Бушков Александр Александрович. Антиквар

   Головы он, разумеется, не поворачивал — но краем глаза засек бежевую «шестерку», стоявшую у колонки именно в том месте, которое описывал Глыба. Стекла опущены до половины, внутри, совершенно не глядя в сторону Смолина, развалились двое парнишечек, вроде бы самого обычного облика. Из машины негромко доносился какой-то очередной гнусавый шансон.
   Что-то тут и в самом деле не так, подумал Смолин, безмятежно шествуя вдоль разнокалиберных заборов. Неправильная какая-то машинка... Ладно, номер запомнил, попытаемся что-нибудь сделать...
   Завидев неспешно ехавшее навстречу такси, серую «короллу» с желтым гребешком, он на всякий случай приостановился. Машина остановилась, не доехав до него полметра, щелкнула дверца, и оттуда...
   И оттуда появилось, пожалуй что, видение. Натуральнейшее видение из бесшабашной Смолинской юности, когда он бегал на танцы и на фехтование, ждал призыва и будущее, слава богу, оставалось совершенно туманным...
   Красотка Маргарита, с распущенными по плечам роскошными волосами, была в белой короткой юбке и сиреневой блузке навыпуск, вроде бы ничего особенного — вот только этот немудреный наряд как две капли воды соответствовал той моде, что стояла на дворе во времена смолинского восемнадцатилетия. Перед ним оказалась столь натуральная девочка из прошлого, что у Смолина даже подходящих слов не нашлось для описания эмоций. На миг показалось даже, что он спит.
   Всё это никак не могло оказаться случайностью — нынешние моды, конечно, подчас почти повторяют фасоны тридцати—сорокалетней давности, но именно что почти. Перед ним же было не «нечто похожее», а классический летний наряд года этак семьдесят первого.
   Не бывает таких случайностей. Смолин, по какому-то неисповедимому наитию, мгновенно вспомнил события трехлетней давности — когда он долго и безуспешно торговал у вредного старикашки один прелюбопытнейший раритет. Никак не желал старикан «торговать памятью», понимаете ли, дело казалось уже профуканным, но тут Смолин, сведя воедино кое-какие наблюдения за подопечным, применил финт не вполне стандартный: в очередной раз потратив полчаса на бесполезные уговоры, как бы совершенно случайно засветил у себя в сумке сущую пустяковину — полушерстяные галифе с гимнастеркою. Старику, оказалось, именно этого и не хватало для полного счастья, чтобы ходить на собрания ветеранов — старые вещички пришли в полную негодность, а других он и не представлял, где достать. Слово за слово, разговор переходит в другую тональность и на другие темы — и вот уже Смолин в глазах старикана предстал совершенно иным человеком. Коему, собственно, и не грех продать помянутый раритет, тем более что форму Смолин деду подарил тут же...
   Не позволительно ли будет заподозрить, что и сейчас мы столкнулись с чем-то схожим? Только на сей раз сами стали объектом? Прилив ностальгии по безмятежной юности, когда именно таким мы с трепетом назначали свидания — и хитренькая гостья прикупает себе козырей... Она ведь умная, сразу было видно...
   — Здравствуйте. Хорошо устроились — такая красота вокруг...
   — Захолустье... — сказал Смолин небрежно.
   Теперь, когда они стояли лицом к лицу, лишний раз убедился, что не ошибся: ее наряд и в самом деле точная копия фасонов начала семидесятых. Причем вовсе не выглядит старым, извлеченным из маминого чемодана. Может, она тоже имеет отношение к театру, как и придурковатый супруг? У них, в «оперетке», отличная костюмерная, кто-то из знакомых к прошлому Новому году жене заказывал бальное платье, точную копию нарядов пушкинских времен — и говорил, что отлично сработали...
   — Пойдемте? — предложил он. — Уже поздновато, времени у вас, должно быть, в обрез?
   — Времени у меня столько, что и девать его некуда, — ответил Рита, одарив его не вполне понятным взглядом. — Супруг как раз отбыл в Томск на фестиваль, и я ближайшие три дня — вольная казачка...
   Показалось ему, или он этот взгляд расшифровал полностью? Ну, посмотрим...
   — Заранее прошу прощения за дурацкий и нелепый вопрос, — сказал Смолин. — Сдается мне, что вы тоже имеете отношение к театру...
   — Можно и так сказать, — улыбчиво протянула Рита. — А вы, должно быть, не театрал?
   — Вот именно, — сказал Смолин. — В театры не хожу, в кино последний раз был... да нет, и не припомню, прикидываю только, что это явно имело место еще при Брежневе... Да и телевизор не смотрю. Совершеннейший дикарь-трудоголик. Судя по вашей загадочной улыбке... Бог ты мой! Неужели вы — актриса?
   — Ну да.
   — Там же, в оперетте?
   — Угадали.
   — Ох, простите... — сказал Смолин с видом величайшей сокрушенности. — Я, в самом деле, в культурной жизни нашего славного города не силен...
   — Это при вашем-то роде занятий?
   — Да, так вот оно и получается... Простите великодушно...
   — Ничего, я, в отличие от некоторых, «святому искусству» не поклоняюсь, как дикарь — тотему. Я, Василий Яковлевич, не звезда и не жрица Мельпомены, выше головы прыгнуть не стремлюсь, работаю, лямку тяну...
   Голос у нее был чуточку грустный — но, когда имеешь дело с профессиональной актрисой, принимать такие вещи за чистую монету не стоит. Она может просто-напросто добросовестно разыгрывать очередной образ...
   — И все же я не верю, что вы там, в оперетте — пятая слева припевочка в шестом ряду...
   — И правильно. Я и Сильва, я и невеста Фигаро... если вы только знаете, кто это такие.
   — Ну, уж не настолько я темен... — сказал Смолин энергично.
   — Далеко еще?
   — Всё, пришли...
   Распахивая перед ней калитку, Смолин бросил быстрый взгляд через плечо — машина была на месте, разве что двое в ней изменили позы.
   Поднялись в мансарду, где уже чуточку сгустился полумрак. Привычно протянув руку, Смолин нажал выключатель, вспыхнули две неярких лампы по противоположным стенам...
   — Ой...
   Гостья шарахнулась, налетела на Смолина в непритворном испуге, поневоле пришлось схватить ее за плечи, удерживая — достаточно приятная ситуация, что уж там. Подтверждая кое-какие свои догадочки, он задержал ладони на плечах — а Рита не шевелилась, как будто так и надо.
   — Что это... — проговорила она шепотом.
   — Ах, вон оно что... — спохватился Смолин. Неторопливо снял Вождя со шкафчика и спрятал его внутрь, на верхнюю полку. — Это, знаете ли, тоже антиквариат, он разным бывает...
   — Серьезно?
   — Совершенно. Скиф. Садитесь... Коньячку хотите?
   Маргарита, все еще поглядывая за спину, на дверцу шкафчика, передернула плечами:
   — Налейте, в самом деле... До сих пор жутковато. Вы что, готику любите?
   — Готику? — пожал он плечами. — А, это... Да нет, никакой некрофилии. Просто наши предки, как мне объяснили, именно такие вот черепа держали дома в качестве оберегов.
   — Ничего себе оберег... Чуть сердце не выскочило...
   — Сказку помните? — сказал Смолин. — У Бабы-яги вокруг избушки — черепа на кольях... Как считают знающие люди, это всего-навсего воспоминания о старом житье, когда у каждого приличного дома такие вот обереги на заборе кучковались...
   — А вы не боитесь, что он ночью... что-нибудь этакое устроит?
   — Я исключительно живых опасаюсь, Рита, — сказал Смолин искренне. — Покойники мне сроду ничего плохого не сделали, так что и на сей раз обойдется... Держите.
   И протянул ей серебряную пузатую чарочку довольно приличных размеров, взял со стола свой стакан.
   — Без тостов?
   — Конечно, — сказал Смолин.
   Гостья осушила свою без жеманства, решительно и где-то лихо. Не поморщилась, не поперхнулась, откусила конфетку и поудобнее устроилась в кресле, положив ногу на ногу чисто автоматическим жестом.
   — У вас уютно, — сказала она, глядя по сторонам.
   — Есть немного.
   — Я никаких ваших планов не нарушила? Может, мешаю?
   — Господи, разве такая женщина может кому-то помешать? — сказал Смолин, лишь обозначив улыбку. — Банальность, конечно, но я тут одичал...
   Он разглядывал молодую женщину задумчиво и откровенно — а она, притворяясь, что и не замечает ничего, разглядывала трудолюбиво натащенную сюда покойным капитаном экзотику. Во дворе лениво забрехала Катька.
   — Василий Яковлевич, — сказала Рита решительно. — Эта земля и в самом деле стоит хороших денег? Точнее говоря... Их и в самом деле можно получить?
   — Конечно, — сказал Смолин. — Это всё — всерьез. Можете мне поверить — сто тысяч долларов за этот пустырь получим без труда. Или, учитывая последнюю моду — то бишь как-то незаметно отмершую традицию считать в долларах, — миллиончика два с половиной родимыми. Можно, конечно, придержать в расчете на будущее, чтобы потом снять и побольше... Но я, знаете ли, человек приземленный. Иногда лучше взять верные деньги, чем строить планы на будущее. Черт его знает, как оно будет обстоять через год, что там может помешать... Понимаете?
   — Понимаю. И ничего не имею против. Вы очень убедительно всё это обрисовываете... Значит, пополам...
   — А что, вам это представляется нечестным? — усмехнулся Смолин. — Я без вас ничего не могу, но и вы без меня — тоже. Бумага эта — моя законная собственность, я вовсе не обязан ее отдавать вашему мужу...
   — Ну что вы, я совсем не об этом, — торопливо сказала Рита. — Вы мне еще не нальете?
   — Извольте.
   И со второй рюмахой она разделалась столь же энергично, дожевала конфетку. Смолин, приняв свою дозу, терпеливо ждал, когда гостья заговорит.
   — Мы обсуждали... после вашего ухода, — сказала Рита. — Точнее пытались... я пыталась.
   — Судя по вашему лицу, супруг остается на прежних позициях?
   — Ну разумеется. Служителю высокого чистого искусства не пристало копаться в такой грязи... Хорошенькое мне досталось сокровище, а?
   — Рита, — сказал Смолин терпеливо. — Мне абсолютно неинтересны чужие семейные коллизии...
   — Всё, проехали... Я просто злюсь весь вечер...
   — Я понимаю, — сказал Смолин.
   И, перехватив недвусмысленный взгляд, налил ей третью. На алкоголичку она не походила, вероятнее всего, красавице просто требовалась легонькая разрядка, так что пусть хлещет, жалко, что ли? Никак не похоже, что ее развозит...
   — Значит, у вас ничего не получилось... — сказал он, рассуждая вслух.
   — Ну, это как посмотреть... —- загадочно блеснула глазами Рита. — Василий Яковлевич, коли уж у нас намечается деловое партнерство... давайте откровенно?
   — Да ради бога.
   — Насколько я понимаю, для вас важна исключительно сделка, а не личность моего муженька, неповторимая и самобытная?
   — Мне важно одно, — сказал Смолин. — Провести эту сделку и получить свои пятьдесят процентов. Я не намерен никого обманывать, поверьте. Не из благородства души, а исключительно потому, что так легче и проще жить — заключая честные сделки. Но, вы правы, никакой я не филантроп и не благодетель. Меня совершенно не интересуют ничьи неповторимые личности. Ну с какой стати меня должна интересовать такая лирика? Будь такая возможность, я бы с превеликой охотой сделку провел не с вашим мужем, а с вами, мне, в принципе, все равно, кому отдавать его часть...
   — Прекрасно, — сказала она, откинув голову на спинку кресла слегка улыбаясь, прищурившись. — Вот и давайте работать вместе.
   — То есть?
   Она взяла свою черную мешковатую сумочку, стоявшую у гнутой ножки кресла, вынула сложенный вчетверо лист бумаги, протянула, не
   меняя позы. Смолин, почуяв какой-то крайне интересный перелом в безнадежной ситуации, все же не сорватся с места, а поднялся вполне спокойно. Развернул бумагу, вчитался в печатный текст, мельком отметил штамп нотариуса...
   — Рита, это прекрасно! — сказал он с искренней радостью. — Это просто отлично! Совсем другой оборот... Доверенность действительна еще почти год... право подписи, в том числе и финансовой... практически всё, что нам с вами необходимо, тут оговорено, и вы можете от его имени подписывать любые... Если не секрет, по какому случаю муж вам доверенность выдал?
   — Мы дачу продавать собрались. Ну, и понятно, нам, — иронически подчеркнула она последнее слово, — в лом, как нынче молодежь выражается, заниматься столь пошлой и низменной прозой жизни... Риточка все вытянет... — она улыбнулась ослепительно, чуть пья-новато и, пожалуй, не без некоторой хищности. — Риточка, точно, вытянет. Ну что, я имею право подписывать с вами договор и от своего лица все это оформлять?
   — Полнейшее, — сказал Смолин. — С такой-то доверенностью...
   — Так, чтобы он и не знал?
   — Ну разумеется, — сказал Смолин. — У вас на руках юридически безупречная доверенность, дающая вам все полномочия. Зачем ему что-то знать? Закон вовсе не требует, чтобы вы мужа
   информировали о каждом своем шаге. Один маленький нюанс: как вы, должно быть, догадываетесь, вы все же обязаны честно поделить с мужем заработанные денежки, это все равно что «совместно нажитое имущество»... Что, душновато?
   Она как раз расстегнула две верхних пуговицы блузки — вполне естественным, непринужденным движением, вроде бы и не таившим никакого подтекста. Смолин давно уверился, что настоящая актриса как раз Рита, а не ее пафосный муженек. Грамотно играет девочка, все у нее выходит естественно, умом понимаешь игру, но фальши-то не видишь... Актриса... Блузочка-то теперь распахнулась так, что'любой нормальный мужик стойку сделает. И ведь понятно, похоже, что ей нужно...
   Смолин чуть приоткрыл правую створку, взглядом задал вопрос и, получив немой недвусмысленный ответ, налил коньячка очаровательной актрисе. Рита выпила уже медленнее, глядя на него поверх серебряной рюмахи весьма выразительно...
   — Василий Яковлевич, — сказала она улыбчиво. — Вы такой прожженный делец...
   — Ну, не льстите. Обычный торгаш.
   — Не прибедняйтесь... В вас чувствуется... хватка. Мы только что говорили, что мой дражайший супруг вам глубоко безразличен... впрочем, надо полагать, как и я...
   — Очередная банальность, но что поделать... — сказал Смолин. — Такая женщина, как вы, безразличной быть не может. Вот вам суровая правда жизни. Вы прекрасно знаете, какая вы, какое впечатление производите на любого нормального мужика, что уж тут дипломатничать...
   — Приятно слышать... — сказала Рита без малейшего жеманства. — А откровенность в устах красавиц приветствуется?
   — Ну разумеется, — сказал Смолин, уже разглядывая ее вовсе уж откровенно. — Особенно в таких делах...
   — В договоре обязательно должна значиться вся сумма? Или там может стоять другая, скажем...
   — Гораздо меньше? — подхватил Смолин с обаятельной улыбкой. — Да не вопрос! Повторяю, я привык играть честно. Я вам отдал бы законную половину даже без писаного договора.
   — Но ведь получается, что мне придется вам довериться...
   — Вот и доверьтесь. Стар я уже обманывать таких красивых, Риточка... Давайте к делу. Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. В договоре мы напишем тысяч пятьсот, о которых ваш муж со временем, конечно же, узнает... но будет еще два миллиона, о которых он не узнает никогда... Я вас правильно понял?
   Она опустила глаза и какое-то время задумчиво созерцала свои точеные ножки. Смолин сидел с непроницаемым лицом: пусть сама дозреет, ей,
   должно быть, впервые приходится такое проделывать, где б раньше случай подвернулся?
   — Вы меня считаете стервой? — наконец подняла она глаза.
   — Я вас считаю очаровательной, умной женщиной, — сказал Смолин. — Которой, думается, чертовски не повезло с мужем...
   — Меня скоро выставят, — сказала она, усмехаясь не без грусти. — К чертовой матери. Вы в курсе, которая я у него?
   — Четвертая, нет?
   — Правильно, — сказала Рита. — Привычки у нас постоянные: берется молоденькая актриска, очаровывается и торжественно вводится в дом в качестве полноправной хозяйки и законной супруги. А лет через несколько на горизонте появляется очередное Высокое Чувство, и... фьють! — она сделала красноречивый жест, печально улыбнулась. — Причем каждая дурочка уверена, что именно на ней эта традиция прервется... шиш! Так вот, мой часовой механизм уже затиктакал. Замаячило очередное Высокое Чувство на десять лет меня моложе... Цинично прикидывая, пара-тройка месяцев у меня в запасе есть, но не более того... Практичная женщина в такой ситуации будет заботиться о будущем, вот и я пытаюсь... Вы верите, что все так и обстоит, как я рассказываю?
   — Верю, — сказал Смолин серьезно. — Именно потому, что лицезрел вашего муженька собственными глазами... ну, и слышал о нем то и это. Так что никакая вы не стерва, милая Маргарита. Вы просто-напросто хотите хоть что-то урвать от этой поганой жизни... вполне объяснимое и оправданное желание.
   — Спасибо...
   — Коньячку?
   — С удовольствием.
   — Только одна загвоздка... — сказал Смолин сокрушенно. — Вы меня все же загоняете в ту лунку, над которой написано «Филантроп». А я — не он. Ну, что поделать, таким меня жизнь обтесала — дурная компания, влияние улицы, не читал я в детстве романтических книг и не смотрел романтических фильмов...
   — Другими словами, я вам все же безразлична?
   — По большому счету — пока да...
   Не сводя с него глаз, Рита гибко встала, подошла вплотную, положила руки на плечи, прижалась. Ну что в столь романтической обстановке оставалось делать? Да только мягко оттеснить ее к низкому широкому дивану, уложить на таковой и рядом примоститься...
   — Ты меня не кинешь? — спросила она на ухо, тоном все же настороженным, опасливым.
   — И не подумаю, будь спокойна, — сказал Смолин, аккуратно расстегивая на ней блузку. — Я человек старомодный...
   Она все же была чуточку напряжена, но это прошло, едва он снял последнее.
   Ходить вприпрыжку на кладбище как-то не принято, и Смолин шагал к выходу достаточно неторопливо — хотя так и тянуло побыстрее отсюда припустить. Он с некоторых пор откровенно недолюбливал кладбища, то ли из-за возраста, то ли вспоминая, сколько его знакомых уже не здесь. Невеселая арифметика, если прикинуть...
   Дожидаться самого конца церемонии он не стал. Свое обещанное выполнил — мастерски заслонившись букетом, незаметно опустил Чепурнову в гроб коробочку с орденом, как тот и просил. Прошло нормально, никто не заметил.
   Орден был редчайший — первый орден Японии, а строго говоря, и не орден даже, а наградной знак, именовавшийся в соответствующей литературе «Орден государства Сацума-Рюкю». В восемьсот шестьдесят шестом один из крупнейших самурайских кланов отправил на Парижскую всемирную выставку своего делегата, тот и вручил орден Наполеону III, а заодно и дюжине приближенных. Затеяно это было, чтобы показать Европе: клан наш, уважаемые господа, посильнее и императора, и правителя, что хотим, то и делаем, можем даже орденами награждать иностранных монархов, если придет такая охота...
   Ничего особенного, в общем: красная эмалевая звезда с гербом клана (крест в круге) да пять иероглифов синей эмали меж лучами звезды. Круглая подвеска — цветок, красная лента с белыми полосами. Вот только остался один-единственный известный антикварному миру экземпляр — в Японии, в музее. А у Кащея, выходит, неизвестно сколько лет лежал второй, при том, что в самой Франции ни одного не осталось...
   Где он его ухитрился раздобыть, уже не спросишь. Но наиболее правдоподобная версия, если пораскинуть мозгами, сыщется. Уникальный орден во Франции могли прибрать к рукам немцы — а потом в Германии он где-то попался на глаза молодому веселому победителю, еще не носившему клички Кащей. Никифор сам говорил как-то давно тому: в Германии, в оставленном сбежавшими хозяевами особняке нашел пригоршню экзотических орденов, это и подтолкнуло ко всему дальнейшему. Разумеется, могут быть и другие версии, но истины уже не доищешься, да и какой в ней толк, кому она нужна? Коли уж господин Чепурнов этот мир покинул окончательно и бесповоротно, интересно все же, вроде бы и верующим был наш оборотистый аксакал, а вот поди ж ты, в гроб попросил положить насквозь басурманскую регалию... а впрочем, наше дело маленькое, о чем нас попросили, то мы прилежно и исполнили, совесть чиста, а значит...
   — Василий Яковлевич...
   Он чуточку вздрогнул, надо признаться, обернулся резковато. Дашенька Бергер, очаровательное, интеллигентное и утонченное создание, надежда родителей (каковые сами в мире высокого искусства достигли не особенно и много, а потому, как водится, все надежды возлагали на то, что родимое чадушко станет крутейшим искусствоведом).
   Она небрежным движением сняла с головы черный платок — скорее уж невесомую косынку, надетую, надо полагать, исключительно по
   родительской воле. Судя по этому движению и абсолютно спокойному лицу, никакой такой особенной печали она и не чувствовала после утраты любимого дедушки. Ничего удивительного: Смолин примерно представлял, что она с малолетства слышала дома о милом дедушке: «собака на сене» и «старый придурок с хламом» — это еще самое мягкое...
   — Василий Яковлевич...
   — Да?
   — У меня к вам серьезный разговор... Точнее, просьба...
   — Минутку, ладно? — попросил Смолин, вытаскивая из нагрудного кармана завибрировавший мобильник.
   Выслушал. Отозвался парой коротких реплик. И отключил телефон, чувствуя, как на лице невольно расплывается улыбка. Это здорово, это чертовски здорово, наконец не просто определенность, а простор для маневра...
   — Итак?
   — Василий Яковлевич, создалась такая ситуация, что мне и не с кем посоветоваться...
   — О чем?
   — Ну, это касается антиквариата... Я же знаю, что вы — великий знаток и профессионал...
   — Да уж какой там великий...
   — Все равно. Главное — знаток и человек компетентный. Дедушка о вас всегда так и отзывался.
   — И далеко не с обожанием, а?
   — Ну, в общем... — Дашенька похлопала ресницами в некотором смущении. — Но это ведь не главное, как бы он о вас ни говорил в бытовом плане, считал вас крутым профессионалом...
   — Даша, можно ближе к делу? Мне только что звонили, нужно ехать, дело важное...
   — Мне нужно с вами проконсультироваться... по поводу одной вещички. Осталась от дедушки... — она оглянулась по сторонам с таким видом, словно опасалась слежки. — Это долгий разговор, тут, наспех, ничего не объяснишь, нужно обсудить все обстоятельно и вдумчиво... Мне очень, очень нужен ваш совет...
   — Ну, пожалуй... — сказал Смолин, подумав. — Ежели без уголовщины.
   — Да нет, никакого криминала. Просто я человек все же неопытный и могу здорово напортачить, а вещичка крайне интересная, и меня объегорить могут в два счета...
   — Хорошо, — сказал Смолин. — Я освобожусь уже через часок. Где бы нам пересечься...
   Даша достала из сумочки бумажный квадратик:
   — По этому адресу вам будет удобно? Я эту квартиру сняла на лето, так получилось...
   Бегло прочитав адрес, Смолин кивнул:
   — Понятно. Через час приеду.
   Он кивнул и зашагал к стоянке. Интересные дела. Ручаться можно, что Дашенькины родители, интеллигенты «из сферы культуры» с соответствующей зарплаткой из разряда «кошкины слезки», как ни баловали свое чадо, а все же вряд ли смогли бы ей давать денежки на съемную квартиру в центре. Удовольствие недешевое, даже однокомнатная в том районе выскакивает в копеечку. Очень похоже, девица отыскивает самостоятельно средства к существованию — что ж, цинично прикидывая, милым девочкам это удается гораздо быстрее и проще, нежели потасканным мужикам, времена такие... Ничему не стоит удивляться с тех пор, как один его знакомый, оттягиваясь однажды с приятелями в загородном домике и вызвавши туда девиц из крайне элитного заведения, нос к носу столкнулся с собственной дочушкой — умница, интеллектуалка, в престижный колледж пристроена и уж безусловно карманными деньгами не обижена, а вот поди ж ты, и денег ей было мало, и на вульгарные приключения потянуло...
   Ладно, все это, в общем, неинтересно. О другом нужно думать: что у нее за вещица? Что такого могло ей остаться от дедушки — учитывая дедушкину личность? А вот тут уже простор для самых смелых фантазий, мог Кашей, размякнув душой однажды, подарить внученьке нечто такое, с чем и к сэрам, пэрам и херам на «Сотбис» не стыдно показаться. Мог и оставить заначку — что, если в комнате-тайнике хранилось далеко не все? И теперь детка боится продешевить, прекрасно понимает, что сама ничего не смыслит в рынке, и облапошат ее в два счета. Предприимчивая детка выросла, палец в рот не клади, вон как легко и непринужденно собрала приятелей и тряхнула опустевшую дедушкину квартирку. Чувствуется наследственная хватка — перепрыгнув через поколение, дали о себе знать Кащеевы гены. Вдруг да и выйдет какая выгода?
   ...Хозяин магазина «Эльдорадо» Николай Эрастович Демидов (как о том знала каждая посвященная собака) дельцом был хватким, но, как многие, страдал пунктиком. Хорошо еще, практически безобидным в отличие от педофилии, наркомании и порочной страсти к рулетке. Переклинило Эрастыча на генеалогии: не хочет быть старуха простою бабой, желается ей быть владычицей морскою... Вот уж лет двадцать, со времен угара перестройки, Демидов утверждал окружающих во мнении, что он, изволите ли знать, не с елки упал и не от посконных хлеборобов происходит, а имеет честь быть потомком тех самых Демидовых, что ставили заводы на Урале, чеканили фальшивые рублевики в подземельях и просаживали миллионы золотом на дурные прихоти.
   Доказательства были самые фантазийные —-точнее говоря, зиждились исключительно на разглагольствованиях самого Эрастыча, сетовавшего на коммунистическое правление, когда все бумаги сгинули в вихре войн и переворотов, все семейные реликвии вкупе с фамильными ценностями разворовали злобные чекисты, а ежели какие архивы и избежали катаклизмов, то их с оглядкой спалили в буржуйке сами демидовские предки, дабы не держать в доме столь опасных улик.