонкие фужеры, толпа за п-образным столом и не думает расходиться, я сосу ледяной "Гавана клуб" и мысленно говорю… говорю. Объясняю
Вике всё то, что так и не успел объяснить в самолете. Пилот Серега и инфекционист Коля, оказавшиеся, вдруг, земляками, вспоминают родные донецкие места, оркестр наяривает: О, эу керу моррер на каденсия бонита ду самба! – "О, как я хочу умереть в прекрасном ритме самба!", а черные Мерседесы давным-давно укатили прочь…
… Следующий день, 18 июня, – понедельник, и у меня полно своих дел. С утра мотался по Луанде, что-то делал, кому-то что-то переводил, кого-то куда-то перевозил. А вечером приехал в резиденцию, и оказалось, что все вещи уже собраны, и они вот-вот должны выехать в аэропорт. Я, почему-то во власти навязчивой идеи:
Вика, сядь в мою машину, доедем с тобой до аэропорта. Я так хочу, чтобы ты хотя бы раз проехалась в моей машине!
– У тебя спустит колесо или заглохнет двигатель, – резонно заявляет Погосова, подозрительно глядя на бордовую колымагу, на которой в любом месте можно написать пальцем знакомое с детства слово из трех букв. – Нет, уж, не хочу рисковать!
И она решительно садится в зеленый ФИАТ дипломата Володи, у которого я когда-то, будучи преподавателем МГИМО, принимал выпускные экзамены в казенной крашеной аудитории с видом на Москву реку и строящуюся картинную галерею на другом берегу, рядом с парком
Горького. Тут же возле резиденции оставляю свою машину, сажусь рядом с Викой на заднее сиденье Володиного Фиата, и мы отправляемся в эту последнюю в нашей жизни совместную поездку. Я опять пытаюсь ей что-то говорить, но та отвечает невпопад, и я вижу, что она меня не то, что не слушает, а просто не слышит, и живет какой-то другой жизнью, с моей абсолютно не пересекающейся. Ведет какой-то внутренний диалог, с кем-то спорит, что-то кому-то доказывает.
Приезжаем в аэропорт, и начинается: У вас лишний вес, а кто будет платить? Что значит: "лишний вес"? Это подарки Валентине
Владимировне! А мне начхать на вашу Валентину Владимировну! Да как вы смеете? Да, что значит: "смею"? У нас коммерческая организация!
Да я вам покажу "коммерческая"! Я вас в ЦК вызову! Давайте грузите!
Да я на вас плевал! Давайте платите!
Чувствую скандальчик и отхожу в сторону. А, главное, ведь, прекрасно вижу, и знаю, что всё, в конце концов, как-то образуется, что это просто трепка нервов от загранскуки, маленькие радости кого-то обосрать, которую восторженно испытывает многократно обосраный. Конечно же, всё разрешается благополучно, вещи загружаются и растрепанная Вика, на пределе всех сил и эмоций рапортует первой в мире, что багаж в порядке. Их окружает огромная толпа, звучат звонкие поцелуи, режет слух восторженный женско-африканский визг. Краснорожий дядя шумно обнимает румяного малого, а я пытаюсь ухватить Вику и хотя бы поцеловать в щеку. Но она выскальзывает из моих объятий и взахлеб целуется с какой-то черной женской активисткой, походя, обещает мне выйти попрощаться, и они поднимаются по высоченному трапу в открытую ярко горящую в африканской темноте дверь. Я стою на теплом асфальте рядом с огромным длинным серым существом со сверкающими иллюминаторами. Трап по-прежнему приставлен к яркому прямоугольнику двери, все расходятся, зовут меня, а я упрашиваю подождать и уверяю, что Вика вот прямо сейчас выйдет со мной проститься.
Рядом стоит мой шеф Василий Иваныч. Меня, его первого помощника, наши врачи зовут Петькой, а я не в обиде. Шеф только что пообещал отвезти меня до резиденции, где я оставил свою машину. Он, как и я, смотрит наверх, и мы видим, как тяжелая матовая дверь закрывает прямоугольник света, около нас ревет мотор, и трап медленно отъезжает от огромного тела с надписью Аэрофлот и олимпийской эмблемой. Мы поворачиваемся и идем назад через едва освещенное летное поле к машине Филипчука… Вот и всё…
Спустя десяток минут я привычно сажусь на черное сиденье своей колымаги, втыкаю ключ и еду домой в отель Кошта ду Сол. Вокруг меня спящий город, редкие огни встречных авто. Справа – шум океана, слева чернеющие в свете фар баобабы, впереди блестящий черный асфальт
Вон там за горизонтом – уютный балкон с бордовым каменным полом, белая обшарпанная мебель, матовый шкаф холодильника, далекие огоньки косы Мусулу, бутылка Олд Том джина, совиспановский тоник Канадиан клаб и большая белая амбарная тетрадь… Крепко запереть дверь, наполнить высокий стакан коричневого стекла дуралекс, набросать в него льда, сесть в кресло, положить на колени тетрадь, закурить хорошую американскую ментоловую сигарету, взять в руки авторучку, смотреть на непривычно перевернутый месяц, слушать шорох океана во тьме и вдыхать его запах…
… Как странно, еще вчера Вика выходила вот на этот самый балкон…
Всё-то же 29 декабря 2000 года в том же Монреале.
Шурик, даже не помню, когда последний раз перечитывал сей текст.
Лет двадцать тому назад, как минимум. Почему-то не хотелось возвращаться в те времена. А сейчас так всё в памяти всплыло, словно происходило вчера. Особенно ясно вижу, как через десяток дней, в начале июля, разгар местной зимы, я снова прилетел в Мосамидеш и пару недель мотался там по присутственным местам, устраивая жилье и быт наших врачей. Гулял по этому маленькому городку в самой южной точке Анголы, ежился от холода, кашлял, проклинал свое головотяпство и с тоской вспоминал валяющуюся в коштинском шкафу синюю стеганую куртку, в которой прибыл из Москвы.
И по десять раз в день проходил мимо длиннущего розового фасада бывшего губернаторского дворца, где 17 июня был дан торжественный обед в честь Первой в мире, посетившей это южноафриканское захолустье затерянное между песчаным горизонтом намибийской пустыни и ярко зеленой, почти по-фински холодной океанской гладью. По набережной ездили туда-сюда армейские зиловские грузовики защитного цвета. В их кузовах сидели кубинцы, одетые в грязно-зеленые советские солдатские ватники. А на берегу возле кромки прибоя бродило множество роскошных серых цапель с темными воротничками на грациозных шеях. Я часто останавливался и подолгу на них смотрел, пытался созерцать, как японец цветение сакуры. Но не выходило.
Вместо этого появлялось разрушающее всю созерцательность желание выпить, осуществить которое я не мог никак, ибо во всем Мосамидеше не было ни единого винного магазина…
… В общем, что хочешь, то и думай, Александр Лазаревич. Я же сам просто не знаю, ответил ли на твой первый вопрос или нет. А на второй… Ой, да у тебя, ведь, еще и третий есть вопрос, касаемо бывшей моей супруги. Спрашиваешь ты, где она сейчас и что делает.
Давай лучше, я тебе на него отвечу. Насколько мне известно, Вика уже больше десяти лет сидит на неком острове-государстве, где возглавляет Российский дом науки и культуры. Остров этот оффшорный, и там всё семейство Погосовых весьма крутыми бабками ворочает. В прошлом году, возвращаясь из Москвы домой в Монреаль, встретил я случайно в самолёте её брата Тиграна, который тоже в Канаду летел по каким-то ново русским делам. В свое время Тигран закончил с красным дипломом МГИМО, и именно он меня туда пристроил преподавать португальский язык. После института его, только что получившего московскую прописку, почти из общежития, без всякого блата, взяли в
МИД, где братец начал делать карьеру такими же головокружительными темпами, как и сестра при первой женщине-космонавте. Сколько его помню, постоянно всем улыбался, словно приклеена была у него улыбка на всегда трезвой физиономии. Хотя выпить он был не дурак, но делал это за семью замками, и с такой осторожностью, словно не пил, а фальшивые бабки печатал. В тот же раз он, вдруг оказался публично и откровенно пьян, аж пьяней меня, что само по себе удивительно, ибо я за последние сорок лет ни разу трезвым в самолет не садился. В глубине души я даже не очень уверен, что в самолеты вообще трезвых пускают. Тигран бухнулся в пустое кресло рядом со мной, достал безумно дорогую бутыль виски Джони Уолкер с синей этикеткой, и мы выпили за встречу.
А между первой и второй бывший шурин мне сообщил, что у них виллы по всему Подмосковью, да Средиземноморью. Именно так и выразился. А миллионов баксов, мол, столько, что и счет потеряли. Свой же бывший
МИД, где столько лет проработал, дослужившись до советника, назвал
"кормушкой для умственных инвалидов". Меня он не слушал вообще, вопросов о жизни не задавал, а только ежеминутно бил на отмаш по моему колену и обзывал мудаком, повторяя: "Мы тебе такую честь оказали, в семью свою приняли, а ты – му-у-удак!!! Му-у-уда-ак!
Сейчас бы и у тебя миллионы были!" Я пытался выяснить у него хоть что-то о дочке Маше, но Тигран мне сообщил только следующее: "Она такая же абсолютная пофигистка, как и ты сам". И снова продолжил: Ну ты и му-у-дак! Му-удак!
Впрочем, я никогда и не сомневался, что Вика станет в жизни очень богатым человеком, поскольку у неё это было просто на роду написано.
Уже из-за сего факта не мог наш брак длиться долго, ибо у меня-то на роду как раз написано оставаться нищим, хоть я и лысый. "У лысых деньги не кончаются" поет Маша Распутина. Врет. У меня, к примеру, даже никогда и не начинались. В общем, разные у нас были судьбы, а мы сдуру пытались их в одной упряжке пустить.
Но, зная хорошо Викторию, я также уверен, что при всех своих миллионах и грудах злата, она сейчас должна быть человеком глубоко несчастным, поскольку величайшую глупость сморозила десять лет тому назад, выбрав должность, что была престижна вчера, в то время как уже наступило завтра. А она не просекла, уехала на какой-то говенный остров деньгу зашибать и не оказалась в нужное время в нужном месте.
Когда-то Лев Давидович точно также облажался, тоже, ведь, обладая огромнейшим умом и интуицией. Совершенно необъяснимо подвели они его, и тот просрал власть, ибо вместо того, чтобы хоронить лысого другана, отправился на юг отдыхать. В точности, как Виктория
Самвеловна при не меньшем, чем у Троцкого уме, да таланте, жестоко проворонила (это я только из уважения к ней, как к даме, другого термина не употребляю) уникальнейшую возможность сделать при новой власти блестящую политическую карьеру, дойти минимум до министра
(максимум-то при её способностях, даже обсуждать не хочу. Там и вице-премьерство могло бы нарисоваться), а стала заурядной, миллионершей, каких пруд пруди.
Даже мне, Шурик, всё это чрезвычайно обидно! Я, ведь, первые-то годы в Канаде не знал, что Вика на острове прохлаждается, думал – делом занята. Почему-то был убежден, что давно в Думе заседает от какой-нибудь солидной партии. И всё высматривал в телепередачах про
Россию её столь знакомую физиономию. Кто только там не мелькал!
Например. Андраника Манукяна CNN раз десять показала. Погосовой же нет, как нет. А я все недоумевал, мол, чем она Хиросимы-то хуже? И только в 95-ом, когда в Россию приехал, то узнал с огорчением, что она, оказывается, уже много лет в оффшоре сидит. А как было бы мне в кайф пускать тут народу пыль в глаза, что, мол, вице-премьер
Погосова – моя бывшая жена. Жаль, не срослось. Хотя, еще не вечер, мало ли, как жизнь-то сложится, тем более, она же – Победа, успех у нее в крови. Посодействую-ка я, прям вот щас, карьерному росту
Виктории. Выпью за её будущие успехи в коридорах российской власти, создам своим тостом в ноосфере определенное энергоинформационное, блин, поле, благоприятное для её карьеры…
Не помню уж, где я про эти поля читал, но в каком-то очень серьезном научном издании. То ли в "Мегаполис Экспресс", то ли в
"Экспресс газете" у Вовочки Казакова, самого информированного и уважаемого мной российского журналиста. Да и неважно, где. Главное, что поля такие существуют, и это научно доказано. Оказывается, каждый раз, когда мы за кого-то пьем, поднимаем тост, то наши слова, помыслы и выжранные напитки просто так, без толку в бесконечности не теряются, а приводят в действие там в ноосфере определенные космические силы. Те же начинают благоприятным образом влиять на жизненные события тостуемого, принося ему успех за успехом. Так что за това… (пардон, блин, пардон) госпожу Погосову В.С. будущего члена российского правительства! Вздрогнули!
… Во, пошло! Хорошо зреет поле, радеет за госпожу Погосову.
Блин буду, еще точно также раз пять повторю и премьерство ей обеспечено. Жаль только, не будет знать, кому обязана. Впрочем, благодарности и не жду. Я ж от чистого сердца!
Все, хватит о Погосовой, давай сменим тему. Расскажу-ка я лучше тебе о том, как пару недель тому назад летал на четыре дня в американский город Миннеаполис штата Минесота, в гости к моим друзьям художникам, супругам Колымаевым. А Римма Николаевна
Колымаева, в девичестве Покусик, во времена шальной юности, то есть, в начале восьмидесятых годов, часто появлялась в моем Перовском доме. Покусик – это артистический псевдоним, а не фамилия. Девичью фамилию свою Римма сама уже точно не представляет, ибо выходила замуж то ли семь, то ли восемь раз. Сколько точно – запамятовала. И фамилия ушла.
Зато я слишком хорошо помню, что 6 декабря 1982 именно Покусик привела ко мне в гости девочку Надю. И именно она на следующий день составила нам с Надёжей и Старикашкой компанию в пивнухе-автомате.
Впрочем, сама Покусик, уже давным-давно превратилась в солидную, уважаемую Римму Николаевну Колымаеву, талантливого и успешного художника-дизайнера. Не разглядели мы 20 лет тому назад действительно недюжинный талант в этой сибирской девочке. Московский снобизм помешал. Между прочим, даже стыдно правду сказать (а врать не умею), именно они Покусики-Колымаевы, оплатили мне билет. У меня-то самого просто на бутылку не хватает. Откуда уж тут взять, чтобы до Миннеаполиса и обратно? Я ведь позорно сижу на велфере и, видимо, больше никогда с него не слезу. Так это – великое счастье мое, что есть друзья, не только желающие меня видеть, а еще готовые дорогу оплатить.
Летел я к ним на двух самолетах. Сначала до Детройта на большом
Боинге, а оттуда до Миннеаполиса на маленьком винтовом двухмоторном
СААБе, от которого словил огромный кайф. Этот СААБ летел так низко, что было видно сверху абсолютно все, не только дома, машины, но и отдельные фигурки людей. На такой высоте я только однажды в жизни летел в Анголе на кубинском Ан-2 из Мосамидеша в Луанду. Тот, правда, был несколько менее комфортабелен, чем СААБ, зато шел совсем низко вдоль всего побережья, и вид из иллюминатора был просто сказочный. Единственно, что мешало от души наслаждаться пейзажем, так это мысль, что снизу запросто могли шмальнуть в нас ракетой.
Впрочем, я тогда к подобным мыслям как-то привык. Слишком уж часто летал, ибо в Анголе авиатранспорт был практически единственно возможным средством передвижения.
Если шеф посылал меня, к примеру в Уамбо или Маланже, скажем. отвезти врачам холодильник, то я грузил его в приданный мне Рафик с португальской надписью на борту "Министерство здравоохранения", садился туда сам и гнал в аэропорт. После этого объезжал его сбоку и подкатывал к въезду на примыкающую к аэропорту военную базу. Там тормозил возле часового-кубинца и говорил ему только одно слово: совиетику. Это было, как бы пароль. Кубинец тут же махал рукой и произносил тоже только одно слово: пасса (проезжай), что было, как бы ответ на пароль. Вот так запросто, без каких либо документов и бумаг. Сейчас даже не верится. После этого я проезжал через всю базу, мимо казарм, где шастали наши офицеры в кубинской форме, и выкатывал прямо на летное поле, которое огибал по краешку, высматривая хвосты двадцать четвертых и двенадцатых Анов с аэрофлотовскими эмблемами. Находил, подъезжал и останавливался у первой машины, крича экипажу: "Мужики, куда путь держите?" Мне орут в ответ: "В Бенгелу, а тебе куда?"
– А мне, – говорю, – надо в Уамбо.
– В Уамбо, – отвечают, – Юркин семнадцатый борт лететь должен.
Гони туда
Еду к семнадцатому и вступаю в переговоры:
– Мужики. Возьмите меня с холодильником в Уамбо.
Из двери машины высовывается голова техника Гришки в белой кепочке "Москва-турист". Гришка ехидно спрашивает: "А стеклянный билет?" Я бью себя в грудь и обещаю, что стеклянный билет будет выставлен в лучшем виде. После чего мне помогают загрузить холодильник и находят местечко рядом с черными солдатами в камуфляжных куртках на жестких стальных скамьях, что тянутся вдоль бортов. В проходе посреди бортовых сидений громоздятся бочки с бензином и ящики, из которых выглядывают стабилизаторы мин. Одна мысль успокаивает: с подобным грузом если грохнемся, то мучаться будем не дольше, чем известная старушка в высоковольтных проводах.
И в том полете на АН-2, который вспомнился мне в СААБе авиакомпании Дельта, низко летящим между Детройтом и Миннеаполисом, тоже весь проход был уставлен какими-то шибко взрывными темно-зелеными ящиками. Кроме того, набилось туда человек двадцать кубинцев, расселись рядом со мной на железных скамьях вдоль бортов и завесили стены своими Калашниковыми, так что один ствол уткнулся мне прямо в спину. Я же сижу, стесняюсь сказать, мол, компанэро кубано, отодвинь на хрен свою дуру метральядору от спины. Подумали бы еще, что я, мол, не мачо, раз боюсь. К тому же в тот самый момент отвлекся я, взглянул в окошко и увидал в крыльях Аннушки какие-то отверстия с крышками. Одни крышки болтались открытыми, а другие были подвязаны простыми веревочками. Весьма мне стало не по себе от такого состояния аппарата, на котором предстояло лететь. Но я вида не подал. Ведь мы же, блин, мачос! Так и долетели тогда до Луанды, не менее благополучно, чем сейчас до Миннеаполиса – Сент-Поля.
Кстати, о Миннеаполисе знают в мире все. Я, во всяком случае, с детства знал, что в Америке такой город есть. Но мало кому в наших российских краях известно, что Миннеаполис расположен только на одной стороне реки Миссисипи. А на другой, прямо противоположной, находится город, который официально к Миннеаполису никакого отношения не имеет. Город этот называется Сент-Поль и его разделяет с Миннеаполисом только речка Миссисипи. Пишу "речка", ибо в этом ее верхнем течении она едва ли шире Москвы реки в Москве. То есть это если, как бы, Замоскворечье, или Васильевский остров объявили бы себя отдельным городом, никакого отношения к Москве или Питеру не имеющим. А в Америке такое в порядке вещей. (Впрочем, если память не изменяет, я тебе уже описывал подобную ситуацию в Оттаве) При этом жители Сент Поля (Замисисипья) жалуются, что, мол, Сэнт-Поль – город вымирающий, вся жизнь переходит в Миннеаполис. Это, как бы житель
Зацепского вала плакался, что у них вся жизнь уходит на
Садовую-Самотечную.
Я же так знаком с проблемами Сент-Поля потому, как Колымаевы живут именно там, а не в Миннеаполисе. Поселились они в самом даун-тауне в комплексе из двух 38 этажных башен и огромной трехэтажной торговой плязой между ними. Квартира их – односпальная
(как наши люди говорят: "однобедрумная", то есть одна спальня и холл) на 25 этаже одной из башен. Всё кругом супер-шик. Особенно для меня, жителя нищенского квартала. А, главное, можно прямо в тапочках спуститься с ихнего 25-го этажа вниз в Ликер стор и взять бухало.
Кроме этой квартиры, Колымаевы снимают ещё студию, ибо Борис, муж
Риммы Николаевны, художник, скульптор по дереву. То, что он делает по её эскизам, это – полный отпад. Настолько потрясающе, что не описать словами. Единственно могу сообщить, что все их работы уходят тепленькими, с ходу. И каждая стоит от 5 до 10 тысяч баксов. И платят. Куда денутся! Это, как по РТР "Вести" только что сообщили, что, мол, сегодня в 24-00 (у нас 16-00) впервые прозвучит новый старый гимн Михалкова старшего. А потом Михалков младший там что-то такое глубокомысленно произнес, мол, раз такой гимн, значит, сам Бог велел. И при этом рукой указал на небо, да добавил:Все, мол, под него встанут, никуда не денутся. Так же и с Колымаевыми. Мастера резьбы по дереву такого класса, как Боря в Минессоте отроду не было.
Спрос же имеется. Оттого люди встают при виде его работ и платят.
Никуда не денутся. А ребята (дай им Господь здоровья) очень сильно поднялись на бабки. Молодцы!!! Сейчас только ждут того момента, когда получат гринкарту. Тогда погрузят весь инструмент на машину и поедут туда, откуда, по словам Довлатова, путь только один – на луну. То есть, в Нью-Йорк. При этом всем их движением руководит
Римма, ибо Борю в жизни только работа с деревом и интересует, а всё остальное он пускает на самотек.
Римма Николаевна же человек исключительно целеустремленный. Так, например, в 1980 году жаловалась она мне, что никак ей не удается прописаться в Москве, а я, успокаивая ее, сказал: Ну что ты, Рим, так переживаешь? Ну не получится, вернешься в Омск. Тоже, ведь, город, и люди там живут. Родина твоя.
А она мне отвечает: Запомни Лесников! Я в этот ёбаный Омск никогда больше не вернусь! Я буду жить только в Москве, только в
Москве, только в Москве!
А пол года тому назад болтали мы с ней по телефону, и я узнал, что они, еще никаких гарантий в Америке не имея (абсолютно никаких), уже продали свою московскую квартиру. Я говорю: "Римма, вы с ума сошли! А если у вас с Америкой ничего не выйдет, куда вы вернетесь, бомжевать, что ли, будете?" Она же мне отвечает: "Запомни Лесников!
И посовещавшись с Валентиной, пошушукавшись, она поднимается, выходит и следует в мой номер. По лестнице выстроились, как на параде, друзья авиаторы, и я на каждой ступеньке представляю:
"Мужики, познакомьтесь, моя жена!" Все восторженно жмут ладошку Вики и клянчат автограф первой в мире. А Вика их всех одаривает улыбкой, которую хочется взять под стекло и повесить бирку с номером.
Награждает инвентаризованной гримаской и обещает: Да-да, конечно, конечно, обязательно, завтра, завтра…
Наконец, заходим в мой номер. Я выставляю на обозрение огромную, битком набитую сумку, торжественно вынимаю оттуда дешевую деревянную куропатку с раскрашенной красной грудкой, объясняю, что это мой подарок Маше. Вика умиляется, я, вдруг, обнимаю её, притягиваю к себе, и мы почти минуту стоим вот так неподвижно. Она вытянула руки по швам и сжалась, я охватил её своими лапами, мы оба молчим и не шевелимся, а снизу снова звучат нескончаемые "вива!" и аплодисменты…
– Слушай, – говорю, неужели ты и сейчас думаешь о нём?
– Да, – отвечает, – и сейчас думаю…
По-деловому быстро рассматривает убранство моего номера, отмечает, что я неплохо устроился, хвалит вид из окна (хоть он и покрыт кромешной тьмой) и так же по-деловому объявляет, что ей уже давно пора возвращаться к Валентине. Мы оба выходим, я тащу сумку с куропаткой и книгами, идем вниз и встречаем на лестнице пилота
Сергея. Я их знакомлю, объясняю, что это мой единственный в гостинице друг и к тому же настоящий скульптор по дереву, рассказываю про его африканские статуэтки. Сергей приглашает к себе в номер на вернисаж, а Виктория тут же клянчит у него какой-нибудь кусочек красного дерева. Восторженно поддатый Серега ведет нас наверх и дарит ей чертовски для него ценную полуметровую заготовку.
Вика хватает её, словно бриллиантовые сережки, а я теряюсь в догадках, зачем ей этот красный пень. Сергей просит взамен автограф первой в мире. Вика обещает (так, кстати, и не выполнив обещания за суетой) мы все втроем спускаемся вниз к выходу. Я укладываю в
Мерседес свою сумку с португальскими книгами и куропаткой, пластиковый пакет с деревяшкой, и мы снова понимаемся в ресторан.
Там расходимся. Вика идет во главу стола, а мы с Сергеем пристраиваемся к группке авиаторов, вылезших из номеров на шум тостов и бульканье халявных напитков. Я стою рядом с пилотом
Серегой, штурманом Володей, ленинградским белобрысым радистом
Игорем, затесавшимся в их компанию только что приехавшим из Донецка врачом инфекционистом Колей и, вдруг, замечаю, что в углу зала мой добрый приятель, администратор гостиницы Карлуш, разливает по стаканам порции Гавана клуба и кидает в каждую по кусочку льда.
Расталкиваю толпу, пробиваюсь к нему и говорю, что мне нужно пять порций. Он верит и начинает их готовить, а я, вдруг, вижу, как женская космическая свита важно поднимается из-за стола, шествует через зал к лестнице и к стоящим внизу черным Мерседесам. Мне, естественно, нужно бежать за ними, догнать Вику, что-то сказать, хотя бы до свиданья, до завтра, выяснить, как мы увидимся, ибо завтра вечером они уже улетают обратно. Нужно, но я не могу. Ведь,
Карлуш по моей же просьбе заполняет стаканы и пихает в них льдинки.
Я, подпрыгивая от нетерпения, жду, хватаю все пять фужеров, протискиваюсь в угол, где их столь жаждут, вручаю, быстро опрокидываю в рот свою порцию и несусь вниз.
Там тишина и пустота. Мерседесы уже укатили, и я, как всегда, опоздал. Вот и всё. Вот и кончилось посещение отеля Кошта ду Сол официально всё еще моей женой Викторией Самвеловной Погосовой и сопровождающими её лицами. Целых девять месяцев все мои эротические бредни сводились к мысли, что когда-нибудь она войдет в мой номер. И она действительно вошла, находилась в нем целых пять минут, и я даже успел на какое-то мгновенье её обнять. А та призналась, что даже в этот миг думала о нем. Я стою и смотрю в пустоту дороги, по которой только что проехала моя Вика. Стою до тех пор, пока не приходит мысль, что я вот тут, торчу как мудак, а там ром на халяву дают. И спешу наверх в ресторан.
Праздник продолжается. Карлуш по-прежнему наполняет высокие тонкие фужеры, толпа за п-образным столом и не думает расходиться, я сосу ледяной "Гавана клуб" и мысленно говорю… говорю. Объясняю
Вике всё то, что так и не успел объяснить в самолете. Пилот Серега и инфекционист Коля, оказавшиеся, вдруг, земляками, вспоминают родные донецкие места, оркестр наяривает: О, эу керу моррер на каденсия бонита ду самба! – "О, как я хочу умереть в прекрасном ритме самба!", а черные Мерседесы давным-давно укатили прочь…
… Следующий день, 18 июня, – понедельник, и у меня полно своих дел. С утра мотался по Луанде, что-то делал, кому-то что-то переводил, кого-то куда-то перевозил. А вечером приехал в резиденцию, и оказалось, что все вещи уже собраны, и они вот-вот должны выехать в аэропорт. Я, почему-то во власти навязчивой идеи:
Вика, сядь в мою машину, доедем с тобой до аэропорта. Я так хочу, чтобы ты хотя бы раз проехалась в моей машине!
– У тебя спустит колесо или заглохнет двигатель, – резонно заявляет Погосова, подозрительно глядя на бордовую колымагу, на которой в любом месте можно написать пальцем знакомое с детства слово из трех букв. – Нет, уж, не хочу рисковать!
И она решительно садится в зеленый ФИАТ дипломата Володи, у которого я когда-то, будучи преподавателем МГИМО, принимал выпускные экзамены в казенной крашеной аудитории с видом на Москву реку и строящуюся картинную галерею на другом берегу, рядом с парком
Горького. Тут же возле резиденции оставляю свою машину, сажусь рядом с Викой на заднее сиденье Володиного Фиата, и мы отправляемся в эту последнюю в нашей жизни совместную поездку. Я опять пытаюсь ей что-то говорить, но та отвечает невпопад, и я вижу, что она меня не то, что не слушает, а просто не слышит, и живет какой-то другой жизнью, с моей абсолютно не пересекающейся. Ведет какой-то внутренний диалог, с кем-то спорит, что-то кому-то доказывает.
Приезжаем в аэропорт, и начинается: У вас лишний вес, а кто будет платить? Что значит: "лишний вес"? Это подарки Валентине
Владимировне! А мне начхать на вашу Валентину Владимировну! Да как вы смеете? Да, что значит: "смею"? У нас коммерческая организация!
Да я вам покажу "коммерческая"! Я вас в ЦК вызову! Давайте грузите!
Да я на вас плевал! Давайте платите!
Чувствую скандальчик и отхожу в сторону. А, главное, ведь, прекрасно вижу, и знаю, что всё, в конце концов, как-то образуется, что это просто трепка нервов от загранскуки, маленькие радости кого-то обосрать, которую восторженно испытывает многократно обосраный. Конечно же, всё разрешается благополучно, вещи загружаются и растрепанная Вика, на пределе всех сил и эмоций рапортует первой в мире, что багаж в порядке. Их окружает огромная толпа, звучат звонкие поцелуи, режет слух восторженный женско-африканский визг. Краснорожий дядя шумно обнимает румяного малого, а я пытаюсь ухватить Вику и хотя бы поцеловать в щеку. Но она выскальзывает из моих объятий и взахлеб целуется с какой-то черной женской активисткой, походя, обещает мне выйти попрощаться, и они поднимаются по высоченному трапу в открытую ярко горящую в африканской темноте дверь. Я стою на теплом асфальте рядом с огромным длинным серым существом со сверкающими иллюминаторами. Трап по-прежнему приставлен к яркому прямоугольнику двери, все расходятся, зовут меня, а я упрашиваю подождать и уверяю, что Вика вот прямо сейчас выйдет со мной проститься.
Рядом стоит мой шеф Василий Иваныч. Меня, его первого помощника, наши врачи зовут Петькой, а я не в обиде. Шеф только что пообещал отвезти меня до резиденции, где я оставил свою машину. Он, как и я, смотрит наверх, и мы видим, как тяжелая матовая дверь закрывает прямоугольник света, около нас ревет мотор, и трап медленно отъезжает от огромного тела с надписью Аэрофлот и олимпийской эмблемой. Мы поворачиваемся и идем назад через едва освещенное летное поле к машине Филипчука… Вот и всё…
Спустя десяток минут я привычно сажусь на черное сиденье своей колымаги, втыкаю ключ и еду домой в отель Кошта ду Сол. Вокруг меня спящий город, редкие огни встречных авто. Справа – шум океана, слева чернеющие в свете фар баобабы, впереди блестящий черный асфальт
Вон там за горизонтом – уютный балкон с бордовым каменным полом, белая обшарпанная мебель, матовый шкаф холодильника, далекие огоньки косы Мусулу, бутылка Олд Том джина, совиспановский тоник Канадиан клаб и большая белая амбарная тетрадь… Крепко запереть дверь, наполнить высокий стакан коричневого стекла дуралекс, набросать в него льда, сесть в кресло, положить на колени тетрадь, закурить хорошую американскую ментоловую сигарету, взять в руки авторучку, смотреть на непривычно перевернутый месяц, слушать шорох океана во тьме и вдыхать его запах…
… Как странно, еще вчера Вика выходила вот на этот самый балкон…
Всё-то же 29 декабря 2000 года в том же Монреале.
Шурик, даже не помню, когда последний раз перечитывал сей текст.
Лет двадцать тому назад, как минимум. Почему-то не хотелось возвращаться в те времена. А сейчас так всё в памяти всплыло, словно происходило вчера. Особенно ясно вижу, как через десяток дней, в начале июля, разгар местной зимы, я снова прилетел в Мосамидеш и пару недель мотался там по присутственным местам, устраивая жилье и быт наших врачей. Гулял по этому маленькому городку в самой южной точке Анголы, ежился от холода, кашлял, проклинал свое головотяпство и с тоской вспоминал валяющуюся в коштинском шкафу синюю стеганую куртку, в которой прибыл из Москвы.
И по десять раз в день проходил мимо длиннущего розового фасада бывшего губернаторского дворца, где 17 июня был дан торжественный обед в честь Первой в мире, посетившей это южноафриканское захолустье затерянное между песчаным горизонтом намибийской пустыни и ярко зеленой, почти по-фински холодной океанской гладью. По набережной ездили туда-сюда армейские зиловские грузовики защитного цвета. В их кузовах сидели кубинцы, одетые в грязно-зеленые советские солдатские ватники. А на берегу возле кромки прибоя бродило множество роскошных серых цапель с темными воротничками на грациозных шеях. Я часто останавливался и подолгу на них смотрел, пытался созерцать, как японец цветение сакуры. Но не выходило.
Вместо этого появлялось разрушающее всю созерцательность желание выпить, осуществить которое я не мог никак, ибо во всем Мосамидеше не было ни единого винного магазина…
… В общем, что хочешь, то и думай, Александр Лазаревич. Я же сам просто не знаю, ответил ли на твой первый вопрос или нет. А на второй… Ой, да у тебя, ведь, еще и третий есть вопрос, касаемо бывшей моей супруги. Спрашиваешь ты, где она сейчас и что делает.
Давай лучше, я тебе на него отвечу. Насколько мне известно, Вика уже больше десяти лет сидит на неком острове-государстве, где возглавляет Российский дом науки и культуры. Остров этот оффшорный, и там всё семейство Погосовых весьма крутыми бабками ворочает. В прошлом году, возвращаясь из Москвы домой в Монреаль, встретил я случайно в самолёте её брата Тиграна, который тоже в Канаду летел по каким-то ново русским делам. В свое время Тигран закончил с красным дипломом МГИМО, и именно он меня туда пристроил преподавать португальский язык. После института его, только что получившего московскую прописку, почти из общежития, без всякого блата, взяли в
МИД, где братец начал делать карьеру такими же головокружительными темпами, как и сестра при первой женщине-космонавте. Сколько его помню, постоянно всем улыбался, словно приклеена была у него улыбка на всегда трезвой физиономии. Хотя выпить он был не дурак, но делал это за семью замками, и с такой осторожностью, словно не пил, а фальшивые бабки печатал. В тот же раз он, вдруг оказался публично и откровенно пьян, аж пьяней меня, что само по себе удивительно, ибо я за последние сорок лет ни разу трезвым в самолет не садился. В глубине души я даже не очень уверен, что в самолеты вообще трезвых пускают. Тигран бухнулся в пустое кресло рядом со мной, достал безумно дорогую бутыль виски Джони Уолкер с синей этикеткой, и мы выпили за встречу.
А между первой и второй бывший шурин мне сообщил, что у них виллы по всему Подмосковью, да Средиземноморью. Именно так и выразился. А миллионов баксов, мол, столько, что и счет потеряли. Свой же бывший
МИД, где столько лет проработал, дослужившись до советника, назвал
"кормушкой для умственных инвалидов". Меня он не слушал вообще, вопросов о жизни не задавал, а только ежеминутно бил на отмаш по моему колену и обзывал мудаком, повторяя: "Мы тебе такую честь оказали, в семью свою приняли, а ты – му-у-удак!!! Му-у-уда-ак!
Сейчас бы и у тебя миллионы были!" Я пытался выяснить у него хоть что-то о дочке Маше, но Тигран мне сообщил только следующее: "Она такая же абсолютная пофигистка, как и ты сам". И снова продолжил: Ну ты и му-у-дак! Му-удак!
Впрочем, я никогда и не сомневался, что Вика станет в жизни очень богатым человеком, поскольку у неё это было просто на роду написано.
Уже из-за сего факта не мог наш брак длиться долго, ибо у меня-то на роду как раз написано оставаться нищим, хоть я и лысый. "У лысых деньги не кончаются" поет Маша Распутина. Врет. У меня, к примеру, даже никогда и не начинались. В общем, разные у нас были судьбы, а мы сдуру пытались их в одной упряжке пустить.
Но, зная хорошо Викторию, я также уверен, что при всех своих миллионах и грудах злата, она сейчас должна быть человеком глубоко несчастным, поскольку величайшую глупость сморозила десять лет тому назад, выбрав должность, что была престижна вчера, в то время как уже наступило завтра. А она не просекла, уехала на какой-то говенный остров деньгу зашибать и не оказалась в нужное время в нужном месте.
Когда-то Лев Давидович точно также облажался, тоже, ведь, обладая огромнейшим умом и интуицией. Совершенно необъяснимо подвели они его, и тот просрал власть, ибо вместо того, чтобы хоронить лысого другана, отправился на юг отдыхать. В точности, как Виктория
Самвеловна при не меньшем, чем у Троцкого уме, да таланте, жестоко проворонила (это я только из уважения к ней, как к даме, другого термина не употребляю) уникальнейшую возможность сделать при новой власти блестящую политическую карьеру, дойти минимум до министра
(максимум-то при её способностях, даже обсуждать не хочу. Там и вице-премьерство могло бы нарисоваться), а стала заурядной, миллионершей, каких пруд пруди.
Даже мне, Шурик, всё это чрезвычайно обидно! Я, ведь, первые-то годы в Канаде не знал, что Вика на острове прохлаждается, думал – делом занята. Почему-то был убежден, что давно в Думе заседает от какой-нибудь солидной партии. И всё высматривал в телепередачах про
Россию её столь знакомую физиономию. Кто только там не мелькал!
Например. Андраника Манукяна CNN раз десять показала. Погосовой же нет, как нет. А я все недоумевал, мол, чем она Хиросимы-то хуже? И только в 95-ом, когда в Россию приехал, то узнал с огорчением, что она, оказывается, уже много лет в оффшоре сидит. А как было бы мне в кайф пускать тут народу пыль в глаза, что, мол, вице-премьер
Погосова – моя бывшая жена. Жаль, не срослось. Хотя, еще не вечер, мало ли, как жизнь-то сложится, тем более, она же – Победа, успех у нее в крови. Посодействую-ка я, прям вот щас, карьерному росту
Виктории. Выпью за её будущие успехи в коридорах российской власти, создам своим тостом в ноосфере определенное энергоинформационное, блин, поле, благоприятное для её карьеры…
Не помню уж, где я про эти поля читал, но в каком-то очень серьезном научном издании. То ли в "Мегаполис Экспресс", то ли в
"Экспресс газете" у Вовочки Казакова, самого информированного и уважаемого мной российского журналиста. Да и неважно, где. Главное, что поля такие существуют, и это научно доказано. Оказывается, каждый раз, когда мы за кого-то пьем, поднимаем тост, то наши слова, помыслы и выжранные напитки просто так, без толку в бесконечности не теряются, а приводят в действие там в ноосфере определенные космические силы. Те же начинают благоприятным образом влиять на жизненные события тостуемого, принося ему успех за успехом. Так что за това… (пардон, блин, пардон) госпожу Погосову В.С. будущего члена российского правительства! Вздрогнули!
… Во, пошло! Хорошо зреет поле, радеет за госпожу Погосову.
Блин буду, еще точно также раз пять повторю и премьерство ей обеспечено. Жаль только, не будет знать, кому обязана. Впрочем, благодарности и не жду. Я ж от чистого сердца!
Все, хватит о Погосовой, давай сменим тему. Расскажу-ка я лучше тебе о том, как пару недель тому назад летал на четыре дня в американский город Миннеаполис штата Минесота, в гости к моим друзьям художникам, супругам Колымаевым. А Римма Николаевна
Колымаева, в девичестве Покусик, во времена шальной юности, то есть, в начале восьмидесятых годов, часто появлялась в моем Перовском доме. Покусик – это артистический псевдоним, а не фамилия. Девичью фамилию свою Римма сама уже точно не представляет, ибо выходила замуж то ли семь, то ли восемь раз. Сколько точно – запамятовала. И фамилия ушла.
Зато я слишком хорошо помню, что 6 декабря 1982 именно Покусик привела ко мне в гости девочку Надю. И именно она на следующий день составила нам с Надёжей и Старикашкой компанию в пивнухе-автомате.
Впрочем, сама Покусик, уже давным-давно превратилась в солидную, уважаемую Римму Николаевну Колымаеву, талантливого и успешного художника-дизайнера. Не разглядели мы 20 лет тому назад действительно недюжинный талант в этой сибирской девочке. Московский снобизм помешал. Между прочим, даже стыдно правду сказать (а врать не умею), именно они Покусики-Колымаевы, оплатили мне билет. У меня-то самого просто на бутылку не хватает. Откуда уж тут взять, чтобы до Миннеаполиса и обратно? Я ведь позорно сижу на велфере и, видимо, больше никогда с него не слезу. Так это – великое счастье мое, что есть друзья, не только желающие меня видеть, а еще готовые дорогу оплатить.
Летел я к ним на двух самолетах. Сначала до Детройта на большом
Боинге, а оттуда до Миннеаполиса на маленьком винтовом двухмоторном
СААБе, от которого словил огромный кайф. Этот СААБ летел так низко, что было видно сверху абсолютно все, не только дома, машины, но и отдельные фигурки людей. На такой высоте я только однажды в жизни летел в Анголе на кубинском Ан-2 из Мосамидеша в Луанду. Тот, правда, был несколько менее комфортабелен, чем СААБ, зато шел совсем низко вдоль всего побережья, и вид из иллюминатора был просто сказочный. Единственно, что мешало от души наслаждаться пейзажем, так это мысль, что снизу запросто могли шмальнуть в нас ракетой.
Впрочем, я тогда к подобным мыслям как-то привык. Слишком уж часто летал, ибо в Анголе авиатранспорт был практически единственно возможным средством передвижения.
Если шеф посылал меня, к примеру в Уамбо или Маланже, скажем. отвезти врачам холодильник, то я грузил его в приданный мне Рафик с португальской надписью на борту "Министерство здравоохранения", садился туда сам и гнал в аэропорт. После этого объезжал его сбоку и подкатывал к въезду на примыкающую к аэропорту военную базу. Там тормозил возле часового-кубинца и говорил ему только одно слово: совиетику. Это было, как бы пароль. Кубинец тут же махал рукой и произносил тоже только одно слово: пасса (проезжай), что было, как бы ответ на пароль. Вот так запросто, без каких либо документов и бумаг. Сейчас даже не верится. После этого я проезжал через всю базу, мимо казарм, где шастали наши офицеры в кубинской форме, и выкатывал прямо на летное поле, которое огибал по краешку, высматривая хвосты двадцать четвертых и двенадцатых Анов с аэрофлотовскими эмблемами. Находил, подъезжал и останавливался у первой машины, крича экипажу: "Мужики, куда путь держите?" Мне орут в ответ: "В Бенгелу, а тебе куда?"
– А мне, – говорю, – надо в Уамбо.
– В Уамбо, – отвечают, – Юркин семнадцатый борт лететь должен.
Гони туда
Еду к семнадцатому и вступаю в переговоры:
– Мужики. Возьмите меня с холодильником в Уамбо.
Из двери машины высовывается голова техника Гришки в белой кепочке "Москва-турист". Гришка ехидно спрашивает: "А стеклянный билет?" Я бью себя в грудь и обещаю, что стеклянный билет будет выставлен в лучшем виде. После чего мне помогают загрузить холодильник и находят местечко рядом с черными солдатами в камуфляжных куртках на жестких стальных скамьях, что тянутся вдоль бортов. В проходе посреди бортовых сидений громоздятся бочки с бензином и ящики, из которых выглядывают стабилизаторы мин. Одна мысль успокаивает: с подобным грузом если грохнемся, то мучаться будем не дольше, чем известная старушка в высоковольтных проводах.
И в том полете на АН-2, который вспомнился мне в СААБе авиакомпании Дельта, низко летящим между Детройтом и Миннеаполисом, тоже весь проход был уставлен какими-то шибко взрывными темно-зелеными ящиками. Кроме того, набилось туда человек двадцать кубинцев, расселись рядом со мной на железных скамьях вдоль бортов и завесили стены своими Калашниковыми, так что один ствол уткнулся мне прямо в спину. Я же сижу, стесняюсь сказать, мол, компанэро кубано, отодвинь на хрен свою дуру метральядору от спины. Подумали бы еще, что я, мол, не мачо, раз боюсь. К тому же в тот самый момент отвлекся я, взглянул в окошко и увидал в крыльях Аннушки какие-то отверстия с крышками. Одни крышки болтались открытыми, а другие были подвязаны простыми веревочками. Весьма мне стало не по себе от такого состояния аппарата, на котором предстояло лететь. Но я вида не подал. Ведь мы же, блин, мачос! Так и долетели тогда до Луанды, не менее благополучно, чем сейчас до Миннеаполиса – Сент-Поля.
Кстати, о Миннеаполисе знают в мире все. Я, во всяком случае, с детства знал, что в Америке такой город есть. Но мало кому в наших российских краях известно, что Миннеаполис расположен только на одной стороне реки Миссисипи. А на другой, прямо противоположной, находится город, который официально к Миннеаполису никакого отношения не имеет. Город этот называется Сент-Поль и его разделяет с Миннеаполисом только речка Миссисипи. Пишу "речка", ибо в этом ее верхнем течении она едва ли шире Москвы реки в Москве. То есть это если, как бы, Замоскворечье, или Васильевский остров объявили бы себя отдельным городом, никакого отношения к Москве или Питеру не имеющим. А в Америке такое в порядке вещей. (Впрочем, если память не изменяет, я тебе уже описывал подобную ситуацию в Оттаве) При этом жители Сент Поля (Замисисипья) жалуются, что, мол, Сэнт-Поль – город вымирающий, вся жизнь переходит в Миннеаполис. Это, как бы житель
Зацепского вала плакался, что у них вся жизнь уходит на
Садовую-Самотечную.
Я же так знаком с проблемами Сент-Поля потому, как Колымаевы живут именно там, а не в Миннеаполисе. Поселились они в самом даун-тауне в комплексе из двух 38 этажных башен и огромной трехэтажной торговой плязой между ними. Квартира их – односпальная
(как наши люди говорят: "однобедрумная", то есть одна спальня и холл) на 25 этаже одной из башен. Всё кругом супер-шик. Особенно для меня, жителя нищенского квартала. А, главное, можно прямо в тапочках спуститься с ихнего 25-го этажа вниз в Ликер стор и взять бухало.
Кроме этой квартиры, Колымаевы снимают ещё студию, ибо Борис, муж
Риммы Николаевны, художник, скульптор по дереву. То, что он делает по её эскизам, это – полный отпад. Настолько потрясающе, что не описать словами. Единственно могу сообщить, что все их работы уходят тепленькими, с ходу. И каждая стоит от 5 до 10 тысяч баксов. И платят. Куда денутся! Это, как по РТР "Вести" только что сообщили, что, мол, сегодня в 24-00 (у нас 16-00) впервые прозвучит новый старый гимн Михалкова старшего. А потом Михалков младший там что-то такое глубокомысленно произнес, мол, раз такой гимн, значит, сам Бог велел. И при этом рукой указал на небо, да добавил:Все, мол, под него встанут, никуда не денутся. Так же и с Колымаевыми. Мастера резьбы по дереву такого класса, как Боря в Минессоте отроду не было.
Спрос же имеется. Оттого люди встают при виде его работ и платят.
Никуда не денутся. А ребята (дай им Господь здоровья) очень сильно поднялись на бабки. Молодцы!!! Сейчас только ждут того момента, когда получат гринкарту. Тогда погрузят весь инструмент на машину и поедут туда, откуда, по словам Довлатова, путь только один – на луну. То есть, в Нью-Йорк. При этом всем их движением руководит
Римма, ибо Борю в жизни только работа с деревом и интересует, а всё остальное он пускает на самотек.
Римма Николаевна же человек исключительно целеустремленный. Так, например, в 1980 году жаловалась она мне, что никак ей не удается прописаться в Москве, а я, успокаивая ее, сказал: Ну что ты, Рим, так переживаешь? Ну не получится, вернешься в Омск. Тоже, ведь, город, и люди там живут. Родина твоя.
А она мне отвечает: Запомни Лесников! Я в этот ёбаный Омск никогда больше не вернусь! Я буду жить только в Москве, только в
Москве, только в Москве!
А пол года тому назад болтали мы с ней по телефону, и я узнал, что они, еще никаких гарантий в Америке не имея (абсолютно никаких), уже продали свою московскую квартиру. Я говорю: "Римма, вы с ума сошли! А если у вас с Америкой ничего не выйдет, куда вы вернетесь, бомжевать, что ли, будете?" Она же мне отвечает: "Запомни Лесников!