Господа сенаторы по-прежнему не принимают всерьез "шумиху", поднятую
вокруг Катилины.
- Сити еще перетрусит, - сказал один из них, - когда увидит, как
отребье всех тридцати четырех районов с котомками за плечами попрет к
меняльным лавкам на Форуме.
А один особенно жирный юнкер, уплетавший одну за другой наших отменных
перепелок, прочавкал с ухмылкой:
- Когда союзы захотели получить даровой хлеб для своих безработных
лодырей, они пригрозили провести Катилину в консулы. Ну что ж, хлеба они не
получили и Катилину не провели.
- Однако переговоры с союзами велись, - раздраженно вставил Мокрица.
- Только ради того, чтобы удержать их от глупостей. Теперь никто с ними
никаких переговоров не ведет.
Самоуверенность господ сенаторов просто бесит меня.
Впрочем, было бы ошибкой недооценивать огромную и вполне реальную
власть сената. Сенат - это само римское государство. Триста семейств, и
почти у всех колоссальные поместья. Эти люди на золотых триумфальных
колесницах проезжали по улицам города. Это они забирают в солдаты, они
заседают в судах. Хочет кто-нибудь получить подряд на постройку водопровода
- иди к ним. Каждое из трехсот семейств имеет а Риме тысячу клиентов -
мелких торговцев, ремесленников, арендаторов, военных поставщиков. Это они
женят, они разводят, они выдают рекомендательные письма в провинции и
записки, которые открывают двери в государственных учреждениях.
Все разошлись, а Мокрица остался. Разговор расстроил его.
- Не желают они идти ни на какие уступки, - сказал он. - Что ж,
придется усилить нажим. Быть может, нам все-таки следовало протолкнуть
Катилину в консулы? Тогда бы они запели по-иному!
Ц. удивленно взглянул на него и с наигранным безразличием бросил:
- Зачем же ты тогда завалил его на выборах?
- Иначе нельзя было, - лениво ответил Мокрица, - раз уже ремесленники
оказались против. - И немного погодя, разглядывая потолок, добавил: - Что-то
теперь станет делать Катилина?
- Или бросит все, или начнет действовать решительно.
- Поднимет восстание? Шансов в Риме ни на грош. Да Цицерон со своей
жалкой гражданской гвардией живо расправится с ним. Ну, возьмет еще напрокат
у Лукулла тысчонку-другую рабов-гладиаторов.
- А армия в Этрурии?
- Да, но Катилине нечем ей платить. Ц. испытующе посмотрел на него.
- А вообще-то ты еще заинтересован или нет? Мокрица выдержал его взгляд
и ответил:
- Почему бы и нет? Пусть он еще поднажмет, понимаешь? Пока что он
переполошил только столичные салоны. И почему он до сих пор не в Этрурии у
своих солдат?
- Ты что, хочешь, чтобы я спросил его? - сказал
Ц. словно бы в шутку. - Тогда он в свою очередь спросит меня, почему ты
прекратил выплату денег.
- Откуда ты взял, что я прекратил выплату денег? Просто никто не пришел
за ними, дорогой мой Гай.
- Весьма любопытно! - заключил Ц.
Узнал от секретаря Клодия, Песта, каким образом хотят толкнуть Катилину
(он все еще отсиживается в Риме и, кажется, больше боится восстания, чем те,
кто его финансирует) на решительные действия. Клодий имел продолжительную
беседу с Фульвией, любовницей катилинария Квинта Курия. Ее хотят подослать к
Цицерону со всевозможными разоблачениями. Клодий: "Цицерон - старый козел и
ни за что не устоит, если предложить ему что-нибудь задаром. Она все
разоблачит, и себя, разумеется. Остальное довершит его безграничная
трусость".
Пест просто невыносим, без конца пристает ко мне со своими нежностями.
Но ради такого рода небольшой информации стоило пожертвовать одним вечером.
Меня очень тревожит участие Ц. в спекуляции земельными участками,
охватившей весь город, как горячка.
После диктовки я демонстративно стал убирать его карты и планы. Он с
улыбкой следил за мной, потом сказал: "Муция просила меня купить ей немного
земли. Я иной раз помогаю ей советом. Были бы у меня деньги, я тоже скупал
бы землю".
Меня-то он не проведет: "Были бы у меня деньги!" Будто у Муции нет
денег! Как-никак она жена Помпея.
Земли он накупил по меньшей мере на пять миллионов. Цены вон как
подскочили за последние дни.
Несомненно, Ц. сейчас в прекрасных отношениях с денежными тузами. Иначе
он вряд ли мог бы принять участие в их спекуляции земельными участками. То,
что он за саботаж выборов выудил у Катона солидный чек, когда уже знал, что
Сити не допустит избрания Катилины, никто не ставит ему в упрек, наоборот -
все смеются.
Снова в библиотеке происходят какие-то тайные встречи. Обычно в них
принимают участие Курий, Лентул и Статилий - известные в городе катилинарии
радикального толка. Бывшего консула Лентула, вконец промотавшегося
аристократа и одного из самых бесшабашных столичных прожигателей жизни,
прозвали "Голяшкой". Эту кличку дали ему после того, как уличенный перед
всем сенатом в чудовищном взяточничестве, он сухо заявил, что не намерен
оправдываться, но охотно выставит перед высоким собранием ногу, как это
делают проштрафившиеся в игре мальчишки, с тем чтобы их как можно больнее
ударили мячом по икре. Статилий - долговязый, тощий, отец его потерял все
свое состояние, когда лопнул один из банков; он весьма образован и часами
беседует с Ц. о грамматике. Грубый цинизм Голяшки смущает его. Участвует он
в путче, как сам он неоднократно подчеркивал, только потому, что "против
тиранов". Курий - бесцветная личность.
Стоит этой тройке выпить, как они начинают сетовать на Катилину, тот,
мол, все колеблется вступить на единственный оставшийся ему путь; завяз в
Риме и бесплодных переговорах - никак его не вытащишь. Тем временем армия в
Этрурии разбегается. Все они очень падки на деньги, один запах их возбуждает
троицу. С другой стороны - они нам не доверяют. Голяшка все время острит
насчет "игры с огнем", которую ведет Сити, и насчет "клубов друзей
вооруженного восстания".
Твердо решил не искать встречи с Цебионом, прежде чем не отделаю ему
лавку. Для стен выбрал голубой цвет, нежный-нежный. Поколебавшись немного,
все же купил дорогие, но изящные египетские флаконы с притертыми пробками.
Когда показал братишке Цебиона почти готовую лавку, тот даже рот разинул. А
потом сказал: "Вот дурак-то!"
Сенсационная речь Цицерона в сенате. Он раскрыл готовящееся на него
покушение катилинариев. Кричал без конца: "Мне все известно!" Фульвия,
значит, не подвела.
Ходил с письмом для Красса в храм Юпитера Статора, где заседал сенат.
Вся Священная улица перед храмом была запружена носилками господ сенаторов.
Взволнованные секретари сновали взад и вперед. Носильщики, в большинстве
сторонники Катилины, отпускали шуточки по адресу сената и высмеивали
секретарей, призывавших их к порядку.
Катилина присутствовал на заседании, а перед храмом в центре внимания
оказался его носильщик. Высокого красивого малого окружила толпа коллег, они
ловили каждое его слово.
Мне удалось заглянуть в храм. Огромное помещение было переполнено.
Сенаторов, живущих за городом, вызвали ночью нарочными из их поместий.
Заседание началось, но Цицерон еще не появлялся. Никто не слушал оратора,
бубнившего что-то о Македонии. Кое-где громко переговаривались через ряды
скамей. И тут обменивались шутками, остротами, но смех был сытый,
самодовольный, не то что на улице перед храмом. Впрочем, у стены я увидел
вокруг жаровни группку, обсуждавшую нечто более серьезное - по-видимому,
речь шла о какой-то коммерческой сделке.
Позднее я узнал, что тяжкие обвинения Цицерона были выслушаны без
особого внимания. Но когда Каталина стал защищаться, сидевшие рядом с ним
сенаторы демонстративно отодвинулись от него, как от зачумленного. К концу
его выступления все скамьи вокруг опустели.
Сенат проявлял по отношению к нему удивительное долготерпение. Правда,
эти господа до сих пор лишь наживали себе на нем политический капитал.
Достаточно вспомнить выборы! Одни истерические выпады Цицерона навряд ли
взбудоражили бы сенат, но, говорят, в последнее время в нескольких крупных
поместьях взбунтовались рабы. Никто ничего определенного не знает, однако
сегодняшнее заседание показало, что это приписывают Катилине. Теперь его
действительно могут арестовать. Интересно, возьмется он наконец за оружие?
Катилина с двумястами своих сторонников - среди них много аристократов
- отбыл! Он на пути в Этрурию. Итак, гражданская война!
Последняя городская новость заслонила отъезд Катилины. С поручением от
Помпея в столицу прибыл его шурин, Квинт Метелл Непот, 13-го он намерен
баллотироваться в народные трибуны. Говорят, его Кандидатура встречена
сенатом довольно холодно. Катон сам собирается пройти вместе с ним в
трибуны, и вряд ли затем, чтобы его поддерживать. Избрание сего прибывшего
из Азии господина, разумеется, обеспечено. Он будто бы корзинами выгружал в
Брундизии конверты с деньгами. Торговая палата устроила в его честь прием.
Ц. также со дня на день ждет его к себе.
Фульвия: "Полковник Непот очарователен! Никакого сравнения с этими
юнцами, которые только болтают о перевороте, если не жалуются на мигрень...
До чего мне надоел мой Курий со своим вечным: "Погоди, вот когда мы..."
Между прочим, Непот самым серьезным образом заверил меня, что симпатии
Помпея (он всегда говорит: "шеф") целиком на стороне демократов. Да, он
единственный настоящий демократ во всем Риме. Разумеется, (к Ц.) и вы тоже.
Наши дамы потеряли всякий стыд - так и вешаются ему на шею. Готовы из-за
него горло друг другу перегрызть. Но он на них и не смотрит. Что ж, в конце
концов, там, откуда он приехал, тоже есть женщины. Римлянин в Азии! Древнего
рода, закаленный в боях, победитель! А у них там все мужчины разжиревшие,
изнеженные. Кстати, у полковника удивительно узкие бедра, даже не верится. Я
ему прямо сказала: "Вы спокойно можете носить вместо пояса браслет, не мой,
конечно, но браслет Муции будет вам как раз впору!" Он ужасно смеялся".
В цирюльне шумные споры о "господине из Азии", который, несомненно,
привез целый короб "маленьких пожеланий великого Помпея" и чью руку римляне
скоро почувствуют. Правда, иные считают, что движение катилинариев и его
заставит призадуматься.
С тех пор как Катилина покинул Рим, число его сторонников, бесспорно,
возросло. Ни для кого не секрет, что главных своих соумышленников он оставил
в городе. Кое-кто из них и по сей день преспокойно заседает в сенате,
например Лентул (Голяшка), которому, как претору, подчинена полиция.
Наиболее способный из них - Цетег, один из тех двух господ, что восьмого
утром явились к Цицерону с намерением его прикончить, как тот утверждает. И
тем не менее Цицерон не решается ничего против него предпринять. Все
заговорщики по-прежнему разгуливают на свободе, устраивают тайные сборища и
переписываются с Катилиной. Отряды катилинариев все больше пополняются
рабами. Говорят, Цицерон даже на ночь панциря не снимает. (Сделал в тоге
разрез, чтобы все видели, какая ему угрожает опасность!) А войска против
Катилины сенат набирает очень вяло.
Вечером узнал, что сегодня Форум изрядно струхнул. Толпа разгромила две
меняльные лавки! С кого-то потребовали возвращения ссуды в банк, а он вдруг
решил, что с него содрали слишком высокий процент. Процент был, конечно, ему
известен и раньше, но, когда предъявили всю набежавшую сумму, он вдруг
вспомнил, что ссуду брала его сестра, сына которой убили в Азии, и учинил
страшный скандал, и его пришлось выставить за дверь. В мгновение ока - никто
так и не понял, откуда взялось столько народу, - Форум наводнила взбешенная
толпа. Так как в банк ей проникнуть не удалось - он надежно защищен
массивными бронзовыми дверьми и многочисленной охраной, - толпа ворвалась к
двум менялам по соседству, разгромила их лавки и очистила кассы. В Сити
только и разговоров, что об этом случае. В некоторых кругах особенно
встревожены тем, что толпа поделила захваченные деньги между семьями, у
которых погибли в Азии кормильцы или которые так или иначе пострадали от
похода. Обычный грабеж никого бы так не взволновал.
Чудесные осенние дни. По вечерам с грустью обхожу места, где в прошлом
году в листопад сидел с моим Цебионом. Мне так недостает его! Но я решил
быть твердым и пока не встречаться с ним. И все же как часто стою я ночью
перед маленькой лавкой и гляжу в окно, где уже выставлены ступки и цветные
флаконы. Неужели он так никогда и не заглянет сюда? Уверен, что его брат
давно уже проболтался и сказал ему адрес.
И на примере этого переулка видно, какое опустошение принесли с собой
как война в Азии, увеличившая ввоз рабов, так и мир в Азии, пресекший все
военные заказы. Большинство лавок заколочено.
Непот и Катон избраны народными трибунами. Тем самым покоритель Востока
всемогущий Помпей заявил о своих правах - лезет в большую политику. Правда,
его креатура - Непот - получил в лице Катона такую гирю на шею, значение
которой не следует недооценивать. Азиатские деньги лились сегодня рекой (и,
как кажется, частично и римские). Ц. так и не удалось залучить к себе
узкочреслого господина Непота. Возможно, "некто" в Азии недоволен политикой
демократического руководства.
Как раз сегодня вновь произошли беспорядки, которые отнюдь не украсили
выборов народных трибунов. В районе нижней Субуры должны были выселить
несколько семей, задолжавших за квартиру. Сбежался весь квартал, а когда
прибыли судебные исполнители и рабы Красса, которому принадлежат эти
доходные дома, узкая кривая улочка, круто поднимающаяся к Эсквилинскому
холму, оказалась забитой рассвирепевшим бабьем и - ослами. Последних толпа
вывела из стойл, пока владелец извозного двора ходил голосовать. Сперва
толпа - тут было и много рабов - только смеялась над бессилием
представителей власти и выражала шумное одобрение по поводу каждого острого
словца, отпущенного по их адресу. (Ослы играли здесь не последнюю роль.)
Остроты, правда, были довольно злые. Как всегда в день выборов, на улице уже
попадались пьяные. Но веселье мгновенно обратилось в ярость, лишь только
прискакала конная полиция. Произошло настоящее сражение. По команде
нескольких молодых людей - как позднее выяснилось, членов штурмовых отрядов
Катилины и демократических клубов - толпа дружно укрывалась в подъездах,
давая возможность жителям верхних этажей опорожнять на головы полицейских
горшки с самым разнообразным содержимым. Вскоре под громкие возгласы
"Берегите ослов!" оттуда посыпалась черепица. Как ни странно, до поры до
времени все шло гладко и без кровопролития, но затем случилось нечто
ужасное. Конная полиция вот уже который раз поднималась по улочке, как вдруг
старуха, торговка соленой рыбой, бросившись вместе с другими в ворота,
уронила корзину, и та покатилась по середине ухабистой булыжной мостовой
навстречу верховым. Всей рыбе красная цена была каких-нибудь два аса, но
старуха, не раздумывая, кинулась за корзиной прямо под копыта поднявшихся на
дыбы лошадей. Мгновение спустя от нее осталось лишь кровавое месиво. Это уже
само по себе было ужасно, но, быть может, еще страшнее оказалось одно
обстоятельство, которому вначале не придали значения. Корзина - приходится
сказать, к несчастью, - осталась целой и невредимой, и толпа обнаружила, что
в ней всего три жалкие рыбины. Известие это с невероятной быстротой облетело
весь внутренний город. Каждый понимал, что если люди дошли до того, что ради
трех селедок жертвуют жизнью, то в этом повинны власти. К вечеру катилинарии
объявили, что устроят старухе торжественные похороны, и призвали жителей
столицы проводить ее в последний путь.
А ведь только третьего дня на Форуме разгромили меняльные лавки!
Совершенно случайно узнал о финансовых трудностях, которые внезапно
возникли у катилинариев. Так как на мое предложение (причем без всяких
условий) Цебион никак не отозвался (брат его сообщил мне только, что он
скроил весьма недоверчивую мину), я все же решил его разыскать с помощью
Главка. Понятно, я не мог быть с ним вполне откровенен и сказал, что Цебион
должен мне небольшую сумму. И Главк поьел меня в трактир на улице
сандалыциков - место сбора отряда Цебиона. Сам он так и не явился, но я
услышал, как его товарищи по отряду - в большинстве безработные -
жаловались, что им уже третий день не выплачивают жалованья. Настроение у
них довольно унылое.
Главк во всеуслышание ругал "руководство". Он удивляется, как это в
партийной кассе нет денег. Допустим, всем им выдают жалованье, но ведь
каждый платит членские взносы. К тому же они собирают пожертвования в домах
и на улице. Некоторый доход приносят и всякого рода мероприятия. Он бы не
удивлялся, если б знал, что эти мелкие, хоть и чувствительные для него
поборы призваны лишь замаскировать источник, из которого поступают крупные
суммы. И Главк только мрачно пробурчал: "Разжирели наши бонзы, пристроились
к партийной кассе - вот в чем загвоздка! Надо бы открыть Катилине глаза. Он
ничего не подозревает".
И у нас опять денежные затруднения. Кажется, банки действительно
перестали нас субсидировать. Неужели тут замешан Непот? Неужели это рука
"Великого Помпея" дотянулась сюда из Азии и захлопнула банковские сейфы?
Разумеется, он против восстания. Или же - как это упорно утверждают -
пустяковый инцидент, разгром двух меняльных лавок, побудил банки принять
столь крутые меры? А Мокрица снова укатил в Сицилию!
Кстати, о том, насколько непоколебимо все еще верят в "низах" в
Катилину и победу его дела, свидетельствует весьма неутешительный разговор,
который произошел у меня сегодня со Спицером. Вот уж настырнейший из
настырных судебных исполнителей! У него, оказывается, набралась куча
исполнительных листов от подавших на нас в суд портных, мясников,
булочников, не говоря уже о более крупных неоплаченных счетах за
произведения искусства. Примечательно, что этот мелкий люд стал теперь
кровожаден, как слепни перед грозой. Все они твердо верят в победу Катилины,
а ведь тогда спишут долги, и, как это ни смехотворно, они думают, что долги
мяснику - тоже.
Пытаемся продать виллу в Пренесте, но так, чтобы об этом не пронюхали
кредиторы. Наличные нужны до зарезу. Несколько греческих статуй мне удалось
сбыть окольным путем (кстати, путь сей весьма невыгоден). Но ведь это все
капля в море. Гермеса превосходной работы Спицер все же успел забрать. Скоро
об этом узнает весь Рим!
Вчера, прежде чем отправиться с Помпеей за город, старуха снова
потребовала, чуть ли не в шестой раз, чтобы Ц. вернул ей 400 сестерциев,
которые он у нее занял в прошлом месяце. Я сказал ему: "В первую очередь вам
следует уплатить вашей матушке, а потом уже Спицеру". Как мне показалось, Ц.
даже расстроился. К счастью, вечером он неожиданно принес 20 000 сестерциев.
И на том спасибо. Теперь я более или менее спокойно могу ожидать прихода
Спицера. Небось опять явится в восемь утра.
Катилина, провозгласивший себя в Этрурии консулом, объявлен врагом
народа. Поздновато спохватились. За его голову и головы его сторонников
объявлена награда. Против него снарядили два легиона и поставили во главе их
консула Антония, коллегу Цицерона. Форум принял назначение Антония
благожелательно. Любопытно, что ценные бумаги, упавшие до назначения Антония
более чем на десять пунктов, снова поднялись. Только на хлебном рынке
по-прежнему отмечается понижение. Все спешат сбыть зерно.
Дни тянутся невыносимо однообразно. Ц. занят делами и пропадает на
Форуме. Земельные участки не дают ему покоя. Настроение у него подавленное.
Снова клянется бросить политику.
Главк говорит, что никто даже не представляет себе, какие люди их
поддерживают. Сенаторы! Чтобы побольше выведать, я для виду усомнился. Тогда
он спросил меня, а что если один из консулов тоже на их стороне? Это может
быть только Антоний, я слышал, что он по уши в долгах.
Пришли два председателя избирательных комиссий. Собираемся ли мы в
будущем году выставлять свою кандидатуру в преторы? Это просто смешно! Да
кто же ссудит нас деньгами для кампании! Должности покупают только ради
провинций, которые тебе потом дают, но при этом влезаешь в неоплатные долги,
а когда хочешь выколотить из провинции хотя бы потраченные деньги, тебя
сразу обвиняют в злоупотреблении по службе и тащат в суд, особенно если ты в
сенате слывешь демократом. Ц. был прав, когда сказал мне сегодня: "От новых
вилл, теплых местечек и Целии (хорошенькая потаскушка, за которой он как раз
увивается) пока что придется отказаться, дорогой Рар".
Знаю, что он старается докопаться до причины столь внезапного и полного
прекращения денежных поступлений. Но близкие Крассу банки, по словам
Александра, кормят Ц. самыми противоречивыми отговорками. Ясно одно: Сити
все больше склоняется к Цицерону, то есть к примирению с сенатом, который,
впрочем, в последнее время будто бы проявляет признаки уступчивости (?). В
некоторых банках Ц. спрашивают: "Неужели вы все еще верите в умеренную
диктатуру Катилины, умеренную благодаря вам и вашим друзьям? Или вы, может
быть, думаете, что все ждут не дождутся вашей диктатуры, диктатуры господина
Цезаря из кафе "Форум"? И что вы, попав на Капитолий, образумите городскую
чернь? Не будьте так наивны!" И все до сих пор говорят о разгроме этих двух
несчастных меняльных лавок.
16.11. (ночью)
Вернувшись ночью, застал перед нашим домом на Субуре толпу. Всякий
сброд из пригородов, много молодых парней, деклассированный элемент, по
меньшей мере человек двести. Все ругательски ругали Ц. Какой-то
изголодавшийся бродяга с выпачканной тиною спиной - он видно ночевал на
берегу Тибра, - взобравшись на статую Прометея у подъезда, выкрикивал старые
смехотворные обвинения о том, что их надули во время выборов. Пришлось
пробираться в дом с черного хода. Пробегаю через атриум и уже слышу, как за
спиной ломают двери и толпа врывается в дом. Никого из прислуги не видно. На
лестнице, белый как мел, стоит Ц. в кимоно. Сперва он вообще не понимал, что
я ему говорю. Все прислушивался к страшному шуму внизу. Там чернь громила
атриум. Я потащил его за собой, но он все оглядывался. В открытых дверях его
спальни стояла Целия, тоже очень бледная. Мы молча пробежали мимо - толпа
уже поднималась по лестнице. И нигде ни одного слуги. Спустились по черной
лестнице, пробежали крытую галерею. Когда добрались до моих комнат, рев уже
доносился из сада. Томительные пять минут - и громилы у наших дверей. В
темноте заталкиваю Ц. за конторский шкаф. Размахивая факелами, захваченными
в атриуме, они врываются. Кто-то кричит: "Он сюда побежал, он здесь!" На
ходу опрокидывают большую амфору - она разлетается вдребезги. Отодвигают
шкаф. За ним, скорчившись, стоит Ц. Кимоно его распахнуто. Раздается смех,
дурацкие шутки. Только теперь кто-то ударяет меня кулаком в лицо. "Куда
девал наши деньги, продажная шкура?" Вот они уже выволокли его на середину
комнаты, рвут кимоно, плюют ему в глаза. Какой-то верзила хватает его обеими
руками и прижимает к полу, другой срывает с него остатки кимоно, и они секут
Ц. по всем правилам искусства. "Не кради, не кради, не кради!" -
приговаривают они и лупят вовсю.
Наконец они убираются восвояси. Ц. сидит на корточках и клочком желтого
кимоно утирает плевки. Я бегу наверх за благовониями. Тем временем Целия
привела себя в порядок - ее не тронули, - но я не пускаю ее к нему. Нехотя
она уходит. Ц. долго не соглашается подняться наверх, пока я ему не сообщаю,
что она уже ушла. Полчаса спустя появляются служители претуры. Мы не
настаиваем на составлении протокола. Я сую сговорчивым чиновникам несколько
монет, чтобы и они не настаивали.
И все еще не видно ни одного раба, ни один не бросается защитить своим
телом господина, не спрашивает, где он и что с ним. Утром узнаю, что все они
спрятались в манеже и там пережидали, пока чернь не уберется из дому. Ну и
времена!
В атриуме все поломано и перебито. У прибиравшихся там рабов
растерянный вид. Разумеется, отменяем прием.
Целии еще до завтрака отношу письмо. Хоть бы она не болтала. Вскоре
является Клодий с официальным извинением от уличных клубов - он уже
несколько недель не показывался у нас - вероятно, боится себя
скомпрометировать, бывая у Ц. Я провел его через разгромленный атриум, а он
и бровью не повел.
Два часа он наедине беседовал с Ц. Затем меня послали за Александром. Я
вошел вслед за ним.
Ц. беспокойно шагал взад и вперед по комнате. Клодий лакомился имбирем
из глиняной мисочки и лишь мельком взглянул на Александра, когда мы вошли.
Последнего я уже известил о событиях минувшей ночи, и о них более не
упоминалось. И тут произошла одна из самых удивительных сцен, свидетелем
которой мне когда-либо довелось быть. Ц. начал разговор с простой
констатации того, что народу Рима осточертели махинации Форума, он устал от
бесплодных мошеннических выборов. В недрах его пробуждаются новые силы.
Возрождение уличных клубов доказывает, что гражданин Рима намерен взять
руководство государством в собственные руки. Беспорядки в столице, быть
вокруг Катилины.
- Сити еще перетрусит, - сказал один из них, - когда увидит, как
отребье всех тридцати четырех районов с котомками за плечами попрет к
меняльным лавкам на Форуме.
А один особенно жирный юнкер, уплетавший одну за другой наших отменных
перепелок, прочавкал с ухмылкой:
- Когда союзы захотели получить даровой хлеб для своих безработных
лодырей, они пригрозили провести Катилину в консулы. Ну что ж, хлеба они не
получили и Катилину не провели.
- Однако переговоры с союзами велись, - раздраженно вставил Мокрица.
- Только ради того, чтобы удержать их от глупостей. Теперь никто с ними
никаких переговоров не ведет.
Самоуверенность господ сенаторов просто бесит меня.
Впрочем, было бы ошибкой недооценивать огромную и вполне реальную
власть сената. Сенат - это само римское государство. Триста семейств, и
почти у всех колоссальные поместья. Эти люди на золотых триумфальных
колесницах проезжали по улицам города. Это они забирают в солдаты, они
заседают в судах. Хочет кто-нибудь получить подряд на постройку водопровода
- иди к ним. Каждое из трехсот семейств имеет а Риме тысячу клиентов -
мелких торговцев, ремесленников, арендаторов, военных поставщиков. Это они
женят, они разводят, они выдают рекомендательные письма в провинции и
записки, которые открывают двери в государственных учреждениях.
Все разошлись, а Мокрица остался. Разговор расстроил его.
- Не желают они идти ни на какие уступки, - сказал он. - Что ж,
придется усилить нажим. Быть может, нам все-таки следовало протолкнуть
Катилину в консулы? Тогда бы они запели по-иному!
Ц. удивленно взглянул на него и с наигранным безразличием бросил:
- Зачем же ты тогда завалил его на выборах?
- Иначе нельзя было, - лениво ответил Мокрица, - раз уже ремесленники
оказались против. - И немного погодя, разглядывая потолок, добавил: - Что-то
теперь станет делать Катилина?
- Или бросит все, или начнет действовать решительно.
- Поднимет восстание? Шансов в Риме ни на грош. Да Цицерон со своей
жалкой гражданской гвардией живо расправится с ним. Ну, возьмет еще напрокат
у Лукулла тысчонку-другую рабов-гладиаторов.
- А армия в Этрурии?
- Да, но Катилине нечем ей платить. Ц. испытующе посмотрел на него.
- А вообще-то ты еще заинтересован или нет? Мокрица выдержал его взгляд
и ответил:
- Почему бы и нет? Пусть он еще поднажмет, понимаешь? Пока что он
переполошил только столичные салоны. И почему он до сих пор не в Этрурии у
своих солдат?
- Ты что, хочешь, чтобы я спросил его? - сказал
Ц. словно бы в шутку. - Тогда он в свою очередь спросит меня, почему ты
прекратил выплату денег.
- Откуда ты взял, что я прекратил выплату денег? Просто никто не пришел
за ними, дорогой мой Гай.
- Весьма любопытно! - заключил Ц.
Узнал от секретаря Клодия, Песта, каким образом хотят толкнуть Катилину
(он все еще отсиживается в Риме и, кажется, больше боится восстания, чем те,
кто его финансирует) на решительные действия. Клодий имел продолжительную
беседу с Фульвией, любовницей катилинария Квинта Курия. Ее хотят подослать к
Цицерону со всевозможными разоблачениями. Клодий: "Цицерон - старый козел и
ни за что не устоит, если предложить ему что-нибудь задаром. Она все
разоблачит, и себя, разумеется. Остальное довершит его безграничная
трусость".
Пест просто невыносим, без конца пристает ко мне со своими нежностями.
Но ради такого рода небольшой информации стоило пожертвовать одним вечером.
Меня очень тревожит участие Ц. в спекуляции земельными участками,
охватившей весь город, как горячка.
После диктовки я демонстративно стал убирать его карты и планы. Он с
улыбкой следил за мной, потом сказал: "Муция просила меня купить ей немного
земли. Я иной раз помогаю ей советом. Были бы у меня деньги, я тоже скупал
бы землю".
Меня-то он не проведет: "Были бы у меня деньги!" Будто у Муции нет
денег! Как-никак она жена Помпея.
Земли он накупил по меньшей мере на пять миллионов. Цены вон как
подскочили за последние дни.
Несомненно, Ц. сейчас в прекрасных отношениях с денежными тузами. Иначе
он вряд ли мог бы принять участие в их спекуляции земельными участками. То,
что он за саботаж выборов выудил у Катона солидный чек, когда уже знал, что
Сити не допустит избрания Катилины, никто не ставит ему в упрек, наоборот -
все смеются.
Снова в библиотеке происходят какие-то тайные встречи. Обычно в них
принимают участие Курий, Лентул и Статилий - известные в городе катилинарии
радикального толка. Бывшего консула Лентула, вконец промотавшегося
аристократа и одного из самых бесшабашных столичных прожигателей жизни,
прозвали "Голяшкой". Эту кличку дали ему после того, как уличенный перед
всем сенатом в чудовищном взяточничестве, он сухо заявил, что не намерен
оправдываться, но охотно выставит перед высоким собранием ногу, как это
делают проштрафившиеся в игре мальчишки, с тем чтобы их как можно больнее
ударили мячом по икре. Статилий - долговязый, тощий, отец его потерял все
свое состояние, когда лопнул один из банков; он весьма образован и часами
беседует с Ц. о грамматике. Грубый цинизм Голяшки смущает его. Участвует он
в путче, как сам он неоднократно подчеркивал, только потому, что "против
тиранов". Курий - бесцветная личность.
Стоит этой тройке выпить, как они начинают сетовать на Катилину, тот,
мол, все колеблется вступить на единственный оставшийся ему путь; завяз в
Риме и бесплодных переговорах - никак его не вытащишь. Тем временем армия в
Этрурии разбегается. Все они очень падки на деньги, один запах их возбуждает
троицу. С другой стороны - они нам не доверяют. Голяшка все время острит
насчет "игры с огнем", которую ведет Сити, и насчет "клубов друзей
вооруженного восстания".
Твердо решил не искать встречи с Цебионом, прежде чем не отделаю ему
лавку. Для стен выбрал голубой цвет, нежный-нежный. Поколебавшись немного,
все же купил дорогие, но изящные египетские флаконы с притертыми пробками.
Когда показал братишке Цебиона почти готовую лавку, тот даже рот разинул. А
потом сказал: "Вот дурак-то!"
Сенсационная речь Цицерона в сенате. Он раскрыл готовящееся на него
покушение катилинариев. Кричал без конца: "Мне все известно!" Фульвия,
значит, не подвела.
Ходил с письмом для Красса в храм Юпитера Статора, где заседал сенат.
Вся Священная улица перед храмом была запружена носилками господ сенаторов.
Взволнованные секретари сновали взад и вперед. Носильщики, в большинстве
сторонники Катилины, отпускали шуточки по адресу сената и высмеивали
секретарей, призывавших их к порядку.
Катилина присутствовал на заседании, а перед храмом в центре внимания
оказался его носильщик. Высокого красивого малого окружила толпа коллег, они
ловили каждое его слово.
Мне удалось заглянуть в храм. Огромное помещение было переполнено.
Сенаторов, живущих за городом, вызвали ночью нарочными из их поместий.
Заседание началось, но Цицерон еще не появлялся. Никто не слушал оратора,
бубнившего что-то о Македонии. Кое-где громко переговаривались через ряды
скамей. И тут обменивались шутками, остротами, но смех был сытый,
самодовольный, не то что на улице перед храмом. Впрочем, у стены я увидел
вокруг жаровни группку, обсуждавшую нечто более серьезное - по-видимому,
речь шла о какой-то коммерческой сделке.
Позднее я узнал, что тяжкие обвинения Цицерона были выслушаны без
особого внимания. Но когда Каталина стал защищаться, сидевшие рядом с ним
сенаторы демонстративно отодвинулись от него, как от зачумленного. К концу
его выступления все скамьи вокруг опустели.
Сенат проявлял по отношению к нему удивительное долготерпение. Правда,
эти господа до сих пор лишь наживали себе на нем политический капитал.
Достаточно вспомнить выборы! Одни истерические выпады Цицерона навряд ли
взбудоражили бы сенат, но, говорят, в последнее время в нескольких крупных
поместьях взбунтовались рабы. Никто ничего определенного не знает, однако
сегодняшнее заседание показало, что это приписывают Катилине. Теперь его
действительно могут арестовать. Интересно, возьмется он наконец за оружие?
Катилина с двумястами своих сторонников - среди них много аристократов
- отбыл! Он на пути в Этрурию. Итак, гражданская война!
Последняя городская новость заслонила отъезд Катилины. С поручением от
Помпея в столицу прибыл его шурин, Квинт Метелл Непот, 13-го он намерен
баллотироваться в народные трибуны. Говорят, его Кандидатура встречена
сенатом довольно холодно. Катон сам собирается пройти вместе с ним в
трибуны, и вряд ли затем, чтобы его поддерживать. Избрание сего прибывшего
из Азии господина, разумеется, обеспечено. Он будто бы корзинами выгружал в
Брундизии конверты с деньгами. Торговая палата устроила в его честь прием.
Ц. также со дня на день ждет его к себе.
Фульвия: "Полковник Непот очарователен! Никакого сравнения с этими
юнцами, которые только болтают о перевороте, если не жалуются на мигрень...
До чего мне надоел мой Курий со своим вечным: "Погоди, вот когда мы..."
Между прочим, Непот самым серьезным образом заверил меня, что симпатии
Помпея (он всегда говорит: "шеф") целиком на стороне демократов. Да, он
единственный настоящий демократ во всем Риме. Разумеется, (к Ц.) и вы тоже.
Наши дамы потеряли всякий стыд - так и вешаются ему на шею. Готовы из-за
него горло друг другу перегрызть. Но он на них и не смотрит. Что ж, в конце
концов, там, откуда он приехал, тоже есть женщины. Римлянин в Азии! Древнего
рода, закаленный в боях, победитель! А у них там все мужчины разжиревшие,
изнеженные. Кстати, у полковника удивительно узкие бедра, даже не верится. Я
ему прямо сказала: "Вы спокойно можете носить вместо пояса браслет, не мой,
конечно, но браслет Муции будет вам как раз впору!" Он ужасно смеялся".
В цирюльне шумные споры о "господине из Азии", который, несомненно,
привез целый короб "маленьких пожеланий великого Помпея" и чью руку римляне
скоро почувствуют. Правда, иные считают, что движение катилинариев и его
заставит призадуматься.
С тех пор как Катилина покинул Рим, число его сторонников, бесспорно,
возросло. Ни для кого не секрет, что главных своих соумышленников он оставил
в городе. Кое-кто из них и по сей день преспокойно заседает в сенате,
например Лентул (Голяшка), которому, как претору, подчинена полиция.
Наиболее способный из них - Цетег, один из тех двух господ, что восьмого
утром явились к Цицерону с намерением его прикончить, как тот утверждает. И
тем не менее Цицерон не решается ничего против него предпринять. Все
заговорщики по-прежнему разгуливают на свободе, устраивают тайные сборища и
переписываются с Катилиной. Отряды катилинариев все больше пополняются
рабами. Говорят, Цицерон даже на ночь панциря не снимает. (Сделал в тоге
разрез, чтобы все видели, какая ему угрожает опасность!) А войска против
Катилины сенат набирает очень вяло.
Вечером узнал, что сегодня Форум изрядно струхнул. Толпа разгромила две
меняльные лавки! С кого-то потребовали возвращения ссуды в банк, а он вдруг
решил, что с него содрали слишком высокий процент. Процент был, конечно, ему
известен и раньше, но, когда предъявили всю набежавшую сумму, он вдруг
вспомнил, что ссуду брала его сестра, сына которой убили в Азии, и учинил
страшный скандал, и его пришлось выставить за дверь. В мгновение ока - никто
так и не понял, откуда взялось столько народу, - Форум наводнила взбешенная
толпа. Так как в банк ей проникнуть не удалось - он надежно защищен
массивными бронзовыми дверьми и многочисленной охраной, - толпа ворвалась к
двум менялам по соседству, разгромила их лавки и очистила кассы. В Сити
только и разговоров, что об этом случае. В некоторых кругах особенно
встревожены тем, что толпа поделила захваченные деньги между семьями, у
которых погибли в Азии кормильцы или которые так или иначе пострадали от
похода. Обычный грабеж никого бы так не взволновал.
Чудесные осенние дни. По вечерам с грустью обхожу места, где в прошлом
году в листопад сидел с моим Цебионом. Мне так недостает его! Но я решил
быть твердым и пока не встречаться с ним. И все же как часто стою я ночью
перед маленькой лавкой и гляжу в окно, где уже выставлены ступки и цветные
флаконы. Неужели он так никогда и не заглянет сюда? Уверен, что его брат
давно уже проболтался и сказал ему адрес.
И на примере этого переулка видно, какое опустошение принесли с собой
как война в Азии, увеличившая ввоз рабов, так и мир в Азии, пресекший все
военные заказы. Большинство лавок заколочено.
Непот и Катон избраны народными трибунами. Тем самым покоритель Востока
всемогущий Помпей заявил о своих правах - лезет в большую политику. Правда,
его креатура - Непот - получил в лице Катона такую гирю на шею, значение
которой не следует недооценивать. Азиатские деньги лились сегодня рекой (и,
как кажется, частично и римские). Ц. так и не удалось залучить к себе
узкочреслого господина Непота. Возможно, "некто" в Азии недоволен политикой
демократического руководства.
Как раз сегодня вновь произошли беспорядки, которые отнюдь не украсили
выборов народных трибунов. В районе нижней Субуры должны были выселить
несколько семей, задолжавших за квартиру. Сбежался весь квартал, а когда
прибыли судебные исполнители и рабы Красса, которому принадлежат эти
доходные дома, узкая кривая улочка, круто поднимающаяся к Эсквилинскому
холму, оказалась забитой рассвирепевшим бабьем и - ослами. Последних толпа
вывела из стойл, пока владелец извозного двора ходил голосовать. Сперва
толпа - тут было и много рабов - только смеялась над бессилием
представителей власти и выражала шумное одобрение по поводу каждого острого
словца, отпущенного по их адресу. (Ослы играли здесь не последнюю роль.)
Остроты, правда, были довольно злые. Как всегда в день выборов, на улице уже
попадались пьяные. Но веселье мгновенно обратилось в ярость, лишь только
прискакала конная полиция. Произошло настоящее сражение. По команде
нескольких молодых людей - как позднее выяснилось, членов штурмовых отрядов
Катилины и демократических клубов - толпа дружно укрывалась в подъездах,
давая возможность жителям верхних этажей опорожнять на головы полицейских
горшки с самым разнообразным содержимым. Вскоре под громкие возгласы
"Берегите ослов!" оттуда посыпалась черепица. Как ни странно, до поры до
времени все шло гладко и без кровопролития, но затем случилось нечто
ужасное. Конная полиция вот уже который раз поднималась по улочке, как вдруг
старуха, торговка соленой рыбой, бросившись вместе с другими в ворота,
уронила корзину, и та покатилась по середине ухабистой булыжной мостовой
навстречу верховым. Всей рыбе красная цена была каких-нибудь два аса, но
старуха, не раздумывая, кинулась за корзиной прямо под копыта поднявшихся на
дыбы лошадей. Мгновение спустя от нее осталось лишь кровавое месиво. Это уже
само по себе было ужасно, но, быть может, еще страшнее оказалось одно
обстоятельство, которому вначале не придали значения. Корзина - приходится
сказать, к несчастью, - осталась целой и невредимой, и толпа обнаружила, что
в ней всего три жалкие рыбины. Известие это с невероятной быстротой облетело
весь внутренний город. Каждый понимал, что если люди дошли до того, что ради
трех селедок жертвуют жизнью, то в этом повинны власти. К вечеру катилинарии
объявили, что устроят старухе торжественные похороны, и призвали жителей
столицы проводить ее в последний путь.
А ведь только третьего дня на Форуме разгромили меняльные лавки!
Совершенно случайно узнал о финансовых трудностях, которые внезапно
возникли у катилинариев. Так как на мое предложение (причем без всяких
условий) Цебион никак не отозвался (брат его сообщил мне только, что он
скроил весьма недоверчивую мину), я все же решил его разыскать с помощью
Главка. Понятно, я не мог быть с ним вполне откровенен и сказал, что Цебион
должен мне небольшую сумму. И Главк поьел меня в трактир на улице
сандалыциков - место сбора отряда Цебиона. Сам он так и не явился, но я
услышал, как его товарищи по отряду - в большинстве безработные -
жаловались, что им уже третий день не выплачивают жалованья. Настроение у
них довольно унылое.
Главк во всеуслышание ругал "руководство". Он удивляется, как это в
партийной кассе нет денег. Допустим, всем им выдают жалованье, но ведь
каждый платит членские взносы. К тому же они собирают пожертвования в домах
и на улице. Некоторый доход приносят и всякого рода мероприятия. Он бы не
удивлялся, если б знал, что эти мелкие, хоть и чувствительные для него
поборы призваны лишь замаскировать источник, из которого поступают крупные
суммы. И Главк только мрачно пробурчал: "Разжирели наши бонзы, пристроились
к партийной кассе - вот в чем загвоздка! Надо бы открыть Катилине глаза. Он
ничего не подозревает".
И у нас опять денежные затруднения. Кажется, банки действительно
перестали нас субсидировать. Неужели тут замешан Непот? Неужели это рука
"Великого Помпея" дотянулась сюда из Азии и захлопнула банковские сейфы?
Разумеется, он против восстания. Или же - как это упорно утверждают -
пустяковый инцидент, разгром двух меняльных лавок, побудил банки принять
столь крутые меры? А Мокрица снова укатил в Сицилию!
Кстати, о том, насколько непоколебимо все еще верят в "низах" в
Катилину и победу его дела, свидетельствует весьма неутешительный разговор,
который произошел у меня сегодня со Спицером. Вот уж настырнейший из
настырных судебных исполнителей! У него, оказывается, набралась куча
исполнительных листов от подавших на нас в суд портных, мясников,
булочников, не говоря уже о более крупных неоплаченных счетах за
произведения искусства. Примечательно, что этот мелкий люд стал теперь
кровожаден, как слепни перед грозой. Все они твердо верят в победу Катилины,
а ведь тогда спишут долги, и, как это ни смехотворно, они думают, что долги
мяснику - тоже.
Пытаемся продать виллу в Пренесте, но так, чтобы об этом не пронюхали
кредиторы. Наличные нужны до зарезу. Несколько греческих статуй мне удалось
сбыть окольным путем (кстати, путь сей весьма невыгоден). Но ведь это все
капля в море. Гермеса превосходной работы Спицер все же успел забрать. Скоро
об этом узнает весь Рим!
Вчера, прежде чем отправиться с Помпеей за город, старуха снова
потребовала, чуть ли не в шестой раз, чтобы Ц. вернул ей 400 сестерциев,
которые он у нее занял в прошлом месяце. Я сказал ему: "В первую очередь вам
следует уплатить вашей матушке, а потом уже Спицеру". Как мне показалось, Ц.
даже расстроился. К счастью, вечером он неожиданно принес 20 000 сестерциев.
И на том спасибо. Теперь я более или менее спокойно могу ожидать прихода
Спицера. Небось опять явится в восемь утра.
Катилина, провозгласивший себя в Этрурии консулом, объявлен врагом
народа. Поздновато спохватились. За его голову и головы его сторонников
объявлена награда. Против него снарядили два легиона и поставили во главе их
консула Антония, коллегу Цицерона. Форум принял назначение Антония
благожелательно. Любопытно, что ценные бумаги, упавшие до назначения Антония
более чем на десять пунктов, снова поднялись. Только на хлебном рынке
по-прежнему отмечается понижение. Все спешат сбыть зерно.
Дни тянутся невыносимо однообразно. Ц. занят делами и пропадает на
Форуме. Земельные участки не дают ему покоя. Настроение у него подавленное.
Снова клянется бросить политику.
Главк говорит, что никто даже не представляет себе, какие люди их
поддерживают. Сенаторы! Чтобы побольше выведать, я для виду усомнился. Тогда
он спросил меня, а что если один из консулов тоже на их стороне? Это может
быть только Антоний, я слышал, что он по уши в долгах.
Пришли два председателя избирательных комиссий. Собираемся ли мы в
будущем году выставлять свою кандидатуру в преторы? Это просто смешно! Да
кто же ссудит нас деньгами для кампании! Должности покупают только ради
провинций, которые тебе потом дают, но при этом влезаешь в неоплатные долги,
а когда хочешь выколотить из провинции хотя бы потраченные деньги, тебя
сразу обвиняют в злоупотреблении по службе и тащат в суд, особенно если ты в
сенате слывешь демократом. Ц. был прав, когда сказал мне сегодня: "От новых
вилл, теплых местечек и Целии (хорошенькая потаскушка, за которой он как раз
увивается) пока что придется отказаться, дорогой Рар".
Знаю, что он старается докопаться до причины столь внезапного и полного
прекращения денежных поступлений. Но близкие Крассу банки, по словам
Александра, кормят Ц. самыми противоречивыми отговорками. Ясно одно: Сити
все больше склоняется к Цицерону, то есть к примирению с сенатом, который,
впрочем, в последнее время будто бы проявляет признаки уступчивости (?). В
некоторых банках Ц. спрашивают: "Неужели вы все еще верите в умеренную
диктатуру Катилины, умеренную благодаря вам и вашим друзьям? Или вы, может
быть, думаете, что все ждут не дождутся вашей диктатуры, диктатуры господина
Цезаря из кафе "Форум"? И что вы, попав на Капитолий, образумите городскую
чернь? Не будьте так наивны!" И все до сих пор говорят о разгроме этих двух
несчастных меняльных лавок.
16.11. (ночью)
Вернувшись ночью, застал перед нашим домом на Субуре толпу. Всякий
сброд из пригородов, много молодых парней, деклассированный элемент, по
меньшей мере человек двести. Все ругательски ругали Ц. Какой-то
изголодавшийся бродяга с выпачканной тиною спиной - он видно ночевал на
берегу Тибра, - взобравшись на статую Прометея у подъезда, выкрикивал старые
смехотворные обвинения о том, что их надули во время выборов. Пришлось
пробираться в дом с черного хода. Пробегаю через атриум и уже слышу, как за
спиной ломают двери и толпа врывается в дом. Никого из прислуги не видно. На
лестнице, белый как мел, стоит Ц. в кимоно. Сперва он вообще не понимал, что
я ему говорю. Все прислушивался к страшному шуму внизу. Там чернь громила
атриум. Я потащил его за собой, но он все оглядывался. В открытых дверях его
спальни стояла Целия, тоже очень бледная. Мы молча пробежали мимо - толпа
уже поднималась по лестнице. И нигде ни одного слуги. Спустились по черной
лестнице, пробежали крытую галерею. Когда добрались до моих комнат, рев уже
доносился из сада. Томительные пять минут - и громилы у наших дверей. В
темноте заталкиваю Ц. за конторский шкаф. Размахивая факелами, захваченными
в атриуме, они врываются. Кто-то кричит: "Он сюда побежал, он здесь!" На
ходу опрокидывают большую амфору - она разлетается вдребезги. Отодвигают
шкаф. За ним, скорчившись, стоит Ц. Кимоно его распахнуто. Раздается смех,
дурацкие шутки. Только теперь кто-то ударяет меня кулаком в лицо. "Куда
девал наши деньги, продажная шкура?" Вот они уже выволокли его на середину
комнаты, рвут кимоно, плюют ему в глаза. Какой-то верзила хватает его обеими
руками и прижимает к полу, другой срывает с него остатки кимоно, и они секут
Ц. по всем правилам искусства. "Не кради, не кради, не кради!" -
приговаривают они и лупят вовсю.
Наконец они убираются восвояси. Ц. сидит на корточках и клочком желтого
кимоно утирает плевки. Я бегу наверх за благовониями. Тем временем Целия
привела себя в порядок - ее не тронули, - но я не пускаю ее к нему. Нехотя
она уходит. Ц. долго не соглашается подняться наверх, пока я ему не сообщаю,
что она уже ушла. Полчаса спустя появляются служители претуры. Мы не
настаиваем на составлении протокола. Я сую сговорчивым чиновникам несколько
монет, чтобы и они не настаивали.
И все еще не видно ни одного раба, ни один не бросается защитить своим
телом господина, не спрашивает, где он и что с ним. Утром узнаю, что все они
спрятались в манеже и там пережидали, пока чернь не уберется из дому. Ну и
времена!
В атриуме все поломано и перебито. У прибиравшихся там рабов
растерянный вид. Разумеется, отменяем прием.
Целии еще до завтрака отношу письмо. Хоть бы она не болтала. Вскоре
является Клодий с официальным извинением от уличных клубов - он уже
несколько недель не показывался у нас - вероятно, боится себя
скомпрометировать, бывая у Ц. Я провел его через разгромленный атриум, а он
и бровью не повел.
Два часа он наедине беседовал с Ц. Затем меня послали за Александром. Я
вошел вслед за ним.
Ц. беспокойно шагал взад и вперед по комнате. Клодий лакомился имбирем
из глиняной мисочки и лишь мельком взглянул на Александра, когда мы вошли.
Последнего я уже известил о событиях минувшей ночи, и о них более не
упоминалось. И тут произошла одна из самых удивительных сцен, свидетелем
которой мне когда-либо довелось быть. Ц. начал разговор с простой
констатации того, что народу Рима осточертели махинации Форума, он устал от
бесплодных мошеннических выборов. В недрах его пробуждаются новые силы.
Возрождение уличных клубов доказывает, что гражданин Рима намерен взять
руководство государством в собственные руки. Беспорядки в столице, быть