Страница:
А он мне, мол, не видишь, потому, как горизонт твой заслоняют жирные американские ягодицы. При этом еще злобно очками на меня засверкал. Правда, тут же заметно подобрел, когда я сообщил ему, что, мол, "нависшая над миром жопа" это – образ сильный с литературной точки зрения. Затем принялся доказывать, что неспроста слова запад, западня, западло не просто одного корня, а еще столь близки по написанию. Я же с ним спорил, спорил, потом махнул рукой и согласился. Я, ваще, всегда в спорах с ним признаю, в конце концов, что он прав, ибо спорить с Юрой, все равно, что с танком в шахматы играть. Ты ему изобразишь какой-нибудь хитроумнейший, сверхинтеллектуальный гамбит, а он в ответ просто включит первую передачу переднего хода, и все дела.
Например, каждый раз, как встретимся, да вмажем по первой, тут же начинаем решать с ним судьбу Черноморского флота, натурально, каждый со своей колокольни. Хохлов стучит кулаком по столу и требует его неустанного наращивания и перехода Севастополя под юрисдикцию
России. Я же уверяю его, что на Черном море флоту делать просто нечего, ибо единственно возможные враги могут быть там только исламские террористы и никто другой, с кем флот воевать не может никак. Мало того, те же исламисты, пользуясь нашим бардаком, легко пустят его ко дну, как "Императрицу Марию". Посему флот надо продать
"азиатским тиграм" на металлолом, деньги поровну поделить с хохлами и вместе с ними же пропить. На что Юра скрежещет зубами и испепеляет меня взглядом из-под полуопущенных очков, а потом включает переднюю передачу, бьет кулаком по столу и рычит: Всех на хуй к ногтю! Всё наше! И Константинополь со Святой Софией тоже наш будет!
Полумесяц-то собьем, да крест туда, крест!
Я тут же соглашаюсь и, наливая по очередной, быстро-быстро повторяю: "Наш будет, наш будет. Сука буду, наш будет!" Посему, как бы ни ругались, а все равно расстаемся с объятиями и поцелуями, ибо друг без друга не можем. И книги мне его очень нравятся. Впрочем, не мне одному, ибо, сколько я ни читал на них рецензий, всегда были положительными. Особенно одна запомнилась, помещенная в
"Литературке" еще в начале 80-х годов. "… Исключительно ярко, образно, с большим знанием жизни, – писал рецензент, – отображает
Хохлов сцены пьянства и муки похмелья. Чувствуется, что с подобными ситуациями автор знаком не понаслышке…"
Насколько я понял по твоим рассказам, Александр Лазаревич, ты часто ездишь в Питер кормить собственную ностальгию. Если хочешь, дам тебе номер Юриного телефона. Ты придешь к нему с бутылкой водки
(желательно литровой) и будешь принят, как лучший друг. И вы с ним оба торжественно водрузите над Севастополем российский (или советский – как договоритесь) флаг. Глобус у Юры есть, сам видел, а флажки найдете или сделаете из подручного материала.
Вот, сказал всё, что мог. И жду с нетерпением, что ты мне ответишь. Тем более, что теперь ты уже больше не обижаешься, ибо знаешь, что причина моего столь долгого молчания – очередной приступ алкогольной абстиненции. Между прочим, без малого три месяца продержался. Капли вино-водочной продукции во рту не было, правда
"не потому, что осознал, а потому что иссяк", как говорится в знаменитом анекдоте о милицейском протоколе про пьяного, ссущего посреди Невского проспекта. Вот и я иссяк. Вернее, иссякли мои финансовые возможности.
А вчера велфер пожаловал и я – как положено. Правда, не сразу.
Сначала-то покочевряжился, мол, буду вести трезвый образ жизни. Но тут, вдруг, погодные условия резко изменились, и зарядил холодный дождь на сутки. А я, прямехонько без зонтика под него и попал, до костей промокнув. И чтоб не простудиться, мокрые ноги сами занесли меня в винный магазин. Так что, пора полечиться, принять по маленькой, по чуть-чуть. Тем более, сегодня – суббота. Я же хотел её провести в праздности, читая в интернете российскую прессу.
Вообще-то она у нас по пятницам продается в огромном количестве и вся той же свежести, что и у тебя на Речном вокзале. Раньше я её всегда покупал в классическом типографском виде и читал, валяясь на койке. Да только финансы запели романсы, так что пришлось перейти на электронный вариант.
Значит, уткнулся я в интернет читать российскую желтую, зеленую, голубую и еще хрен знает какую прессу, а работать не собирался. Да и халтуры никакой не было. Вдруг, сосед зашел – Витька из города-героя
Бобруйска. Он здесь уже одиннадцатый год и ни дня не работал. Всё время на велфере. При этом постоянно с кем-то судится. Вот и сейчас наезжает на обувной магазин, где купил ботинки, а те ему натерли мозоли. Так он мне принес на перевод свою одностраничную кляузу по тарифу 20 баксов за страницу. Деньги я взял авансом, да купил фуфырек Абсолюта. И, вот, сейчас, значит, перевожу (орфография подлинника):
В августе этого года я купил туфли в магазине Fruscia по ул.
5655 Bellechasse. Того же дня буквально в течение 2 часов я так натер ноги когда ходил по своим делам (одну и вторую) что тут же был вынужден обратиться в госпиталь из за брака их. Там они составили протокол имеются и фото их. Все эти документы я направляю вам для убеждения и подтверждения и рассмотрения этого дела так как мой ущерб здоровью был слишком велик 2-3 недели не ходить, плюс моральный. И в итоге прошу с компании 1500$ за принесенный мне ущерб купленными мною туфлями с браком внутри батинка был шов каторый мне и натер. Врач лично видел мои потертые ноги и сам их фото-ал. И как я страдал от этой травмы. Факт на лицо. А работник иншуринс комп проигнорировал со мной встретиться и поговорить. И выслал решение где торговался и предлагал мне 25-30 $. Для чегож тогда существуют инш. комп? Только для того чтобы собирать деньги с клиентов несчасных вроде меня кто пострадал неизвесно за что за свои деньги что по наивности заплатил. А они хотят за наш счет жить а людей нивочто не ставят Из всего этого за игнорирование и принесенный мне морального ущерба и здоровья я прошу суд взыскать судом с компании сумму 3000$ (В натуре, Шурик, я балдею, только что было 1500$) и наказать людей нечесна исполняющее свое дело. А мне присудить 3000$ по моему иску за ущерб моим ногам и моральный. За что заранее благодарен. Mr. V. Pouzeiko, Montreal
В общем, не зря сосед мой, Витька Пузейко, в Монреале десять лет прожил. Подписываться научился иностранными буквами, "Mr." перед именем изображать вместо "тов." и город Монреаль писать не по-нашему. А я вот всю эту херню перевожу. Планида мне такая в жизни, Александр Лазаревич, херню переводить. Всего-то разницы, что раньше это была ленькина херня в виде речи на открытии 26 съезда
КПСС, а нынче – витькина, в виде кляузы за ущерб его ногам и моральный. Однако, "раньше всё же лучше было, и, пожалуй, не сравнишь, как ты раньше шелестела, кровь, что нынче шелестишь", как сказал великий поэт. Оттого то я и пью, что, как выпьешь, так и кажется, что кровь шелестит, словно раньше…
… Итак, пью я вторые сутки шведскую водку Абсолют из русскаго граненаго стакана. Вернее, стаканА, который, друган мой, Всеволод
Васильевич Кошкин, по кличке Старикашка, спер специально для меня в самой грязной и подзаборной забегаловке у Тучкова моста, куда мы с ним и известным петербургским литератором Хохловым, зашли погреться, в ноябре прошлого года, за несколько дней до нашей с тобой встречи.
Мы тогда, как в юности, шлялись втроем по парадникам и задним дворам осенне мрачной Петроградской стороны, трескали там из горла питерскую водку "Красная Аврора", и я испытывал нечто вроде катарсиса.
Прямо передо мной, на сей раз наяву, а не во сне находились на расстоянии вытянутой руки те же самые тусклые лампочки, обшарпанные, замызганные стены ленинградских лестниц и задних дворов моего детства и юности. Было некое ощущение, словно я вопреки всем философским доктринам умудрился дважды войти в ту же самую реку, в мою собственную прошлую жизнь. Было понимание моей абсолютной принадлежности к этим стенам, лестницам, дворам, к этой реке времени, которая принимает меня дважды именно потому, что я тут свой среди своих.
И полутора месяцев не пройдет с того ноябрьского дня, как я буду так же хлебать водку из горла посреди Манхеттена вместе с Ленулей
Меклер. Вокруг нас засияют тысячи огней столицы мира, роясь бесчисленными отражениями в зеркальных гранях небоскребов. Ленка предстанет предо мной в шикарной норковой шубе, с огромной меховой муфтой, как носили дамы в 19 веке. И вот прямо из этой муфты мы с ней будем тянуть водяру посреди Таймс сквер среди веселой, праздничной стоязыкой толпы.
Но это будет другой мир и другая жизнь, протекающая среди не моих огней, улиц, домов, лестниц и стен. Жизнь, в которую я вошел чужим, непрошеным и случайным…
… По-моему это Платон как-то говорил, что всякий неодушевленный предмет имеет свою душу, воплощенную в идеале сего предмета. Если так, то не врал. Я точно чувствую, как у моего граненого стаканА его русская душа радуется и просит, когда я в него наливаю. А также совершенно явственно ощущаю (правда, только после третьей), как через душу сего стаканА сливается астрал моей собственной души с астралом великого народа, разбросанного по пивным и вытрезвителям от
Камчатки до Бреста.
Короче говоря, снова запил я, Шурик, и продлится на сей раз мое пьянство столько, сколько хватит у меня силы воли и финансовых средств. Но с силой-то воли у меня всё в порядке. Ее у меня не меньше, чем у семидесятилетней бабы Марфуты, бывшей соседки-алкоголички по моему дому, что был когда-то на улице
Плеханова в Перовском районе города Москвы. Помнится, однажды в начале 80-ых, выхожу я из квартиры, а бабка стоит на лестничной площадке, пошатывается, пьяненькая и веселая. Я ей говорю: "Что, баба Марфута, опять выпила?" А она мне отвечает жарким таким шепотом: Олех! Выпила я! Вот не поверишь, я, ежели, захочу, то могу и день пить, и два, и три, и чатыре, и пять, и няделю, и месяц!
Някто меня не остановит! Откуда у меня сила воли такая, а!?
Так что, за силу воли я не волнуюсь. А вот финансы меня беспокоят. Боюсь, что из-за финансов пьянство может меня резко бросить, дав под зад хороший пинок. Мол, нет денег, так и не хрен пьянствовать! Грустно у меня стало с финансами. Канада с нового двухтысячного года серьезно поменяла правила приема беженцев, и теперь они стали такими злыми и неприветливыми, что наши люди, вдруг, вот так разом, взяли, да прекратили сюда ехать и просить убежище. Как ветром сдуло. А я, ведь, в основном, только и жил за счет того, что переводил документы наших людей, которые объявляли себя здесь беженцами. Не стало их, не стало и денег. Совсем не стало. Помнишь, как один из героев петербургских то ли ментов, то ли бандитов говорит, что денег не бывает просто и не бывает ваще. Вот и у меня, похоже, уже пошло на "ваще", так что, пришлось с марта месяца презреть гордыню и сесть на велфер. А на велфере, увы, не разопьешься. Начинать же с нуля что-либо другое в 60 лет, да еще с моим врожденным пофигизмом и пассивностью, совершенно не реально.
Впрочем, как говорится, в каждом несчастье есть своя доля счастья. Моё же счастье в данный момент состоит в том, что я больше не должен переводить дичайший бред наших соотечественников, под названием "беженские истории", по сравнению с которыми, бывшие брошюры издательства АПН об успехах и доблестях строителей коммунизма кажутся образцом искренности и правдивости.
С так называемыми "беженцами" я проработал здесь в Монреале почти десять лет, стуча по клавишам компьютера и перекладывая на французский язык душераздирающие истории преследований, которыми они подвергались на родине. Как, например, описание трагической судьбы
Варвары Ивановны Мотыгиной из Сыктывкара, которая, по её уверениям, была чисто еврейского происхождения. И из-за этого факта только бегством и спасалась каждый раз от антисемитов, а те ежедневно бегали за ней по всему Сыктывкару и (цитирую Варвару Ивановну)
"колотили по лицу и телу руками". А она, бедная, от такой обиды,
"навзрыд плакала глазами".
Правда, с доказательствами её еврейства у Варвары Ивановны было не густо. Единственным подтверждением являлось знание ей слов
шлимазл и тохас. Откуда бы я знала такие слова, если бы не была еврейкой?! – спрашивала Варвара Ивановна честно и открыто глядя на меня своими водянистыми чухонскими очами. И я с ней соглашался, мол, действительно, откуда бы?
Или трагический случай, изложенный беженцем из Израиля Юрием
Семеновичем Шехтманом, которого местные русофобы однажды избили и прогнали из бассейна, требуя при этом, чтобы он (по словам Юрия
Семеновича) "убрал оттуда свое грязное русское необрезанное тело".
Больше всего, помнится, Юрий Семенович боялся, что на слушании потребуют расстегнуть ширинку, вынуть необрезанное тело и предъявить. Потому как подобного тела не имел.
Не придется мне больше облекать во французскую форму незатейливые слова, которыми человек по клички "Поцифист" изобразил свои страдания в государстве Израиль. А, вот, фамилию его я забыл. Помню только, что экземпляр был музейный, такой же редкости, как плачущий большевик: еврей-тракторист с четырехклассным образованием из
Херсонской области. Уехал же он из Израиля, чтобы в армии не служить. Я ему и говорю: "Скажи, что ты пацифист". Он переспрашивает испуганно: "Поци шо?" Так и остался в памяти как "поцифист", автор гениально-лапидарного текста истории своих преследований, поданной им в комиссию по беженцам (орфография подлинника):
Я там у них (имеется в виду херсонский совхоз – примечание мое) работал на тракторе а трактор сгорел А они мне ишо говорят какие у них трактора. Приехал в Израиль думал буду жить как человек а мне в комнату влетел снаряд. Шоб вам так жить А мне говорят бери ружжо иди стрелять арабов. А мне это надо?
После того, как я доходчиво объяснил ему основы пацифизма, он к тексту приписал следующее: Потому шо я поцифист и не могу брать в руки оружье шобы стрелять с ниво.
В таком виде его история и ушла…
… Только что сейчас пропустил рюмашку, и мысль меня посетила, что я несправедлив. Хорошо так рассуждать, имея канадское гражданство плюс московскую прописку с квартирой в Москве. Когда-то их аж две было, но свою Перовскую хибару я продал еще в 95 году, а деньги мы с Надькой пропили. А тут сколько встречалось мне людей, русских из Средней Азии и Закавказья, которые, чтобы приехать сюда бросили абсолютно все, и если здесь обломится, то деваться им просто некуда. Совсем некуда. Посадят их в самолет, выкинут в Шереметьево и
– бомжуй, подыхай под забором! А подлое государство, отправившее под звуки маршей их отцов и дедов на "освоение целинных земель", вывеску сменило и теперь ни за что не отвечает. Мол, мы вас никуда не отправляли, нам до вас дел нет, так что подите с глаз долой!
Ну и, естественно, накручивают они ужасов в своих историях. Ради собственного спасения, между прочим, накручивают! И не мне их судить. Выпью-ка я лучше за то, чтобы все у них здесь получилось, и зажили бы дети и внуки бывших целинников нормальной человеческой жизнью, принося радость себе и стране, принявшей их, поверившей в их вынужденное вранье… Ну, вздрогнули, за успех вселенских бродяг, коим просто податься некуда!…
… Самыми же колоритными из встреченных мной, так называемых
"беженцев", были Васёк, Танюша, Серега и Толян, что объявились в славном городе Монреале в далеком уже девяносто третьем году. Во время оно, сия компания произвела на меня весьма яркое впечатление.
Настолько яркое, что полтора года тому назад, столько уж лет спустя после общения с ними, запил я как-то прекрасными весенними вечерами на собственном балконе, и под влиянием майского ночного неба, манящей полной луны и запахов весенней листвы сам собой сложился у меня рассказ.
Вернее, поэма в прозе о мичмане Картузове, которую и решаюсь, наконец, представить на твой суровый суд. Не удивляйся, что я, рассказывая тебе свою жизнь, вдруг делаю такой пируэт. Дело в том, что это тоже один из минувших периодов моей уже довольно долгой канадской жизни, тем более, что я в этом рассказе ни строчки, ни слова не выдумал. Всё, как написано, так по жизни и было. Так что, давай, будем считать, что этот мичман имеет к моей судьбе такое же отношение, как капитан Копейкин к судьбе гоголевского героя и его мертвым душам.
ГЛАВА 3
Например, каждый раз, как встретимся, да вмажем по первой, тут же начинаем решать с ним судьбу Черноморского флота, натурально, каждый со своей колокольни. Хохлов стучит кулаком по столу и требует его неустанного наращивания и перехода Севастополя под юрисдикцию
России. Я же уверяю его, что на Черном море флоту делать просто нечего, ибо единственно возможные враги могут быть там только исламские террористы и никто другой, с кем флот воевать не может никак. Мало того, те же исламисты, пользуясь нашим бардаком, легко пустят его ко дну, как "Императрицу Марию". Посему флот надо продать
"азиатским тиграм" на металлолом, деньги поровну поделить с хохлами и вместе с ними же пропить. На что Юра скрежещет зубами и испепеляет меня взглядом из-под полуопущенных очков, а потом включает переднюю передачу, бьет кулаком по столу и рычит: Всех на хуй к ногтю! Всё наше! И Константинополь со Святой Софией тоже наш будет!
Полумесяц-то собьем, да крест туда, крест!
Я тут же соглашаюсь и, наливая по очередной, быстро-быстро повторяю: "Наш будет, наш будет. Сука буду, наш будет!" Посему, как бы ни ругались, а все равно расстаемся с объятиями и поцелуями, ибо друг без друга не можем. И книги мне его очень нравятся. Впрочем, не мне одному, ибо, сколько я ни читал на них рецензий, всегда были положительными. Особенно одна запомнилась, помещенная в
"Литературке" еще в начале 80-х годов. "… Исключительно ярко, образно, с большим знанием жизни, – писал рецензент, – отображает
Хохлов сцены пьянства и муки похмелья. Чувствуется, что с подобными ситуациями автор знаком не понаслышке…"
Насколько я понял по твоим рассказам, Александр Лазаревич, ты часто ездишь в Питер кормить собственную ностальгию. Если хочешь, дам тебе номер Юриного телефона. Ты придешь к нему с бутылкой водки
(желательно литровой) и будешь принят, как лучший друг. И вы с ним оба торжественно водрузите над Севастополем российский (или советский – как договоритесь) флаг. Глобус у Юры есть, сам видел, а флажки найдете или сделаете из подручного материала.
Вот, сказал всё, что мог. И жду с нетерпением, что ты мне ответишь. Тем более, что теперь ты уже больше не обижаешься, ибо знаешь, что причина моего столь долгого молчания – очередной приступ алкогольной абстиненции. Между прочим, без малого три месяца продержался. Капли вино-водочной продукции во рту не было, правда
"не потому, что осознал, а потому что иссяк", как говорится в знаменитом анекдоте о милицейском протоколе про пьяного, ссущего посреди Невского проспекта. Вот и я иссяк. Вернее, иссякли мои финансовые возможности.
А вчера велфер пожаловал и я – как положено. Правда, не сразу.
Сначала-то покочевряжился, мол, буду вести трезвый образ жизни. Но тут, вдруг, погодные условия резко изменились, и зарядил холодный дождь на сутки. А я, прямехонько без зонтика под него и попал, до костей промокнув. И чтоб не простудиться, мокрые ноги сами занесли меня в винный магазин. Так что, пора полечиться, принять по маленькой, по чуть-чуть. Тем более, сегодня – суббота. Я же хотел её провести в праздности, читая в интернете российскую прессу.
Вообще-то она у нас по пятницам продается в огромном количестве и вся той же свежести, что и у тебя на Речном вокзале. Раньше я её всегда покупал в классическом типографском виде и читал, валяясь на койке. Да только финансы запели романсы, так что пришлось перейти на электронный вариант.
Значит, уткнулся я в интернет читать российскую желтую, зеленую, голубую и еще хрен знает какую прессу, а работать не собирался. Да и халтуры никакой не было. Вдруг, сосед зашел – Витька из города-героя
Бобруйска. Он здесь уже одиннадцатый год и ни дня не работал. Всё время на велфере. При этом постоянно с кем-то судится. Вот и сейчас наезжает на обувной магазин, где купил ботинки, а те ему натерли мозоли. Так он мне принес на перевод свою одностраничную кляузу по тарифу 20 баксов за страницу. Деньги я взял авансом, да купил фуфырек Абсолюта. И, вот, сейчас, значит, перевожу (орфография подлинника):
В августе этого года я купил туфли в магазине Fruscia по ул.
5655 Bellechasse. Того же дня буквально в течение 2 часов я так натер ноги когда ходил по своим делам (одну и вторую) что тут же был вынужден обратиться в госпиталь из за брака их. Там они составили протокол имеются и фото их. Все эти документы я направляю вам для убеждения и подтверждения и рассмотрения этого дела так как мой ущерб здоровью был слишком велик 2-3 недели не ходить, плюс моральный. И в итоге прошу с компании 1500$ за принесенный мне ущерб купленными мною туфлями с браком внутри батинка был шов каторый мне и натер. Врач лично видел мои потертые ноги и сам их фото-ал. И как я страдал от этой травмы. Факт на лицо. А работник иншуринс комп проигнорировал со мной встретиться и поговорить. И выслал решение где торговался и предлагал мне 25-30 $. Для чегож тогда существуют инш. комп? Только для того чтобы собирать деньги с клиентов несчасных вроде меня кто пострадал неизвесно за что за свои деньги что по наивности заплатил. А они хотят за наш счет жить а людей нивочто не ставят Из всего этого за игнорирование и принесенный мне морального ущерба и здоровья я прошу суд взыскать судом с компании сумму 3000$ (В натуре, Шурик, я балдею, только что было 1500$) и наказать людей нечесна исполняющее свое дело. А мне присудить 3000$ по моему иску за ущерб моим ногам и моральный. За что заранее благодарен. Mr. V. Pouzeiko, Montreal
В общем, не зря сосед мой, Витька Пузейко, в Монреале десять лет прожил. Подписываться научился иностранными буквами, "Mr." перед именем изображать вместо "тов." и город Монреаль писать не по-нашему. А я вот всю эту херню перевожу. Планида мне такая в жизни, Александр Лазаревич, херню переводить. Всего-то разницы, что раньше это была ленькина херня в виде речи на открытии 26 съезда
КПСС, а нынче – витькина, в виде кляузы за ущерб его ногам и моральный. Однако, "раньше всё же лучше было, и, пожалуй, не сравнишь, как ты раньше шелестела, кровь, что нынче шелестишь", как сказал великий поэт. Оттого то я и пью, что, как выпьешь, так и кажется, что кровь шелестит, словно раньше…
… Итак, пью я вторые сутки шведскую водку Абсолют из русскаго граненаго стакана. Вернее, стаканА, который, друган мой, Всеволод
Васильевич Кошкин, по кличке Старикашка, спер специально для меня в самой грязной и подзаборной забегаловке у Тучкова моста, куда мы с ним и известным петербургским литератором Хохловым, зашли погреться, в ноябре прошлого года, за несколько дней до нашей с тобой встречи.
Мы тогда, как в юности, шлялись втроем по парадникам и задним дворам осенне мрачной Петроградской стороны, трескали там из горла питерскую водку "Красная Аврора", и я испытывал нечто вроде катарсиса.
Прямо передо мной, на сей раз наяву, а не во сне находились на расстоянии вытянутой руки те же самые тусклые лампочки, обшарпанные, замызганные стены ленинградских лестниц и задних дворов моего детства и юности. Было некое ощущение, словно я вопреки всем философским доктринам умудрился дважды войти в ту же самую реку, в мою собственную прошлую жизнь. Было понимание моей абсолютной принадлежности к этим стенам, лестницам, дворам, к этой реке времени, которая принимает меня дважды именно потому, что я тут свой среди своих.
И полутора месяцев не пройдет с того ноябрьского дня, как я буду так же хлебать водку из горла посреди Манхеттена вместе с Ленулей
Меклер. Вокруг нас засияют тысячи огней столицы мира, роясь бесчисленными отражениями в зеркальных гранях небоскребов. Ленка предстанет предо мной в шикарной норковой шубе, с огромной меховой муфтой, как носили дамы в 19 веке. И вот прямо из этой муфты мы с ней будем тянуть водяру посреди Таймс сквер среди веселой, праздничной стоязыкой толпы.
Но это будет другой мир и другая жизнь, протекающая среди не моих огней, улиц, домов, лестниц и стен. Жизнь, в которую я вошел чужим, непрошеным и случайным…
… По-моему это Платон как-то говорил, что всякий неодушевленный предмет имеет свою душу, воплощенную в идеале сего предмета. Если так, то не врал. Я точно чувствую, как у моего граненого стаканА его русская душа радуется и просит, когда я в него наливаю. А также совершенно явственно ощущаю (правда, только после третьей), как через душу сего стаканА сливается астрал моей собственной души с астралом великого народа, разбросанного по пивным и вытрезвителям от
Камчатки до Бреста.
Короче говоря, снова запил я, Шурик, и продлится на сей раз мое пьянство столько, сколько хватит у меня силы воли и финансовых средств. Но с силой-то воли у меня всё в порядке. Ее у меня не меньше, чем у семидесятилетней бабы Марфуты, бывшей соседки-алкоголички по моему дому, что был когда-то на улице
Плеханова в Перовском районе города Москвы. Помнится, однажды в начале 80-ых, выхожу я из квартиры, а бабка стоит на лестничной площадке, пошатывается, пьяненькая и веселая. Я ей говорю: "Что, баба Марфута, опять выпила?" А она мне отвечает жарким таким шепотом: Олех! Выпила я! Вот не поверишь, я, ежели, захочу, то могу и день пить, и два, и три, и чатыре, и пять, и няделю, и месяц!
Някто меня не остановит! Откуда у меня сила воли такая, а!?
Так что, за силу воли я не волнуюсь. А вот финансы меня беспокоят. Боюсь, что из-за финансов пьянство может меня резко бросить, дав под зад хороший пинок. Мол, нет денег, так и не хрен пьянствовать! Грустно у меня стало с финансами. Канада с нового двухтысячного года серьезно поменяла правила приема беженцев, и теперь они стали такими злыми и неприветливыми, что наши люди, вдруг, вот так разом, взяли, да прекратили сюда ехать и просить убежище. Как ветром сдуло. А я, ведь, в основном, только и жил за счет того, что переводил документы наших людей, которые объявляли себя здесь беженцами. Не стало их, не стало и денег. Совсем не стало. Помнишь, как один из героев петербургских то ли ментов, то ли бандитов говорит, что денег не бывает просто и не бывает ваще. Вот и у меня, похоже, уже пошло на "ваще", так что, пришлось с марта месяца презреть гордыню и сесть на велфер. А на велфере, увы, не разопьешься. Начинать же с нуля что-либо другое в 60 лет, да еще с моим врожденным пофигизмом и пассивностью, совершенно не реально.
Впрочем, как говорится, в каждом несчастье есть своя доля счастья. Моё же счастье в данный момент состоит в том, что я больше не должен переводить дичайший бред наших соотечественников, под названием "беженские истории", по сравнению с которыми, бывшие брошюры издательства АПН об успехах и доблестях строителей коммунизма кажутся образцом искренности и правдивости.
С так называемыми "беженцами" я проработал здесь в Монреале почти десять лет, стуча по клавишам компьютера и перекладывая на французский язык душераздирающие истории преследований, которыми они подвергались на родине. Как, например, описание трагической судьбы
Варвары Ивановны Мотыгиной из Сыктывкара, которая, по её уверениям, была чисто еврейского происхождения. И из-за этого факта только бегством и спасалась каждый раз от антисемитов, а те ежедневно бегали за ней по всему Сыктывкару и (цитирую Варвару Ивановну)
"колотили по лицу и телу руками". А она, бедная, от такой обиды,
"навзрыд плакала глазами".
Правда, с доказательствами её еврейства у Варвары Ивановны было не густо. Единственным подтверждением являлось знание ей слов
шлимазл и тохас. Откуда бы я знала такие слова, если бы не была еврейкой?! – спрашивала Варвара Ивановна честно и открыто глядя на меня своими водянистыми чухонскими очами. И я с ней соглашался, мол, действительно, откуда бы?
Или трагический случай, изложенный беженцем из Израиля Юрием
Семеновичем Шехтманом, которого местные русофобы однажды избили и прогнали из бассейна, требуя при этом, чтобы он (по словам Юрия
Семеновича) "убрал оттуда свое грязное русское необрезанное тело".
Больше всего, помнится, Юрий Семенович боялся, что на слушании потребуют расстегнуть ширинку, вынуть необрезанное тело и предъявить. Потому как подобного тела не имел.
Не придется мне больше облекать во французскую форму незатейливые слова, которыми человек по клички "Поцифист" изобразил свои страдания в государстве Израиль. А, вот, фамилию его я забыл. Помню только, что экземпляр был музейный, такой же редкости, как плачущий большевик: еврей-тракторист с четырехклассным образованием из
Херсонской области. Уехал же он из Израиля, чтобы в армии не служить. Я ему и говорю: "Скажи, что ты пацифист". Он переспрашивает испуганно: "Поци шо?" Так и остался в памяти как "поцифист", автор гениально-лапидарного текста истории своих преследований, поданной им в комиссию по беженцам (орфография подлинника):
Я там у них (имеется в виду херсонский совхоз – примечание мое) работал на тракторе а трактор сгорел А они мне ишо говорят какие у них трактора. Приехал в Израиль думал буду жить как человек а мне в комнату влетел снаряд. Шоб вам так жить А мне говорят бери ружжо иди стрелять арабов. А мне это надо?
После того, как я доходчиво объяснил ему основы пацифизма, он к тексту приписал следующее: Потому шо я поцифист и не могу брать в руки оружье шобы стрелять с ниво.
В таком виде его история и ушла…
… Только что сейчас пропустил рюмашку, и мысль меня посетила, что я несправедлив. Хорошо так рассуждать, имея канадское гражданство плюс московскую прописку с квартирой в Москве. Когда-то их аж две было, но свою Перовскую хибару я продал еще в 95 году, а деньги мы с Надькой пропили. А тут сколько встречалось мне людей, русских из Средней Азии и Закавказья, которые, чтобы приехать сюда бросили абсолютно все, и если здесь обломится, то деваться им просто некуда. Совсем некуда. Посадят их в самолет, выкинут в Шереметьево и
– бомжуй, подыхай под забором! А подлое государство, отправившее под звуки маршей их отцов и дедов на "освоение целинных земель", вывеску сменило и теперь ни за что не отвечает. Мол, мы вас никуда не отправляли, нам до вас дел нет, так что подите с глаз долой!
Ну и, естественно, накручивают они ужасов в своих историях. Ради собственного спасения, между прочим, накручивают! И не мне их судить. Выпью-ка я лучше за то, чтобы все у них здесь получилось, и зажили бы дети и внуки бывших целинников нормальной человеческой жизнью, принося радость себе и стране, принявшей их, поверившей в их вынужденное вранье… Ну, вздрогнули, за успех вселенских бродяг, коим просто податься некуда!…
… Самыми же колоритными из встреченных мной, так называемых
"беженцев", были Васёк, Танюша, Серега и Толян, что объявились в славном городе Монреале в далеком уже девяносто третьем году. Во время оно, сия компания произвела на меня весьма яркое впечатление.
Настолько яркое, что полтора года тому назад, столько уж лет спустя после общения с ними, запил я как-то прекрасными весенними вечерами на собственном балконе, и под влиянием майского ночного неба, манящей полной луны и запахов весенней листвы сам собой сложился у меня рассказ.
Вернее, поэма в прозе о мичмане Картузове, которую и решаюсь, наконец, представить на твой суровый суд. Не удивляйся, что я, рассказывая тебе свою жизнь, вдруг делаю такой пируэт. Дело в том, что это тоже один из минувших периодов моей уже довольно долгой канадской жизни, тем более, что я в этом рассказе ни строчки, ни слова не выдумал. Всё, как написано, так по жизни и было. Так что, давай, будем считать, что этот мичман имеет к моей судьбе такое же отношение, как капитан Копейкин к судьбе гоголевского героя и его мертвым душам.
ГЛАВА 3
МИЧМАН КАРТУЗ
(сцены из забугорной жизни совков)
Прежде всего, хотелось бы сообщить уважаемому читателю, что все нижеследующее никоим образом рассказом не является. Любой рассказ, естественно, подразумевает какую-то долю писательской фантазии, авторского вдохновения, в то время как данный текст лишен сего напрочь.
Как и автор его. Зато он, автор, обладает еще не совсем пропитой памятью и способностью более-менее связно изложить в письменном виде те реально имевшие место события, которые лично на него – автора, произвели определенное впечатление. Причем, настолько серьезное, что он посчитал их достойными бумажного листа.
Так что еще раз подчеркиваю: все, что здесь написано, каким бы нелепым и диким для просвещенного вкуса и слуха оно ни показалось, действительно, реально, по жизни, произошло в славном городе
Монреале канадской провинции Квебек в наше с вами славное время конца второго тысячелетия. Автор даже имен своих персонажей не удосужился поменять. Лень было автору, да и с бодуна он пребывал не первый день.
В общем, все нижеследующее – не литературное произведение, а, скорее, свидетельские показания против целого ряда мошенников, жуликов и лжецов, которые ради получения канадского статуса и доступа к сытому велферному корыту, идут на любые ухищрения, подлоги и обманы. А также против их пособника – автора, спившегося циника и, по-видимому, такого же морального урода, поскольку уж настолько деградировал и совесть потерял, что не брезгует пьянствовать вместе со своими персонажами.
Но тут я, пожалуй, немного перегнул. Совесть-то у автора еще осталась. И пребывает в весьма активном состоянии, ибо постоянно тычет в него своим перстом и вопрошает грозно:
– Да как же ты мог пить с такими типами как Васёк, Танюша, или
Толян с Серегой?
Однако, автор тоже не лыком шит и имеет для собственной совести совершенно железобетонный аргумент.
– Да, отвечает он ей (совести). Да, пил я с ними. Пил неоднократно, но!
…И выставляет пред ликом Совести гордо торчащий вверх собственный указательный перст.
– Но, ведь, никогда, подчеркиваю, никогда_ _не пил я на свои, на кровные! А только и исключительно на ихние. То бишь – на халяву!
Услышав слово "халява" совесть автора разводит руками и бормочет:
Ну, оно, конечно, ежели… Хотя, однако, все-таки, а, впрочем, на халяву я бы и сама вмазала, базара нет!
Поскольку автор – совок, и совесть его – совковая. А какой же совок от халявы откажется, особенно, когда с жутчайшего бодуна, и бабок на опохмелку нет? А это как раз и есть почти постоянная жизненная ситуация автора-совка: с бодуном и пустым карманом.
Поскольку же в юриспруденции добровольные показания против себя самого квалифицируются, как "явка с повинной", то прошу именно так и интерпретировать нижеследующий текст и учесть этот факт при вынесении читательского приговора. А ежели, вдруг, вердикт будет оправдательным, то прошу нашего самого гуманного и справедливого в мире читателя нолить автору хотя бы, как говорится, грамульку, чего хотите, лишь бы на халяву.
И в надежде на Вашу доброту, остаюсь с уважением: АВТОР
… Мичман Картуз, он же Васька Картузов появился в Монреале, упав с неба. А, вернее, выпав, в состоянии глубочайшей алкогольной интоксикации из борта израильской компании Эл-Ал прямо на трап аэропорта Мирабель. Пьяный-пьяный, а соображал: толстенькую пачку в семь тысяч американских долларов, перевязанных резинками, держал в нагрудном кармане, крепко зажав рукой, чем причинил большие неудобства чиновникам Канадской Иммиграционной Службы, поскольку оным, по долгу службы же и надлежало выяснить совершенно определенно, чтой-то там вновь прибывший гражданин подозрительно прижимает к груди: уж не бомбу ли со взрывателем в знак протеста против оккупированных Израилем территорий?
Однако, никакого террористического следа в долларовой пачке не обнаружилось, ибо были те семь тысяч так называемой "машкантой", то бишь ссудой на покупку квартиры законно полученной новым израильским олимом, сиречь репатриантом Картузовым Василием Степанычем в банке города Хайфы.
Его подвел ко мне в церкви после службы весной 1993 года старенький Наум Маркович (впрочем, иногда представляющийся полученным при крещении именем Николай) и сказал торжественно: "Вот брат наш православный. Беженец из Святой земли. Бежал от козней иудейских".
Сам-то Наум Маркович принял православие в оккупированной Словакии в страшном 40-ом году, и справка о крещении, выданная Русской
Зарубежной Церковью, спасла ему жизнь. А потом он так втянулся, что стал, наверное, самым упорным прихожанином. Ни одной службы не пропускал. Бывало, посетишь храм в будний день: литургия идет, а из всего народа – один Наум Маркович поклоны бьет, да еще пара старушек свечки ставит.
Вот, только, под конец жизни стала у него крыша отъезжать, и он начал везде выискивать "козни иудейски". Как-то, помню, показывает мне пакет молока с надписью: "Ви рисайкл", в смысле: "Мы рециркулируем" (то бишь, идем во вторсырье, а оттуда снова в картон). А там и картинка поясняющая: три такие бумажки, одна в другую переходящие, как непрерывный процесс. Так он мне и говорит:
– Смотри, смотри, что здесь! Магендоид!
– Какой, – спрашиваю, – магендоид, зачем?
Присмотрелся: действительно, если сильно напрячься, то посреди полосок бумаги возникает нечто похожее вроде как бы на звездочку.
Ну, а если уж очень фантазию напрячь, то можно ее и за магендоид принять. Вот, только, говорю, на хрена?
– Как, зачем, на хрена, – отвечает, – козни иудейски!
Свое отношение к иудаизму и сионизму, выдавшему ему израильский паспорт, белобрысый, круглорожий и курносый Васёк начал объяснять мне весьма путано, причем с явным акцентом, который я поначалу принял за грузинский. Однако, акцент оказался азербайджанским, ибо был Васька родом из славного города Баку. На вопрос: почему он, русский человек, так нечисто говорит на родном языке, ответил:
– В азербайджанской школе учился, панымаишь. В азербайджанском дворе рос. Папка нас бросил, когда мы с братом маленькие были. Мамка с азером жила Тофиком. Харошый чылавек, нас как сыновей воспитал.
Двадцать лет с мамкой жил. Потом пришел, говорит: болше с тобой жить нэ могу. Нэ масулманский ты женщын. Аллах нэ велит.
И к Тоньке Петренко с проспекта Нариманова ушел. Тонька как раз школу кончила. Восемнадцат исполнилось. Аллах разрэшил…
… Тогда же, после церкви, узнав, что я работаю переводчиком с беженскими адвокатами и могу ему быть полезен, позвал меня Васёк в бар. Дело было в Великий пост, и я, естественно, категорически отказался. Он настоял, но я снова отказался. Он очень настоял, и я подумал, что, ведь, сие есть продукт растительный, а в пост-то возбраняется животный. Подумал и засомневался. Васёк снова настоял и вытащил из кармана аппетитную пачку долларов. А, увидев их, вспомнил я, что не то грех, что в уста твои входит, а то, что из уст твоих выходит. Вспомнил и согласился.
Мы зашли в ближайший бар на углу Сан Жозеф – авеню дю Парк и взгромоздились на стульчики перед стойкой.
– Шалом, – сказал Васька бармену, – манишма? (впоследствии я узнал, что на иврите это значит: как дела?)
Бармен-грек молчал любезно и вопросительно. Васёк тоже молчал, ибо исчерпал весь приобретенный в Израиле запас иностранных слов.
Потом сказал бармену проникновенно: "Слушай, дарагой, налей ты нам этого самого (он звонко пощелкал себя по шее), чтоб на сердце харашо стало, да душа отдохнула". И выразительно приложил руку к сердцу. Не знаю, каким чутьем бармен-грек понял, что от него хотят, но тут же молча выставил перед нами два дабл шота смирновской водки.
Впоследствии, общаясь с мичманом Картузовым, я имел неоднократную возможность убедиться в том, как ему удавалось на его русско-азербайджанском наречии доносить до сознания иноязычных собеседников любую информацию и в любом объеме. Понимали его всегда, и всегда так, как он этого хотел. В тот же апрельский день 93-го года мы с ним сначала потеряли счет рюмашкам смирновской, потом пили баночное пиво Брадор из пакетиков на скамейке парка Жан Манс, а закончили все это мерзопакостным плодово-ягодным вермутом Беллини в его комнатушке в квартире Наума Марковича, который по доброте душевной пустил Васька пожить за бесплатно, по христиански, из любви к ближнему.
Любовь, которую Васёк разделил сполна, сказав мне глумливо: "Во, блин, мудак старый! Совсем, слушай, стебанулся: я ему бабки даю, а он говорит: `Ты их в храм отнеси, пожертвуй`. Я что, козел какой, свои кыровные попам отдать, а?"
Правда, чуть позже я узнал, что "кровные"-то были все же не
Васька, а государства Израиль, который ему, как оле хадашу (то бишь, вновь прибывшему на историческую родину репатрианту) предоставил ссуду на покупку квартиры. А оный оле хадаш взял, да просто-напросто ее и спер путем какой-то сложнейшей шахматной комбинации. Васек как-то по пьяне взялся её детально описывать, но я слушал в пол уха. На хрена мне это знать? Мне ж все равно Израиль такую ссуду не даст. Затем, обналичив бабки, отвалил он в Канаду, чувств никаких не изведав, как говорил Маяковский.
(сцены из забугорной жизни совков)
Прежде всего, хотелось бы сообщить уважаемому читателю, что все нижеследующее никоим образом рассказом не является. Любой рассказ, естественно, подразумевает какую-то долю писательской фантазии, авторского вдохновения, в то время как данный текст лишен сего напрочь.
Как и автор его. Зато он, автор, обладает еще не совсем пропитой памятью и способностью более-менее связно изложить в письменном виде те реально имевшие место события, которые лично на него – автора, произвели определенное впечатление. Причем, настолько серьезное, что он посчитал их достойными бумажного листа.
Так что еще раз подчеркиваю: все, что здесь написано, каким бы нелепым и диким для просвещенного вкуса и слуха оно ни показалось, действительно, реально, по жизни, произошло в славном городе
Монреале канадской провинции Квебек в наше с вами славное время конца второго тысячелетия. Автор даже имен своих персонажей не удосужился поменять. Лень было автору, да и с бодуна он пребывал не первый день.
В общем, все нижеследующее – не литературное произведение, а, скорее, свидетельские показания против целого ряда мошенников, жуликов и лжецов, которые ради получения канадского статуса и доступа к сытому велферному корыту, идут на любые ухищрения, подлоги и обманы. А также против их пособника – автора, спившегося циника и, по-видимому, такого же морального урода, поскольку уж настолько деградировал и совесть потерял, что не брезгует пьянствовать вместе со своими персонажами.
Но тут я, пожалуй, немного перегнул. Совесть-то у автора еще осталась. И пребывает в весьма активном состоянии, ибо постоянно тычет в него своим перстом и вопрошает грозно:
– Да как же ты мог пить с такими типами как Васёк, Танюша, или
Толян с Серегой?
Однако, автор тоже не лыком шит и имеет для собственной совести совершенно железобетонный аргумент.
– Да, отвечает он ей (совести). Да, пил я с ними. Пил неоднократно, но!
…И выставляет пред ликом Совести гордо торчащий вверх собственный указательный перст.
– Но, ведь, никогда, подчеркиваю, никогда_ _не пил я на свои, на кровные! А только и исключительно на ихние. То бишь – на халяву!
Услышав слово "халява" совесть автора разводит руками и бормочет:
Ну, оно, конечно, ежели… Хотя, однако, все-таки, а, впрочем, на халяву я бы и сама вмазала, базара нет!
Поскольку автор – совок, и совесть его – совковая. А какой же совок от халявы откажется, особенно, когда с жутчайшего бодуна, и бабок на опохмелку нет? А это как раз и есть почти постоянная жизненная ситуация автора-совка: с бодуном и пустым карманом.
Поскольку же в юриспруденции добровольные показания против себя самого квалифицируются, как "явка с повинной", то прошу именно так и интерпретировать нижеследующий текст и учесть этот факт при вынесении читательского приговора. А ежели, вдруг, вердикт будет оправдательным, то прошу нашего самого гуманного и справедливого в мире читателя нолить автору хотя бы, как говорится, грамульку, чего хотите, лишь бы на халяву.
И в надежде на Вашу доброту, остаюсь с уважением: АВТОР
… Мичман Картуз, он же Васька Картузов появился в Монреале, упав с неба. А, вернее, выпав, в состоянии глубочайшей алкогольной интоксикации из борта израильской компании Эл-Ал прямо на трап аэропорта Мирабель. Пьяный-пьяный, а соображал: толстенькую пачку в семь тысяч американских долларов, перевязанных резинками, держал в нагрудном кармане, крепко зажав рукой, чем причинил большие неудобства чиновникам Канадской Иммиграционной Службы, поскольку оным, по долгу службы же и надлежало выяснить совершенно определенно, чтой-то там вновь прибывший гражданин подозрительно прижимает к груди: уж не бомбу ли со взрывателем в знак протеста против оккупированных Израилем территорий?
Однако, никакого террористического следа в долларовой пачке не обнаружилось, ибо были те семь тысяч так называемой "машкантой", то бишь ссудой на покупку квартиры законно полученной новым израильским олимом, сиречь репатриантом Картузовым Василием Степанычем в банке города Хайфы.
Его подвел ко мне в церкви после службы весной 1993 года старенький Наум Маркович (впрочем, иногда представляющийся полученным при крещении именем Николай) и сказал торжественно: "Вот брат наш православный. Беженец из Святой земли. Бежал от козней иудейских".
Сам-то Наум Маркович принял православие в оккупированной Словакии в страшном 40-ом году, и справка о крещении, выданная Русской
Зарубежной Церковью, спасла ему жизнь. А потом он так втянулся, что стал, наверное, самым упорным прихожанином. Ни одной службы не пропускал. Бывало, посетишь храм в будний день: литургия идет, а из всего народа – один Наум Маркович поклоны бьет, да еще пара старушек свечки ставит.
Вот, только, под конец жизни стала у него крыша отъезжать, и он начал везде выискивать "козни иудейски". Как-то, помню, показывает мне пакет молока с надписью: "Ви рисайкл", в смысле: "Мы рециркулируем" (то бишь, идем во вторсырье, а оттуда снова в картон). А там и картинка поясняющая: три такие бумажки, одна в другую переходящие, как непрерывный процесс. Так он мне и говорит:
– Смотри, смотри, что здесь! Магендоид!
– Какой, – спрашиваю, – магендоид, зачем?
Присмотрелся: действительно, если сильно напрячься, то посреди полосок бумаги возникает нечто похожее вроде как бы на звездочку.
Ну, а если уж очень фантазию напрячь, то можно ее и за магендоид принять. Вот, только, говорю, на хрена?
– Как, зачем, на хрена, – отвечает, – козни иудейски!
Свое отношение к иудаизму и сионизму, выдавшему ему израильский паспорт, белобрысый, круглорожий и курносый Васёк начал объяснять мне весьма путано, причем с явным акцентом, который я поначалу принял за грузинский. Однако, акцент оказался азербайджанским, ибо был Васька родом из славного города Баку. На вопрос: почему он, русский человек, так нечисто говорит на родном языке, ответил:
– В азербайджанской школе учился, панымаишь. В азербайджанском дворе рос. Папка нас бросил, когда мы с братом маленькие были. Мамка с азером жила Тофиком. Харошый чылавек, нас как сыновей воспитал.
Двадцать лет с мамкой жил. Потом пришел, говорит: болше с тобой жить нэ могу. Нэ масулманский ты женщын. Аллах нэ велит.
И к Тоньке Петренко с проспекта Нариманова ушел. Тонька как раз школу кончила. Восемнадцат исполнилось. Аллах разрэшил…
… Тогда же, после церкви, узнав, что я работаю переводчиком с беженскими адвокатами и могу ему быть полезен, позвал меня Васёк в бар. Дело было в Великий пост, и я, естественно, категорически отказался. Он настоял, но я снова отказался. Он очень настоял, и я подумал, что, ведь, сие есть продукт растительный, а в пост-то возбраняется животный. Подумал и засомневался. Васёк снова настоял и вытащил из кармана аппетитную пачку долларов. А, увидев их, вспомнил я, что не то грех, что в уста твои входит, а то, что из уст твоих выходит. Вспомнил и согласился.
Мы зашли в ближайший бар на углу Сан Жозеф – авеню дю Парк и взгромоздились на стульчики перед стойкой.
– Шалом, – сказал Васька бармену, – манишма? (впоследствии я узнал, что на иврите это значит: как дела?)
Бармен-грек молчал любезно и вопросительно. Васёк тоже молчал, ибо исчерпал весь приобретенный в Израиле запас иностранных слов.
Потом сказал бармену проникновенно: "Слушай, дарагой, налей ты нам этого самого (он звонко пощелкал себя по шее), чтоб на сердце харашо стало, да душа отдохнула". И выразительно приложил руку к сердцу. Не знаю, каким чутьем бармен-грек понял, что от него хотят, но тут же молча выставил перед нами два дабл шота смирновской водки.
Впоследствии, общаясь с мичманом Картузовым, я имел неоднократную возможность убедиться в том, как ему удавалось на его русско-азербайджанском наречии доносить до сознания иноязычных собеседников любую информацию и в любом объеме. Понимали его всегда, и всегда так, как он этого хотел. В тот же апрельский день 93-го года мы с ним сначала потеряли счет рюмашкам смирновской, потом пили баночное пиво Брадор из пакетиков на скамейке парка Жан Манс, а закончили все это мерзопакостным плодово-ягодным вермутом Беллини в его комнатушке в квартире Наума Марковича, который по доброте душевной пустил Васька пожить за бесплатно, по христиански, из любви к ближнему.
Любовь, которую Васёк разделил сполна, сказав мне глумливо: "Во, блин, мудак старый! Совсем, слушай, стебанулся: я ему бабки даю, а он говорит: `Ты их в храм отнеси, пожертвуй`. Я что, козел какой, свои кыровные попам отдать, а?"
Правда, чуть позже я узнал, что "кровные"-то были все же не
Васька, а государства Израиль, который ему, как оле хадашу (то бишь, вновь прибывшему на историческую родину репатрианту) предоставил ссуду на покупку квартиры. А оный оле хадаш взял, да просто-напросто ее и спер путем какой-то сложнейшей шахматной комбинации. Васек как-то по пьяне взялся её детально описывать, но я слушал в пол уха. На хрена мне это знать? Мне ж все равно Израиль такую ссуду не даст. Затем, обналичив бабки, отвалил он в Канаду, чувств никаких не изведав, как говорил Маяковский.