может, и свидетельствуют об отсутствии разумного и дальновидного
руководства; быть может, в подлинное движение масс кое-где и затесались
безответственные элементы, но даже эти случайные эксцессы говорят о том, что
новые силы ищут выхода. И эти силы руководство демократической партии
недооценивало - там интересовались только интригами банков и, в лучшем
случае, бессильными потугами ремесленных союзов выступить в роли
посредников. Но Сити и союзы - это еще не Рим! "Слишком долго у нас
господствовало мнение, - сказал он серьезно, - что голоса избирателей - это
оружие. Верно, голоса - это оружие, но не для избирателей. Для избирателя
его голос прежде всего товар. Для него это такое же оружие, как меч для
оружейного мастера. Он не воюет им, он продает его. Когда покупатель купил
меч, он преспокойно может отправить мастера к праотцам. Сама избирательная
система насквозь прогнила, демократия не нуждается в ней более".
Александр глаза вытаращил, услыхав из уст Ц. свой старый тезис о том,
что демократическую программу нельзя осуществить путем одного лишь
голосования.
Ц. говорил необыкновенно уверенно и ясно. Настала минута, когда
доведенный до крайности римский гражданин должен начать проводить в жизнь
свою собственную политику. А скотина, которую гонят к избирательным урнам,
не способна проводить никакой политики. Пора из стада избирателей
сформировать демократическое войско. Ударные части нам поставят уличные
клубы, которые в руках у Клодия. Александр пусть попытается охватить
безработных членов ремесленных союзов. Надо также раздобыть списки
избирательных комиссий. Их председатели, пожалуй, еще слишком обозлены. Им,
вероятно, приходится выслушивать издевательские замечания от бонз
ремесленных союзов. А господа бонзы, конечно, напирают на то, что, заключая
предвыборное соглашение, они всегда требуют внесения" предназначенной для
подкупа суммы в депозит. И надо как раз сыграть на возмущении рядового
избирателя мошеннической проделкой на консульских выборах и, терпеливо
разъяснять, как бессовестно шикарные клубы Сити, господа демократы с Форума,
надули его. Надо беспощадно разоблачать предательство банков. Отставать от
катилинариев в этом смысле мы ни в чем не должны. Связь с ними он, Ц., берет
на себя. Он пояснил Клодию и Александру, что как с самим Катилиной, так и с
другими главарями он по-прежнему в превосходных отношениях и даже еще после
выборов поддерживал их деньгами.
Подробно обсуждался вопрос о вооружении. У распущенных уличных клубов
оружие имелось, его в свое время тщательно припрятали. Под трухлявыми
половицами лежало оружие, все недействующие водопроводы были забиты им.
Пустые хлебные лари были не так уж пусты, а старая одежда прикрывала не
только глинобитный пол. Напомаженный красавчик просиял от одной мысли, что
разберет стену своего гимнастического зала и прикажет достать хорошо
смазанные мечи. Оружия больше чем достаточно, можно даже уступить часть
катилинариям - с определенными гарантиями, разумеется.
Все понимали, что избранный путь опасен. Дело может обернуться и так,
'что придется выступить против Сити. Следовательно, необходима крайняя
осторожность. Красса, который опять уехал по делам в Сицилию, решено было не
вводить в подробности заговора, чтобы он всегда мог заявить - он, мол,
ничего о нем не знал. А Ц., в данный момент никак не пользовавшийся любовью
масс, пусть встречается только со старшинами уличных клубов и публично
подчеркивает свой нейтралитет. Он сказал, что, возможно, даже попытается
войти в сношения с Цицероном.
Во время всего разговора Ц. крупными шагами мерил комнату. Но один
только я знал, почему он предпочитает не садиться.
Ничего хорошего я от этого плана не жду. Насколько удивительна
способность Ц. извлекать из всего урок и все оборачивать в свою пользу, эта
ясность ума, позволяющая ему правильно понимать даже самые неприятные
инциденты и объективно оценивать их политическую значимость, - ведь его
проницательный взгляд мгновенно распознал в разбушевавшейся черни лишь
искаженный облик самого народа, а несколько разошедшихся хулиганов не скрыли
от него могучую фигуру встрепенувшегося, вспомнившего о своей былой силе
римского гражданина - настолько опасны его скоропалительные решения.
Мы явно приближаемся к катастрофе. Едва лишь прекращается приток
крупных сумм для тех или иных политических целей (как, например, сейчас), в
доме полное безденежье. Все у нас построено на песке. Позавчерашние 20 000
тут же разошлись. Водопровод поручают чинить конюхам, так как водопроводчики
требуют немедленной оплаты наличными (и это в доме верховного жреца!), а тем
временем хозяин занят тем, что выпроваживает агентов по продаже земельных
участков, которые требуют от него не более не менее, как полмиллиона до
полудня. Ц. собирался спозаранку отправиться за город, чтобы привезти Помпею
и свою мать, но тут пришло письмо от одного из крупных банков, и вскоре
появилось несколько господ, которые задержали его на целых два часа. Он
отправил меня с запиской к Муции, и она явилась после полудня. Тем временем
Ц. поручил Клодию съездить за Помпеей, с настоятельной просьбой не являться
с обеими дамами до полуночи.
Затем Ц. поужинал с Муцией (мне она не нравится - стара), а в атриуме
уже сидел посланец от банка и ждал. Ждал напрасно. Ц. вышел к нему весь
красный и отослал его с каким-то малоутешительным заверением. Вероятно,
Муции надоело загонять все драгоценности, которые ей присылает Помпей.
Какая чудовищная распущенность! Хотелось бы знать, откуда у Ц. те 20 000,
которые он получил позавчера. От Сервилии? Но ведь муж, накрыв ее с каким-то
борцом, взял на учет каждый сестерций. Цинтия дуется. Тертулла? Да, может
быть, от Тертуллы.
Клодий с дамами только сегодня днем вернулся из Кампании. Помпея
пожаловалась, что он говорит ей одни пошлости, и очень жалела Ц. за его
переутомленный вид.
Ц. захватил меня с собой на жреческую трапезу, на которой присутствовал
и Цицерон. Видя их вдвоем, я сделал кое-какие выводы об отношении Цицерона к
моему хозяину. Они знают друг друга с малолетства, и Цицерон по сей день не
может преодолеть некоторой робости, которую он когда-то испытывал перед
аристократом. Ц. обращается с ним так любезно, как он это делает только с
низшими (впрочем, к Александру это не относится - тот для него действительно
незаурядный человек).
Уже за устрицами они заспорили на литературные темы. Ц. для вида кое в
чем уступил ему, но Цицерон этим, должно быть, не удовлетворился. "Великий
человек" пустился рассуждать на тему "Война на Востоке":
- Свергнуто двадцать две диктатуры! - провозгласил он с явным
удовольствием. - Цивилизация торжествует. Вспомните, ведь под владычеством
этих двадцати двух монархов никто не пользовался защитой закона! В любую
минуту любого человека, будь он высокого или низкого звания, могли казнить
без суда и следствия. А там, где водружен римский орел, этого ни с кем не
может случиться. Птица сия строптива и прожорлива, но она стоит на страже
закона. Нет другого такого государства на свете, законы которого запрещали
бы лишать жизни гражданина, будь он высокого или низкого происхождения, без
согласия народного собрания.
Всем известно, что основную часть своего состояния Цицерон вложил в
эфесские дела, и потому он в финансовом отношении целиком зависит от
порядков, установленных Помпеем в Азии. Он только о том и думает, во сколько
ему встанет откуп пошлин. Затем он стал всячески превозносить азиатскую
культуру: "К нашим завоеваниям надо отнести и книги, и произведения
искусства, и умение его ценить - мы завоевали идеи. Говорят, мы покорили
Азию, а я скажу: теперь все дело в том, чтобы мы покорились покоренным, а
именно их культуре. Я считаю, что в штабе нашего милейшего Помпея кое-чего
недостает. В нем слишком много солдат и дельцов и слишком мало литераторов и
людей искусства. Я хочу, чтобы меня правильно поняли, я рассуждаю чисто
практически, как трезвый реалист в политике. Наши Катоны и Катуллы взяли это
выражение на откуп. По их мнению, реалист в политике лишь тот, кто не берет
в руки книгу, разве что приходо-расходные книги". И он не без остроумия
рассказал анекдот о старом
Катулле, попечителе храма Юпитера, который из двух присланных Помпеем
золотых статуй богов, не раздумывая, выбрал более толстого божка.
Остроты его скорее пришлись бы мне по вкусу, если бы меня тоже
пригласили к столу. А так меня больше занимали артишоки, которые он уплетал,
чем остроты, которые он отпускал. Чем-то Цицерон мне напоминает снулую рыбу.
Он был весьма оживлен, остроумен, но глаза его при этом оставались мертвы.
Он все время следил, доходят ли его шутки, и видимо страдал, когда им не
отдавали должного. Он выказывал и решительность, но явно сомневался, что
кто-нибудь в нее поверит. С его всезнайством дело обстояло примерно так же:
то была осведомленность финансиста, которому недостает еще одного последнего
сообщения, одной, быть может, все решающей, секретной информации. Когда
Цицерон принялся за дрозда и ему на рукав упали головки спаржи,, которыми
была начинена птица, он тут же отодвинул тарелку и занялся фрикасе из дичи.
К Ц. он относился примерно так же, с опаской, ведь оба были с начинкой.
Разумеется, он прекрасно знает, что Ц. все еще связан с катилинариями.
Ц. ловко перевел разговор на события дня. Он тепло поздравил Цицерона с
произнесенной им 8-го речью против Катилины, и три смены блюд они беседовали
о некоторых оборотах в ней, построенных с точки зрения грамматики несколько
смело. Было упомянуто и бегство Катилины из Рима. И тут Цицерон произнес
знаменательные слова: "Едва только Катилина вышел за городские ворота - он
вышел из игры. Никто уже не ведет с ним переговоров, а ставка его могла быть
только на переговоры, а не на перевороты. Угрожая восстанием, можно нажить
капитал, поднять же его - значит потерять все".
Ц. выразил сожаление, что заслуги консула перед республикой
недостаточно оценены сенатом. При этом он - я уж точно не помню, в какой
именно связи - вскользь упомянул имя Фульвии как старой своей знакомой, в
ответ на что Цицерон бросил на него быстрый подозрительный взгляд. За
фруктами Цицерон небрежно заметил: "Катилинариев в скором времени ожидает
сюрприз, который не останется без последствий для этих отнюдь не
пренебрегающих земными благами господ". К сожалению, он так и не пояснил,
какой именно сюрприз и какие последствия, хотя Ц., собственно, ради этого и
явился сюда.
К концу трапезы, когда подали сыр, Ц. еще бегло коснулся земельного
вопроса. Он стал красноречиво описывать бедственное положение мелких
землевладельцев. Цицерон испытующе посмотрел на него. Но и тут оставался
уклончив, ограничиваясь общими рассуждениями. Он однажды уже провалил
предложение демократов о земельной реформе и, по-видимому, не изменил своих
взглядов. Для этого он в чересчур большой дружбе с сицилийскими поставщиками
зерна.
(По дороге домой Ц. сказал: "У любого этрурского овчара больше
патриотизма, чем у этого консула. Вы обратили внимание, какую он скроил
физиономию, когда я затронул земельный вопрос?")
Но простились они, как старые, добрые друзья.
Клодий и Александр уже начали подпольную агитацию во вновь
организованных уличных клубах. Говорят, там царит боевой дух. Лозунг о
предательстве банков возымел свое действие. Александр сообщил: "Люди словно
плечи расправили. Безработный кожевник сказал мне: "Нам нужно оружие, а не
выборы! Свой голос на выборах я вынужден им продавать, чтобы семья с голоду
не подохла. А ломом я им могу башку прошибить!" Простой возчик заметил:
"Помпей Азию тоже не выборами завоевал". Повсюду пробуждаются новые силы".
Члены клубов по-прежнему оплачивают все из собственного кармана. Они
отдают последние асы, выносят на рынок домашнюю утварь, не платят за
квартиру и т. п., только бы иметь возможность арендовать помещение для
собраний и развернуть агитацию.
Проницательность Ц. поистине гениальна! Подумать только: человека
высекли, а он по одному этому, так сказать, чисто интуитивно, определил
настроение народа. Если на то пошло, он на своей шкуре испытал всю
беспредельную ненависть народа, но что ненависть эта способна побудить народ
самому взяться за политику и самому ее оплачивать - это открытие принадлежит
Ц.
Как раз когда он сам сидел без гроша, он столкнулся с людьми (и с
великим множеством), которые готовы были драться, не требуя вознаграждения,
более того, даже на свои деньги покупали оружие. Ц. понял это с первого
взгляда! Вот это настоящая интуиция!
Кстати, еще более месяца назад некоторые клубы стали брататься с
катилинариями. Да и с передачей оружия их отрядам никто не ждал указаний
руководства.
20.11. (ночью)
Теперь я знаю, откуда те 20 000. На моих глазах разыгралась
пренеприятная сцена. Вхожу я в библиотеку и вижу сидит Голяшка, а рядом
какой-то незнакомый человек весь в пыли - судя по всему, офицер. У камина
стоит белый как полотно Ц., Голяшка играет ножом для разрезания книг и
ухмыляется так, что у меня мурашки по спине забегали. Ц. обратился ко мне и,
заикаясь, спросил, помню ли я, что отправил неделю назад по известному
адресу чек на сумму в 22 000 сестерциев. Разумеется, я припомнил. Голяшка
взглянул на офицера, а тот процедил: "По-видимому, здесь уже не верят в нашу
победу". Значит, это был посланец Катилины! На Ц. его угроза произвела,
конечно, куда меньшее впечатление, нежели улыбка Голяшки. Тот ведь свой
человек на Форуме.
Беда, что мы так ничего и не узнали о "сюрпризе", обещанном Цицероном.
Александр тоже ничего не знает. В последнее время ремесленные союзы не
приглашают его на свои заседания, вероятно, потому, что им известно о его
связях с нами. А он многое узнавал через них.
Не знаю, почему Ц. пришла злосчастная мысль отправиться на собрание
старшин уличных клубов. Или от не доверяет напомаженному красавчику? Во
всяком случае, он прекрасно знал, что там Клодия не будет. Мы приказали
носильщикам остановиться за два квартала до места сбора, в погребке.
Встретили нас, надо сказать, неплохо. Обсуждался какой-то организационный
вопрос. Ц. подал несколько хороших советов, которые были так же хорошо
приняты. Но тут он вызвался достать для этих целей денег, и, странным
образом, именно это послужило причиной ужасной сцены. Две минуты спустя
полутемный душный подвальчик превратился в сумасшедший дом. Прорвалось все
накопившееся к Ц. недоверие.
- Опять он денег предлагает? - кричали с мест. - Откуда они у него?
- До сих пор сами обходились, без посторонней помощи!
- Не успел войти, как опять заговорил о каких-то грязных деньгах!
Несколько человек попытались утихомирить своих товарищей, но трое или
четверо крикунов подступили к Ц. с явным намерением размозжить ему голову
кружками. Я уже опасался повторения ночного инцидента у нас в доме, как один
из старшин, заместитель Клодия, не теряя присутствия духа, швырнул кружкой в
лампу и, воспользовавшись темнотой, вывел нас на улицу.
Подобный взрыв ненависти показался мне просто зловещим; в конце концов
Ц. предложил им не что-нибудь, а деньги. Тем более, что у Ц., как я
прекрасно знал, не было в наличности и двух сестерциев, чтобы расплатиться с
мясником, и лишь прирожденное барство, желание пустить пыль в глаза
заставило его пообещать им финансовую поддержку.
В последние дни ему решительно не везет.
Катилинарии предпринимают все, чтобы поднять в отрядах дух, упавший
из-за "отлива" в партийной кассе. Они ловко используют каждую мелочь, чтобы
нажить себе политический капитал. Похороны торговки рыбой, угодившей под
копыта полицейских коней на Субуре, завоевали им всеобщие симпатии, и это
сказывается не только в успешных денежных сборах. Сегодня, когда я
сопровождал Ц. на банкет, который давала торговая палата, нам, чтобы попасть
на Форум, пришлось пробиваться через толпу, сопровождавшую траурную
процессию. Катилинарии выбросили лозунг: "Пусть приходят все, кто сидит на
одной селедке". Шествие растянулось на весь город. Ни один триумфатор не
собирал столько народу!
За урной несли корзину торговки. Полиция демократа Цицерона не
догадалась в свое время ее изъять, что говорит о том, как чужда полиция
народу и как плохо она его знает. Лучшей агитации, чем эта корзина, не
придумаешь. При виде ее люди приходили в ярость. После всего, что произошло,
Красс, разумеется, не велел трогать те пять или шесть семей, которые
подлежали выселению, однако и они шли за гробом, и казалось, будто их тоже
несут на кладбище или, во всяком случае, препровождают на новое место
жительства - под Тибрский мост.
Пришлось ждать более часа, прежде чем нам удалось проскочить между
двумя колоннами. Вслед нашим носилкам - хоть нас и не узнали - неслись
весьма недружелюбные возгласы. Причиной тому - пурпурная бахрома на
носилках, свидетельство нашего сенаторского достоинства.
Речь, произнесенная Ц. на банкете, привела к неожиданным результатам.
Основной ее смысл: "Столица мира состоит из правительственных зданий,
окруженных трущобами. Вокруг двух десятков залов для заседаний, храмов и
банков раскинулось целое море ветхих доходных домов, битком набитых нищими.
Война была преступлением. Побежденными оказались двадцать два азиатских
монарха и римский народ. Столица мира, господа, населена, кроме вас, одними
безработными. И та работа, за которую они сами в конце концов примутся,
заставит вас разинуть рот. Руководители демократической партии не долго еще
смогут удерживать массы. А вы обеими руками вцепились в свои денежные мешки
и знать ничего не хотите. Завтра вы лишитесь и мешков и рук! Вы накануне
вооруженного восстания, господа!" Это было настолько недвусмысленно, что
Маний Пульхер, президент Азиатского торгового банка, обрезал Ц., заявив:
"Дорогой мой, ваше восстание вооружено в той мере, в какой угодно его
вооружить господину Крассу". После этого Ц. вновь принялся пространно
расписывать нужду безработного населения, и когда несколько банкиров
подсказали ему две-три точные цифры, подкрепляющие жалостную картину,
раздался общий смех. Ц. побелел и оборвал свою речь. Но на сей раз ему
повезло, ибо в этот миг другая инстанция взяла на себя труд осветить
положение в городе. Уже в самом начале трапезы с улицы доносился глухой шум.
Траурная процессия возвращалась с похорон торговки рыбой через Форум. Никого
это не тревожило - к беспорядкам привыкли. Вдруг послышался грохот, и в
узкое окно влетел булыжник. Он упал на середину стола в хрустальную чашу со
скумбрией. Высокое собрание замерло. В роскошный зал внезапно ворвался гул
толпы. Впрочем, больше ничего не произошло.
Процессия, должно быть не задерживаясь, продолжала свой путь. Что там
кричали за стеной, нельзя было разобрать. Лишь булыжник в хрустальной чаше
позволял сделать кое-какие заключения. Когда рабы убрали камень, на Форуме
уже снова водворилась тишина. Блюда продолжали появляться одно за другим, но
аппетит пропал. После того как подали сыр, настроение несколько поднялось, и
тут-то произошло нечто совсем неожиданное. (Рассказал мне это Мумлий Спицер,
у которого блестящие связи - промотавшиеся банкирские сынки. Безобразие, что
о делах Ц. я вынужден узнавать окольными путями!) Так вот, после сыра
Пульхер, как бы невзначай взяв Ц. под руку, прошел с ним в соседнюю комнату
и заявил ему в присутствии нескольких свидетелей:
- Как вы, вероятно, уже убедились, ваши угрозы касательно вооруженного
восстания нас мало трогают. Вы утверждаете, что члены ваших клубов,
существование которых, кстати сказать, противозаконно, вооружены. А я
спрашиваю себя: "Как они вооружены?" Вы можете не отвечать. Я просто
развиваю свои мысли. Вы добиваетесь финансовой поддержки для людей, которые
обеспечат спокойствие и порядок, разумеется, при помощи оружия.. Но ведь
спокойные, любящие порядок люди не могут рассчитывать ни на экономический
контроль над обеими Азиями, ни на земли для расселения неимущих, ни на
кредиты от государства для покупки рабов, ни на заказы, связанные с
расселением безработных. Для людей, любящих спокойствие и порядок, оружие -
роскошь. Кое-кто из наших друзей готов наделать в штаны, когда громят
меняльную лавку, хоронят торговку рыбой или выступают с речами против
банков, но не у всех такой слабый желудок. Здесь найдутся и люди, которые,
при условии мало-мальски контролируемой бухгалтерии, готовы оказать
финансовую поддержку и беспокойным людям, противникам существующего порядка;
я подчеркиваю: при условии контролируемой бухгалтерии - ибо хозяйственная
конъюнктура в настоящий момент отнюдь не блестяща. Грубо говоря, милейший,
ваши частные дела - я слышал, вы кое-что затеяли - вы как-нибудь уж сами
расхлебывайте. И не путайте их с политикой, это никогда не приводит к добру.
Ц. будто бы ушел взбешенный. Но само предложение нельзя сказать чтоб
отклонил.
Некоторый просвет: до сих пор кругом царил мрак, и среди бури,
налетавшей из низины с семью холмами, сенат высился наподобие башни.
Кажется, теперь башня зашаталась.
Просочились сведения о том, какие требования намерен выдвинуть господин
из Азии при вступлении в должность трибуна 10 декабря. Они в самом деле
сенсационны: он потребует, чтобы Помпея вместе с его легионами вызвали для
восстановления порядка в Италии.
Высокие господа так засуетились, что сталкиваются на улицах, спеша друг
к другу в носилках. Все дрожат. Сотрясается не менее пятисот центнеров жира.
Внезапно изменившемуся положению и было посвящено весьма бурное заседание
Катоновой клики, происходившее в загородном доме Катулла. Отцы наши в ужасе
кричат: "Кто спасет нас от нашего спасителя?"
23.11. (вечером)
Не могу опомниться. Цебион исчез. Он и матери ничего не сказал. Но она
уверена, что он в Этрурии, в войсках Катилины. Я унизился до того, что опять
пошел в контору при амбарах. Я должен выяснить, где он, Руф тоже исчез.
Так я и знал; знал еще до того, как мне сообщил об этом писарь.
Обоих уволили две недели назад. Правление посадило на их места рабов.
Это конец.
Сенат решил нанести Катилине смертельный удар! С нынешней ночи
благодетель народа - господин Катон от сенатской партии! Подумать только!
Ранним утром бурное столкновение Ц. с Крассом. Мокрица, бледный от
бессонной ночи, тяжело пыхтя, ввалился к нам в дом и потребовал, чтобы Ц.
вызвали из гимнастического зала.
- С каких это пор ты снова в Риме? - враждебно спросил его Ц.
Красс вообще не ответил. Еще в атриуме он, отдуваясь, сообщил, что
полчаса назад окончилось ночное заседание сената, на котором Катон добился
возобновления раздачи хлеба.
- Раздачи хлеба? Теперь? - недоверчиво спросил Ц.
- Ну да, - подтвердил Мокрица и оглянулся в поисках стула, - устал я,
всю ночь простоял на хлебной бирже. Сенат вынес решение лишь в три часа
ночи. Нет ли у тебя чего-нибудь попить?
- Раздача хлеба?! И ты говоришь мне это только сейчас, в восемь утра! -
закричал на него Ц.
Мокрица заморгал.
- Я же сказал тебе, у меня было по горло дел на бирже. Цена на зерно
упала с двадцати до двух. Ты что, думаешь, это пустяки - такая операция? -
Он вдруг разозлился. - Да и с какой стати я должен тебе сообщать? - негодуя,
защищался он. - Почему ты сам не был в сенате? Когда делают путч, то идут не
в бордель, а на биржу!
- Можно делать и политику, не только свои делишки, - злобно ответил Ц.
Один другого бледнее, они отправились в библиотеку, я пошел за ними.
Скандал вышел ужасный. Красс признался, что предвидел решение сената. Как
выяснилось, он действительно играл на понижение и нажил на этом целое
состояние. Ц. обвинил его в том, что он из одних только финансовых расчетов
все от него скрывал, хотя это имело большое политическое значение. Мокрица
все отрицал и в оправдание себе сообщил, что только после посещения Катона
принял меры. Ц. оцепенел.
- Когда ты был у Катона? - спросил он. Мокрица ехидно взглянул на него.
- Незадолго до того, как ты там был.
- Мой визит к нему диктовался интересами нашего движения, - кричал Ц.
- Мой тоже, - ответил Мокрица.
Ц.: Тогда тебе должно быть известно, что Катон уперся, ни на шаг не
пошел навстречу.
Мокрица: Да, не пошел, но то было до выборов! Он же знал, что Сити
никогда не допустит, чтобы Катилину избрали консулом.
Ц.: Почему же теперь Катон идет на уступки?
Мокрица сел и взглянул на Ц., как бы оценивая его, и притом
неприязненно.
- Ты не в курсе, дорогой Гай Юлий. Он идет на уступки потому, что
полковник Непот прошел в народные трибуны, как ты, может быть, слышал в
борделе, и потому, что при одном имени Помпея у сенаторов поджилки трясутся.
Ц. некоторое время молчал. Вероятно, он не придал должного значения
тревоге, охватившей сенат, когда пошли слухи о Помпее.
- Так на Катилину ты совсем не ставил, ни одной минуты, а? - произнес
он упавшим голосом.
- Нет, отчего же, - возразил Мокрица, - но с точки зрения хлебных цен
безразлично, кто раздает хлеб, сенат или Катилина, цена на хлеб падает, вот
руководства; быть может, в подлинное движение масс кое-где и затесались
безответственные элементы, но даже эти случайные эксцессы говорят о том, что
новые силы ищут выхода. И эти силы руководство демократической партии
недооценивало - там интересовались только интригами банков и, в лучшем
случае, бессильными потугами ремесленных союзов выступить в роли
посредников. Но Сити и союзы - это еще не Рим! "Слишком долго у нас
господствовало мнение, - сказал он серьезно, - что голоса избирателей - это
оружие. Верно, голоса - это оружие, но не для избирателей. Для избирателя
его голос прежде всего товар. Для него это такое же оружие, как меч для
оружейного мастера. Он не воюет им, он продает его. Когда покупатель купил
меч, он преспокойно может отправить мастера к праотцам. Сама избирательная
система насквозь прогнила, демократия не нуждается в ней более".
Александр глаза вытаращил, услыхав из уст Ц. свой старый тезис о том,
что демократическую программу нельзя осуществить путем одного лишь
голосования.
Ц. говорил необыкновенно уверенно и ясно. Настала минута, когда
доведенный до крайности римский гражданин должен начать проводить в жизнь
свою собственную политику. А скотина, которую гонят к избирательным урнам,
не способна проводить никакой политики. Пора из стада избирателей
сформировать демократическое войско. Ударные части нам поставят уличные
клубы, которые в руках у Клодия. Александр пусть попытается охватить
безработных членов ремесленных союзов. Надо также раздобыть списки
избирательных комиссий. Их председатели, пожалуй, еще слишком обозлены. Им,
вероятно, приходится выслушивать издевательские замечания от бонз
ремесленных союзов. А господа бонзы, конечно, напирают на то, что, заключая
предвыборное соглашение, они всегда требуют внесения" предназначенной для
подкупа суммы в депозит. И надо как раз сыграть на возмущении рядового
избирателя мошеннической проделкой на консульских выборах и, терпеливо
разъяснять, как бессовестно шикарные клубы Сити, господа демократы с Форума,
надули его. Надо беспощадно разоблачать предательство банков. Отставать от
катилинариев в этом смысле мы ни в чем не должны. Связь с ними он, Ц., берет
на себя. Он пояснил Клодию и Александру, что как с самим Катилиной, так и с
другими главарями он по-прежнему в превосходных отношениях и даже еще после
выборов поддерживал их деньгами.
Подробно обсуждался вопрос о вооружении. У распущенных уличных клубов
оружие имелось, его в свое время тщательно припрятали. Под трухлявыми
половицами лежало оружие, все недействующие водопроводы были забиты им.
Пустые хлебные лари были не так уж пусты, а старая одежда прикрывала не
только глинобитный пол. Напомаженный красавчик просиял от одной мысли, что
разберет стену своего гимнастического зала и прикажет достать хорошо
смазанные мечи. Оружия больше чем достаточно, можно даже уступить часть
катилинариям - с определенными гарантиями, разумеется.
Все понимали, что избранный путь опасен. Дело может обернуться и так,
'что придется выступить против Сити. Следовательно, необходима крайняя
осторожность. Красса, который опять уехал по делам в Сицилию, решено было не
вводить в подробности заговора, чтобы он всегда мог заявить - он, мол,
ничего о нем не знал. А Ц., в данный момент никак не пользовавшийся любовью
масс, пусть встречается только со старшинами уличных клубов и публично
подчеркивает свой нейтралитет. Он сказал, что, возможно, даже попытается
войти в сношения с Цицероном.
Во время всего разговора Ц. крупными шагами мерил комнату. Но один
только я знал, почему он предпочитает не садиться.
Ничего хорошего я от этого плана не жду. Насколько удивительна
способность Ц. извлекать из всего урок и все оборачивать в свою пользу, эта
ясность ума, позволяющая ему правильно понимать даже самые неприятные
инциденты и объективно оценивать их политическую значимость, - ведь его
проницательный взгляд мгновенно распознал в разбушевавшейся черни лишь
искаженный облик самого народа, а несколько разошедшихся хулиганов не скрыли
от него могучую фигуру встрепенувшегося, вспомнившего о своей былой силе
римского гражданина - настолько опасны его скоропалительные решения.
Мы явно приближаемся к катастрофе. Едва лишь прекращается приток
крупных сумм для тех или иных политических целей (как, например, сейчас), в
доме полное безденежье. Все у нас построено на песке. Позавчерашние 20 000
тут же разошлись. Водопровод поручают чинить конюхам, так как водопроводчики
требуют немедленной оплаты наличными (и это в доме верховного жреца!), а тем
временем хозяин занят тем, что выпроваживает агентов по продаже земельных
участков, которые требуют от него не более не менее, как полмиллиона до
полудня. Ц. собирался спозаранку отправиться за город, чтобы привезти Помпею
и свою мать, но тут пришло письмо от одного из крупных банков, и вскоре
появилось несколько господ, которые задержали его на целых два часа. Он
отправил меня с запиской к Муции, и она явилась после полудня. Тем временем
Ц. поручил Клодию съездить за Помпеей, с настоятельной просьбой не являться
с обеими дамами до полуночи.
Затем Ц. поужинал с Муцией (мне она не нравится - стара), а в атриуме
уже сидел посланец от банка и ждал. Ждал напрасно. Ц. вышел к нему весь
красный и отослал его с каким-то малоутешительным заверением. Вероятно,
Муции надоело загонять все драгоценности, которые ей присылает Помпей.
Какая чудовищная распущенность! Хотелось бы знать, откуда у Ц. те 20 000,
которые он получил позавчера. От Сервилии? Но ведь муж, накрыв ее с каким-то
борцом, взял на учет каждый сестерций. Цинтия дуется. Тертулла? Да, может
быть, от Тертуллы.
Клодий с дамами только сегодня днем вернулся из Кампании. Помпея
пожаловалась, что он говорит ей одни пошлости, и очень жалела Ц. за его
переутомленный вид.
Ц. захватил меня с собой на жреческую трапезу, на которой присутствовал
и Цицерон. Видя их вдвоем, я сделал кое-какие выводы об отношении Цицерона к
моему хозяину. Они знают друг друга с малолетства, и Цицерон по сей день не
может преодолеть некоторой робости, которую он когда-то испытывал перед
аристократом. Ц. обращается с ним так любезно, как он это делает только с
низшими (впрочем, к Александру это не относится - тот для него действительно
незаурядный человек).
Уже за устрицами они заспорили на литературные темы. Ц. для вида кое в
чем уступил ему, но Цицерон этим, должно быть, не удовлетворился. "Великий
человек" пустился рассуждать на тему "Война на Востоке":
- Свергнуто двадцать две диктатуры! - провозгласил он с явным
удовольствием. - Цивилизация торжествует. Вспомните, ведь под владычеством
этих двадцати двух монархов никто не пользовался защитой закона! В любую
минуту любого человека, будь он высокого или низкого звания, могли казнить
без суда и следствия. А там, где водружен римский орел, этого ни с кем не
может случиться. Птица сия строптива и прожорлива, но она стоит на страже
закона. Нет другого такого государства на свете, законы которого запрещали
бы лишать жизни гражданина, будь он высокого или низкого происхождения, без
согласия народного собрания.
Всем известно, что основную часть своего состояния Цицерон вложил в
эфесские дела, и потому он в финансовом отношении целиком зависит от
порядков, установленных Помпеем в Азии. Он только о том и думает, во сколько
ему встанет откуп пошлин. Затем он стал всячески превозносить азиатскую
культуру: "К нашим завоеваниям надо отнести и книги, и произведения
искусства, и умение его ценить - мы завоевали идеи. Говорят, мы покорили
Азию, а я скажу: теперь все дело в том, чтобы мы покорились покоренным, а
именно их культуре. Я считаю, что в штабе нашего милейшего Помпея кое-чего
недостает. В нем слишком много солдат и дельцов и слишком мало литераторов и
людей искусства. Я хочу, чтобы меня правильно поняли, я рассуждаю чисто
практически, как трезвый реалист в политике. Наши Катоны и Катуллы взяли это
выражение на откуп. По их мнению, реалист в политике лишь тот, кто не берет
в руки книгу, разве что приходо-расходные книги". И он не без остроумия
рассказал анекдот о старом
Катулле, попечителе храма Юпитера, который из двух присланных Помпеем
золотых статуй богов, не раздумывая, выбрал более толстого божка.
Остроты его скорее пришлись бы мне по вкусу, если бы меня тоже
пригласили к столу. А так меня больше занимали артишоки, которые он уплетал,
чем остроты, которые он отпускал. Чем-то Цицерон мне напоминает снулую рыбу.
Он был весьма оживлен, остроумен, но глаза его при этом оставались мертвы.
Он все время следил, доходят ли его шутки, и видимо страдал, когда им не
отдавали должного. Он выказывал и решительность, но явно сомневался, что
кто-нибудь в нее поверит. С его всезнайством дело обстояло примерно так же:
то была осведомленность финансиста, которому недостает еще одного последнего
сообщения, одной, быть может, все решающей, секретной информации. Когда
Цицерон принялся за дрозда и ему на рукав упали головки спаржи,, которыми
была начинена птица, он тут же отодвинул тарелку и занялся фрикасе из дичи.
К Ц. он относился примерно так же, с опаской, ведь оба были с начинкой.
Разумеется, он прекрасно знает, что Ц. все еще связан с катилинариями.
Ц. ловко перевел разговор на события дня. Он тепло поздравил Цицерона с
произнесенной им 8-го речью против Катилины, и три смены блюд они беседовали
о некоторых оборотах в ней, построенных с точки зрения грамматики несколько
смело. Было упомянуто и бегство Катилины из Рима. И тут Цицерон произнес
знаменательные слова: "Едва только Катилина вышел за городские ворота - он
вышел из игры. Никто уже не ведет с ним переговоров, а ставка его могла быть
только на переговоры, а не на перевороты. Угрожая восстанием, можно нажить
капитал, поднять же его - значит потерять все".
Ц. выразил сожаление, что заслуги консула перед республикой
недостаточно оценены сенатом. При этом он - я уж точно не помню, в какой
именно связи - вскользь упомянул имя Фульвии как старой своей знакомой, в
ответ на что Цицерон бросил на него быстрый подозрительный взгляд. За
фруктами Цицерон небрежно заметил: "Катилинариев в скором времени ожидает
сюрприз, который не останется без последствий для этих отнюдь не
пренебрегающих земными благами господ". К сожалению, он так и не пояснил,
какой именно сюрприз и какие последствия, хотя Ц., собственно, ради этого и
явился сюда.
К концу трапезы, когда подали сыр, Ц. еще бегло коснулся земельного
вопроса. Он стал красноречиво описывать бедственное положение мелких
землевладельцев. Цицерон испытующе посмотрел на него. Но и тут оставался
уклончив, ограничиваясь общими рассуждениями. Он однажды уже провалил
предложение демократов о земельной реформе и, по-видимому, не изменил своих
взглядов. Для этого он в чересчур большой дружбе с сицилийскими поставщиками
зерна.
(По дороге домой Ц. сказал: "У любого этрурского овчара больше
патриотизма, чем у этого консула. Вы обратили внимание, какую он скроил
физиономию, когда я затронул земельный вопрос?")
Но простились они, как старые, добрые друзья.
Клодий и Александр уже начали подпольную агитацию во вновь
организованных уличных клубах. Говорят, там царит боевой дух. Лозунг о
предательстве банков возымел свое действие. Александр сообщил: "Люди словно
плечи расправили. Безработный кожевник сказал мне: "Нам нужно оружие, а не
выборы! Свой голос на выборах я вынужден им продавать, чтобы семья с голоду
не подохла. А ломом я им могу башку прошибить!" Простой возчик заметил:
"Помпей Азию тоже не выборами завоевал". Повсюду пробуждаются новые силы".
Члены клубов по-прежнему оплачивают все из собственного кармана. Они
отдают последние асы, выносят на рынок домашнюю утварь, не платят за
квартиру и т. п., только бы иметь возможность арендовать помещение для
собраний и развернуть агитацию.
Проницательность Ц. поистине гениальна! Подумать только: человека
высекли, а он по одному этому, так сказать, чисто интуитивно, определил
настроение народа. Если на то пошло, он на своей шкуре испытал всю
беспредельную ненависть народа, но что ненависть эта способна побудить народ
самому взяться за политику и самому ее оплачивать - это открытие принадлежит
Ц.
Как раз когда он сам сидел без гроша, он столкнулся с людьми (и с
великим множеством), которые готовы были драться, не требуя вознаграждения,
более того, даже на свои деньги покупали оружие. Ц. понял это с первого
взгляда! Вот это настоящая интуиция!
Кстати, еще более месяца назад некоторые клубы стали брататься с
катилинариями. Да и с передачей оружия их отрядам никто не ждал указаний
руководства.
20.11. (ночью)
Теперь я знаю, откуда те 20 000. На моих глазах разыгралась
пренеприятная сцена. Вхожу я в библиотеку и вижу сидит Голяшка, а рядом
какой-то незнакомый человек весь в пыли - судя по всему, офицер. У камина
стоит белый как полотно Ц., Голяшка играет ножом для разрезания книг и
ухмыляется так, что у меня мурашки по спине забегали. Ц. обратился ко мне и,
заикаясь, спросил, помню ли я, что отправил неделю назад по известному
адресу чек на сумму в 22 000 сестерциев. Разумеется, я припомнил. Голяшка
взглянул на офицера, а тот процедил: "По-видимому, здесь уже не верят в нашу
победу". Значит, это был посланец Катилины! На Ц. его угроза произвела,
конечно, куда меньшее впечатление, нежели улыбка Голяшки. Тот ведь свой
человек на Форуме.
Беда, что мы так ничего и не узнали о "сюрпризе", обещанном Цицероном.
Александр тоже ничего не знает. В последнее время ремесленные союзы не
приглашают его на свои заседания, вероятно, потому, что им известно о его
связях с нами. А он многое узнавал через них.
Не знаю, почему Ц. пришла злосчастная мысль отправиться на собрание
старшин уличных клубов. Или от не доверяет напомаженному красавчику? Во
всяком случае, он прекрасно знал, что там Клодия не будет. Мы приказали
носильщикам остановиться за два квартала до места сбора, в погребке.
Встретили нас, надо сказать, неплохо. Обсуждался какой-то организационный
вопрос. Ц. подал несколько хороших советов, которые были так же хорошо
приняты. Но тут он вызвался достать для этих целей денег, и, странным
образом, именно это послужило причиной ужасной сцены. Две минуты спустя
полутемный душный подвальчик превратился в сумасшедший дом. Прорвалось все
накопившееся к Ц. недоверие.
- Опять он денег предлагает? - кричали с мест. - Откуда они у него?
- До сих пор сами обходились, без посторонней помощи!
- Не успел войти, как опять заговорил о каких-то грязных деньгах!
Несколько человек попытались утихомирить своих товарищей, но трое или
четверо крикунов подступили к Ц. с явным намерением размозжить ему голову
кружками. Я уже опасался повторения ночного инцидента у нас в доме, как один
из старшин, заместитель Клодия, не теряя присутствия духа, швырнул кружкой в
лампу и, воспользовавшись темнотой, вывел нас на улицу.
Подобный взрыв ненависти показался мне просто зловещим; в конце концов
Ц. предложил им не что-нибудь, а деньги. Тем более, что у Ц., как я
прекрасно знал, не было в наличности и двух сестерциев, чтобы расплатиться с
мясником, и лишь прирожденное барство, желание пустить пыль в глаза
заставило его пообещать им финансовую поддержку.
В последние дни ему решительно не везет.
Катилинарии предпринимают все, чтобы поднять в отрядах дух, упавший
из-за "отлива" в партийной кассе. Они ловко используют каждую мелочь, чтобы
нажить себе политический капитал. Похороны торговки рыбой, угодившей под
копыта полицейских коней на Субуре, завоевали им всеобщие симпатии, и это
сказывается не только в успешных денежных сборах. Сегодня, когда я
сопровождал Ц. на банкет, который давала торговая палата, нам, чтобы попасть
на Форум, пришлось пробиваться через толпу, сопровождавшую траурную
процессию. Катилинарии выбросили лозунг: "Пусть приходят все, кто сидит на
одной селедке". Шествие растянулось на весь город. Ни один триумфатор не
собирал столько народу!
За урной несли корзину торговки. Полиция демократа Цицерона не
догадалась в свое время ее изъять, что говорит о том, как чужда полиция
народу и как плохо она его знает. Лучшей агитации, чем эта корзина, не
придумаешь. При виде ее люди приходили в ярость. После всего, что произошло,
Красс, разумеется, не велел трогать те пять или шесть семей, которые
подлежали выселению, однако и они шли за гробом, и казалось, будто их тоже
несут на кладбище или, во всяком случае, препровождают на новое место
жительства - под Тибрский мост.
Пришлось ждать более часа, прежде чем нам удалось проскочить между
двумя колоннами. Вслед нашим носилкам - хоть нас и не узнали - неслись
весьма недружелюбные возгласы. Причиной тому - пурпурная бахрома на
носилках, свидетельство нашего сенаторского достоинства.
Речь, произнесенная Ц. на банкете, привела к неожиданным результатам.
Основной ее смысл: "Столица мира состоит из правительственных зданий,
окруженных трущобами. Вокруг двух десятков залов для заседаний, храмов и
банков раскинулось целое море ветхих доходных домов, битком набитых нищими.
Война была преступлением. Побежденными оказались двадцать два азиатских
монарха и римский народ. Столица мира, господа, населена, кроме вас, одними
безработными. И та работа, за которую они сами в конце концов примутся,
заставит вас разинуть рот. Руководители демократической партии не долго еще
смогут удерживать массы. А вы обеими руками вцепились в свои денежные мешки
и знать ничего не хотите. Завтра вы лишитесь и мешков и рук! Вы накануне
вооруженного восстания, господа!" Это было настолько недвусмысленно, что
Маний Пульхер, президент Азиатского торгового банка, обрезал Ц., заявив:
"Дорогой мой, ваше восстание вооружено в той мере, в какой угодно его
вооружить господину Крассу". После этого Ц. вновь принялся пространно
расписывать нужду безработного населения, и когда несколько банкиров
подсказали ему две-три точные цифры, подкрепляющие жалостную картину,
раздался общий смех. Ц. побелел и оборвал свою речь. Но на сей раз ему
повезло, ибо в этот миг другая инстанция взяла на себя труд осветить
положение в городе. Уже в самом начале трапезы с улицы доносился глухой шум.
Траурная процессия возвращалась с похорон торговки рыбой через Форум. Никого
это не тревожило - к беспорядкам привыкли. Вдруг послышался грохот, и в
узкое окно влетел булыжник. Он упал на середину стола в хрустальную чашу со
скумбрией. Высокое собрание замерло. В роскошный зал внезапно ворвался гул
толпы. Впрочем, больше ничего не произошло.
Процессия, должно быть не задерживаясь, продолжала свой путь. Что там
кричали за стеной, нельзя было разобрать. Лишь булыжник в хрустальной чаше
позволял сделать кое-какие заключения. Когда рабы убрали камень, на Форуме
уже снова водворилась тишина. Блюда продолжали появляться одно за другим, но
аппетит пропал. После того как подали сыр, настроение несколько поднялось, и
тут-то произошло нечто совсем неожиданное. (Рассказал мне это Мумлий Спицер,
у которого блестящие связи - промотавшиеся банкирские сынки. Безобразие, что
о делах Ц. я вынужден узнавать окольными путями!) Так вот, после сыра
Пульхер, как бы невзначай взяв Ц. под руку, прошел с ним в соседнюю комнату
и заявил ему в присутствии нескольких свидетелей:
- Как вы, вероятно, уже убедились, ваши угрозы касательно вооруженного
восстания нас мало трогают. Вы утверждаете, что члены ваших клубов,
существование которых, кстати сказать, противозаконно, вооружены. А я
спрашиваю себя: "Как они вооружены?" Вы можете не отвечать. Я просто
развиваю свои мысли. Вы добиваетесь финансовой поддержки для людей, которые
обеспечат спокойствие и порядок, разумеется, при помощи оружия.. Но ведь
спокойные, любящие порядок люди не могут рассчитывать ни на экономический
контроль над обеими Азиями, ни на земли для расселения неимущих, ни на
кредиты от государства для покупки рабов, ни на заказы, связанные с
расселением безработных. Для людей, любящих спокойствие и порядок, оружие -
роскошь. Кое-кто из наших друзей готов наделать в штаны, когда громят
меняльную лавку, хоронят торговку рыбой или выступают с речами против
банков, но не у всех такой слабый желудок. Здесь найдутся и люди, которые,
при условии мало-мальски контролируемой бухгалтерии, готовы оказать
финансовую поддержку и беспокойным людям, противникам существующего порядка;
я подчеркиваю: при условии контролируемой бухгалтерии - ибо хозяйственная
конъюнктура в настоящий момент отнюдь не блестяща. Грубо говоря, милейший,
ваши частные дела - я слышал, вы кое-что затеяли - вы как-нибудь уж сами
расхлебывайте. И не путайте их с политикой, это никогда не приводит к добру.
Ц. будто бы ушел взбешенный. Но само предложение нельзя сказать чтоб
отклонил.
Некоторый просвет: до сих пор кругом царил мрак, и среди бури,
налетавшей из низины с семью холмами, сенат высился наподобие башни.
Кажется, теперь башня зашаталась.
Просочились сведения о том, какие требования намерен выдвинуть господин
из Азии при вступлении в должность трибуна 10 декабря. Они в самом деле
сенсационны: он потребует, чтобы Помпея вместе с его легионами вызвали для
восстановления порядка в Италии.
Высокие господа так засуетились, что сталкиваются на улицах, спеша друг
к другу в носилках. Все дрожат. Сотрясается не менее пятисот центнеров жира.
Внезапно изменившемуся положению и было посвящено весьма бурное заседание
Катоновой клики, происходившее в загородном доме Катулла. Отцы наши в ужасе
кричат: "Кто спасет нас от нашего спасителя?"
23.11. (вечером)
Не могу опомниться. Цебион исчез. Он и матери ничего не сказал. Но она
уверена, что он в Этрурии, в войсках Катилины. Я унизился до того, что опять
пошел в контору при амбарах. Я должен выяснить, где он, Руф тоже исчез.
Так я и знал; знал еще до того, как мне сообщил об этом писарь.
Обоих уволили две недели назад. Правление посадило на их места рабов.
Это конец.
Сенат решил нанести Катилине смертельный удар! С нынешней ночи
благодетель народа - господин Катон от сенатской партии! Подумать только!
Ранним утром бурное столкновение Ц. с Крассом. Мокрица, бледный от
бессонной ночи, тяжело пыхтя, ввалился к нам в дом и потребовал, чтобы Ц.
вызвали из гимнастического зала.
- С каких это пор ты снова в Риме? - враждебно спросил его Ц.
Красс вообще не ответил. Еще в атриуме он, отдуваясь, сообщил, что
полчаса назад окончилось ночное заседание сената, на котором Катон добился
возобновления раздачи хлеба.
- Раздачи хлеба? Теперь? - недоверчиво спросил Ц.
- Ну да, - подтвердил Мокрица и оглянулся в поисках стула, - устал я,
всю ночь простоял на хлебной бирже. Сенат вынес решение лишь в три часа
ночи. Нет ли у тебя чего-нибудь попить?
- Раздача хлеба?! И ты говоришь мне это только сейчас, в восемь утра! -
закричал на него Ц.
Мокрица заморгал.
- Я же сказал тебе, у меня было по горло дел на бирже. Цена на зерно
упала с двадцати до двух. Ты что, думаешь, это пустяки - такая операция? -
Он вдруг разозлился. - Да и с какой стати я должен тебе сообщать? - негодуя,
защищался он. - Почему ты сам не был в сенате? Когда делают путч, то идут не
в бордель, а на биржу!
- Можно делать и политику, не только свои делишки, - злобно ответил Ц.
Один другого бледнее, они отправились в библиотеку, я пошел за ними.
Скандал вышел ужасный. Красс признался, что предвидел решение сената. Как
выяснилось, он действительно играл на понижение и нажил на этом целое
состояние. Ц. обвинил его в том, что он из одних только финансовых расчетов
все от него скрывал, хотя это имело большое политическое значение. Мокрица
все отрицал и в оправдание себе сообщил, что только после посещения Катона
принял меры. Ц. оцепенел.
- Когда ты был у Катона? - спросил он. Мокрица ехидно взглянул на него.
- Незадолго до того, как ты там был.
- Мой визит к нему диктовался интересами нашего движения, - кричал Ц.
- Мой тоже, - ответил Мокрица.
Ц.: Тогда тебе должно быть известно, что Катон уперся, ни на шаг не
пошел навстречу.
Мокрица: Да, не пошел, но то было до выборов! Он же знал, что Сити
никогда не допустит, чтобы Катилину избрали консулом.
Ц.: Почему же теперь Катон идет на уступки?
Мокрица сел и взглянул на Ц., как бы оценивая его, и притом
неприязненно.
- Ты не в курсе, дорогой Гай Юлий. Он идет на уступки потому, что
полковник Непот прошел в народные трибуны, как ты, может быть, слышал в
борделе, и потому, что при одном имени Помпея у сенаторов поджилки трясутся.
Ц. некоторое время молчал. Вероятно, он не придал должного значения
тревоге, охватившей сенат, когда пошли слухи о Помпее.
- Так на Катилину ты совсем не ставил, ни одной минуты, а? - произнес
он упавшим голосом.
- Нет, отчего же, - возразил Мокрица, - но с точки зрения хлебных цен
безразлично, кто раздает хлеб, сенат или Катилина, цена на хлеб падает, вот