Страница:
— А кому еще? — словно угадал его мысли, прошелестел старик. — В музей... чтобы растащили половину, еще не донеся, а остальное — в самом скором времени... Не дождутся. Дашке... просвистит со стебарями... Пользуйся... помни мою доброту... в тумбочке... футляр кожаный...
Без излишней поспешности Смолин извлек из тумбочки кожаный футлярчик на «молнии» размером с половину сигаретной пачки — судя по ощущениям пальцев, там лежали ключи, разномастные.
— Как только сдохну, пойдешь в закрома, — четко выговорил Никифор. — Не раньше, зараза, не раньше... Слушай условия, будут и условия... я тебе всё ж не благодетель из индийского кино.
— Да? — бесстрастно произнес Смолин.
— Памятник мне... и Лизе. Эскизы в зеленой папке. Строго по эскизам, уяснил? И чтоб не вздумал мелочиться, иначе приду и возьму за глотку, веришь ты в это или нет...
— Да ладно, — сказал Смолин, наклонясь к постели. — Считайте меня кем угодно, но ведь помните, надеюсь, что слово я всегда держу...
— Помню, помню... Памятники обоим, строго по рисунку... Дашке... Дашке... ну, дашь ей потом денег на квартиру, на машину, на шмотки-цацки... Не мелочись и не перегибай. Двухкомнатку, не обязательно в самом центре... машину японскую, но так себе... и баксов... с десятку... ага, десятку... Не жмись, сам будешь не в накладе... Понимаешь?
— Ну да, — сказал Смолин. — Еще что-нибудь?
— Японца с коробочкой — мне в гроб... Непременно... Там поймешь... японца мне в гроб... И всё. Остальные обойдутся, идут они боком через буераки... — он медленно-медленно выпростал из-под простыни руку (во что пальцы, ладонь превратились за три дня — жуть берет), свел пальцы на запястье Смолина.
Пальцы оказались холоднющие, липкие, но Смолин терпел, только теперь начиная осознавать, принужденный склониться к самому рту, стараясь дышать только ртом, чтобы не втягивать ноздрями кисловато-затхлый запах, слушал самое важное — где, как попасть...
Всё. Он чуть-чуть шевельнул запястьем, давая намек на то, что хочет освободить руку. Старик не отреагировал, наоборот, стиснул его ладонь вовсе уж клешнясто и, вперившись немигающим взглядом филина, повысив голос чуть ли не до крика, совершенно четко выговорил:
— Васька, ищи броневик! У меня не получилось... Ищи броневик, зараза, тварь! Такое бывает раз в жизни, нельзя отдать случайным, на
сторону... Я не успел... Васька, ищи броневик! Броне...
— Какой броневик? — плюнув на брезгливость и почти касаясь ухом жабьего безгубого рта, настойчиво спросил Смолин.
— Ищи броне...
Что-то клокотнуло над самым ухом — и Смолин, инстинктивно отшатнувшись, вырвал ладонь из склизких пальцев. Что-то мерзко, пронзительно залилось электронным писком над его головой — он теперь только рассмотрел, что на полочке стоит белый ящичек, мигает лампочками, и окошко светится зеленым зигзагом, писк все сильнее...
Он и сам не понял, как так получилось, что его, ухватив за локоть, приподняли с табуретки, а там и вмиг вытеснили в коридор зеленоватые халаты в количестве трех. И кинулись к постели, над которой все так же пищало непонятное устройство — вот только в их суете Смолин не отметил ни живости, ни настоящей заботы...
Крепыш с широким усталым лицом, в таком же зеленоватом халате на голое тело заглянул в палату, дернул крутым сильным плечом и, вернувшись в коридор, окинул Смолина достаточно равнодушным взглядом:
— Сын?
— Племянник, — сказал Смолин.
На лице врача отобразилось явное облегчение — ну да, так ему проще, вряд ли стоит предполагать, что племянничек возраста Смолина
примется заламывать руки и оглашать обшарпанный коридор рыданьями, узнав, что дядюшке восьмидесяти с лишним лет настал трындец... Впрочем, и родные кровиночки в таком-то возрасте вряд ли будут биться в рыданиях — мы ж реалисты, такова се ля ви, особенно в данном конкретном случае. То-то, кстати, и не видать безутешных чадушек... Может, не знают?
— Что там? — спросил Смолин приличия ради.
— Ну, что там... — врач говорил негромко, устало, в голосе чуялась лишь чуточка чисто профессионального сочувствия (ну понятно, если будет каждому соболезновать всерьез, крышей подвинется). — Третий инфаркт и все сопутствующие осложнения, в первую очередь — годы... В другом возрасте зашла бы речь о шунтировании и еще паре-тройке достаточно сложных процедур... Восемьдесят четыре, понимаете ли... Наркоз противопоказан категорически, дядюшка ваш сейчас не перенесет и простейшей операции вроде вскрытия чирья на пальце. Так что...
— Всё? — спросил Смолин. Врач вильнул взглядом:
— Ну, что тут скажешь...
— Вячеслав Палыч! — донесся женский голос из палаты.
Врач вошел туда, остановился на пороге — и почти сразу же, оглянувшись на Смолина, пожал плечами — так досадливо, привычно, непреклонно, что все стало ясно и без вопросов. Смолин и не пытался заглянуть в палату, где все присутствующие уже не суетились, а стояли неподвижно — повернулся и направился к лестнице.
Ага! Сподобились наконец... Вся родня, не особенно и торопясь, поднималась ему навстречу: осанистый Викентий Никифорыч с супругою, но без чадушек, Бергер с женой Галиной Никифоровной и дочкой Дашенькой...
Смолин и не подумал свернуть — а какое им дело? Что он, не имеет законного права по этим коридорам ходить? К тому же никто из них, за исключением Дашеньки, знать его не знал.
И они разминулись совершенно безучастно, как в море корабли — вот только Дашенька, вовсе не выглядевшая убитой горем, мимоходом кинула на него очень уж цепкий, очень уж острый взгляд... или показалось?
Усевшись за руль, Смолин протянул было руку к ключу — но тут его пробило насквозь новым, непонятным ощущением. Там смешались холод и тоска, растерянность и страх, в пот бросило от мимолетного приступа жути: вот так оно и бывает, значит? Хлоп — и нету? И ничего с собой туда не прихватишь, ничегошеньки! Был — и нету... А тебе-то уже не двадцать и не пятьдесят даже...
Он даже коротко простонал-взвыл сквозь зубы — таким острым, жгучим, неприятным был приступ тоски. Но очень быстро справился с собой, посидел, закрыв глаза, резко выдыхая сквозь зубы. В конце концов, ему отстучало всего-то пятьдесят четыре, он был крепок, без хронических хворей, а то, что все же досаждало, не представляло серьезной угрозы... Он справился с собой: это все нервы, нервишки... Рукавом рубашки отер со лба неприятно холодивший пот и, прежде чем включить зажигание, тихонько пробормотал, глядя на себя в зеркало заднего вида:
— А при чем тут броневик? Какой еще, на хрен, броневик?
Сознание вновь работало четко, с размеренностью только что заведенного движка. Вроде бы нет и не было среди дел насущных ничего, что следовало бы увязать с понятием «броневик». Определенно, нет и не было. Что-то такое крутится в голове, зыбкая, ускользающая ассоциация... да нет, никакой связи с делами насущными, чутье безмолвствует, точно...
Кот Ученый с искренней готовностью сказал:
— Я тоже пойду, мало ли что...
— Нет уж, — решительно отказался Смолин. — Все спокойно сидят в машине и ждут меня. Так оно надежнее. Следует, соколы мои, исключить любой намек на групповуху — я в случае чего один, как перст, что с точки зрения уголовного кодекса является смягчающим обстоятельством... Шварц, если что — пустую эсэмэску...
— Яволь.
Смолин тихонько прикрыл за собой дверцу «тойоты», перекинул в левую руку пластиковый пакет, в котором покоились две туго свернутых огромных сумки, с какими шастают всевозможные торгаши — вместительны, что ни говори, — коснулся электрошокера в правом кармане легкой куртки и, зажав в кулаке связку ключей, уверенным шагом направился к подъезду. Близилось к полуночи, уже стемнело, вокруг было пусто и тихо.
С точки зрения антикварки он был в своем праве — покойник сам передал ему свои закрома, пребывая, безусловно, в твердой памяти и ясном сознании. Но вот с точки зрения писаных законов, все обстояло как раз наоборот: все, что принадлежит скончавшемуся гражданину Н. С. Чепурнову, при отсутствии писаного завещания (а его нет) принадлежит в равных долях великовозрастным детишкам данного гражданина. Так что, на взгляд уголовного кодекса, мистер Смолин намеревается совершить деяние, поименованное как «кража». Сто пятьдесят восьмая, пункт два — с незаконным проникновением в помещение или иное хранилище. Вплоть до пятерки. Плюс несомненная сто шестьдесят четвертая, пункт один — хищение предметов или документов, имеющих особую историческую, научную, художественную или культурную ценность. Об заклад биться можно, что под то или иное определение попадает практически все, что может отыскаться в Кащеевых закромах. Тут уж — до десятки, плюс штраф в полмиллиончика. Кошке ясно, что с такими двумя повисшими на хвосте статьями следует, как огня, избегать любых намеков на «группу лиц», «организованную группу», «предварительный сговор» — иначе автоматом навешивается еще поболее. Так что гражданин Смолин выбрался сюда один-одинешенек... правда, и в этом случае на нем повисает «крупный размер» — но что ж тут поделаешь...
Опрятный подъезд. Тихо. Пусто. Поднимаемся на третий этаж бесшумно, тихо, чтобы ни одна любопытная рожа к глазку не сунулась...
Обдумав все на сто кругов, Смолин пришел к выводу, что следовало все же ожидать и подвоха, исходящего от самого покойничка, вплоть до недавнего времени человека умного, изобретательного, недоброго и сплошь и рядом беззастенчивого. Быть может, Кащей и в самом деле пришел к выводу, что иного выхода нет и закрома следует отдать своему, как к нему ни относись. А может, старый черт решил и устроить из-за гроба крупную подляну. В хорошем стиле «черного юмора». Поскольку мы не в штатовском детективе, в пустой квартире конечно же нет трупа с ножом в спине, рядом с которым Смолина должны повязать заранее оповещенные детективы — как это сплошь и рядом случается у Чандлера и других классиков жанра...
Трупа, конечно, нет. А вот на сигнализации квартирка вполне может оказаться, и Смолина там вскоре повяжут, как пучок редиски, — и отбрехаться будет крайне трудно. На нары вряд ли угодишь — есть хороший адвокат, есть полдюжины свидетелей, которые подтвердят, что кое-какие вещички в хате покойного Смолину как раз и принадлежат — и это будет чистая правда, без дураков... Но вот оправдываться и отписываться придется долгонько, надолго будешь отлучен от нормального бизнеса, и пятно на репутации, и хлопоты, и бабки нешуточные впалишь... Вообще-то он не насолил старикану настолько уж — но тот мог в последние перед кончиной дни и умом малость подвинуться, пакость приготовить...
Ладно, не стоит себя накачивать: все равно идти в квартиру придется, чему быть, того не миновать, если не решишься, потом будешь себя грызть всю оставшуюся жизнь — это ж Кащеевы закрома, не чьи-нибудь...
Смолин достал мобильник, еще раз проверил, поставлен ли он на «беззвук», поместил в нагрудном кармане куртки так, чтобы сразу заметить мерцание экрана. Второй этаж... Третий... С четвертого, если что, не сиганешь... Фляжка с коньяком в правом кармане джинсов, нужно успеть в случае чего и хлебануть, и облиться, чтоб за версту несло — спьяну и решил, гражданин следователь, забрать свое, собственное, покойный не был бы в претензии...
Площадка четвертого этажа. Тишина. Ключи были уже в руке. Потратив не более пяти секунд, Смолин определил, какой из двух ключей которой скважине из двух соответствует, вставил плоский... повернул... не идет, черт... ага, в обратную сторону... еще пара секунд потеряна... главное, не коситься на глазки с двух сторон... тихо вроде бы, но кто их знает... так, один мы открыли, теперь второй... вот этот сразу крутанул в правильную сторону... дверь подалась... темнота внутри и тишина... ни на косяке, ни около него не заметно ничего, смахивающего на датчик сигнализации, но она нынче бывает самая разнообразная, скрытая так, что хрен заметишь... ну, поехали!
Он вырвал из кармана электрошокер, нажал кнопочку на торце — включил, теперь, если что, клавишу сбоку... Не идти же было с пистолетом, мы не герои романа в яркой обложке, ребята, мы обычные антиквары, в нашем бизнесе дурой пользуются только законченные идиоты...
На ощупь нашел выключатель, осветилась небольшая прихожая. Сжигая за собой все мосты, Смолин тихонько захлопнул дверь, бегло осмотрел замки: на одном есть блокирующая кнопка, но нажимать мы ее не будем, не стоит усугублять...
Включил свет в одной комнате, в другой — шторы, слава богу, плотно задернуты. Безукоризненные чистота, опрятность и порядок, как
обычно. Последний раз он здесь был всего неделю назад, поэтому ориентировался легко: планшетка с теми орденами, что он оставлял старикану, конечно, в секретере... ага, вот она, родимая... из семи орденов осталось шесть, значит, «Савушку» Никифор таки продал... денег от него, правда, уже не дождаться, но наплевать, коли обретаешь гораздо больше, ладно, пусть планшетка пока на прежнем месте и лежит, не до нее...
Крохотная спальня (где вообще ничего интересного с точки зрения антиквариата, кроме настольной лампы конца сороковых: круглый матерчатый абажур, бронзовые серпы и молоты с дубовыми листьями, когда-то такие стояли в начальственных кабинетах). Обширная гостиная. Вот тут антиквариат в некотором количестве присутствует, но наблюдаем мы сущий мизер, тот самый пресловутый середнячок. На ковре над диваном — кавказский кинжал (дореволюционная работа, в серебре, но, в сущности, ровным счетом ничего особенного) и драгунская офицерская шашечка образца восемьсот восемьдесят первого дробь девятьсот девятого: не золотое оружие, не наградное, клинок без травления, словом, стандартная «селедка», именно такую в свое время генерал Коржаков и подарил Майклу Джексону — по поводу чего тупые журналюги подняли хай на всю страну, уверяя, будто речь идет о каком-то несказанном уникуме. Хотя цена этому ширпотребу максимум три штуки баксов в базарный день, и раздобыть их при нужде можно охапку, не особенно и напрягаясь. Нашли уникум, уроды...
Аккуратная незастекленная этажерочка, где выстроены в безукоризненном порядке штук тридцать фарфоровых фигурок — снова ничего раритетного, в основном «элфэзэшки», самые старые — ровесницы Смолина, хотя на непосвященного, конечно, впечатление производит...
Черная рамка, где на квадратном метре темно-вишневого бархата укреплено штук сорок медалей. Лабуда, если честно — конечно, сыщется среди них и начало двадцатого, и конец девятнадцатого, и даже середина означенного, но опять-таки ни тени уникального, все эти регалии вешались чуть ли не каждому второму в свое время, чеканились тиражами громадными, самой дорогой цена баксов двести, зато смотрятся...
Смолин хмыкнул: насколько все-таки одинаковым зигзагом путешествовали у них с Кащеем мысли насчет «кроличьего огородика» — а впрочем, удивляться нечему, чуть ли не всякий себе оформил бы такие вот «отвлекалочки»...
На консольке в углу — здоровенная коняшка из потемневшей от времени бронзы. Идиллически стоит себе у изгороди, спокойно пялится вдаль, насторожив уши. Хорошая коняшка, лет сто ей, не меньше — но ведь не Лансере, ох, не Лансере...
Смолин глянул на часы. Он уже четыре минуты находился здесь, а в дверь никто не ломился, не грохотал по лестнице берцами, не обкладывал — пожалуй, и обойдется, а? Взять, конечно, могут и на выходе, так оно надежнее, чтоб непременно с поличным — но телефон-то молчит. Правда, могли давно уже повязать и мужиков... стоп, стоп! Это уже нежное дыхание паранойи — ну какого лешего кто-то будет вязать людей только за то, что они сидят в машине у подъезда, ничего не нарушили, ни они не в розыске, ни машина...
Прикрикнув мысленно на себя, Смолин повернулся к книжной полке — их тут было четыре, но его интересовала только одна. Аккуратно вынул четыре темно-зеленых тома Диккенса—с девятого по двенадцатый. Открылась прямоугольная дверка, светло-коричневая, с черной каймой, на вид похоже на крохотный сейф, благо и замочная скважина имеется. В которую идеально входит третий, самый маленький ключ со связки.
Дверца исправно открылась —- но там оказались не полочки, а, как обещалось, десять черных квадратных кнопок. Нажимаем, как наставляли — семь, три, семь, ноль...
Раздался звонкий металлический щелчок, ничего вроде бы не изменилось, но, легонечко потянув на себя полку (там с обеих сторон два удобных крючочка были прочно приделаны, якобы какие-нибудь маленькие картиночки вешать, а на самом деле — ручки), Смолин почувствовал, что она подается, накатывается на него.
Приналег. Вскоре весь стеллаж, шириной около метра и высотой вровень с остальными, неподвижными, отделился от соседних примерно на метр, а там встал прочно. Обойдя его, Смолин заглянул с изнанки. Ага, вот оно что — внизу и вверху по два толстых металлических штыря, судя по виду, стальные, выходят из пазов, выдвигая полку в комнату... Добротно сделано. Что ж, большую часть жизни Кащей был технарем, и неплохим, достаточно высоко поднялся к пенсии на «Шантармаше». Квартиру эту он купил году в восемьдесят восьмом — и сразу же, надо полагать, переоборудовал. Вполне возможно, в одиночку, собственными руками, он тогда был весьма даже крепок, помнится. И никто за двадцать почти лет не догадался, что квартира-то трехкомнатная...
Смолин вошел, нашарил выключатель именно там, где ожидал. Ну да, обычная комната, шторы задернуты, посреди — удобное кресло, и более никакой меблировки, разве что высокий шкафчик в дальнем углу. Зато по стенам, по стенам...
Глаза разбегались, не в силах задержаться на чем-то конкретном. Челюсть, должно быть, отвисла, и вернуть ее на место не было никакой возможности. Холодняка не так уж много, штук десять, в основном планшеты с наградами, сплошь покрывшие стены...
Снизу ударило в напряженные глаза ритмичное мерцание. Он выхватил двумя пальцами мобилу, но это было не сообщение — высветился номер Шварца.
— Дашка с тремя шнурками, на той «восьмерке», — послышалась придушенная скороговорка. — В подъезд поканали!
— Понял, — откликнулся Смолин и отключился.
Решение следовало принимать молниеносно. Знает или нет? Ну, даже если и знает, уйти отсюда он решительно не в состоянии. С Дашкой трое, но и с ним не меньше. То, что она притащилась в полночь, без родителей, уже само по себе свидетельствует: маловато легальности у такого визита. Нет уж, ни один антиквар на свете не ушел бы без драки отсюда...
Он действовал молниеносно, словно пресловутый ниндзя — метнулся наружу, погасил везде свет, потянул на себя полку (благо изнутри это сделать еще легче, на обратной стороне стеллажа присобачены высокие никелированные поручни...), ага, вот он, справа, рычаг, открывающий потайную дверь изнутри — ну в самом деле, изнутри хозяину не нужен шифр...
Вновь звонкий щелчок, дверь плотно вошла в гнездо — хорошим инженером был покойничек... Погасил свет. Еще раз напомнил себе, что
успел захлопнуть дверцу и надежно ее заставить четырьмя томами Диккенса.
Стоя вплотную к тонкой перегородке, сработанной из листа нержавейки, он слышал как открылась дверь. Должно быть, зажгли свет, но сюда ни один лучик не проникает, на совесть постарался Никифор, чтоб ему земля была пухом...
Ладонь, сжимавшая бугристый чехол шокера из черного кожзаменителя, чуточку вспотела. Сердце колотилось. Он, разумеется, боялся не за себя — видывали виды и почище, знаете ли. Невыносимо было думать, что за эту пещеру Али-Бабы может завязаться драка с оглаской: герой давнего советского боевика, даром что обреченный историей белогвардеец, говорил по схожему поводу золотые слова: «Это для одного, а не для всех...»
Судя по звукам, вошедшие расхаживали по гостиной, то и дело оказываясь прямо напротив него — вряд ли их интересовала спальня, там, с первого взгляда ясно, поживиться абсолютно нечем...
— Ну, и где же сокровища? — послышался молодой незнакомый голос. — Я чего-то такого ждал, такого...
— Заткнись! — нервно огрызнулась Дашенька. — Я и не говорила, что тут сокровища грудами навалены, хотела просто осмотреться...
— Ну, осмотрелась?
— Подождите. Должен же быть какой-то тайник...
— Давайте рассуждать логично. (Ага, вот это уже определенно волосатик Миша.) Ценного у дедушки должно быть много. Верно? Если тайник здесь, и достаточно обширный, то устроен он наверняка так, чтобы найти его было нелегко. И вряд ли мы с ходу на него наткнемся... Убедительно?
— Убедительно. За что я тебя люблю, Майкл, так это за светлые мозги, хотя у Дашки наверняка другие мотивы...
— Иди ты! — фыркнула девушка.
— Леди и джентльмены, давайте посерьезнее. Ладно, это была разведка... Вношу предложение: нагрянем сюда завтра с утреца, возьмем музычку, врубим как следует, чтобы глушила неподобающие звуки, и начнем искать вдумчиво. Если примемся громыхать в первом часу ночи, аборигены непременно звякнут в ментовку, а оно нам надо? По-моему, разумная идея. Даш, не начнут же твои родаки уже завтра тут отираться, мебеля делить, из-за стульев цапаться... Дней несколько у нас есть. А? Майкл?
— По-моему, он дело говорит, — откликнулся Миша. — Завтра утром спокойно и приступим. Даша...
— Ну, в принципе... Только мы что же, так и уйдем? Вот это можно сразу прихватить, в сумку войдет вполне... Дэн, займись? Миша, а ты посмотри по ящикам...
— Ну вот, откуда все анекдоты про блондинок, если Дашутка — чистый тебе Эйнштейн...
— Хорош болтать, работайте давайте! Послышалось звяканье — ясно, планшет с медалями потрошат, тинейджеры сраные, догадался Смолин. С медалями проще всего, их можно грузить навалом...
— А статуэтки? — послышалось с той стороны.
— Где уж сейчас с ними возиться, их же нужно упаковать как следует... Что они будут стоить коцаные... Вввв...
— Что такое?
— Палец, бля... Прямо в мякоть засадил... Булавка охеренная...
— Кровь выдави, вдруг она ржавая...
— Да ни хрена подобного, вон как блестит...
— Все равно выдави, мало ли...
— Тронут вашей заботой, Дарья...
— Тронутым ты всегда был... Ну что копаешься? Миш, что у тебя? Ага-а... Уже интереснее. Ничего больше? Ребята, пошли...
Подрагивает голосок у стервочки, не без удовольствия констатировал Смолин. Лазить за полночь по чужим хатам — дело тонкое, тут сноровка и привычка нужны. Прекрасно должна сознавать, соплячка, что нет у нее никакого права грабастать отсюда вещички, даже ежели она дочурка одного из прямых наследников...
Но каковы ребятки, а? Прыткое молодое поколение. Дашенька, стерва малолетняя, конечно же слышала краем розового ушка про дедушкины закрома, вот и решила урвать себе, сколько удастся. Тоже понимает, что все на этом свете имеет свою цену, антиквариат особенно...
Выждав еще несколько минут, вслушиваясь в тишину, Смолин набрал Шварца и с ходу спросил:
— Щенки слиняли?
— Ага, все четверо. Сели в тачку и укатили.
— Поднимайтесь сюда смело, — распорядился Смолин. — Самое время.
Когда они появились, полка была вновь выдвинута, Смолин стоял, опираясь на нее локтем с таким горделивым видом, словно это он все устроил.
— Заходите, орлы, заходите, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Гарантирую незабываемые впечатления и бурю эмоций. Только чур, не орать от восторга, а то соседи сизарей на нашу голову высвистят...
Восторженных воплей не последовало, народ был взрослый и тертый — но долго еще звучали восхищенные матерки полушепотом, долго еще шальные взоры блуждали по стенам.
Смолин первым перестал метаться, уселся в кресло, развернув его к стене, закурил и зачарованно разглядывал один из планшетов, отведенный Японии и сателлитам. Там была парочка Золотых Коршунов, судя по размерам, третьей степени, да вдобавок все «нижние», вплоть до седьмой (причем седьмая — трех разновидностей). Там Священные Сокровища с третьей степени по восьмую. Восходящее Солнце — почти все. Шесть степеней Драгоценной Короны из восьми. Все без исключения японские медали, значившиеся в хороших каталогах — и три небольших серебрушки, ни в каких каталогах не значившиеся, с которыми еще предстояло долго и вдумчиво разбираться, как и с двумя непонятными эмалевыми знаками. Награды Маньчжоу-го, знак Внутренней Монголии, медаль Приграничной Монголии (обе последних регалии нормальный человек отроду в руках не держал).
Планшет с наградами Австро-Венгерской империи — снова дыхание в зобу спирает. Планшет Испании... целых четыре, отведенных Третьему рейху... целых четыре ордена Гавайского королевства...
Улетаешь, как от хорошего косяка. Так не бывает. То есть умом понимаешь, что существуют где-то коллекции и побогаче, но сам вживую с подобным сталкиваешься впервые. А при попытке хотя бы приблизительно прикинуть, сколько может стоить сейчас эта благодать, и вовсе в пропасть ухаешь. Какие там два памятника для Кащея с супругою, какая там квартира для Дашки и машинешка для нее же... Такой ничтожный процент на исполнение воли покойничка отслюнить придется...
Он зажмурился, помотал головой. Решительно встал. Кот Ученый завороженно приник к одному из планшетов, где теснились небольшие складешки — бронзовые, с разноцветными эмалями. Фельдмаршал возился с клинками, бормоча что-то про императорскую гвардию Карла X, испанских клинковых мастеров шестнадцатого столетия (отпа-ад!) и придворные шпаги. Даже Шварц, сдернув темные окуляры, таращился на рядок миниатюр в потускневших рамках и шевелил губами со столь одухотворенной рожей, что явно считал в уме серьезные суммы...
Без излишней поспешности Смолин извлек из тумбочки кожаный футлярчик на «молнии» размером с половину сигаретной пачки — судя по ощущениям пальцев, там лежали ключи, разномастные.
— Как только сдохну, пойдешь в закрома, — четко выговорил Никифор. — Не раньше, зараза, не раньше... Слушай условия, будут и условия... я тебе всё ж не благодетель из индийского кино.
— Да? — бесстрастно произнес Смолин.
— Памятник мне... и Лизе. Эскизы в зеленой папке. Строго по эскизам, уяснил? И чтоб не вздумал мелочиться, иначе приду и возьму за глотку, веришь ты в это или нет...
— Да ладно, — сказал Смолин, наклонясь к постели. — Считайте меня кем угодно, но ведь помните, надеюсь, что слово я всегда держу...
— Помню, помню... Памятники обоим, строго по рисунку... Дашке... Дашке... ну, дашь ей потом денег на квартиру, на машину, на шмотки-цацки... Не мелочись и не перегибай. Двухкомнатку, не обязательно в самом центре... машину японскую, но так себе... и баксов... с десятку... ага, десятку... Не жмись, сам будешь не в накладе... Понимаешь?
— Ну да, — сказал Смолин. — Еще что-нибудь?
— Японца с коробочкой — мне в гроб... Непременно... Там поймешь... японца мне в гроб... И всё. Остальные обойдутся, идут они боком через буераки... — он медленно-медленно выпростал из-под простыни руку (во что пальцы, ладонь превратились за три дня — жуть берет), свел пальцы на запястье Смолина.
Пальцы оказались холоднющие, липкие, но Смолин терпел, только теперь начиная осознавать, принужденный склониться к самому рту, стараясь дышать только ртом, чтобы не втягивать ноздрями кисловато-затхлый запах, слушал самое важное — где, как попасть...
Всё. Он чуть-чуть шевельнул запястьем, давая намек на то, что хочет освободить руку. Старик не отреагировал, наоборот, стиснул его ладонь вовсе уж клешнясто и, вперившись немигающим взглядом филина, повысив голос чуть ли не до крика, совершенно четко выговорил:
— Васька, ищи броневик! У меня не получилось... Ищи броневик, зараза, тварь! Такое бывает раз в жизни, нельзя отдать случайным, на
сторону... Я не успел... Васька, ищи броневик! Броне...
— Какой броневик? — плюнув на брезгливость и почти касаясь ухом жабьего безгубого рта, настойчиво спросил Смолин.
— Ищи броне...
Что-то клокотнуло над самым ухом — и Смолин, инстинктивно отшатнувшись, вырвал ладонь из склизких пальцев. Что-то мерзко, пронзительно залилось электронным писком над его головой — он теперь только рассмотрел, что на полочке стоит белый ящичек, мигает лампочками, и окошко светится зеленым зигзагом, писк все сильнее...
Он и сам не понял, как так получилось, что его, ухватив за локоть, приподняли с табуретки, а там и вмиг вытеснили в коридор зеленоватые халаты в количестве трех. И кинулись к постели, над которой все так же пищало непонятное устройство — вот только в их суете Смолин не отметил ни живости, ни настоящей заботы...
Крепыш с широким усталым лицом, в таком же зеленоватом халате на голое тело заглянул в палату, дернул крутым сильным плечом и, вернувшись в коридор, окинул Смолина достаточно равнодушным взглядом:
— Сын?
— Племянник, — сказал Смолин.
На лице врача отобразилось явное облегчение — ну да, так ему проще, вряд ли стоит предполагать, что племянничек возраста Смолина
примется заламывать руки и оглашать обшарпанный коридор рыданьями, узнав, что дядюшке восьмидесяти с лишним лет настал трындец... Впрочем, и родные кровиночки в таком-то возрасте вряд ли будут биться в рыданиях — мы ж реалисты, такова се ля ви, особенно в данном конкретном случае. То-то, кстати, и не видать безутешных чадушек... Может, не знают?
— Что там? — спросил Смолин приличия ради.
— Ну, что там... — врач говорил негромко, устало, в голосе чуялась лишь чуточка чисто профессионального сочувствия (ну понятно, если будет каждому соболезновать всерьез, крышей подвинется). — Третий инфаркт и все сопутствующие осложнения, в первую очередь — годы... В другом возрасте зашла бы речь о шунтировании и еще паре-тройке достаточно сложных процедур... Восемьдесят четыре, понимаете ли... Наркоз противопоказан категорически, дядюшка ваш сейчас не перенесет и простейшей операции вроде вскрытия чирья на пальце. Так что...
— Всё? — спросил Смолин. Врач вильнул взглядом:
— Ну, что тут скажешь...
— Вячеслав Палыч! — донесся женский голос из палаты.
Врач вошел туда, остановился на пороге — и почти сразу же, оглянувшись на Смолина, пожал плечами — так досадливо, привычно, непреклонно, что все стало ясно и без вопросов. Смолин и не пытался заглянуть в палату, где все присутствующие уже не суетились, а стояли неподвижно — повернулся и направился к лестнице.
Ага! Сподобились наконец... Вся родня, не особенно и торопясь, поднималась ему навстречу: осанистый Викентий Никифорыч с супругою, но без чадушек, Бергер с женой Галиной Никифоровной и дочкой Дашенькой...
Смолин и не подумал свернуть — а какое им дело? Что он, не имеет законного права по этим коридорам ходить? К тому же никто из них, за исключением Дашеньки, знать его не знал.
И они разминулись совершенно безучастно, как в море корабли — вот только Дашенька, вовсе не выглядевшая убитой горем, мимоходом кинула на него очень уж цепкий, очень уж острый взгляд... или показалось?
Усевшись за руль, Смолин протянул было руку к ключу — но тут его пробило насквозь новым, непонятным ощущением. Там смешались холод и тоска, растерянность и страх, в пот бросило от мимолетного приступа жути: вот так оно и бывает, значит? Хлоп — и нету? И ничего с собой туда не прихватишь, ничегошеньки! Был — и нету... А тебе-то уже не двадцать и не пятьдесят даже...
Он даже коротко простонал-взвыл сквозь зубы — таким острым, жгучим, неприятным был приступ тоски. Но очень быстро справился с собой, посидел, закрыв глаза, резко выдыхая сквозь зубы. В конце концов, ему отстучало всего-то пятьдесят четыре, он был крепок, без хронических хворей, а то, что все же досаждало, не представляло серьезной угрозы... Он справился с собой: это все нервы, нервишки... Рукавом рубашки отер со лба неприятно холодивший пот и, прежде чем включить зажигание, тихонько пробормотал, глядя на себя в зеркало заднего вида:
— А при чем тут броневик? Какой еще, на хрен, броневик?
Сознание вновь работало четко, с размеренностью только что заведенного движка. Вроде бы нет и не было среди дел насущных ничего, что следовало бы увязать с понятием «броневик». Определенно, нет и не было. Что-то такое крутится в голове, зыбкая, ускользающая ассоциация... да нет, никакой связи с делами насущными, чутье безмолвствует, точно...
Кот Ученый с искренней готовностью сказал:
— Я тоже пойду, мало ли что...
— Нет уж, — решительно отказался Смолин. — Все спокойно сидят в машине и ждут меня. Так оно надежнее. Следует, соколы мои, исключить любой намек на групповуху — я в случае чего один, как перст, что с точки зрения уголовного кодекса является смягчающим обстоятельством... Шварц, если что — пустую эсэмэску...
— Яволь.
Смолин тихонько прикрыл за собой дверцу «тойоты», перекинул в левую руку пластиковый пакет, в котором покоились две туго свернутых огромных сумки, с какими шастают всевозможные торгаши — вместительны, что ни говори, — коснулся электрошокера в правом кармане легкой куртки и, зажав в кулаке связку ключей, уверенным шагом направился к подъезду. Близилось к полуночи, уже стемнело, вокруг было пусто и тихо.
С точки зрения антикварки он был в своем праве — покойник сам передал ему свои закрома, пребывая, безусловно, в твердой памяти и ясном сознании. Но вот с точки зрения писаных законов, все обстояло как раз наоборот: все, что принадлежит скончавшемуся гражданину Н. С. Чепурнову, при отсутствии писаного завещания (а его нет) принадлежит в равных долях великовозрастным детишкам данного гражданина. Так что, на взгляд уголовного кодекса, мистер Смолин намеревается совершить деяние, поименованное как «кража». Сто пятьдесят восьмая, пункт два — с незаконным проникновением в помещение или иное хранилище. Вплоть до пятерки. Плюс несомненная сто шестьдесят четвертая, пункт один — хищение предметов или документов, имеющих особую историческую, научную, художественную или культурную ценность. Об заклад биться можно, что под то или иное определение попадает практически все, что может отыскаться в Кащеевых закромах. Тут уж — до десятки, плюс штраф в полмиллиончика. Кошке ясно, что с такими двумя повисшими на хвосте статьями следует, как огня, избегать любых намеков на «группу лиц», «организованную группу», «предварительный сговор» — иначе автоматом навешивается еще поболее. Так что гражданин Смолин выбрался сюда один-одинешенек... правда, и в этом случае на нем повисает «крупный размер» — но что ж тут поделаешь...
Опрятный подъезд. Тихо. Пусто. Поднимаемся на третий этаж бесшумно, тихо, чтобы ни одна любопытная рожа к глазку не сунулась...
Обдумав все на сто кругов, Смолин пришел к выводу, что следовало все же ожидать и подвоха, исходящего от самого покойничка, вплоть до недавнего времени человека умного, изобретательного, недоброго и сплошь и рядом беззастенчивого. Быть может, Кащей и в самом деле пришел к выводу, что иного выхода нет и закрома следует отдать своему, как к нему ни относись. А может, старый черт решил и устроить из-за гроба крупную подляну. В хорошем стиле «черного юмора». Поскольку мы не в штатовском детективе, в пустой квартире конечно же нет трупа с ножом в спине, рядом с которым Смолина должны повязать заранее оповещенные детективы — как это сплошь и рядом случается у Чандлера и других классиков жанра...
Трупа, конечно, нет. А вот на сигнализации квартирка вполне может оказаться, и Смолина там вскоре повяжут, как пучок редиски, — и отбрехаться будет крайне трудно. На нары вряд ли угодишь — есть хороший адвокат, есть полдюжины свидетелей, которые подтвердят, что кое-какие вещички в хате покойного Смолину как раз и принадлежат — и это будет чистая правда, без дураков... Но вот оправдываться и отписываться придется долгонько, надолго будешь отлучен от нормального бизнеса, и пятно на репутации, и хлопоты, и бабки нешуточные впалишь... Вообще-то он не насолил старикану настолько уж — но тот мог в последние перед кончиной дни и умом малость подвинуться, пакость приготовить...
Ладно, не стоит себя накачивать: все равно идти в квартиру придется, чему быть, того не миновать, если не решишься, потом будешь себя грызть всю оставшуюся жизнь — это ж Кащеевы закрома, не чьи-нибудь...
Смолин достал мобильник, еще раз проверил, поставлен ли он на «беззвук», поместил в нагрудном кармане куртки так, чтобы сразу заметить мерцание экрана. Второй этаж... Третий... С четвертого, если что, не сиганешь... Фляжка с коньяком в правом кармане джинсов, нужно успеть в случае чего и хлебануть, и облиться, чтоб за версту несло — спьяну и решил, гражданин следователь, забрать свое, собственное, покойный не был бы в претензии...
Площадка четвертого этажа. Тишина. Ключи были уже в руке. Потратив не более пяти секунд, Смолин определил, какой из двух ключей которой скважине из двух соответствует, вставил плоский... повернул... не идет, черт... ага, в обратную сторону... еще пара секунд потеряна... главное, не коситься на глазки с двух сторон... тихо вроде бы, но кто их знает... так, один мы открыли, теперь второй... вот этот сразу крутанул в правильную сторону... дверь подалась... темнота внутри и тишина... ни на косяке, ни около него не заметно ничего, смахивающего на датчик сигнализации, но она нынче бывает самая разнообразная, скрытая так, что хрен заметишь... ну, поехали!
Он вырвал из кармана электрошокер, нажал кнопочку на торце — включил, теперь, если что, клавишу сбоку... Не идти же было с пистолетом, мы не герои романа в яркой обложке, ребята, мы обычные антиквары, в нашем бизнесе дурой пользуются только законченные идиоты...
На ощупь нашел выключатель, осветилась небольшая прихожая. Сжигая за собой все мосты, Смолин тихонько захлопнул дверь, бегло осмотрел замки: на одном есть блокирующая кнопка, но нажимать мы ее не будем, не стоит усугублять...
Включил свет в одной комнате, в другой — шторы, слава богу, плотно задернуты. Безукоризненные чистота, опрятность и порядок, как
обычно. Последний раз он здесь был всего неделю назад, поэтому ориентировался легко: планшетка с теми орденами, что он оставлял старикану, конечно, в секретере... ага, вот она, родимая... из семи орденов осталось шесть, значит, «Савушку» Никифор таки продал... денег от него, правда, уже не дождаться, но наплевать, коли обретаешь гораздо больше, ладно, пусть планшетка пока на прежнем месте и лежит, не до нее...
Крохотная спальня (где вообще ничего интересного с точки зрения антиквариата, кроме настольной лампы конца сороковых: круглый матерчатый абажур, бронзовые серпы и молоты с дубовыми листьями, когда-то такие стояли в начальственных кабинетах). Обширная гостиная. Вот тут антиквариат в некотором количестве присутствует, но наблюдаем мы сущий мизер, тот самый пресловутый середнячок. На ковре над диваном — кавказский кинжал (дореволюционная работа, в серебре, но, в сущности, ровным счетом ничего особенного) и драгунская офицерская шашечка образца восемьсот восемьдесят первого дробь девятьсот девятого: не золотое оружие, не наградное, клинок без травления, словом, стандартная «селедка», именно такую в свое время генерал Коржаков и подарил Майклу Джексону — по поводу чего тупые журналюги подняли хай на всю страну, уверяя, будто речь идет о каком-то несказанном уникуме. Хотя цена этому ширпотребу максимум три штуки баксов в базарный день, и раздобыть их при нужде можно охапку, не особенно и напрягаясь. Нашли уникум, уроды...
Аккуратная незастекленная этажерочка, где выстроены в безукоризненном порядке штук тридцать фарфоровых фигурок — снова ничего раритетного, в основном «элфэзэшки», самые старые — ровесницы Смолина, хотя на непосвященного, конечно, впечатление производит...
Черная рамка, где на квадратном метре темно-вишневого бархата укреплено штук сорок медалей. Лабуда, если честно — конечно, сыщется среди них и начало двадцатого, и конец девятнадцатого, и даже середина означенного, но опять-таки ни тени уникального, все эти регалии вешались чуть ли не каждому второму в свое время, чеканились тиражами громадными, самой дорогой цена баксов двести, зато смотрятся...
Смолин хмыкнул: насколько все-таки одинаковым зигзагом путешествовали у них с Кащеем мысли насчет «кроличьего огородика» — а впрочем, удивляться нечему, чуть ли не всякий себе оформил бы такие вот «отвлекалочки»...
На консольке в углу — здоровенная коняшка из потемневшей от времени бронзы. Идиллически стоит себе у изгороди, спокойно пялится вдаль, насторожив уши. Хорошая коняшка, лет сто ей, не меньше — но ведь не Лансере, ох, не Лансере...
Смолин глянул на часы. Он уже четыре минуты находился здесь, а в дверь никто не ломился, не грохотал по лестнице берцами, не обкладывал — пожалуй, и обойдется, а? Взять, конечно, могут и на выходе, так оно надежнее, чтоб непременно с поличным — но телефон-то молчит. Правда, могли давно уже повязать и мужиков... стоп, стоп! Это уже нежное дыхание паранойи — ну какого лешего кто-то будет вязать людей только за то, что они сидят в машине у подъезда, ничего не нарушили, ни они не в розыске, ни машина...
Прикрикнув мысленно на себя, Смолин повернулся к книжной полке — их тут было четыре, но его интересовала только одна. Аккуратно вынул четыре темно-зеленых тома Диккенса—с девятого по двенадцатый. Открылась прямоугольная дверка, светло-коричневая, с черной каймой, на вид похоже на крохотный сейф, благо и замочная скважина имеется. В которую идеально входит третий, самый маленький ключ со связки.
Дверца исправно открылась —- но там оказались не полочки, а, как обещалось, десять черных квадратных кнопок. Нажимаем, как наставляли — семь, три, семь, ноль...
Раздался звонкий металлический щелчок, ничего вроде бы не изменилось, но, легонечко потянув на себя полку (там с обеих сторон два удобных крючочка были прочно приделаны, якобы какие-нибудь маленькие картиночки вешать, а на самом деле — ручки), Смолин почувствовал, что она подается, накатывается на него.
Приналег. Вскоре весь стеллаж, шириной около метра и высотой вровень с остальными, неподвижными, отделился от соседних примерно на метр, а там встал прочно. Обойдя его, Смолин заглянул с изнанки. Ага, вот оно что — внизу и вверху по два толстых металлических штыря, судя по виду, стальные, выходят из пазов, выдвигая полку в комнату... Добротно сделано. Что ж, большую часть жизни Кащей был технарем, и неплохим, достаточно высоко поднялся к пенсии на «Шантармаше». Квартиру эту он купил году в восемьдесят восьмом — и сразу же, надо полагать, переоборудовал. Вполне возможно, в одиночку, собственными руками, он тогда был весьма даже крепок, помнится. И никто за двадцать почти лет не догадался, что квартира-то трехкомнатная...
Смолин вошел, нашарил выключатель именно там, где ожидал. Ну да, обычная комната, шторы задернуты, посреди — удобное кресло, и более никакой меблировки, разве что высокий шкафчик в дальнем углу. Зато по стенам, по стенам...
Глаза разбегались, не в силах задержаться на чем-то конкретном. Челюсть, должно быть, отвисла, и вернуть ее на место не было никакой возможности. Холодняка не так уж много, штук десять, в основном планшеты с наградами, сплошь покрывшие стены...
Снизу ударило в напряженные глаза ритмичное мерцание. Он выхватил двумя пальцами мобилу, но это было не сообщение — высветился номер Шварца.
— Дашка с тремя шнурками, на той «восьмерке», — послышалась придушенная скороговорка. — В подъезд поканали!
— Понял, — откликнулся Смолин и отключился.
Решение следовало принимать молниеносно. Знает или нет? Ну, даже если и знает, уйти отсюда он решительно не в состоянии. С Дашкой трое, но и с ним не меньше. То, что она притащилась в полночь, без родителей, уже само по себе свидетельствует: маловато легальности у такого визита. Нет уж, ни один антиквар на свете не ушел бы без драки отсюда...
Он действовал молниеносно, словно пресловутый ниндзя — метнулся наружу, погасил везде свет, потянул на себя полку (благо изнутри это сделать еще легче, на обратной стороне стеллажа присобачены высокие никелированные поручни...), ага, вот он, справа, рычаг, открывающий потайную дверь изнутри — ну в самом деле, изнутри хозяину не нужен шифр...
Вновь звонкий щелчок, дверь плотно вошла в гнездо — хорошим инженером был покойничек... Погасил свет. Еще раз напомнил себе, что
успел захлопнуть дверцу и надежно ее заставить четырьмя томами Диккенса.
Стоя вплотную к тонкой перегородке, сработанной из листа нержавейки, он слышал как открылась дверь. Должно быть, зажгли свет, но сюда ни один лучик не проникает, на совесть постарался Никифор, чтоб ему земля была пухом...
Ладонь, сжимавшая бугристый чехол шокера из черного кожзаменителя, чуточку вспотела. Сердце колотилось. Он, разумеется, боялся не за себя — видывали виды и почище, знаете ли. Невыносимо было думать, что за эту пещеру Али-Бабы может завязаться драка с оглаской: герой давнего советского боевика, даром что обреченный историей белогвардеец, говорил по схожему поводу золотые слова: «Это для одного, а не для всех...»
Судя по звукам, вошедшие расхаживали по гостиной, то и дело оказываясь прямо напротив него — вряд ли их интересовала спальня, там, с первого взгляда ясно, поживиться абсолютно нечем...
— Ну, и где же сокровища? — послышался молодой незнакомый голос. — Я чего-то такого ждал, такого...
— Заткнись! — нервно огрызнулась Дашенька. — Я и не говорила, что тут сокровища грудами навалены, хотела просто осмотреться...
— Ну, осмотрелась?
— Подождите. Должен же быть какой-то тайник...
— Давайте рассуждать логично. (Ага, вот это уже определенно волосатик Миша.) Ценного у дедушки должно быть много. Верно? Если тайник здесь, и достаточно обширный, то устроен он наверняка так, чтобы найти его было нелегко. И вряд ли мы с ходу на него наткнемся... Убедительно?
— Убедительно. За что я тебя люблю, Майкл, так это за светлые мозги, хотя у Дашки наверняка другие мотивы...
— Иди ты! — фыркнула девушка.
— Леди и джентльмены, давайте посерьезнее. Ладно, это была разведка... Вношу предложение: нагрянем сюда завтра с утреца, возьмем музычку, врубим как следует, чтобы глушила неподобающие звуки, и начнем искать вдумчиво. Если примемся громыхать в первом часу ночи, аборигены непременно звякнут в ментовку, а оно нам надо? По-моему, разумная идея. Даш, не начнут же твои родаки уже завтра тут отираться, мебеля делить, из-за стульев цапаться... Дней несколько у нас есть. А? Майкл?
— По-моему, он дело говорит, — откликнулся Миша. — Завтра утром спокойно и приступим. Даша...
— Ну, в принципе... Только мы что же, так и уйдем? Вот это можно сразу прихватить, в сумку войдет вполне... Дэн, займись? Миша, а ты посмотри по ящикам...
— Ну вот, откуда все анекдоты про блондинок, если Дашутка — чистый тебе Эйнштейн...
— Хорош болтать, работайте давайте! Послышалось звяканье — ясно, планшет с медалями потрошат, тинейджеры сраные, догадался Смолин. С медалями проще всего, их можно грузить навалом...
— А статуэтки? — послышалось с той стороны.
— Где уж сейчас с ними возиться, их же нужно упаковать как следует... Что они будут стоить коцаные... Вввв...
— Что такое?
— Палец, бля... Прямо в мякоть засадил... Булавка охеренная...
— Кровь выдави, вдруг она ржавая...
— Да ни хрена подобного, вон как блестит...
— Все равно выдави, мало ли...
— Тронут вашей заботой, Дарья...
— Тронутым ты всегда был... Ну что копаешься? Миш, что у тебя? Ага-а... Уже интереснее. Ничего больше? Ребята, пошли...
Подрагивает голосок у стервочки, не без удовольствия констатировал Смолин. Лазить за полночь по чужим хатам — дело тонкое, тут сноровка и привычка нужны. Прекрасно должна сознавать, соплячка, что нет у нее никакого права грабастать отсюда вещички, даже ежели она дочурка одного из прямых наследников...
Но каковы ребятки, а? Прыткое молодое поколение. Дашенька, стерва малолетняя, конечно же слышала краем розового ушка про дедушкины закрома, вот и решила урвать себе, сколько удастся. Тоже понимает, что все на этом свете имеет свою цену, антиквариат особенно...
Выждав еще несколько минут, вслушиваясь в тишину, Смолин набрал Шварца и с ходу спросил:
— Щенки слиняли?
— Ага, все четверо. Сели в тачку и укатили.
— Поднимайтесь сюда смело, — распорядился Смолин. — Самое время.
Когда они появились, полка была вновь выдвинута, Смолин стоял, опираясь на нее локтем с таким горделивым видом, словно это он все устроил.
— Заходите, орлы, заходите, — сказал он, улыбаясь во весь рот. — Гарантирую незабываемые впечатления и бурю эмоций. Только чур, не орать от восторга, а то соседи сизарей на нашу голову высвистят...
Восторженных воплей не последовало, народ был взрослый и тертый — но долго еще звучали восхищенные матерки полушепотом, долго еще шальные взоры блуждали по стенам.
Смолин первым перестал метаться, уселся в кресло, развернув его к стене, закурил и зачарованно разглядывал один из планшетов, отведенный Японии и сателлитам. Там была парочка Золотых Коршунов, судя по размерам, третьей степени, да вдобавок все «нижние», вплоть до седьмой (причем седьмая — трех разновидностей). Там Священные Сокровища с третьей степени по восьмую. Восходящее Солнце — почти все. Шесть степеней Драгоценной Короны из восьми. Все без исключения японские медали, значившиеся в хороших каталогах — и три небольших серебрушки, ни в каких каталогах не значившиеся, с которыми еще предстояло долго и вдумчиво разбираться, как и с двумя непонятными эмалевыми знаками. Награды Маньчжоу-го, знак Внутренней Монголии, медаль Приграничной Монголии (обе последних регалии нормальный человек отроду в руках не держал).
Планшет с наградами Австро-Венгерской империи — снова дыхание в зобу спирает. Планшет Испании... целых четыре, отведенных Третьему рейху... целых четыре ордена Гавайского королевства...
Улетаешь, как от хорошего косяка. Так не бывает. То есть умом понимаешь, что существуют где-то коллекции и побогаче, но сам вживую с подобным сталкиваешься впервые. А при попытке хотя бы приблизительно прикинуть, сколько может стоить сейчас эта благодать, и вовсе в пропасть ухаешь. Какие там два памятника для Кащея с супругою, какая там квартира для Дашки и машинешка для нее же... Такой ничтожный процент на исполнение воли покойничка отслюнить придется...
Он зажмурился, помотал головой. Решительно встал. Кот Ученый завороженно приник к одному из планшетов, где теснились небольшие складешки — бронзовые, с разноцветными эмалями. Фельдмаршал возился с клинками, бормоча что-то про императорскую гвардию Карла X, испанских клинковых мастеров шестнадцатого столетия (отпа-ад!) и придворные шпаги. Даже Шварц, сдернув темные окуляры, таращился на рядок миниатюр в потускневших рамках и шевелил губами со столь одухотворенной рожей, что явно считал в уме серьезные суммы...