Брэдбери Малькольм Стэнли. Историческая личность

   – Я счел это необходимым, да, – говорит Говард.
   – Разумеется, этим, возможно, объясняется, что мой небольшой эксперимент оказался несколько неудачным, – говорит Марвин.
   – Я ж вас предупреждал, что так и будет, – говорит Говард.
   – Ну, возможно, вам будет интересно узнать, что произошло, – говорит Марвин, – если вы еще не знаете. С эссе ознакомились шестеро экзаменаторов. Три с небольшими вариациями, оценили его на проходном уровне, но в основном «С» с плюсом или «В» с минусом. Короче говоря, примерно, как и я. Двое поставили ему «F», как вы. А один отказался дать оценку, сославшись на то, что вы сказали ему, что это будет вмешательством в преподавание коллеги.
   – Мне это кажется очень поучительным результатом, – говорит Говард. – Как я вам говорил, оценивание – это не безобидная процедура. Она идеологически обусловлена.
   – Никогда еще за всю мою экзаменационную практику я не сталкивался с такими расхождениями, – говорит Марвин, – а потому, я думаю, объяснение может быть менее принципиальным. Но я не намерен нырять в эти мутные воды.
   – Мне очень жаль, – говорит Говард, – но боюсь, я чувствую, что мой довод доказан: объективных оценок не существует.
   – Возможно, это нелегко, – говорит Марвин, – но с моей точки зрения, задача университета – стремиться обеспечивать объективность. А если мы не способны обеспечить необходимую степень беспристрастности, то пусть черт меня поберет, если я знаю, чем можно оправдать наше существование.
   – Это потому, что вы живете среди либеральных фантазий, – говорит Говард. – Так что же мы теперь намерены предпринять относительно Кармоди?
   – Ну, я провел довольно тяжелые два дня, обдумывая ситуацию, – говорит Марвин. – А сегодня утром я пригласил Кармоди и его куратора и сказал им, что не вижу способа поправить его положение. Кроме того, я информировал их, что вы обратились ко мне с жалобой на него.
   – Короче говоря, – говорит Говард, – вы сказали ему, что он выдвинул клеветническое и ни на чем не основанное обвинение.
   – Ну, сказать это я вряд ли мог, – говорит Марвин. – В конце-то концов вы поставили меня в известность, что беспристрастных оценок не существует. Я обязан был спросить его, хочет ли он продолжать дело дальше. Он тогда впал в истерическое состояние, ответил, что да – хочет, а
   тем начал, боюсь, крайне неприятным образом, выдвигать новые обвинения.
   Говард уставляется на Марвина; он говорит:
   – Какие обвинения?
   – Боюсь, носящие характер сплетен, – говорит Марвин, – и при нормальных обстоятельствах я бы не стал и слушать. Но считать эти обстоятельства совершенно нормальными я не могу ввиду особого вызова принципам, по которым мы ставим оценки и с какой целью их ставим. Короче, его утверждения сводятся к занижению оценок, когда речь идет о нем, и их завышении, когда речь идет о других.
   – Так-так, – говорит Говард, – каких других?
   – В качестве примера он привел мисс Фий, которая, как я вижу по ведомости, получает на вашем семинаре хорошие оценки, – говорит Марвин.
   – Она хорошая студентка, – говорит Говард. – А почему я должен завышать ее оценки?
   – Ну, вопрос в какой-то степени абстрактный и политический, – говорит Марвин, – но, боюсь, он был также конкретным и, так сказать, физическим.
   – Я не совсем понимаю, – говорит Говард.
   – Кармоди выразил это грубо, но лаконично. Он сказал, что преуспевал бы на вашем семинаре, будь у него голова свернута налево и будь у него… э… женские гениталии.
   – И что, по-вашему, он имел в виду? – спрашивает Говард.
   – Он сказал, что у вас с ней физическая связь, – говорит Марвин. – В одном я с вами согласен. Он довольно-таки мерзкий тип.
   – Но это вас вряд ли касается, верно? – говорит Говард. – Даже будь это правдой.
   – Совершенно верно, – говорит Марвин. – Именно это я ему и сказал.
   – Отлично, – говорит Говард.
   – Да, – говорит Марвин, – я сказал ему, что, на мой взгляд, вопрос становится более этическим, нежели педагогическим. И поэтому я не стану его слушать.
   – Рад это слышать, – говорит Говард.
   – И что разбираться в нем компетентен только вице-канцлер, – говорит Марвин.
   – Вы послали его к вице-канцлеру? – говорит Говард, глядя на Марвина.
   – Нет, – говорит Марвин, – я просто сказал ему, какой у него есть выбор. Я указал, что выдвинутые им обвинения очень серьезны, и если они ложны, он навлечет на себя большие неприятности. Я даже настоятельно рекомендовал ему взять их назад и этим ограничиться.
   – И он согласился? – спрашивает Говард.
   – Нет, – говорит Марвин, – он сказал, что, по его мнению, доказательства, какими он располагает, неопровержимы.
   – Его доказательства? – говорит Говард.
   – Сядьте, Говард, – говорит Марвин, – не могу выразить, насколько все это было мне отвратительно. Но вы словно бы хотели, чтобы все развивалось именно так.
   – И каковы его доказательства? – спрашивает Говард.
   – Надо отдать должное Кармоди, – говорит Марвин, – у него есть несомненные способности исследователя. Если бы только он употребил их на что-то более достойное.
   – Вы хотите сказать, он исследовал меня? – спрашивает Говард, выделяя «меня».
   – Вот именно, – говорит Марвин. – Он проявлял острый интерес к вашим передвижениям.
   – То есть он ходил за мной и шпионил? – спрашивает Говард.
   – Знаете, – говорит Марвин, наклоняясь над столом, – я всегда считал себя очень занятым человеком с ежедневником, заполненным до отказа. Но если то, что он говорит, правда, я даже вообразить могу, как выглядит ваш ежедневник. Не понимаю, как вы выкраиваете время, чтобы мыться и бриться.
   – И чем же я был так занят? – спрашивает Говард.
   – Ну, вы знаете чем, Говард, – говорит Марвин. – А мне совсем не нравится повторять подобное.
   – Но мне бы хотелось узнать, что, по мнению мистера Кармоди, он узнал про меня, – говорит Говард. – Раз уж вы думаете, что это нечто настолько важное, что заслуживает внимания вице-канцлера.
   – Он утверждает, что располагает записью промискуитетных сексуальных интимностей, – говорит Марвин. – Довольно подробной записью.
   – Могу ли я узнать какие-нибудь подробности этой записи? – спрашивает Говард.
   – Ну, начинается она с понедельника, – говорит Марвин. – У вас, насколько я понял, была вечеринка; поздно вечером вы были в своей полуподвальной комнате, и, согласно Кармоди, интимность произошла на полу с мисс Фий. Во вторник вы действовали в ином направлении, в квартире одной из наших общих коллег. В квартире наверху, но с прозрачными занавесками, и Кармоди опять предположил интимность.
   – И это вопрос для вице-канцлера? – спрашивает Говард.
   – Ну, я так не думал бы, – говорит Марвин, – но вечер продолжается. Вы вернулись домой, вашей жены там не было, а мисс Фий была.
   – А вам известно, что там была и миссис Бимиш? – спрашивает Говард.
   – Насколько я понял, между вашим возвращением домой и приездом миссис Бимиш прошел значимый промежуток времени.
   – Большая часть которого была занята продолжительным телефонным разговором с вами, – говорит Говард. – Я попрошу вас подтвердить это официально, если понадобится.
   – Ну что за паутина, – говорит Марвин. – Конечно, я скажу все, что знаю.
   – А в среду?
   – В среду вы оставались дома. Полагаю, бесплодный вечер для стороннего наблюдателя.
   – Вероятно, я восстанавливал свои силы, – говорит Говард. – Есть еще?
   – В четверг вы ужинали во французском ресторане с куратором самого Кармоди. Дама присутствовала при этом разговоре, и мы все пришли к согласию о полной невинности этого ужина.
   – Доказательства начинают выглядеть хлипковато, не так ли? – спрашивает Говард.
   – А! – говорит Марвин. – До этой субботы. Насколько я понял, ваша жена уехала на два дня, и все это время мисс Фий прожила у вас в доме и, предположительно, все еще находится там. Согласно мистеру Кармоди это были довольно активные два дня. В доме и снаружи, так сказать.
   – А мистер Кармоди сказал вам, кроме того, что там живут еще двое детей и мисс Фий была там, чтобы присматривать за ними?
   – Он утверждает, что они препятствием не послужили, – говорит Марвин.
   – Ну, – говорит Говард, – спасибо, что сообщили мне. Я думаю, это окончательно подтверждает сказанное мной. Я сказал вам, что он шантажист. Вы не дали себя убедить. И вот теперь он полностью разоблачил себя.
   – Он, безусловно, показал себя мерзким до гнусности, – говорит Марвин.
   – И конечно, если он пойдет к вице-канцлеру, это сэкономит время. В конце концов, именно он должен разбираться с подобными отклонениями. За исключением, разумеется, судов. Я только удивлен, как, полагаю, будет удивлен и вице-канцлер, что вы обошлись с ним так, будто у него были хотя бы какие-то подобия доказательств.
   – Говард, – говорит Марвин, – мне хотелось бы, чтобы вы поняли, что я вовсе не принял сторону Кармоди. Но я же предостерегал вас не допустить, чтобы это превратилось в яблоко раздора, а вы допустили. Я обязан сохранять объективность. Беда в том, что он видит себя как жертву несправедливости и ведет расследование, чтобы доказать свою правоту.
   – Жертва несправедливости я, – говорит Говард. – Может быть, вы этого не видите. Я могу ответить на эти обвинения и показать грязные побуждения, которые за ними стоят.
   – О, это отлично, Говард, – говорит Марвин. – То есть я думаю, вам придется дать некоторые объяснения вице-канцлеру. Когда он увидит фотографии…
   – Кармоди фотографировал? – спрашивает Говард.
   – Разве я не сказал? – спрашивает Марвин. – Он, видимо, умеет отлично работать с камерой. Конечно, ночные снимки ужасно неубедительны – тени на закрытых занавесках и тому подобное. Ваша проблема сведется только к дневным снимкам. Боюсь, в овраге это, несомненно, вы и мисс Фий. И поцелуй в электромобильчике.
   – Это мерзость, – говорит Говард. – Все характеристики шантажа.
   – Меня все это крайне огорчает, Говард, – говорит Мар-вин. – И я убежден, что вице-канцлер тоже будет чрезвычайно огорчен.
   Марвин встает; он выходит из-за стола и похлопывает Говарда по локтю.
   – Я очень жалею, что вы не прислушались ко мне, – говорит он. – Избегайте яблок раздора.
   – Я думаю, когда вы услышите показания мисс Фий… – говорит Говард.
   – О, я их не услышу, – говорит Марвин, провожая Говарда к двери. – К счастью, теперь это проблема вице-канцлера. Очень рад сказать, что меня это больше не касается. Знаете, это одна из тех черных минут, когда я искренне радуюсь тому, что влачу предельно скучную и пустую жизнь.
   Марвин открывает дверь своего кабинета и стоит там, когда Говард выходит. В приемной мисс Хо свирепо печатает на машинке и не поднимает головы, когда Говард проходит мимо. Он выходит в коридор и идет по нему к лифту. Он спускается вниз, проходит через вестибюль и пересекает Пьяццу. На той стороне Пьяццы стоит Корпус Гуманитарных Наук, совсем не похожий на Социальные Науки: воплощение не высоты, массивности и темности, но длины, света и воздушности. Коридоры здесь освещаются высокими окнами с кустами возле них; доски объявлений на стенах оповещают о спектаклях, вечерах поэзии, лекциях с вином после их окончания. По какой-то причине коридоры, кроме того, отданы под выставку детского искусства; студенты сидят на скамьях и разговаривают. На дверях яркие таблички с фамилиями; Говард читает их, проходя мимо. Затем перед табличкой «Мисс Э. Каллендар» он останавливается; он стучит. Ответа нет, а потому он снова стучит и ждет. Дверь соседней комнаты чуть-чуть приоткрывается; оттуда выглядывает темная голова с взлохмаченными волосами и печальной физиономией, несколько секунд смотрит на Говарда, а затем втягивается внутрь. Лицо как будто неясно знакомое; Говарду вспоминается, что эта унылая фигура – преподаватель английского факультета, человек, который за десять лет до этого издал два довольно известных и приемлемо встреченных критикой романа, исполненные, как тогда было свойственно романам, нравственными метаниями и озабоченностью. С тех пор – полное безмолвие, словно под давлением современной перемены, не осталось никаких нравственных метаний и озабоченности, никакого нового материала для вышивания узоров. Только он сам упрямо существует; он нервно проходит по академгородку, он преподает в тоске, он избегает незнакомых людей. Говард стучит в дверь этого человека; не услышав ответа, он ее открывает. Писатель различим не сразу; он сидит вне света в самом дальнем углу, скорчившись над пишущей машинкой, с сомнением глядя на своего посетителя.
   – Извините, что беспокою вас, – говорит Говард, – но я ищу мисс Каллендар. Вы не знаете, где она?
   – По-моему, нет, – говорит тот.
   – И у вас нет никаких предположений? – спрашивает Говард.
   – Ну, я подумал, что ей лучше отправиться домой, – говорит тот, – она крайне расстроена.
   – Ну, дело крайне срочное, – говорит Говард. – Не могли бы вы дать мне ее адрес?
   – Боюсь, что нет, – говорит тот.
   – Это очень важно, – говорит Говард.
   – О мисс Каллендар нелегко что-нибудь узнать, – говорит романист. – В личном плане она очень замкнута.
   – Вы знаете ее адрес? – спрашивает Говард.
   – Нет, – говорит тот, – нет, не знаю.
   – Ну, что же, – говорит Говард, – если хочешь узнать что-то о людях, это всегда возможно. Немного настойчивости. Чуть-чуть любопытства.
   – Иногда этого лучше не делать, – говорит тот.
   – Ничего, – говорит Говард, – я его узнаю.
   – Я предпочел бы, чтобы вам этого не удалось, – говорит романист.
   – Удастся, – говорит Говард, выходя из кабинета и закрывая дверь.
   Он возвращается из света и воздушности Гуманитарных Наук в темную массивность Социологических; он садится за свой стол и просматривает адресную книгу университета, телефонную книгу Водолейта. Он звонит в регистратуру, где по идее должны храниться такие сведения; их там нет. Он звонит секретарю английского факультета; он звонит декану. Он звонит в хозяйственный отдел; он звонит в университетскую библиотеку. Он звонит в университетский книжный магазин.
   – Да, – говорит управляющий, – для открытия счета нам требуется домашний адрес. Я погляжу и позвоню вам.
   Говард надевает свое пальто, свою шляпу и сидит за письменным столом, ожидая, чтобы телефон зазвонил.
   – Рад помочь, – говорит управляющий, – вот он.
   Говард записывает адрес, идет на автостоянку, садится в фургон, едет под унылым зимним небом в город. Найти адрес на практике оказывается столь же нелегко, как и в теории, поскольку он приводит в ту часть города, где Говард бывает лишь изредка – старинную, курортную. Улица Холм Замка закрыта для машин, это кривая, мощенная булыжником викторианская улочка над портом. Найти дом можно, только поднявшись по крутому склону в сторону бастиона замка; там вы осведомляетесь в газетном киоске, продающем сувениры, где получаете неправильные указания, а потом в кафе, где получаете правильные. Со стороны порта курится туман; перекликаются гудки рыболовецких судов. На двери дома в ряду изукрашенных викторианских недвижимостей есть кнопка звонка, помеченная «За» без фамилии; это настолько несомненная его цель, что он нажимает кнопку. Он стоит в тумане; после некоторого интервала в доме слышатся шаги, спускающиеся по лестнице. Дверь открывается, и в изукрашенном дверном проеме стоит мисс Каллендар в черном брючном костюме с темным подозрительным выражением на лице.
   – А, это вы, – говорит мисс Каллендар, – как вы узнали, где я живу?
   – Это было нелегко, – говорит Говард.
   – И не должно было быть легко, – говорит мисс Каллендар. – Со всем уважением, доктор Кэрк, но я надеялась, что это будет невозможно.
   – Но почему? – спрашивает Говард.
   – Я вам объяснила, – говорит мисс Каллендар, – я не хочу, чтобы какой-нибудь там христианский экзистенциалист, или аспирант, или социолог заглядывал сюда на всякий случай.
   – Но нас всех можно найти, – говорит Говард.
   – Как? – спрашивает мисс Каллендар.
   – Впустите меня, и я вам расскажу, – говорит Говард.
   – Это противоречит моим принципам, – говорит мисс Каллендар.
   – Я пришел не за тем, чтобы обвинять вас, или соблазнять, или обращать в свою веру, – говорит Говард. – Я просто хочу рассказать вам одну историю.
   – Историю, – говорит мисс Каллендар.
   – Тут очень холодно, – говорит Говард.
   – Ну, хорошо, – говорит мисс Каллендар, – входите. Большой викторианский дом чуть попахивает плесенью.
   Говард следует за бархатным задиком мисс Каллендар вверх по ступенькам; потом снова вверх по другим ступенькам, и еще, и еще, пока они не оказываются на самом верхнем этаже. Площадка ведет к темно-коричневой двери. Мисс Каллендар открывает ее и впускает его внутрь.
   – Ну вот, – говорит мисс Каллендар, – моя очень удобная квартира.
   – Да, вы мне говорили, – говорит Говард.
   Квартира очень маленькая; изгибистые стены, викторианские эстампы на них под следами сырости, горящий газовый камин, потрепанный красный афганский ковер, торшер с абажуром в бахроме и картинках, два кресла и диван в чехлах из ситца в цветочек.
   – Ну и как вы узнали? – спрашивает мисс Каллендар, стоя перед газовым камином.
   – Вас нет в телефонной книге, – говорит Говард.
   – За неимением телефона, – говорит мисс Каллендар.
   – И вас нет в списках избирателей, – говорит Говард.
   – За неимением права голоса, – говорит мисс Каллендар.
   – Но вы есть в списке книжного магазина, поскольку им требуется домашний адрес для открытия счета, – говорит Говард.
   – Ну, что же, – говорит мисс Каллендар, – столько хлопот только для того, чтобы прийти рассказать мне историю.
   – Но вы же слышали его версию, – говорит Говард, – не кажется ли вам, что вы должны выслушать и мою?
   – Я очень беспристрастна, – говорит мисс Каллендар, – но все как будто считают меня своего рода экспертом по историям. А я им не являюсь.
   – Я думал, это ваша область, – говорит Говард, снимая свое пальто.
   – Совсем нет, – говорит мисс Каллендар, – мы ведь живем в эпоху высокой специализации. Моя область – лирические стихи, а это две большие разницы.
   – И в чем же разница? – спрашивает Говард.
   – Не хотите ли чаю? – спрашивает мисс Каллендар. – Истории всегда вызывают у меня жажду.
   – Благодарю вас, – говорит Говард.
   Мисс Каллендар выходит в еще одну коричневую дверь, и слышно позвякивание чайника.
   – Вы не объяснили разницы, – говорит Говард в направлении этих звуков.
   – О, она очень велика, – говорит мисс Каллендар. – Если существует логическая разница между формой и содержанием, которой, мы уже согласились, не существует, то истории должны очень прилежать содержанию, а лирические стихи в той же степени – форме.
   – Понимаю, – говорит Говард.
   – Как вы понимаете, доктор Кэрк, я предпочитаю форму. Боюсь, истории кажутся мне очень неорганизованными и рыхлыми.
   – Понимаю, – говорит Говард, заглядывая за третью коричневую дверь. Там еще одна комната, которую ему описала мисс Каллендар; спальня с кроватью в ней.
   – Я рад, что вы были голодны в тот вечер, – говорит он в сторону кухни.
   – Креветки под чесночным соусом оказались очень вкус-ми, – говорит мисс Каллендар.
   – Я думал тогда, что вы пригласите меня сюда, – говорит Говард.
   – Я знаю, – говорит мисс Каллендар, – но, как я объяснила вам тогда, моему аппетиту есть предел. И к счастью, как оказалось.
   – Почему к счастью? – спрашивает Говард.
   – Ну, думаю, мне вряд ли было бы приятно попасть в список ко всем остальным.
   – Но было бы это так уж плохо? – спрашивает Говард.
   – А! – говорит мисс Каллендар, возвращаясь в комнату с подносом и коричневым чайничком для заварки. – Вы считаете его почетным списком. Увековечением спасенных душ. В этом суть вашей истории?
   Говард стоит у окна, из которого открывается вид на замок и зимнее море за ним; он говорит:
   – По меньшей мере я надеюсь, что вы не поверили версии мистера Кармоди.
   – Я слушаю все истории с некоторым здоровым скептицизмом, – говорит мисс Каллендар. – Вам с молоком?
   – Благодарю вас, – говорит Говард, подходя к дивану и садясь на него.
   – Ну, – говорит мисс Каллендар, – повесть о сексуальном героизме. Прошу вас, продолжайте.
   – Насколько я понимаю, вы знаете, что меня обвиняют в том, что я ставил хорошие оценки мисс Фий в обмен на сексуальные услуги? – говорит Говард.
   – Да, – говорит мисс Каллендар, – сахар?
   – И в общем моральном разложении, – говорит Говард, – с политическими обертонами. Нет, благодарю.
   – Я думаю, вас, главным образом, обвиняют в интеллектуальных преследованиях, – говорит мисс Каллендар. – Сухарики с цукатом?
   – Благодарю вас, – говорит Говард. – Но ключевым вопросом теперь стали мои отношения с мисс Фий. Вы помните мисс Фий?
   – А я должна ее помнить? – спрашивает мисс Каллендар.
   – Да, – говорит Говард, – вы видели ее в моем кабинете внизу, когда уходили с вечеринки.
   – Так значит, это был один из ваших эпизодов, – говорит мисс Каллендар. – Да, мне так и показалось.
   – Жаль, что вы не знаете ее ближе, – говорит Говард, – тогда, возможно, вместо того, чтобы поддерживать сумасшедшие утверждения Кармоди, вы поняли бы, какая это извращенная, вредоносная чепуха.
   – Я не поддерживаю его историю, – говорит мисс Каллендар, – я не знаю, верна ли вообще его интерпретация того, что он видел. Просто у меня, не правда ли, есть основания думать, что он видел то, что видел.
   – Но он ничего не видел, – говорит Говард, – он просто заглянул снаружи и сделал извращенные выводы. Мисс Фий одна из моих курируемых. Это очень несчастное существо. Она прошла через все. Неудачи с мальчиками, неудачи с девочками, аборт, кризис личности, нервный срыв…
   – Климакс, – говорит мисс Каллендар.
   – Пока еще нет, – говорит Говард.
   – Ну так у вас еще остается кое-что впереди, – говорит мисс Каллендар. – Булочку? Я сама их пекла.
   – Благодарю вас, – говорит Говард. – В тот вечер у нее был душевный кризис. Лесбийская связь, которую она имела, оборвалась.
   – Не слишком ли она жадна на всякие проблемы? – спрашивает мисс Каллендар.
   – Ей было плохо, – говорит Говард. – Она спустилась в мой кабинет и начала рыться в моих бумагах. Думаю, она хотела, чтобы ее там застали. И как бы то ни было, я ее там застал.
   – Инстинкт любознательности, – говорит мисс Каллендар, – он есть и у мистера Кармоди.
   – Конечно, я рассердился. Но смысл ситуации был очевиден, она жаждала внимания.
   – Так что вы уложили ее на пол и оказали его ей, – говорит мисс Каллендар.
   – Нет, – говорит Говард, – это произошло практически наоборот.
   – О боже, какой ужас, – говорит мисс Каллендар, – она на вас напала? Нанесла вам травму?
   – Я объясняю вам, что она меня совершенно не привлекает, – говорит Говард. – Я совершенно ее не хотел. Я хотел другую. Собственно говоря, вас. Там за окном.
   – Но ввиду моего отсутствия вы взамен удовольствовались ею, – говорит мисс Каллендар, беря со столика возле ее стула таинственное спутанное вязание с торчащими из него спицами и начиная ими орудовать. – Понимаю.
   – Я хочу, чтобы вы поняли, что ситуация была не такой, какой ее описывает Кармоди, – говорит Говард. – Я хочу, чтобы вы взглянули на нее по-человечески.
   – Мистер Кармоди хотел, чтобы вы взглянули по-человечески на него, – говорит мисс Каллендар.
   – Мисс Фий нуждалась в помощи, – говорит Говард, – вот почему я взял ее в свой дом. Вот почему она была там в ту субботу и в воскресенье, пока моя жена отсутствовала.
   – Ваша жена уезжала далеко? – спрашивает мисс Каллендар.
   – В Лондон, – говорит Говард.
   – Да, вы мне говорили о ее поездках в Лондон, – говорит мисс Каллендар. – Она идет своей дорогой, вы идете своей. Без сомнения, вы получили возможность оказывать ей гораздо больше внимания и помощи, пока она отсутствовала.
   – Она была там, – говорит Говард, – чтобы приглядывать за детьми. Мы вместе за ними приглядывали. Мы поехали с ними на аттракционы, гуляли с ними за городом.
   – Но вы все-таки оказали ей помощь, – говорит мисс Каллендар. – Ведь есть фотографии этой помощи.
   – Вот именно, – говорит Говард. – Такой была ситуация, которую Кармоди подсмотрел, и сфотографировал, и исказил в шантажное обвинение, ничего о ней не зная.
   Мисс Каллендар, сидя в своем кресле, завершает ряд в своем вязании.
   – Понимаю, – говорит она. – Это и есть обещанная история.
   – Самая ее суть, – говорит Говард.
   – Вы не против, если я выскажу критические замечания, – спрашивает мисс Каллендар, – не будучи специалистом?
   – Прошу вас, – говорит Говард.
   – Ну, это повесть о прекрасных чувствах, – говорит мисс Каллендар, – и, бесспорно, в ней куда больше психологизма, чем в версии мистера Кармоди. Она менее иронична и отвлеченна, более близка к реализму конца девятнадцатого века, но в его версии больше сюжета и действия. Я хочу сказать, у него мисс Фий нуждается в оказании помощи очень часто. А кроме того, вам пришлось как-то вечером ускользнуть, чтобы оказать помощь доктору Бениформ, и затем небольшой эпизод со мной, полностью опущенный в вашей версии, хотя я нахожу его многозначительным.
   – Он едва ли сюда относится, – говорит Говард.