Бояндин Константин Юрьевич. Ступени из пепла

   Вон там. Через два холма, пока не откроется вид на гору. Старую, низкую, сточенную временем. Туда лежит наш путь. Странно, я не устала. Та, что бредет рядом со мной — тоже. Никто не попадается нам по пути. Ну да, ведь рассвет еще не скоро. Время перестало казаться мне чем-то важным — со мной нет ни часов, ни прочих полезных безделушек. Только одежда, позволяющая скрыться от взгляда, да небольшой нож в черных ножнах.
   Позавчера… Промелькнуло и пропало. Как много может случиться за сутки. Кто-то облетел половину мира, кто-то видел, как земля погружается в глубины моря, кто-то видел безумие в красных ободках по ту сторону стекла.
   Как быстро работает память. Я успела вспомнить целых два дня, а ведь удалось припомнить почти каждую минуту. Парк. Бегущие по экрану строчки. Загадочный двойник с бессмысленным лицом. Скупые сообщения о штурме… два слова перенесли всех, кто был жив и помнил обо мне — перенесли по ту сторону существования. Два простых слова… выживших нет.
   Мы выжили.
   Выживших нет.
   Но это неправда… что-то сумело выжить, уползти, спрятаться в удобную пещеру. Как тебя зовут? Кто знает подлинное имя твое?
   Третий день. Ничего не было. Только вечером… прохлада, ощущение ясности и здоровья, огромная луна перед глазами. И обволакивающее, горячее внимание… темные лабиринты, по которым я странствовала во сне. Ты больна, Королева…
   За этим холмом — подножие горы. Та, что идет рядом, спотыкается… помогаю ей не упасть. Не следует спотыкаться, входя на погребальную гору. Впрочем, до границы заповедного мира еще несколько десятков шагов. Так что это не темный знак, просто предостережение.
   Граница.
   Останавливаемся.
   Успели вовремя. Солнце еще не показалось.
   Обелиск на вершине выделяется, подсвечен сбоку пурпуром — скоро рассветет. Где-то там. На южном склоне. Там, где многие столетия оканчивают свой путь принадлежащие к дому Тонгвер. Вначале — туда.
   Только теперь начинают болеть уставшие ступни.
   Терпи. Это только начало.

— — —

   Когда я увидела восемнадцать новых плит в последнем владении дома Тонгвер, у меня впервые схватило сердце. Наверное, я покачнулась. Лас поддержала меня под руку… и одна из тех фигур, что готовили нас к этому пути, подошла с востока, опустилась у первой плиты, преклонила колено… Сняла капюшон.
   Я знала, кого увижу. Кто еще мог так изящно передвигаться, кто мог быть такого роста?
   Теране Эсстар Тегар-Тан ан Тегарон. Как и я, без диадемы. Она так и застыла, глядя перед собой, на свежий гранит погребальных плит. Я подошла к первому камню.
   Имена, имена… смерть уравняла всех. Восемнадцать человек находились в доме в тот момент. Все они здесь, пусть даже не под каждой плитой покоятся останки.
   Мама…
   Я не помню тебя. Прости меня, я не помню. Надеюсь, я вспомню. Я даже не помню лица; та усмехающаяся маска, которая открылась мне при опознании, не была твоим лицом. Не могла им быть.
   Время обнажить оружие… небольшой каменный нож в черных ножнах.
   — Vorgh as en Tae, — слышу свой собственный голос. Думала, не смогу и прошептать… а слова разносятся, словно раскат грома. — Vorgh vert Tae faer beart— по воздуху с востока на запад, поднять над головой, кончиком клинка прикоснуться к северной части плиты, провести на юг. — Sien fae maerte.
   Все, мама. Отныне иные силы будут заботиться о тебе. Смерть очищает все. Смерть прощает и учит. Даруй нам силы жить дальше.
   Позволь мне вспомнить твое лицо… Приходи ко мне в сновидениях.
   Отец…
   Я не помню тебя…

— — —

   Лас оставалась рядом с Ее Светлостью. Она не смела поднимать взгляда, но каким-то образом ощущала, как последнее движение ритуального ножа что-то прерывает, что-то прекращает, проводит границу между мирами. Это пугало ее; но та, что была рядом с ней, оставалась спокойна. А еще вчера Лас-Таэнин испугалась бы даже подойти к Ее Светлости… если Светлая казалась иногда ярким маяком, свет которого вынуждал отводить глаза, то Теране Эсстар — ослепительным солнцем.
   Лас ощутила, когда Майтенаринн подошла к той самой плите.
   Дядя…
   Нет. Не стану вспоминать сейчас. Это символ, твое тело отправится на родину: давным-давно малый дом запретил хоронить тебя здесь. Не в моих силах отменить запрет. Я не всемогуща.
   Ройен.
   Один из немногих, кого я помню. Я задержалась у этой плиты… не верю, чтобы и ты был «висельником». Наверное, твоя кажущаяся покорность позволила тебе избежать вечной сонливости, от которой разум иссыхает, человек превращается в скорлупу, которая неожиданно ломается и осыпается прахом. Я помню, как ты утешал меня, когда мне устраивали выволочки за попытку пронести домой любимую книгу. Помню, как ты сопровождал меня в прогулках по лесам.
   Прости меня. Я не могу противостоять Нижнему миру. Я обязана отдать и тебя.
   Нож останавливается у южного края плиты.
   Следующая плита.
   Мианнесит эр Тонгвер.
   У меня не сразу достало самообладания начать формулу.
   А когда я принялась ее читать, что-то очнулось… что-то попыталось остановить меня. Что-то, что находилось неведомо где, вдали от пустой могилы.
   Vorgh as en Tae. Смерть очищает все. Нет… не все. Есть вещи, которые невозможно очистить.
   Что-то противостояло. Пыталось помешать мне. Сбить с мыслей, заставить забыть формулу. Нет.
   Vorgh vert Tae faerbeart. Смерть прощает и учит. Нет… не все прощается.
   Что-то уже не давило… что-то рвалось, пыталось уйти, избегнуть оков, которые накладывает формула.
   Sien fae maerte.
   Пропала. Улеглась. Нет тебе места среди живых, быть тебе погребенной. Пусть все считают тебя мертвой. Солнце сожжет тебя, луна ослепит тебя, все живое не будет тебе радо.
   Когда я принялась вычерчивать последний знак, сила, которая пыталась удержать меня, взбесилась.
   Если бы можно было перевести то, что происходило, в слова… наверное, то, что было под плитой, кричало бы «Нет! Отпусти! Не смей!».
   Нож… как он разогрелся. Я с силой прижала его острие к плите… испугалась даже, что разломится. Нет. Выдержал. Как только символ был окончен, сила перестала сопротивляться. Сдалась. Я ощущала смутную угрозу… чувствовала, как пот градом катится по лицу, испытывала слабость и дрожь. Нет. Нет тебе места среди живых.
   Пусто. Ушла. Неужели… нет, я права, это живучая тварь. Только, когда я доберусь до ее логова; только, когда спрошу, кто она и зачем причинила столько зла. Только, когда услышу ответ, будет ей прощение…

— — —

   Майтенаринн присоединилась к остальным двум, ощущая себя ослабевшей и больной. Терпи, Май. Держись. Когда Теране Эсстар поднялась и начала прощальную песню, последние слова к тем, чьим солнцем стала луна, Май не сразу смогла присоединиться.
   Птицы умолкли… никогда они не пытаются вмешаться в эту песню.
   Но даже сейчас Майтенаринн испытывала не боль и чувство утраты. Только усталость.
   Несколько пригоршен зерен — на каждую могилу. Май смотрела, как Ее Светлость и Лас приглашают птиц снять прикосновение Нижнего мира с погребальных плит… и силы начали возвращаться.

* * *

   Камень, поставленный для Дайнакидо-Сайта эс Фаэр, находился на восточной стороне, там, где находили последнее пристанище почетные гости государства. На этот раз я была… нет, не зрительницей. Помощницей. Как и Ее Светлость по правую руку от меня, я помогала. Присутствием.
   Теперь я заметила других. Тех, что пришли выразить скорбь. Там, у места успокоения Тонгвер, их было не видно — не осмеливались подойти близко. Здесь становилось ясно, как много людей вокруг. И ни одной камеры, ни одного мертвого глаза. Хотя, вероятно, и сейчас есть такие, что не почитают даже этот обычай — смотреть на происходящее только своими глазами.
   Лас совершала то, что подобало совершать потомку дома Вантар эр Рейстан. Все было иначе. Я чувствовала, как ей тяжело. Мне куда легче: я на своей земле, у меня остались пусть дальние, но родственники, а она? Одна, отвергнутая домом, оставшаяся с теми, кто виновен во всех ее бедах.
   Я ощущала… ее надежду. На что-нибудь. На малейший знак. На маленькое, но чудо. Я не смогла оставаться безучастной, напряжение Лас сводило с ума. Я прикрыла глаза, надеясь, что никто этого не заметит, и попросила силы, что древнее меня, дать Лас-Таэнин возможность сотворить чудо… пусть даже небольшое, пусть даже один раз в жизни. Чтобы по эту сторону существования ее удерживало нечто большее, чем данная мне клятва.
   Ритуал подходил к завершению.
   Лас-Таэнин уколола себя в левое запястье… вонзила нож, кончик которого был окрашен живым пурпуром, в землю у изголовья. Медленно опустилась на колени, прикоснулась лбом к плите. Я видела, как беззвучно шевелятся ее губы.
   Тихий вздох. Боковым зрением я заметила, как вздрогнула, приподняла голову Ее Светлость.
   Так же поступила и я.
   Росток появился из земли. Вплотную к месту, где нож входил по самую рукоять. Росток превратился в побег, стремительно поднимался, выпускал новые ветви.
   Лас медленно подняла голову, только когда куст, чуть выше меня ростом, раскинулся у северного края плиты.
   Шиповник.
   Украшенный светло-алыми цветами. Много, много цветов.
   Лас-Таэнин медленно, как во сне, оглянулась. Протянула руки к ветке, сжала ее в ладонях, не обращая внимания на пронзающие кожу шипы. Замерла, склонив голову. Я видела, как кровь капает на землю…
   Поднялась. Посмотрела на свои руки. Подняла их над головой, исполняя знак Всевидящего Ока. Новый вздох… я понимала людей.
   На ладонях ее не было ни капли крови. Ни одной раны.
   Лас-Таэнин взглянула на меня. Едва заметно указала головой… подойди.
   Ох, как мне было страшно…

— — —

   Майтенаринн поднялась, медленно подошла, остановилась по другую сторону от плиты. Куст возвышался по левую руку. Медленно опустилась на колени. Обхватила ладонями колючую ветвь, сжала изо всех сил.
   Такой боли она никогда еще не испытывала.
   Мир потемнел перед глазами, тишина окутала все вокруг, тонкая полоска солнца угасла, исчезли все, кроме Лас-Таэнин напротив. Майтенаринн с трудом заставляла себя не закричать. Боковым зрением она видела смутные тени. Кто-то собрался вокруг… молча наблюдая за ее страданиями. Капля крови упала на землю…
   Я вытерплю.
   Еще одна капля. Казалось, что земля обугливается, дымится там, где кровь попадает на нее.
   Я вытерплю…
   Тени шагнули ближе. Холодно, как холодно… а в руках — кипящий свинец.
   Еще одна капля…
   Теплое прикосновение к правому плечу… Не голос, нет, тень голоса. Все… довольно, отпусти, не мучай себя.
   Еще одна капля…
   После того, как пять капель впитались в землю у корней куста, окружающий мир вернулся.
   Майтенаринн отпустила ветвь. Стараясь не глядеть на руки, поднялась, исполняя знак Всевидящего Ока.
   Все вокруг — многие тысячи людей — упали на колени, закрывая голову руками. Они видели, как всех трех, что находились близ могилы, окутало малиновое сияние… медленно угасшее. На руках Майтенаринн не было ни капли крови. На ладонях — ни единой раны.
   Шум крыльев.
   Сотни, тысячи, миллионы лесных птиц прибыли изо всех окрестных лесов. Они облетали гору… ночь ненадолго опустилась на гору, скрытую от солнца огромной стаей… и возвращались, возвращались к себе домой.
   Небо очистилось.
   Лас-Таэнин вновь опустилась на колени и прикоснулась лбом к плите. Забрала нож. Сорвала цветок, протянула его Майтенаринн. На траурном одеянии почти нет места для подобных украшений.
   Второй цветок… Ее Светлости. Та приняла его, склонив голову.
   Третий цветок…
   Втроем они направились к обелиску. Единственное сооружение в городе, символизирующее Властителей Миров. На этот раз Лас-Таэнин протянула Майтенаринн руку. Рука была холодной и очень сильной.

* * *

   Когда они встали, последний раз прикоснулись к обелиску и повернулись к нему спинами, чтобы покинуть землю, принадлежащую трем мирам, на горе никого, кроме них, уже не было.
   Ее Светлость первой опустила капюшон и завязала под подбородком черную ленту. Траур вступает в силу. Ее спутницы сделали то же самое.
   За границей горы, обозначенной выложенной из камня полосой, их пути расходились. До заката солнца им нельзя было теперь находиться в обществе друг друга… много чего было теперь нельзя.
   Майтенаринн, поначалу сама того не зная, направилась к тому камню у озера в парке, возле которого не так давно разговаривала с Лас. Может быть, долгие часы, что она проведет там до заката, помогут понять хоть что-нибудь.
   Она не знала и не осмелилась бы спросить, куда направляется Лас, где проведет ближайшие три дня Ее Светлость.
   Зато Лас отчего-то знала, где находится Майтенаринн… когда думала о ней. Хотя нельзя было думать о тех, кто, как и ты, носит под подбородком черную ленту. Но иногда не думать не получалось.

Глава 2. СЛЕДЫ НА ВОДЕ

   Здание Университета словно вымерло. Не работала ни одна служба. Кроме тех, что обеспечивали охрану, кроме тех, что ответственны за живых, нуждающихся в помощи. Впервые за много месяцев Саванти и Хеваину пришлось завтракать тем, что удалось приготовить из концентратов.
   Саванти заранее приготовился к тому, как возмутится желудок… но ничего. Он, как и корреспондент, облачился в подобающий костюм, ощущая себя несколько неловко. Им было достаточно соблюдать один день траура, даже не строгого. Особенно Саванти — врачи не могут позволить себе такой роскоши, они и так постоянно вызывают неудовольствие всех трех миров, вмешиваясь в равновесие между ними.
   Хеваин ощущал себя страшно уставшим. За последнюю неделю случилось больше, чем за предыдущие десять лет. Он посмотрел переданный почти всеми телестанциями мира собственный репортаж о крушении Aef, — разумеется, не могли не добавить глубокомысленные интервью с нашедшимися повсюду пророками, которые и напророчили немало гадости. Это был единственный материал, который Масстен успел проверить и объявить «чистым». Все прочее, включая саквояж с металлической коробкой внутри, так и остались в «склепе». Сам Масстен все еще пребывал в тяжелом состоянии, хотя Саванти постоянно говорил, что Чародей поправится.
   На вопрос, как ему удалось вытянуть лишившегося критического объема крови Чародея с того света, Саванти не отвечал. Мрачнел, было видно, что его что-то пугает.
   Чтобы не изводить себя поисками занятия, Саванти почти сразу же исчез в лечебнице. Обходил пациентов, занимался тем, что обычно поручают низшему по рангу персоналу. Сидеть перед собственными работами и осознавать, что нельзя написать ни строки, не провести ни действия, было выше его сил.
   Хеваин вернулся в «чайную», где, пододвинув к терминалу кресло поудобнее, принялся листать каталоги библиотеки. События предыдущей ночи не шли из головы. Он успел запомнить и записать только часть заключительной «дуэли» Майтенаринн с — как ее звали? — Мианнесит? — и осознавал, что та самая картина, лишние детали которой не давали покоя, понемногу формируется.
   Он листал и листал, не зная, что пытается найти.
   Горящие глаза с красным ободком не давали ему спокойно спать этой ночью. А ведь ему практически никогда не снились кошмарные сны.

* * *

   — Тахе-тари, — обратился Хеваин по привычке, когда Реа-Тарин вошла в кабинет… и осекся. Черная лента охватывала ее волосы, серое платье с черной каймой служило ей одеянием. Хеваин поступил скорее инстинктивно… опустился на колени, скрещивая руки в запястьях у себя над головой. Не причиняй мне зла… я подчиняюсь…
   Реа-Тарин прошла мимо, словно Хеваина не было. Корреспондент смутно понимал, что странная, непонятная, но явственная сила едва не смела его. Вот так. Надо всегда уважать чужие обычаи.
   Реа-Тарин положила диадему Утренней Звезды на столик, где не так давно располагались ящики с дорогими винами.
   Тигрица вышла бесшумно. Хеваин осознал, что не ощущал ее присутствия. Словно не человек то был. Только минут пять спустя Саванти окликнул его.
   — Пропал аппетит?
   — Шутите? — Хеваин с трудом смог ответить. — Я уже попрощался с жизнью.
   Саванти кивнул, сохраняя самое серьезное выражение лица.
   — Да, — подтвердил он, возвращаясь к овощному рагу. Мясное сегодня было не положено. Просто кошмар… ведь знают же, что человек — хищник…
   — Саванти, — Хеваин с трудом привыкал обращаться просто по именам. — Могу я полюбопытствовать — что еще… гхм… странного появилось у… Светлой… по ее «пробуждении»? Про таблетки я знаю. Теперь — телефон. Что еще?
   Саванти скривился.
   — Хеваин… Мне вчерашнего хватит на несколько лет вперед. Может, чуть позже?
   — Мне нечем заняться.
   — Ну тогда помогите мне.
   Саванти ожидал, что корреспондент брезгливо скривится, но тот пожал плечами.
   — Извольте. Но завтра-то, думаю, вы сможете мне ответить?
   — Завтра… надеюсь, — проворчал Саванти, немного разочарованный. Ладно, посмотрим, как ты справишься с такой простой вещью, как судно. Прогресс в этой области не достиг Тегарона. Смех, да и только: диагносты последних марок, лучшие в мире специалисты по волновым явлениям, редчайшие реактивы и синтезаторы и… подкладные судна.
   К его дальнейшему разочарованию, корреспондент выполнял грязную и неблагодарную работу в лечебнице, не моргнув и глазом.

* * *

   Терпение.
   Я не знаю, откуда брался пресный хлеб, соль и вода… кто-то приносил их мне. Я не замечала, кто, хотя чувства были в полном порядке. Мне было хорошо… настолько, что я даже начинала опасаться зорких глаз из Нижнего мира: положено ли человеку в такой момент чувствовать себя хорошо?
   Птицы безбоязненно опускались рядом со мной. Здешние белки невелики, очень красивы — золотистые ушки, коричневая голова, ярко-алые бока, серое брюшко и снежно-белый хвост. Только в Тегароне водятся такие. Дикие зверьки, но ко мне, пока я сидела у озера и смотрела, подходили и они. Один раз стоило немалых усилий не нарушить одно из строгих правил траура: белка невыносимо щекотала мне пальцы пышными усами. Но получила подношение — кусочек хлеба — и отбыла, довольная.
   Терпение.
   Вот чему обучаешься в такой момент. Два предыдущих дня я куда-то рвалась, куда-то стремилась… почти не думала, только действовала. Намного ли отличалось это от предыдущих пяти лет?
   Думай, Майтенаринн. Смотри, как это легко. Смотри, как много времени. У тебя теперь много времени, бесконечно много времени.
   Почему тебя держали «куклой»? Зачем, кому ты такая нужна? Зачем «помогли» перессориться со всеми, с кем только можно? Чего можно с тобой добиться?
   Не знаю.
   Кто такая… та, что была по ту сторону зеркала? Отчего-то не хочется более произносить ее имя. Как не положено произносить имена погребенных.
   Не знаю.
   Что теперь? Кто такая эта «я»-вторая, таинственно — или притворно — воскресшая? Хотя какое уж тут притворство, не бывает двух людей с одним и тем же сигнальным спектром.
   У моих друзей, надеюсь, что это друзья, появились от меня секреты. Я знаю, мне не желают плохого. Но так трудно сдержаться, усмирить «зрение». Я знаю, как неприятно тому, на кого оно обращено. По себе знаю. Но я ведь не нарочно! Это все диадема!
   Солнце клонилось к закату. Подул ветерок…
   «Лас, если ты не торопишься…»
   Я едва не подпрыгнула. Оглянулась. Мой голос! Но откуда?
   «Может быть, ты сможешь ответить на вопрос…»
   Я вскочила на ноги и зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.
   Как эхо. Долетает — отовсюду, сразу отовсюду.
   Я едва не потеряла равновесие. Спустилась поближе к озеру.
   «Файте… я не умею плавать…»
   О небеса… Что же это творится? Я поднесла ладони к вискам.
   «Файте… прекращай так шутить…»
   Я увидела ту, что говорила когда-то эти слова… Ох, девочка… знала бы ты, зачем ты была ему нужна, о чем он поспорил со своими друзьями.
   Я бросилась на землю. Хватит. Хватит. Уйдите, уберите голоса.
   «Файте… не надо так…»
   Да! Да!! Я, это я вижу, диадема ни при чем! Только пусть это кончится, прошу! Она ведь… что я теперь сделаю?
   Тишина.
   Ну хорошо. Файте, тебе придется явиться ко мне, явиться вместе с ней, чего бы тебе это ни стоило, взглянуть мне в глаза.
   Тишина.
   Отпустило.
   Лгать самой себе, Май, тоже не получится.

* * *

   Закат… словно гонг огласил его появление. Быстро погружающийся во тьму лес стал плотнее, накатили звуки и запахи ночи… Нестерпимо давит черная лента под подбородком. Страшно. Отчего мне страшно?
   — Ты что-то хотела спросить? — слышу я свой голос. Лас-Таэнин. Хотела подойти незаметно. Да… теперь я ее чую, слышу. Как много чувств смешано в ней.
   Садится рядом, как в тот раз. Думаю, ты так и не сможешь рассказать мне, кто я.
   — Он любит тебя, как и раньше, — говорит она тихо. — Но ты для него — что-то совсем другое. Не я, не такая, как я. Ты сказала неправду капитану. Почему? Хочешь остаться одна?
   Поворачиваю голову.
   — После того, что я сделала… Лас…
   — Нет. Он скажет сам. Когда захочет. Я очень хотела бы… куст… Спасибо, Май, это было прекрасно. Я не верила, что так бывает на самом деле.
   Мне стоило немалых трудов говорить правду. Как это тяжело!
   — Лас, это не я.
   Она непонимающе смотрит в глаза.
   — Не я велела кусту вырасти. Ты. Она отшатывается, чуть ли не в ужасе.
   — Я не… нет, — она мотает головой. — Нет, не может быть… нет…
   — Я говорю правду.
   Лас всхлипывает, вскакивает и уносится в ночь. Ну вот.
   Посижу еще немного — и домой. Завтра… еще будет завтра и послезавтра.
   Так.
   У меня новые неприятности. Обида… сколько обиды… Лас, что с тобой?
   Тут я понимаю, что случилось.
   Поворачиваюсь. Сердитый ежик. Только смеяться нельзя, даже улыбаться…
   — Ты… зачем ты так… за что…
   — Вспомни, — отвечаю спокойно. — Вспомни, что ты делала там, на горе. Вспомни, как. Повтори все в точности, до единого жеста.
   — И… получится?
   Надежда. Страшная, жгучая… Если обману, если снова не выйдет… Лучше самой прыгать в озеро, прямо сейчас. Пусть я буду права. Пусть у нее получится.
   Прикасаюсь к ладони Ласточки. Она вздрагивает, отдергивает руку, словно мои пальцы обжигают.
   — Все получится. Не торопись, вспомни. Если это действительно нужно. Если без этого нельзя.
   Убегает. Бесшумно, стремительно.
   Жду.
   Минут через пять она подошла, потянула меня за рукав. Молча повела… я увидела это издалека.
   Чуть в стороне от озера. Небольшая поляна, скамейка, а перед ней — крохотный розовый куст. Три белых цветка. Светятся… светятся в ночи.
   Мы сели перед ним.
   — Почему? — спрашивает она. — Я никогда… я не верю в это. Не верила.
   — Ты уже ответила, Лас.
   Она протянула палец, коснулась лепестка одного из цветков. Тот порозовел в месте прикосновения. Ласточка убрала руку, и цветок вновь стал ослепительно белым, сияющим.
   — Мы сидели с ним здесь. Когда… когда тебя не было. Приходи сюда, Май, ладно?
   Киваю.
   Из ниоткуда возникла Тигрица.
   — Идемте… — тихо позвала она. — Холодно. О… какая прелесть. Это ты, Лас?
   Лас-Таэнин метнула в меня взгляд.
   — Я, — она сглотнула. — Наверное.
   — Я была на горе, Ласточка. Идемте, помолчим в тепле.
   Лас невольно рассмеялась… хотя голос ее был не очень веселым.

— — —

   «Чайная», но с темными знаменами у окон. Да. Саванти ворчал, что люди — хищники, что на овощах он долго не протянет. Протянешь, Саванти, еще как. Один день стерпишь.
   Хеваин рассказывал о поездке. Я чувствовала, что он говорит не все, но уже поняла, как следует не обращать внимания на недосказанность, чтобы не вынуждать людей на откровенность. Не хочет говорить — значит, есть причины.
   Фильм о взрыве Aefя посмотрела… мне стало жутко. Но еще страшнее были те три минуты, что были отсняты на самом Aef
   Заместитель Чародея — тегарец, которого мы знали под прозвищем «Гриф», проверил остатки видеоматериалов и сейчас трудился над бумагами, которые Лас и Хеваин привезли из поездки.
   Кадры с Aef. Я узнала костер. По моей просьбе Хеваин дал максимальное увеличение, которое позволяла сделать камера. Я увидела… Как в том, недалеком еще кошмаре. То самое место — небольшое углубление в скале, так же сложены поленья. Откуда им там взяться? Не хватает только детских силуэтов. Которые я никак не могла сосчитать.
   Я встала посреди очередного повтора этого сюжета и отвернулась от телевизора.
   — Что такое? — встревожилась Реа.
   — Я была там, — ответила я мрачно. — Я видела это место во сне. Я даже помню лица… хотя нет, не помню. Их было много.
   — Конечно, была, — удивилась Ласточка. — Ты же рассказала Дайнаэри.
   — Я говорила то, во что не очень верила. А во что теперь верить? Ну вот, например… Знаешь, сколько мне лет? Сколько будет через несколько дней?
   — Если я правильно понимаю, тридцать. Саванти пошевелился.
   — Ани, диагност может ошибаться?
   — Не настолько, Май. Ошибка в дате первого цикла — не более двух месяцев. Ошибка в количестве циклов — не более одного. Ошибка в датировке каждого из циклов — один-два дня. Почитай в справочнике про «внутренние часы». Диагност видит на них каждую «зарубку». Двадцать пять лет. Будет двадцать пять.
   Реа-Тарин резко повернулась к нему.
   — Иди, проверь все предыдущие записи, — посоветовал он. — Возраст обследуемого не является предметом тайны для обследуемого.
   — Да провалиться этой тайне! Мы же все знаем, что ей…
   — Да, — продолжаю. — Судя по архивам малого дома, мне будет двадцать восемь. Сама я вообще не могу ничего вспомнить. Но то, что сказал Ани, мне нравится больше.