же непостижимо, но факт: Сити по-прежнему дает деньги...
Представляю себе, как рвет и мечет сенат! Каток будто бы представил
точные данные о суммах, которые Сити уже после выборов давало на поддержку
движения Катилины!
А тут еще тревожные вести из Капуи. Там в гладиаторских школах
произошли беспорядки. Сегодня в городе только об этом и говорят. Да что
богачи, от любого среднего римлянина слышишь: "Если начнется гражданская
война, не миновать восстания рабов, и тогда всем нам крышка".
2.12 (вечером)
Теперь и Сити дрожит. При возгласе "Рабы идут!" и у банкиров душа
уходит в пятки. На экстренном заседании торговой палаты постановили
расследовать, кто из ее членов субсидировал Катилину и "примыкающие к нему
движения". Пульхер и его, кстати сказать, сильно поредевшая группировка,
понятно, отсутствовали.
И вот удар нанесен, но не Катилиной, а - Цицероном! В четыре часа утра
полиция задержала у Эмилиева моста депутацию "галльских купцов" и обыскала
их кладь. Найдены письма и документы самого крамольного содержания за
подписью известных катилинариев.
Час спустя у Цетега на дому произвели обыск и обнаружили большой склад
оружия. Заговорщиков подняли с постели и под конвоем отвели в Храм Согласия,
где Цицерон созвал заседание сената. Он предъявил сенату переписку Голяшки с
Катилиной, где якобы подробнейшим образом говорится о привлечении капуанских
гладиаторов к восстанию. Содержание документов пока что хранится в тайне.
Изобличенные Лентул и Цетег под тяжестью улик вынуждены были во всем
признаться. Они переданы членам совета на поруки и заключены под домашний
арест. Точно так же еще до полудня к нам привели под охраной Статилия: его
отдали на поруки Ц.!
Сам Ц. вернулся лишь к вечеру, измученный и бледный. Он не притронулся
к еде и к Статилию не зашел. Однако имя Ц. (и Красса) не упоминалось на
заседании. Считают, что они серьезно не замешаны.
У меня весь день не выходит из головы разговор Ц. с галльским купцом.
3.12. (ночью)
Пять районов занято войсками. Солдаты (легион сформирован из
крестьянских сынков Пиценума) расположились биваком прямо на улицах. Они тут
же стряпают, и вокруг полевых кухонь толпится чернь. Солдаты настроены
благодушно, некоторые смущены и даже напуганы, они охотно делятся своей
бобовой похлебкой. Но порядочные люди ничего от них не берут и, как говорят,
выбивают из рук у своих голодающих детей полученную у солдат снедь.
Еще вчера вечером по городу снова разнеслись самые невероятные слухи.
Но все затмили конфискованные документы, которые были обнародованы Цицероном
в девятом часу. Сгрудившаяся у витрин и плакатов огромная толпа узнала, что
в доме Цетега найдены кипы пакли и сера, а также подробно разработанный план
поджога города. Рим готовились подпалить с двенадцати концов!
Главк клянется, что все это сплошные выдумки. Полиция сама подбросила в
дом Цетега горючие материалы, которые, кстати, легко уместились бы на ручной
тележке. Документы галльским купцам подсунул провокатор, они тоже подложные.
Все подлог и клевета! Но в письмах найден набросок прокламации, объявляющий
свободу рабам! После этого ни один римлянин, будь у него всего лишь угол с
койкой, не вступится за заговорщиков. У каждого ремесленника есть рабы.
Ночью уже говорили, что заговорщики намеревались разрушить водопровод.
В уличных клубах смятение. Александр созвал старшин, чтобы объявить им
об отмене выступления, поскольку имеются неопровержимые доказательства тому,
что катилинарии и в городе вооружили рабов. Из двадцати одного явились всего
шесть старшин. Кстати, двое вначале стояли на той точке зрения, что рабы или
не рабы- все равно нужно бороться. Остальные заверили, что члены клубов,
несомненно, и без указаний свыше сегодня же ночью припрячут оружие.
Разоблачения Цицерона, по-видимому, полностью деморализовали и отряды
катилинариев.
Клодий скрывается где-то за городом.
Сегодня утром все же вновь всплыли имена Ц. и Красса как лиц,
причастных к заговору. Некто Веттий, заведомо агент полиции, явился в
квестуру и донес, что Ц. в числе других давал деньги.
Во второй половине дня Ц. вновь отправился в сенат. Катулл будто бы
рано утром посетил Цицерона (не дома, а в Капитолии, где тот провел ночь) и
потребовал арестовать Ц. Но Цицерон на это не пошел.
Ц. убежден, что против него нет улик.
И в самом деле, к ночи он вернулся цел и невредим. Взволнованной Помпее
он рассказал, что, когда один доносчик упомянул в сенате имя Красса, все
дружно на него накинулись. Большинство сенаторов - должники Красса. Ему тоже
удалось отвести от себя все подозрения. "У меня, - сказал он, - слишком
много кредиторов".
Однако с арестованными худо. Отцы на сей раз жаждут крови. Цицерон,
конечно, и слышать не хочет о смертных приговорах, он твердит, что без
санкции народного собрания казнь будет незаконной и падет на его голову. Но
сейчас у него сидят Катон и еще пятеро, у которых найдется достаточно
средств его убедить.
Ц. с Помпеей еще разговаривали в атриуме, когда велел о себе доложить
Маний Пульхер. Он вошел вместе с Афранием Куллоном, - крупнейшим финансистом
Сити, имя которого редко произносят, но чей голос перевешивает все другие в
финансовых кругах, - и еще тремя известными откупщиками налогов. Все были
бледны и встревожены.
Ц. удалился с ними в библиотеку. Господа без околичностей изложили свои
требования. Я только диву давался. Они самым бесцеремонным образом
предлагали Ц. завтра, на решающем заседании сената, выступить в защиту
арестованных и любой ценой предотвратить смертный приговор! Ц. вначале
держался с достоинством. Он указал на тяжкие провинности арестованных и на
враждебность к ним общественного мнения. Афраний Куллон, маленький плотный
человек лет пятидесяти, дал ему выговориться, а затем только веско повторил:
"Любой ценой спасти им жизнь. Смертный приговор означал бы полную победу
сената!" Ц. услал меня из комнаты.
Господа пробыли у него еще добрых полтора часа. Когда я после их ухода
вошел в библиотеку, Ц. истерически рыдал. Он по крайней мере три раза
воскликнул: "Я ни за какие деньги этого не сделаю. За кого эти торгаши меня
принимают!"
Я его прекрасно понимаю: если он выполнит требования банков, каждому
станет ясно, насколько глубоко демократы и, в частности, он увязли в
подготовке путча, - и это в такое время, когда сенатская партия точит ножи!
В одиннадцать часов явился Мокрица, который со вчерашнего дня похудел
по меньшей мере на двадцать фунтов. Он просидел у нас далеко за полночь.
Статилий требовал свидания с Ц. И, разумеется, напрасно.
С раннего утра весь город на ногах. На улицах кучками собирается народ.
Никто уже не вступается за Катилину. Каждый столяр глубоко убежден, что
катилинарии собирались поджечь его верстак. Цирюльники отказываются брить
клиентов, слывущих в квартале катилинариями. У человека с улицы точно пелена
с глаз упала.
В Риме от миллиона до полутора миллионов рабов. Ганнибал стоял у ворот
города, а рабы - в самом городе!
Перед тем как отправиться на Капитолий, Ц. послал меня с письмом к
Сервилии, сестре Катона. Что бы о ней ни говорили, она его по-настоящему
любит. Она прочла письмо и тут же написала и передала мне ответ.
На Форуме видимо-невидимо народу. Банки закрыты. Много полиции. С
раннего утра ждут решения сената.
Когда я пришел на Капитолий, заседание еще было в разгаре. Мне сказали,
что Ц. уже выступил, причем очень смело, "за снисхождение к катилинариям!" У
меня даже дух захватило. Я. стоял в кучке молодых купчиков, все они были
вооружены и принадлежали к гражданской гвардии Цицерона. Говорили они лишь о
речи Ц. и возмущались его бесстыдством. "Этот Цезарь всех хуже, - заявил
один. - Его, разумеется, подкупили. Он тебе задаром и рта не раскроет". А
другой: "Хорошо, что деньги не пахнут. Не то с трибуны за версту смердило бы
Катилиной". Я чуть не расхохотался, вспомнив визит Афрания Куллона.
Наконец мне удалось переслать Ц. в зал заседаний письмо Сервилии.
Только вечером я узнал, какую оно произвело сенсацию.
Как Ц. и рассчитывал, это сразу привлекло внимание. Когда ему подали
письмо, старый осел Катон, как раз перед тем высказавшийся за смертную казнь
и весьма недвусмысленно обвинивший Ц. в соучастии, потребовал, чтобы Ц.
предъявил письмо, намекая на то, что оно, наверное, прислано сторонниками
Каталины. Ц. учтиво протянул ему послание его собственной сестры. Старый
пьяница побелел от злости и кинул письмо под ноги Ц., обозвав его
"развратником". Этого эпизода оказалось достаточно, чтобы выставить в
смешном свете все подозрения Катона. В инсценировке таких мелочей Ц.
поистине велик.
В сущности, никто не верил, что заговорщиков казнят. Люди убежденно
говорили: "Мы не в Азии". Закон ясно указывает, что римского гражданина
можно приговорить к смертной казни лишь с согласия народного собрания. Когда
к вечеру Цицерон отправился за арестованными и повел их по Священной улице и
Форуму сквозь стоящую шпалерами молчаливую толпу, все думали, что им грозит
лишь тюремное заключение. Однако там, где Священная улица выходит на Форум,
Голяшка потерял сознание. Мимо запертых банковских контор его уже несли на
руках. А стоявшие в первом ряду при виде слипшихся от пота волос Цетега,
вероятно, начали смутно догадываться, куда движется маленький кортеж. Но
никто из приговоренных не обратился ни с единым словом к народу, и никто из
тех, кто еще два дня назад возлагал все надежды на этих людей, не подумал бы
теперь ради них и пальцем шевельнуть.
Они хотели поднять рабов!
Когда консул вышел наконец из Мамертинской тюрьмы - уже не прежний
Цицерон, а едва державшийся на ногах человек с капельками пота на лбу - и
глухо произнес: "Их уже нет в живых", в толпе не послышалось ропота. А когда
он час спустя покинул Капитолий, окруженный известнейшими членами сената,
только что провозгласившими его "отцом отечества", людьми, которые вели
победоносные войны, завоевали Риму богатую добычу и теперь благодарили его
за то, что он им эту добычу спас, более чистая публика осмелела, тут и там
раздались приветственные возгласы. У дверей домов выставили светильники, и
женщины, свешиваясь с балконов, махали ему.
Ц. был прав, говоря утром, что единственная опасность для арестованных
- это трусость Цицерона и его страх показаться трусом. Вечером я узнал, что
на Ц., когда он покидал курию, было совершено покушение. Гражданская
гвардия! Несколько сенаторов загородили его собой. Что-то нам еще предстоит?
В тот же вечер он вручил мне 50 000 сестерциев, с тем чтобы я уплатил
самые неотложные проценты банкам. Деньги он, надо думать, получил от
Пульхера, который, конечно, боится назначенного торговой палатой
расследования.
Встал рано, так как всю ночь глаз не сомкнул, думая о Цебионе. Решил
спуститься к Тибру. У мусорного ящика увидел оборванца, рывшегося в
объедках. Вступил с ним в разговор. Он ночует под мостом. Крестьянствовал в
Кампании, но двор его продали с торгов, и он перебрался в Рим, где какое-то
время работал на бойнях. Спросил его, что он думает о Цицероне. Оборванец:
"А кто это?" Таких тысячи.
Обманчиво-спокойные дни.
Утром в саду, наблюдая двух жалких маленьких карпов в бассейне, Ц.
уныло сказал: "Как только я сбуду & рук земельные участки, всерьез примусь
за свою книгу по грамматике". Но как и когда он их сбудет с рук? Когда он
говорил о своей книге (которую вот уже четыре года все собирается начать), я
мысленно увидел ярлычки судебного исполнителя Мумлия Спицера и на двух
маленьких карпах.
С позавчерашнего дня все и вся за спасение республики. Сити в
застольных речах прославляет "спасение от диктатуры". Цицерон - герой дня.
Александр о смертном приговоре катилинариям: "Смертный приговор
производит потрясающее впечатление на умы маленьких людей. Преступников
казнят, следовательно, те, кого казнят, - преступники. Но за этим кроется
нечто большее. Власть имущие показали, как далеко они готовы пойти. Они
потребовали головы своих противников и отныне вынуждены будут спасать свои
собственные головы. А что горше всего - приговор вынесен господином
Цицероном, демократом. Сенат знает, кого назначить палачом".
Полиция втихомолку ведет следствие. Пока что она не решается привлекать
видных граждан, поскольку Катилина еще не разбит. Но предстоит ряд громких
процессов (!). Зато мелкоту хватают направо и налево. Что ни день, слышишь
об обысках.
Ремесленные союзы не участвовали в борьбе, однако наравне с другими
расплачиваются за поражение. Что проку от того, что они спешат исключить
всех, кто так или иначе был связан с восстанием! Сенат использует свою
победу и уже объявил о строжайшей всеобщей проверке списков лиц, имеющих
права гражданства.
Хуже всего, естественно, приходится членам обезглавленных штурмовых
отрядов и уличных клубов. В кварталах бедноты полиция шныряет и днем и
ночью. А бежать нельзя - нет денег на дорогу, и всюду придется помирать с
голоду. Вот они и сидят, дожидаясь ареста. В лучшем случав дело
ограничивается тем, что у них конфискуют их лавчонки, а имущество прямо на
улице продают с молотка. Сперва бедняг втравили в выборы, а теперь - в это
восстание.
Ц. очень расстроен. Катилинарии, как видно, все же держат его в руках.
Речь идет о каком-то собственноручно написанном им письме. Это ужасно.
После обеда он поехал к Крассу. Он уже согласен выставить свою
кандидатуру в преторы. Я уверен, что при нынешних изменившихся
обстоятельствах, то есть если Мокрица пронюхал о письме, претура не
достанется Ц. задаром - Красс лишь авансирует ему нужную сумму. Еще вчера он
бы ее подарил.
Не далее как вчера вечером к нам наведалась полиция. Они допытывались,
где Ц. пропадал в последние дни октября, так около 28-го, это когда он
уезжал. Двадцать восьмое - день консульских выборов и первой попытки
Каталины совершить государственный переворот. Ц. был с Муцией на водах в
Кампании. Но сообщать это полицейским чиновникам все же неудобно. Они
думают, что он ездил в Этрурию, в армию Катилины.
Когда Ц. вернулся домой и я рассказал ему об этом визите, он заметил:
- Если они еще раз спросят, выложу им правду. Они дважды подумают,
прежде чем заставить меня огласить это в суде. Насколько я их знаю, они
предпочтут вовсе отказаться от расследования.
Он мог бы добавить: и насколько я знаю Помпея. Но передо мной Ц. все
еще старается соблюсти приличия.
Сегодня утром на прием к Ц. явилось наполовину меньше клиентов. Дело
Катилины больше, чем можно было предполжить, повредило нам в глазах
маленьких людей, так сказать, человека с улицы. Правда, официального
расследования еще не назначено. Но всякому ясно, что полиция подсылает сюда
своих людей. А часть наших клиентов чурается мест, где бывает полиция.
Занят по горло подготовкой к выборам Ц. в преторы. Пост этот в самом
деле обойдется чрезвычайно дорого. Плакали денежки Красса, нажитые на
грандиозной спекуляции зерном. Сенатская партия буквально сорит деньгами,
финансируя своих кандидатов. К счастью, Мокрица понимает, что на сей раз он
рискует головой. Он сам договаривается с Мацером. Мы получим должность
городского судьи как раз вовремя, к Новому году. До этого с Катилиной вряд
ли разделаются. А пока с ним окончательно не разделаются, с расследованием
не станут особенно торопиться.
Биржу лихорадит. После того как "положение прояснилось", можно было
ждать повышения курсов. А вместо этого - понижение. Две зерновые компании и
ряд оружейных фирм обанкротились. Один из крупных банков накануне краха. И
опасаются худшего.
Ц. уже и не спрашивает, каковы цены на землю. А цены эти, как и на все
остальное, катастрофически упали. Слушая мои отчеты, он хранит угрюмое
молчание. Я подозреваю, что участки в самом деле куплены на деньги Муции. И
это еще больше усложняет положение Ц. Особенно потому, что Помпей,
вернувшись, непременно выведет их обоих на чистую воду.
Его ждут сюда весной.
Завтра Метелл Непот в качестве народного трибуна внесет первое свое
предложение - призвать победителя в азиатской воине на италийскую землю для
подавления восстания Катилины.
Метелл Непот внес свое предложение и... провалился. Причина: против
Катилины не требуется особой армии. С ним уже давно покончено.
Черные дни на бирже. Резкое понижение курса всех акций. Особенно упали
азиатские бумаги. (Я стал на тысячу сестерциев беднее. Цицерон, вероятно,
потерял на этом треть своего состояния.) Банки закрылись в полдень.
Много банкротств. О причинах понижения курса ходят самые разноречивые
слухи. Помпей будто бы аннулировал ряд договоров на откуп налогов. Катилина
будто бы захватил Пренесте. Катилина будто бы принял сражение и разбит
наголову. Сенат будто бы все же собирается обратиться к Помпею за помощью
против Катилины. Что из всего этого правда? Во второй половине дня стали
известны ужасающие подробности о панике на бирже. Клодий рассказывал об этом
с издевкой. Банкир Цит Вульвий бросился на свой грифель и тяжело себя
поранил. Дети прячут от него биржевые сводки, чтобы он не сорвал повязку.
Кукка (импорт зерна), когда началась паника, собрал всех своих писцов и
велел управляющему вслух читать гроссбух, что и было сделано под громкие
рыдания присутствующих. Виттурий (земельные участки) прибил к черной доске в
своей конторе объявление, предлагая явиться к нему служащему, который
согласился бы его умертвить. Явились все.
Забавная история приключилась (опять же по Клодию) с семьей Пирия
Квалва. Жена этого известного судовладельца с сыном и двумя дочерьми, все в
глубоком трауре, проходили по Форуму. Несколько безработных, шутки ради,
крикнули им вслед: "Сколько миллионов приказали у вас долго жить?" Их
одернули, заметив, что семейство оплакивает не свои миллионы, а главу семьи,
который, узнав о своем разорении, удавился. Переполох произвел старый
толстяк Бальвий Кукумбр (откуп налогов). Выбежав из конторы и обращаясь к
женщинам, стоявшим перед доской со списками павших в азиатской войне, он вне
себя закричал: "Ступайте домой! Все они отдали свою жизнь ни за что ни про
что!" Женщины возмутились, и пришлось увести их силком.
11.12. (вечером)
Паника разразилась, когда крупные банки окончательно убедились, что на
оживление дел в Азии нет никакой надежды.
Вечером сенат объявил об отсрочке платежей по всем истекающим
обязательствам впредь до нового распоряжения. Банки и завтра останутся
закрыты.
Цицерон, говорят, слег.
Все прояснилось! И страшное хаотическое полугодие предстало передо мной
во всей наготе осени и банкротства.
Ц. вернулся сегодня домой с потрясающими вестями. Часа в три утра - по
улице уже грохотали повозки золотарей - он вызвал меня в библиотеку, чтобы
продиктовать письмо. Он узнал (от Муции), что группа влиятельнейших банков
все последние месяцы катилинарийской смуты вела переговоры с Помпеем об
установлении его диктатуры и лишь никак не могла столковаться с ним
относительно условий получения откупов на налоги и пошлины в Азии! У Сити в
Азии поставлено на карту более миллиарда сестерциев. Эти банки сначала
поддерживали Катилину, чтобы оказать давление на Помпея, пока тот упирался с
откупами на налоги и пошлины. Они хотели показать ему, что и, помимо него, у
них найдутся подходящие кандидаты в диктаторы - господин Катилина и господин
Красс. И что, помимо его азиатских легионов, имеются еще банды катилинариев
и послушное господину Ц. стадо демократических избирателей. Итак, вопрос
заключался вовсе не в том, идти ли с припертым к стене сенатом против
Катилины (комбинация Цицерона) или с припертым к стене Катилиной против
сената (комбинация Красса), а единственно в том, чтобы как-то прижать к
стене господина Помпея. С этой целью в Риме намеренно вызывали волнения, а
для этого у банков было достаточно средств: утечка капитала (я вспомнил
Целера (выделка кож) с его загадочными тогда для нас словами), манипуляция с
ценами на хлеб. И за это всем платили! Господину Катилине, господину Цезарю
и господину Цицерону. А когда великий Помпей наконец уступил (на что
потребовалось время, хотя бы из-за дальности расстояния), вдруг раздался
крик о защите республики и душещипательная ария Цицерона во славу
демократии! Да, банки пошли на военную диктатуру Помпея!
Катилину провалили. Но дело еще не было завершено. Что толку в
соглашении с Помпеем, если нельзя вынудить сенат его подписать? Лишь в том
случае, если Помпей, опираясь на мечи своих азиатских легионов, представит
договор сенату, тот его утвердит. Да и Красс еще не довел дело до конца.
Крупные банки предусмотрительно не посвящали его в свои переговоры с
Помпеем, зная, что Красс с ним на ножах. Но Мокрица все еще не добился
хлебных раздач, на которые хотел вынудить сенат, после того как отчаялся
добиться их от Катилины. Вот он и продолжал давать деньги вплоть до 13
ноября, пока все же не добился хлебных раздач от сената, но не потому, что
сенат боялся Катилины, а потому, что боялся Помпея, который мечтал себе его
подчинить. Ведь перед крупными банками стояла теперь задача - облегчить
Помпею поход на Рим. Но для этого Катилина должен был представлять
"опасность"! И вновь для Катилины и для клубов открылись дверцы сейфов.
Ясно, что все мы блуждали в потемках. Дело Катилины с самого начала не
имело никаких шансов на успех. А мы-то, дураки, полезли покупать земельные
участки! Теперь им грош цена. Победи Каталина и осуществи он свою программу
расселения безработных, Ц. был бы сейчас самым богатым человеком в Риме. Или
продержись Катилина хотя бы до тех пор, пока Помпей со своей армией прибыл
бы на италийскую землю для подавления беспорядков, программа расселения тоже
была бы осуществлена, правда, уже Помпеем, и мы тоже загребли бы кучу денег.
Но Сити проиграло игру: оно слишком рано отступило, не поддерживало
беспорядки, сколько нужно было. Оно само струсило. Ныне его азиатские
договоры с Помпеем не более как клочок бумаги. Сенат никогда их не утвердит.
И массы римских безработных тоже насмерть струсили и тоже проиграли свою
игру. Те, кто собирался повергнуть в страх сенат и Сити, устрашились рабов!
Эта катастрофа потрясет до основания всю мировую империю.
И тут Ц. сделал весьма неожиданное для меня заключение:
- Все же ставка наша была правильной в том смысле, что мы рассматривали
всю эту историю лишь как благоприятную возможность для коммерческих
операций. Точно так же смотрело на нее и Сити. Значит, у нас есть нюх.
Навряд ли можно еще ждать вестей от Цебиона. Цетег убит и погребен, и
всякая связь со штабом Катилины прервана. Нет у меня больше сил.
Круги от биржевого краха расходятся все шире. Множество мелких фирм
вовлечено в банкротство, новые тысячи ремесленников выброшены на улицу. Если
щедрая политика расселения сулила какие-то надежды на заказы, то с этим
покончено. На сегодняшнем заседании сенат разделался со всеми подобными
проектами.
В цирюльнях по этому поводу царит такое волнение, какого не было со
времени нашествия кимвров и тевтонов. Знакомый мне владелец бронзоплавильни
во всеуслышание заявил: "Что мне проку от моей плавильни, лучше бы ее поджег
Катилина!"
О Катилине уже почти и не говорят. Где-то в Этрурии отсиживается он с
горсткой своих разбегающихся войск и ждет, когда подойдут войска
правительства. Последняя попытка крупных банков его поддержать, послав
против него Антония, готового в любую минуту перебежать к нему, тоже
потерпела крах. Антоний вновь продался. Цицерон уступил ему свою провинцию в
Македонии, а он в обмен за это передал командование помощнику, который верен
сенату. Мой бедный Цебион!
Последние полгода окончательно убедили меня в одном: Ц. не был и
никогда не будет политиком крупного масштаба. И это при всех своих блестящих
способностях! Он не тот сильный человек, что непреклонно идет своим путем и
диктует миру свою волю ради осуществления великой идеи, - человек, в котором
Рим более чем когда-либо нуждается. Для этого у него нет ни характера, ни
идеи. Он занимается политикой, потому что ему ничего другого не остается
делать. Но он по натуре своей не вождь. Наше будущее представляется мне в
самых мрачных красках.
Выборы претора позади. Когда городской судья Ц. станет вести
расследование по делу Катилины, уж он как-нибудь выгородит политика Гая
Юлия, с тем чтобы тот вышел сухим из воды. Мы снова задолжали Мокрице
кругленькую сумму, ни много ни мало - девять миллионов.
Ничего себе заработали на путче Катилины!
Конец года
Составил список наших постоянных доходов. Безрадостная картина. Так,
например, из должности верховного жреца нам удалось выколотить за весь год
всего каких-то паршивых 320000 сестерциев (и это включая чек от египетских
Представляю себе, как рвет и мечет сенат! Каток будто бы представил
точные данные о суммах, которые Сити уже после выборов давало на поддержку
движения Катилины!
А тут еще тревожные вести из Капуи. Там в гладиаторских школах
произошли беспорядки. Сегодня в городе только об этом и говорят. Да что
богачи, от любого среднего римлянина слышишь: "Если начнется гражданская
война, не миновать восстания рабов, и тогда всем нам крышка".
2.12 (вечером)
Теперь и Сити дрожит. При возгласе "Рабы идут!" и у банкиров душа
уходит в пятки. На экстренном заседании торговой палаты постановили
расследовать, кто из ее членов субсидировал Катилину и "примыкающие к нему
движения". Пульхер и его, кстати сказать, сильно поредевшая группировка,
понятно, отсутствовали.
И вот удар нанесен, но не Катилиной, а - Цицероном! В четыре часа утра
полиция задержала у Эмилиева моста депутацию "галльских купцов" и обыскала
их кладь. Найдены письма и документы самого крамольного содержания за
подписью известных катилинариев.
Час спустя у Цетега на дому произвели обыск и обнаружили большой склад
оружия. Заговорщиков подняли с постели и под конвоем отвели в Храм Согласия,
где Цицерон созвал заседание сената. Он предъявил сенату переписку Голяшки с
Катилиной, где якобы подробнейшим образом говорится о привлечении капуанских
гладиаторов к восстанию. Содержание документов пока что хранится в тайне.
Изобличенные Лентул и Цетег под тяжестью улик вынуждены были во всем
признаться. Они переданы членам совета на поруки и заключены под домашний
арест. Точно так же еще до полудня к нам привели под охраной Статилия: его
отдали на поруки Ц.!
Сам Ц. вернулся лишь к вечеру, измученный и бледный. Он не притронулся
к еде и к Статилию не зашел. Однако имя Ц. (и Красса) не упоминалось на
заседании. Считают, что они серьезно не замешаны.
У меня весь день не выходит из головы разговор Ц. с галльским купцом.
3.12. (ночью)
Пять районов занято войсками. Солдаты (легион сформирован из
крестьянских сынков Пиценума) расположились биваком прямо на улицах. Они тут
же стряпают, и вокруг полевых кухонь толпится чернь. Солдаты настроены
благодушно, некоторые смущены и даже напуганы, они охотно делятся своей
бобовой похлебкой. Но порядочные люди ничего от них не берут и, как говорят,
выбивают из рук у своих голодающих детей полученную у солдат снедь.
Еще вчера вечером по городу снова разнеслись самые невероятные слухи.
Но все затмили конфискованные документы, которые были обнародованы Цицероном
в девятом часу. Сгрудившаяся у витрин и плакатов огромная толпа узнала, что
в доме Цетега найдены кипы пакли и сера, а также подробно разработанный план
поджога города. Рим готовились подпалить с двенадцати концов!
Главк клянется, что все это сплошные выдумки. Полиция сама подбросила в
дом Цетега горючие материалы, которые, кстати, легко уместились бы на ручной
тележке. Документы галльским купцам подсунул провокатор, они тоже подложные.
Все подлог и клевета! Но в письмах найден набросок прокламации, объявляющий
свободу рабам! После этого ни один римлянин, будь у него всего лишь угол с
койкой, не вступится за заговорщиков. У каждого ремесленника есть рабы.
Ночью уже говорили, что заговорщики намеревались разрушить водопровод.
В уличных клубах смятение. Александр созвал старшин, чтобы объявить им
об отмене выступления, поскольку имеются неопровержимые доказательства тому,
что катилинарии и в городе вооружили рабов. Из двадцати одного явились всего
шесть старшин. Кстати, двое вначале стояли на той точке зрения, что рабы или
не рабы- все равно нужно бороться. Остальные заверили, что члены клубов,
несомненно, и без указаний свыше сегодня же ночью припрячут оружие.
Разоблачения Цицерона, по-видимому, полностью деморализовали и отряды
катилинариев.
Клодий скрывается где-то за городом.
Сегодня утром все же вновь всплыли имена Ц. и Красса как лиц,
причастных к заговору. Некто Веттий, заведомо агент полиции, явился в
квестуру и донес, что Ц. в числе других давал деньги.
Во второй половине дня Ц. вновь отправился в сенат. Катулл будто бы
рано утром посетил Цицерона (не дома, а в Капитолии, где тот провел ночь) и
потребовал арестовать Ц. Но Цицерон на это не пошел.
Ц. убежден, что против него нет улик.
И в самом деле, к ночи он вернулся цел и невредим. Взволнованной Помпее
он рассказал, что, когда один доносчик упомянул в сенате имя Красса, все
дружно на него накинулись. Большинство сенаторов - должники Красса. Ему тоже
удалось отвести от себя все подозрения. "У меня, - сказал он, - слишком
много кредиторов".
Однако с арестованными худо. Отцы на сей раз жаждут крови. Цицерон,
конечно, и слышать не хочет о смертных приговорах, он твердит, что без
санкции народного собрания казнь будет незаконной и падет на его голову. Но
сейчас у него сидят Катон и еще пятеро, у которых найдется достаточно
средств его убедить.
Ц. с Помпеей еще разговаривали в атриуме, когда велел о себе доложить
Маний Пульхер. Он вошел вместе с Афранием Куллоном, - крупнейшим финансистом
Сити, имя которого редко произносят, но чей голос перевешивает все другие в
финансовых кругах, - и еще тремя известными откупщиками налогов. Все были
бледны и встревожены.
Ц. удалился с ними в библиотеку. Господа без околичностей изложили свои
требования. Я только диву давался. Они самым бесцеремонным образом
предлагали Ц. завтра, на решающем заседании сената, выступить в защиту
арестованных и любой ценой предотвратить смертный приговор! Ц. вначале
держался с достоинством. Он указал на тяжкие провинности арестованных и на
враждебность к ним общественного мнения. Афраний Куллон, маленький плотный
человек лет пятидесяти, дал ему выговориться, а затем только веско повторил:
"Любой ценой спасти им жизнь. Смертный приговор означал бы полную победу
сената!" Ц. услал меня из комнаты.
Господа пробыли у него еще добрых полтора часа. Когда я после их ухода
вошел в библиотеку, Ц. истерически рыдал. Он по крайней мере три раза
воскликнул: "Я ни за какие деньги этого не сделаю. За кого эти торгаши меня
принимают!"
Я его прекрасно понимаю: если он выполнит требования банков, каждому
станет ясно, насколько глубоко демократы и, в частности, он увязли в
подготовке путча, - и это в такое время, когда сенатская партия точит ножи!
В одиннадцать часов явился Мокрица, который со вчерашнего дня похудел
по меньшей мере на двадцать фунтов. Он просидел у нас далеко за полночь.
Статилий требовал свидания с Ц. И, разумеется, напрасно.
С раннего утра весь город на ногах. На улицах кучками собирается народ.
Никто уже не вступается за Катилину. Каждый столяр глубоко убежден, что
катилинарии собирались поджечь его верстак. Цирюльники отказываются брить
клиентов, слывущих в квартале катилинариями. У человека с улицы точно пелена
с глаз упала.
В Риме от миллиона до полутора миллионов рабов. Ганнибал стоял у ворот
города, а рабы - в самом городе!
Перед тем как отправиться на Капитолий, Ц. послал меня с письмом к
Сервилии, сестре Катона. Что бы о ней ни говорили, она его по-настоящему
любит. Она прочла письмо и тут же написала и передала мне ответ.
На Форуме видимо-невидимо народу. Банки закрыты. Много полиции. С
раннего утра ждут решения сената.
Когда я пришел на Капитолий, заседание еще было в разгаре. Мне сказали,
что Ц. уже выступил, причем очень смело, "за снисхождение к катилинариям!" У
меня даже дух захватило. Я. стоял в кучке молодых купчиков, все они были
вооружены и принадлежали к гражданской гвардии Цицерона. Говорили они лишь о
речи Ц. и возмущались его бесстыдством. "Этот Цезарь всех хуже, - заявил
один. - Его, разумеется, подкупили. Он тебе задаром и рта не раскроет". А
другой: "Хорошо, что деньги не пахнут. Не то с трибуны за версту смердило бы
Катилиной". Я чуть не расхохотался, вспомнив визит Афрания Куллона.
Наконец мне удалось переслать Ц. в зал заседаний письмо Сервилии.
Только вечером я узнал, какую оно произвело сенсацию.
Как Ц. и рассчитывал, это сразу привлекло внимание. Когда ему подали
письмо, старый осел Катон, как раз перед тем высказавшийся за смертную казнь
и весьма недвусмысленно обвинивший Ц. в соучастии, потребовал, чтобы Ц.
предъявил письмо, намекая на то, что оно, наверное, прислано сторонниками
Каталины. Ц. учтиво протянул ему послание его собственной сестры. Старый
пьяница побелел от злости и кинул письмо под ноги Ц., обозвав его
"развратником". Этого эпизода оказалось достаточно, чтобы выставить в
смешном свете все подозрения Катона. В инсценировке таких мелочей Ц.
поистине велик.
В сущности, никто не верил, что заговорщиков казнят. Люди убежденно
говорили: "Мы не в Азии". Закон ясно указывает, что римского гражданина
можно приговорить к смертной казни лишь с согласия народного собрания. Когда
к вечеру Цицерон отправился за арестованными и повел их по Священной улице и
Форуму сквозь стоящую шпалерами молчаливую толпу, все думали, что им грозит
лишь тюремное заключение. Однако там, где Священная улица выходит на Форум,
Голяшка потерял сознание. Мимо запертых банковских контор его уже несли на
руках. А стоявшие в первом ряду при виде слипшихся от пота волос Цетега,
вероятно, начали смутно догадываться, куда движется маленький кортеж. Но
никто из приговоренных не обратился ни с единым словом к народу, и никто из
тех, кто еще два дня назад возлагал все надежды на этих людей, не подумал бы
теперь ради них и пальцем шевельнуть.
Они хотели поднять рабов!
Когда консул вышел наконец из Мамертинской тюрьмы - уже не прежний
Цицерон, а едва державшийся на ногах человек с капельками пота на лбу - и
глухо произнес: "Их уже нет в живых", в толпе не послышалось ропота. А когда
он час спустя покинул Капитолий, окруженный известнейшими членами сената,
только что провозгласившими его "отцом отечества", людьми, которые вели
победоносные войны, завоевали Риму богатую добычу и теперь благодарили его
за то, что он им эту добычу спас, более чистая публика осмелела, тут и там
раздались приветственные возгласы. У дверей домов выставили светильники, и
женщины, свешиваясь с балконов, махали ему.
Ц. был прав, говоря утром, что единственная опасность для арестованных
- это трусость Цицерона и его страх показаться трусом. Вечером я узнал, что
на Ц., когда он покидал курию, было совершено покушение. Гражданская
гвардия! Несколько сенаторов загородили его собой. Что-то нам еще предстоит?
В тот же вечер он вручил мне 50 000 сестерциев, с тем чтобы я уплатил
самые неотложные проценты банкам. Деньги он, надо думать, получил от
Пульхера, который, конечно, боится назначенного торговой палатой
расследования.
Встал рано, так как всю ночь глаз не сомкнул, думая о Цебионе. Решил
спуститься к Тибру. У мусорного ящика увидел оборванца, рывшегося в
объедках. Вступил с ним в разговор. Он ночует под мостом. Крестьянствовал в
Кампании, но двор его продали с торгов, и он перебрался в Рим, где какое-то
время работал на бойнях. Спросил его, что он думает о Цицероне. Оборванец:
"А кто это?" Таких тысячи.
Обманчиво-спокойные дни.
Утром в саду, наблюдая двух жалких маленьких карпов в бассейне, Ц.
уныло сказал: "Как только я сбуду & рук земельные участки, всерьез примусь
за свою книгу по грамматике". Но как и когда он их сбудет с рук? Когда он
говорил о своей книге (которую вот уже четыре года все собирается начать), я
мысленно увидел ярлычки судебного исполнителя Мумлия Спицера и на двух
маленьких карпах.
С позавчерашнего дня все и вся за спасение республики. Сити в
застольных речах прославляет "спасение от диктатуры". Цицерон - герой дня.
Александр о смертном приговоре катилинариям: "Смертный приговор
производит потрясающее впечатление на умы маленьких людей. Преступников
казнят, следовательно, те, кого казнят, - преступники. Но за этим кроется
нечто большее. Власть имущие показали, как далеко они готовы пойти. Они
потребовали головы своих противников и отныне вынуждены будут спасать свои
собственные головы. А что горше всего - приговор вынесен господином
Цицероном, демократом. Сенат знает, кого назначить палачом".
Полиция втихомолку ведет следствие. Пока что она не решается привлекать
видных граждан, поскольку Катилина еще не разбит. Но предстоит ряд громких
процессов (!). Зато мелкоту хватают направо и налево. Что ни день, слышишь
об обысках.
Ремесленные союзы не участвовали в борьбе, однако наравне с другими
расплачиваются за поражение. Что проку от того, что они спешат исключить
всех, кто так или иначе был связан с восстанием! Сенат использует свою
победу и уже объявил о строжайшей всеобщей проверке списков лиц, имеющих
права гражданства.
Хуже всего, естественно, приходится членам обезглавленных штурмовых
отрядов и уличных клубов. В кварталах бедноты полиция шныряет и днем и
ночью. А бежать нельзя - нет денег на дорогу, и всюду придется помирать с
голоду. Вот они и сидят, дожидаясь ареста. В лучшем случав дело
ограничивается тем, что у них конфискуют их лавчонки, а имущество прямо на
улице продают с молотка. Сперва бедняг втравили в выборы, а теперь - в это
восстание.
Ц. очень расстроен. Катилинарии, как видно, все же держат его в руках.
Речь идет о каком-то собственноручно написанном им письме. Это ужасно.
После обеда он поехал к Крассу. Он уже согласен выставить свою
кандидатуру в преторы. Я уверен, что при нынешних изменившихся
обстоятельствах, то есть если Мокрица пронюхал о письме, претура не
достанется Ц. задаром - Красс лишь авансирует ему нужную сумму. Еще вчера он
бы ее подарил.
Не далее как вчера вечером к нам наведалась полиция. Они допытывались,
где Ц. пропадал в последние дни октября, так около 28-го, это когда он
уезжал. Двадцать восьмое - день консульских выборов и первой попытки
Каталины совершить государственный переворот. Ц. был с Муцией на водах в
Кампании. Но сообщать это полицейским чиновникам все же неудобно. Они
думают, что он ездил в Этрурию, в армию Катилины.
Когда Ц. вернулся домой и я рассказал ему об этом визите, он заметил:
- Если они еще раз спросят, выложу им правду. Они дважды подумают,
прежде чем заставить меня огласить это в суде. Насколько я их знаю, они
предпочтут вовсе отказаться от расследования.
Он мог бы добавить: и насколько я знаю Помпея. Но передо мной Ц. все
еще старается соблюсти приличия.
Сегодня утром на прием к Ц. явилось наполовину меньше клиентов. Дело
Катилины больше, чем можно было предполжить, повредило нам в глазах
маленьких людей, так сказать, человека с улицы. Правда, официального
расследования еще не назначено. Но всякому ясно, что полиция подсылает сюда
своих людей. А часть наших клиентов чурается мест, где бывает полиция.
Занят по горло подготовкой к выборам Ц. в преторы. Пост этот в самом
деле обойдется чрезвычайно дорого. Плакали денежки Красса, нажитые на
грандиозной спекуляции зерном. Сенатская партия буквально сорит деньгами,
финансируя своих кандидатов. К счастью, Мокрица понимает, что на сей раз он
рискует головой. Он сам договаривается с Мацером. Мы получим должность
городского судьи как раз вовремя, к Новому году. До этого с Катилиной вряд
ли разделаются. А пока с ним окончательно не разделаются, с расследованием
не станут особенно торопиться.
Биржу лихорадит. После того как "положение прояснилось", можно было
ждать повышения курсов. А вместо этого - понижение. Две зерновые компании и
ряд оружейных фирм обанкротились. Один из крупных банков накануне краха. И
опасаются худшего.
Ц. уже и не спрашивает, каковы цены на землю. А цены эти, как и на все
остальное, катастрофически упали. Слушая мои отчеты, он хранит угрюмое
молчание. Я подозреваю, что участки в самом деле куплены на деньги Муции. И
это еще больше усложняет положение Ц. Особенно потому, что Помпей,
вернувшись, непременно выведет их обоих на чистую воду.
Его ждут сюда весной.
Завтра Метелл Непот в качестве народного трибуна внесет первое свое
предложение - призвать победителя в азиатской воине на италийскую землю для
подавления восстания Катилины.
Метелл Непот внес свое предложение и... провалился. Причина: против
Катилины не требуется особой армии. С ним уже давно покончено.
Черные дни на бирже. Резкое понижение курса всех акций. Особенно упали
азиатские бумаги. (Я стал на тысячу сестерциев беднее. Цицерон, вероятно,
потерял на этом треть своего состояния.) Банки закрылись в полдень.
Много банкротств. О причинах понижения курса ходят самые разноречивые
слухи. Помпей будто бы аннулировал ряд договоров на откуп налогов. Катилина
будто бы захватил Пренесте. Катилина будто бы принял сражение и разбит
наголову. Сенат будто бы все же собирается обратиться к Помпею за помощью
против Катилины. Что из всего этого правда? Во второй половине дня стали
известны ужасающие подробности о панике на бирже. Клодий рассказывал об этом
с издевкой. Банкир Цит Вульвий бросился на свой грифель и тяжело себя
поранил. Дети прячут от него биржевые сводки, чтобы он не сорвал повязку.
Кукка (импорт зерна), когда началась паника, собрал всех своих писцов и
велел управляющему вслух читать гроссбух, что и было сделано под громкие
рыдания присутствующих. Виттурий (земельные участки) прибил к черной доске в
своей конторе объявление, предлагая явиться к нему служащему, который
согласился бы его умертвить. Явились все.
Забавная история приключилась (опять же по Клодию) с семьей Пирия
Квалва. Жена этого известного судовладельца с сыном и двумя дочерьми, все в
глубоком трауре, проходили по Форуму. Несколько безработных, шутки ради,
крикнули им вслед: "Сколько миллионов приказали у вас долго жить?" Их
одернули, заметив, что семейство оплакивает не свои миллионы, а главу семьи,
который, узнав о своем разорении, удавился. Переполох произвел старый
толстяк Бальвий Кукумбр (откуп налогов). Выбежав из конторы и обращаясь к
женщинам, стоявшим перед доской со списками павших в азиатской войне, он вне
себя закричал: "Ступайте домой! Все они отдали свою жизнь ни за что ни про
что!" Женщины возмутились, и пришлось увести их силком.
11.12. (вечером)
Паника разразилась, когда крупные банки окончательно убедились, что на
оживление дел в Азии нет никакой надежды.
Вечером сенат объявил об отсрочке платежей по всем истекающим
обязательствам впредь до нового распоряжения. Банки и завтра останутся
закрыты.
Цицерон, говорят, слег.
Все прояснилось! И страшное хаотическое полугодие предстало передо мной
во всей наготе осени и банкротства.
Ц. вернулся сегодня домой с потрясающими вестями. Часа в три утра - по
улице уже грохотали повозки золотарей - он вызвал меня в библиотеку, чтобы
продиктовать письмо. Он узнал (от Муции), что группа влиятельнейших банков
все последние месяцы катилинарийской смуты вела переговоры с Помпеем об
установлении его диктатуры и лишь никак не могла столковаться с ним
относительно условий получения откупов на налоги и пошлины в Азии! У Сити в
Азии поставлено на карту более миллиарда сестерциев. Эти банки сначала
поддерживали Катилину, чтобы оказать давление на Помпея, пока тот упирался с
откупами на налоги и пошлины. Они хотели показать ему, что и, помимо него, у
них найдутся подходящие кандидаты в диктаторы - господин Катилина и господин
Красс. И что, помимо его азиатских легионов, имеются еще банды катилинариев
и послушное господину Ц. стадо демократических избирателей. Итак, вопрос
заключался вовсе не в том, идти ли с припертым к стене сенатом против
Катилины (комбинация Цицерона) или с припертым к стене Катилиной против
сената (комбинация Красса), а единственно в том, чтобы как-то прижать к
стене господина Помпея. С этой целью в Риме намеренно вызывали волнения, а
для этого у банков было достаточно средств: утечка капитала (я вспомнил
Целера (выделка кож) с его загадочными тогда для нас словами), манипуляция с
ценами на хлеб. И за это всем платили! Господину Катилине, господину Цезарю
и господину Цицерону. А когда великий Помпей наконец уступил (на что
потребовалось время, хотя бы из-за дальности расстояния), вдруг раздался
крик о защите республики и душещипательная ария Цицерона во славу
демократии! Да, банки пошли на военную диктатуру Помпея!
Катилину провалили. Но дело еще не было завершено. Что толку в
соглашении с Помпеем, если нельзя вынудить сенат его подписать? Лишь в том
случае, если Помпей, опираясь на мечи своих азиатских легионов, представит
договор сенату, тот его утвердит. Да и Красс еще не довел дело до конца.
Крупные банки предусмотрительно не посвящали его в свои переговоры с
Помпеем, зная, что Красс с ним на ножах. Но Мокрица все еще не добился
хлебных раздач, на которые хотел вынудить сенат, после того как отчаялся
добиться их от Катилины. Вот он и продолжал давать деньги вплоть до 13
ноября, пока все же не добился хлебных раздач от сената, но не потому, что
сенат боялся Катилины, а потому, что боялся Помпея, который мечтал себе его
подчинить. Ведь перед крупными банками стояла теперь задача - облегчить
Помпею поход на Рим. Но для этого Катилина должен был представлять
"опасность"! И вновь для Катилины и для клубов открылись дверцы сейфов.
Ясно, что все мы блуждали в потемках. Дело Катилины с самого начала не
имело никаких шансов на успех. А мы-то, дураки, полезли покупать земельные
участки! Теперь им грош цена. Победи Каталина и осуществи он свою программу
расселения безработных, Ц. был бы сейчас самым богатым человеком в Риме. Или
продержись Катилина хотя бы до тех пор, пока Помпей со своей армией прибыл
бы на италийскую землю для подавления беспорядков, программа расселения тоже
была бы осуществлена, правда, уже Помпеем, и мы тоже загребли бы кучу денег.
Но Сити проиграло игру: оно слишком рано отступило, не поддерживало
беспорядки, сколько нужно было. Оно само струсило. Ныне его азиатские
договоры с Помпеем не более как клочок бумаги. Сенат никогда их не утвердит.
И массы римских безработных тоже насмерть струсили и тоже проиграли свою
игру. Те, кто собирался повергнуть в страх сенат и Сити, устрашились рабов!
Эта катастрофа потрясет до основания всю мировую империю.
И тут Ц. сделал весьма неожиданное для меня заключение:
- Все же ставка наша была правильной в том смысле, что мы рассматривали
всю эту историю лишь как благоприятную возможность для коммерческих
операций. Точно так же смотрело на нее и Сити. Значит, у нас есть нюх.
Навряд ли можно еще ждать вестей от Цебиона. Цетег убит и погребен, и
всякая связь со штабом Катилины прервана. Нет у меня больше сил.
Круги от биржевого краха расходятся все шире. Множество мелких фирм
вовлечено в банкротство, новые тысячи ремесленников выброшены на улицу. Если
щедрая политика расселения сулила какие-то надежды на заказы, то с этим
покончено. На сегодняшнем заседании сенат разделался со всеми подобными
проектами.
В цирюльнях по этому поводу царит такое волнение, какого не было со
времени нашествия кимвров и тевтонов. Знакомый мне владелец бронзоплавильни
во всеуслышание заявил: "Что мне проку от моей плавильни, лучше бы ее поджег
Катилина!"
О Катилине уже почти и не говорят. Где-то в Этрурии отсиживается он с
горсткой своих разбегающихся войск и ждет, когда подойдут войска
правительства. Последняя попытка крупных банков его поддержать, послав
против него Антония, готового в любую минуту перебежать к нему, тоже
потерпела крах. Антоний вновь продался. Цицерон уступил ему свою провинцию в
Македонии, а он в обмен за это передал командование помощнику, который верен
сенату. Мой бедный Цебион!
Последние полгода окончательно убедили меня в одном: Ц. не был и
никогда не будет политиком крупного масштаба. И это при всех своих блестящих
способностях! Он не тот сильный человек, что непреклонно идет своим путем и
диктует миру свою волю ради осуществления великой идеи, - человек, в котором
Рим более чем когда-либо нуждается. Для этого у него нет ни характера, ни
идеи. Он занимается политикой, потому что ему ничего другого не остается
делать. Но он по натуре своей не вождь. Наше будущее представляется мне в
самых мрачных красках.
Выборы претора позади. Когда городской судья Ц. станет вести
расследование по делу Катилины, уж он как-нибудь выгородит политика Гая
Юлия, с тем чтобы тот вышел сухим из воды. Мы снова задолжали Мокрице
кругленькую сумму, ни много ни мало - девять миллионов.
Ничего себе заработали на путче Катилины!
Конец года
Составил список наших постоянных доходов. Безрадостная картина. Так,
например, из должности верховного жреца нам удалось выколотить за весь год
всего каких-то паршивых 320000 сестерциев (и это включая чек от египетских