часов ночи мы проторчали во дворе. Ни в одном окне не зажигали света.
Никак не добьюсь разговора с Цебионом. Мать уверяет, что пыталась
усовестить его. Она-то меня ценит. Еще один ужасный удар: кладовщик
_запретил_ ему встречаться со мной! Его братишка украдкой сунул мне записку:
оказывается, Цебион устроился писарем в конторе при амбарах. Такова-то его
любовь! Продал меня за место писца! За два сестерция в день! Я прочел
записку с ледяным спокойствием. Тут же решил раз и навсегда бросить эту
тварь. Пусть барахтается в грязи - там ему и место. Поистине он не стоит
моих слез. Собирал причитающуюся Ц. долю от жертвоприношений на Капитолии.
(Разумеется, все пытались надуть меня.) Навел порядок в письменном столе.
Составил список процентных платежей на январь. При этом из письма, которым
была заложена "Хроника" Гемина - Ц. читает ее по ночам, - обнаружил, что он
скупил довольно крупные земельные участки. В одной Кампании видимо-невидимо
пахотной земли. Что он задумал с этими участками?
Сегодня ходил к амбарам на берегу Тибра. Вызвал Цебиона и тут же в
галерее потребовал у него объяснения. Он не мог смотреть мне в глаза.
Цебион, мой Цебион, что с тобой?
Полная беспросветность. Ничто меня не интересует. Почти не прикасаюсь к
пище.
Ужасная сцена у амбаров. Я лишь собирался спросить Цебиона,
возобновлять ли мне контракт на квартиру (его мать просила меня об этом). Но
тут, как на зло, выскочил этот Руф и приказал двум рабам выкинуть меня вон!
Какой это необразованный, грубый человек! А как он говорит - просто ужас! И
трое против одного. Цебион стоял в дверях конторы и ни слова не проронил!
Теперь я прикован к постели. Что же будет дальше?
Подумываю о том, не попытаться ли через Помпония Целера (выделка кож)
повлиять на фирму по сбыту зерна. Пусть она уволит этого Руфа. Или лучше
поговорить с Голяшкой? С Руфом я прежде всего разделаюсь, если дойдет до
переворота. За весь день ничего не добился относительно квартиры Цебиона -
все банки закрыты. Цицерон произнес в сенате речь, в которой разоблачил
намерение Катилины учинить резню.
Идет дождь.
Полная апатия.
Выборы консулов отложены на неделю. Город взбудоражен. Улицы забиты
ветеранами Суллы - они съехались в столицу голосовать за Катилину. Все
уверены, что если бы выборы состоялись сегодня, кандидатура Катилины
непременно бы прошла. Потому-то, вероятно, их и перенесли! А может быть,
Цицерон ведет сейчас переговоры с Сити? Может быть, он пытается переубедить
денежных тузов, которые финансируют Катилину? Быть может, он уже обещал
банкам участие в азиатских делах, предоставив им возможность влиять на
управление провинциями? Согласился, чтобы в судах сидели представители Сити,
которые будут контролировать действия наместников в Азии? Плохо, что Красса
нет в Риме. На улицах предместья раздаются шаги полицейских патрулей.
Получил письмо от Александра с просьбой "как-нибудь" навестить его.
Застал его за составлением судебной речи для отсутствующего Красса.
Александр сказал, что на Форуме все упорнее ходят слухи, будто некоторые
банки через Цицерона ведут переговоры с сенатом. За некоторые уступки (не в
Азии ли?) Сити готово принять самые энергичные меры к тому, чтобы источник,
из которого Катилина черпает средства, иссяк. Но, говорят, сенатская партия
не идет ни на какие уступки - Катон не верит, что Сити действительно
добивается избрания Катилины консулом. Пожалуй, еще важнее, что ремесленные
союзы все решительнее выступают против кандидатуры Катилины. Александр даже
слышал, что они якобы ведут "самые серьезные" переговоры с сенатом о
"действительных уступках"; таким образом, можно ждать всяких "сюрпризов".
Говорят, Катон дал понять руководству союза деревообделочников, будто его
навестила "особа из предвыборного комитета Катилины" и сделала ему "очень
странное предложение".
Александр прямо спросил меня, известно ли мне что-нибудь о переговорах
Ц. с Катоном и Катуллом - обоими вождями сенатской партии. Если только
осведомители Александра говорят правду, Ц. предложил сенатской партии -
независимо от того, какова будет позиция Сити, - саботировать со своей
стороны выборы Катилины, при условии что сенат все же утвердит предложенную
весной этого года демократами, по проекту Александра, коллегию десяти для
расселения безработных (решение аграрного вопроса!). Катон будто бы еще не
дал ответа. Мне ничего не было известно о подобных переговорах. Правда, я
вчера носил Катону письмо от Ц. как раз в час приема клиентов. Меня приняли
немедленно, хотя атриум был битком набит клиентами. Вот это контора так
контора, не чета нашей! С десяток секретарей принимало здесь по меньшей мере
население целого городского квартала. И не кого-нибудь: я приметил дельцов,
которые сами привели по нескольку личных секретарей. Маленький толстячок,
которого весь Рим не без основания называет пьяницей - он еще до полудня
выпивает не менее пяти бутылок красного, - прочитал в моем присутствии
письмо, буркнул что-то невразумительное и передал его своему старшему
секретарю. Тот тоже прочитал и обменялся с толстяком взглядами. Затем мне
сообщили, что Ц. получит ответ в письменном виде. Выходя, я слышал, как
Катон пробормотал: "А он, кажется, уже нервничает!"
Александр, услыхав мой рассказ, пришел в ужас. Может быть, не следовало
ему говорить.
Снова заходил к матери Цебиона. Говорит, что сын грозился, если
потеряет место, уйти к катилинариям. Они ведь обещают своим людям посты. Мой
нежный Цебион - и солдат!
Правда, семья его ютится среди ужасающей нищеты. Восьмиэтажный, вечно
грозящий обвалиться дом. С улицы его подпирают три толстые балки. И тут-то
живет более двухсот человек, если это вообще позволительно назвать жизнью!
По сгнившим ступенькам вам навстречу скатываются малыши с гноящимися
глазами. То, что эти бедняки употребляют в пищу (и чего у них никогда нет
вдоволь), у нас, наверное, выбросили бы на помойку.
Не могу отделаться от мысли, что я несправедлив к Цебиону. Ведь столько
на него навалилось, он просто не выдержал. А я предал его - так, во всяком
случае, он мог подумать. Ни с того ни с сего перестал давать ему деньги даже
на квартирную плату. Не мог же я ему сказать, что все свои сбережения отдал
взаймы Ц. Легче ему бы от этого не стало. Сколько раз уже я намекал Ц., а он
и ухом не ведет. Однако Цинтии он купил жемчужный браслет. (И не в кредит -
я точно знаю, что ни один ювелир не отпустит ему ничего в кредит.) У него
опять завелись деньги.
Чтобы забыться, вновь погрузился в политику. С Ц. подчас трудно
работать. Чаще всего он целыми днями ничего не делает, никого не принимает,
не выносит никаких решений, ничего не приказывает. Вот и приходится
выслушивать жалобы на Ц. со стороны простых председателей избирательных
комиссий, их сомнения в его решимости, в возможности положиться на него и т.
п.:
"Он без конца колеблется, никогда от него ничего определенного не
услышишь, он сам не знает, чего хочет; неделями у него не добьешься приема,
все идет вкривь и вкось, никто не знает, какое он в конце концов примет
решение. Бесспорно, он великий человек, но, к сожалению, редко бывает самим
собой".
Никогда бы люди так не говорили, если бы знали, до чего
чудовищно-сложна политическая борьба, если бы подозревали, от чего только не
зависит вождь в своих решениях и что, по сути дела, он никогда "не бывает
самим собой" - кто только не держит его в своих руках! Но сегодня Ц. с
самого утра вновь обуяла жажда деятельности. Что-то демократы на нынешних
выборах финтят! Бумаги компаний, откупивших азиатские налоги, опять
подскочили на двенадцать пунктов. Опять какая-то закулисная игра. Может
быть, там уже сговорились? Но кто с кем? Во всяком случае, никто уже не
пожимает плечами, когда Цицерон вопит, что Катилина, придя к власти,
натравит чернь на Форум. Ремесленные союзы теперь явно против Каталины.
Неужели переметнутся и банки? Кажется, Ц. намерен сам во всем разобраться.
Сегодня он провел весь день в Сити, побывал во всех конторах, как рассказали
мне носильщики; они вернулись поздно, еле волоча ноги от усталости. А Клодию
он вечером в моем присутствии сообщил, что потребовал от Катона политических
уступок. (Я доложил Ц., о чем Александр меня выспрашивал.)
- Каких именно? - спросил в свою очередь Клодий со вспыхнувшей
подозрительностью.
- Самых обыкновенных, - ответил Ц.
Но напомаженный красавчик не удовлетворился подобным ответом и
продолжал сверлить:
- Раздачи хлеба?
- Да, в том числе, - теперь уже несколько раздраженно ответил Ц. - Но,
разумеется, я больше напирал на земельный вопрос. Дайте римскому
безработному возможность возделывать свой участок земли, и он сам откажется
от подачек.
- Пока что он просто голоден, - упрямствовал Клодий.
Ц. вышел из себя:
- С людьми, которые только и думают, что о собственном брюхе, - чуть не
зарычал он, - не делают политики. А с войском, которое только и норовит
залезть в амбар, Рима не завоюешь. Не решив самого главного вопроса, не
решишь и всех остальных. Ну а если этот сброд ни о чем больше не помышляет,
как о краюхе хлеба, он так и останется сбродом. Я политик, а не пекарь.
Кстати, я не вел никаких переговоров, а только хотел его прощупать.
- И что же ответил Катон? - спокойно спросил Клодий.
- Сказал, что подумает, но, видимо, он не прочь пойти навстречу.
- А как далеко? - снова спросил Клодий.
- Я заявил ему, - продолжал Ц. уже поспокойнее, - что если они не
пойдут на уступки, то весь избирательный аппарат демократии до последнего
счетчика будет введен в бой, чтобы провести Катилину в консулы.
- Ты сам знаешь, что это неправда. Сити уже денег не дает.
Ц.: Поэтому я сегодня весь день и проторчал в Сити. Оно ведь вынуждено
грозить избранием Катилины.
Клодий: И оно не может допустить его избрания. Ведь это означало бы
кассацию долгов. Сенат это прекрасно понимает.
Ц.: Мы можем и Сити устроить обструкцию -- это тебе прекрасно известно;
известно это и Катону, дорогой мой. А с нынешнего дня известно и Сити. О
последнем я уже позаботился. Надо, чтобы избиратели проголосовали за
Катилину, а мы пообещаем им заплатить, когда Катилина пройдет.
Клодий: А ты хочешь, чтобы он прошел?
Ц.: При известных условиях.
Клодий: При каких?
Ц.: Если сенат не пойдет на уступки. Не задавай глупых вопросов.
Клодий встал.
- А когда ты узнаешь, пойдет ли он на уступки? Ц.: Ночью мне предстоит
еще один разговор. Клодий: А когда мы узнаем?
Ц.: Разумеется, как только узнаю я.
- Ладно, - только и сказал Клодий, причем не очень-то приветливо.
Вскоре он ушел.
Вся беда в том, что Ц. в ту ночь ни с кем больше никаких переговоров не
вел и тут же отправился к Муции. Правда, успев все же получить от Катона
довольно объемистый конверт. И вряд ли содержимым его были уступки. Такого
количества политических уступок вообще не бывает на свете. Ближайшие дни
покажут, как обернется дело. Боюсь, что не к лучшему.
Какова ирония судьбы! Я держу в руках те самые четыре тысячи, из-за
которых потерял своего Цебиона! Мумлий Спицер дал их мне взаймы. Слишком
поздно...
Для председателей избирательных комиссий Ц. сегодня нет дома. Он даже
отменил часы приема, чтобы избежать нежелательных вопросов. Зато он одного
за другим принимал людей, в которых я признал членов Торговой палаты.
По-видимому, он решил перещупать всех кур, несущих золотые яички.
В самый разгар избирательной кампании Ц. уехал на один из приморских
курортов. Он только мне объявил куда: ему, видите ли, необходим абсолютный
покой, нервы пошаливают, и он снова мучается бессонницей. Так, йо всяком
случае, он сказал Помпее, но мне-то известно, что он встречается с Муцией.
Быть может, она тоже пишет своему мужу, что у нее нервы расшалились, но
верит ли в это Помпей, как верит Помпея? Ведь она видела, когда неожиданно
зашла к нему, что он упаковывал своего "Геракла", - лет пятнадцать тому
назад состряпанную чудовищным гекзаметром поэму, - которую он всегда читает
дамам, так как не знает, о чем с ними говорить. Относительно абсолютного
покоя он даже мне сказал и не постеснялся приложить руку к голове, будто она
у него разламывается!
Интересно, что-то скажут Клодий и избирательные комиссии, когда до них
дойдет, что Ц. уехал... Мокрица тоже укатил!
Я лично рад, что Ц. в отъезде. Подыскиваю лавку - твердо решил завести
для Цебиона небольшое парфюмерное дело. Он должен иметь возможность
свободного выбора! Сердце кровью обливается, когда вижу, как он торгует
собой.
Помещение можно сейчас снять сравнительно дешево - продажи с торгов все
учащаются, банки просто свирепствуют. На ремесленников тут же подают к
взысканию, и патроны сдают помещения в аренду за бесценок, если не сажают в
них своих рабов или вольноотпущенников, которые обязаны затем платить им
известную долю. Имена владельцев торговых заведений говорят о засилии
иностранцев в Риме. Сказывается приток рабов из Азии. Александр говорит:
Помпей с их помощью завоевывает Рим.
Около 11 часов утра вниз по Субуре прошли группы молодых людей с белыми
повязками. Это гражданская гвардия Цицерона, наспех сколоченная за последние
несколько дней из представителей так называемого "торгового сословия".
Жители с любопытством, но молча глазели на эти отряды. В маленьких окнах я
приметил удивленные лица, выглядывавшие из-за тряпья, развешенного на
протянутых через улицу веревках. Господин Цицерон защищает свою республику!
Вскоре мы узнали и причину столь воинственной демонстрации - в полдень
стал распространяться слух, причем довольно упорный, что в Этрурии
сторонники Катилины подняли знамя серебряного орла {Хранившееся у Катилины
знамя Мария с серебряным орлом. - Прим. перев.}. Не начало ли это
гражданской войны? Поговаривают, будто они сформировали полный легион из
бывших солдат Суллы. В Этрурии, в самом деле, расселили многих ветеранов
Суллы, и, разумеется, усадьбы их заложены и перезаложены. Да, зерновое
хозяйство на небольших участках стало уже нерентабельным.
Выборы. С раннего утра город бурлит. Повсюду манифестации, уличные
ораторы, плакаты, повозки с избирателями. Много полиции.
Марсово поле оккупировала личная охрана Цицерона - новая гражданская
гвардия. Он самолично возглавил избирательный ритуал и, как говорят, в
панцире под тогой. Я видел его восседающим на помосте под защитой своей
вооруженной охраны, когда в полдень зашел на Марсово поле в надежде хоть
издали увидеть моего Цебиона. Низко нависшие тучи, резкие порывы ветра. Шум
и гвалт невообразимый! Было невозможно подойти к мосткам, по которым
центурии избирателей подводились к ящикам для избирательных табличек. В
толчее я так и не нашел Цебиона. Один раз мне показалось, будто я вижу его:
молодой человек стремительно шагал вдоль натянутых веревок. Походка у него
была точь-в-точь как у Цебиона, но осанка не та. Несколько мгновений сердце
мое бешено колотилось. Но я стоял слишком далеко, да и вряд ли это был он.
По пути домой мне уже стали попадаться пьяные. Не выношу всей этой выборной
сумятицы!
Ночь накануне провел ужасно. Так как деньги не были выплачены, каждую
минуту появлялись делегации от округов и шумно требовали Ц. Никто, конечно,
не верит, что он уехал. Трудно передать, как все на него обозлены. Ц. все
время водил за нос председателей избирательных комиссий, избиратели вплоть
до сегодняшнего утра рассчитывали получить все деньги - пришлось им в
последнюю минуту продавать свои голоса, когда за них уже и ломаного гроша
нельзя было выручить. Конкурирующей партии достаточно было собрать 51
процент голосов. Она и купила, чтобы играть наверняка, небольшую часть
демократических избирателей, заплатив буквально по тарелке фасолевого супа
за голову; в последний момент избиратели сами сбивали цену - ведь их
оставили с носом: голоса заказали и не оплатили. А огромному большинству
вообще ничего не перепало.
Оба противника Катилины - ставленники сенатской партии.
Неужели Ц. действительно сговорился с сенатом и мы окажемся свидетелями
мирной демократизации? Иначе поведение Ц. необъяснимо. Не может быть, чтобы
все решил один этот конверт, присланный Катоном.
Катилина провалился. Говорят, он ужасно подавлен.
При этом никто не считает, что дело его проиграно. Большинство
придерживается мнения, что у него есть возможность решить все силой оружия.
Однако на Капитолии его песенка спета. Предстоящие выборы народных трибунов
уже ничего не могут изменить. Кандидаты даже еще не выдвинуты - так мало к
этому проявляют интереса после столь решительной победы сенатской партии.
Судя по слухам, акционерные общества откупщиков добились от Помпея
того, чего хотели. Но утвердят ли новые консулы контракт, заключенный
несколькими банками с Помпеем, - вопрос другой.
Ц. все еще в Кампании. Там ли он на самом деле? Трудно сказать. Быть
может, он в Этрурии? Помпея и его мать нервничают. Сегодня застал старушку
всю в слезах. На стене нашего дома на высоте трех метров черной краской
намалевано: "Берегись, мошенник!" И это у самых ворот, так чтобы всем, кто
приходит на прием, сразу бросилось в глаза.
Впервые после долгого перерыва снова зашел в цирюльню. Все только и
говорят об армии Катилины в Этрурии. И чего только не ожидают от его
программы по списанию долгов! О нем слышишь только хорошее, о Цицероне -
только дурное. Тучный толстяк, похожий на мясника, прямо назвал его
предателем демократии.
При той ярости, до какой доведен избиратель, нам достанется на орехи.
Вчера - эта надпись на стене дома, сегодня - несколько крупных булыжников в
атриуме.
Ц. вернулся. Он не был в Этрурии. Когда я ему сообщил, что его мать
очень напугана, он страшно удивился, а когда я сказал, что Клодий мечет
громы и молнии, он расхохотался. "Этот-то свое получит!" - только и заметил
он. То, что демократический избиратель возмущен, его нисколько не волнует.
"Собираешься продавать свои убеждения - сбывай их вовремя, как всякий другой
товар. Разумеется, теперь голоса у них протухли, как рыба, которую чересчур
долго придерживали, надеясь сбыть ее подороже. И поделом. Может быть,
когда-нибудь и поймут, что думать надо головой, а не брюхом". Стоит Ц.
только захотеть - и забот твоих как не бывало. В таких случаях у него
появляется необыкновенная широта взглядов.
Он сразу пустился рассуждать об ужасающем положении мелких крестьян, у
многих некому убрать урожай - мужья и сыновья в солдатчине. Вся надежда на
то, что цены на хлеб повысятся, не то - разорение. Обещанная Катилиной
бесплатная раздача хлеба римским безработным восстановила против него многих
крестьян. Ц. с жаром говорил о демократической программе, надо раз и
навсегда решить земельный вопрос - положение совершенно нетерпимо!
Очевидно, он не очень-то верит в победу сенатской партии, а ведь о ней
только и говорят.
Все было хорошо, настроение прекрасное, как вдруг заявляется брат
Цебиона и молча вручает мне в пакетике золотой медальон, который я когда-то
подарил его старшему брату - моему Цебиону. Я в полном отчаянии.
Помпонкй Целер (выделка кож) говорит, что в Сити все друг с другом
переругались. Там царит общее недовольство. Кое-кто - и таких немало - все
еще за Катилину, не понимаю почему. Особенно теперь, когда его движение
несомненно радикализируется, и самым решительным образом. Что мой мясник из
цирюльни за него - это еще куда ни шло, но банкир Оппий? Весьма загадочно.
Беседа Ц. с Александром и Клодием. Александр - он в первый раз
встретился с Ц. после неудачных выборов - казался очень удрученным. Должно
быть, ему, как порядочному человеку, совестно за Ц. - ведь он считает его
поведение глубоко недостойным. Напротив, напомаженный красавчик был
удивительно покладист (вероятно, Ц. уже поделился с ним), однако не преминул
сказать, что избиратель до крайности озлоблен. У него побывали старшины
распущенных уличных клубов. Организация эта сейчас как-то сама собой
оживает. По-видимому, - Клодий выразился тут довольно туманно, - старшины
потребовали, чтобы он порвал с Ц., которого, естественно, все проклинают.
Надо сказать, что Ц. это несколько обескуражило. Он стал подробно
рассказывать, как накануне выборов банки внезапно переметнулись.
Он явился к банкиру X за деньгами для избирателей. Но не успел он
присесть, как X холодно предложил ему тут же рассчитаться и представить
роспись своих расходов. Он, Ц., словно с неба свалился. X плел что-то
невразумительное, как бы нехотя обронил, что он, мол, сделал все, чтобы
получить обещанные суммы, но ни одна из крупных фирм не выполнила своего
обещания. Все жалуются на чрезвычайный недостаток средств. Крупные банки
завязли в азиатских делах, а они, дескать, весьма ненадежны, к тому же
предвыборные лозунги Катилины многих испугали своим агрессивным тоном и так
далее и тому подобное. Ц. спросил, что скажет на это Красс. X ответил очень
осторожно, тщательно взвешивая каждое слово: "От господина Красса я уже две
недели не имею вестей. Но вчера он прислал письменное распоряжение лишь в
том случае выплатить его взнос в предвыборный комитет, если и другие фирмы
выплатят обещанные суммы".
Разумеется, Ц. вышел из себя и заявил, что его намеренно ввели в
заблуждение, теперь ему хоть не показывайся в демократической избирательной
комиссии. Но банкир, нагло взглянув на него, повторил: "Прошу назвать сумму
ваших издержек, я уполномочен рассчитаться с вами".
После некоторой не совсем приятной паузы Клодий нехотя заметил, что,
по-видимому, ничего не остается другого, как дожидаться возвращения Мокрицы,
теперь все зависит от него. Александр, помявшись, в конце концов признался,
что Красс в городе.
Ц. и Клодий удивленно переглянулись.
Александр поспешил заверить их, что Красс уже "в самые ближайшие дни"
непременно встретится с ними.
Разошлись в весьма подавленном настроении.
Цены на хлеб снова повысили. С ума что ли сошли хлеботорговые компании?
Чего они добиваются? Восстания голодной толпы? Ведь это Катилине на руку.
Но, возможно, они этого и хотят. Только зачем? Почему же тогда они сорвали
его избрание?
Меж тем как в сенате Цицерон в спешном порядке проводит один
бесполезный указ за другим против утечки капиталов и полиция в поисках
золота устраивает облавы на выходящих в море кораблях, всего в нескольких
шагах, на Форуме, беснуются спекулянты хлебом. Какой-то сумасшедший дом!
Все больше убеждаешься, что Риму прежде всего нужна "сильная личность"!
Иначе все перегрызутся из-за азиатской добычи.
Ц. снова пополнил конюшни в Пренесте. Ему с Помпеей доставляет
удовольствие объезжать вновь приобретенных породистых коней. Вряд ли все
лошадки могли поместиться в том конверте, что прислал Катон, надо полагать,
что были и другие конверты... из Сити!
Все еще никаких вестей от Красса.
Зато нас посетил чиновник из претуры. Он рассказал, что запрещенные
уличные клубы вновь развернули бурную подпольную деятельность. Как стало
известно претуре, там раздаются очень резкие речи против Ц. Он советует ему
не выходить из дому без провожатых.
2.11. (вечером)
Сказал братишке Цебиона, что подыскиваю парфюмерную лавку. Подчеркнул,
что не связываю с этим никаких условий.
Главк очень встревожен. Всех рабов-гладиаторов высылают из Рима. Он
тоже получил приказ полиции выехать в Капую. Должно быть, господин Цицерон
боится, что движение Каталины после провала на выборах радикализируется. Он
считает, что Катилина теперь способен на все - не погнушается вербовать себе
сторонников даже среди рабов. Предположение, не лишенное основания: Главк
признался мне, что он не только обучает отряды владеть оружием, но и
командует одним из них. Это, разумеется, отнюдь не означает, что в лагере
Катилины все выступают за равноправие рабов. Главк просто рассчитывает во
время переворота "заработать" столько денег, чтобы выкупиться. Каждый плебей
боится восстания рабов, как огня. В конце концов и избирательное право -
причем дело не только в прибыли, которую дает продажа голосов, - потеряло бы
всякий смысл, если его распространить на всех. Поэтому, как не без горечи
заметил Главк, в отрядах делают все, чтобы "поставить рабов на место". Не
раз он приходил в отчаяние от этого.
Ц. дал ему письмо в претуру. Приказ о высылке отменили.
Наконец-то Красс дал о себе знать! Он сообщил, что прибудет вместе с
несколькими господами из сената. Странно.
Ц. сразу же повел гостей в новый манеж. "Диана на голубом коне" и у них
вызвала недоумение. Все в один голос заявили: голубых лошадей не бывает.
Защищая живописца, Ц. заметил:
- Но ведь в наше время бывает, что политические деятели не всегда
политики, у банкиров не всегда есть деньги, а жрецы не всегда верят в
богинь.
Все рассмеялись: как-никак Ц. сам верховный жрец.
Истинных ценителей современного искусства найдешь только в Сити.
Никак не добьюсь разговора с Цебионом. Мать уверяет, что пыталась
усовестить его. Она-то меня ценит. Еще один ужасный удар: кладовщик
_запретил_ ему встречаться со мной! Его братишка украдкой сунул мне записку:
оказывается, Цебион устроился писарем в конторе при амбарах. Такова-то его
любовь! Продал меня за место писца! За два сестерция в день! Я прочел
записку с ледяным спокойствием. Тут же решил раз и навсегда бросить эту
тварь. Пусть барахтается в грязи - там ему и место. Поистине он не стоит
моих слез. Собирал причитающуюся Ц. долю от жертвоприношений на Капитолии.
(Разумеется, все пытались надуть меня.) Навел порядок в письменном столе.
Составил список процентных платежей на январь. При этом из письма, которым
была заложена "Хроника" Гемина - Ц. читает ее по ночам, - обнаружил, что он
скупил довольно крупные земельные участки. В одной Кампании видимо-невидимо
пахотной земли. Что он задумал с этими участками?
Сегодня ходил к амбарам на берегу Тибра. Вызвал Цебиона и тут же в
галерее потребовал у него объяснения. Он не мог смотреть мне в глаза.
Цебион, мой Цебион, что с тобой?
Полная беспросветность. Ничто меня не интересует. Почти не прикасаюсь к
пище.
Ужасная сцена у амбаров. Я лишь собирался спросить Цебиона,
возобновлять ли мне контракт на квартиру (его мать просила меня об этом). Но
тут, как на зло, выскочил этот Руф и приказал двум рабам выкинуть меня вон!
Какой это необразованный, грубый человек! А как он говорит - просто ужас! И
трое против одного. Цебион стоял в дверях конторы и ни слова не проронил!
Теперь я прикован к постели. Что же будет дальше?
Подумываю о том, не попытаться ли через Помпония Целера (выделка кож)
повлиять на фирму по сбыту зерна. Пусть она уволит этого Руфа. Или лучше
поговорить с Голяшкой? С Руфом я прежде всего разделаюсь, если дойдет до
переворота. За весь день ничего не добился относительно квартиры Цебиона -
все банки закрыты. Цицерон произнес в сенате речь, в которой разоблачил
намерение Катилины учинить резню.
Идет дождь.
Полная апатия.
Выборы консулов отложены на неделю. Город взбудоражен. Улицы забиты
ветеранами Суллы - они съехались в столицу голосовать за Катилину. Все
уверены, что если бы выборы состоялись сегодня, кандидатура Катилины
непременно бы прошла. Потому-то, вероятно, их и перенесли! А может быть,
Цицерон ведет сейчас переговоры с Сити? Может быть, он пытается переубедить
денежных тузов, которые финансируют Катилину? Быть может, он уже обещал
банкам участие в азиатских делах, предоставив им возможность влиять на
управление провинциями? Согласился, чтобы в судах сидели представители Сити,
которые будут контролировать действия наместников в Азии? Плохо, что Красса
нет в Риме. На улицах предместья раздаются шаги полицейских патрулей.
Получил письмо от Александра с просьбой "как-нибудь" навестить его.
Застал его за составлением судебной речи для отсутствующего Красса.
Александр сказал, что на Форуме все упорнее ходят слухи, будто некоторые
банки через Цицерона ведут переговоры с сенатом. За некоторые уступки (не в
Азии ли?) Сити готово принять самые энергичные меры к тому, чтобы источник,
из которого Катилина черпает средства, иссяк. Но, говорят, сенатская партия
не идет ни на какие уступки - Катон не верит, что Сити действительно
добивается избрания Катилины консулом. Пожалуй, еще важнее, что ремесленные
союзы все решительнее выступают против кандидатуры Катилины. Александр даже
слышал, что они якобы ведут "самые серьезные" переговоры с сенатом о
"действительных уступках"; таким образом, можно ждать всяких "сюрпризов".
Говорят, Катон дал понять руководству союза деревообделочников, будто его
навестила "особа из предвыборного комитета Катилины" и сделала ему "очень
странное предложение".
Александр прямо спросил меня, известно ли мне что-нибудь о переговорах
Ц. с Катоном и Катуллом - обоими вождями сенатской партии. Если только
осведомители Александра говорят правду, Ц. предложил сенатской партии -
независимо от того, какова будет позиция Сити, - саботировать со своей
стороны выборы Катилины, при условии что сенат все же утвердит предложенную
весной этого года демократами, по проекту Александра, коллегию десяти для
расселения безработных (решение аграрного вопроса!). Катон будто бы еще не
дал ответа. Мне ничего не было известно о подобных переговорах. Правда, я
вчера носил Катону письмо от Ц. как раз в час приема клиентов. Меня приняли
немедленно, хотя атриум был битком набит клиентами. Вот это контора так
контора, не чета нашей! С десяток секретарей принимало здесь по меньшей мере
население целого городского квартала. И не кого-нибудь: я приметил дельцов,
которые сами привели по нескольку личных секретарей. Маленький толстячок,
которого весь Рим не без основания называет пьяницей - он еще до полудня
выпивает не менее пяти бутылок красного, - прочитал в моем присутствии
письмо, буркнул что-то невразумительное и передал его своему старшему
секретарю. Тот тоже прочитал и обменялся с толстяком взглядами. Затем мне
сообщили, что Ц. получит ответ в письменном виде. Выходя, я слышал, как
Катон пробормотал: "А он, кажется, уже нервничает!"
Александр, услыхав мой рассказ, пришел в ужас. Может быть, не следовало
ему говорить.
Снова заходил к матери Цебиона. Говорит, что сын грозился, если
потеряет место, уйти к катилинариям. Они ведь обещают своим людям посты. Мой
нежный Цебион - и солдат!
Правда, семья его ютится среди ужасающей нищеты. Восьмиэтажный, вечно
грозящий обвалиться дом. С улицы его подпирают три толстые балки. И тут-то
живет более двухсот человек, если это вообще позволительно назвать жизнью!
По сгнившим ступенькам вам навстречу скатываются малыши с гноящимися
глазами. То, что эти бедняки употребляют в пищу (и чего у них никогда нет
вдоволь), у нас, наверное, выбросили бы на помойку.
Не могу отделаться от мысли, что я несправедлив к Цебиону. Ведь столько
на него навалилось, он просто не выдержал. А я предал его - так, во всяком
случае, он мог подумать. Ни с того ни с сего перестал давать ему деньги даже
на квартирную плату. Не мог же я ему сказать, что все свои сбережения отдал
взаймы Ц. Легче ему бы от этого не стало. Сколько раз уже я намекал Ц., а он
и ухом не ведет. Однако Цинтии он купил жемчужный браслет. (И не в кредит -
я точно знаю, что ни один ювелир не отпустит ему ничего в кредит.) У него
опять завелись деньги.
Чтобы забыться, вновь погрузился в политику. С Ц. подчас трудно
работать. Чаще всего он целыми днями ничего не делает, никого не принимает,
не выносит никаких решений, ничего не приказывает. Вот и приходится
выслушивать жалобы на Ц. со стороны простых председателей избирательных
комиссий, их сомнения в его решимости, в возможности положиться на него и т.
п.:
"Он без конца колеблется, никогда от него ничего определенного не
услышишь, он сам не знает, чего хочет; неделями у него не добьешься приема,
все идет вкривь и вкось, никто не знает, какое он в конце концов примет
решение. Бесспорно, он великий человек, но, к сожалению, редко бывает самим
собой".
Никогда бы люди так не говорили, если бы знали, до чего
чудовищно-сложна политическая борьба, если бы подозревали, от чего только не
зависит вождь в своих решениях и что, по сути дела, он никогда "не бывает
самим собой" - кто только не держит его в своих руках! Но сегодня Ц. с
самого утра вновь обуяла жажда деятельности. Что-то демократы на нынешних
выборах финтят! Бумаги компаний, откупивших азиатские налоги, опять
подскочили на двенадцать пунктов. Опять какая-то закулисная игра. Может
быть, там уже сговорились? Но кто с кем? Во всяком случае, никто уже не
пожимает плечами, когда Цицерон вопит, что Катилина, придя к власти,
натравит чернь на Форум. Ремесленные союзы теперь явно против Каталины.
Неужели переметнутся и банки? Кажется, Ц. намерен сам во всем разобраться.
Сегодня он провел весь день в Сити, побывал во всех конторах, как рассказали
мне носильщики; они вернулись поздно, еле волоча ноги от усталости. А Клодию
он вечером в моем присутствии сообщил, что потребовал от Катона политических
уступок. (Я доложил Ц., о чем Александр меня выспрашивал.)
- Каких именно? - спросил в свою очередь Клодий со вспыхнувшей
подозрительностью.
- Самых обыкновенных, - ответил Ц.
Но напомаженный красавчик не удовлетворился подобным ответом и
продолжал сверлить:
- Раздачи хлеба?
- Да, в том числе, - теперь уже несколько раздраженно ответил Ц. - Но,
разумеется, я больше напирал на земельный вопрос. Дайте римскому
безработному возможность возделывать свой участок земли, и он сам откажется
от подачек.
- Пока что он просто голоден, - упрямствовал Клодий.
Ц. вышел из себя:
- С людьми, которые только и думают, что о собственном брюхе, - чуть не
зарычал он, - не делают политики. А с войском, которое только и норовит
залезть в амбар, Рима не завоюешь. Не решив самого главного вопроса, не
решишь и всех остальных. Ну а если этот сброд ни о чем больше не помышляет,
как о краюхе хлеба, он так и останется сбродом. Я политик, а не пекарь.
Кстати, я не вел никаких переговоров, а только хотел его прощупать.
- И что же ответил Катон? - спокойно спросил Клодий.
- Сказал, что подумает, но, видимо, он не прочь пойти навстречу.
- А как далеко? - снова спросил Клодий.
- Я заявил ему, - продолжал Ц. уже поспокойнее, - что если они не
пойдут на уступки, то весь избирательный аппарат демократии до последнего
счетчика будет введен в бой, чтобы провести Катилину в консулы.
- Ты сам знаешь, что это неправда. Сити уже денег не дает.
Ц.: Поэтому я сегодня весь день и проторчал в Сити. Оно ведь вынуждено
грозить избранием Катилины.
Клодий: И оно не может допустить его избрания. Ведь это означало бы
кассацию долгов. Сенат это прекрасно понимает.
Ц.: Мы можем и Сити устроить обструкцию -- это тебе прекрасно известно;
известно это и Катону, дорогой мой. А с нынешнего дня известно и Сити. О
последнем я уже позаботился. Надо, чтобы избиратели проголосовали за
Катилину, а мы пообещаем им заплатить, когда Катилина пройдет.
Клодий: А ты хочешь, чтобы он прошел?
Ц.: При известных условиях.
Клодий: При каких?
Ц.: Если сенат не пойдет на уступки. Не задавай глупых вопросов.
Клодий встал.
- А когда ты узнаешь, пойдет ли он на уступки? Ц.: Ночью мне предстоит
еще один разговор. Клодий: А когда мы узнаем?
Ц.: Разумеется, как только узнаю я.
- Ладно, - только и сказал Клодий, причем не очень-то приветливо.
Вскоре он ушел.
Вся беда в том, что Ц. в ту ночь ни с кем больше никаких переговоров не
вел и тут же отправился к Муции. Правда, успев все же получить от Катона
довольно объемистый конверт. И вряд ли содержимым его были уступки. Такого
количества политических уступок вообще не бывает на свете. Ближайшие дни
покажут, как обернется дело. Боюсь, что не к лучшему.
Какова ирония судьбы! Я держу в руках те самые четыре тысячи, из-за
которых потерял своего Цебиона! Мумлий Спицер дал их мне взаймы. Слишком
поздно...
Для председателей избирательных комиссий Ц. сегодня нет дома. Он даже
отменил часы приема, чтобы избежать нежелательных вопросов. Зато он одного
за другим принимал людей, в которых я признал членов Торговой палаты.
По-видимому, он решил перещупать всех кур, несущих золотые яички.
В самый разгар избирательной кампании Ц. уехал на один из приморских
курортов. Он только мне объявил куда: ему, видите ли, необходим абсолютный
покой, нервы пошаливают, и он снова мучается бессонницей. Так, йо всяком
случае, он сказал Помпее, но мне-то известно, что он встречается с Муцией.
Быть может, она тоже пишет своему мужу, что у нее нервы расшалились, но
верит ли в это Помпей, как верит Помпея? Ведь она видела, когда неожиданно
зашла к нему, что он упаковывал своего "Геракла", - лет пятнадцать тому
назад состряпанную чудовищным гекзаметром поэму, - которую он всегда читает
дамам, так как не знает, о чем с ними говорить. Относительно абсолютного
покоя он даже мне сказал и не постеснялся приложить руку к голове, будто она
у него разламывается!
Интересно, что-то скажут Клодий и избирательные комиссии, когда до них
дойдет, что Ц. уехал... Мокрица тоже укатил!
Я лично рад, что Ц. в отъезде. Подыскиваю лавку - твердо решил завести
для Цебиона небольшое парфюмерное дело. Он должен иметь возможность
свободного выбора! Сердце кровью обливается, когда вижу, как он торгует
собой.
Помещение можно сейчас снять сравнительно дешево - продажи с торгов все
учащаются, банки просто свирепствуют. На ремесленников тут же подают к
взысканию, и патроны сдают помещения в аренду за бесценок, если не сажают в
них своих рабов или вольноотпущенников, которые обязаны затем платить им
известную долю. Имена владельцев торговых заведений говорят о засилии
иностранцев в Риме. Сказывается приток рабов из Азии. Александр говорит:
Помпей с их помощью завоевывает Рим.
Около 11 часов утра вниз по Субуре прошли группы молодых людей с белыми
повязками. Это гражданская гвардия Цицерона, наспех сколоченная за последние
несколько дней из представителей так называемого "торгового сословия".
Жители с любопытством, но молча глазели на эти отряды. В маленьких окнах я
приметил удивленные лица, выглядывавшие из-за тряпья, развешенного на
протянутых через улицу веревках. Господин Цицерон защищает свою республику!
Вскоре мы узнали и причину столь воинственной демонстрации - в полдень
стал распространяться слух, причем довольно упорный, что в Этрурии
сторонники Катилины подняли знамя серебряного орла {Хранившееся у Катилины
знамя Мария с серебряным орлом. - Прим. перев.}. Не начало ли это
гражданской войны? Поговаривают, будто они сформировали полный легион из
бывших солдат Суллы. В Этрурии, в самом деле, расселили многих ветеранов
Суллы, и, разумеется, усадьбы их заложены и перезаложены. Да, зерновое
хозяйство на небольших участках стало уже нерентабельным.
Выборы. С раннего утра город бурлит. Повсюду манифестации, уличные
ораторы, плакаты, повозки с избирателями. Много полиции.
Марсово поле оккупировала личная охрана Цицерона - новая гражданская
гвардия. Он самолично возглавил избирательный ритуал и, как говорят, в
панцире под тогой. Я видел его восседающим на помосте под защитой своей
вооруженной охраны, когда в полдень зашел на Марсово поле в надежде хоть
издали увидеть моего Цебиона. Низко нависшие тучи, резкие порывы ветра. Шум
и гвалт невообразимый! Было невозможно подойти к мосткам, по которым
центурии избирателей подводились к ящикам для избирательных табличек. В
толчее я так и не нашел Цебиона. Один раз мне показалось, будто я вижу его:
молодой человек стремительно шагал вдоль натянутых веревок. Походка у него
была точь-в-точь как у Цебиона, но осанка не та. Несколько мгновений сердце
мое бешено колотилось. Но я стоял слишком далеко, да и вряд ли это был он.
По пути домой мне уже стали попадаться пьяные. Не выношу всей этой выборной
сумятицы!
Ночь накануне провел ужасно. Так как деньги не были выплачены, каждую
минуту появлялись делегации от округов и шумно требовали Ц. Никто, конечно,
не верит, что он уехал. Трудно передать, как все на него обозлены. Ц. все
время водил за нос председателей избирательных комиссий, избиратели вплоть
до сегодняшнего утра рассчитывали получить все деньги - пришлось им в
последнюю минуту продавать свои голоса, когда за них уже и ломаного гроша
нельзя было выручить. Конкурирующей партии достаточно было собрать 51
процент голосов. Она и купила, чтобы играть наверняка, небольшую часть
демократических избирателей, заплатив буквально по тарелке фасолевого супа
за голову; в последний момент избиратели сами сбивали цену - ведь их
оставили с носом: голоса заказали и не оплатили. А огромному большинству
вообще ничего не перепало.
Оба противника Катилины - ставленники сенатской партии.
Неужели Ц. действительно сговорился с сенатом и мы окажемся свидетелями
мирной демократизации? Иначе поведение Ц. необъяснимо. Не может быть, чтобы
все решил один этот конверт, присланный Катоном.
Катилина провалился. Говорят, он ужасно подавлен.
При этом никто не считает, что дело его проиграно. Большинство
придерживается мнения, что у него есть возможность решить все силой оружия.
Однако на Капитолии его песенка спета. Предстоящие выборы народных трибунов
уже ничего не могут изменить. Кандидаты даже еще не выдвинуты - так мало к
этому проявляют интереса после столь решительной победы сенатской партии.
Судя по слухам, акционерные общества откупщиков добились от Помпея
того, чего хотели. Но утвердят ли новые консулы контракт, заключенный
несколькими банками с Помпеем, - вопрос другой.
Ц. все еще в Кампании. Там ли он на самом деле? Трудно сказать. Быть
может, он в Этрурии? Помпея и его мать нервничают. Сегодня застал старушку
всю в слезах. На стене нашего дома на высоте трех метров черной краской
намалевано: "Берегись, мошенник!" И это у самых ворот, так чтобы всем, кто
приходит на прием, сразу бросилось в глаза.
Впервые после долгого перерыва снова зашел в цирюльню. Все только и
говорят об армии Катилины в Этрурии. И чего только не ожидают от его
программы по списанию долгов! О нем слышишь только хорошее, о Цицероне -
только дурное. Тучный толстяк, похожий на мясника, прямо назвал его
предателем демократии.
При той ярости, до какой доведен избиратель, нам достанется на орехи.
Вчера - эта надпись на стене дома, сегодня - несколько крупных булыжников в
атриуме.
Ц. вернулся. Он не был в Этрурии. Когда я ему сообщил, что его мать
очень напугана, он страшно удивился, а когда я сказал, что Клодий мечет
громы и молнии, он расхохотался. "Этот-то свое получит!" - только и заметил
он. То, что демократический избиратель возмущен, его нисколько не волнует.
"Собираешься продавать свои убеждения - сбывай их вовремя, как всякий другой
товар. Разумеется, теперь голоса у них протухли, как рыба, которую чересчур
долго придерживали, надеясь сбыть ее подороже. И поделом. Может быть,
когда-нибудь и поймут, что думать надо головой, а не брюхом". Стоит Ц.
только захотеть - и забот твоих как не бывало. В таких случаях у него
появляется необыкновенная широта взглядов.
Он сразу пустился рассуждать об ужасающем положении мелких крестьян, у
многих некому убрать урожай - мужья и сыновья в солдатчине. Вся надежда на
то, что цены на хлеб повысятся, не то - разорение. Обещанная Катилиной
бесплатная раздача хлеба римским безработным восстановила против него многих
крестьян. Ц. с жаром говорил о демократической программе, надо раз и
навсегда решить земельный вопрос - положение совершенно нетерпимо!
Очевидно, он не очень-то верит в победу сенатской партии, а ведь о ней
только и говорят.
Все было хорошо, настроение прекрасное, как вдруг заявляется брат
Цебиона и молча вручает мне в пакетике золотой медальон, который я когда-то
подарил его старшему брату - моему Цебиону. Я в полном отчаянии.
Помпонкй Целер (выделка кож) говорит, что в Сити все друг с другом
переругались. Там царит общее недовольство. Кое-кто - и таких немало - все
еще за Катилину, не понимаю почему. Особенно теперь, когда его движение
несомненно радикализируется, и самым решительным образом. Что мой мясник из
цирюльни за него - это еще куда ни шло, но банкир Оппий? Весьма загадочно.
Беседа Ц. с Александром и Клодием. Александр - он в первый раз
встретился с Ц. после неудачных выборов - казался очень удрученным. Должно
быть, ему, как порядочному человеку, совестно за Ц. - ведь он считает его
поведение глубоко недостойным. Напротив, напомаженный красавчик был
удивительно покладист (вероятно, Ц. уже поделился с ним), однако не преминул
сказать, что избиратель до крайности озлоблен. У него побывали старшины
распущенных уличных клубов. Организация эта сейчас как-то сама собой
оживает. По-видимому, - Клодий выразился тут довольно туманно, - старшины
потребовали, чтобы он порвал с Ц., которого, естественно, все проклинают.
Надо сказать, что Ц. это несколько обескуражило. Он стал подробно
рассказывать, как накануне выборов банки внезапно переметнулись.
Он явился к банкиру X за деньгами для избирателей. Но не успел он
присесть, как X холодно предложил ему тут же рассчитаться и представить
роспись своих расходов. Он, Ц., словно с неба свалился. X плел что-то
невразумительное, как бы нехотя обронил, что он, мол, сделал все, чтобы
получить обещанные суммы, но ни одна из крупных фирм не выполнила своего
обещания. Все жалуются на чрезвычайный недостаток средств. Крупные банки
завязли в азиатских делах, а они, дескать, весьма ненадежны, к тому же
предвыборные лозунги Катилины многих испугали своим агрессивным тоном и так
далее и тому подобное. Ц. спросил, что скажет на это Красс. X ответил очень
осторожно, тщательно взвешивая каждое слово: "От господина Красса я уже две
недели не имею вестей. Но вчера он прислал письменное распоряжение лишь в
том случае выплатить его взнос в предвыборный комитет, если и другие фирмы
выплатят обещанные суммы".
Разумеется, Ц. вышел из себя и заявил, что его намеренно ввели в
заблуждение, теперь ему хоть не показывайся в демократической избирательной
комиссии. Но банкир, нагло взглянув на него, повторил: "Прошу назвать сумму
ваших издержек, я уполномочен рассчитаться с вами".
После некоторой не совсем приятной паузы Клодий нехотя заметил, что,
по-видимому, ничего не остается другого, как дожидаться возвращения Мокрицы,
теперь все зависит от него. Александр, помявшись, в конце концов признался,
что Красс в городе.
Ц. и Клодий удивленно переглянулись.
Александр поспешил заверить их, что Красс уже "в самые ближайшие дни"
непременно встретится с ними.
Разошлись в весьма подавленном настроении.
Цены на хлеб снова повысили. С ума что ли сошли хлеботорговые компании?
Чего они добиваются? Восстания голодной толпы? Ведь это Катилине на руку.
Но, возможно, они этого и хотят. Только зачем? Почему же тогда они сорвали
его избрание?
Меж тем как в сенате Цицерон в спешном порядке проводит один
бесполезный указ за другим против утечки капиталов и полиция в поисках
золота устраивает облавы на выходящих в море кораблях, всего в нескольких
шагах, на Форуме, беснуются спекулянты хлебом. Какой-то сумасшедший дом!
Все больше убеждаешься, что Риму прежде всего нужна "сильная личность"!
Иначе все перегрызутся из-за азиатской добычи.
Ц. снова пополнил конюшни в Пренесте. Ему с Помпеей доставляет
удовольствие объезжать вновь приобретенных породистых коней. Вряд ли все
лошадки могли поместиться в том конверте, что прислал Катон, надо полагать,
что были и другие конверты... из Сити!
Все еще никаких вестей от Красса.
Зато нас посетил чиновник из претуры. Он рассказал, что запрещенные
уличные клубы вновь развернули бурную подпольную деятельность. Как стало
известно претуре, там раздаются очень резкие речи против Ц. Он советует ему
не выходить из дому без провожатых.
2.11. (вечером)
Сказал братишке Цебиона, что подыскиваю парфюмерную лавку. Подчеркнул,
что не связываю с этим никаких условий.
Главк очень встревожен. Всех рабов-гладиаторов высылают из Рима. Он
тоже получил приказ полиции выехать в Капую. Должно быть, господин Цицерон
боится, что движение Каталины после провала на выборах радикализируется. Он
считает, что Катилина теперь способен на все - не погнушается вербовать себе
сторонников даже среди рабов. Предположение, не лишенное основания: Главк
признался мне, что он не только обучает отряды владеть оружием, но и
командует одним из них. Это, разумеется, отнюдь не означает, что в лагере
Катилины все выступают за равноправие рабов. Главк просто рассчитывает во
время переворота "заработать" столько денег, чтобы выкупиться. Каждый плебей
боится восстания рабов, как огня. В конце концов и избирательное право -
причем дело не только в прибыли, которую дает продажа голосов, - потеряло бы
всякий смысл, если его распространить на всех. Поэтому, как не без горечи
заметил Главк, в отрядах делают все, чтобы "поставить рабов на место". Не
раз он приходил в отчаяние от этого.
Ц. дал ему письмо в претуру. Приказ о высылке отменили.
Наконец-то Красс дал о себе знать! Он сообщил, что прибудет вместе с
несколькими господами из сената. Странно.
Ц. сразу же повел гостей в новый манеж. "Диана на голубом коне" и у них
вызвала недоумение. Все в один голос заявили: голубых лошадей не бывает.
Защищая живописца, Ц. заметил:
- Но ведь в наше время бывает, что политические деятели не всегда
политики, у банкиров не всегда есть деньги, а жрецы не всегда верят в
богинь.
Все рассмеялись: как-никак Ц. сам верховный жрец.
Истинных ценителей современного искусства найдешь только в Сити.