Бушков Александр Александрович. Антиквар

   — Итак? — спросил Смолин.
   — Василий Яковлевич, я вас заочно уважаю и ценю как большого профессионала...
   Точно рассчитанная пауза. Точно рассчитанный томный взгляд. Точно рассчитанное небрежное движение, заставившее халатик распахнуться еще приманчивее. «Что ж ты такая дура-то? — подумал Смолин. — Скучно уже становится...»
   — И только-то? — спросил он удрученно. — Было бы лучше, окажись вы, Дашенька, в меня тайно влюблены. Мечта стареющего мачо — чтобы в него оказалась тайно влюблена очаровательная девушка вроде вас...
   — Как знать, как знать... — отозвалась нимфетка, глядя зазывно и лукаво.
   В разговоре явственно обозначился тупичок. Не настолько Смолину было приятно сидеть напротив полуголой девицы и чесать язык — да и она, судя по глазам, чуточку тяготилась пустой болтовней.
   — Так что там за дело? — сказал он не без настойчивости.
   — Дело... Дело действительно серьезное. Василий Яковлевич, вы случайно не в курсе, куда делись... куда делась дедушкина коллекция?
   — А почему именно я должен быть в курсе? — моментально отозвался Смолин голосом самым что ни на есть удивленным, глядя до омерзения открыто и честно. — Ваш дедушка, Дашенька, был стариком скрытным и подозрительным, это всем известно и вам наверняка тоже. О его коллекции самые фантазийные слухи ходили, а вот в натуре ее никто и не видывал. Как и я...
   — Вы уверены?
   — Ну разумеется, Даша...
   — А мне вот кажется, что это именно вы ее забрали...
   — Креститься надо, ежели кажется, так старики бают...
   — Я серьезно, Василий Яковлевич. Есть сильные подозрения, что именно вы ее забрали. Вы были последним, кто дедушку видел живым...
   — Ну и что? — Смолин улыбнулся насколько мог беззаботнее. — Неужели у вас в голове — старые классические романы? Роковые тайны, выданные на смертном одре, прерывающийся шепот умирающего: «Два шага на восток от мельницы, потом еще десять — в сторону раскидистого дуба, там и нужно копать, когда тень в полдень упрется в сортир...» Глупости какие.
   — Может быть, — сказала она, глядя серьезно и цепко. — А может, и нет. Коллекция у вас.
   Смолину надоело играть в дипломатию.
   — Ну, а если бы даже? — спросил он без улыбки. — Нет, я ничего не утверждаю, я просто абстрактно теоретизирую: возможно, не исключено, вероятно... И что в этом случае? Что следует делать на данном историческом этапе?
   — Поделиться, — сказала Даша твердо. — Я девочка неглупая и жизнь чуточку знаю, всё вы не отдадите просто так. Но хотя бы половину.
   — А на меньшее, значит, не согласна?
   — Никоим образом. Половину.
   — А мотивы и основания?
   — Это мой дедушка. Родной.
   — Тысячу извинений, прелестная моя, но это никакой не мотив и никакое не основание, — сказал Смолин. — Ну, ваш, ну, родной, роднее не бывает... И что? Родственные связи, знаете ли, еще не означают автоматически права наследования.
   — Означают.
   — Ну, предположим... В некоторых, четко прописанных законом случаях. В некоторых. Собственно говоря, Даша, вы и заикаться не можете о том, что вам что-то принадлежит из дедушкиного имущества, если нет прямого завещания, пока живы ваши родители. Вот они, согласен, могли бы кое на что претендовать... они, но не вы. Они что, вас уполномочили со мной вести этот разговор?
   — Нет, конечно.
   — Вот видите. У меня есть дурацкая привычка, Даша. Стараюсь соблюдать законы скрупу-лезнейше. От и до. Если нет четко оговоренных условий завещания, та же квартира автоматически переходит вашим родителям. Но мы-то не о квартире, верно? Мы о неких коллекциях...
   которых, собственно говоря, никто никогда не видел. Или вы видели?
   Она промолчала. Неотрывно смотрела на Смолина уже без тени кокетства. Потом сказала:
   — И все равно, если по справедливости, нужно поделиться...
   — А если все мне оставлено? — спросил Смолин тихо. — Вот, предположим, именно так дело и обстоит. Поверьте моему честному слову. Любой может оставить нажитое кому угодно: черту в ступе, Джорджу Бушу, программе «Комеди клаб», Обществу защиты животных... а также любому индивидууму независимо от гражданства. И что?
   — Вы и так не бедствуете. А у меня — шаром покати.
   — Милая, ну это уж тем более не мотив, — сказал Смолин серьезнейшим тоном. — У вас ничего, а у меня до хрена, так что извольте поделиться... Шаткая идеологическая основа. В советские времена и то смотрелась бы несерьезно, а уж теперь, в эпоху рынка и индивидуализма... Вы, простите меня, никак не убогий дошколенок, которому позарез нужны деньги на операцию в Женеве, без которой он через месяц умрет... Здоровы, красивы, учитесь в хорошем заведении, руки-ноги на месте, ума палата... Извольте уж добиваться своего сами. Я не филантроп, честно...
   Она гибко выпрямилась и, подойдя танцующей походкой, уселась на широкий подлокотник смоли некого кресла. Халатик распахнулся вовсе уж откровенно.
   — Василий Яковлевич, — сказала Даша, глядя ему в глаза с легкой, циничной ухмылочкой. — Мы что, никак не можем договориться? Я — девочка без комплексов, а вы — нормальный мужик, у вас давненько уж стоит, чего там... Попробуем найти консенсус? На долгий срок... Если хотите.
   — Дашенька, вы прелесть, — сказал Смолин искренне. — И у меня действительно стоит со страшной силой, чего там... Но вот проклятые годы, знаете ли... Того, что вы мне предлагаете, я уже повидал достаточно, чтобы платить такую цену... Циник я, деловой человек... Простите великодушно, не получится...
   «А если она наш разговор пишет! — мелькнуло у него в голове. — Ну и хрен с ней, я не сказал ничего определенного, всё общими фразами, обтекаемо, теоретически, абстрактно...»
   — Я ведь из тех уродов, — сказал он, — для которых на первом месте — дело, а уж потом все остальное. Четверть века назад... да, четверть века назад вы бы меня, пожалуй, сломали... но не сейчас.
   Девушка какое-то время пытливо смотрела ему в глаза — без малейших эмоций на очаровательном личике. Потом встала, запахнула халатик, отошла и остановилась словно бы в задумчивости. Села, одним рывком — как алкаши водку — влила в рот содержимое кофейной чашки. Подняла глаза:
   — Но ведь обернуться может по-всякому...
   — То есть? — спросил Смолин, ощутив легкую скуку.
   — Милиция может заинтересоваться...
   — Кто-то накатает на меня жалобу? В краже обвинит?
   — Может быть.
   — В краже чего? — уже откровенно ухмыляясь, поинтересовался Смолин. — Ладно, представим, что завтра некий враждебный элемент накатает на меня заявление, будто я украл... Что? Чует мое сердце, Даша, не имели вы никогда пересечений ни с милицией, ни с судами. Первое, о чем они заявителя попросят, будь он им хоть отцом родным, — указать точно, что именно злодейски выкрадено. Ну, допустим, шпага Бонапарта с золотым эфесом и матерным словом на клинке, нацарапанным русским казаком после взятия Парижа. Кофейник китайского фарфора с изображением цветущей над пагодой вишни, и, соответственно, полдюжины чашечек в том же стиле. Орден «За взятие девственницы» первой степени с бантиком сбоку. Подсвечники старинные — три. Куртки замшевые — три. И так далее. А без деталей, без конкретики никто и разговаривать не станет. Учитываете эти нюансы?
   Судя по тому, как она зло поджала губки, к словам Смолина отнеслась всерьез. Умная...
   — А вам не приходило в голову, что может обернуться совсем по-другому? — спросила она вдруг. — Что вас заставят поделиться? Могут ведь сложиться условия, когда и вы в милицию не побежите...
   Вот теперь ему стало окончательно скучно, Смолин едва не рассмеялся ей в лицо.
   — Господи, Даша... — сказал он, откровенно ухмыляясь во весь рот. — Это вы, прелестная, романов начитались. В мягких обложках, с броскими названиями: «Бешеная супротив Горбатого», «Роковые брильянты и сыщик Фанерин»... Так давно уже дела не делаются, по беспределу...
   — Вы уверены?
   — Господи ты боже мой, — сказал Смолин. — Нет, серьезно, вы меня пытаетесь пугать? Вы — меня? Даша, ну не надо такой уж клоунады...
   — А если я не шучу? — спросила она резко.
   — Даже если вы не шутите... — протянул Смолин. — Даже если вы не шутите, то выбрали не того человека. Серьезно. Мне очень жаль, но помочь ничем не могу...
   — Я вас последний раз добром прошу...
   Смолин легонько напрягся, готовый ко всему — но тут же посмеялся мысленно над собой: никак не походило, что сейчас на сцене появятся новые действующие лица. Неоткуда им появиться: шкаф маловат, чтобы в нем кто-то мог прятаться, диван чересчур низок, не похоже, чтобы где-то имелась потайная дверь, из которой вот-вот повалят хмурые мордовороты. К двери он сидел лицом, так что...
   — Увы... — развел он руками.
   — Ну, тогда пеняйте на себя...
   — Да это настоящая мелодрама, — сказал он. — Индийское кино... или мексиканский сериал, а? Дон Падло, поправив сомбреро, закурил, волнуясь, сигарилью и сказал убитым голосом: «Дочь моя, теперь я вынужден открыть страшную тайну, двадцать лет спустя после твоего рождения — ты не дочь моя, а сын мой...» Все в обмороке, включая попугая на ветке...
   Шутки кончились. Дашенька выпрямилась в кресле, меряя его ненавидящим взглядом: убила б, если б могла, никаких сомнений... Видя такое дело и прекрасно понимая, что брифинг кончился антиконсенсусом, Смолин, не теряя времени, встал и начал продвигаться к двери — вполоборота к ней, зорко следя, чтобы не накинулась вдруг, не проехалась ногтями по роже. Заорет, что ее насилуют, сбегутся соседи, и отмывайся потом... Прием затрепанный, но эффективный чертовски...
   Если ей тоже пришла в голову эта мысль, то именно сейчас — Даша вскочила, дернулась в его сторону с оч-чень решительным видом. Но Смолин был уже в прихожей. Быстренько повернул головку замка, дверь, слава богу, открылась. Он резким рывком захлопнул ее за собой (постаравшись тем не менее не наделать шума) и быстро пошел, почти побежал вниз.
   В подъезде никто не заступил ему дорогу, никто не подошел на улице. Что бы у нее ни было на уме, на данный момент она ничего такого не запланировала — о чем, быть может, ужасно в данную минуту сожалела, соплюшка долбаная...
   До своей машины Смолин добрался совершенно беспрепятственно, никем не перехваченный и не побеспокоенный. Однако это еще не значило, что разговор следовало забыть, а если и вспоминать, то со смехом, иронизируя над алчущей девицей возжелавшей резко разбогатеть...
   Вот уж наоборот — он отнесся ко всему крайне серьезно. Потому что волчьим чутьем просекал присутствие неподалеку кого-то еще. Должен быть еще кто-то, обязан: тот, кто ее тут поселил, тот, кто ее, несомненно, трахает... кто-то небедный, вполне вероятно, решительный... и тоже желающий резко увеличить свое благосостояние. Девочка не дуркует — кто-то за ней стоит серьезный... как же его вычислить-то? Не стоит праздновать труса — но и беспечности допускать не след. Иначе оглянуться не успеешь, как окажешься по уши в проблемах.
   Он был не настолько погружен в свои мысли, чтобы не заметить вишневую «восьмерку» со знакомым номером, притулившуюся у въезда во двор. Медленно-медленно проехал мимо — и увидел внутри, благо стекло было опущено полностью, как раз волосатика Мишеньку. Студент не обратил на Смолина ни малейшего внимания — сидел, вперившись взглядом в Дашкин подъезд, с определенной тоской во взоре. Ну, это мы учтем, подумал Смолин, выезжая на улицу, мы с тобой, ботва, обязательно потолкуем, когда время будет подходящее...
   Итак... Кто-то за Дашкой, безусловно, стоит. Вопрос только, что этому типу от жизни нужно, насколько далеко он способен зайти, вообще, на что он способен. Столько в жизни случалось всякого, что паниковать не след — и хужей бывало...
   Никак нельзя сказать, что Смолин разнервничался, потерял самообладание и пал духом, что он летел сломя голову, не замечая ничего вокруг. Нормально ехал, со скоростью потока — и руки на руле не дрожали, и сердце не заходилось в панике. Но все равно, ощущения были не из приятных: коли уж только что воспоследовал звонок Ма-ришки, из условленной фразы коей следовало: в магазине — менты. Маришка, конечно, умом не обременена, но женской хитростью наделена в избытке и вряд ли способна попутать основополагающие условленные фразы...
   Ну вот, пожалуйста! Перед входом в магазин красовались два жигуля излюбленного шантарскими операми облика — с затонированными под антрацит стеклами, да вдобавок еще одна тачка бело-голубой раскраски, с соответствующими надписями и мигалками на крыше. Нет, ничего девка не попутала...
   Едва он распахнул дверь, навстречу ему выдвинулся обмундированный молодой человек и хмуро сообщил:
   — Закрыто, гражданин...
   — Пропусти, пропусти, — раздался знакомый голос, исполненный некоторой насмешки. — Проходите, Василий Яковлевич, гостем будете...
   Смолин огляделся с порога. Летягин расхаживал у прилавка, озираясь с наигранным удивлением провинциала, впервые в жизни узревшего столько редкостей сразу. Гоша (на каковом лица не было) сидел в дальнем углу, и перед ним на стеклянной витрине лежали бумаги официального вида, а перед витриной помещались два индивидуума в штатском (одного из них Смолин уже видел у Эрастыча). Дверь в служебные помещения оказалась распахнута, слышно было, как там громко переговариваются, побрякивая и позвякивая железом.
   Все было ясно с полувзгляда, и к бабке-колдунье не ходи. Смолин, глянув на поникшего Гошу, едва справился с приливом самой что ни на есть лютой злости: предупреждал ведь, русским языком и членораздельно, знал ведь, поганец, что трясут все подряд магазины...
   — Чем обязан? — спросил он хмуро.
   — Неладно получается, Василий Яковлевич, — сказал Летягин, на сей раз без тени шутливости. — Только что торганули в вашем магазине холодным оружием в количестве одной единицы, что и было установлено посредством контрольной закупки...
   Уточнений не требовалось: один из оперов как раз принялся старательно наводить видеокамеру на упомянутое оружие — лежавший перед Гошей паршивенький военно-морской кортик, вещь в антикварном обороте обыденнейшую: с кнопкой, то есть после сорок восьмого года выпущен, раритетом никак не является, в свое время, когда ликвидировали ввиду причудливой игры случая обосновавшуюся под Шантарском военно-морскую часть (был такой уникум, рожденный волею советского Министерства обороны), таких кортиков чуть ли не грузовик продали на сторону, всё, что на складе нашлось...
   Смолин хорошо рассчитанным жестом поднял брови:
   — Холодное оружие? А вы это, простите, прямо здесь установили? В сжатые сроки? Может быть, и заключение экспертизы покажете?
   Летягин смущенным не выглядел ничуть:
   — Ну, простите великодушно, оговорился... Скажем, был продан предмет, имеющий несомненное сходство с одним из образцов холодного оружия, состоящего на вооружении... Вас устроит?
   — Безусловно, — столь же вежливо ответил Смолин. — Однако есть и другие несообразности... Вы будете утверждать, что «имеющими сходство предметами» торгует именно магазин? Вот с этим позвольте не согласиться.
   — Ваше право, — пожал плечами Летягин. — Спорить не стану, молодой человек объясняет, что это его личный предмет, и продал он его исключительно по своей собственной инициативе, чтобы деньги положить себе в карман и использовать на личные нужды... Но все равно получается не вполне законно, согласитесь. Торговля такая, если вы не в курсе, Уголовным кодексом характеризуется как преступление, акт купли-продажи совершен в вашем магазине... к тому же в подсобных помещениях у вас мы обнаружили еще несколько... предметов, имеющих несомненное сходство с холодным оружием. Так что, не взыщите, придется провести целый комплекс мероприятий... Осмотр, изъятие и тому подобное... Право на это у нас есть. Вам статьи цитировать развернуто?
   Смолин, глядя ему в глаза, улыбнулся почти беззаботно:
   — Не надо мне ничего цитировать. Я человек законопослушный, и если представитель власти ручается, что имеет право — чего уж тут... — он сделал широкий жест. — Будьте как дома...
   — Я, честное слово, душевно тронут, — раскланялся Летягин. — Не часто в наше сложное и беспокойное время встретишь человека со столь ярко выраженным правосознанием...
   — Чем богаты, — сказал Смолин. — Поприсутствовать разрешите?
   — Ну разумеется, настаиваю даже... Ваше право.
   В голове у Смолина щелкал точнейший калькулятор. Ничего понастоящему «тяжелого» в магазине им не отыскать, пусть хоть до рассвета роются. Нету-с! Карабинчик мосинский, в углу его кабинета прислоненный, засверлен должным образом и ударника лишен. Другое скверно: из дюжины единиц холоди яка насчет восьми уже сговорено с покупателями, трое даже авансы оставили, а еще двое расплатились и вовсе полностью... причем пять предметов чужие, на реализацию взяты... Неприятно получилось, одним словом... Перед людьми неудобно. Они, все до одного, не случайные приблудыши — свои, понимающие, в теме и в формате, поймут правильно и слова не скажут, но все равно, нескладно как-то вышло... Все вернем, обязательно, но сколько времени пройдет и сколько нервов выгорит...
   — Лицензии на торговлю холодным оружием у вас не имеется, — негромко произнес стоявший рядом Летягин.
   — Я им не торгую, потому и лицензии не имею, — сказал Смолин, не оборачиваясь к собеседнику.
   — Понятно, понятно, никто вас и не обвиняет... А лицензия на торговлю изделиями из драгоценных металлов?
   — Аналогично, — сказал Смолин. — Не торгую, потому и не имею.
   В сейф тоже полезут, калькулирован он тем времени. А как же иначе? В сейфе, ясен пень.
   найдется немало рыжья. Его тоже со временем удастся назад выделить, но опять-таки время и нервы, половина монет опять-таки на реализацию взята... С-суки, козлы...
   Майор Летягин прохаживался вдоль стены, с неподдельным восхищением озирая потемневшие полотна с идущими на всех парусах кораблями и живописными пейзажами, церковные колокола, граммофоны и прочий хлам.
   — Интересно тут у вас, — сказал он чуть ли не растроганно. — Столько старины... Так и не уходил бы...
   — А оставайтесь, — предложил Смолин нейтральным тоном. — Сторожем оформим, зарплата-то не ахти?
   Майор уколол его взглядом, но промолчал.
   ...Убрались представители власти только часов в восемь вечера, когда справились наконец. Вместе с ними, как и следовало ожидать, на законнейшем основании улетучился весь хо-лодняк и все золотые монеты, взамен чего осталось изрядное количество официальных бумаг. Каковые Смолин тут же прочитал самым внимательным образом, выискивая проколы. И выискал, конечно — целых семь мелких проколов, любой из них опытный адвокат сможет раздуть до исполинских размеров, всячески обыгрывая и само число. Целых семь, ваша честь...
   Хоть что-то приятное в этой жизни, а? Тяжко вздохнув, Смолин сложил бумаги аккуратной стопочкой, многозначительно прокашлялся, подняв глаза на Гошу. Тот торчал у стены, явно пытаясь стать меньше ростом, горько сожалея, что не может на манер мышки юркнуть под плинтус.
   Осторожненько вошли добры молодцы — Шварц, Кот Ученый и Фельдмаршал. К магазину они прибыли один за другим уже давненько, в разное время, ментовскую суету заметили сразу — а потому и нарезали все это время круги вдалеке по присущей всем троим скромности характера...
   — Давайте в кабинет, — сказал им Смолин, предупреждая естественные в таком положении вопросы. — Я тут занят пока...
   Он медленно двинулся в сторону Гоши, усмехаясь весьма недобро, постукивая сжатым кулаком по левой ладони. На ходу цедил сквозь зубы:
   — Тебя ж предупреждали, придурок жизни... Ведь знал прекрасно, что менты трясут антикварку сосредоточенно и методично... Блядь, ну у меня слов нет — погореть из-за кортика паршивого, взявши пять штук рублями...
   Гоша потихонечку пятился, пока не уперся спиной в огромаднейший сервант довоенных времен, только что прибывший из реставрации, — и отступать стало некуда по самым что ни на есть техническим причинам. Смолин надвигался, крутя головой:
   — И все бы ничего, но как над тобой камера хохотать будет — все равно что трусы с веревки стырить... Пять штук!
   Оказавшись вплотную с проштрафившимся продавцом, он остановился, глядя все так же грозно. Гоша, судя по лицу, уже смирился с грядущим воздействием на организм. Вот только Смолин руки распускать не собирался: как-никак свой парень, давний сотрудник, проверен в большом и в малом, а таких трудно искать и воспитывать, антикварный бизнес в этом плане — штука консервативная. Да и потом, если вспомнить все случаи, когда прожженные волки горели на сущей ерунде...
   И все же в воспитательных целях он еще какое-то время постоял с грозным видом, держа Гошу в неизвестности. Посчитав, что моральная экзекуция состоялась, разжал кулаки и похлопал удрученного парня по плечу:
   — Ну ладно, не буду, что ты уж... Не смертельно. Как-нибудь переживем, бывало и хуже... Тем более ты, цинично говоря, контору не подставил, а исключительно себя. Хвалю. Так и должны поступать настоящие пионеры или там скауты...
   — Я ж не дурак... Понимаю насчет групповухи...
   — Молодец, — сказал Смолин серьезно. — Правило все брать на себя не из романтики придумано, а по причинам, насквозь практическим... Ладно. Вытаскивать мы тебя, конечно, будем, что ж с тобой делать... Как все было?
   Сначала сбивчиво, потом все более приходя в себя, Гоша поведал стандартную, в общем, историю: заглянул в магазин мужичок, весь такой из себя компанейский, душа нараспашку, тельняшечка из-под рубашки, улыбка на шестьдесят четыре зуба. Слово за слово, и выяснилось, что один бывший мореман хочет сделать подарок на день рождения другому бывшему мореману, с которым вместе якорную цепь от ржавчины напильником чистили и акул шваброй отгоняли от секретного радара в носовом бульбе. Денег в обрез, так что желательно что подешевле, но непременно настоящее... Ну, а дальше и слушать не стоило. Стандарт. Хотя до сих пор ловятся, ловились и ловиться будут.
   — Главное, сука, выглядел убедительно...
   — Чего ж ты хочешь, — сказал Смолин задумчиво. — Ему положено. Значит, толковый опер, это тебе не мочалка с орденом Ленина и «обнищавший профессор», которых за версту видно... Что в объяснительной написал?
   — Как было...
   Смолин досадливо поморщился:
   — Дети малые, ей-богу, поколение непутаных идиотов... Я понимаю, что тебя, целочка ты наша, впервые в жизни менты прижучили, но надо ж было думать...
   — А что мне оставалось?
   — Слушай внимательно, — сказал Смолин с расстановкой. — Они тебя вскоре же потянут на увлекательную процедуру под скучным названием «возбуждение уголовного дела». А до тех пор никто и не мог тебя письменно предупреждать об уголовной ответственности за дачу ложных показаний... Ведь ничего такого не было?
   — Не было...
   — Вот видишь... Запоминай. Показания ты напишешь новые. И дело было так: покупатель этот сраный сказал, что хочет показать кортик второму, который сидит в машине и по каким-то своим причинам в магазин зайти не может. Ты, не питая особого доверия к человечеству, согласился, но взял с него залог в пять тысяч рублей — чтобы не так обидно было, если он драпанет с раритетом. Усек? Так и было. И брал ты с него залог. Другими словами, никакой такой «продажи» не имело места быть. Уяснил?
   — Ага. А если спросят...
   — Почему ты сначала объяснял так, а потом — этак? Ну конечно, спросят, они ж не дураки, службу знают... Вот тут ты будешь стоять на своем, как монумент: первую объяснительную накропал, будучи в состоянии сильного душевного волнения... только словечки сам подбери, не такие казенные, чтоб не шпарить канцеляризмами... В обшем, с тобой впервые в жизни случилась такая неприятность, ты разволновался, себя не помнил, окружающее воспринимал плохо — вот и накатал под диктовку навалившихся на тебя ментов, что говорили. А теперь опомнился, трезво все взвесил, вспомнил, как было на самом деле... и уж с этого не сходить, ясно?
   — Они ж поймут...
   — Ну конечно, поймут, — сказал Смолин, ухмыляясь почти весело. — Они и не такое видали-слыхали... Только как они тебе докажут — и, главное, судье, — что все происходило не так, как ты толкуешь, а именно так, как они утверждают? Твое слово супротив ихнего, и не более того. Если они не писали разговор и не снимали... да нет, я уверен, ни того, ни другого. Во всех трех предшествующих случаях не было ничего подобного. Прокатит. Главное, стой на своем и помни накрепко: добровольное признание и сотрудничество со следствием ничего не облегчают, а наоборот, отягощают... Ну, и вытаскивать тебя будем со страшной силой. Отмажемся, не впервые... Топай домой, выпей малость, отоспись — и готовься барахтаться, как та лягушенция в крынке со сметаной...
   Он ободряюще похлопал по плечу чуточку повеселевшего Гошу и, не оглядываясь более на него, направился в кабинет. Еще издали слышно было, как Кот Ученый, мастерски вывязывая семиэтажные конструкции, кроет все правоохранительные органы, сколько их ни есть на свете, и шантарские в частности. Причины были самые житейские: после инвентаризации содержимого Кащеевых закромов Смолин выделил всей троице кое-какую долю — скорее малую премию. Премия Хижняка как раз и олицетворялась в достаточно редком и недешевом клиночке, помимо прочего — и клинок этот он поленился нести домой, оставил здесь, где его вкупе с другими и прихватили стражи закона.
   — Матом горю не поможешь, — сказал Смолин, встав в дверях. — Равно как и прочим красноречием. Вообще, орлы, скажу вам честно — сам по себе недавний инцидент меня в данную минуту не особо и интересует. Тяжелее бывало, однако ж выстояли... Действовать надо— но в другом направлении...