Буркин Юлий Сергеевич. Звездный табор, серебряный клинок

   Картина 2. Темница. Азучена бредит. Появляется Леонора. Она снимает оковы с Манрико: он свободен. Яд оказывает свое действие - Леонора умирает.
   Входит граф. Он приказывает казнить трубадура. Просыпается Азучена. Граф показывает ей пламя костра: Манрико казнен. "Ты убил родного брата", - говорит Азучена.
   Конец.
   Да-а... Каким же ослом должен был быть этот самый Джузеппе Верди, чтобы переложить подобный бред на музыку...
   Снова появилась девушка:
   - Вас интересует краткое содержание каких-либо еще опер?
   - Нет, спасибо, достаточно, - торопливо, даже не спрашивая моего мнения, откликнулся Филипп. - Оставьте, пожалуйста, на экране только названия.
   - Желаю приятно провести вечер, - улыбнулась девушка, - всего хорошего. Неожиданно она вновь глянула на меня и чуть заметно улыбнулась: - Если что, обращайтесь.
   Я почувствовал, что густо краснею, но девушка уже исчезла.
   - Ну, - обратился ко мне Филипп, - выбрали что-нибудь?
   Конечно выбрал. "Чапаев и Пустота" Пелевина - одна из самых модных книжек моего времени. Прочитать ее, правда, руки у меня не дошли, но все равно приятно, что кого-то из моих современников и соплеменников помнят до сих пор... И все-таки про андроида тоже было любопытно. Я сказал об этом Филиппу, но он тут же отговорил меня:
   - Видел я этого "Андроида Малоежку". Полнейшая ерунда. Ни музыки, ни смысла, одни спецэффекты. Этот Миркес - местный композитор да к тому же, по-моему, еще и родственник главного дирижера оркестра, и тот его всячески протаскивает. На самом деле его фамилия не должна стоять в одном ряду с именами великих. И уж полнейшая ерунда заключается в том, что музыку он написал на сюжет морально устаревшей книжки. Андроиды окончательно вышли из моды лет тридцать назад.
   - Ворованные андроиды - хороший был бизнес, - с некоторой мечтательностью сообщила давно молчавшая Аджуяр.
   - Да, дорогая была игрушка, - согласился Филипп. - А сейчас действующий уже и найти-то трудно.
   - Ну, тогда "Чапаев", - заключил я.
   Филипп удовлетворенно кивнул, и машина тронулась.
   * * *
   К тому моменту, как мы добрались до внушительного овального здания "Цветного театра", я, удивляясь сам себе, пришел в неописуемое волнение от предчувствия встречи со своим временем.
   Оказалось, мы чуть не опоздали, и к своим местам в ложе, чтобы не создавать шума, бежали на цыпочках.
   В зале и на сцене царила тьма. Тревожная музыка, похожая на сочинения Шнитке, делала эту тьму еще глубже, а свист ветра, пробивающийся сквозь звуки инструментов, заставил меня почувствовать холод.
   На сцене забрезжил свет, и настала серая полутьма. Человек в рваном фраке и военной по покрою, но красной фуражке на голове, выйдя без всякого предисловия на авансцену, запел красивым баритоном, и мелодия была отнюдь не модернистской, а напротив, красивой, явно в традициях Чайковского:
   - О горе мне! Ни денег нет, ни документов!
   Тут же из тьмы вынырнули еще двое в военных, по-видимому, формах, состоящих из таких же фуражек, красных галифе и красных же курточек. В руках они держали то ли огромные пищали, то ли мушкеты. Похоже, так в представлении режиссера постановки должны были выглядеть красноармейцы. Насколько я помню, красная форма в истории встречалась только у солдат армии буров в войне против англичан... Тем временем один из красноармейцев запел:
   - От подозрительных очистим элементов Россию мы...
   - Опять! Исчадья тьмы! - подхватил дуэт человек во фраке. - Куда ж мне спрятаться? Быть может, в этот двор?
   - Постой, постой! - терциями, словно кукушка прокуковала, спели "красноармейцы" - У нас к вам разговор...
   Первый персонаж метнулся во тьму, одновременно с этим выдергивая из-за пазухи бластер. Полыхнули вспышки, прогремели выстрелы, один из "красноармейцев" рухнул... Свет погас, и вновь зазвучала больше похожая на какофонию модерновая музыка.
   Внезапно сцена осветилась более основательно. Первый персонаж теперь торопливо шел через нее на фоне почему-то стоящих вкривь и вкось домов. Тут из-за кулис выбежал человек, затянутый в черный кожаный комбинезон, и, догнав первого, схватил его за плечо. Тот порывисто повернулся и вновь выдернул бластер. "Черный" испуганно запел:
   - Спокойно, Петр! Ведь это я - Григорий.
   Как много лет не виделись с тобой!
   Петр (засовывая бластер под фрак):
   - Рад встрече! Вот одна из тех историй,
   Что не поверил бы, скажи мне кто другой...
   Григорий берет Петра под руку. Аккомпанемент становится мягким. Григорий задушевно поет:
   - А помнишь, Петр, как мы резвились в детстве?
   - Еще бы, мы ведь жили по соседству.
   - Пойдем ко мне, поговорим о том о сем.
   Петр (мажорно):
   - Ну что ж, пойдем. Ну что ж, пойдем.
   В тот же миг "дома" на заднем плане, словно оплавившись, потекли вниз, и из этого месива сформировался интерьер комнаты (тут явно не обошлось без техники текучей мелопластики). Петр с Григорием уселись на откуда ни возьмись появившиеся кресла к столу. Заглядывая Петру в глаза, Григорий запел:
   - Я вижу, Петя, что ты не в порядке,
   Давай отбросим эти игры в прятки,
   Ты расскажи мне, что стряслось,
   Тебя я выслушать не прочь
   И обещаю по возможности помочь...
   - Стряслась беда. За мной охотились оттуда, - указал Петр рукой вверх.
   Но я сбежал, я жив, случилось чудо...
   - Ах так! - вскричал Григорий бодро, почти весело.
   Тогда обязан я тебя арестовать!
   Ведь я чекист, и руки вверх, и быстро встать!
   Он потянулся за бластером. Но вместо того, чтобы подчиниться, Петр резким движением сорвал со столика скатерть, так, что во все стороны посыпались блюдца и рюмки, и, накинув ее на голову Григория, повалил его на пол. Некоторое время под тревожную экспрессивную музыку, изредка заглушаемую выстрелами, они катались по полу. Затем Петр, ухватив Григория за горло прямо сквозь ткань, принялся его душить. И он преуспел в этом. Отбросив безжизненное тело, он вскочил на ноги и запел:
   - О горе мне! Теперь я стал убийца!
   Так что ж мне, застрелиться, утопиться?!
   Иль продолжать свою с судьбой игру?..
   Раздается сильный стук в дверь. Петр (вздрагивая):
   - Я так и знал. Ну что же. Отопру.
   Свет на сцене погас, поползли кулисы, а в рукоплещущем зале свет, наоборот, начал плавно загораться. Закончилось первое действие.
   - Сила! - в восхищении обернулся ко мне Филипп. - Какая тонкая способность проникать в дух чужого времени.
   Я осторожно кивнул.
   - Я, правда, ничего не понял, - признался Филипп, - но вы-то, наверное, поняли все?
   Я не стал его разочаровывать. Оклемавшийся дядюшка Сэм предложил:
   - В буфет?
   Отказаться было просто невозможно.
   ... Вернулись и расселись по местам мы, несколько опоздав.
   Не знаю, сколько мы пропустили. Звучала явно восточная музыка. Возможно, индийская. Нет, скорее японская, потому что один из двоих находящихся на сцене людей явно был японцем. Он сидел на одной из многих разбросанных по сцене разноцветных подушечек и держал в руках инструмент, напоминающий балисет.
   Второй человек стоял. По-видимому, он только что вышел на сцену, потому что запел он следующее:
   - Здравствуйте - (фа, до-до). - Моя фамилия Сердюк! - (фа, соль, ля, си-бемоль, до, ми, соль, ля).
   - Я - Кавабата, - пропел второй. - Прошу вас, заходите.
   Сердюк уселся на одну из подушечек.
   Кавабата (протягивая Сердюку стакан с жидкостью):
   - Традиция велит нам это пить.
   С кем пьешь сакэ, с тем и друзьями быть.
   - Ну раз велит, то я не откажусь,
   Хотя сакэ я раньше не пивал.
   А потому немножечко боюсь.
   - Не бойтесь, эта жидкость - идеал.
   Сердюк выпивает содержимое стакана залпом и тут же блюет на пол. Зал при этом взрывается восторженными овациями.
   Сердюк:
   - Прошу простить...
   - Нет, нет, не говорите...
   Кавабата дважды хлопнул в ладоши, в комнату вошли и покорно склонились две девушки. Кавабата обратился к ним:
   - Еще сакэ. А это (указывая на пол) - уберите.
   Музыка изменилась, стала задушевно-томной, и Кавабата исполнил арию:
   - Мой друг, мой друг, милейший мой Сердюк.
   Я, к сожаленью, наблюдаю, что вокруг
   Все прагматизмом, словно тлей, заражено,
   Он превращает нашу жизнь в говно.
   Зал в этом месте вновь взорвался аплодисментами. То ли смысл слов Кавабаты был созвучен с сегодняшней ситуацией в мире, а потому актуален, то ли зрителей потрясла высокая нота, которую артист взял на слове "говно". Интересно, этот бред действительно написал Пелевин или постарался тутошний режиссер?
   Кавабата дождался тишины и продолжил:
   - А в древности все было так изящно,
   Все так достойно, все так настояще,
   Так не желаете ли вы вступить в японскую семью
   И выше прочего поставить честь свою?
   - О да, конечно, я готов.
   О том мечтал я очень долго.
   - Раз так, тогда не нужно слов:
   Вам самурайское знакомо чувство долга.
   Ну что ж, пожалуйста, поспешите,
   Сию бумажку без сомненья подпишите,
   Что вы клянетесь почитать и "Он" и "Гири"...
   Но если что, придется сделать харакири.
   Сердюк (в сторону):
   - До харакири, я надеюсь, не дойдет (берет бумагу). - Прекрасно, коли так, идет.
   С этими словами он подписал подсунутую ему японцем бумагу. Я же тем временем, не особенно надеясь на ответ, спросил у Филиппа:
   - Какие гири?
   Как ни странно, он знал, о чем идет речь, и в ответ шепнул:
   - "Гири" - так у древних японцев назывался долг человека перед самим собой. Это его честь и достоинство. А "Он" - это долг ребенка перед родителями, вассала перед сюзереном, гражданина перед государством, то есть чего-то меньшего перед большим.
   На сцене в этот миг раздался звонок телефона. Кавабата снял трубку, выслушал что-то и побледнел как полотно. Затем, бросив трубку, он схватил с пола кривую саблю и запел:
   - Звонили из Японии-страны,
   Сообщили мне, что мы разорены.
   Позора этого снести нам не суметь,
   И мы обязаны немедля умереть!
   Сердюк (в ужасе):
   - А может быть, не надо, Кавабата,
   Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?
   - Возможно, но ведь есть же в нашем мире
   И слово "Он", и слово "Гири".
   Я хорошо умею делать харакири,
   Без крови и без мук, на "три-четыре".
   А вы неопытны совсем еще, Сердюк,
   Не сможете, как надо, сделать вдруг.
   А значит, должен контролировать вас друг.
   И это - я (подавая саблю), смелей, мой друг.
   Сердюк (принимая саблю, повторяет вновь):
   - А может быть, не надо, Кавабата,
   Ведь мы с тобой совсем ни в чем не виноваты?
   В этот миг к моему уху склонился уже снова пьяный после буфета дядюшка Сэм (что за странный метаболизм у зайцев?):
   - В каком, однако, бурном мире вы жили, Ваше Величество, - прошептал он, дыша перегаром.
   - Не знаю, не знаю, я лично жил в несколько другом мире, - возразил я, брезгливо отстраняясь. - Это - художественное преувеличение.
   Тем временем Кавабата спел:
   - Как исчезают журавли за облаками
   Умрем, мой друг.
   Сначала вы, а я за вами...
   (беря Сердюка за руки и помогая ему направить клинок в живот)
   Вы поклялись чтить слово "Он" и слово "Гири".
   Так совершите харакири.
   "Три-четыре"!
   На слово "четыре" Сердюк с обезумевшим лицом воткнул саблю себе в живот, и кровь (надеюсь, искусственная) фонтаном брызнула на сцену. Ноги его подкосились, и он рухнул на пол. И вновь раздался звонок телефона. Кавабата схватил трубку, что-то внимательно выслушал, а потом без всякой музыки заорал:
   - Да где же битая? Где битая? Две царапины на бампере - это тебе битая? Что? Что? Да сам ты козел! Говно, мудак! Что? Да пошел ты сам на х...й!
   Под громовые аплодисменты занавес вновь закрылся. Публика ликовала. Я же понял лишь то, что ничего не понял. И еще я понял, что дальше смотреть эту "оперу" не желаю. И если уж собрался погулять по городу, то хочу делать это в одиночестве.
   - Где тут туалет? - спросил я у Филиппа. Он указал мне направление, и я отправился туда, бросив: - Сейчас вернусь*.
   ' Вспоминается анекдот. Ромео отправляется в гости к Джульетте. Выходит из своего замка. А замок весь в дерьме. Садится на лошадь. Лошадь вся в дерьме. Едет через лес. Лес в дерьме, тропинка в дерьме, небо в дерьме, звезды в дерьме... Доезжает до дома Джульетты. Дом весь в дерьме. Выскакивает Джульетта, вся в дерьме, кидается ему на шею: "Милый, наконец-то!.." Ромео отстраняется: "Тихо, тихо, подожди немного. Где тут у вас можно покакать?.."
   Но, как только я скрылся в толпе от глаз своих спутников, я тут же сменил направление, и вскоре без труда выбрался на улицу.
   Решение пришло мгновенно. Я хочу побывать на какой-нибудь фабрике. Чтобы не привлекать к себе внимания, лететь, пользуясь гравитатом, не стоило. Я уже понял, что способностью этой пользуются лишь в исключительных случаях, когда речь идет об опасности для жизни. Да и, кто его знает, установлены ли соответствующие генераторы близ производственных территорий. Можно и не долететь.
   - Ты можешь отвезти меня на ближайший завод? - спросил я водителя, поймав флаер.
   - Куда? - переспросил таксист так, словно я сказал какую-то непристойность.
   - На завод, на фабрику, на производство...
   - Не советую, - отозвался он, глядя на меня с брезгливым неодобрением.
   - Так можешь или нет?
   - Не всякий согласится везти в такое место.
   - А ты?
   - Это стоит недешево. - Таксист смерил меня взглядом и уточнил с нескрываемым злорадством: - Это стоит бешеных денег.
   - Они у меня есть, - заверил я, забираясь в кабину флаера. - Поехали.
   - Как мне надоели извращенцы, - пробормотал таксист, поднимая машину в воздух, и мне показалось, что он хотел, чтобы я его услышал. - Так какой завод вам нужен?
   - Любой.
   Таксист посмотрел на меня еще более внимательно и, как мне показалось теперь, даже испуганно. Так, словно я предлагал ему среди ночи отвезти меня на ЛЮБОЕ кладбище.
   - Тот, который поближе, - уточнил я.
   Таксист еле заметно покачал головой, и мы двинулись. Летели молча. Таксист не делал попыток заговорить со мной, а я, чувствуя неприязненное и настороженное его отношение ко мне, тем более.
   Только когда мы приземлились возле огромного, мрачного, слабо освещенного строения, состоящего из полусферических куполов, соединенных сетью труб, я бросил... Потому что больше спросить мне было не у Кого:
   - И как я туда войду?
   - Ну, это уж не мое дело, - скривился водитель. - Без высокого статуса социальной значимости тут делать нечего.
   - Ясно, - кивнул я. - Это вход? - указал я на круглое черное пятно в стене ближайшего купола.
   - Да, - нетерпеливо бросил он. - Платить-то будем? - Ему явно хотелось поскорее отсюда смыться.
   - Сколько? - спросил я, и он назвал такую сумму, что я даже несколько опешил. Но капризы всегда стоили много. Во все века. К тому же сумма убедила меня, что это все-таки не просто каприз, что сюда меня привела некая интуитивная догадка и именно тут я обнаружу нечто чрезвычайно для себя важное... Я отсчитал названную сумму и отдал ее. Водила поспешно спрятал деньги в карман.
   - Если ты подождешь меня тут полчаса и увезешь обратно, получишь в два раза больше, - заявил я.
   На лице водителя появилось выражение мучительного раздумья.
   - Ладно, - сказал он наконец. - Полчаса, и ни минутой больше.
   - Что тут хотя бы производят? - спросил я еще.
   Водитель молча пожал плечами, всем своим видом показывая, что вести разговор на подобные темы он не намерен. Я вышел из псевдолета и направился к зловещему куполу. Поравнявшись с ним, я вытянул вперед руку, и пятно, оказавшееся такой же, как в космических кораблях, диафрагмой, раскрывшись, впустило меня.
   Нигде вокруг не было никаких признаков людей. Я двигался по полутемным, наполненным гудением и пощелкиваниями помещениям. Тысячи сложных переплетений труб походили на кровеносную систему организма. Я подумал, что, возможно, нахожусь на каком-то полностью автоматизированном химическом комбинате и вряд ли увижу тут что-то хоть мало-мальски интересное. Несколько раз я уже порывался повернуть назад, но что-то гнало меня вперед и вперед.
   Неожиданно я уткнулся в очередную диафрагму и с облегчением подумал, что это выход с обратной стороны фабрики. Но тут прямо на диафрагме возникла мерцающая зеленью надпись: "Внимание! Опасность! Перед вами - вход в блок управления. Если ваш ССЗ ниже необходимого, сработает система защиты".
   "ССЗ" - это статус социальной значимости, - сообразил я. - А "система защиты", видимо, нечто очень неприятное. Возможно, вредное для здоровья, а то и для жизни. Не знаю, ради чего мне нужно было рисковать. Но не рискнуть я не мог. И я вытянул руку ладонью вперед.
   Надпись исчезла, диафрагма открылась. И я шагнул в помещение "блока управления". Мой статус оказался достаточно высок.
   Это была тесная комната, наполненная непонятными приборами.
   - Добрый вечер, - внезапно раздался громкий безжизненно дребезжащий голос, и я чуть не упал, поскольку от страха у меня подкосились коленки. Испуганно оглядевшись, я так и не увидел говорящего. А голос продолжал: - Завод приветствует вас и ждет указаний.
   - Кто ты?! - выпалил я.
   - Завод, - откликнулся голос.
   - И где ты?
   - Здесь, - продребезжал голос. - Жду указаний.
   - Каких указаний? - спросил я, поняв наконец, что со мною действительно разговаривает сам завод.
   - Любых. Вы ведь пришли для того, чтобы дать мне указания. Вы - новый обслуживающий техник, не так ли?
   - Нет, - признался я. - Я не техник.
   - А кто вы? - Мне показалось, что в интонации, с которой была произнесена эта фраза, мелькнуло нечто человеческое.
   - Я... - честно говоря, и не знал, что ответить.
   Действительно, кто я в этом мире? Почему я попал сюда? Почему имею столь высокий статус социальной значимости? На все эти вопросы имелся один ответ, на я как-то не привык еще сам произносить эти слова вслух. Но в конце концов я разговариваю даже не с человеком, а с каким-то заводом. Что уж тут стесняться. И я ответил:
   - Я - царь.
   Некоторое время в блоке управления царила тягостная тишина. Затем послышался звук, похожий н вздох, а затем завод произнес фразу, смысл которой понял не сразу:
   - Простите за смелость, Ваше Величество. Коснитесь, пожалуйста, на передней панели клавиши, на которой нарисован глаз. Тогда и я смогу видеть вас. - Я протянул руку и утопил клавишу в щиток.
   - Так и есть, - произнес голос. - Вы - Рома Михайлович Романов. Тот самый грядущий правитель, о котором сообщал Семецкий. Выходит, он не придумал это.
   - "Семецкий"?! - не поверил я своим ушам. - куда ты его знаешь?!
   - С недавних пор Семецкий - мой коллега, - отозвался завод. - Его личность и разум использована для управления одним стратегически важным оборонным предприятием. И я всегда могу связаться с ним.
   - Ты хочешь сказать, что и ты когда-то был живым человеком?!
   - Конечно, - отозвался завод. - А что в этом удивительного? Семецкий, кстати, подсказывает вопрос: разве труд приговоренных к пожизненному заключению не использовался обществом в ваше время? Он говорит, что изучал вашу историю и вашу юриспруденцию.
   - Он здесь, на Петушках?
   - Да. Эта планета - важнейший промышленно-стратегический объект России.
   - Я могу поговорить с ним напрямую?
   - Нет, такая коммутация не предусмотрена. Но вы можете общаться через меня.
   - Ладно, передай ему привет.
   Завод помолчал, затем произнес:
   - Привет и вам. Однако он вновь просит меня, чтобы я уточнил: могли ли в ваше время в принудительном порядке заставлять преступников выполнять тяжелый или опасный труд? Он говорит, это для него важно.
   Я вспомнил рассказы о том, что в СССР смертникам якобы предлагали на выбор - быть расстрелянными или несколько лет отработать на урановых рудниках... Точных фактов на этот счет у меня нет, но, думаю, это соответствовало истине. А китайцы вроде бы приговоренных к смерти использовали в съемках кино для особой реалистичности сцен убийств... У японцев были камикадзе, и они даже не были преступниками.
   - В принципе зэки всегда работали... - согласился я. - Да, это так. Но не в такой же изощренной форме.
   - А кто может сказать уверенно, какая форма изощреннее другой? проскрипел завод. - Хотя, если говорить честно, я полностью согласен с вами. Нет ничего ужаснее этой внедренной Рюриком технологии. Она - ад на земле. Нас уже нет, мы не можем двигать руками и ногами, но мы продолжаем мучиться. Без надежды и просвета.
   - Почему же мучиться? - спросил я. - Разве мучения обязательны для того, чтобы руководить заводом?
   - Каждый станок, каждая линия, каждый трубопровод и каждый вентиль этого завода снабжены датчиками, которые являются органами моих чувств, так как нервные волокна от всех этих датчиков идут в то, что заменяет мне мозг. И любая критическая ситуация в промышленных блоках отзывается болью. Ведь боль - сигнал опасности для организма. Я постоянно, непрерывно испытываю боль - сильнее или слабее. Я делаю все, чтобы погасить ее: латаю трещины в трубах, подтягиваю винты, охлаждаю перегревшиеся части... Но я работаю на пределе возможностей... Вот сейчас, например, я чувствую, что, пока болтал с вами, я слегка отвлекся от процесса, и основной каркас теперь испытывает нагрузки, близкие к критическим. Это ощущается мною так, как будто у меня одновременно ноют зубы, череп и позвоночник... Кроме того, я чувствую неполадки в подаче кислорода. Я задыхаюсь, меня тошнит... Сейчас, минутку...
   - Господи Боже! - вскричал я. - Но ведь это бесчеловечно!
   Некоторое время завод молчал, по-видимому, борясь с неполадками... Наконец вновь раздался его голос:
   - Ну вот. Мне немного полегче... "Бесчеловечно?"... Так ведь это не человеческая технология. А для хищника это норма - использовать чужую жизнь, чужие боль и страдания в своих целях.
   - Но вы ведь можете бороться, можете бунтовать!
   - Бунтовать? Да стоит технику хотя бы на один вольт снизить напряжение в сети питания, как я начну испытывать такой голод, что мигом позабуду о бунте... Способов заставить нас работать тысячи.
   - А можно ли твой мозг, мозг Семецкого или кого-то еще, кто уже был заводом, вернуть в человеческое тело?
   - Это исключено, - ответил завод, и мне показалось, что он вновь вздохнул. - Не буду объяснять вам, Ваше Величество, нюансы этой гнусной технологии, скажу только еще раз: это абсолютно исключено.
   - Что я могу сделать для вас? - спросил я, чувствуя, что к горлу моему подкатывает комок.
   - Если бы я не знал, что это невозможно, я попросил бы вас убить меня... откликнулся завод. - Семецкий говорит, что вы - на редкость добрый и честный человек. Он уверен: стоит вам прийти к власти, и вы запретите использование человеческого мозга в технологических целях.
   - Обещаю вам! - запальчиво выкрикнул я. - Я обязательно это сделаю!
   - Хочется верить... - вновь как будто бы вздохнул завод. - Но честно говоря, не так-то это легко. Ведь вся человеческая промышленность уже десятилетия держится на этом. Дешевизна и экономичность этого производства принесли людям изобилие...
   - И никто не пытался бороться с этим?! - поразился я.
   - Никто ничего не знает, - откликнулся завод.
   - Так уж и не знает? - не поверил я. - Таксист, который подвез меня сюда, явно чуял что-то недоброе.
   - Да, в обществе бытует мнение, что зона промышленности - это нечто порочное... Но никто не знает, что тут творится на самом деле. Промышленность удовлетворяет нужды общества, и оно не сует в нее свой нос. А возможно, что любопытные и не живут долго... Семецкий подсказывает, даже главные борцы с Рюриком, "пчеловоды", существуют за счет этой технологии. Их руководитель один из главных пайщиков и владеет львиной долей акций стратегических предприятий.
   Наш пострел везде успел! Паршивец! Я непроизвольно сжал кулаки.
   - Кем ты был до того, как стал заводом?
   - Ваше Величество, позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Мы не сообщаем такие подробности даже друг другу. Это слишком болезненная область. Новички из внешнего мира приносят только свои имена и последние новости... Семецкий принес весть, которая всколыхнула нас всех: трон Рюрика в опасности. О, как мы возрадовались! Ведь если не станет Рюрика, возможно, не станет и этой технологии, а значит - конец нашим мукам, и долгожданная смерть принесет нам наконец избавление от боли и усталости...
   - Даю тебе слово, так и будет, - сказал я решительно.
   - Вы разрешите сообщить об этом всем промышленным предприятиям? - попросил завод. - Ваши слова значительно облегчат их жизнь и привнесут в беспросветную тьму их существования хотя бы искру надежды на избавление от мук.
   - Сообщи, - кивнул я. - И скажи еще вот что. Борьба с Рюриком предстоит сложная. Возможно, она будет длиться еще достаточно долго. Но я обещаю время от времени, когда у меня будет такая возможность, появляться на каком-либо предприятии и подтверждать вам тот факт, что я жив и что рано или поздно я выполню данное вам слово.
   - Спасибо, Ваше Величество. Да хранит Вас Господь. Семецкий... Он еще совсем недавно живет в этой шкуре, и ему особенно тяжело. Он просит убить его как можно скорее.
   - Я обещаю.
   Опера, конечно же, давным-давно закончилась, и мы летели прямиком в логово "пчеловодов". Напоследок я спросил дождавшегося меня таксиста:
   - А почему ты все-таки не любишь летать в промышленную зону?
   - Потому, что там пахнет мертвечиной, - ответил он и, с вызовом посмотрев на меня, добавил: - И от таких, как ты, - тоже...
   Я промолчал. В его поведении чувствовалась неосознанная готовность к бунту. Хорошо, если такие настроения царят во всем обществе. Хорошо, если люди остаются людьми. Это стало бы залогом моей будущей победы.